Сожаление...

Серый промозглый день клонился к концу. Холодный декабрьский ветер срывал шапки пены с прибрежных волн, лизавших подножие Генуэзского маяка, и бросал это кружево к ногам мальчика. Его по-детски нескладная фигура появлялась на мысу почти каждый день. Ни студеный ветер, пронизывающий старенький плащ, ни косой дождь, хлеставший по щекам, не являлись помехой. Он с упорством, вызывающим уважение, приходил сюда снова и снова, держа в одной руке футляр со скрипкой, а в другой сжимая свое богатство — кусок старой парусной ткани якобы с корабля Христофора Колумба, выменянной у старого моряка в порту за кусок лепешки с козьим сыром. В своих мечтах он был отважным корсаром, смелым и благородным, а главное свободным. Он бесстрашно взбирался по реям, курил огромную трубку и пил обжигающий глотку ром. В самый страшный шторм он стоял у штурвала, пристально разглядывал в подзорную трубу новые земли. Он без устали рубился в абордажной атаке и даже готов был потерять глаз, чтобы потом ходить с кожаной повязкой прикрывающей шрам на пол лица. Он приходил на берег и в зной, и в стужу, лигурийские волны веяли романтикой морей, торжеством побед и звоном золота. Но стоило повернуться спиной к заливу, как он становился обычным сорванцом, третьим ребенком в большой и не богатой семье лавочника.
С шести лет отец отвел Антонио к соседу, скрипачу-любителю, обучавшему игре на скрипке своего сына Никколо. Вскоре мальчишки подружились и вместе были отправлены на обучение к скрипачу Джованни Черветто. Однако, если Никколо сам всё более увлекался инструментом и усердно упражнялся, надеясь найти ещё неизвестные сочетания звуков, которые удивили бы слушателей, то Антонио не проявлял должного прилежания, за что строго наказывался отцом. Постепенно дружба сошла на нет, Никколо начал концертные выступления, а Антонио стал регулярно играть на богослужениях в генуэзских церквях.
Шли годы, имя Никколо гремело по всей Европе, а Антонио так и не стал ни великим скрипачом, как хотел отец, ни благородным и свободным, как мечтал сам. Его уделом оказался старый портовый кабак, где хозяин кормил за игру на скрипке перед моряками и легкодоступными женщинами. Дорога к маяку забылась, лишь изредка щемило сердце от тоски при виде полного паруса над красавицей-шхуной. И тогда все, что наболело, о чем мечтал, и что не далось в жизни, он вкладывал в смычок. Академизм и верность исполнительским традициям мало тревожили Антонио, он стремился скорее к выразительности, нежели к выписыванию деталей и поэтому в такие минуты шумный кабак затихал, всех захватывала почти демоническая игра местного виртуоза. Женские глаза увлажнялись невыплаканными слезами, мужчины забывали о своей выпивке и сидели, понурив головы. А смычок в руках Антонио метался по струнам, рвал изболевшуюся душу, высекал огонь в сердцах, звал к мечте и тонул в оглушительной тишине.
Однажды в один из таких вечеров жалобно звякнул колокольчик на входной двери и в полутемное, затянутое табачным дымом помещение вошел старый моряк. Его деревянная нога гулко бухала по давно немытому полу, черная кожаная повязка прятала пустую глазницу, пальцы на руках скрючило от ревматизма, седая косматая борода на пол лица скрывала кривой рот, зубы из которого забрала цинга. Взяв бутылку крепкого рома и стакан, он присел у свободного стола. Как раз в этот день Антонио был в ударе. Он играл, нет, он рвал струны своей души, выплескивал свою боль и страдание, оплакивал свою несбывшуюся мечту. Старый моряк отхлебнул изрядную порцию рома и, прикрыв единственный глаз, погрузился в неистовые звуки скрипки. Его продубленное и продутое всеми ветрами сердце не могло, казалось бы, ничто уже тронуть, но скупая мужская слеза медленно скатилась по щеке и заблестела в седой бороде. Он вспоминал отданную морю свою бестолковую и в конечном итоге бесполезную жизнь. Друзья покоятся по всем морям, богатства так и не нажито, здоровье растрачено, ни семьи, ни двора, даже поиграть с внуками не суждено. Всю жизнь гонялся за призрачным счастьем и ни с чем остался. Жалость, подогретая ромом крепко сдавила сердце, тоска скрипичной струной накинула петлю удушья на шею...
Сожаление о несбывшемся, сожаление о свершившемся... Как быть? Какой выбрать путь? Слепо следовать детской мечте? Безропотно отдаться чужой воле?