Прощание с Воландом (главы6...11)

Глава 6

Экспериментальные задачи, дед Понырев, решал не менее изобретательно, чем внук его, Бездомный... Не стал углубляться в диалектику. За-кон аналогичности материи и цикличности её развития подсказал, что через одиннадцать лет луна, солнце и звёзды будут, именно, в том расположении, как и в ту, последнюю ночь... И дождался.
...Ровно в полночь, взяв азимут от полярной звезды, на только что появившийся рог луны, прочертил линию на карте и пошёл спать... То была единственная ночь, за последние годы, когда он заснул без привычных уколов. Правда, в потёмках, случайно, споткнулся о глобус...
Зная способности органов, прежде чем развернуть карту с ночной пометкой, он на точно таком же экземпляре нанёс линию перпендикулярную той, и спрятал, а оригинал повесил на стене, где она всегда висела. После этого поднял глобус, у которого ещё гимназистом мечтал о путешествиях, и был разрисован маршрутами всех экспедиций, начиная от Магеллана. Ночная дирректриса была проложена ногтём. Профессор к глобусу не прикасался, а взгляд остановил на полюсе, через который проходила линия маршрута В.Чкалова. Напустив задумчиво-рассеянный вид, всё боковое зрение сосредоточил на след от ногтя – он оканчивался сразу за линией Днепра большой, коричневой точкой в кружке... Всемирно известному историку не надо было искать очки, чтобы прочесть, что написано возле той точки: он там вырос!
Сердце мгновенно прыгнуло, потом сжалось. Дыхание перехватило, руки стали трястись. Чтобы, как-то выйти из оцепенения, крутанул глобус... Та самая точка, стала прямо напротив глаз... Но он уже ничего не видел: слёзы полностью закрыли карту... Никакие ни открытия, ни знания, ни события, не могут вытеснить из человеческой души чувство Родины. Даже в том случае, когда сама Родина вычёркивает своих детей из «карты», она не в силах вычеркнуть тягу человеческой души к своим истокам... Никто не может сказать, сколько витал бы по картинкам детства, растроганный профессор, если бы не колючая трель телефона. Он поморщился и закрыл глаза, по детской привычке обходить неприятности. Но довоенные телефоны были безаппеляционны: их сигнал отменял все законы природы. Пришлось подчиняться...
Академик Вернадский был лаконичен: – Иван Николаевич, есть мнение, назначить вас руководителем отделения философии, только что созданной, Украинской Академии Наук – сокращённо УАН. (По сей день, функционирует организация. Сколько аббревиатур с тех времён кануло в лету! Даже СССР. Неужели это Время процеживает Материю?)
Для человека, видевшего Материю и её детей изнутри, стало очевидным, что этот звонок не был случайным... Так, в Городе своего детства, по-селился профессор истории и философии, ставшим, позже, академиком, Иван Николаевич Понырев, с семьёй.



Глава 7

Клиника доктора Борменталя на карте города не значится. И не потому, что шарага какая-то: оборудованная по последнему слову мировой медицины, в ней лечатся люди, которых туда привозят личные водители или врачи. Поэтому таким людям карты ни к чему – на то извозчики! Другим, у кого нет личного извозчика, там делать нечего! Вот, почему ни на карте, ни в телефонном справочнике она не значится. Я о ней тоже ничего не знал, таким и умер бы… Но пути человечьи, также как и его Создателя, неисповедимы – хроническое любопытство занесло меня как-то на Андреевский спуск...
...Пострадавший был в шоке и ничего неординарного, в глазах верно-го ученика профессора Преображенского, не представлял. Иван Арнольдович уже халат снял, собираясь на лекцию для слушателей непрерывных курсов усовершенствования врачей системы ДУСя, где он был простым ректором. Но прибежала сестра и шепотом сообщила, что пациент, ук-шенный котом, несколько раз называл его фамилию... Доктор знал всех людей с фамилией Бездомный в радиусе трёхсот километров от Феофании и в 16 тысяч от Иерусалима, но молодой человек в его списке не значился... Любопытство пересилило служебный долг, и он пошёл к студенту... Услышанное шокировало: пациент подробно рассказывал, как Иван Арнольдович ловил распоясавшегося Шарикова. А его учитель, профессор Преображенский, готовил операционный стол для удаления человеческого гипофиза из тела Полиграф Полиграфовича... Подробности были столь точны, что доктор потрогал свой лоб...
