Глава вторая

Раннее детство, а также годы начальной школы сохранились в моей памяти весьма смутно – какими-то обрывками воспоминаний, наиболее ярких впечатлений, какими-то стоп-кадрами или замедленными картинами, словно флэшбэки в запутанном до невозможности шедевре кинематографа. Я помню не события, не их последовательность, а образы, ощущения, самые радостные и счастливые или, наоборот, пугающие моменты моей тогда только начинающейся жизни.
Я помню, что в первый класс пришла вместе с двумя соседскими девчонками - подружками, одинаково белобрысыми и долговязыми. Я же была темненькой пухленькой невысокой девчушкой, но, несомненно, самой обаятельной из нас. Все втроем мы были одеты в коричневые платьица с плиссированными юбочками и белые фартучки – школьную форму тогдашнего образца, а на наших головах красовались по два огромных белых банта. Уже на следующий день белые банты сменились голубыми, а белые фартуки и нашивные манжеты и воротнички – черными, и это стало одним из самых горьких для меня открытий – оказывается, выглядеть в школе красиво каждый день необязательно, и даже наоборот, вовсе не нужно.
В первые же недели обучения всем учителям стало ясно, что я – не совсем обычный ребенок, а точнее сказать – необычайный. Я читала со скоростью двести двадцать слов в минуту, знала таблицу умножения и презрительно выводила в своей тетрадке палочки-крючочки, небезосновательно полагая, что человек, пусть и маленький, но уже давно умеющий писать прописью, занимается явно неподобающим для себя занятием, рисуя какие-то бровки домиком и пересчитывая глупых мишек у доски. При всем этом я являлась еще и самой младшей ученицей в классе – родители отвели меня в школу в шесть лет, что в то время было явлением редчайшим и с точки зрения рядового советского гражданина – просто глупым.
Вообще читать я умела с трех лет, к шести читала на трех языках – русском, украинском и немецком. Как говорила бабушка Эмилия, русский язык – по необходимости, украинский – по принадлежности к Родине, а немецкий – чтобы не забывать свои корни. Я до сих пор умею читать на немецком, но ничего не понимаю из прочитанного…
Помню, что именно в первом классе начались мои первые «серьезные отношения» с противоположным полом. Его звали Гена – дразнили как водится Крокодилом – у него были огромные в пол-лица черные глазищи, он сидел прямо сзади меня на последней парте, как самый отпетый двоечник, и все время втихаря дергал меня за косички, да с такой силой, что мне иногда казалось, что вместе с волосами когда-нибудь непременно должна оторваться и моя голова. Но я терпела, мужественно, задувая готовые пролиться от боли слезинки обратно в глаза и делая вид, что меня это страшно раздражает. Я била его в ответ стопкой учебников по голове, а он хватал меня за руки и кровожадно шипел: «Дашь списать? Дашь списать? А не то я тебе сейчас все руки повыкручиваю!» Я ходила с вечно распущенными бантами, у меня ныли синяки от постоянных Генкиных нежностей, но я чувствовала себя при этом очень счастливой, и если вдруг он не приходил в школу, у меня моментально портилось настроение на весь день, я с остервенением била учебниками по головам всех подворачивающихся под руку мальчишек, и отвечала уроки еще гениальнее, чем обычно.
А еще мне, впрочем, как и всем моим одноклассникам, безумно, просто фантастически повезло с первой учительницей – замечательной, трогательно-очкастой и задорно-улыбчивой Галиной Николаевной, на жизнь вперед научившей меня ходить со втянутым животом, уважать чужое мнение, даже если оно крайне тупое (пытаясь при этом выражаться исключительно цензурно, а силу применять только в особо безнадежных случаях), и никогда – ни при каких обстоятельствах – не давать мальчишкам повода думать, что они сделали тебе больно… Но уже в четвертом классе, когда мы покинули уютные пенаты начальной школы, фортуна отвернулась от нас в лице нового классного руководителя – исторички Людмилы Николаевны, которая относилась к нам с неизменным презрением, обзывала дебилами, идиотами и дегенератами, била нас по головам и пальцам длинной железной линейкой, и которую мы через пару лет в отместку стали называть коротко и емко – просто Сукой (за глаза, разумеется), и она, конечно же, знала об этом, отчего наша взаимная ненависть только росла и ширилась.
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, мои родители сделали очередную попытку развестись, и в связи с этим обстоятельством меня снова выдернули с насиженного места – теперь уже в обратном направлении, и заставили на собственной шкуре прочувствовать наблюдаемое ранее только со стороны явление «ура, у нас новенькая, сейчас будет весело»…
В общем, шел февраль, новая школа (очень престижная и даже прогрессивная), шестой класс, дрожь в коленках, куча новых лиц, и ни одного – знакомого. Я вхожу в класс, парты в котором сдвинуты по две, на стенах – не стандартные портреты длиннобородых и задумчивых старцев, а расписные веселые детские рожицы на фоне солнца и сочной зелени. И точно такие же рожицы – гроздьями за партами – любопытные, с горящими глазами или безразличные, веселые или угрюмые, завистливые или искренние, с душой нараспашку. Всякие-разные. Но – не злые. И я понимаю, в первую же минуту пребывания среди этих лиц, что мне здесь нравится. И что не будет здесь меня никто травить и проверять на прочность, как это обычно практиковалось в предыдущем моем школьном коллективе, и вообще все будет хо-ро-шо.
Так и случилось. Я влюбилась в эту школу с первого взгляда. В эту удивительную школу, свободомыслящую и не зажатую совковыми рамками, молодую, радостную, как глоток свежего воздуха, с ее учителями, вежливо называющими нас, малолеток, на «вы» и освобождающими от зубрежки и муштры, прививающими нам, ограниченным советским детям, чувство прекрасного и ответственность за этот мир, в котором мы живем… Даже сейчас это звучит почти как сказка, а в то время это было практически нереально, ирреально, но так здорово! И – странно – я понимала это, всем своим маленьким естеством понимала, как же мне все-таки повезло попасть туда и быть частью того почти волшебного мира людей, не только жаждущих новых свершений, но и творящих их своими собственными руками.
Был конец 80-х, смутное время, когда только-только начали рушиться стереотипы и развенчиваться старые мифы. Совсем недавно прогремел Чернобыль, напугав весь мир и сделав Украину печально известной на долгие годы вперед. В моем новом классе, как и во многих других, также училась девочка из Киевской области, приехавшая к нам на юг подлечиться после пережитой катастрофы… И уже совсем скоро рухнет Берлинская стена, и многие вдохновятся на новые свершения… многие. Даже мы, дети, смутно чувствовали что-то, едва уловимое в воздухе – перемены? Те самые перемены, которых надрывно требовал Виктор Цой из динамиков огромных двухкассетных магнитофонов, таскаемых подростками постарше на плечах или просто стоящих на убогих лавчонках среди плевков и окурков отдыхающего во дворах молодняка.
Итак, новая страничка. Страничка – это потому, что до страниц, настоящих взрослых страниц с настоящим текстом и умными мыслями я еще тогда не доросла. Белая, девственно чистая, ожидающая своей участи быть заполненной...

2011

© Copyright: Ксана Етон