Баллада Американскому Обывателю

Средний обыватель по природе своей очень консервативен. Он ходит в одни и те же магазины, покупает одни и те же продукты, готовит почти один и тот же завтрак каждое утро и ходит на одну и ту же работу с Понедельника по Пятницу. Я - абсолютное неисключение из этой монотонной американской жизни. Только в одно очень значимое для всех Американцев утро я вдруг очень пожалела, что Нью Йоркский выматывающий ритм жизни делает нас абсолютно равнодушными к окружающим нас людям.
На протяжении трех лет я ездила на работу из района Бэй Ридж в Бруклине в свой офис в Манхэттене в одном и том же вагоне метро, по возможности занимая одно и то же сиденье и равнодушно встречая лица входящих в вагон людей, точно так же, как и они оглядывали меня и утыкались в свои утренние газеты. К моменту подъезда к нижнему Манхэттену наш вагон заполнялся до отказа, и все, что я видела, были спины пассажиров, вплотную прижатые друг к другу. Я сидела в своем уголке и тихо радовалась своему удобному местечку. Одной из первых остановок там была Кортланд Стрит, на которой почти треть вагона освобождалась,и дышать становилось полегче.
В то незабываемое утро, наступившее после Одиннадцатого Сентября 2001 года, дышать в вагоне оказалось просто невозможно от непроходящего спазма душивших нас рыданий, особенно в момент, когда поезд медленно проезжал эту станцию, на которой на несколько последующих лет так и остался стоять искареженный состав. А наш вагон стал на половину той трети, что выгружалась на Кортланд Стрит, меньше. Мы ехали на работу и открыто плакали, без стеснения оглядывая друг друга и пытаясь вычислить, кто из наших соседей больше никогда в этот вагон не войдет. Было ужасно больно и обидно, что никогда нас не посещала мысль, что в один день кто-то вот так выйдет утром на своей станции метро навстречу своей смерти и меньше, чем через час окажется навсегда погребенным под останками двух зданий-гигантов, так вараврски разрушенных террористами. Была ли это та симпатичная молодая женщина, обычно сидящая напротив меня и наводившая макияж, чтобы не тратить на это время в офисе? Или тот скромный мужчина в мешковатом костюме, часто садившийся на скамейку рядом со мной и почти всегда спящий на моем плече?
В то утро мне ужасно хотелось, чтобы он так же спал на моем плече, я бы даже подстелила ему что-нибудь помягче, чтоб моя костлявость не очень его беспокоила! Так и осталась неразгаданной загадка: кем были те наши попутчики, которые нашли свою смерть в одной чудовищной братской могиле в самом центре финансового района Нью Йорка?
Как же заняты мы своими жизнями и временными удобствами, что не находим минутки, чтобы улыбнуться вслед выходящему попутчику; никто не может предугадать, войдет ли он в тот же вагон опять...

***
Утро Одиннадцатого Сентября выдалось особо жарким и солнечным. Я шла по утренним улицам Манхэттена и ухмылялась сама себе, глядя на свои удобные шлепанцы. Только недавно нам, в нашей строгой и чопорной юридической фирме, выдали распоряжение с требованиями к дресс-коду. Мы всем отделом похихикали над тем, что нам предписывалось прикрывать пальцы ног, то есть не приходить на работу в сланцах и других шлепанцах, и не надевать открытых блузок и платьев, хотя на дворе лютовало жаркое лето, а в центре Манхэттена это было самым большим испытанием: казалось, что асфальт дымился и шел волнами под ногами. Все эти требования были абсолютно правильными и уместными в деятельности нашей компании, и поэтому я шла и думала, удастся ли мне продержаться только один денек, пряча свои ноги под столом, и не придется ли показываться на глаза большому начальству. Я честно пообещала себе, что принесу сменку на следующий день.