Полчаса, Борменталь, слушал рассказ о своей деятельности в те далёкие, послереволюционные годы. Он уже полностью успокоился, и толь-ко тогда сообразил, что пациент не сможет повторить этот бред после пробуждения. Стал шарить по карманам... Сестра мигом поняла озабоченность патрона и подала мобильный телефон... Запись этого бреда и сегодня про-даётся на Андреевском спуске. Только там процедура сложная и приобрести её могут люди целеустремлённые. Я скажу только, что надо молча по-дать деду, удивляющий любого за 30 секунд, 49 юаней, и также молча отойти на другую сторону к лотку с изделиями из кожи. Взять воротник из лисицы обыкновенной, украинской, и, примеряя, якобы для покупки, осторожно пальцем вытащить из её пасти записку... Это дальнейшие инструкции... Памятник человеческим иллюзиям, почти рядом: возле министерства по делам молодёжи. Действовать надо строго по инструкции... Только одно предостережение – обязательно держитесь за плечо Голохвастова! Сам видел, как у многих любопытных ноги подкашивались, когда жених, со звоном, отпустив шпагу, нажимал безымянным пальцем на паука. В это же время, с глаз Брони Прокоповны, начинали капать слёзы. Но кассета появляется только, когда ручеёк слёз докатится до подола её платья. От них бронза размягчается до шёлка, и ветерок, присутствующий на этом спуске всегда, приподымает край, так, что обнажает часть прелестной ножки, оде-той в ботинок на высоком каблуке. И, вот, когда ножка, от досады приподымается, чтобы топнуть, надо не зевать – кассета под каблучком... Таким образом и ко мне попал рассказ доктора Борменталя. Дальше не стану излагать то, что можно узнать из той кассеты. Расскажу то, чего на ней не было.
А не было там видеозаписи пробуждения.

Глава 8

...Пациент, даже, не поинтересовался, где находится – тут же потребовал Библию, ручку и бумагу. Когда он, без единого слова, с головой окунулся в Библию, доктор сделал предположение, что молодой человек или студент духовной семинарии, или активист многочисленных протестантских сект. На другой день чтение забросил и почти целый день смотрел в потолок, время от времени, что-то записывая. Объективных показа-держать на стационаре студента не было, но поведение... И не в пра-вилах клиники было давать повод для сплетен на своих пациентов. Поэтому Борменталь вел наблюдения. Однако на третий день поручил сделать инъекцию касторки с коньяком, чтобы ослабить силы торможения и включить жизненные процессы в истощённом организме. Но на молодом, ещё изнеможённом лице, засветилась такая улыбка, какая бывает только у беззубого ребёнка; или у родителя, ласково поглаживающего умницу-сына по голове... Борменталь ушёл...
То, что не удалось профессору Преображенскому, П.Пилату, семье и школе, удалось, похоже, чёрному коту – скромному хранителю библиотечных фондов: студент Бездомный писал реферат, не заглядывая ни в книги, ни в компьютер – прямо из своей головы. Будь рядом друзья по безделью – ухохотались бы. Но никто не мешал, и работу закончил в пятницу, 13 числа.... После принял душ, скромно (без коньяка) пообедал в больничной столовой, и глянул на себя в зеркало – того человека он сразу узнал – Левий Матвей. Откуда он появился здесь, и куда делся Остап Бездомный, студент не спросил... Только подумал – этому человеку нужно новое имя, и Родину, которая никогда от него не откажется... Литературная карта Ук-раины высветилась в сознании как на ладони, и вместе с ней неясная тревога. И такая могучая тоска, что он невольно застонал: ничего себе, сколь-ко он себя помнил, такого с ним не бывало, даже, когда его вышвыривали из казино, на глазах у шикарной подруги... Конечно, знай, он притчу о блуднице, сообразил бы, что началом скатывания нации в пучину мракобесия являются первые шаги по самоочищению от инакомыслия, инакоязычия, инакокровия. Подумать только! Известный всему миру, благодаря своим писателям и поэтам, украинский город Одесса, на литературной карте Украины обозначен белым цветом. Так обозначена большая часть острова Гренландия и вся Антарктида на географических картах – этим, географы обозначают незаселённые территории. Юг Украины, как и север – белые пятна... Остаётся гадать: то ли земли те не украинские; то ли люди их, населяющие и населявшие, писавшие и пишущие, не граждане Украины; то ли авторы, дядя Авраменко и тётя Шабельникова, не хотят жить в одном государстве с теми землями и их народами... Не хочет этого и издательство «Грамота», выпустившее эту карту... Не хочет и само государство, которое рекомендовало своим органом (подумать только!): Министерством «освіти і науки», эту карту, как учебное пособие... Да ещё и за государственный кошт! Само государство себя поедает! Где-то мы такое про-ходили... Но вернёмся в клинику... В старом профессоре Остап быстро узнал доктора Борменталя, но по той логике он не украинский врач. Как, собственно, и Амосов. Даже его дед, родившийся и выросший в Киеве, то-же не украинский академик. Интересно, а Патон?... Позвонил племяннику – мол, нет ли у тебя карты зарубежных литераторов – очень переживал за Гоголя: классно он словесными образами, на вымышленных лиц, обрисовал реальные, общечеловеческие проблемы; также и среду обитания... Худшее оправдалось – нет певца человеческой натуры нигде... Может по-этому, бедолага, по сей день в гробу ворочается?
