Ещё рано.. Глава 4 Подпасок.

- 4 –
Подпасок

Итак, все разрешения были получены. С первых же дней летних каникул началась моя трудовая деятельность. Дедушка, тронутый таким искренним порывом, даже разрешил мне брать с собой на пастбище книги, правда, не более одной. В школьный рюкзачок я клал с собой ещё альбом для рисования, цветные карандаши и фломастеры.
В первые дни было трудно вставать вместе с солнышком, но уже через неделю я втянулся в новый режим и просыпался самостоятельно, не беспокоя бабушку. А вскоре мне уже нравилось вставать раньше всех в деревне, выходить на плотно утоптанную площадь в самом центре села, волоча за собой длинный кнут, который мне смастерил Тихон. Резкий рывок вверх-вниз кнутовищем, и на всю деревню раздавался сухой, громкий щелчок! И ещё раз, и ещё! Хватит, мол, спать, выводите своих кормилиц, некогда мне тут с вами прохлаждаться!
Коровы стекались к площади со всех дворов, ещё полусонные, пахнущие парным молоком и тёплым хлевом. И где-то всегда с краешку, боком-боком, соседская красавица Зорька. Помытая тёпленькой водичкой, приглаженная мягкой щёточкой, с сопровождающими лицами - Светкой или самой тётей Любой. Принцесса, одним словом. Очень скоро каким-то внутренним чутьём я понял, что строптивость этой коровы происходит не от вредности характера, а скорее всего от робости, как защитная реакция на возможные неприятности от окружающего мира. И вот тогда я решил приручить её, во что бы то ни стало. Подойти к ней просто так не было никакой возможности – в боевую стойку вставала шагов за пять. На посыпанный солью хлеб она не реагировала – и покруче посоленный кушали, мол. Решение пришло неожиданно. Однажды ради смеха я протянул ей солёный огурец. Таких огурцов, как солит моя бабушка, я не ел ни у кого и никогда больше за всю свою жизнь! И рецепт не скрывает, всё подробно любому расскажет, но, не то. Зорька расслабилась, вышла из боевой стойки, раздула ноздри, шумно втянула в себя воздух и… пошла, пошла, родимая! Шажок, ещё один, ещё и как веслом, загребла неожиданное лакомство тёплым шершавым языком, захрустела! Я быстренько, пока она не опомнилась, вытащил из бабушкиного «подорожничка» ещё парочку. Но за эти она уже должна была позволить мне её погладить. И ведь позволила! А уж окончательно эта принцесса прониклась ко мне, когда я снял с её шеи бесполезную, как оказалось, тяжеленную железяку, ботало. Взамен его я пристроил на гладкую Зорькину шею свой старенький мобильный телефон. Теперь, где бы ни спряталась моя подопечная, мне достаточно было послать ей вызов и прислушаться.
- Ну, ты орёл, Колька! И как только в голову такое пришло? Орёл! – Так я обрёл своё деревенское прозвище, Колька-Орёл, скорее всего, потому, что фамилия Соколовский. Раз не сокол, значит, орёл – логично? Так я стал полноправным деревенским жителем, потому что без прозвища ты всегда чужак, к которому нужно относиться или с пренебрежением, или с недоверием. Самого Тихона звали попросту Смирённый - фамилия у него Смирнов и характер смирный. А вот мою соседку, настоящего друга и товарища, несмотря на то, что она родилась на год позже меня, да ещё и девчонкой, звали Морячка. А всё потому, что когда-то из новенькой матросской рубахи Светкиного старшего брата, служившего на флоте, тётя Люба сшила ей замечательный матросский костюмчик. Кстати, тётю Любу по-уличному звали Соловьиха. Во-первых, по фамилии – Соловьёва, во вторых, из-за голоса – пела в девках, как соловей. У моих стариков прозвища не было, но не потому, что их считали чужими, а из особого уважения. Называли или по имени-отчеству, или просто по отчеству – Андреич и Ильинишна. Зато наш дом, иначе как Барским, никто не называл, потому что он действительно был таковым, но очень давно.
Прозвища, или как их здесь называли, «кликухи», чаще всего бывали беззлобными, смешными, данными как бы в шутку. Почему, например, безвредную деревенскую пьянчушку тётю Галю называли не иначе, как Ворона? Ну, не Галиной же её величать и не Галкой даже, вечно пьяненькую. А раз не галка, значит – ворона. Или Царёва Леонида, мужика красивого, ладного, но ленивого, тоже частенько пьяного, не Царём обозвали, а Лёнькой-Царьком.
