ГЕНЕРАЛ ИЗ ЛИССАБОНА. ГЛАВА 1. ОРАНЖЕВОЕ ПАЛЬТО И БЕЛЫЙ ШОКОЛАД

Виолетта Баша




ГЕНЕРАЛ

ИЗ ЛИССАБОНА

РОМАН






«В сердце моем поселилась зима,
И я стал искать дверь в лето…»

Роберт Хайнлейн


ГЛАВА 1.

ОРАНЖЕВОЕ ПАЛЬТО И БЕЛЫЙ ШОКОЛАД

« …Убил ли я кого-нибудь? Кто знает… у пули не спросишь… Разве что по кинохронике РУБОПовской посмотреть. На меня они много пленки потратили. Которую… «хранить вечно». Думал об одном, лишь бы под пули своих не попасть… Помню, как их хоронили добрых молодцев. «Аллея павших героев» времен русской криминальной войны.
Закончилась моя эпопея весьма прозаично. Как ей и следовало. Спринтом по питерским дворам, в которых так много подворотен. И летящими в спину пулями. Современный новый русский сериал. С одной разницей – в сериале этом я – главный участник. И продолжение сериала снится мне до сих пор. Мне повезло. Если бы … иначе ты бы не тратила сейчас на меня время…»

Не помню, когда началось то, чему я и названия подобрать не могу. Кажется, в октябре 2002 –го. Двое утопающих, схватившиеся за одну соломинку? Может быть. Но отчего-то соломинка все никак не хотела тонуть, и нас в странном и неестественном тандеме несло по океану инета….
Четыре года у меня не было сил перечитать эти 200 писем, и почти полмиллиона строчек «аськи»-искусительницы, программы живого общения в интернете.

Длилось это сумасшествие год. И сильно изменило не только меня, но и того, кто - по сути - сокрушил мою вселенную, устроив в ней тотальный космический шторм, от последствий которого я до сих пор не могу прийти в себя.

Но прежде, чем поведать эту странную, довольно грустную и почти нереальную, но, тем не менее, ни на йоту не выдуманную историю, мне надо немного рассказать о себе.

Лет десять назад я распрощалась с мужем, бывшим своего рода «мониторингом» моей студенческой МГУшной юности, единственным человеком, которому можно было сказать:
- Помнишь …?
Он помнил все. И этого оказалось слишком много на двоих.


Сложенный из формул домик двух научных гениев рухнул вместе с российской наукой, свернув в лист Мебиуса наше представление о возможности спокойной семейной жизни.
В апреле 1985, когда на горизонте Застоя забрезжил некто с отметиной на лысине и массой затей в стране, на моем персональном горизонте возник очкарик с диоптриями минус тринадцать, внешне похожий на изогнутый рахитичный неопределенный интеграл. Таков был мой герой времен студенческой юности. Он прочитал мою диссертацию и влюбился в нее. Попросил коллег нас познакомить. Помню холл третьего этажа Главного корпуса МГУ, кожаный диван, угнездившийся между высотными лифтами. Мы сидим с ним на этом диване, листаем свеженький оттиск моей статьи. Я украдкой разглядываю Игоря. Очки заслоняют большую часть его лица. Если их снять, его близорукие глаза кажутся беспомощными.
- Я думал, ты - мальчишка, у тебя сильная работа, - бросает он невзначай, дочитывая работу.
Потом, когда Игорь собрался сделать мне предложение, он выпалил:
- По всем параметрам ты превосходишь всех девушек, которых я знаю!
Высшая похвала от вычислителя: ну и сказанул - «по всем параметрам»!
Три месяца мы просидели с ним за какими-то формулами, а на четвертый были уже супругами.

Впрочем, между началом нашего знакомства, так забавно совпавшим с судьбоносным приходом Горбачева во власть, и переселением компьютерного гения ко мне домой, было еще кое-что.
Мой внезапный побег в Одессу. Его бунт против матери-тиранши, запрещавшей ему встречаться с лицами противоположного пола лет до тридцати, бегство следом за мной в город у Черного моря и не предписанная никакими интегральными уравнениями любовь в одноместном номере 20 этажа санатория в Куяльнике.
Он ночевал в моем номере на двух креслах и стуле, составленных вместе в походное лежбище. Мы бродили по одесским улочкам, плескались в морской пене до полного растворения души и тела, я учила его плавать…
…Мы пили пиво в «Гамбринусе» под знаменитые одесские скрипочки и говорили о теории пространств и разреженных матрицах.
…И какой-то случайный пассажир микроавтобуса, увидев, как мы потянулись друг к другу, и наши очки – мои солнцезащитные и его «минус тринадцатые» - столкнулись («скрестить очки», потом называл муж это действо), спросил:
- Молодожены, на какой остановке мне сойти, чтобы попасть…, - не помню, куда он там хотел попасть, но главное, чем завершил свою тираду, когда мы его поправили - …да, хорошая из вас получится пара!
Вот тогда, именно в тот самый момент, я помню это отчетливо - мне стало ясно: я влипла, и только теоремами все это не закончится.
Наш брак носил оттенок скандальности и стал сенсацией в МГУ: еще бы, два любимых ученика двух непримиримых конкурентов-академиков. «Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас событья, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья…». Шекспировский сюжет…

Последовавшие десять лет мы плыли в бурных волнах эпохи перемен сиамскими близнецами, сросшимися намертво в борьбе за выживание. «Девятый вал новейшей русской истории». Картина маслом. Айвазовский. Вместе мы голодали на мизерные зарплаты младших научных сотрудников. Вместе в комнатке на окраине Москвы строили планы на будущее.

