Книга Алаго Вина

Книга Алаго Вина

Отпустите меня въ мой сонъ,
Тамъ поетъ серебряный дождь…
Тэмъ Гринхиллъ

Часть 1. Хрумъ

Глава 1. Найденная царевна

В те далекие дни, о которых мало что открывают человеческой памяти высокое небо, седоголовыя горы, потоки вод, земля и скрытые в ней корни растений, а также кровь в жилах потомков древних родов, когда Государь Фаридун делил мiр между своими детьми, границей между уделами среднего сына Салма и младшего Ираджа, Западным и Срединным царствами, он определил реку в ста фарсангах к западу от горного кольца, что окружает исконную столицу Ариев Парсу. У Ариев эта река называлась Спет, т.е., «Белая», но жители Запада, изменившие древний язык до неузнаваемости, и называющие Сальма – Кимром, страну свою Кимри, самих же себя – кимрайг, поменяли также и имя этой реки. Теперь они зовут ее Черной, Ди, и Диврдви, что означает «Воды Богини», и почитают как священный, нерушимый рубеж своего государства И вправду, во все века, прошедшие после того, как Манучехр утвердил свой трон в Срединном царстве и назвал его Эранвеж, «Просторный путь Ариев», эти берега не видели войны. Их пророки и хранители древних сказаний говорят, что сама Великая Владычица, имен коей столь же много, сколь и волн в этой реке, перевезла в своей лодке царя Кимра. С тех времен нет на этой реке мостов, только лодочныя переправы вели через ея спокойныя серебристыя воды, . Истоков ея не видел никто из смертных ни в Эранвеже, ни в Западном царстве; только в тех же сказаниях западных пророков, говорится о том, что давным-давно, еще до того, как мiр был разделен, и даже до Великой Зимы, бывшей перед тем, тогдашний мiродержец Пенхелиг родился в горах, там, где эта река берет свое начало. Арии, зовущие Пенхелига Джамшидом, а Западное царство – Хрумом, о том не знают ничего.
Как бы то ни было, но лодочниками на здешних переправах были только кимрайг. Царскими граматами в обоих государствах эта привилегия была утверждена за членами одного рода, немало тем гордившегося, ибо старейший в этом роде имел место в совете царя Кимри с чином пендевига, т.е., «знатнейшего». Ибо согласно все тем же сказаниям, родоначальником его был один из спутников Кимра. Эта привилегия была торжественно подтверждена Царем царей Ариев Кай-Хосровом после победы союзных сил Срединного и Западного царств над Восточным царством потомков нечестивого Тура, старшего сына Фаридуна. Когда же Кай-Хосров оставил престол и ушел, и никто никогда его не видел более в нашем мiре, его преемник Лохрасп объявил неотменно-действительным его подтверждения на все времена.

