Армейские воспоминания. Мужчины.

Тягостно в армии срочнику. Бывает голодно, но все-таки худо-бедно кормят, случается холодно, но и тут хоть как-то но, одевают. А еще бывает несправедливо, и вот это, последнее самое непреодолимое. Ибо не имеется у нашей армии таких сил, что бы с кривдою тягаться.
На службе не все служат, кто-то пристраивается. Некоторые в штабе под лестницей, иные на крыше промышленного холодильника почивают, лишь бы в родную казарму не заходить, а некоторые бегают в самоволку. Так что есть места не казарменного проживания и одно из них санчасть.
В военной больничке я бывал редко. А там, даже хворому и то по кайфу. Пайка из офицерской столовой, каша на разведненном, но все же молоке, отбой по желанию, подъем не так рано, на работу и посты не выгоняют, одно слово сказка. А уж здоровому - жизнь со всеми удовольствиями.
Летом, личный состав наших вооруженных или правильней плохо воспитанных сил, косила дезентерия. Командование про эту беду и без разведки знало. Но водоснабжение наладить возможности не было, а уж руки помыть так - тем более. Спасибо, привозной водой от жажды спасали, так что летальных случаев от обезвоживания не было. А чтобы не слабило, солдатом хлеба не давали, только сухари, да еще с водным огроничением. Так что у многих поносная болезнь протекала в скрытом виде.
К медикам я угодил по причине своей же уживчивости. Были уменя нормальные отношеня со служащими. Придет посылка, поделишся, глядишь и стобой по человечески. Так угостили меня пацаны с юга вяленой дыней. Им хоть бы что, а у меня открытая дезентирия. И даже казенные сухари с просроченного неприкосновенного запаса не спасали. Настоящая болезнь меня прихватила – азиатская.
В военизированой больнице меня принимали двое «пристроенных», как будто больные поступали буйные и «присанчастные» как истинные солдаты прикрывали друг друга от смертельной опасности. Забрали одежду, выдали местную одевку и повели показывать кровать. Один из них оказался моего призыва. Мы даже общались с ним по «карантину» и я его хорошо помнил. Парень он был крепок, но с проблемами по стопам. Потом он, куда-то затерялся, на армейских дорогах, и более мы не встречались. Тут выяснилось, что он птица не казарменного полета, а при другом исполнении, и здороваться даже со своим призовом не спешил. Второй оказался мелким, худым до дистрофии и даже гнутым. Район грудной клетки имел впадину, зато лопатки торчали так, что даже шинелька не скрывала. Сомочучствие мое было не важным и я, чувствуя себя заразным, в объятия не лез. Мое временное пристанище в виде кровати оказалоась с матрасом, которого как бы и не было. Полосатик до того был истерт телами, что металличекий панцирь окончательно победил старый текстиль.
Далее, я видимо по ошибке, был предан гражданским медикам, которые подсобляли военным, по причине их чрезмерной занятости или откровенной не готовности. А погоно носящим лекаришкам лучьше бы в тайне такие случае содержать, ну хотя бы от волно практикующих медиков. Те же меня по-граждански успокоили, прописали таблеточки, и по наивности предложили хорошо питаться, слизистую кишечника востанавливать.
- Чем же мне ее востановливать, - поитересовался я, - Сухарями что ли?
- Что вы, - изумилась медецина, - вам нужна мягкая пиша: кашки, не черствый хлеб, не жирное молочко, черный хлебец лучьше избегать, а натощак хоршо бы сливочного масла кусочек. С него день начинать надо! Взял в рот маслица и топишь его по техохоньку, рассасываешь. Так слизистая оболочка вашего кишечника и востановится.
То, что со мной разговаривали на вы, меня, конечно, взволновало, но поболее всего разговоры о пише, про которую я начал забывать. В армии выше перечисленное можно было талько украсть и то не всем.
