Фата моргана.

Фата моргана.
Борис Сподынюк.
Героический рассказ.



Ему оставался последний рывок. Она стояла перед ним, сверкая лежащим на ней снегом. Эта была она, та гора, о которой говорилось в древней легенде, и на вершине её, сквозь редкие разрывы, в сплошном ковре из облаков, можно было рассмотреть этот величественный храм, оставленный древними цивилизациями. Он выглядел как человек, сидящий в позе Будды и читающий книгу.
В этом храме, как гласила легенда, в нефритовой шкатулке храниться название порта, в котором сбудется хрустальная мечта всех его товарищей по цеху.
Из этой мечты и родилась легенда, в которой говорилось, что только в этом порту, который предвидели древние, возможен расцвет талантов его товарищей, только, в нём торжествует справедливость, только, там возможна взаимовыручка и непредвзятое судейство, невзирая на чины и звания и количество лавровых венков, побывавших у тебя на голове. И каждый его товарищ засверкает как звезда, какой-то своей, присущей только ему гранью.
Он прошёл горы и пустыни, пересёк моря и океану, замерзал в снегах и преодолевал ледяные торосы, собирая везде отрывочные сведения, что и привели его к подножью этой горы. Одежда его за время странствий превратилась в рубище, обуви давно не было, он был измождён до крайней степени, ноги его были разбиты и кровоточили, руки ослабели, глаза слезились. Он был настолько истощён, что практически мог пройти всего несколько шагов. У него не было воды, в своей холщовой сумке он смог найти, только, чёрствую корку хлеба, которую он начал сосать и жевать кровоточащими от цинги зубами.
Он понимал, что ему нужно набраться сил и сконцентрировать их на этот последний рывок, собрать свою волю в кулак и решиться на него. Лохмотья, которые были на нём, не согревали его и та, минимальная энергия, которую он получал, грызя чёрствую корку хлеба, улетучивалась сквозь дыры в его лохмотьях.
Нужно встать и идти, он стиснул кровоточащие зубы и собрав всю свою волю,
встал и двинулся вверх. Он преодолевал скалу за скалой, срывался, не имея сил удержать себя руками, и катился вниз, получая новые раны и ушибы.
В какой то момент, у него наступила полная апатия, он, как бы, со стороны посмотрел на себя и осознал, что он не дойдёт до храма, что этот Сизифов труд, который он сейчас делает, так и останется Сизифовым.
Лёжа под очередной скалой, куда он скатился, он, вдруг, вспомнил о Данко, о герое, которого описал его товарищ по цеху, ещё, в прошлом веке. Данко вырвал своё сердце из груди и зажёг его, чтобы осветить своим товарищам дорогу вперёд.
Он, всё это, увидал перед глазами так чётко, как будто это он вырвал своё сердце, и понял, что название порта для его товарищей по цеху, - это сердце Данко,
освещающее им путь вперёд.
Он встал и пошёл, и внутри него появился какой-то мощный источник силы, благодаря которому он преодолевал высокие скалы, глубокие провалы и трещины, скользкий ледник и сыпучие навалы, каменные мурены и оползни.
Шатаясь от невыносимой усталости, он подошёл к храму, его вход был закрыт огромным круглым камнем, отодвинуть который он и мечтать не мог. Неужели годы страданий и лишений, перенесённая боль, отказ от всего, чем счастлив человек, разобьётся об этот бездушный камень, загораживающий вход в храм.
Он почувствовал, как отчаяние схватило его своей холодной рукой за горло, и от этого он закричал и навалился всем телом на камень. Вдруг, он почувствовал, что камень поддался, совсем чуть-чуть, но поддался, и внизу образовалась маленькая щель, которой хватало, только, чтобы просунуть внутрь руку. Он лег и просунул руку внутрь и нащупал что-то квадратное и маленькое. Он взял этот квадратный предмет и вынул его. Это была нефритовая шкатулка. Как только он вынул руку, камень, обратно, стал на место, и сколько он не пытался, опять, его сдвинуть , эти попытки напоминали усилия мухи, пытавшейся сдвинуть паровоз. Вконец обессилев, он сел на землю и упершись спиной в каменную плиту храма, открыл шкатулку. Внутри находился маленький свиток папируса, на котором было начертано:
«Литература»

Конец.