... Мысли путались и роились...
Выписавшись, пошёл на Хрещатик – места знакомые, в голове устаканится...
...И не узнал его.
Выход метро на станции Хрещатик был загромождён автомобилями. Это чудо техники было везде: на тротуаре, газонах, порогах. Сама улица представляла одну длинную и бесконечную, чёрную, пульсирующую лен-ту. Люди лавировали в узких проходах, как слаломисты в Альпах. То, что раньше казалось оазисом кутежа, гламура и отдыха, теперь выглядело как лежбище котиков на Командорских островах – сплошная, колыхающаяся, чёрная масса. Плешивой лысиной выглядел пятачок возле книжного магазина. У площади Незалежности глаз уже свыкся с чёрным пейзажем, и Остап решил глянуть вверх: была бы шапка – упала. Как не задирал голову и не выгибал шею, ничего рассмотреть не удавалось: высоченное сооружение, судя по помпезности, символ независимой Украины, он раньше, точно, не видел. Вспомнив мысль Воланда, что большое видится издалека, перешёл на другую сторону... Да-а-а, не перевелись самородки на Украине! Ещё несколько лет назад, в стране не было профессии рекламщик. А, вот, сегодня, сколько студент не пятился назад и в сторону, взгляд никак не цеплялся за монумент: прикреплённый к наклонной стеклянной стене, расположенной сзади памятника, автомобиль, отвлекал глаз, и никакие ухищрения не помогали... Тут он вспомнил, что недалеко есть другой памятник и не такой высокий. Но крайности не оставили нашего героя – небольшой памятник нигде не виднелся...
Уже смеркалось, когда решил глянуть на наше правительство. Продираясь сквозь плотной массы чёрных котов (именно такую ассоциацию у него вызвал сплошной массив чёрных автомобилей, навеянный пройдохой котом, из книги Булгакова, на самом деле автором, которой был его дед, а Булгаков – это псевдоним – чтобы органы не засекли), он, за огромным чёрным джипом, неожиданно наткнулся на памятник В.Черноволу. Ситуация, просто, изумляла: лимузин, приобретённый на сумму денег, явно не укладывающуюся в 401 способ их честного добывания, наглухо закрывал от внешнего мира, памятник человеку, жившего по лозунгу – «Бандитам тюрьмы»...
Присел. Талант был автор памятника: понимал, что отношения между сознанием и бытиём не столь просты, как слова лозунга. Поэтому предусмотрел возможность, для разочаровавшихся в силе сознания, посидеть возле романтика от политики, подумать, успокоиться... Успокоившись, студент понял – с правительством ничего не случилось, если и сегодня пе-ред обществом те же задачи, что и перед Прокуратором Иудеи... Новое там не предвидится... Город казался витриной тщеславия... Но где-то должна быть жизнь?
Следует признать, что бездельник наш, город не знал. От дома, где жил, до садика и школы, его возили на машине. До университета, уже сам, пешком ходил через Хрещатик. Но, так как до конечного пункта он добирался не всегда (Хрещатик был труднопроходимой преградой на пути к знаниям), то пешие походы были совсем не обременительными, более то-го, становились более привлекательными. Так проходили последние три года его жизни в Киеве. Поэтому сегодня он искренне воспринимал Хрещатик, как весь город... Хотя это не так... Вот, уже поднявшись к Арсенальной, или к Золотым Воротам, можно заметить, что цветовая гамма автомобилей, становится богаче. А людей меньше. Местами их совсем не видно, хотя машинами и здесь всё заставлено, а сами автомобили не столь громоздкие, можно сказать: изящные. Словом, здешняя картина напоминает вид города начала прошлого века, только наоборот: когда возле Софии, Владимира, Андрея Первозванного, толпы людей рассекали одинокие автомобили. А сами храмы были видны издалека, как и полагается храмам, независимо от того чему они служат: науке, знаниям, культуре, власти или религии.
Можно было на метро доехать до Осокорки. Здесь он сразу бы вспомнил слова В.Токарева: «Небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький та-кой»... Конечно, небоскрёбы здесь не совсем небоскрёбы. Но строились они в наши дни, когда цена земли сравнялась со стоимостью зданий. По-этому на площади, где при Союзе строили четыре подъезда из девяти этажей, сегодня располагалось шестнадцать, в пятнадцать-тридцать этажей. А расположены эти горы по обе стороны от многополосной в противоположных направлениях, улицы, неимоверной ширины. Этим они напоминали Чуйскую долину в Киргизии, расположенную, как известно, между двумя грядами гор, на расстоянии, примерно, в тридцать-пятьдесят километров. Кто никогда не был в Киргизии или Нью-Йорке, или никогда не ощущал себя песчинкой, но интересуется, рекомендую: Киев, станция Осокорки. Там, даже фуры на дорогах, кажутся муравьями...
