Здравствуй, Родина!

Боинг «Три семерки», измучивший пассажиров рейса «Бангкок-Москва» долгим девятичасовым перелетом, шумно грохнулся колесами на бетонную полосу аэропорта, немного вильнул, завыл и натужно затрясся от торможения. Человечество внутри него дернулось, покачалось из стороны в сторону и резко выпустило дух из нервно сжатых куриными гузками ртов. Самолет медленно останавливался. Все! Наконец-то земля… Напряжение и страх разрядились аплодисментами.

Боинг еще подруливал к терминалу, а пассажиры уже начали вставать с ненавистных кресел, одеваться, возиться у ящиков с ручной кладью, что-то ощупывать, проверять и нетерпеливо толпиться в проходах в ожидании выхода. Долгий полет сильно вымотал, и людям хотелось чего-то естественно-твердого под ногами.

Димка прошел в «кишку». В коридоре стоял резкий запах дешевой пластмассы и каких-то едких химикатов, присущий, почему-то, только родным аэропортам. Этот запах напоминал что-то неуловимо военное, засевшее в мозгу еще с давних армейских времен.

«Здравствуй, Родина! Ты пахнешь, как всегда. Тебя ни с чем не спутать».

Он подумал, что этот запах, вероятно, имеет какой-то смысл, приводя людей в чувство, как нашатырь. Сейчас унылый молодой пограничник спросит его: «С какого рейса прибыл?» Причем, обязательно на «ты». Осмотрит его пустыми, как бутылочные горлышки, глазами и неприязненно штампанет на паспорте бледный оранжевый штемпель. Так пожилой почтовый чиновник в вонючем закутке провинциального участка с ненавистью бьет по открытке с видами египетских пирамид или Парижа. Или просто пограничнику все равно? И мы для него не живые люди, а клейменое стадо средне-рогатого скота, заходящее в коровник после пастьбы.

«Зачем он здесь сидит, словно в окопе? Какой такой смысл в этом его штампе? Какой смысл в нем самом - «ударятеле печатью» по паспортам соплеменников?»

Отстояв очередь к окошку и ответив сумрачной военной голове на угаданный вопрос, Дима прошел в зал багажа. Поглазев на табло, пассажир отыскал «свою» карусель. На нее с грохотом, переворачиваясь и кувыркаясь, вылетали чемоданы и сумки новоприбывших. Около транспортера собралась толпа, все заглядывали через плечи друг друга, пытаясь найти в этих багажных снарядах свое сокровенное. Девушка, стоявшая рядом с Димой, глядя на лихо выстреливающие из таинственного нутра сумки, горько охнула: «Моя корзинка с фруктами!». Кто-то грустно констатировал: «Кирдык, Валентина, и твоей корзинке и твоим фруктам. Это Домодедово. Родина».

Он, наконец, нашел свой чемодан, поймал его и вытянул из неволи. Тот неожиданно не захотел стоять вертикально. Ч-черт! Пластмассовая ножка внизу оказалась сломанной. Вот, зар-раза! Этот чемодан Дима взял взаймы у брата - новый еще, почти не ношенный. Братова жена начнет пилить, она такая… Придется покупать новый. Гадость, а? Началось, блин…

Сидя на кресле рядом с опустевшим транспортером, он застыл, уныло глядя на сломанный кейс. Ему вдруг остро не захотелось на Родину. Отчего-то эта дурацкая поломка огорчила его, как ребенка. В носу защипало от обиды непонятно на что и неизвестно на кого. Зачем он сюда вернулся?

Не хотелось никуда идти. Мозги вяло ворочались и не верили, что закончилась сказка и возвращается тусклая обыденная жизнь и надо вновь отращивать, выпавшие было, боевые клыки и снова учиться вертеть чуткой головой в поисках неясной опасности, исходящей от всего вокруг.

Как же быстро человек привыкает к хорошему. Всего-то три недели в «душевной» простоте Таиланда и он уже прилип к нему намертво. Привык к нормальной жизни, к теплу, запахам, улыбкам людей, яркому свету, к краскам и отсутствию врагов за спиной.

«Смирись! Вероятно так и надо. За все надо платить, за хороший отдых тоже. И будет еще куча каких-то гадостей, потому что все в этом мире должно быть уравновешено. И добро обязательно карается злом. И чем радостей было больше, тем больше будет неприятностей. Так уж заведено».

От добрых воспоминаний об отпуске он, как-то вдруг успокоился. «Ладно! Ерунда! Будет теперь о чем мечтать и для чего зарабатывать дома деньги». В Таиланд он обязательно вернется.

Пассажиров его рейса в зале почти не осталось. Димка встал со скамьи и покатил свой багаж по направлению к залу прилета. Миновав хлипкий заслон таможенников, он остановился у ларька, купил бутылочку «Кока-колы» и, встав чуть в стороне от толпы, приложился к горлышку.

Оглушительный грохот откуда-то справа больно двинул по ушам. Сильным ударом тяжелой и тупой струи воздуха Димку подбросило кверху и вбило лицом в шершавую колонну. В последние доли секунды он успел заметить, как его чемодан со страшной скоростью проскользил по гладкому полу и скрылся из виду. Что-то похожее на жалость возникло в мозгу, и мгновенно пронеслись какие-то совершенно неуместные фразы: «Куда, гад! Ё-ё-ё…».