Как только я вошла в свой офис, сразу увидела группу своих сотрудниц,окруживших стол Кристины и слушающих сообщения по радио. Они мне напомнили наших советских граждан в старых военных фильмах, которые следили за сводками Информбюро, собираясь вокруг имевшихся радио точек. Почему-то моментально похолодело внутри от неприятного предчувствия, хотя я еще не узнала, что там происходило. Оказалось, что всего пять минут назад самолет с пассажирами врезался в Северную Башню Мирового Торгового Центра. Нашей первой реакцией было оцепенение от этой новости, вспомнился несчастный случай с вертолетом, который упал на крышу здания МетЛайф в центре Манхэттена несколько лет назад. С тех пор экскурсии на вертолетах над Нью Йорком были запрещены. Мы наперебой начали вспоминать и обсуждать эти события, но в это время вдруг прорвался голос диктора на радио и сообщил о втором самолете, врезавшемся во второе здание-близнец. Мы разом замолчали и застыли в недоумении. На несчастный случай это уже похожим не было. Что-то очень страшное и еще не поддающееся осознанию только что произошло всего за семь миль или в каких-то шестидесяти кварталах к югу от нас.
Мы медленно разошлись по своим кубикам; начинался рабочий день. Оба мои телефона и офисный, и мобильный начали надрывно звонить в одно и то же время и не замолкали почти до середины дня: звонили все мои знакомые, родные и друзья со всех концов света, но самое ужасное было то, что я оказалась в абсолютном ступоре с момента самого первого звонка. Это звонил мой муж, который всего двадцать минут назад выгрузил нашего сына у входа в его школу, а школа находилась прямо напротив Торгового Центра, всего лишь в одном квартале от него. Сам он, едва пересекши тоннель и войдя в свой офис, который находился в Нью Джерси, через реку и прямо напротив Центра, своими глазами увидел как самолет врезался во второе здание. В том месте, куда вошел первый самолет, уже бушевал пожар. Здание компании моего мужа было сделано из стекла и бетона, и весь народ вживую наблюдал всю разворачивающуюся трагедию с самой первой минуты и до ужасного момента, когда небоскребы начали складываться как спичечные домики и медленно рушиться.
Мой муж звонил мне каждые пятнадцать минут и спрашивал: “Где Макс?” Меня этот вопрос не просто мучил, он парализовал мои мозги. Я нервно и беспрерывно набирала номер его мобильного телефона и слышала один и тот же металлический голос оператора. Только через полчаса меня остановила моя коллега Кристина. Она только что вернулась из зала конференций, где шла прямая трансляция событий, и сказала, что основная городская антенна мобильной связи, которая размещалась на крыше самого высокого здания-близнеца и на который была совершена первая атака, сразу же упала, и основная мобильная связь в городе оказалась полностью парализована. Моя последняя, слабая надежда что-то узнать о месте нахождения сына исчезла. Все, что мне оставалось, это бегать со своего двадцать пятого этажа, где располагался наш отдел, на двадцать восьмой, в зал конференций и ловить каждое слово абсолютно растерянных корреспондентов. Никто в тот первый час после атак не мог вразумительно сказать, что происходит и чем все может закончиться, как и ни до кого из нас не доходил смысл происходящего. Все, что крутилось в моей голове, была бесконечная мольба, обращенная ко всему взрослому персоналу его школы. Я очень-очень надеялась, что они не выпустят детей в город, чтобы они не оказались в ближайшем метро или просто в районе горящих зданий. Конечно же, здравый смысл у них присутствовал, но конкретных решений принять в тот час не мог никто.

***
У меня оказалась подруга по несчастью - Сэнди, секретарша самого главного чиновника нашей фирмы. Мы с ней были соседи по Бэй Риджу и иногда ездили в одном поезде. Ее старший сын Дэн работал в банке на верхнем этаже одного из “близнецов”. Ее состояние было вообще на грани потери сознания, потому что он позвонил ей сразу после первой атаки и сообщил, что самолет врезался в соседний офис, в котором находился основной зал его банка и где находилось около сорока человек. Уже разговаривая по телефону он начал задыхаться, потому что у него начался приступ астмы. Только через несколько дней мы узнали подробности о его судьбе, и слушать Сэнди без слез было невозможно.
