ОПЕРАЦИЯ «КЕМЭЛ»

«… мы, Руматы Эсторские, спокон веков
не разбирались в лошадях.
Мы знатоки боевых верблюдов»
(Стругацкие А. и Б. «Трудно быть богом»)

Я родом из степного посёлка, которого теперь уже, как поётся в песне, на карте не сыскать. И вовсе не потому, что он маленький, а потому, что его, посёлка нашего, уже, к сожалению, нет на местности, ибо жители его разбрелись, кто куда, по окрестным поселениям или вовсе рассеялись на просторах нашей когда-то большой и интересной страны. Вот и меня по окончании школы занесло из крохотного алтайского поселка в бескрайние степи Казахстана. Хотя перед этим была и учеба, и армия, где из меня делали человека в большей степени городского, но все равно, где-то там, в потаённых уголках души, остались реликтовые островки мальчишечьей, сельской психологии. То есть интерес ко всему, что попадается на глаза и желание самому всё попробовать. Мальчишки сельские - они больше на свой опыт полагаются, ибо взрослые летом заняты неимоверно, а пацанва предоставлена самим себе. Вот скажите, городские жители, кто либо отпустит своего драгоценного пяти – шестилетнего отпрыска, к примеру, на речку, да еще на целый день? Вот то-то и оно. А в деревне – запросто, потому что и разрешения не надо спрашивать: снялись мальчишки ватагой и пошли на речку, словно гуси, выводком… Конечно, переживаний у родителей при таком образе жизни хватает и более чем, но что поделаешь? Это же сельский уклад жизни, такое его своеобразие. Сельский образ жизни формирует и психологию поселковых мальчишек. В поселке было несколько центров мальчишечьего притяжения – это конюшня, это стоянка сельхозтехники и кузница. Вот тут нам всегда было интересно. На сельхозмашинах мы примерялись уже, каково оно будет – за штурвалом степных кораблей. Надо сказать. что тогдашние зерноуборочные комбайны марки «Сталинец-6» были действительно громадами – величиной с дом, так что все признаки корабля были в наличии: лестницы, мостик, штурвал.. Корабль, однозначно… Таким он, собственно, и был – корабль степных просторов. У меня отец работал комбайнером и потому устройство комбайна я знал. По крайней мере, понимал, как внутрь этой машины попадает срезанная пшеница и что там с ней происходит. Но это техника – и тут нам взрослые особо разогнаться не давали. Как, впрочем, и в кузнице: разрешалось большей частью только смотреть, ну, там иногда что-либо подать. И не больше.
Иное дело – конюшня! Тут какие запреты? Главное, чтобы лошадь не шибанула копытом. Встречались такие норовистые кобылки, правда, редко. Да и могущий нервно и неадекватно отреагировать жеребец производитель, по кличке «Первый» находился в персональном загоне, так что мы преспокойно входили к лошадям в денник, пролезая между жердей ограды. Всех колхозных лошадей мы знали по именам, и уже с пятого класса нам доверяли самостоятельно запрягать лошадей в телеги. В середине мая - начале лета по воскресным дням мы на пароконной бричке и водовозке – двуколке представляли собой мобильный истребительный отряд, противостоявший нашествию сусликов. Мы самостоятельно целый день разъезжали по колхозным угодьям, выливая водой из нор вредных грызунов. За отловленных грызунов нам начисляли трудодни, платили также и за мясо сусликов, которое мы привозили на птицеферму. Снятые шкурки отловленных зверьков мы сдавали в заготконтору, получая живые деньги, которые тратили на свои нужды: покупали капканы для ловли всё тех же сусликов, перочинные ножи и прочее крайне необходимое снаряжение. Так что обращаться с лошадьми мы умели. А некоторые ребята были в особенности запанибрата с ними, например, братья Демченко Коля и Миша. Эти ребята вообще, словно цыгане, могли подойти в степи к любой лошади и поймать её. Наверное, слово какое-то знали. В общем, с лошадьми мы были в самом настоящем симбиозе. Бывало, летом рыская ватагой по окрестным лесополосам и колкам, проголодавшись, мы выходили к табуну колхозных лошадей и вдоволь пили кобыльего молока... А как? - спросите вы. А так же, как пьют его, вернее сосут, жеребята… Сельская жизнь, знаете ли, несколько упрощает нравы. Это городские дети выезжают с Сижу в седлеродителями «на пленэр», мы же на этом самом «пленэре» жили, и не всегда наши родители, как я уже говорил, были в состоянии присмотреть за нами…
Но я к чему это веду? А к тому, признаюсь, что, несмотря на своё сельское происхождение и соответствующе воспитание, я так и не выучился, к сожалению, толком ездить верхом на лошади. Нет, если лошадь осёдланная – то да, тут я вполне смотрелся как всадник. Ну, чудеса джигитовки, я конечно, не показывал. Вообще такое в поселке у нас не практиковалось, и потому не мчались наши пастухи, свесившись с лошади и держась всего лишь одной ногой в стремени и чиркая руками по земле... И лезгинку не танцевали в седле, стоя на мчащейся во весь опор коняшке. Не принято как-то было. Возможно, потому что подобные игры были далеко от нас, гор рядом не было, а не исключено, что мода такая еще не подошла к нам. Да и время нужно на всё, чтобы привились какие-то обычаи, чтобы победили новые веяния. Словом, наши люди, ездили на оседланных лошадях без всякого, как сейчас говорят, экстрима, как обычно. Я также ничем не выделялся из эскадрона сельских конников. Но только в седле. А вот без седла я мог на лошади проехать лишь легкой рысцой, не более. Но промчаться по-настоящему, рысью там или галопом – увы, не получалось. Кубарем на землю и конец езде... Не мог скакать я «по-индейски», без седла. Кстати сказать, не у всех мальчишек оно и получалось, без седла чтобы… Однако те два брата, о которых я говорил – они, словно черти, скакали без седел и хоть бы что… А вот у меня – не получалось. Хотя мой дед Роман пытался научить меня. Бывало, посадит на лошадь – отведи, Володька, на конюшню. Ну, пока еду шагом я – ещё ничего, получается, А рванула лошадка – и закончилась приятная фаза езды: зарёванный, в пыли я возвращаюсь домой… Лет 6 мне было тогда… В общем, не вытанцовывалось скакать без седла на лошади. Видать, не судьба. Как оказалось в дальнейшем, не только на лошадях, но и вообще на верховых животных. Это я понял, когда жил в Казахстане, где приходилось иной раз и на других видах животных ездить верхом, например, на ишаках.