Напринимашись таблеток я прилег, даже на таком ложе мне было лучьше чем в казармочке. Миролюбивая, полувоенная обстановка была на руку больному, освоивщись к вечеру, я пошол искать своего погодка.
Найти его оказалось просто, он курил в туалет, хоть это было и не положено. Сортирчик, кстати сказать, был не уличный, а в нормальном помещении, что при минус тридцати и ниже просто не заменимо.
- А ты че такой бледноватый, - я начал разговор первым, при этом не подходил близко, ибо болезнь моя была не популярна.
- На улице мало бываю, все вот с больными, да в помещении, дак и не любят нас в полку, стараюсь лишеий раз и не выходить.
- Вот так, все два года и в стенах.
- Чего все два то, я в части побывал, с ногами вот помучился, потом уж вот сдесь…. остался. Ну и к тому же не любят нас медиков.
- Может тебя себя медиком - то рано называть?
- А, вот вы все такие! Погодок мой свпылил.
- Что если при медецине так не медик что ли? А что не любят так это от тупости и зависти. Вот ты чего к нам приперся? Сильно больной что ли?
- Да нет, не сильно, но не много заразен, таблетки вот поем и снова в батальен, я же токарь тэчевский, машины там, гайки, колеса, дела есть, вся армия на колесах держится, надо служить.
- Ну и дурак же ты… служиить! Лучьше здесь без неба, зато от солдафонства подалее.
Такой расклад и интонация разговора мне показался странным и я, сославшись на болезнь, пошел, полежать.
Дело шло к долгожданному ужину. Кормежка из офицерского пайка, с публикой куда как более приличной, чем солдатня, меня прильщала. Перед приемом пище я пошел мыть руки.
В умывальной комнате толпился офицерский люд. Статный народ тер конечности, не жалеея лил воду. К умывальникам выстроилась не большая и вежливая очередь. Я в ожидании шарил глазами, но казенного мыла не замечалось. Курсанты даже в больничной одежде отличались от солдаского быдла, и я по наивности снова начинал себя чуствовать человеком. Подошла и моя очередь отмывать горловешки но без мыла это получалось плохо, просить же о снисхождении старших по званию я не стал. Однако мыльца мне предложили. О боже, да я полгода такого аромата в руках не держал! Верняк! Из дома гигеенический продукт. Поскребшись с явным насложденим и возврощая остаток заметил местного.
- На ужин? - я опять заводил разговор, - Не плохо пайку сменить на ту, что получьше.
- Ну да, - ответил мне знакомец, - а что в батальене плохо кормят? – в его интонации я почуствовал издевочку.
- Да вигово.
- Ну и правильно, что от строевой свильнул, - усмехнулся солдатик, но как то тихо и под шум даровой воды. А я типа не услыхал.
- У тебя, я помню, ноги болят.
Ого! Как я попал, прямо как на стрельбеще одна в одну всадил.
- Конечно! - разговор сразу принял дружеский оттенок, - сапоги вообще не надеть.
- Что-то я помню у тебя со стопами.
- Ну да ладьевидная кость сильно изгнута вверх, ни какой сапог не одеть, не лезет. Солдат с готовностью скинул тапоки и показал конечность, взъем стопы был и в самом деле не привычно выпуклый.
- Даа! – я вырожал соболенование, - а я уж и подзабыл, ты же говорил про это в карантине.
- А напарник твой, ну этот худенький?
- А у него легкие больные, и как его вообще на службу взяли, не понятно. И чем там вообще медики на гражданке думают? Наверно задницами! Ну и достовалась же ему в роте, морили его старички, да не только они. В общем, за мудика парнишку держали. Вот пока здесь кантуется.
- А числится то он где?
- Да в батальонном «Колчаке».
- Так он из транпортной авто роты?
- Ну да.
- Понятно.
За разговором мы пришли в долгожданную столовую.