Оказалось, что когда Дэн начал задыхаться, он неосознанно положил телефон, вышел из свой комнаты, направился к лифту и наткнулся на закрытую дверь. Все лифты в здании, конечно, было остановлены и спущены на первый этаж, согласно правилам противопожарной безопасности. Ему, находящемуся на восемьдесят четвертом этаже, ничего больше не оставалось, как идти на лестничную клетку и спускаться вниз пешком. Весь его этаж был в густом дыму от пожара, бушевавшего в том зале, куда врезался самолет. Пройдя несколько пролетов он почувствовал, что теряет сознание, но на его спасение уже спешила первая бригада медиков.
Все спасательные службы Нью Йорка были мобилизованы в течение первых минут после первой атаки. Основное движение на дорогах было остановлено для беспрепятственного проезда пожарных машин и скорой помощи, и поэтому спасатели начали штурмовать первое здание уже через пять минут. Им предстояла очень нелегкая задача - все делать вручную и подниматься на восьмидесятые этажи пешком.
Двое молодых, крепких ребят подхватили Дэна, уложили на носилки и стали спускаться вниз. Этот спуск занял добрых двадцать минут, и, оказавшись на улице, Дэн вздохнул полной грудью и почувствовал себя намного лучше. Он все еще лежал на носилках, как вдруг, взглянув вверх, увидел, что прямо на него стремительно летит огромный осколок стены, охваченный огнем. Он инстинктивно перекатился из носилок в сторону, не успев даже издать и вопля, чтобы предупредить ребят, которые спасли ему жизнь, а глыба со всей силы обрушилась на них и раздавила их обоих...
В тот день банк Дэна потерял около восьмидесяти сотрудников. Он оказался вживых в числе оставшегося десятка только по счастливой случайности и несколько месяцев подряд ходил на похороны, когда находились какие-то останки его погибших коллег. Хоронить практически было некого и нечего, все они заживо сгорели или взорвались вместе с тем самолетом и его пассажирами. Каким-то образом его фотография оказалась на страницах первого издания иллюстрированной книги в память о событиях этого дня, там он был запечатлен сидящим на носилках, видимо через какое-то время после гибели его отважных спасателей. Сэнди принесла эту книгу на работу и показывала мне, но, почему-то, листать ее и смотреть на эти фотографии у меня не хватило ни смелости, ни силы воли.
Нас потом посылали среди рабочего дня в церковь, расположенную рядом с местом трагедии помогать обслуживать добровольцев, которые разгребали руины “близнецов”, но я так и не решилась записаться в помощницы. У меня даже по прошествии уже почти десяти лет начинаются спазмы дыхания и душат слезы уже на подступах к той церкви, в которой теперь работает музей в память о тех людях. И это только у меня, простой жительницы города, а что говорить о близких более двух тысяч погибших, погребенных под развалинами двух гигантов?!
Оказалась под этими развалинами и сестра другой нашей коллеги, которая была свидетельницей попытки террористической атаки в 1993 году. В тот день она застряла в лифте и ее, вместе с группой других пострадавших, как-то вызволили оттуда и переправили на крышу здания, а оттуда вывезли на вертолете. В день Сентябрьских атак она была в своем офисе во втором здании. После того, как самолет врезался в него, лифт там еще какое-то короткое время работал, и почти все сотрудники ее офиса уехали на нем. Позже свидетели рассказывали, что они почти насильно пытались вывести ее из-за стола и забрать с собой, но она наотрез отказалась, панически боясь оказаться в той же ситуации в лифте. К сожалению, это была еще одна большая ошибка многих людей, находящихся в зданиях: на протяжении долгого времени громкоговорители на всех этажах давали указания к действиям, и многие послушные граждане сидели на своих местах и ждали команды покидать свои места. Только те, кто ослушались и не стали дожидаться этих команд, начав пешком спускаться на улицу, спаслись. Основная масса погибших оказалась в капкане верхних этажей и либо сгорела, либо добровольно выбросилась из окон горящих офисов. Спаслось только небольшое количество тех, кто выбрался на крышу. Остальные же оказались заложниками системы безопасности, которая никак не была готова к тому, что оба гиганта так легко и быстро рухнут...