И в тот же год случилось нечто, чему суждено было еще сильнее скрепить этот союз между двумя державами. Тогда, однако, никто еще не догадывался об этом.
Начинался третий час от разсвета, и солнечный свет плавно струился по неспешным, уверенным в себе водам. В то утро никто еще не выходил к переправе, к которой со стороны Арайла, как на Западе называют Эранвеж, вела неширокая дорога от кольца гор далеко, у самого горизонта, на северо-востоке. Мало кто пользовался ею, в щелях между ея плитами густела трава, и по обеим сторонам реки она называлась Одинокою Тропой, потому что нигде на всем своем протяжении она не сливалась и не пересекалась ни с какою другою.
Но вдруг гулкий звон бронзового колокола на пристани с той стороны нарушил привычную утреннюю дрему кожаных лодок. Вышедший лодочник – имя его было Хилиог, сын Ллива, - увидел одинокую маленькую фигурку, качающуюся на колокольном языке как на качелях. И вдруг звон оборвался, и маленькая фигурка с плеском упала в воду. Не успел Хилиог даже побежать к своей лодке, как на пристань стрелою непонятно откуда вылетел леопард и прыгнул вслед за упавшей. Лодочник в одно мгновение обрубил привязь, столкнул лодку на воду и принялся грести что было сил, но зверь уже схватил барахтавшееся тельце и к удивлению Хилиога плыл прямо на него. Поравнявшись с лодкой, леопард поплыл дальше к дому перевозчика, и тот повернул за животным. Выйдя на берег, большая кошка бережно уложила свою ношу, облизала ей лицо, а потом отошла на несколько шагов и села, глядя в сторону леса к северу от пристани, словно бы ожидая, чтобы человек приблизился к человеку. Когда же Хилиог причалил, леопард поднялся и в несколько прыжков скрылся в лесу.
Подойдя к лежащей, перевозчик увидел, что это была девочка лет трех-четырех, очень бледная и очень красивая. Мокрые русые волосы, прилипали к высокому и чистому лбу, обнимали удлиненный овал лица с прямыми четкими чертами. Багровое платье с белою оторочкой по вороту, рукавам и подолу, облекавшее маленькое, стройное тело, отличалось от тех, что носят обычно девочки в Арайле, разве что качеством дорогой материи. Дыхание ея становилось все более спокойным и ровным, и на щеках сквозь бледность пробуждались краски. Вдруг ея ресницы распахнулись, и в ярко-синих глазах, взглянувших на него в упор, Хилиог увидел не страх, но огромное изумление. Девочка некоторое время лежала, осматриваясь, потом вскочила на ноги, все так же глядя по сторонам, словно выискивая что то или кого то. Лодочник спросил ее на языке Арайла, (исконные прибрежные жители по обеим сторонам реки свободно могут разговаривать между собою):
- Кто ты, девочка? Откуда ты?
Девочка обернулась, словно застигнутая вразплох, и глаза ея потемнели, оттого, что изумление в них смешалось с тоскою. Губы шевельнулись, приоткрылись, но не издали ни звука, на ресницах заблестели слезы. Она прижала пальчик к губам и, отвернувшись, вновь заискала глазами вокруг. Наконец она заметила следы леопарда, и лицо ея осветилось радостью. Там, где зверь сидел еще недавно, высматривая ее в реке, она легла наземь, свернулась клубком и, прижавшись к следу лицом, заснула. Когда ровное и спокойное ея дыхание сказало Хилиогу о том, что сон ея сделался глубоким, он осторожно подошел к ней, поднял ее на руки и отнес в дом на свою постель.

Она спала весь день и ночь, и лодочник лег на кровать, служившую для путников в ненастье, когда переплыть Ди было невозможно. Проснувшись за час до разсвета, лодочник увидел, что постель пуста, а в открытую дверь струится свет молодой луны. Хилиог встал и, поспешно одевшись, препоясавшись мечом и повесив на плечи лук и колчан, вышел из дома. Ни светильни, ни факела он не взял: луна светила ярко, почти горела над землею, и ночная тьма уже начинала бледнеть. Темно-синяя, почти черная река что то сонно шептала небу, и кроме этого окрестную тишину нарушал лишь легкий детский смех, отчетливо доносившийся со стороны леса. Хилиог обернулся на этот звук и увидел под деревьями леопарда и рядом с ним – девочку. Перевозчик наложил стрелу на лук и начал осторожно подкрадываться к ним. Ни зверь, ни ребенок, казалось, не замечали его. Леопард лежал, вытянувшись во всю длину, а девочка вбиралась ему на спину, окуная руки глубоко в пятнистый мех, отливавший латунным блеском в лунных лучах, обхватывая его круглую голову своими маленькими ручками и весело смеясь, а рядом с ними белел шерстяной платок, которым Хилиог обернул найденыша взамен ея мокрого платья. А когда человеческий детеныш оказывался на загривке у зверя, тот мгновенно переворачивался навзничь, ловя передними лапами падающее тельце, и девочка еще сильнее заливалась хохотом. Наконец леопард облизнул ей лицо, встал и, все так же не обращая внимания ни на лодочника, ни на натянутый лук в его руках, и четкою тенью на фоне сереющего неба скользнул в лес. Девочка подобрала платок и, закутавшись в него, подошла к Хилиогу, весело и безмятежно глядя ему в глаза.