Я вот тут хочу спросить, попутно как бы: по вашему мнению, откуда безопаснее падать - с лошади или с ишака? Непростой вопрос, да. Многие считают, что с ишака безопаснее, он-де маленький. А вот и нет. Весь фокус в том, что лошадь высока ростом, и лететь с неё до земли надо сравнительно приличное расстояние. За это время человек успевает как-то непроизвольно сгруппироваться и приземлиться с наименьшими потерями. Иной дело – ишак. Да, росточка он небольшого. Но если взбрыкнет, то силы в нём достаточно, чтобы сбросить сидящего верхом на его спине человека. И незадачливый наездник не успевает опомниться, как его уже приложило к земле. Это всё равно, словно резкий бросок через бедро в драке. И потому можно очень даже запросто руку сломать, или шею свернуть. А еще ишак и укусить может на десерт. К тому же ишак более хитрый и норовистый, не то, что добрая и покладистая лошадь. Да и строптивость и упёртость ишака вошли в поговорку. Словом, опасное и непредсказуемое животное – ишак. Наверное, потому нигде в мире и нет ишачьей кавалерии. Лошадиной – сколько угодно. Есть и верблюжья, кажется, в Судане. Но вот об ишачьей слышать не доводилось.
Кстати, о верблюде. Вот еще творение Природы! Он с ишаком и лошадью хоть и находится в разных весовых категориях, но… Тот ещё скакун! И честно говоря, я не могу понять, как там суданские кавалеристы гарцуют на своих одногорбых дромедарах. А ведь мало гарцевать, надо еще шашкой рубить противника и палить в супостата из карабина… Нет, этого я себе представить не могу. Потому как довелось мне однажды поскакать на верблюде, и опыт какой никакой, если можно так выразиться, верблюжьей джигитовки, у меня имеется, хе-хе. Вот с тех самых пор я люблю только верблюжатину, как мясо, а не скачку на верблюдах. Хорошее, кстати, мясо верблюжатина, не зря оно у степняков третьим по вкусности считается. На первом – конина, на втором, баранина... Нет, без всяких натяжек, верблюжье мясо и впрямь неплохое. Но как-то уж обильно пенится при варке. Но этим можно и пренебречь, но вот скачка на верблюде… Скачка на верблюде это нечто… Это незабываемо. Знаете, такое пожелать даже своему заклятому врагу не совсем удобно. Неблагородно, что ли… Однако, давайте по порядку….
Как-то бурили мы скважину на бескрайних равнинах Бет-Пак-Далы. Наша буровая находилась на плоской, словно гигантская лепешка, местности, реденько покрытой первой весенней травкой. Стояла весна – лучше время года в степях и пустынях Казахстана. Правда, в той местности, где мы располагались, буйства природы и сопутствующего ему карнавала красок не наблюдалось, скромненькая была обстановка в окрестностях, но всё равно, приятная глазу зелень легкого весеннего травяного покрывала наличествовала в той достаточной степени, чтобы периодически вызывать беспричинную счастливую улыбку на лицах. Буровая бригада Ермакова Алексея мне была хорошо знакома, я с буровиками вместе работал, ещё будучи на преддипломной практике. А нет лучшего душевного комфорта, чем находиться среди людей, хорошо тебе знакомых и симпатичных. Со сменным мастером дядей Колей Кирюхиным мы когда-то гоняли на мотоцикле с коляской в колхозный сад за персиками и виноградом, а объемистый, широкоплечий в животе дядя Саша Тиллаходжаев учил меня искусству обработки бараньих голов с целью их последующей варки. Правда, кушать облепленные жиром бараньи глаза я так и не научился... Тут должен признать – дал я слабинку, спасовал. Не смог. Но нельзя же объять необъятное, верно? Словом, бригада была мне хорошо знакома, потому и пребывание моё в кругу знакомых людей было достаточно приятным.
И вот как-то раз загоношились наши буровые ребята съездить на рыбалку. А я по каким-то - уже не помню - причинам поехать не смог. Хотя подобные мероприятия старался не пропускать. Романтик же был, и полевая жизнь мне нравилась, особенно эти её стороны: рыбалка, охота, разговоры на берегу реки или озера у костра после хорошего ужина, долгие маршруты, ночевки под звёздным шатром южного неба, неизведанные места… Но в тот раз не вышло у меня поучаствовать в интересном мероприятии: были какие-то неотложные дела на буровой, а работа – это главное. Хотя порой, и не самое интересное, рутинное. Но тут уж ничего не сделаешь. Жизнь - она состоит не только из приятностей… Кроме водителя, на рыбалку уехали еще три человека, оседлали водовозку и рванули к горизонту. Озеро находилось недалеко, километров 20-25. Ребята выехали к вечернему клеву, рассчитывая назавтра, к обеду привезти в отряд свежей рыбки. А мы, те кто остался на буровой, усиленно отделяли желудочный сок, готовясь к надвигающейся ухе. Или же к жарёхе. Ведь обвалянные в муке и прожаренные до хрустящей коричневатой корочки жирные сазанчики и караси – это, я вам доложу, такое блюдо – язык можно проглотить! Если сказать коротко, то мы жили ощущением праздника. Однако, скоро сказка сказывается…
Ибо к назначенному времени, к обеду, наша машина с рыбаками не появилась. Прошло еще некоторое время. И, наконец, на горизонте замаячила небольшая, слишком малая для автомобиля, точка. Да и двигалась точка эта очень уж медленно. Скажем так: пешком она передвигалась, ибо это не автомобиль был, а человек. Понятно, что это был кто-то из наших, ибо казахстанская степь – это не самое оживленное место на планете. Так оно и вышло, когда таинственный объект, наконец-то, приблизился. Им оказался один из уехавших рыбаков, наш помбур. С трудом дочапав до жилого вагончика, он с явным удовольствием опустился на стоявшую у колеса жилого вагончика скамейку и блаженно вытянул уставшие ноги.
– Закурить бы! – вместо приветствия произнёс он.
Кто из ребят протянул ему пачку «Примы». Мы, столпившись полукругом, ковырялись в зубах после сытного обеда и ждали объяснений.
– Сломались... – раскурив сигарету и выдохнув синеватый дым, коротко произнёс пришелец.