***
А мне в то утро казалось, что оно никогда не кончится. Вместе с нарастающей угрозой разрушения первого здания внутри меня нарастала угроза сойти с ума. Я без устали накручивала километры между этажами, бегая от экрана телевизора к своему телефону, в надежде получить сообщение от своего сына. К тому времени мне позвонили из России от моих родителей и также, как и мой муж спросили: “А где Макс?” Это была моя сестра, и я попросила ее передать всем моим родным, что мы все в безопасности, хотя на все сто процентов уверена не была.
Около полудня меня практически поймал посреди лестничного пролета наш ведущий юрист Мистер Сигфрид и тоже поинтересовался моим сыном; мы с ним не раз обсуждали его школу, потому что его страшая дочь тоже ее закончила. Он посоветовал мне пуститься в путь пешком, чтобы не гадать и ждать завершения событий. Мы вместе глянули на мои шлепанцы, которые повеселили меня этим утром и решили, что далеко в них я не уйду. Мне даже не пришлось прятать мои обнаженные пальчики, так нелепы и неактуальны они были в тот момент.
Он участливо похлопал меня по плечу и сказал: “ Крепись, все обойдется!”
Я в очередной раз вернулась в свой кубик и увидела мигающий огонек сообщения на телефонном аппарате. На часах была половина первого, и сообщение было от моего сына. Оказалось, что он в то утро забыл свой мобильный телефон дома, хотя большой помощи от него бы и не было. Для того, чтобы позвонить, ему пришлось выстоять в длинной очереди к телефону-автомату, а до этого пришлось пережить то, что всего за один час поменяло в корне отношение ко всей жизни.
В те минуты, когда врезался второй самолет, он уже вошел в здание школы. Начинался первый урок, и вдруг голос громкоговорителя дал команду всем, находящимся в классах, выйти в коридоры и слушать дальнейшие команды. В тот день там находилось около четырех тысяч учащихся от пятнадцати до восемнадцати лет. Здание школы было относительно новое, десятиэтажное и располагалось прямо на берегу реки Гудзон. Их собрали всех вместе на самом верхнем этаже и продержали там все то время, пока находящиеся напротив “близнецы” медленно раскачивались и горели. Весь этаж состоял из огромных окон от пола и до потолка, и поэтому даже при большом желании спрятаться и не видеть всей разворачивающейся на их глазах трагедии подростки не могли.
Весь процесс разрушения обоих зданий занял всего около часа с момента первой атаки. В тех местах, куда врезались самолеты, бушевал пожар, и люди в панике начали выбрасываться из окон. Некоторые летели навстречу своей смерти взявшись за руки, а вокруг них кружило несметное количество офисных бумаг. Все это видели онемевшие от страха дети и окружавшие их взрослые на десятом этаже школы. В великом замешательстве был не только персонал школы, но и весь мир. Надо отдать должное мэру Нью Йорка Джулиани, который бесстрашно поспешил на место событий в самые первые минуты и делал все возможное для организации операций по спасению людей. Городская мэрия находилась всего в двух кварталах от Торгового Центра. Вероятно, предпринимать какие-то действия по выводу людей из соседних зданий еще было рано. Никто не мог предположить, как именно будут развиваться события, хотя начавшиеся раскачиваться и медленно рушиться гиганты уже начали предвещать страшную развязку трагедии.