Так прошло несколько недель. Днем странная девочка все больше спала, а по ночам убегала на встречи со своим диким другом. На вопросы Хилиога она не отвечала, и даже ни разу не произнесла ни слова на языке Арайла, и лодочник не выказывал больше любопытства. Но она не утратила разума и дара слова и мало-помалу выучила несколько слов на языке кимрайг.
Хилиог жил уединенно: жена его давно умерла, единственный сын вырос и теперь служил на собственном перевозе почти в лиге ниже по течению Ди, а путников на Одинокой Тропе, проходившей к тому же далеко от населенных мест, как уже говорилось, всегда было мало. Однако слухи о странном немом ребенке, выловленном из Вод Богини и играющем по ночам с хищным зверем, очень скоро разошлись по всей области. Близился праздник Начала Лета, в который царственныя владыки Хривайна, столицы кимрайг, со свитой торжественно объезжали берег Ди. Молва о находке Хилиога бежала впереди запряженной четырьмя белыми конями золотой колесницы Государыни Арианрод и ея сына, царевича Майларθа. Когда же царский поезд, по вековому обычаю начинавший объезд именно отсюда, показался на Одинокой Тропе, девочка вышла из дома и побежала в лес на виду у всех собравшихся. Но вот колесница царицы остановилась, и Арианрод, в белой шелковой рубахе с золотыми вышитыми птицами на подоле и запястье, в огненно-пурпурном бархатном плаще, и диадеме, в виде переплетенных ивовых ветвей из золота с берилловыми листочками, готова была, держа за руку Майларфа, тоже в белой рубахе до пят, с золотым поясом и в золотом оплечье с аметистами и лунными камнями, широкой с пурпурной повязкой на пепельных волосах, сойти наземь у самой кромки воды, уже Хилиог, как полагалось членам его рода, протянул ей руку, как из леса вышел леопард, а на спине его сидела девочка. Лошади заволновались, царские стражники выставили копья, но зверь продолжал идти, словно не видя их, на неотрывный восхищенный взгляд царевича. В глазах его не было ни злобы, ни раздражения, ни желания напасть, он, безшумно и плавно ступал по свежей траве, неся свою ношу, как корабль, что в ясный день плывет по спокойной воде под благоприятным ветром и уверенной рукою кормчего. Так же спокойно Государыня подняла ладонь, давая знак страже убрать копья, и когда леопард подошел совсем близко, сошла с колесницы, опираясь на руку лодочника, и сама протянула руки к девочке. Девочка соскочила наземь и словно маленький вихрь уткнулась в ея колени. Потом подняла голову и заглянув ей в глаза, подошла к Майларθу и положила руки ему на плечи, а леопард свернулся клубком у их ног, довольно урча, точно большой пятнистый кот.