Как выяснилось из рассказа ходока, поначалу всё шло хорошо и по плану. На вечерней зорьке клевало удачно. Рыбы поймали достаточно, и вечером заварили небольшую уху. А сегодня утречком, попив чайку с остатками хлеба, сноровисто надергали ещё ведёрко упругих сазанчиков и выехали на буровую. Да вот незадача: не проехали и пяти километров, как полетел ремень вентилятора, и потому пришлось сделать вынужденную остановку. Скрепили ремень подручными средствами в виде проволоки, но эффект был непродолжительным, потому как ремень вновь разорвался и уж на этот раз – окончательно. И машина намертво встала километрах в 20 от буровой. Потому и отправился один из рыбаков пешим порядком на буровую за подмогой.
Стали мы думу думать… Запасной ремень вентилятора на буровой имелся в наличии, тут было всё в порядке. Закавыка была в другом: как доставить упомянутую запчасть к месту поломки? Другого транспорта, кроме вставшего намертво в степи автомобиля, у нас не имелось. Буровую не снимешь с точки, чтобы, сложив вышку, ехать на выручку. А пешком шагать как-то не очень улыбалось. Да и кто пойдет? Понятное дело, требовались молодые и резвые ноги. А кроме меня и еще одного молодого помбура, других кандидатур не было. Но если учесть, что молоденький помбур был на буровой впервые, то отправлять его в степь одного было нежелательно, очень даже мог заблудиться и сгинуть – хлопот не оберешься. Нужен был человек, который, кроме длинных и резвых ног, обладал бы ещё умением ориентироваться на местности и имел достаточный опыт полевой жизни. Народ синхронно посмотрел в мою сторону, потому как вот она и кандидатура на загляденье: молод, геолог, а значит, на местности ориентироваться ему по должности положено. Второй сезон в поле – опыта достаточно… Старший мастер Ермаков Алексей, улыбнувшись – он вообще был очень улыбчивый и доброжелательный мужик – обратился ко мне:
– Ну, так ты как, Володя? Сможешь совершить марш - бросок? Товарищей надо выручить, тут вопрос серьёзный, без машины невозможно…
Я и сам понимал, что вопрос достаточно серьёзный, машина должна быть на буровой – работу ведь никто не отменял. Но, если честно, на тот момент желания особого куда-то переть пёхом у меня не было. Топать два десятка километров? Как-никак, а это все же расстояние, пусть и не такое уж чрезмерно большое, но все же… А с другой стороны, что делать? Словом, острая производственная необходимость в моем походе была, очень острая. Тут без вариантов. Но я вяло изыскивал возможности, каковых, здраво рассуждая, не просматривалось:
– Эх, если бы велосипед! Сейчас бы в два счета сгонял бы…
О велосипеде я не зря упомянул. Как-то в одно время был у нас велик на буровой. Мы тогда стояли недалеко от селений, и кто-то из буровиков приволок старенькую веломашину. А потом она как-то незаметно куда-то исчезла... Может, и поменяли её лихие помбуры на водку, кто знает? Такое вполне могло произойти, и это самый, как его теперь называют, бартер, и тогда имел место быть.
И тут вдруг сменный мастер дядя Саша Тиллаходжаев, лениво почесывавший под майкой свой большой круглый живот и усердно смоливший очередной папрос Бельмор – так он называл папиросы марки «Беломорканал» – улыбнувшись, весело сказал с неистребимым азиатским акцентом:
– Будет тебе велосипед, Бобка! Четырех - колесный! Помчишь, словно ветр! Веселый такой ветр! И педал крутит не нада. Ты лошад когда-нибудь ездил?
- Конечно, дядь Саша! – горделиво ответил я, расправив плечи. – Что за вопрос? Я же в деревне вырос. Только где мы здесь лошадь возьмем?
- Ай, маладес! Лошад ездил? Тогда сможешь ехат! Джигит, честное слово. Да, лошад нет, но зато есть верблюд. Там, смотри…
И он ткнул пальцем в степь. И правда, в километре от нас паслось небольшое стадо чьих то верблюдов. Были они, конечно, не бесхозные, но в степи в те времена подобное было в обычае. А потому, поскольку скот находился вдалеке от своих хозяев, то ничего не препятствовало временному отчуждению животных для производственных нужд нашего бурового отряда. Я прикинул «за» и «против». Сомнений было несколько больше. Но забурлившая во мне деревенская закваска дала результат. Преодолев некоторую опаску, которая всё же наличествовала, согласился с дядей Сашей: верблюд, как и лошадь – это верховое животное.
– Но как ехать-то на нем? Ни уздечки, ни седла?
Тут сменный мастер дядя Коля Кирюхин засмеялся и сказал:
- Вовка, да зачем тебе седло? У верблюда два горба – усядешься между них, и будешь, словно младенец в люльке. У верблюда седло всегда с собой!
О верблюдах я знал немногое, и этим немногим была Сигареты голая теория, не подкрепленная практикой, то есть опытом верховой езды на экзотических животных. В теории я знал, что бывают одногорбые верблюды, или дромедары. Они водятся в Северной Африке и в Аравии. В наших местах живут, в основном, двугорбые верблюды, бактрианы. Была даже когда-то такая страна в Средней Азии – Бактрия. А вот практики общения с верблюдами у меня было совсем чуть Впервые такого зверя как верблюд, я увидел еще в далёком детстве, наверное, мне было лет пять – шесть. Как-то к нам в поселок казахи привезли на большой телеге соль. На продажу. А телега была запряжена верблюдами. У нас глаза разбегались. И мы не знали даже, на кого глядеть: то ли на необычных людей казахов, которых мы тоже видели впервые, то ли на диковинных горбатых и косматых животных. Кто-то из пацанов постарше подбил нас на шкоду: дескать, если плевать верблюду в морду, то он тоже плюнет в ответ. Мы тут же решили проверить теорию практикой и начали по очереди подбегать к животным и цвиркать в них слюной. И у нас получилось! Верблюдам и впрямь не понравились наши дерзкие и малокультурные выходки, и один из них ответно смачно харкнул всей мощью своей верблюжьей глотки. И в аккурат прямо на подбежавшего в этот момент моего приятеля и соседа Витьку Ковалёва. То, что вы видели в фильме «Джентльмены удачи» - это просто жалкая подделка. Наш верблюд постарался от всей души, и потому Витькина голова была полностью скрыта под пузырящейся субстанцией, исторгнутой коварным животным. Да и нам тоже досталось от разлетевшихся брызг, хотя и поменьше. Вот этим детским небогатым, но достаточно негативным опытом мои контакты с верблюдами и ограничивались. А нехватка знаний диктовала необходимость в ускоренном темпе пройти курсы погонщиков верблюдов. Судя по всему, дело предстояло нелегкое, настоящая операция…
– Пойдем, Бобка, надо поймат верблюда, пока стадо дальше не ушло. – сказал дядя Саша, сматывая в кольцо вынесенную из вагона веревку и вешая её себе на плечо. – Да возьми еще на кухня горбушка хлеб, приманит надо…
И мы отправились на ловлю «четырехколёсного велосипеда». Так началась, как я её позже назвал, операция «Кемэл». По дороге дядя Саша поучал меня относительно верблюжьих манер.
