Об оборотне Грише (новогодняя бармалейская быль)

Жалко, блин… молодая ведь совсем – сочувственно грустил Гриша, догрызывая худенький окорок. – Какие то они все постные пошли, несочные… Зато холестерина меньше… Правда и вкус какой то ненатуральный. Генная блин модификация...
Луна уже пряталась в сереющих утренних сумерках, и Гриша привычно ощущал приступы человечности. Вот сейчас опять очнусь где-нибудь в подворотне, голый, подранный и с амнезией, и опять схвачу насморк или того хуже… Зима вон какая суровая, даже под шерстью лапы стынут. Нет, определенно не радует меня этот ужин… мослы одни… Гриша выплюнул нежующийся кусок хряща и деликатно срыгнул. Нужно в деревне в следующий раз искать. Там еще кровь с молоком осталась, а в городе разве ж это еда? А все лень матушка.
Гриша зевнул и не спеша потрусил по неосвещенной улочке, закатанной в неровный смерзшийся снег. В некоторых домах уже включали свет, где то прогудел поезд, хлопнула подъездная дверь – ночь подходила к концу.
- Кыш, животное! – шикнул Гриша на бездомную дворнягу, попытавшуюся проснуться и тявкнуть. Вид огромного распушившегося волка произвел на нее сильное впечатление. Собака обделалась и заскулила.
Однако, пора – Гриша прибавил шагу. Хвост начинал чесаться, а значит, собирался исчезать. В несколько прыжков Григорий добрался до приметного подвального окошка и юркнул в относительно теплое, наполненное ветхими трубами, помещение. По крайней мере, от холода не загнусь – подумал Гриша и потерял сознание.

- Ты такой добрый… просто чудно добрый добрячок – журчала Юлька, жамкая его правое ухо. Ее волосы приятно щекотали кожу, а вот уху приходилось туго. – Хороший, милый. Ты у меня самый лучший!
Гриша, внутренне морщась, терпел Юлькины манипуляции, но даже красивый вид ее раскинувшейся груди, не мог отвлечь от болезненной трансформации органа слуха. Господи, и кто ей сказал, что это приятно! Наконец, Юлька оставила ухо в покое, а потом решила сменить положение «рядом» на положение «сверху» и томным движением перекинула гладкое бедро через скрипнувшие Гришины чресла.
Он закатил глаза, делая вид, что от удовольствия, и его разочарованный вздох она как всегда легкомысленно приняла за наступление волнения. Впрочем, некоторые части Гришиного организма, как ни странно, были готовы к работе. И началось… Проехав рысью несколько километров, Юлька перешла на аллюр, а потом вдруг замерла в позе напряженного памятника и закричала так неистово и естественно, что Гриша даже почувствовал возбуждение. А когда Юлька открыла глаза, он поспешил сделать вид, что ему тоже очень хорошо.
Она обессилено стекла куда да то вниз, но он принципиально нагнал ее и ответственно довел дело до персонального конца.
- Ты мой добрый гигант – пресыщено прошептала Юлька и сладко засопела, повернувшись к нему разомлевшей попой.
А Гриша сначала бездумно смотрел на попу, затем на помятую портьеру, а потом пошел готовить обед.

- К черту такой контракт!!! – кричал Катышкин, - неужели ты не видишь, что мы можем попасть и попасть хорошо!?
- Мда… - Гриша почесал макушку, - действительно, как то я сначала не заметил. Вроде, условия то подходящие… Ну, извини.
- Хорошо, хоть не поздно спохватились, – начал остывать Катышкин. – Добрый ты, а нужно быть волком! Волчищей!!! Иди, разруливай там. Итак дел невпроворот, и ты еще тут со своими прожектами, бизнесмен хренов…
Действительно, бизнесмен из меня, как из навоза пуля, мысленно согласился Гриша и печально побрел разруливать последствия. Боже, как задолбало то все. Поскорее бы Новый год, уеду в деревню один, сниму какую-нибудь избушку и без телевизора, интернета, без суеты этой дурацкой… Только я и печь с дровами. Буду в лес ходить, смотреть на чистый снег, и телефон отключу. Еще неделя. Всего лишь неделя. Зато потом полмесяца дикой природы.
- Григорий Алексеевич, ваш кефир.
- Спасибо, Люба.
Гриша взял тетрапакет, открыл дверь своего кабинета, но внезапно задержался.
- А скажите, Люба, вы уже знаете, как будете встречать Новый Год?
Обычно бесцветная секретарша лилово вспыхнула.
- В принципе да. С друзьями. А почему вы спрашиваете?
- Да нет, ничего собственно, – смутился Гриша, уловив надежду в ее голосе. – Что –то вроде соцопроса.