Можно было выйти и на станции «Лесная» (Бывшая «Пионерская», переименованная «демократами, чтобы стареть из памяти народа общее прошлое с Советским Союзом). Здесь Киев другой. Здесь и люди как люди: живут, а не демонстрируют. Заводы, фабрики, фирмы, конторы, шараги... Автомобилей тоже много. Но густо разбавлены грузовиками. Можно встретить «Жигули». Даже, национальный «продукт» – «Таврию». Тротуары, можно сказать, свободны для пешеходов. И нет того сплошного массива машин... Но именно эти обстоятельства обнажили то, что в самом страшном кошмаре не приснится нашим «демократам», пытались спрятать авторы «Литературной карты...» и стало причиной массовых переименований – наши общие, с Россией, корни – дороги... Походи здесь Остап, может, и прояснились бы истоки той тревоги, охватившей его после непродолжительного сна над стопой книг зарубежных писателей. Более того, осознал бы мудрость классика, охарактеризовавшего всю организацию целого государства двумя словами: «дороги и дураки»... Глядишь, может, и отпала бы необходимость идти на наше правительство смотреть... И что на него смотреть, если символ независимости по шпиль завален чёрным блеском заграничных лимузинов, которым больше нигде не проехать без ущерба для своего тщеславия, кроме центра Киева: автомобили 21 века – дороги 19! И, хотя, в реферате он нигде про Матвея и слова не написал, здесь бы мог прозреть, что среди тех трёх, он, Матвей, был четвёртым... Что блеск столицы и злыдни окраин, есть проблемы, которые взаимосвязал Понтий Пилат, для истории записал Левий Матвей, а повернуть людей к ним пытался Воланд со товарищи. И, что, именно, эти злыдни, от которых пытались уйти три уроженца Украины, поменяв её на Россию, достали их и там... Вот он, источник стона, сатиры и сарказма для тех «зарубежных» писателей: встреча «в краю далёком» старого знакомого – от чего бежали в то же и встряли... Какая тема для философов и душеведов: встреча знакомого из прошлой жизни! Вероятно, именно, знакомая до мельчайшей пылинки, родная среда, в далёких от Родины местах, и взрастила гениев нашей нации до планетарного масштаба. Интересно заметить, что миллионы наших соотечественников разбросаны по всему свету, но знамёнами нации стали только русские украинцы. Мне, по крайней мере, не известен ни один украинец из Австралии, Канады, США..., которые могли сравниться с Шевченко, Гоголем, или Булгаковым по мастерству проникновения в тему, с тем, что в картинке жизнеописания конкретной Полтавской, Черкасской, Киевской, или другой украинской детали, видят своё родное миллионы жителей других стран и континентов... Но они отличались не только тем, что «простёрли до того проницательность своего бойкого взгляда, что за-метят даже, у кого на той стороне»** земли, от чего болит – они оказались их... патриотами. Памятники Шевченко есть более чем в сорока странах. Двухсотлетие со дня рождения Гоголя отмечает весь мир. Через декорации и камуфляж, развешенные им самим (об этом см. ниже), пробивает себе путь к умам миллионов и Булгаков. Могли же, напоровшись в России на те же злыдни, махнуть в жирную Европу, Австралию, или Америку, и уже от-туда, сидя в тепле и с набитым брюхом, лить слёзы про «неньку»... Но, да-же, наши националисты, почитают сытых, заморских радетелей Украины, ровно на столько, за сколько те заплатили... Конечно, Беспритульному до такого анализа ещё далеко было: он был в самом начале того пути, на ко-тором мог бы набраться опыта, чтобы стать, хоть, чуточку похожим на библейского Агнца. И, что он вышел на этот путь, свидетельствует надпись, сделанная им на стене гарнизонной гауптвахты в Знаменке, куда он попал из-за своего сходства с «косарями» от службы в украинском войске: «Патриот – тот, кто любит родину такой, какая она есть. Националист – тот, кто стремиться переделать Родину, чтобы она стала достойной его любви». (Но подробнее об этом, также и о том, как Бездомный стал Беспритульным, мы узнаем из второй части, если, конечно, удастся собрать все листы реферата, улетевшего в раскрытое окно штабного вагона поезда № 512). Но оставим будущее студента своему времени и вернёмся к нему конкретно...
Он наши сплетневатые суждения не услышал, и сюда дороги не знал. Не знал он и где найдёт средство унять тревогу. Не знал он и о том, что под одним из авторов скрывался его чудаковатый, по старости, дед. Да, о многом он не знал. И Хрещатик не Лесная, чтобы в ноябре яма на яме... А что будет в феврале? Бесхозяйственность наша, как утверждают наши же демократы, есть следствие трёхсотлетнего, насильного насаждения российского авось. Однако, откуда у россиян это качество, если «Киев, есть матерь городов руських»? Но оставим эти раскопки историкам и обществоведам, а сами, уже без всякой отсябитины, вернёмся к нашему герою – не нравятся мне его мысли, сошёл он с накатанной колеи... Ох, этот кот!