Отсюда девочка сопровождала царей вдоль реки, по всем прибрежным селеньям и перевозам, а затем и в столицу, и всю дорогу проделала так же верхом на леопарде, рядом с их колесницей, и кони уже не волновались от близости дикого животного. И теперь молва уже не просто летела впереди них, бурным, шумным и неодолимым потопом она затопила всю страну Кимрайг, и люди неслись на ея волнах, чтобы увидеть этот праздничный дар Диврдви, повсюду на царского шествия с венками цветов и зелеными ветвями в руках, усыпали дорогу цветами и монетами, устилали пышными тканями. Едва ли ни все население столицы, - кроме разве что тех, кого приковали к постели старость или тяжкий недуг, высыпало к ея главным воротам встречать Государей. Совсем недавно кимрайг вместе с царем Арайла одолели, – как хотелось верить, навсегда, – сильнейшего пособника дикарей круитни, беды из бед их земли, а потом вдруг сюда дошли странные вести о том, что их недавний верный союзник, тот, кого в Хривайне прозвали Горвлухтан, «Чашей Огня», отрекся от престола и безследно исчез; и вот теперь новое загадочное послание из Арайла! И среди всего этого невероятного оживления, безчисленных толп и несмолкающей ликующей музыки немая пара, вызвавшая все это, – одетая в багряное платье девочка без имени и желто-пятнистый зверь ни на секунду не теряли поистине царского достоинства.
Государыня Арианрод отвела девочке особые покои во всех царских дворцах, везде рядом с охотничьим парком, в котором обустраивался леопард. Довольно быстро девочка выучилась языку кимрайг, и уже через три месяца по прибытию в Хривайн говорила на нем так, словно это был ея родной язык. Но как ни старалась царица и ея Пророки, хранители древней мудрости детей Кимра, они не смогли добиться от нее и слова о ея родителях, о том, почему она оказалась в реку и о том, откуда все ея прошлое было словно вырвано с корнем, вместе со знанием языка Арайла, и казалось, уже никто и никогда не сможет вернуть ей память о нем. Видя ея смышленость и жизнерадостность, Государыня пожелала было вырастить ее невестой царевичу, но Хентан, глава пророческого сословия, удержал ее, объявив, что, когда он бился над загадкою ея происхождения, ему было открыто, что никогда она не станет царицей Кимрайг, ибо судьба ея иная и пути ея ведут за пределы Хривайна.
– Но если ты не можешь сделать ее нашей царицей, Государыня, – сказал он, – ты можешь все же сделать ее твоей дочерью.
Арианрод послушалась его совета и, как требовал обычай для приемного чада, дала ей имя первая часть которого была той же, что и в ея собственном: Арианклин, «Сребробедрая». Это имя очень понравилось девочке, но сама себе она придумала еще прозвище Кадди, «Кошка Ди», и вскоре ее так стали называть все, уж очень это прозванье подходило ей, а первое имя употребляли только во время торжественных церемоний. Леопарда же она назвала Эвидд, то есть «Желтая медь».

Глава 2. Пришелецъ

Так, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом прошли двенадцать лет. Кадди выросла в прекрасную девушку, высокую стройную, длинноногую и белокожую, с густыми темно-русыми волосами, оттенка клеверного меда, с васильковыми глазами, с прямыми, слегка удлиненными чертами лица. Душа ея изливалась спокойно и уверенно в речах, взглядах, открытых улыбках и задорном смехе, в походке, делавшейся все более плавной, в привязанности к обретенной семье и к старинному пушистому другу. И Эвидд всегда приходил, стоило ей только мысленно позвать его, и был с ней неотлучно все время, пока ей хотелось быть с ним. но он старел, и однажды не откликнулся на ея призывы, как царевна ни звала, и в охотничьем парке его не было. Лучшие ловчие двора отправились по свежим следам и на третий день возвратились, неся бездыханное тело зверя, и на девять дней двор погрузился в траур.
Много сыновей князей и иных знатных мужей Кимри сватались к Кадди, просили ея руки и правители государств на юге, платящих дань Хривайну, но никому не дала она согласия. Царь царей Арайла также присылал своего посла к Арианрод, но тот вдруг отчего то попросил у Государыне и принять его тайно и тотчасже отбыл обратно, объяснив свой отъезд только ей. Между тем настал срок жениться царевичу. Избранницей его сердца стала рыжеволосая Аванен, дочь царского чашника Оннена. Свадьбу определили за неделю до дня Начала Лета.
И в ночь накануне возвращения его невесты с Инис-Профвидесай, Острова Пророчиц, у которых, согласно странному обычаю, всякая девушка, прежде чем вступить в брак в царском доме, должна была прожить девять месяцев, Арианклин приснился необычайный сон. В нем она вновь была маленькою девочкой, и безлунною ночью стояла на тропе в еловом лесу на склоне гор, а сами эти горы кольцом окружали три высокия беломраморныя здания. Все это словно вспоминалось ей, обретая все более и более четкия очертания где то внутри ее самой, а потом из за деревьев на той же тропе показалась какая то смутное пятно. Оно двигалась навстречу Кадди и вскоре превратилось в чудовище: на козлиных ногах раскачивалось горбатое верблюжье тело, покрытое гнилостно-бледною чешуей, а на склизкой змеиной шее к ней тянулось человеческое лицо. И она точно знала, что это лицо было ей знакомо, хотя черт его она не видела: их заслонял тусклою, колышущеюся пеленой страх. Чудовище приближалось к ней, и с каждым его шагом этот страх все сильнее и все тоскливее сжимал ея сердце, и словно незримые липкие путы оплетали ее, привязывая к тому месту, где она стояла.
И когда между ней и страшилищем оставалось уже не больше трех шагов, словно бы молния вспыхнула над самым большим храмом, и рядом с Кадди возник юноша в серебристом панцире, с темно-синим щитом с двумя белыми крестами, концы которых загибались под прямым углом так, что один крест был зеркальным подобием другого, и с длинным мечом, сверкавшим как факел. Черты лица этого юноши также узнала Кадди, Вслед за ним выбежал и Эвидд, но не один, а вместе с леопардихой, все трое ринулись на чудище. Страшная тварь пыталась забить их копытами, но леопарды впились в его бока когтями и зубами точно приклеенные, несмотря на все скачки и содрогания монстра. За движущейся пеленою, скрывавшей его лицо, прямо перед глазами Кадди выступило черное пятно, словно открылись губы, и она уже слышала странныя слова, похожия на заклинания, но белый меч взметнулся в руке юноши, и змеиная шея осталась без головы, и в этот миг царевна проснулась.