- Ты что, старик, реально отказываешься? Реально хочешь нас кинуть?!
- Да нет, я не реально отказываюсь и никого не кидаю. Просто обстоятельства изменились.
- Какие обстоятельства???! – вопила тенором телефонная трубка. – Мы уже все подготовили.
- Ну, считай, форс-мажор. – Гриша попытался выйти из оправдательного пике и немного зафиксировать металлом свою позицию. Но вместо отлитых в бронзе пушек, в эфир посыпались тонкие рулончики фольги. И Грише вдруг стало стыдно за свою слабость, настолько стыдно, что он зарычал, и вышло это спонтанно и громко. И вообще в испуганные короткие гудки, в лицо Любы, возникшей на пороге, в окно с неподвижным потоком машин, в титульный лист неподписанного контракта рычалось просто великолепно. И когда все саблезубы попрятались в чащах, Гриша наконец обнаружил, что рычит и немедленно прекратил. Он смущенно прокашлялся и осторожно выглянул за дверь. На секретарском кресле тряслись острые Любины плечи.
Ну вот, человека до слез довел, сокрушенно подумал Гриша, но тут же подавил порыв извиниться и сказать какие-нибудь беспомощные слова. Обойдется. И вообще, раз уж такая масть пошла, нужно позвонить Юльке.

Юлька вкусно доедала свой десерт. А Гриша цедил американо и ждал момента. Она вытерла салфеткой свои вкусные губы и ласкательно посмотрела ему в глаза.
- Гриша, какой же ты молодец, что вытащил меня сюда посреди дня. На работе дурдомище. А с тобой всегда так хорошо. Ты чего такой напряженный? Что-то случилось?
- Случилось. – бледно проговорил Гриша, отодвигая чашку. Момент определенно настал.
- Ну говори, не томи! – голос Юльки заметно похолодел.
- Мы не сможем с тобой встретить Новый Год. – сказал он.
- Почему??
- Потому что… так надо. Так будет лучше. У меня возникли некоторые сложности. Извини, я сейчас толком не смогу объяснить почему… - Он торопливо перечислил все пришедшие в голову формулировки.
Юлька нервно теребила салфетку, но молчала.
- Это не связано ни с какой другой женщиной – на всякий случай сказал Гриша.
Юлька так шумно выдохнула, что всколыхнулась прядь волос на лбу.
- Ну, хорошо, дело твое. – Она постепенно превращалась в айсберг.
- Это еще не все, - Он попытался сбросить оставшуюся часть груза. - Давай не будем встречаться еще некоторое время.
- Понятно, – Судя по всему, Юлька уже решилась. – Вот что я тебе скажу, Гриша. Дурак ты, и имя у тебя дурацкое. Где ты еще такую найдешь?
Она уже одевала свою легкую шубку… Гриша почему то вспомнил ее красиво очерченную попку и мысленно согласился. Юлька и вправду, девчонка блеск. Таких олигархи в лимузинах возят. И я ее даже люблю по своему… наверное… И она меня кажется тоже. Но как- то все не по-настоящему это. И не нужно.
Юлька достала зеркальце, провела помадой по губам, взглянула на Гришу, захотела сказать что то длинное… но вышло коротко и как то пафосно: «Прощай!»
А потом она почти убегала, оставляя следы талой грязи со своих высоких сапог.
Эх, какие ноги уходят от меня – печально думал Гриша. – какие ноги…

Гриша осторожно вел машину по ухабистому направлению, служившему единственной улицей между невзрачными строениями за покосившимися заборами. Да, хорошо иметь домик в деревне. Особенно в такой, глухой, хрестоматийной деревеньке. Выйти в люди некуда, только в лес. Клуб наверняка разбомблен временем, мобила не берет, из всех завоеваний цивилизации – одни столбы с электричеством, да ларек со сникерсами. Красота!
Уже стемнело и чтобы не ломиться в первый попавшийся дом, Гриша припарковался у того самого ларька с полуистлевшей рекламой неопознанного пива. Мороз был около тридцати, но он, самонадеянно не одев шапку, выбрался из теплого салона и зябко постучал по прикрытому фанерой окошку. За окошком был свет, а значит жизнь. Фанерку отодвинули, и немедленно запахло маслеными обогревателями, чипсами и молоком. Жизнь, закутанная в огромный овчинный тулуп, уставилась на Гришу, демонстрируя симпатичность и молодость.
- Девушка, а девушка, а не подскажите, тут дом кто-нибудь сдает? На недельку примерно, – интеллигентно спросил Гриша.
- А покупать что-нибудь будете? – в диапазоне сопрано ответила хозяйка ларька.
- А это обязательно? – Гриша скользнул взглядом по полкам в поисках чего-нибудь полезного.
- Я три часа тут без толку сижу. Поддержите торговлю.
- Ну хорошо. Только про жилье вы мне расскажите?
- Расскажу, – охотно согласилась девушка.
- Тогда дайте соевый соус. – Гриша коченеющими пальцами протянул в окошко тысячную купюру.
- Мужчина, вы что издеваетесь?! У меня сдачи нет.
- А у меня нет других денег.
- Ладно, потом занесете, - вздохнула хозяйка, передала бутылочку с соусом и захлопнула окно.
- Девушка…! А как же с домом то? – оторопел Гриша.
Сбоку открылась дверь. Она вышла и несколько раз повернула ключом. Потом обернулась и улыбнулась.
- А почему вы без шапки?
- Шапка в машине. Дык дом покажите?
- Поехали, тут рядом.
Она неуклюже расположила себя и тулуп на переднем сидении. Гриша торопливо врубил печку на полную.
- Нам прямо, – кивнула девушка. И буквально через пять секунд объявила. – Все, приехали.
- Да действительно рядом, – усмехнулся Гриша. – А кто дом то сдает?
- Я.