...А студент шёл к вокзалу...



Глава 9

В ту же ночь (13 числа, в пятницу), по графику, наблюдать за луной надо было с площадки у Золотых Ворот. Лихорадка любопытства, обычно, разгоралась ближе к полуночи. Но сегодня неясная тревога зародилась с самим утренним пробуждением – так бывало всегда накануне больших озарений. Всё с рук валилось. Попробовал сосредоточиться над единой теорией бытия, над которой работал, по сути, всю жизнь – может сегодня как раз и получится единое уравнение материи? Но сумбур только усилился. Конечно, мог бы полежать с газетой перед телевизором: в наши дни это стало основным занятием миллионов людей. Однако, ещё в молодости он увидел тлетворное влияние СМИ на массы, по пламени, разгоревшемся от «Искры». С тех пор настороженно относился ко всяким достижениям цивилизации в информационных технологиях. А когда естественную тягу человека разумного к коммуникации стали использовать для навязывания ненужной ему информации, посредством раздражения и пробуждения инстинктов (рекламу), газеты и телевизор совсем стал игнорировать. Более того, последние двадцать лет СМИ он называл СМОб – средство массового оболванивания. Вот почему средства массовой психотерапии на него не действовали. Да и знал он, что информация в режиме реального времени – это очевидное, которое есть камуфляж (оболочка) истины, и, поэтому, вы-глядит как невероятное. А у него, как у философа, целью всей жизни была истина. Ближе к вечеру в душевном сумбуре стали проскакивать целенаправленные толчки на выход из дому. Куда и зачем не понятно. И до полу-ночи времени ещё уйма. Но только солнце коснулось дымки у горизонта, Иван Николаевич вышел. Улица жила обыденной жизнью. Однако, люди казались призраками. Машины – огромными, чёрными каплями. Деревья – мыльными пузырями. А дома, вот, – как дома. Такое состояние, когда мозг не мог сосредоточиться на привычных вещах, предшествовало большим открытиям – утреннее предчувствие наполнялось признаками... Но чего? Зуд любопытства пожирал столетний организм, как подростка. Может тайна луны раскроется? Но раньше 12 ночи это всё равно не произойдёт, и академик решил пройтись пешком. Особой цели не было – просто бродил по Городу, не обращая внимания на географию. Очнулся возле памятника Булгакову. Удивился, что на пути к луне ему встретился его литературная крыша, но раз есть время, решил внимательнее осмотреть памятник чело-веку, за чьим именем он прятал то, что хотел донести народу, минуя запрет чекистов. Монумент впечатлял. Мысли стали проясняться, а тревога затухать. Решительность, воля и колоссальный потенциал надежды, излучаемые бронзовым лицом, полностью успокоили Иван Николаевича, и он присел рядом. Сумерки уже окутали город. То там, то здесь стали загораться окна в домах. Но так, будто свет тот кто-то наливал, и он наполнял сначала окна нижних домов, потом осторожно пробирался к верхним... Внутри что-то ёкнуло, и только теперь он понял, где находится... Надо же, ноги сами привели! И куда? – В детство. Только тогда он эту картину наблюдал с обрыва у Андреевской церкви... Тут же возникла озорная мысль: не посетить ли ущелье между домами №11 и №13 – секретную резиденцию далёкого детства? До восхода луны, времени уйма. Да и прошлый опыт подсказывал, что если вышел на тропу озарения, оно уже никуда не денется, даже если на той тропе, просто, ляжешь спать...
Сколько лет жил рядом, но на эту улицу ни разу не пришёл: глубок был след в его судьбе от эпизода с копиркой и машинисткой. Много поменялось вокруг. Но дом был тот же, вроде в нём время остановилось. Хотел прочитать табличку. Но уже стемнело, а очки не взял – луну не очками понимать надо – головой... Вот и ущелье... Три доски – неужели те же? Толь-ко Лиосик, Мишлаевский и он, знали, какую доску, за какой край потянуть... И она подалась. Надо же! Так легко... Хоть экскурсия в детство удлиняла путь к важному открытию, но когда человек отказывался от того, что само в руки лезло! И он полез...