Когда начало рушиться первое здание, окрестные небоскребы и здание школы моего сына тоже начали раскачиваться в резонанс с невероятно сильными толчками от ударов глыб бетона, падавших на землю. В это время персонал школы получил команду выводить детей через выходы безопасности, направленные к реке. Мой сын позже рассказывал, как его удивила слаженность и организованность тысяч окружающих людей, попавших в этот район бедствия. Даже на лестницах школы никто не сбивал никого с ног, не толкал окружающих, все молча продвигались к выходу, вероятно, не до конца сознавая, что все это происходило с ними наяву. Все четыре тысячи детей оказались на улице и начали двигаться прямо по проезжей части, по которой только изредка проносились машины скорой помощи и пожарки,а на углу каждого квартала стоял полицейский. К этому времени первый гигант уже наполовину осел, а в воздух начало подниматься огромное облако пыли и асбеста, и именно в это облако попали шокированные от всего увиденного дети.

***
Услышав телефонное сообщение от сына, я схватила свою сумку и побежала к выходу. Опять по дороге мне попался Мистер Сигфрид и пожелал мне удачно его найти. Все, что я знала из его сообщения, что их направили во внутрь острова, т.е. вверх и вдоль Гудзона, вся нижняя часть Манхэттена, включая мосты и тоннели, была перекрыта. Открытой оставалась только переправа по реке в соседние районы штата Нью Джерси. Логически местом нашей встречи должен был стать пирс на сорок второй улице. Я смутно помню во сколько коротких перебежек я покрыла расстояние от Центрального Парка до того пирса, те двадцать кварталов не имели никакого значения, главное было то, что туда придет мой сын, а мне предстояло его найти среди огромной массы людей.
Мне кажется, в то утро работать не начал никто, слишком страшной и парализующей была эта трагедия. Нью Йоркцы, не до конца сопоставляя реальность за окнами офисов с последними репортажами по телевизору, оказались перед непростой дилеммой: им как-то нужно было добираться до дома. Через какое-то время заработал транспорт в середине Манхэттена, но он вез людей на север и в штат Коннектикут, а вот жителям Бруклина добраться до своих домов оказалось очень непросто. Все каналы, соединяющие два острова между собой, были заблокированы, и потому у пирса на сорок второй улице всего за пару часов скопилось несметное количество народа. К месту переправы через Гудзон медленно подтянулась почти вся флотилия города, и в момент, когда я подошла к этой толпе, уже начались перевозки на тот берег.
Я не знаю почему, но уже во второй раз за это утро у меня возникло ощущение, что я уже видела такую же ситуацию и понимаю что она означает. Наверное, где-то глубоко в нашем подсознании, а может и на генетическом уровне в нас сидят отголоски тех страданий, которые пережили наши предки во время войны. Может потому первым делом утром Девятого Мая я вспоминаю маминого отца, которого никогда в жизни не видела, потому что он погиб в мясорубке 1942 года, взятый на фронт прямо от сохи и едва ли успевший сообразить куда нажимать, чтоб стрелял его автомат. Несомненно, что все это впиталось в нас с детства, мы выросли на военных фильмах, но существует и генетическая память народа, и в то утро я ее почувствовала, будто сама в прошлой жизни уже побывала в такой же толпе ошеломенных общей бедой людей и знала что делать. Впервые за много лет после гражданской войны девятнадцатого века случилось не менее страшное событие на Американской земле, хотя во время прошлых мировых войн американский народ и понес потери человеческих жизней. Но среднему американцу не пришлось пережить таких же ужасов войны, как Европейцам и советскому народу. Ему не пришлось вот так же толпиться на переправе в поисках убежища и спасаясь от бомбежек. Потому то утро для простого обывателя было ошеломляющим и страшнее фильмов ужасов. На его глазах рушились символы американского богатства, гибло огромное количество невинных людей, весь его привычный мир превращался в дымящиеся остатки разрушенного бетона и стекла. Я смотрела на испуганных людей, вспоминала фрагменты своей советской истории и ни на минуту у меня не появилась мысль, что настало время и американцам побывать в этой шкуре. Мне в последствии пришлось услышать немало злорадных слов из разных источников, но никогда я не соглашалась с этими словами: перед бедой все оказываются равны!
