На закате.

Размышлизмы.



На закате.
Пьеса для одного актера.



Полутемная комната, на переднем плане пожилой мужчина в белом кресле, освещенный так, что кажется призрачным. На заднем плане больничная кровать с большим количеством подключенных к больному приборов, самого больного практически не видно, только контур неподвижно лежащего тела.
Слева проем окна, через которое виден ярко красный закат на фоне природы.

Да, похоже, это последний закат, который я могу наблюдать здесь, на Земле. Что ждёт меня дальше, неизвестно. Ясно только, что оно есть, это дальше.
(поворачивая голову к больничной кровати) Вот он я, земной, отживший свой век. Удерживают только все эти агрегаты, что напичканы вокруг. Жаль, конечно, не всё ещё сделано в этой жизни, а что впереди – неясно. Удастся ли доделать то, что не успел? Не стоит гадать, не так далеко время, когда я это узнаю. Удивительно обострилась память в этом новом состоянии. Стоит захотеть, и вспоминается любой фрагмент прожитой жизни. Как будто специально, чтобы я мог её оценить. Да, позади целая жизнь, как ни странно, желания начать всё сначала, и прожить её по-другому, совершенно нет. Даже ошибки, сделанные в прошлом, исправлять нет желания. Часто слышал от стариков, - «Вот, был бы в юности поумней, знал бы столько же, как сейчас, всё бы было по-другому». Юность с мозгами старца, наверное, это ужасно. Нет, и не может быть человека, не совершившего в жизни ни одной ошибки, и это правильно. Чтобы развиваться, чтобы умнеть, обязательно надо ошибаться. Люди – не заранее запрограммированные автоматы. Все мы удивительно не похожи друг на друга, и, наверное, в этом заложен смысл всего нашего существования.
(после небольшой паузы) Нашего. Мы так привыкли обобщать. А на самом деле его нет – этого «нашего». Есть только моё существование. Мы все настолько разные, что требуется целая жизнь, чтобы понять, всё, что мы называем наше, это, ни что иное, как насилие. Мы с рождения давим в себе всё своё, чтобы не отличаться от остальных. Учиться жить в обществе, так это называется. С грудного возраста – можно, нельзя, не ори, не балуйся, видишь, другие дети как хорошо себя ведут? Убить в себе всё своё, чтобы не отличаться от других, чтобы кому-то нравиться, это самый большой грех, который мы совершаем в жизни. Ясли, садик, школа, институт, работа, мы считаем это вехами становления в обществе, как глупо. Убить в себе себя, чтобы стать человеком. Как бы люди ни старались причесать всех под одну гребёнку, какие бы жертвы ни приносили на алтарь равенства, мы всё равно остаёмся разными. Даже в самых нечеловеческих условиях существования все разные. Разве не очевидно, что в нас заложено это изначально. Мы должны быть разными, это если хотите закон природы, или Бога, нашего создателя, как хотите. Только это не сломить, не превратить людей в механизмы, как бы ни старались. И надо же было, прожить целую жизнь, чтобы понять это только сейчас, когда жизнь по сути уже кончилась. Жизнь, как можно назвать жизнью то, что прошло? С самого детства в страхе и обмане. Боимся всего, будущего, начальства, потерять работу, потерять заработок, даже собственного государства, якобы призванного защищать наши права, и то боимся. Да что там государства, друг друга и то боимся. Боимся предательства, боимся обмана, боимся отличаться от других, чего только не боимся? А сколько раз каждый из нас был обманут? Да мы и сами не раз обманывали. Спрашивается ради чего? Неужели нельзя прожить без страха и лжи? И ведь выходит, что нельзя? Но почему? Почему, любой проживший жизнь честно, оказывается в конце у разбитого корыта? Неужели по-другому нельзя? Так не хочется в это верить. Так хочется, чтобы, наконец, на Земле появилась справедливость. Пусть не для меня, пусть даже не для моего поколения, хотя бы для наших потомков. Как жаль, что в это не верится даже в последний день! Да, я уверен, что в последний. Не зря же я осознаю себя как личность даже вне тела. Личность! Скольких трудов мне стоило сохранить её в себе. Меня ломали в армии, на работе, в жизни. Преодолеть всё это и остаться, в конце концов, самим собой было очень трудно. Всё время казалось, что плывёшь против течения, что никуда не движешься. Так иногда хотелось поплыть по течению. Ведь могут же другие, и удовольствий массу получают, и достаток. Ну и что, что им пришлось поступиться своими принципами, ну и что, что пошли против совести. Раз им можно, раз их никто за это не наказал, значит это допустимо? (пауза) Да нет, что я говорю, неправильно это. А с другой стороны, что тогда правильно? Вот прожил я жизнь правильно. Честно учился, хорошо и честно работал, с семьёй честно прожил, никого не предавал, никого не подводил, и что я имею в итоге? Честно говоря, ничего! Денег я не заработал, чтобы оставить детям и внукам, собственности у меня