Глава 10

За доской ничего не поменялось: узкое, длинное и, самое главное, таинственное... Вспомнилось: «на севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли»*... «Утроба земли...» – слова эти он написал в возрасте, когда самой большой мечтой его сверстников является желание уйти, уехать, уплыть, улететь... И как можно дальше, глубже, выше... А он про утробу... Это слово потом, как уехал из Города, преследовало на всех поворотах жизни... Что оно хо-тело этим сказать? Что имело ввиду? Да, наверное, к слову сказанное тогда, бессознательно, оно, как и все другие, время от времени возникавшие явно из ничего мысли и тревоги, будет преследовать до превращения в реальность. Но на это будет своё время... Махнул рукой, сам себе улыбнулся (сегодня впервые): ведущий философ развитого социализма, основой функционирования которого является жёсткое планирование, пришёл к выводу, что философия плану не подвластна... Интересно, не возрастное ли это? Ладно, подумаю завтра... И всё же, сколько времени провёл за столом у окна, ожидая, когда за отражающимся в стекле столом появятся потусторонние силы?
Сегодня он понимал абсурдность такого ожидания, но тогда, всё же, были случаи... Размышляя над прошлым, с сегодняшним багажом опыта и знаний, он улыбался сам себе, и решил проверить глубину ущелья, чтобы, придя, домой, сам себе сказал, что облазил все закоулки... За пятым шагом плащ зацепился за костыль: надо же, тогда в восемнадцатом, случай, банку с пистолетами унёс сразу, а с костылями девяносто лет ничего не смогли сделать! Да, надо будет и над этой проблемой поразмышлять: похоже, что случай времени не подвластен... Отцепившись, упорно продолжил движение. Но уже на третьем шаге нога зависла над какой-то ямой. Держась обеими руками за стену, Иван Николаевич осторожно нащупал дно ямы. Она была неглубокой и тесной. Чтобы разведать дальнейший путь в кромешной темноте, опустил в яму и вторую ногу – теперь можно руками об-шарить окрестности... Но нагнуться не успел – тесная для одной ноги яма, перед двумя, стала самопроизвольно расширяться... Пока он корил себя за легкомысленное путешествие в столь преклонном возрасте, из-под ног ударил сноп необычного света: не то розовый туман, не то такие же нити. А ноги, вместе с телом, продолжали движение вниз. Опыт фантазий о Патриарших прудах не допустил паники. Да и чему бояться престарелому философу, если мир он видел снаружи и изнутри. И знал: если на вопрос нет логического ответа – надо ждать: со временем или вопрос созреет и рас-кроется, или сам прозреешь. Отдавшись воле времени, стал ждать... Когда голова опустилась в яму, проявился контур предмета, на котором стоял – усечённый конус. Где было и на чём стояло нижнее основание, разглядеть было невозможно. Поэтому он сосредоточился на окрестности... А там было чему изумляться: прямо, вдоль открывающихся стен, вверх устремлялись те самые розовые нити, оказавшиеся на самом деле, светящимися линиями. Протянув руку, хотел попробовать одну на ощупь. Но она изогнулась и не далась. Тоже и с другой... После пятой прекратил опыты... Вскоре, снизу показался ещё более яркий свет, но большее основание конуса не позволяло разглядеть источник... И тут же всё изменилось: он оказался внутри огромного шара. Его огромный конус, теперь, выглядел, просто, подставкой, размером с тарелку. И продолжал движение. Только не понят-но куда: чувство пространства исчезло, вместе с ощущением веса... Одна-ко ориентир всё же появился: на куполе, зияла огромная дыра, в которую устремлялись тысячи светящихся нитей. Основная их масса проходила мимо него, вокруг. Но не все. Другие шли откуда-то со стороны, с пере-крестных направлений. Однако задуматься над этим не успел: вскоре рядом с тем отверстием, откуда вышел его конус, он заметил ещё одну дыру; и в неё устремлялось тоже несчётное количество лучей, но всё же, по-меньше. Появилась зацепка для анализа... Присмотревшись ещё, увидел и другие отверстия: чуть дальше..., вокруг..., и на разных расстояниях. И ко всем, к ним, тянулись розовые нити света, которые с увеличением расстояния сливались в единое поле... Вот, это да-а-а... И спросить не у кого. Как во сне. Решил присесть: не от усталости – он её не ощущал – изменение позы, может, облегчить доступ толковым мыслям в старческую голову. Кстати, это помогает любому возрасту, особенно школьному: вспомните, как ёрзали, когда урок не знали? Но не так просто усесться на тарелку, да-же в невесомости, если там твои же ноги. Пришлось нагибаться, чтобы рукой помочь... И тут, Иван Николаевич, увидел буквы под ногами. Но ото-рвать ногу от круга было невозможно – словно приросла. Попробовал по-елозить – сдвинулась, но не оторвалась. Та-а-к! Теперь понятно... Прочитанное обрадовало и озадачило одновременно: на диске было написано «Понырев». Удручённо подняв голову, с удивлением обнаружил невдалеке и выше человеческую фигуру на аналогичном круге. Присмотрелся: таких фигур было множество. Какая выше, какая ниже... Но на всех, светящаяся нитка была со стороны ног, как острие стрелы. Невольно, в мозгу высветилась картина выноса покойника в последний путь... Неужели?