Он отключился, а когда пришел в сознание не мог ничего понять. Все было заволочено противным жирным дымом. Где-то далеко, словно через вату, были слышны крики, стоны и что-то текло по лицу, мешая отрывать глаза. Ему совершенно не было больно или страшно - было пусто. Разум словно бы освободился из какой-то тюрьмы, а теперь озирался и пытался осознать, что же ему делать с этим неведомым чувством свободы - лететь ввысь или все-таки остаться с телом? Это ощущение духовной растерянности и полного непонимания происходящего было новым.
«Что это? Что значит все это - тупость, мерзкая вонь стоячего дыма, душераздирающие крики и что-то медленно текущее по лицу?».

Каким же оно было мерзким - это ощущение густого течения.

«Чужое? Оно чужое? Что это за жижа? Как она мешает моим глазам, моей коже, носу!». Он попытался сбросить все это с лица, но руки отсутствовали.

Дима помнил о человеческих конечностях, он помнил о теле, о его единстве и неделимости, но у него ничего не было. Никаких рук, никаких ног, только залитые чем-то глаза, ощущение вони и ватные звуки чьих-то стонов. Он попытался чаще моргать, чтобы разогнать ресницами эту жижу на лице, но она все текла и текла, покрывая глаза розовой пеленой. На мгновение перед ним открылась шершавая светло-серая поверхность, побелка, какие-то мелкие камешки, блестяшки, кварц. Человек скосил зрачки. Сверху, по этой поверхности, текло что-то жутко-красное и грязно-блестящее. Из этого жирного потека росли клочки волос.

«Откуда? Почему из стены растут волосы? Что это?» - он не успел больше ничего рассмотреть - красная пелена залила глаза и больше уже не уходила.

К нему неохотно, рваными толчками, возвращалась память - море, солнце, слоны, пальмы, самолеты за окном, взрыв...

"Господи! Да, что же это было-то, а? Где я вообще?". Логика, осиротевшего без памяти, разума неожиданно подсказала - на бангкокский аэропорт упал самолет. Летел, промазал на посадке и грохнулся.

"А что? Так, ведь, может быть? Может! Надо вставать - сейчас загорится керосин, и мы все взлетим на воздух!".

Дима попытался пошевелиться, но у него ничего выходило - там, где должно быть его тело ощущалась черная пустота. Он не мог ее увидеть, но чувствовал - пустота была огромной и глубокой, как космос. Человек весь, до ушей и носа, уже скрылся в ней, как в пасти фантастического лангольера.

"Боже ж, ты мой! Чужая страна! Пропадаю, черт знает где, на другом конце Земли! Я не хочу исчезать вот так… Эй, чучмеки! Тайцы! Я же живой! Кто-нибудь! Тащите меня отсюда!"

И вдруг где-то внутри него зазвучала музыка «After dark» из фильма «От заката до рассвета». Да, он отлично помнил эти названия. Мелодия исторгалась ниоткуда – сначала гитара, потом низкий голос певца. Он никак не мог понять, зачем она звучит и что с этим связано, однако чувствовал, что это какая-то ниточка. Еще чуть-чуть и память все разъяснит. Димка попытался сделать какое-то непонятное усилие, но напрягать было совершенно нечего, и он снова свалился в яму. А голос все пел и пел на непонятном языке, не давая ему потерять сознание. А потом, перекрыв песню, в уши ворвался дикий визг: «А-а-а!!! Помогите!!! Люди!!! Да где же вы, сволочи!».

И ему, наконец-то, стало страшно.

Дима услышал топот тяжелых ботинок и какофонию грубых криков на родном языке: «Твою же м-мать!!! Да что же они, суки, наделали-то, а? Давай всех сюда! Смертник подорвался! Людей-то, твари, за что?». И чей-то заикающийся высокий вскрик совсем рядом: "А ноги-то у этого где?" Пространство плотно наполнялось шумами, что-то лязгало, шуршало, звенело. Ругань и стоны становились все громче и громче.

Шум приблизился к нему, кто-то близко наклонился - он почувствовал тяжелые запахи пота и дешевого курева. Дима лихорадочно заработал ресницами, но они, покрытые липкой тяжестью, едва шевелились.

—Этот живой. Подожди! Стой! Не переворачивай пока! И выруби ты, бля, телефон его!!! Голова у парня треснула. И шея, начисто, сломана под затылком. Вишь, свернуло как? А лицо-то, м-мать ты моя...

—Да, вижу я. Скальп ему с глаз уберу только...Носилки тащите! Да грузи, уж… Он все равно ничего не чувствует.

Кто-то потянул его за плечи и убрал с лица это мерзкое "чужое". Димке открылось рябое, в оспинах лицо в зимней шапке с кокардой. Оно было покрыто блестящими капельками пота и внимательные глаза, с сеточкой морщинок в углах, с жалостью смотрели на него.

—Потерпи, браток, потерпи… Ты только ранен. Потерпи... Мы свои. Ты дома. Сейчас мы тебе поможем.

Димка благодарно дрогнул ресницами и заплакал.

«Свои... Дома…Слава богу!».


***