никакой, не считая старой полученной от государства квартиры. Но её, в самом деле, можно не считать. Маленькая квартирка в панельном доме, даже как наследство на двух сыновей не разделишь. Продать? Но вырученных денег не хватит им на квартиры, а при нынешней жизни, разойдутся, даже не заметят. Что осталось? Честное имя? Что с него толку? Я не создал ничего выдающегося, так что помнить меня будут не долго, да и то наверняка только родственники. Не смог ничего изменить в этой жизни. Не сделал ничего, что бы облегчило жизнь потомкам. А мог ли? Пожалуй, что и нет. Только в мечтах я видел, какой может быть справедливая жизнь, только вот никого не вдохновили мои мечты. Да и не могли вдохновить при нынешнем порядке устройства жизни. Видел же, кто рвётся, и кто прорывается к власти и достатку. Доказывал людям, что это не правильно, что ни к чему хорошему такая система привести не сможет. И что в результате? Хоть где-нибудь в мире найдёте вы государство со справедливой властью? Черта с два! Любая система, где по карьерной лестнице двигают начальники, обречена. Выдвигаются только удобные подчинённые, те, кого можно хоть за что-нибудь зацепить, и этим держать в узде. Да ещё и выдвигают тех, на фоне которых можно выглядеть более умным, не задумываясь, что, в конце концов, выдвиженцы тоже становятся начальниками, и действуют по тому же принципу. Очевидно, что правят нами далеко не самые умные и достойные. И нужно ли искать другие причины того, что в верхах процветает воровство и коррупция, что любые, даже самые правильные решения не воплощаются в жизнь? Что власть, в конце концов, приходит к геноциду собственного народа? Безнаказанность и отсутствие совести ни к чему другому привести не может. В мире нет ни одного правителя, которого бы сняли за то, что он плохо управляет своим государством. Всё время всплывает воровство и моральная нечистоплотность, Да и снимают только тех, что стали неугодны правящему классу. Почему, куда ни глянь, не о собственном народе, не о большинстве населения забота правителей, а о богатых и властьимущих? Если человек богат, он и сам в состоянии позаботиться о своей безопасности. И охрану надёжную нанять, и смыться с деньгами в другое государство, а куда деваться тем, кто трудится? У кого весь достаток складывается только из плодов его труда? Кто живёт трудом, и с трудом сводит концы с концами? Кто защитит их, кто о них позаботится? А ведь таких - большинство. Именно они и составляют народ, население, ради которого и должно существовать государство. Кто и когда защитит честных тружеников, а не обворовывающих их олигархов? Неужели так и будет, у таких, как я, даже в самый последний миг жизни чувство неудовлетворённости. Неужели никогда человек не будет переходить в мир иной со спокойной совестью и чувством выполненного долга?
(Свет меркнет, кресло становится невидимым. На заднем плане напротив свет становится ярче. К больному подходить медсестра, что-то смотрит на приборах, устанавливает капельницу, безнадёжно вздыхает, и тихо уходит. Постепенно меняется освещение, снова виден человек в кресле. Он молчит, глядя на догорающий закат.)
Думаете, я жалею о том, что мне приходится уходить? Нет. Нисколько. Я жалею тех, кто ещё остаётся. Они так и проживут свою жизнь в рабстве, даже не задумываясь об этом. А я, счастливый. Я впервые осознаю себя свободным. По-настоящему свободным, ото лжи и пороков, от предательства и издевательств, от своего больного замученного тела, наконец. Да, я свободен, истинно свободен. Даже не зная, что ждёт впереди, я твёрдо знаю, что никогда уже не почувствую себя рабом. Теперь я понимаю, почему не возвращаются к людям души умерших, и почему не поддерживают связь с оставленным ими миром. Хоть раз, почувствовав себя свободным, невозможно снова стать рабом. Закат почти догорел. Но разгорается какой-то новый свет. Он несёт в себе только тепло и доброту. Он тянет к себе, и нет возможности противостоять этой тяге. Я ухожу, ухожу навсегда. Я знаю, что смыслом моей жизни было познание и понимание. Это знание пришло только сейчас, когда оценена вся прожитая жизнь. И я знаю, что прожита она не зря. Кто-то на Земле получит часть моих знаний, кто-то оценит мои чувства и стремления, а кто-то переоценит свою жизнь, и сможет пойти другим путём, путём свободного, честного человека. Когда-нибудь может и тут что-то изменится к лучшему. Я верю в это, и мне жаль вас, всех тех, кто остаётся. Мне жаль, что цель и смысл ваших жизней ускользает от вашего понимания, и вы так и прозябаете в рабстве и ныне так же, как и все прожитые человечеством века.
(Свет разгорается ярче, он слепит. Кресло и человек, сидящий в нём, становятся не видны. И, когда свет постепенно потухает, ни кресла, ни человека нет, и только слышен нудный писк медицинской аппаратуры фиксирующей остановку сердца.)

Конец.