Глава 11


Попробовал окликнуть ближайшего пассажира – никто не откликнулся. Да и голоса своего не расслышал. Попробовал прокашляться, но в лёгких не было воздуха.
Ничего не оставалось, как смотреть и думать... И, тут под ногами от-крылся контур какого-то круга. Новость здесь, как и везде, отвлекает внимание, независимо от важности брошенного дела. Вскоре круг разросся до того, что занял, почти, весь объём первоначального купола. Да, собственно, был ли купол, не было ли его, уже никто не смог бы сказать – он, как бы, растворился в пространстве. Но о том, что он всё же был и есть, свидетельствовали, похожие на звёзды на земном небе, отверстия в его поверхности, к которым устремлялись розовые лучи... Поверхность круга была, преимущественно, тёмной. И начала изгибаться... Новости захватывали... Вот и поверхность уже близко. Стали различимы детали. А они были, до-вольно однообразными: ячеистые соты. Некоторые зияли жуткой, тёмной бездонностью. Другие источали тончайший луч розового света. Третьи холодно отблескивали серыми крышками... Невдалеке, показалась крышка, которая болталась, около зияющей чернотой, ячейки. Уловив, момент, её задумчивого разворота, Иван Николаевич прочитал: «Гоголь»?? Но недоумение не успело поглотить его всего: буквально рядом прочитал – «Гуляев». Невдалеке – «Гумилёв»... Особо поразила надпись: «Булгаков» – на-верху памятник, под памятником – крышка с его именем, мечется на коротком, чёрном поводке... И дальше, и вокруг таких, неприкаянных, крышек было не счесть... А держались они на чёрных лучах, исходивших из пустых ячеек... В голове застучал какой-то современный наркоиллюзионный ритм, в котором стали приобретать реальные контуры, слова: «...в по-исках крыши витает душа»***... Откуда это взялось, он не помнил – скорей всего у внука подслушал – любит современная молодёжь громкую музыку с непонятным набором слов... Здесь же было, почти, то же самое, но витали крыши... Может, в поисках душ? А, что там на закрытых?
Их тоже было много. Надписи были на разных языках. Перемешаны те языки были, словно, Вавилон, после его инспекции Богом... О, лёгок на помине! Маленькими греческими буквами в середине было написано: «Понтий Пилат». Зато огромными, по кругу: «Государство без налогов – проходной двор». Следующей табличке он обрадовался, и тут же загрустил...
Наконец-то! Слава Богу!
Нет, это не подхалимаж, что человек, некогда доказавший, что Бога нет, написано в самой Библии, а сейчас раскаивается. Нет, он и в этот момент верил, что библейский БОГ – это ЖИЗНЬ – во всех её красках, оттенках, видах, возможностях и желаниях. Да, в жизни есть место чуду. Есть и всесилие. Нет одного – сверхъестественной силы. А на табличке той было написано: «Шевченко»... Всё, вроде, стало на свои места... Но что? Погрязший по макушку в диалектике, он и здесь понял, что полученный ответ вызывает несколько новых, ещё более тяжелых вопросов. Несомненно, что Моисей был прав, утверждая, что человек из праха сделан, и в прах превратится, даже, в книге написал... Это Понтий, напустил туману, потом, и привязал пуповину к небесам – два тысячелетия держит людей на крючке, своим «Се гряду скоро!»