Он еще помнил меня молоденькой хорошенькой рыжеволосой студенткой, самой заметной на факультете. Игорь был единственным, кто помнил меня такой. Потом, когда надо было зарабатывать на прокорм семьи, кто-то один из двух бойцов этого личного персонального фронта перестройки должен был уйти из МГУ, чтобы другой мог продолжать. Надо ли говорить, кто стал этим «кто-то»?!
Я устроилась работать в «оборонку», пахала почти без выходных, и, тихонько офигевая от трудового порыва, стала попросту сдавать. Я и подумать не могла, что, сутками просиживая у незащищенных экранов, по неосторожности облучилась. Мы создавали первые отечественные персональные компьютеры - и это было настоящее дело!
Помню закрытую лабораторию института на Юго - Западе Москвы, этот привкус вечного металла на зубах, пряди волос, остававшиеся на расческе после каждого расчесывания, внезапные головокружения и тошноту – чертово следствие радиации! Помню подвалы огромного железобетонного здания МИРЭА, одного из сотен институтов, в котором ковался «щит нашей родины». Наша лаборатория, ютившаяся в жутких, сырых и холодных в любое время года железобетонных катакомбах расположилась на первом этаже, а прямо под нами в подвале угнездились физики со своим ускорителем, и я иногда бегала покурить и поболтать с ними. Я заскакивала туда в те редкие свободные пятиминутки, когда удавалось сбежать из лаборатории, и, покуривая, отдыхала душой от кибернетики в этом обществе очаровательных интеллектуалов. Вот там, рассуждая о таинственном устройстве материи, я забывала об охладевшем муже, об усталости, впрочем, как и о тех миллиардах ускоренных частиц, которые носились по этому злачному месту. Немного позже я вновь «зависала» у экрана первых, еще никем не виданных в то время персональных компьютеров уже у себя в лаборатории, в этом моем царстве, где я была начальницей и нещадно гоняла 20 программистов, чтобы те не резались в первые компьютерные игры (тогда все играли в «марсианский бой»). И не обращала внимания, но просто нутром чувствовала, как эти же самые ускоренные и очень опасные для здоровья частницы прошивают во славу все той же родины мое незащищенное тело.
Муж вечерами иногда снисходил с нашего некогда общего МГУшного Олимпа и помогал мне разобраться в ворованных (как мы думали тогда - нашей разведкой!) докладах крупнейших мировых компьютерных корпораций. И, видя, как я зашиваюсь, латая кибернетическую начинку оборонного щита «одной шестой части суши», как-то под Новый год помог написать надрывный, надо сказать, стишок-страшилку, пририсовав к нему череп и кости погибшего во благо и во славу программиста:

Нам суждено погибнуть рано
В сырых подвалах МИРЭА,
Мы стали жертвою RTRAN-а,
Computer-science– не игра!


И все же мою жертву, мой уход « в оборонку», но главное не куда – а откуда: из МГУ! - он принимал как должное. А ведь моя диссертация была покруче, чем его! Сейчас, двадцать лет спустя, я с сожалением понимаю, что эта жертва была напрасной: мой гений так и не написал докторскую диссертацию, а я так и не восстановила здоровье. Но главное было в том, что останься я в МГУ, именно я, а не он, могла бы кое-что сделать в математике. А он - не смог. Мои весовые пространства спустя годы стали популярны за рубежом, а вот его разреженные матрицы сейчас интересны разве что Голливуду:

- Привет, Кеану Ривс! «Матрица» нашла тебя!

Но «избранным» был не муж, «избранной» была именно я!
Однако в то время мир был полон надеж, а мы все еще так молоды.
С первыми публикациями мужа за рубежом стали приходить приглашения из-за границы, в основном – из Голландии. Мне пришлось стать его домашним секретарем, отвечать на звонки и письма из-за границы. Изредка, когда мы выкраивали денек, чтобы побродить по лесу, он рассказывал, как мы будем жить в Голландии. Временно, конечно. Не на секунду я и представить себе не могла, что уеду навсегда, брошу стремительно стареющих родителей, вот это самое бесприютное неухоженное, но такое свое, такое – на двоих – семейное гнездышко на окраине Москвы.