За несколько дней перед тем Хилиога разбудил звон колокола на той стороне Ди, - первый за всю весну этого года. На другом берегу его ждал одинокий юноша. Одет он был непримечательно, в обычные для простолюдина в Кимри блекло-коричневый дорожный плащ, светло-зеленую холщевую рубаху и синие штаны, и каштановые волосы по обычаю кимрайг стягивали две косы, но в лице его, немного узком, с высоким лбом, длинным носом с небольшой горбинкой у переносицы, с четко очерченным ртом, окаймленным молодыми рыжеватыми усами и бородой, в стройной стати, в движениях, и особенно в открытом и глубоком взгляде серо-синих глаз лодочник явственно увидел признаки иной породы и крови. Это впечатление в нем усилилось, когда он услышал незнакомца. Говорил тот мало, но чуткий слух перевозчика сразу уловил в его речи акцент Арайла, и к тому же в ней то и дело звучали слова йайθ-и-гайр, наречия высшего сословия в Хривайне, да и интонации ея свидетельствовали о том, что этот голос хоть и юн, но уже привык повелевать.

Одинокая Тропа привела пришельца к цели – в Хривайн. Никогда еще он не видел подобного города. Последния мили этой дороги лежали через предместья столицы, утопавшие в пышных плодовых и цветочных садах и выходили к проливу между двумя морями, в которыя выходил, словно огромный корабль, полуостров, несший на себе еще большее множество садов, кипарисовых рощ, храмов, дворцов, охотничьих парков, многолюдных улиц, площадей и рынков; и мириады парусов самых разных форм и цветов окружали его. Стены, гигантским треугольником обходившия Хривайн, показавшияся юноше похожими на многослойную ажурную узорчатую ленту, стояли у самой радостной бирюзовой воды, словно для того, чтобы любоваться в омыть в них свои основания, возносились в вечно-юное безоблачное небо. Переправившись через пролив, путник подошел к высоким воротам, возле которых, сходясь, терялись несколько дорог под ногами безчисленных людей, коней, мулов и верблюдов. По обеим сторонам ворот возвышались квадратныя башни и блестели шлемы, щиты с изображением черного орла, терзающего багровую змею, копья и кольчуги стражников, и, глядя на них, глаза юного путника исполнились восхищения.