Оказалось, что время для ловли верблюда мы выбрали достаточно сносное. У верблюдов гон, период ухаживания и спаривания, уже прошёл, так что большой опасности верблюды не представляли. А вот в период гона верблюды становятся нервными, злыми, и могут отреагировать на вторжение человека в верблюжий интим неадекватно. То есть принять человека за соперника со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это заставило меня сильно призадуматься. В памяти всплыла неизвестно где прочитанная фраза «…боевые верблюды с шипастыми подковами». Неужто их ещё и подковывают? Ужас какой-то, ведь они же, кажется, мозоленогие... Или для них какие-то подковы особые? Весёлое настроение мое заметно поубавилось. А дядя Саша беззаботно пыхтел своим папросом и продолжал обучать меня восточным премудростям обращения с верблюдом. Верблюд – это не просто животное, это – можно сказать объект для поэтических размышлений. На Востоке, чтобы подчеркнуть красоту женщины, её сравнивают с верблюдицей. И это становится понятным, если взглянуть на верблюдицу. или верблюда. Удивительнейшее животное! Лебединая шея, плавная, царственная походка, верблюдица не идет – она плывет. А её томный взгляд больших и бездонных глаз из-под длинных мохнатых ресниц! А снисходительно - пренебрежительный поворот головы? Художнику Крамскому свою знаменитую «Незнакомку» надо было писать с верблюдицы – именно так получалось из дяди Сашиных разглагольствований… И я даже начал склоняться к такой мысли - да, как ни крути, а есть в верблюдах что-то такое необычное и красивое. Хотя в самом дальнем закутке своей души я всё же удивлялся тем лекалам, по которым было скроено это животное. И потому оставались у меня некоторые сомнения относительно поэтического образа верблюдов, и, как оказалось впоследствии, не зря…
– Дядь Саша, а они нас не сомнут, сейчас, эти верблюды? А то примут за соперников, мало ли что там у них в башке… – попытался я выяснить степень агрессивности верблюдов, буде таковые вдруг вопреки известным фактам окажутся сексуально озабоченными.
– Да вроде не должны… – философски заметил дядя Саша, – они же не сношаются (тут я просто передаю смысл сказанного) в данный момент, а спокойно трава едят, пасутся. Хотя весной у них тоже бывает бзик. Ну, весна же… Бывает, дурака валяют. Когда они бегом друг за дружка, шея кусают, брыкаются – вот тут лучше не подходи, совсем жаман будет. Ухватят зубами за воротника, бросят под ноги – только ребра захрустят. А вот когда он верблюдица хочет – совсем шайтан делается, шибко злой…
Мы приблизились к небольшому, голов 10-12, стаду верблюдов.
– Э-э – произнес дядя Саша, присматриваясь к верблюдам. – Старых нет, жалко. Старый смирный, человека уже возил, знает. Ну, ничо, и такой тоже пойдет, куда он денется...
Я не сразу понял, кого дядя Саша имел в виду, произнося слово «он». И что значит – «ничо, пойдёт»? А сменный мастер тем временем достал завернутую в газетку горбушку хлеба и стал приманивать животных. Те поначалу настороженно косились на нас, но потом пообвыкли, да и запах хлеба, видимо, манил их. Потихоньку верблюды начали присматриваться к нам, стали подпускать поближе. Наконец один из верблюдов, здоровенный и длинноногий самец, цистерна на ходулях, потянулся своими длинными губами к ладони сменного мастера, на которой лежал кусочек хлеба. Дядя Саша положил хлеб на траву. Бактриан раздул громадные ноздри, втягивая хлебный запах. Ухватил хлеб, пожевал, задумчиво осматривая горизонт, и вновь, шумно сопя, потянулся к нам. Дядя Саша отщипнул ему еще кусочек. Взаимопонимание росло, грозя перерасти со временем в настоящую мужскую дружбу, и дядя Саша шепнул мне:
– Веревка давай. Толко резко не делай, тихонка делай... – он говорил мне это, а сам гладил доверившееся ему животное по голове и шее.
Я расторопно подвел веревку к шее верблюда и сделал петлю. Верблюд никакого внимания не обращал внимания на мои манипуляции, продолжая подбирать хлеб в реденькой травке.
– Готово, дядь Саша! – шепнул я Тиллаходжаеву.
Сменный принял у меня конец веревочного повода. Все шло по плану, транспорт был у нас в руках в самом прямом смысле слова.
– Ну, кет, пошли! - воскликнул сменный мастер, потянув веревку к себе. Верблюд, опомнившись, вытаращил глаза, заартачился, но сменный покрутил у него перед носом оставшимся куском хлеба. Верблюд было засомневался в его добрых намерениях, но потом всё же зашагал за нами, с надеждой шевеля своими ноздрями. Правда, он оставил за собой право время от времени кричать дурным – а иного у него нет – голосом. Так мы и пришли к жилому вагончику, под вопли верблюда, который явно что-то заподозрил и потому в беспокойстве крутил головой, оглядываясь на покинутое стадо. Сменный отдал верблюду оставшийся хлеб и привязал бактриана к дышлу вагона. А отряд начался собирать меня в путь – дорогу. Повариха уложила в сверток немного еды для ребят – мало ли что. Его я засунул за пазуху. Ремень вентилятора перекинул, словно портупею, через плечо. В общем, перед началом операции я выглядел достаточно браво: высок, строен, подтянут, деловито озабочен, со светившимся в глазах живым огоньком, выдающим романтичную душу. Ещё бы, такое приключение! Дядя Саша торжественно, словно автомат молодому бойцу перед строем, вручил мне длинный черенок от лопаты.
– Палка не теряй, если верблюд заартачится – палкой его поправляй. Не давай ему шибка поворачивать голову назад, а то ухватит тебя за нога, стащит со спина, на землю опрокинет – затопчет. Ну, а остальное - все, как и на лошади. Ты же лошад ездил, справишься. Джигит, орёл! – бодро заверил Тиллаходжаев, и ободряюще похлопал меня по плечу, словно инструктор молоденького парашютиста, застывшего у распахнутого люка перед первым в своей жизни прыжком.