Не в защиту Вооруженных Сил, а ради справедливости я скажу, по уставу масло срочнику положено, 30 грамм, за завтраком, если конечно старослужащие не отнимут.
А вот при санчасти, на офицерским пайке сливочное выдавали еще и вечером, и не 30 грамчиков а по более. За ужином двое пристроенных занимались роздачей. Кормили гречневой кашей на молоке, белым хлебом без нормы, сливочным маслом и сладким чаем. Положенного, а теперь уже лекарственного масла мне не дали.
- Как же так, - я попытался скромно возмутиться. Масло мне прописали и не дали.
- А не положено, тем, кто первый день, - объяснил мне «пристороенный по стопам». Ты же после обеда к нам приперся, а мы сведения подаем до обеда.
- А могли бы и вооще не кормить, - это вмещался уже «пристороенный по легким».
- У нас тута не положено много разговаривать, у нас тута лечуться, а не разговаривают.
Голосок его был сипловатый, прерывистый и какой-то не мужской. Чуствовалось, что нет у него сил, долго ораторствовать. А вот гонору он при медицине и без дедов накопил.
- А завтра мне масло будет положено?
- Завтра да! – успокоил меня погодок, - Шагнем тебе навстречу.
Иш ты «ладьевидно – стоповый» подумал я, как ты про шаги заговорил. Но ссориься со свои призовом в армии не принято. А вот этого легочника который на полгода старше, по армеским законом надо было просто уважать, но я решил отбрить.
- Ты бы лучьше в своей роте так поразговаривал, - заявил я, оброщаясь к дифектному.
- В какой такой своей?
- А, в той, где ты на довольствии числишься, в твоей родной «автобанде» или «Колчаке».
Загнутый видимо, что впомнив заметно осунулся, гонору его умерилось, но масло мне так не перепало.
Но разве мне было привыкать к тому, что меня обделили. Это же была армия. Я допивал свой сладкий чай, ел белый хлеб тот, что хоть сколько! И смакуя, не спешил. Шаря вечно голодными глазами я заприметил тубочку, за которой ужинали пристроенные. Сидеть за ней было не удобно, колени упирались в ободранное двп и что то здесь мне показалось не так. Убирая за собой посуду, я мельком заглянул во внутрь. О Боже, там же лежал хлеб, а на нем добротный кусок масла. Моего лекарства! Я прошел мимо понимая это же армия.
Лежа на продавленной кровати, я повспоминал политические занятия, поразуждал о всеобщей мировой не справедливости, вспомнил блок НАТО и противостоящему ему Варшавский договор.
Время в санчасти протекало скучно, но спокойно. Таблетки действовали, состояние улучьшалось и лечебное масло мне доставалось. Пристроенные так и питались за неудобной тумбочкой и складировали туда то, что сумели прибрать с офицерского стола. Все было в порядке вещей. Но тот первый кусок, не дошедший до моего больного желудка, меня заел. Я же разобравшись в ситуации, охладил свои отношения с погодком.
Люди, сумевшие увельнуть от трудностей, выторговать себе поблажку или послабление являются чуткими приспособленцами. Они не видят себя в общем строю, ищут кому стоит кланятся и не портят зря отношения. И погодок почуствовав холодок, сам подошол ко мне.
- Ты че, обиделся? - ну тогда, за масло?
- Да неприятно конечно, от своего призыва такое сносить. Да и самое главное пишевод болел.
- А ты нас тоже должен понять, видь это ты к нам пришел, а не мы к тебе, у нас свой устав и мы по нему живем, и тебя не приглашаем, это мы здесь дома, а не ты. А мы здесь хотим себя людьми почуствовать, так что, то, что с раздачи прибрали то и наше. Вот, например вечерочком после отбоя чаю попить, опять же вот медсестру к столу пригасить. А что мы ее, к пустому кипятку, что ли звать должны? Мы же все-таки мужчины!
Город Шадринск, Учебно Летный Отдел, полковая медсанчасть 1982 год.