От ворот он выбрал самую большую улицу и долго ходил по ней, заглядывая во все постоялые дворы и лавки ремесленников, ища ночлега и работы. В лавках и под торговыми навесами, особенно на рынке поде самых ворот, можно было, казалось, увидеть все, что только производила природа и человеческое искусство в любом месте земли: кони любых мастей и пород; домашняя птица и гордые охотники – соколы, кречеты и беркуты; мечи, щиты копья, горящие на солнце брони, луки, стрелы, дротики и прочее оружие, какое только в обычае носить у народов по всему свету; пышные меха северных песцов и горных барсов, медведей бурых и черных, волков, выдр, куниц, белок, куниц, лис, соболей и горностаев; ткани самых невообразимых цветов – от белоснежного хиндского хлопка, легкого как перо, до чинских шелков; готовое платье любого покроя на любой вкус и обычай; золотыя и серебряныя украшения, кольца, серьги, ожерелья, браслеты, сверкавшие оттенками всех самоцветов, какие только рождают земныя недра; вина и меды, которыми особенно славился Северный удел Кимри; дышащее море сладостей, пряностей и благовоний; живой домашний скот и огромныя бело-розовыя мясныя туши и окорока забитая птица и охотничья дичь, рыба самых разнообразных пород, из самых разных морей и рек сверкала во льду серебристо-радужною чешуей рядом со всевозможными морскими диковинами – бледно-сиреневыми кальмарами, черными мидиями, похожими на камни для пращи, устрицами, крабами, вечно безпокойными, простиравшими клешни не меньше чем на два локтя, и такие же безпокойными темно-зелеными раками, огромными омарами и лангустами, осьминогами, еще живыми и не уступавшими в богатстве цветов и оттенков чинским шелкам, и даже превосходящими их, ибо им был подвластны все оттенки пурпура, который в Серединном царстве могли носить только члены царской семьи; горы горшков, кувшинов, чарок, мисс и блюд из золота, серебра, бронзы и глины, белой расписной и обычной и еще много того, такого, чему название знают лишь премудрые книжники, да скитальцы, испытанные искусом дальних путей, но нигде юноша не находил крова внаймы, и даже места прислуги везде были заняты. Даже под открытым небом было так же тесно от неубывающих толп, как под крышами таверн, несмотря на то, как оценил взгляд пришельца, что улица была достаточно широка для того, чтобы дать проезд двум встречным колесницам. И в этой давке у пришельца срезали кошелек, да так ловко, что он заметил это, только когда обошел добрую половину лавок, пройдя при этом едва ни полмили и так и не найдя того, чего искал. Все вокруг бурлило, шумело, точно ручьи в это время года в горах, жара и пыль одолевали, и юноша решил отдохнуть в первой встречной таверне.
Заведение оказалось чистым и светлым, а слуги – толковыми и расторопными, хотя и народу в нем собралось непроглядное множество. И только тут то он и заметил пропажу, когда пришло время расплачиваться. Обнаружив вместо кошелька лишь обрезанный ремешок, он велел трактирному слуге отвести его к хозяину. Тот выслушал его предложение отработать и внимательно разсмотрел его.
– Чтож, две кефальки, тушенныя в уксусе, полторы либры чечевицы и чаша вина – не самая тяжелая потеря, – сказал он затем, – особенно в такие дни, как сейчас, когда на свадьбу Государя все концы земли слетелись в Хривайн, и от посетителей нет ни отбою, ни покою. Работы от тебя я тоже не приму: боюсь, что мне всех денег не хватит с тобою разплатиться. А сходи-ка ты в Большой дворец. Там то ты уж точно дело себе найдешь.
– Благодарю тебя, благородный человек. Как твое имя и как мне пройти ко дворцу?
– Зовут то меня Аванк, это ты мог прочитать на вывеске, входя сюда, и род мой, насколько мне известно, всегда благоденствовал при этой стойке. А во дворец пройти тебе очень просто. Ты ведь пришел сюда по Главной улице? Так и иди по ней прямо, через площадь Кимрейктод. Тут тебе и будет Большой дворец.
– Прощай, Аванк. Гвинмарх, сын Бианмарха, не забудет тебя и твое заведение!