….И все-таки Голландия снилась мне тогда. Чудесная страна с огромной дамбой, отгораживающей море, и другое море - ярких тюльпанов…
В своих грезах и снах я бродила по весенним улочкам Амстердама в ярко оранжевом пальто с мехом апельсинового цвета, с яркой рыжей охапкой волос, еще не поредевших и обесцветившихся от работы на оборонку, еще совсем таких же невероятно рыжих, какими они были в студенческие годы. Оранжевое пальто в советское время, даже в период заката Великой Империи – это было не просто невозможное зрелище, это был бы шок, вызов самой системе, нечто вроде «бульдозерной выставки» шестидесятых и неминуемо должно было быть наказано! И именно поэтому оно и стало моей мечтой: оранжевое пальто на фоне голландских тюльпанов! Я шла по улочкам весеннего Амстердама, напевая себе под нос из Бродского…

Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой.
Когда на миг все люди замолчат,
Не далеко за цинковой рекой
Твои шаги на целый мир звучат…*

На противоположной стороне улочке стоял Игорь и махал мне рукой. Сегодня профессор Аксельсон отпустил его пораньше. Как не крути – 27 мая бывает раз в году.
- Родившийся в мае – век с ним маяться, - усмехнулась я мысленно, но, увидев, как смешно размахивает муж огромным букетом тюльпанов, купленных явно про мою честь, и как этот букет падает, и муж неловко наклоняясь, поднимает его, не могла не улыбнуться ему в ответ. Век мне маяться с ними не пришлось. Ни с виртуальным букетом, ни с почти реальным когда-то мужем.

Останься на нагревшемся мосту,
Роняй цветы в ночную пустоту,
Когда река блестит из темноты,
Всю ночь несет в Голландию цветы…*

Это была сказка, и мне очень хотелось верить в нее. Там, в этой сказке, в этой сказочной стране тюльпанов и коров, можно было, наконец, отдохнуть, подлечиться и может быть даже вернуться в науку…
Я так мечтала поехать с мужем в эту страну, словно в новое свадебное путешествие! Как-то в телефонном разговоре с ним сказала:
- Голландский денек пришли мне в конверте!
Муж, вернувшись,… привез мне плитку белого шоколада! Ослепительного и невероятного, как снег в Африке. Как мое несостоявшееся оранжевое пальто. Тогда, в конце восьмидесятых, ни того, ни другого у нас еще не было.


С этого времени еще года три я занималась только тем, что ждала мужа. Он уезжал месяца на два-три работать по контракту в Католический университет городка Ниймеген, чтобы погостив месяц в Москве, уехать опять. Именно погостив. Мне уже трудно было понять, жена ли я ему. Но я старалась не думать об этом. Иначе можно было сойти с ума. Я считала дни до его приезда. Звонила ему в этот его проклятый Ниймеген вечерами, не обращая внимания на огромные телефонные счета. Он стал кошмаром моих снов, этот город- разлучник!
Ах, Иосиф, зачем твои строки так ранят вновь и вновь…

…Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой
Недалеко за цинковой рекою…*

Голландия - страна тюльпанов и цветов, край ветряных мельниц и белых коров в черные пятнышки. Заповедник велосипедов, припаркованных у магазинов и на перекрестках! Прекрасная страна, в которой я никогда не была и в которой остался бродить мой рыжегривый призрак в оранжевом пальто. Ослепительно недоступная страна, прекрасная настолько, насколько и положено быть прекрасной разлучнице! Вот с этого самого момента и до конца той истории, о которой я и собираюсь рассказать, заграница, сначала Голландия, а потом – преломляясь в моем сознании уже и в совсем иной истории - с моим Лиссабонским Генералом – Португалия стали чем-то вроде надрыва в моей душе. Тем самым проклятым и прекрасным местом, которое отбирает самых дорогих и любимых людей.
…

Никогда. Что это означает – никогда? Это слово звучит как приговор. Хотя жизнь еще не закончена, и, кажется, что можно попробовать переиграть «никогда». В, скажем так, - «невероятно, но при определенном крайне редком соотношении звезд на небе – возможно»…
Сколько раз я пыталась бороться с судьбой, переписывая прошлое, но Магистр Судеб вершил свое. И все – таки никогда … не понимаю, не хочу принимать…
Не состоявшаяся версия судьбы. Голландия. Фру Виола в оранжевом пальто и ее ученый муж Гарри…
Бродский обещал вернуться на Васильевский остров умирать. Не вернулся…. Никогда уже не вернется. И теперь, на развалинах моего Амстердама, я снова шепчу голландский код Иосифа:

…Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой
Недалеко за цинковой рекою
Ах, улыбнись, в оставленных домах,
Я различу на лицах твой взмах.
Не далеко за цинковой рекою
Где стекла дребезжат наперебой,
И в полдень нагреваются мосты,
Тебе уже не покупать цветы.*

( Продолжение следует)

* Цитаты из стихотворения Иосифа Бродского