Огарок свечи

Огарок свечи.

«Среди местных живет необычная легенда… Много закатов назад в этой усадьбе жила девушка. Днем она появлялась редко, зато вечерами, когда туман медленно соскальзывал к реке, как будто задевая рукавом старый особняк, по пригорку петляло пятнышко света. Это к березам у воды, которые были тогда стройней и горделивей, спускалась она со свечой в руках. Лунный свет обнимал ее за плечи, расшивал бордовой нитью подол белого платья клевер, да ветер вплетал в косу аромат полыни и шиповника. А ночь завидовала темноте задумчивых глаз, смотревших смиренно и нежно. Она садилась, скрываемая от звезд пологом листвы, на траву и ждала, пока месяц переплывет небесный свод… Поговаривали, что она сбежала от судьбы, отчаявшись в поисках правильной дороги, чтобы навеки остаться в своем уединении.
Красиво, правда?
А теперь посмотрите направо. Усадьбу охраняют у парадного крыльца вековые кипарисы. Они были посажены здесь еще…»
Голос рассказчика становился для него все тише и отдаленней, пока не замер вовсе. Он поймал себя на мысли, что просто не хочет слышать. Он ловил другие звуки. Где-то пел дрозд, в высокой траве вдоль дорожки соревновались оркестры цикад, поскрипывали, покачиваясь, исполины кипарисы, да доносился шелест осин. В душе собиралось по капле давно забытое чувство.
Поскорей взяв ключи, он поднялся со всеми в комнаты и, там оставив вещи, незаметно в общей суматохе выскользнул в холл, оттуда по широкой мраморной лестнице спустился в просторную залу и вышел в сад.
Старый, запущенный он раскинулся на самом склоне, спускавшемся к реке. Тропинка виляла между давно отгоревшими свое фонарями. Кое-где обрамленная деревянными ветхими перилами она открывала вид то на беседку, скрытую густой листвой, то на лавочку, затерянную в зарослях крапивы, иван-чая и ромашек. Проступали вдалеке черты разбитых когда-то цветников и запутанные в траве камни японских садиков. Благородные липы смешались видно со временем с соснами и березами, а вокруг кучно теснился дикий кустарник.
Он спускался к воде и чувствовал с все нарастающей силой, что его мучает безмолвный вопрос, ожидание чего-то. Это нечто должно было произойти, наконец, потому что, оказавшись однажды давно на задворках сознания, оно затерялось там, но не исчезло, а зрело, чтобы прорваться теперь через границы неощутимого…
Он вздохнул глубоко, закрыл глаза и, когда открыл их снова, поразился. Розовое, сиреневое, оранжевое, все вокруг смотрело на него. Жидкое золото солнца, сползавшего за горизонт, разливалось через листву, как через ажурное кружево. Под деревьями уже сражались причудливых форм тени. На траве проступали первые капли росы. Их пронизывали стрелы последних лучей, разбивая на тысячи разноцветных осколков. Он вдруг до боли испугался, что это всего лишь видение, что оно исчезнет вдруг. Тогда для верности он сорвал березовый листок и, бережно уложив свое доказательство на ладонь, принялся водить по прожилкам пальцем, совсем по-детски улыбаясь…
«Когда перестал я замечать этот мир? Почему вышло так, что давно я был своим, а вот теперь как будто гость, приехавший издалека? Почему я забыл, что воздух вечерний бывает сладковатым на вкус даже там, в городе, где он все еще силится уцелеть? Где носятся миллионы жизней. Пролетают, и, кажется, мимо. Может и я с ними, проплываю в одном потоке куда-то мимо?
Он брел по берегу реки, через волны клевера и колосьев, клонившихся к земле.