Вероятно это состояние де-жа-ву не позволило мне паниковать в поисках своего ребенка, он в свои шестнадцать лет уже вытянулся до метра и восьмидесяти трех сантиметров роста и всегда знал что делать в экстримальных ситуациях. И нашел меня он, а не я первая увидела его среди толпы. Он вместе с двумя ребятами из класса подошли ко мне сзади и испугали своим видом: вся одежда и волосы у них были покрыты серой пылью и пеплом того страшного облака, в которое они попали сразу на выходе из школы.
Немного позже я поняла, что меня испугал не их вид, а как они, перебивая друг друга, рассказывали о том, что увидели. Опять и опять они переживали шок от неукладывающейся в мозгу картины с летящими с верхних этажей еще живыми людьми, как они кричали и держали друг друга за руки, как им было страшно умирать...
Мы все так были выбиты из колеи в тот день, что несколько лет спустя я попала впросак. Мой сын как-то приехал на каникулы из Калифорнии и провел день со своими бывшими одноклассниками. Вечером он делился впечатлениями и показывал несколько фотографий, сделанными в тот день. На одной из них он стоял рядом с высоким парнем. Я спросила, кто это? Мой сын пожал плечами и удивился, что я не узнала одного из ребят, которых мы в тот день целых пять часов везли из Нью Джерси в Бруклин.
Не остались в памяти лица, не запомнились ничьи имена, да и не имели они никакого значения в тот момент, когда все, что стояло перед глазами, это был столб дыма над тем местом, где еще утром возвышалось два самых высоких небоскреба Нью Йорка. Без них город почему-то казался беззубым, с какого бы ракурса ни взглянуть на Манхэттен. А вид на него с нашего пирса в Бэй Ридже был просто отличный. Именно оттуда ровно полгода спустя мой сын сделал вот эту фотографию, когда были включены мощные прожектора в память обо всех погибших. Зрелище в тот вечер было завораживающим и останавливающим дыхание. А мое дыхание до сих пор останавливается в момент приближения к мемориальной доске с именами всех погибших. Этого забыть и вычеркнуть из памяти не помогут никакие годы...

***
Сейчас, в преддверии десятой годовщины со дня событий Одиннадцатого Сентября, ведется опрос среди американцев: что значил этот день в их жизнях и как он их изменил. За себя скажу, это был самый страшный день в моей жизни! Да, были еще не очень приятные события, случившиеся почти год спустя Четырнадцатого Августа, когда половина Cеверной Америки оказалась без электроэнергии, и первые несколько часов были для всех нас абсолютно непонятными, но тогда мы отделались только испорченными продуктами в холодильниках и стоптанными каблуками, а это - совсем несоизмеримые убытки по сравнению с тысячами ушедших жизней.
Как тот день изменил меня? Не думаю, что мое мировоззрение поменялось в корне, но он еще раз подтвердил одну нашу старую пословицу про то, что когда паны дерутся, у парубков чубы трещат. Все эти чудовищные политические игры, в основе которых не что иное, как обыкновенная жадность, только сметают с лица Земли миллионы невинных людей. В них даже несчастный, затравленный Саддам Хуссейн и самый грозный террорист Осама бин Ладен - только лишь пешки, попавшие в жернова этой мощнейшей, прожорливой машины раздела мировых сокровищ. Стоит, наверное, добавить туда и тысячи американских парней, которые шли только зарабатывать деньги, а не убивать мирных Иракцев, и которые и сами полегли на чужбине, не успев понять, за что воевали. Все это становится слишком явным для простого американского обывателя десять лет спустя после того страшного дня, и это меня очень радует!