Несмотря на молодость и романтизм, я всё же где-то в глубине души чего-то опасался. Тут ведь что получается? Получается как бы по лезвию бритвы. А ну, вдруг всё же стащит меня верблюд со спины? Можно вполне выбыть из списка активно радующихся жизни. Но теперь уже поздно труса праздновать. Надо поддержать своё реноме романтика, бывалого полевика и парня деревенской закваски. Опять же – «джигит», «орёл». Лестно, что ни говори, осознавать, что только от тебя зависит успешный исход всей операции по оказанию помощи застрявшим в степи товарищам. Коль взялся за гуж… А, кстати, о гужах и прочей упряжи…
– Дядь Саша, а это… уздечка где? – робко спросил я оптимистично настроенного сменного мастера.
– Какой такой уздечка – муздечка? Нету уздечка, Володя. Веревка верблюду за шею привязан – это и есть твой уздечка. Конечно, по правилам надо бы ему палочка в нос или колцо, но где его сделаешь тут на буровой, колцо? Нет никакого колцо, так будешь ехат… - растолковывал мне дядя Саша премудрости верблюжьей упряжи. Тут надо пояснить, что ездовым верблюдам вставляют в носовой хрящ кольцо или специальную палочку, к которым и прикрепляют ременный повод, с помощью которого затем управляют своенравными кораблями пустыни.
– А как им рулить? Ну, если повернуть надо? – я пытался расширить свои познания в искусстве езды на верблюде.
– У тибе палка есть? Ест. Вот этот палка слева его по морда бьешь – он направо идот, бьешь справо – он налево идот. Тут все просто, премудрост балшой нету… – ответил мне дядя Саша. Он отвязал от дышла вагона веревку, обвитую вокруг шеи верблюда, и потянул её вниз.
– Хыр! Хыр! – тут даже я понял, что Тиллаходжаев настойчиво предлагал верблюду прилечь. В ответ на приглашение бактриан снова дурно заблажил и медленно, крайне неохотно начал складывать свои ноги – циркули, опускаясь всей тяжестью своего массивного тела на землю. Зрелище укладывающегося на землю верблюда меня впечатлило. Импрессион, что ни говори!
– Хыр! Хыр! Ай, маладес! – преувеличенно жизнерадостно восклицал дядя Саша, похлопывая улегшегося верблюда по длинной шее. – Садись на верблюд, Бобка. Садись и держись крепче. Ногами держись, руками держись…
Я расстелил меж горбов бактриана старенькую телогрейку и торопливо взгромоздился на корабля пустыни, держа в одной руке палку – погонялку, а другой крепко ухватившись за передний горб.
– Уселси, джигит, да? Тагда поднимаемся! – закричал дядя Саша. – Опа! Падъём! Падъём, дарагой! Вира! Вира!
По-моему, при запуске космического корабля меньше суеты – подумал я про себя, а в слух тоже воскликнул: - Ключ на старт! Подъем!
– Хыр! Хыр! - грозно закричал сменный мастер, насупив брови. Универсальная команда – снова подумал я, – с ней и укладывают верблюда, ею же и поднимают вновь. Наверное, всё дело в интонации. Вроде как бы ничего сложного: хыркай себе да палкой направляй верблюда. Ну, должен справиться с порученным делом, невелика премудрость, не сложнее, чем на лошади – проявив недопустимое легкомыслие, рассуждал я.
Верблюд скособочил угрожающую гримасу на своей и без того страховидной морде, начиная потихоньку звереть от наших приставаний. Ну, ещё бы, он же не солдат, а тут достают муштрой, словно новобранца: лечь – встать! Дядя Саша, держась на всякий случай подальше от устрашающих зубов верблюда – а там такие зубищи – я те дам! – настойчиво дергал за веревку, одновременно замахиваясь кулаком на верблюда. Мне стал предельно понятен термин «мордовать». Вероятно, понял это и верблюд, потому что раскрыл свою пасть и обиженно заревел.
Мускулы верблюжьей спины, словно округлые валуны, ощутимо задвигались подо мной. Ощущение полной беспомощности, словно при начавшемся землетрясении, охватило меня. Вновь тучами зароились сомнения…
Верблюд, вытянув длинную шею, снова заорал. Прокричавшись, бактриан понял, что мы от него не отстанем и начал свой удивительный подъём….
Горизонт вокруг заколебался. Меня начало беспорядочно подбрасывать в импровизированном седле: это зашевелился бактриан, расправляя свои сложенные ноги – ходули. Сначала меня дважды швырнуло вперед – верблюд поочередно расправлял задние ноги, слегка растопыривая их в стороны и приподнимая свой зад. Затем отбросило назад – верблюд встал на коленки передними ногами. Я крепко держался за верблюжий горб, силясь не свалиться под ноги поднимающемуся с земли зверюге. А бактриан снова жутко завопил, словно жалуясь непонятно кому на земное притяжение. Тут меня опять беспорядочно затрясло, и земля стремительно провалилась вниз. Верблюд встал на все четыре ноги и выпрямился в полный рост. Сжавшись в комок, я мертвой хваткой вцепился в горб, прижавшись к нему щекой, с трудом подавляя в себе желание вцепиться в мохнатую шкуру зубами для пущей страховки, и одновременно стараясь нижней частью своего тела хоть как-то расклиниться между верблюжьих горбов.
И у меня всё–таки получилось удержаться на верблюжьей спине во время этого поэтапного подъема! Вот она, деревенская хватка! Нет, всё же сельский паренек – это вам не городской субтильный вьюнош, для которого булки на дереве растут, а молоко – в магазине. Горделиво угнездившись на спине мохнатого и горбатого страшилища, я с высоты своего положения победно оглядел стоящих внизу буровиков. Чёрт побери, а вовсе даже неплохо сидеть верхом на верблюде! Впав в легкомысленную эйфорию, я несколько возгордился. Да разве можно сравнить верблюда с лошадью или недомерком ишаком? Восседать – вот именно, восседать, а не сидеть! - на спине верблюда достаточно удобно. Молод я был тогда… Одно дело – если просто восседать, никуда не двигаясь… А в целом же, как я понял впоследствии, верблюд - животное довольно жесткое, своенравное, умное и обидчивое, а посему способное на многое, в чём я вскоре имел возможность самолично убедиться и прочувствовать достаточно хорошо. А пока…
А пока дядя Саша передал мне конец веревки, обвязанной вокруг шеи верблюда. Сцена расставания была по-мужски скупой: ребята помахали мне на прощанье. А я, улыбнувшись им в ответ, лихо, по-гусарски, пришпорил пятками свой четвероногий транспорт. Верблюд тут же проявил свой хамский характер и, презрительно сплюнув на землю, проигнорировал мою суету, меланхолично продолжая жевать свою бесконечную жвачку.