Гриша закинул в печь очередную порцию дров и с сомнением покосился на телевизор. Телевизор хотелось включить. Гриша даже знал, что он показывает несколько каналов, ибо крышу дома парадоксально венчала нехилая спутниковая антенна. Но принципы… принципы.
Новогодний стол украшали бутылка водки и пара еще незажженных свечей. На печке доваривалась картошка, а в гудящем холодильнике прописались селедка и несколько захваченных из города салатов. Уют дополняли табуретки, обои в бледный цветочек и занавески. До Нового года оставалось полчаса. Поборов искушение щелкнуть кнопкой, Гриша решил сходить во двор и принести уже заготовленных поленьев. При такой интенсивности топки, дров требовалось немало. Во дворе наблюдалась старая нежилая конура, заброшенная банька, но зато сверху размеренно тек млечный путь со всеми величественными сиятельными и мерцающими подробностями. Гриша умиротворенно задышал и ощутил, что гармония вот-вот наступит, что так здорово хотя бы раз в жизни встретить Новый год одному, по соседству с чистым морозным воздухом, без обращений президента и воплей знакомых до дыр друзей. Еще бы снег пошел для полного счастья, - подумал Гриша, и с неба вдруг стали падать первые ленивые снежинки.

Гриша зажег свечи, наполнил стопку, жадно покосился на дымящуюся картошку и стал ждать. 10 минут… Без президента и телевизора было совсем тихо. Поэтому скрип деревянных половиц на веранде и стук в дверь прозвучали особенно оглушительно.
Блин, я так и знал, неумиротворенно подумал он.
- Входите, открыто.
На пороге стояла добрая хозяйка. Уже не в тулупе, а в модном пуховике. В руках бутылка шампанского и бумажный пакет.
- Ой, как у вас тут красиво – улыбнулась она. - Вы не подумайте, я не напрашиваюсь. Просто вот зашла поздравить вас с наступающим. Смотрю, к вам никто так и не приехал. Ну а что за праздник когда один… или, - тут девушка заметила выражение Гришиных глаз и испуганно продолжила… -вы как раз хотели именно этого… Извините, ради Бога! Я вот только пирожков вам оставлю. И пойду… Меня там родня ждет.
Эх, какого черта, обреченно подумал Гриша и помог гостье снять пуховик.

Ее звали Алена. Она пахла пирожками и молоком и еще чем-то приятным и женским. И глядя на нее, Грише хотелось есть и любить. От нее исходила такая сладкая трепетность, а снег за окошком все шел и шел, и свечки почти догорали… И после многочисленных вспышек под двумя одеялами, он все равно чувствовал что это еще не все.
- А знаешь, - внезапно признался он во время одной из пауз. – Я оборотень.
- В погонах?
- В погонах? В каких погонах?
- Ну, я читала, что есть такие…
- Ааа, нет, я настоящий оборотень.
- Не похож.
- Все так говорят. А вот в полнолуние точная копия.
- А ты останешься до полнолуния?
- Останусь если не боишься.
- Не боюсь. Сплету венок из заговоренной полыни, на тебя накину, ты опять человеком сделаешься.
- Ух ты. А откуда знаешь?
- А я ведьма.
- Да ну?... Настоящая?
- Аха. Даже с высшим образованием.
- А что в деревне делаешь, почему в ларьке сидишь?
- В деревне я к отцу приехала. Старенький он у меня совсем и болеет. А в ларьке соседку подменяла.
- Признайся тогда, что ты в пирожки подсыпала?
- Знамо что, зелье приворотное.
- А я думал виагру. Завтра еще напечешь?
- Напеку.
- Я ведь теперь подсел на твои пирожки. И на тебя.
- А кстати, товарищ подсевший и даже подлегший оборотень, что вы в нашей деревне забыли?
- Если я скажу, мне придется тебя съесть.
- Так начинай же скорее, – прошептала она.