Академик стоял в нескольких мгновеньях от истоков мироздания, и лицом к лицу с Богом... Поняв это, он глянул вверх, готовый на весь мир кричать «Эврика»! Оттого, что удалось увидеть Бога в лицо; и, что утёр нос Моисею – жив ещё... Но встретить невесть, где Гоголя, Шевченко и Булгакова... Да! Ну, любил он их! Часто, наедине, «в хмурые бессонные ночи», мысленно беседовал с ними, сверялся в тупиковых ситуациях... Без них, точно, проигнорировал бы луну... И до него стало доходить: они помогали ему разобраться в себе, а он никогда, всерьез, не попытался вникнуть в мотивацию их творчества. Закрывшись советом Некрасова, что Гоголя смогут истолковать только потомки, и, что ждать такого умника, гораздо полезнее и нравственнее, Иван Николаевич, отгородился от проблемы, которая топталась в его голове ещё с гимназии... Какую удушающую силу приобретают нравственные принципы, озвученные интеллектуальными корифеями! Более того, тем самым они переводят нормальные естественные процессы в разряд чуда и сверхъестественности. Кому-кому, а философу с мировым именем такая отсидка ни к лицу – знал же тысячи примеров, когда новички и дилетанты с легкостью решали проблемы, которые их маститые предшественники записали в разряд неразрешимых... Как он не видел, что и Шевченко и Гоголь писали об одном и том же? Только стиль разный: стон и «дошкульна сатира»... Шевченко называет причину – Гоголь предлагает публике самой подумать... Шевченко предлагает конкретный способ решения – Гоголь надеется, что виновным станет стыдно, и они сими выправятся... Шевченко, в целом, предлагал рвать «кайданы» и головы панам отвинчивать – Гоголь надеялся на наведение порядка в тех же головах... А ведь наводил «порядок» и профессор Преображенский, у Булгакова... Шевченко и Булгаков – стон и сарказм... На мгновенье он полностью потерял себя, не различая, где Булгаков, а где Понырев. Появилось, даже, сомнение: не сон ли это возле бронзового памятника? И, если это так, то тем более надо воспользоваться случаем, и не вспугнуть его, а узнать как можно больше. Тогда проснётся с ворохом открытий и решённых проблем, – какая удача для философа! И без всякой паники и суеты продолжил спокойный сон... Однажды посетившая человеческие головы проблема взаимоотношений бытия и сознания закрутила карусель цивилизации, и он сам приложился к вопросу о первичности, от-дав предпочтение материи в «Мастере и Маргарите»... Но тут мысль пере-била новая надпись: «Репин»... Недоумение застряло в грохоте смеха: казаки пишут письма... Ещё одна комбинация: стон и смех ... Сокращённо – СС... С ума сойти! Причём тут гестапо? Факт налицо: такой пласт явлений и событий, Иван Николаевич проспал, убаюканный Некрасовым. Фраза «секретная служба» появилась в голове ниоткуда. И совсем добила фраза «северный сосед», – её аббревиатура, тоже, СС... Демократия... «Новый порядок»... Кайданы... «Порядок в человеческих головах»... Моисей... Понтий Пилат... Иисус... Маркс... Бытиё... Сознание... Дух... Сатана... Дэн Сяопин... Левий Матвей... Все эти, и те трое, об этом же – о Материи, и, когда её детям, станет в ней хорошо. Но никто не отнёсся серьёзно к предостережению Библии, о том, что благие намерения ведут в ад... Через ад к благам! Но нужны ли они тем, кто не вынесет суровые испытания? Библия прямо говорит, что их будет мало – победителей... Библия предостерегает, и предлагает познавать. Чудо, придумали церковники, для работы с теми, которые не соответствуют признаку «имеющим ум»... Может, есть смысл в лишениях прожить отпущенный срок, чем в борьбе за блага сгореть преждевременно... Вот, она, системная ошибка, приведшая, в конце концов, их всех троих, к личной трагедии... Гоголь лихо выпотрошил всю изнанку суждения, в начале которого было предположение. Большой почитатель Бога, он, однако, скептически отнёсся к такому важному предостережению Слова Божьего... Совершенно потеряв чувство реальности, старик протянул руки, в надежде обнять Гоголя за плечи и раскрыть ему глаза, но пустота поглотила этот дружественный порыв с той же проворностью, на-сколько способна была в руках Бога изрыгнуть материю...
...Миллиарды нитей, начинаясь в ячейках, и, в стремлении к куполу, на некотором расстоянии, сливались в сплошную, розовую пелену. Сама же пелена, казалось, подвешена, на тысячах горящих лампах...
...Но так, мироздание выглядело изнутри...
...Снаружи, у самой кромки ямы, в которую Иван Николаевич, накануне, еле втиснул вторую ногу, расположились три чёрных кота. Само отверстие, при этом, зияло дремучей чернотой... Чуть выше, возле памятника несбывшимся иллюзиям, сладко спал бомж, под мелодию гитары со скрипкой... А над противоположным берегом Днепра, в том месте, где должна была вставать луна, над самым горизонтом, грозно торчал один только её рог, склонившийся остриём на север...
Расстояние до ячейки продолжало уменьшаться. Крышка, под нога-ми, будто ожила: вздулась, почти до шара, потом, опять сплющилась, но надпись под ногами исчезла. Тут же его стало разворачивать... Процесс остановился, как только голова приняла точное направление на ячейку, из которой, на глазах философа, выскочил конец светящегося розовым, луча... Сомнений не было: он был у источника жизни... Здесь же была и смерть – две противоположности в одной ячейке. Вот тебе и раз! В «Единой теории бытия» он уже встречался с таким феноменом, «Я, есмь начало и конец, альфа и омега», но теоретически. А здесь... Жаль будет, если это всё не окажется сном – не сможет он поделиться узнанным с теми, к кому ещё тянутся розовые лучи... Может поэтому Бога нельзя увидеть в лицо, и остаться в живых, после такой встречи? Но Моисей сумел, как-то! Перспектива согнала все сомнения... Ноги окутало неведомое тепло, и в памяти, словно языки пламени, стали гарцевать картинки земной жизни...