– Поехали! Кет! Алга, кэмэл! – щегольнул я знаниями казахского и английского языков. Крепко сжал веревку одной рукой, я с помощью палки – погонялки развернул бактриана в нужную сторону.
– Хыр-р! Хыр-р! - захрипел и заперхал я, подражая дяде Саше, и тут же вдобавок к своему хырканью ощутимо торкнул палкой по крупу верблюда. Верблюд медленно повернул в мою сторону свою морду и окинул меня презрительным взглядом. У него было очень многозначительное выражение морды лица, не хватало только пальца, сверлящего висок. Но, благодарение аллаху, подобное верблюду сделать было не под силу. Работая своими челюстями, словно жерновами, верблюд вновь уронил наземь клок тягучей слюны, шумно и даже как-то осуждающе вздохнул, переступая ногами. Меня качнуло вверх – вниз, верблюд снова оглушительно заревел, словно паровоз на забытом богом и людьми полустанке, и мы тронулись. Памятуя наставления Тиллаходжаева, я был настороже и черенок от лопаты держал перед собой, положив его на горб верблюда перпендикулярно туловищу животного, дабы сразу же пресечь попытки стащить меня наземь. Но начало путешествия не предвещало ничего экстремального. Верблюд размеренно и широко шагал по плоской равнине, словно некий фантастический марсианский четырехножник… Я достал сигарету и закурил. Путешествие обещало быть чертовски приятным.
Следует сказать, что первоначальное впечатление от езды на верблюде вызывало чувство глубокого удовлетворения. Действительно, сидеть меж теплых и мохнатых горбов было достаточно уютно. Громадный рост животного позволял далеко просматривать окружающую местность. Хотя что там просматривать, когда вокруг – полное безлюдье? Да и расстилавшийся перед моим взором пейзаж не склонен был радовать глаз человека, не жившего в степях Казахстана: всюду, куда доставал взгляд, виднелась однообразная плоская равнина. Но меня, искатавшего по этим самым просторам не одну тысячу километров и влюбившегося в эти бескрайние степи и пустыни, окружающая действительность настраивала на лирический лад. Высоко-высоко, в голубом, с редкими облачками небе, парили орлы. Рефракция слегка подгибала колеблющиеся в дымке миражей края горизонта кверху, и складывалось впечатление, что я строго по диаметру пересекаю гигантскую зеленую тарелку, накрытую стеклянно-голубой крышкой. Да и вообще казалось, что кроме нас с верблюдом, никого нет в этом мире. Да, просторы немыслимые! А уж красота весенней казахстанской степи… Вот даже сейчас, казалось бы, что тут красивого? Плоская равнина, покрытая короткой, ну, от силы сантиметра 3-5 высоты, реденькой травкой, практически никаких признаков животной жизни, но все равно – красиво так, что дух захватывает! Красиво - потому что просторно. Как шутливо говорят казахи: леса нет и ничто степь не загораживает. И от этой своеобразной окружающей неброской красоты весенней пустынной степи, от невероятных бескрайних просторов, от высокого и такого пронзительно чистого голубого неба настроение у меня поднялось совершенно на немыслимую высоту, воспарив к кружащимся в своем медленном небесном вальсе орлам. Меня буквально распирало от избытка чувств, и я запел. Была такая песня в годы моего школярства, называлась «Возвращайся». Вот именно её я и запел, ибо другой песни, где намекалось бы о поездке на верблюдах, я не знал.

Много дней дует знойный сирокко,
Но он слёзы твои не осушит,
Караван мой в пустыне далёко...

Я редко пою, ибо не дан мне от природы голос. Не судьба, так вышло. Со слухом ещё так и сяк, различу фальшивинку, а вот с голосом – беда. Потому никогда практически не пою, так, два три такта, не больше. И то, если в глубочайшем одиночестве или задумаюсь слишком. Ну, и ещё, если приходиться употребить иногда лишка. То есть когда очень уж лишка, а поскольку такое бывает весьма и весьма редко, то, понятное дело, как певца меня никто не знает, неизвестен я широкой публике. Да оно и к лучшему. И для меня, и для публики, само собой...
Вот потому я, пользуясь отсутствием слушателей, завопил во всё горло, выплескивая в окружающий весенний мир свои эмоции. Иногда ведь надо прокричаться. Вот я и пользовался своими менее чем посредственными вокальными данными предоставленным мне случаем и даже старался по силе возможности петь на два голоса. Если кто помнит, та песня исполнялась мужским и женским голосами. Вот эти строчки исполнял мужчина:

Нет с тобой моих рук,
Нет с тобой моих глаз.

А затем ему нежно – а как же ещё!! – отвечала женщина:

Если смерч тебя встретит жестокий,
Знаю я, ты пред ним не отступишь.

И тут снова вступал мужчина:

Чем труднее к любимой дороги,
Тем прекрасней, тем радостней встречи час…

А тут они уже вместе, дуэтом…

Возвращайся, я без тебя столько дней,
Возвращайся, трудно мне без любви твоей


Хорошая такая песня, бесконечная, схема построения её напоминает известную детскую присказку «У попа была собака…». Именно для караванщиков хороша она, эта песня тем, что её можно петь от рассвета до заката, пока шагает караван. Правда, я не являлся на тот момент караван-баши, а был всего-навсего неумелым наездником, впервые в своей жизни едущим на верблюде. Да и не к любимой я ехал, к сожалению, а к товарищам по работе, которые куковали в степи возле утратившего способность к передвижению автомобиля. Но, тем не менее, ощущения были достаточно сходными, и потому я с упоением солировал. Верблюд не остался в стороне от моих вокальных упражнений и тоже заревел. Возможно, он предположил, что я пытаюсь установить с ним голосовой контакт. Хотя вполне вероятно и то, что его, наоборот, раздражали мои вокальные данные. И по-видимому. последнее было ближе к истине. Но, как бы то ни было, более существенных признаков недовольства он не высказывал, и мы успешно продвигались вперед, от избытка нахлынувших эмоций вопя каждый по-своему, в меру отпущенных нам Природой вокальных данных. И вот эти самые чувства настолько меня переполнили, что захотелось мне скорости. Знаете, так бывает иногда, всколыхнется в душе и срочно надо достать горизонт, чтобы ветер в лицо и всё такое… Подобное случается иногда, если хлебнуть простора. Бывалые люди подтвердят. Вот и я, совсем захмелев от чувственно исполненного мною же шлягера и вообразив себя очень бывалым бедуином, этаким Лоуренсом Аравийским, в неудержимом порыве молодечества перепоясал верблюда черенком, решив задать ему стимул к ускоренному передвижению. Верблюд от такой неадекватности моего поступка мгновенно прервал свой мерный шаг. Он чуть присел на задние ноги и повернул ко мне свою морду, угрожающе оскалив зубы.