Прошло несколько дней. А Грише до сих пор не надоело смотреть в ее серые глаза. Он почему то не уставал от ее голоса, от ее родинок и ужинов. Ему нравилось видеть, как по утрам она осторожно, боясь его разбудить, ходит босиком по холодному полу и собирает их разлетевшуюся с вечера одежду. Каждый вечер он с удовольствием топил баню: они садились на одно полотенце в жаркой парной, и он замирал, наблюдая, как бусинки пота скапливаются на ее раскрасневшейся коже.
Во дворе они соорудили снеговика. Гриша приделал к нему бюст и назвал Аленкой, а она совсем по детски надула губы: – Ты хочешь сказать, что я толстая?
А еще они ездили на лыжную базу и до пунцового румянца и синяков катались на коньках.
И отец Алены, Николай Матвеевич, оказался премилейшим человеком. После инсульта он двигался с трудом, но про свою боевую молодость рассказывал без запинки. Выяснилось, что бывший танкист еще и бывший охотник, и имеется даже приметный шрам от медвежьих когтей и старенькая двустволка тульской работы.
- А волков добывали, Николай Матвеевич?
- Давно, Гриша, очень давно. А нынче, какие волки… кролики одни.

Гриша отложил колун и с удивлением обнаружил, что нерасколотых поленьев не осталось. А вот энергии хоть отбавляй. Мышцы наливались пульсирующей силой. М-да… Знакомые симптомы. А я даже забыл, какой сегодня день. Гриша взглянул на небо - луна пряталась в подсвеченных облаках, но по его расчетам ей не хватало примерно суток, чтобы позировать в безукоризненной окружности. Завтра нужно уезжать, а то как бы… как бы… Он вздохнул, набрал охапку дров и вошел в дом.
Алена мыла пол. Классически, по-деревенски, в одной белой ночнушке. Наклонившись, она широко и тщательно водила влажной тряпкой по скобленным доскам. Сквозь ткань волнительно проступали трехмерные женские линии, а полновесная Аленкина грудь так и норовила выскользнуть…
- А знаешь, оказывается, женщина, моющая пол, это так красиво.
Она выпрямилась, улыбнулась, смахнула тыльной стороной ладони русый завиток со щеки. И вдруг ее брови испуганно поползли вверх.
- Гриша, что с тобой???
Он недоуменно посмотрел вниз, а дрова уже громко рассыпались вокруг. Шерсть, много шерсти… и плечи свело судорогой, а потом скрутило и опустило на колени. Ошибся, ошибся… на день ошибся…
- Беги!!! – успел то ли прокричать, то ли прорычать он.

Кровь с молоком, кровь с молоком, кровь… Мелькает распаренным белым пятном в чернеющей стуже. И все ближе и ближе… И осталось каких то три прыжка.

Она ничего не чувствовала. Страх плеткой гнал по темной улице. И где то в горле барабанило сердце, и мороз отступал от голых ступней. А сзади совсем близко… летел он. Алена резко бросилась вправо, перемахнула через штакетник и понеслась по двору к отцовской двери. Навстречу огромному дымчатому волку с лаем бросился кавказец Баск. Ему хватило цепи, но буквально через мгновение она услышала его жалобный визг… Алена закричала, но на ступеньках веранды поскользнулась, и теряя колени и локти, растянулась у самого входа.

Ненавижу собак, вонючие шавки – Гриша рванул тугую шею овчарки и сразу понял, что Баск уже не боец. Собака – ничто. А добыча рядом. Не бежит, покорно ждет, повернувшись на спину…
- Гриша, это же я… это же я… - странно, этот голос такой… близкий. Он дрожит, но узнать его легко.
Гриша подошел к девушке и обнюхал пальцы ее ног. Из полураскрытой пасти капала слюна.
- Это же я… это же я… – твердила она, всхлипывая. Он посмотрел ей в глаза. Это же ты… Кровь с молоком… Аленка…

С противным скрипом внезапно открылась дверь. Едва успев заметить спаренное железное жерло в чьих-то трясущихся руках, Гриша услышал два грома, один за другим. Его опрокинуло навзничь.
- Ерунда, - хрипел Гриша. – Это ведь не серебряные пули…
Над ним склонилась она и что-то горячо и мокро шептала. Рвала на себе белые лоскуты и сжимала их там, где жгло и булькало… И угасало.
- Аленка…, это ведь… не серебряные… пули, правда?...

Луна была круглой, нарядной и безмятежной. Висела хозяйкой среди сверкающих точек. И мнилось, что была тишина. Но где то снизу несся к Луне рыдающий плач… То ли плач, то ли вой волчицы. И под плачем этим, как под шатром, лежал человек, собравший в ладони нетающий снег. Лежал и бесконечно долго смотрел, как где-то в созвездии Гончих псов огромный дымчатый волк разгоняет трусливых собак.