Как получилось, что я не знаю, куда иду, к какому свету стремлюсь? А ведь когда-то я знал. Тогда, давно… Когда я умел радоваться простым вещам и улыбаться миру вокруг. Я рос в нем, он рос вместе со мной, а потом мы как будто стали существовать порознь. Он своей жизнью, я своей. Менялись лица, звучали новые фразы, повторяя уже сказанное, открывались и хлопали двери, некоторые затворялись навсегда. А я просто плыл со всеми в потоке, принимая все, как есть, чтобы теперь вдруг задаться вопросом, не совершил ли я ошибки, не сбился ли с пути? Что было бы, если б я, неся свое прошлое и настоящее, хотя бы иногда доносил правду?»
Постепенно, словно следуя за невидимой нитью, стирались за ним очертания его следов в высокой нетронутой траве, превращались в таинственные фигуры ветви ив, под арками которых он проходил. Туман уже стелился по реке. А мысли уносили его все дальше. Он видел минувшее. Тех, кого он полагал считать друзьями и тех, кто действительно становился ими. Свой дом, близких ему теперь людей. И еще девушку, что однажды держал за руку… Ему тогда казалось, что это пройдет, потому что впереди еще много дорог. А теперь грустно кольнуло в груди. В далеком первом чувстве было то настоящее, что он потом разучился узнавать… Может и прошло оно оттого, что он не верил? Не верил в это и многое другое, убеждая себя, что вера в маловероятное не приближает истины. А что, если именно в этом он ошибся тогда? Если до этой истины оставался только шаг?
Рассуждения вели его все дальше: не он был властен над линиями судьбы. Но значило ли это, что у него не было выбора? Перед глазами возникали десятки пройденных перекрестков. Выбирал ли он каждый раз не один? Или только лукавил, утешаясь тем, что его путь уже предначертан? Мысли его путались, мешали друг другу, сплетались воедино и разбегались вновь. А уцелевшие разумные носились вдогонку за обезумевшим сердцем, ужаснувшимся неожиданному открытию.
Он устало вздохнул, опустившись на землю у одной из берез, откинул голову и закрыл глаза. В полузабытьи он искал дорогу в собственном сознании. Куда идти теперь и можно ли попробовать что-то изменить, сделать так, чтобы новый шаг не был новой ошибкой? Как перестать быть чужим в своей же судьбе? Как вернуть способность ощущать, очнувшуюся как будто от длительного сна, до конца и научиться ее не потерять?
А в усадьбе между тем одно за другим вспыхивали окна. Свет разливался по пригорку, тускнея и боязливо погружаясь в речную воду, чтобы исчезнуть там. Он оглянулся и посмотрел на особняк. Оттуда доносились едва различимые, так хорошо знакомые голоса.
«А что будет с ними? - думал он. – Как смогу я объяснить, что теперь вижу все иначе? Посмею ли я? Не слишком ли далеко я ушел, запутал свои же следы, чтобы суметь вернуться и принадлежать себе? Чем, наконец, виноваты они, поверившие мне и разделившие со мной мир, который вдруг увиделся мне чужим? Неужели теперь я обречен на одиночество там, где нет места уединению? »
Он изо всех сил старался заставить себя не думать об этом, лихорадочно вслушиваясь в ночные звуки. Постепенно он стал различать плеск воды и шорох камышей, шелест листвы и травы. Он разбирал их, отводя каждому свое место, переставлял, менял последовательности и скоро совсем забылся.
Ему чудилась девушка в белом из давешней легенды. Он живо видел ее тонкий силуэт, мягкий шаг почти слышался ему. Он подумал вдруг, что не одинок в собственном изгнании, что вокруг него дышит целый мир. Не нужно более искать путей и совершать очередной выбор. Просто остановить несущуюся мимо киноленту собственной жизни и научиться быть ее частью…
Очнулся он от того, что кто-то тонко и нежно положил руку ему на плечо. Боясь спугнуть это ощущение, он, не открывая глаз, хотел укрыть ладонью теплое прикосновение, но почувствовал пальцами только мягкие листья. Пораженный тонкостью обмана, он вскочил на ноги и стал торопливо осматриваться. Только тогда заметил он пятнышко света, теплившееся у соседней березы. Присмотревшись лучше, он разглядел тлеющий огарок свечи…
«Среди местных живет необычная легенда»…