– Ну, ты, животное! Не придуривайся! Вперед, бактриан! Хыр! – я попытался переломить ситуацию в свою пользу и показать некоторым горбатым, кто здесь хозяин.
– Хыр! Хыр! Ну же, алга! Вперед! Пошёл, кемэл! Кет! - я потряс палкой у верблюда перед глазами, а затем снова хлопнул ею по мохнатому боку. Верблюд завопил от обиды и возмущения, но что ему оставалось делать? Я сжимал в руках палку, и потому был сегодня главным в степи. Бактриан норовисто взбрыкнул и сделал скачок вперед.
– Давай, давай! – засуетился я, работая палкой. – Алла, алла, алла! Хыр-хыр-хыр!!
Очевидно, хырканье помогло. Верблюд чуть присел на раскоряченные задние ноги и снова сделал прыжок. Но теперь уже вбок. Затем ещё один и следом сразу же другой… Ага! Равнина заколебалась, словно тарелочка на прутике у зазевавшегося циркача. И мы поскакали. Эх! Лучше бы мы этого не делали! Ветер действительно ударил в лицо, ибо мы помчались достаточно быстро. Настолько быстро, что я вскоре понял: сглупил. Оказалось, что езда на скачущем верблюде по своим ощущениям прямо противоположная езде на шагающем верблюде. Это только в кино бедуины красиво гарцуют на своих одногорбых дромедарах. И вообще мне кажется, что скачки, тем более на одногорбых (!) верблюдах – этот какой-то голливудский кинотрюк, спецэффект. Это я говорю, исходя из собственного опыта скачки на двугорбом бактриане. В реальности, даже чтобы на двугорбом усидеть, нужна очень большая ловкость и опыт. Я знаю, что лошадь может бежать рысью или галопом. Или там в карьер. Но вот как назвать бег моего верблюда – я затрудняясь сказать. Да и не до размышлений мне было, у меня была одна задача – не свалиться наземь со своего обезумевшего горбатого скакуна. При одной мысли об этом мне становилось дурно.
Седло отсутствовало, а, следовательно, не было и стремян, которыми можно было бы как-то саммортизировать бьющий мне снизу в промежность и по ягодицам жесткий хребет верблюда. Все-таки ещё недостаточно жира поднагулял мой скакун. Старенький ватник, проложенный мной меж верблюжьих горбов, оказался малопригоден в качестве демпфера при такой нетрадиционной бешеной скачке. Наоборот, суетливо ерзающий между горбов ватник превратился в отрицательный фактор: норовя сползти в тут или иную сторону, он отвлекал мое внимание. Мы скакали… Удивительное это дело – скачка на верблюде. Вот если вы, к примеру, возьмете доску толщиной сантиметров пять и, поставив её на ребро, станете подпрыгивать на ней, со всего маху, без всякой жалости к себе, ударяясь причинным местом о ребро доски – вы получите ощущения, схожие с таковыми при скачке на верблюде.
Спустя некоторое время я ощутимо почувствовал – да, есть такое простонародное выражение: «почуял задницей» – явные признаки деформации своего седалища. Даже копчик начал ныть. Говорят, что верблюды иногда бегают иноходью. Может и бегают. Возможно, те самые одногорбые дромедары и бегают. А может, и «все врут календари». Но как бежал мой верблюд – я не знаю, мне не было видно его мелькающих ног. Твердо могу сказать одно: если у вас будет возможность выбора – всячески старайтесь избегать скачки на бактрианах.
А мой разошедшийся не на шутку кэмэл продолжал свою безумную скачку и как его остановить – мне было неизвестно. Впопыхах я забыл спросить у дяди Саши то самое заветное слово - тормоз для верблюда. А если снова хыркать на него, так это можно и за границу ненароком ускакать. Они ведь выносливые, верблюды. Вдруг может несколько суток подряд вот таким манером скакать? Я подергал верёвку, привязанную к его шее. Безрезультатно. Верблюд никак не реагировал на мои неумелые управленческие попытки. Он скакал, словно одержимый своим верблюжьим бесом. Единственным плюсом было то, что скакал он, хвала аллаху, примерно в нужном направлении. Тут мне неслыханно повезло, а вот что касается остального… Я обхватил горб двумя руками, не выпуская из рук палки погонялки, и обреченно прижался щекой к мохнатой шкуре скачущего монстра. Видать, такая судьба мне выпала – скакать обреченно в никуда… Степь стремительно неслась навстречу, но мне уже было не до окружающих красот. Я не пел песен, и не кейфовал с сигаретой, всё хорошее осталось где-то там, позади, в прошлой жизни, давным-давно… И без того небогатая окружающая действительность свелась к одному – единственному ощущению: к сумасшедшему бегу верблюда. Был только бег и ничего больше... Но зато каков бег! Ни до, ни после я не испытывал такого экстрима! Вот Гоголь посадил своего литературного героя кузнеца Вакулу на плечи чёрту и отправил его в Петербург. Эка, невидаль – на чёрте скакать! Мне кажется, что скачка на бактриане будет пострашнее езды на чёрте. Земля то слева, то справа с жадным нетерпением кидалась мне навстречу, готовая в любой момент принять меня на свою широкую грудь. Меня трясло меж верблюжьих горбов, словно на вибростенде. Я всерьёз опасался откусить язык. У меня, словно у тряпичной куклы, моталась, похрустывая шейными позвонками, голова и что-то громко ёкало в животе… Всё съеденное мною за обедом, спрессовавшись в тяжелый, плотный и колючий комок, тоже суматошно скакало в желудке, настойчиво изыскивая возможность выскочить наружу… Иногда мне казалось, что я, как и устремившийся в пространство ополоумевший верблюд, тоже роняю наземь зеленовато-серую клочковатую слюну. Временами скакавший верблюд всхрапывал на ходу и прерывисто что-то выкрикивал. Возможно, он кричал нечто, весьма обидное для меня. Я же набрался мужества, сжал зубы, чтобы не клацали, и находился в режиме молчания, благоразумно не вступая в полемику. Да мне и не до разговоров в тот момент было. Мне с избытком хватало ощущений и без этого. Адреналин буквально кипел у меня в крови. Меня жгло. В полном смысле этого слова, меня припекало. Я чувствовал, что шкура моя слезает клочьями. Да, именно там. На седалище….