Встречались и обидные прозвища, унизительные. Но, как правило, и те и другие давались «не в бровь, а в глаз», очень ёмко и точно характеризуя человека, прилипая на всю жизнь. И только когда «кликуха» давалась из зависти или просто из неприязни, она и недели не проживала – посмеялись и забыли. Назвал нерадивый племянник свою тётку Кенгурихой за то, что при прополке вместо ведра для сорной травы она привязывала на пояс пакет из целлофана, чтобы тяжёлое ведро за собой не таскать – не прижилось, хоть и очень похоже было. А всё потому, что огород-то у этой «Кенгурихи», вечной труженицы, самый ухоженный во всей деревне, а у племянника-лежебоки картошка в бурьяне утонула, а когда он всё-таки решил прополоть её, слабенькие стебли полегли все, как побитые. Пошутил тогда кто-то:
- Вовка, картошку-то самураи порешили, что ли? - Вот и прозвище - Вовка-Самурай.
И по внешнему виду припечатывали. Вечно чем-то недовольная бабёнка, не улыбнётся, доброго слова не скажет – Лёлька-Панихида, получите, пожалуйста.
Могли и по расположению дома окрестить, и по исполняемой работе. Дуська-Большедорожная – на Большой дороге дом стоит. Дарья-Почтальонка – молодухой ещё сельским почтальоном бегала. На пенсии уже давно, а прозвище осталось. Хорошим почтальоном была, добросовестным, вот и не забыли.
Меня Тихон по кличке не называл никогда. Если сердился, звал Колькой, а когда был доволен – Коленькой и Добрым молодцем. Мы как-то сразу с ним поладили. Ему действительно трудно было управляться со стадом одному, донимал ревматизм, особенно по ночам.
- Так и крутит, так и сводит всю-то ночь. Под утро и усну только, - жаловался он мне по дороге на пастбище.
- А ты поспи в шалаше, дядя Тихон, я присмотрю за стадом.
- Вот уж спасибо, так спасибо, Добрый молодец, и правда, прилягу, толкнёшь, если что.
Шалаш у нас был отменный. Почти неделю мы с Тихоном мастерили его из берёзовых жердей, ивовых прутьев, елового лапника и сухого сена. И дверь была в шалаше, и окошечко.
Так и повелось, что часов до одиннадцати, а то и до самого полдня, стадо оставалось под моим единоличным надзором. У меня было своё излюбленное местечко для такого надзора, мой наблюдательный пункт под многолетним могучим дубом, который в гордом одиночестве возвышался почти в центре пастбища. Крона его была так густа, что даже в самый сильный ливень, стоя под дубом, можно было остаться сухим. Из остатков жердей Тихон сколотил мне что-то наподобие кресла, со спинкой даже.
- Вот тебе трон, Коленька. Читай, рисуй, да за подопечными не забывай присматривать.
А что за ними присматривать – с утра у них одно-единственное занятие – сочной травой набить свои немалые желудки, чтобы хватило на всю предстоящую ночь. Пережёвывают свою добычу, разойдясь по тёплым хлевам, чуть ли не до самого утра, вздыхают протяжно, шумно – вот, мол, работа, ни минуты покоя.
За Зорькой я больше не носился по кустам, к обеденной дойке вызванивал её и выгонял к коллективу. И до чего же умное это было создание – уже недели через две, услышав мелодию вызова, она сама выплывала мне навстречу из лесочка, да ещё поглядывала на меня так досадливо: «Да иду, иду, растрезвонился!» Я уже не раз ловил себя на том, что, послав вызов Зорьке, невольно подношу свою трубку к уху, ответа жду! Умора!
А потом, где-то к часу дня, наступало для нас с Тихоном обеденное время. Кормили нас хозяйки по очереди, каждая где-то раз в месяц демонстрировала перед остальными свои кулинарные способности. И каких только разносолов не было на этом празднике желудка! В первые дни бабушка заворачивала мне кое-что для перекуса, но когда об этом узнали односельчане, последовал строгий и категоричный запрет:
- Не позорь нас, Ильинична! С испокон веку пастухи на хозяйском довольствии в любой деревне, ни один ещё не жаловался! А уж твоего-то, как принца кормить будем, будь спокойна! – И кормили, да упаси Бог повториться в меню, так и следили, что сегодня у пастухов на обед. Ага, рассольничек с потрошками куриными! Ой-ой-ой! А соляночку грибную не желаете ли? А расстегаи по баушкину рецепту? Вот так-то, и мы не лыком шиты!
После такого пиршества Тихон обычно говорил мне:
- Дуй на озеро, Коленька, а то ты у меня из Доброго молодца в доброго кабанчика превратиться можешь на таких-то харчах. А я теперь и без тебя управлюсь, отдохнул-повеселел, дуй!
И я бежал на озеро, а оно рядом совсем, через берёзовую рощицу, к прибрежным соснам, на песчаный берег!