…Скакали долго. Или мне показалось, а может течение времени как-то трансформировалось, теперь трудно сказать… Наконец мой норовистый кемэл, утомившись, перешел на бег трусцой. Но теперь уже и подобное передвижение причиняло мне невероятные муки. Потом верблюд окончательно перешел на шаг. Немного полегчало. Я попробовал как-то примоститься меж горбов, чтобы поменьше тревожить сбитую в кровь задницу, но безуспешно. Болело и саднило. Есть такая «женская» посадка на лошади, когда ноги свешиваются по одну сторону. Но в моем случае об этом нельзя было и мечтать. А ну, как загремишь с верхотуры? Оказаться на земле один на один с разъярившимся не на шутку животным мне не хотелось. Так что выхода не было, и я продолжал терпеливо пить предназначенную мне горькую чашу страданий. Вспомнив, как совсем недавно бесшабашно горланил на всю степь песню, я смутился. И хвала аллаху, что «нет со мной твоих глаз», а то бы ты сейчас такое увидела, любимая… Кривясь от ноющей боли и стараясь, насколько это было возможно в моем положении, поменьше шевелиться, я с нетерпением обшаривал взглядом марево горизонта. Наконец, вдалеке, словно выплывая из колеблющихся волн миража, показался стоящий на равнине автомобиль. В сердцах потыкав палкой в морду верблюда, я направил его в нужную сторону. Мы приближались к месту нашего назначения. Ребята, заметив одинокого всадника верхом на верблюде, вылезли из кабины автомобиля и с интересом уставились в нашу сторону. Верблюд замедлил шаг и, наконец, остановился сам, без всякой команды. Я, соблюдая все мыслимые и немыслимые меры предосторожности, перебросил ноги на одну сторону и спрыгнул с верблюда – положить его наземь мне, конечно, было не под силу, сказывался недостаток опыта. Я попытался спружинить ногами при приземлении, но, тем не менее, острая боль всё же достала меня. Прижгло ощутимо, словно раскаленным железом. А верблюд, повернув шею, невозмутимо смотрел на меня, жуя свою жвачку – и как только не потерял её во время бега? Даю голову на отсечение, если бы верблюды умели говорить, то в тот момент верблюд бы мне сказал:
– Ну и как? Хорошо прокатился?
Именно эти слова. Уж очень ехидным было выражение его морды. Сунув палку под мышку, я осторожно стащил казенный ватник со спины бактриана. А затем, отступив назад, придерживая повод рукой и держа палку наготове, я в кратких, но энергичных выражениях, глядя в его бесстыжие верблюжьи глаза, высказал всё, что я о нём, верблюде, думаю. Я также упомянул в своём обличительном монологе и его родственников, как ближайших, так и двоюродных, всяких там лам, альпак, викуний и прочих гуанако... И еще почему-то – сам даже не знаю почему – упомянул и бедуинов. Наверное, просто погорячился. Словом, облегчил душу. Затем отвязал веревку и сказал, похлопывая увесистым черенком по раскрытой ладони:
– Проваливай на…хы-р-р! Скройся с глаз, ходячая синусоида, чтобы я тебя не видел!
И этот урод всё понял. Размеренно перекатывая во рту свою бесконечную жвачку, он, очевидно в знак полнейшего презрения, сплюнул мне под ноги, развернулся и невозмутимо зашагал в направлении оставленного стада. А сам же я, широко расставляя ноги, словно ковбой из вестерна или же бывалый моряк, не сходивший на берег полгода, враскачку зашагал к стоящим и внимательно наблюдающим за этой сценой посмеивающимся буровикам…
Ребята, радостно галдя, обступили меня, я отдал водителю так необходимый приводной ремень для вентилятора. Возложенная на меня важная миссия была выполнена. Но с какими издержками для меня она была осуществлена - это уже отдельный вопрос. Рыбаки наскоро перекусили хлебом и холодным мясом из продовольственного свёртка, который я всё же умудрился не потерять во время лихого кавалерийского забега, и сноровисто установили привезенный мною ремень. Вскоре машина победно загудела, и мы взяли курс на буровую. Я стоял в кузове бегущего автомобиля, подставив лицо набегавшему прохладному воздушному потоку. Но бивший в лицо ветер меня не очень радовал, сами понимаете почему. Больше всего мне хотелось выставить навстречу упругой прохладе совсем другую часть тела...
По дороге мы обогнали бодро шагающего кемэла, игриво помахивавшего коротким хвостом в предвкушении встречи со своими подругами, от которых мы его с дядей Сашей так вероломно оторвали. Да и чего ему было не радоваться, верблюду? Он достаточно хорошо отомстил мне: по завершению этой самой операции «Кемэл» я целую неделю ходил «по-ковбойски», врастопырку. А если надо было, как говориться, по ходу пьесы присесть, то садился я чрезвычайно аккуратно и архиосторожно, словно жеманная девица в присутствии кавалера. Легонько так усаживался на краешек скамьи, чтобы не потревожить причинное место. Потому как серьёзно отшиб и снёс, словно наждаком, своё седалище во время непродолжительной, но достаточно безумной скачки на злом и мстительном верблюде в бескрайней казахстанской степи. И заживали полученныев результате упомянутой операции физические и моральные раны долго. И, тем не менее, одновременно я всё же был страшно рад. А радовался я тому, что выносливость этого мстительного пожирателя колючек ограничивалась способностью обходиться без воды в течение 10 суток и не распространялась на беспрерывную скачку в течение такого же периода времени…
Правда, уже после завершения операции «Кемэл» знающие люди мне объяснили, что на бактрианах обычно не скачут в дурном галопе, на них ездят шагом. А вот галопом... Ну, разве что если от пожара спасаются или там на каких-нибудь гипотетических степных родео. Но кто же знал тогда?
Но теперь же я это знаю твердо. Не зря ведь, если хотят вразумить непослушных детей, то им вводят, вколачивают знания через «задний ум». Приобретенные таким путем опыт и знания стойко сохраняются на всю оставшуюся жизнь. И я с этим полностью согласен: именно так и обстоит дело.