Выйдя из таверны, назвавшийся Гвинмархом пошел, как ему было указано. Солнце уже прошло за полдень, жара сменилась истомой, но народу вокруг от этого меньше не стало. Улица поднималась понемногу вверх и окончилась огромною площадью, словно широкая полноводная река влилась в пространное озеро, безпрестанно волнуемое проказниками-ветрами; и над этими людскими волнами, в самой их середине стояла монолитная колонна, на вершине которой обращал к северу копье в поднятой руке всадник с волосами, заплетенными в две косы и перехваченными широким обручем, с длинными усами, в развевающемся коротком плаще; а на противоположной от Гвинмарха стороне площади безтрепетно, как трехглавый горный утес, возвышались три громады. Здание справа покрывал серебристо-голубой купол, словно чаша из невероятной величины аквамарина, опрокинутая на целый лес малахитовых колонн, увенчанный золотой статуей женщины, за спиною которой простирались открытыя крылья. Левое здание представляло собою вытянутый овал из пяти ярусов из темно-красного кирпича с полукруглыми окнами. Колонны в центральной громаде были из порфира, с капителями в виде различных растений и животных, а крыша – двускатной, крытой разноцветною узорчатою черепицей, с фронтоном с лепным черным орлом, терзающим багряную змею, а на каждой ступени застыли, как изваяния воины с золотыми щитами с таким же изображением, с таким же обручем, что и у каменного всадника, на головах, в алых плащах поверх серебристых чешуйчатых панцирей. Большой дворец, соединявшийся с двумя другими небольшими крытыми галереями.

Юноша пересек всю площадь, и в то время, когда он подошел к ступеням дворца, по ним как раз спустился высокий статный человек в темно-оранжевом плаще с широкою багряною каймой и вышитым багряною нитью колесничным жезлом на левой стороне груди. Был он строен, даже скорее худ, в волосах густо отливала седина, и лицо бороздили частыя морщины, но в зеленых глазах сверкали веселые огоньки. За ним следовала свита: шесть воинов в таком же снаряжении, что стояли у городских ворот, и еще не меньше дюжины в богатых разноцветных одеждах. Пришелец поклонился ему и сказал:
– Прости, господин, что обращаюсь к тебе, не зная твоего имени и чина, но я очень нуждаюсь в помощи, а в этом городе мне не у кого ее получить, кроме как у милостивых Государей.
– Меня зовут Мадалхглау, сын Кинддидда, я царский конюшенный. Как твое имя, незнакомец, и в чем твоя просьба?
– Зови меня Гвинмарх, сын Бианмарха, и я еще работу и этом городе. я могу быть сапожником, оружейником, ловчим, рыболовом, конюхом, но никто не хочет взять меня. Мне сказали, что только во дворце мои умения могут пригодиться сейчас.
– Появись ты еще тремя днями раньше, оне пришлись бы как нельзя кстати, но сейчас у нас уже все занято, – отвечал Мадалхглау, пристально глядя ему в глаза, – но, как я вижу, тебе и нужды нет искать работы. Такому то молодцу, как ты! Да еще и йайθ-и-гайр знаешь! Тебе самое место в дворцовой страже. Но для этого надо, чтобы тебя увидел и оценил Эвнисиен, сын Адды, начальник дворцовых отрядов. Впрочем, если он тебя увидит, то оценит как должно, тут я не сомневаюсь. А возможность показать себя у тебя будет завтра. Переночевать ты, думаю, не побрезгуешь в моих конюшнях, - если ты и вправду конюх. По дороге я объясню тебе, что ты должен будешь сделать завтра. А сейчас посторонись, встань с моими слугами: Государи выходят к вечернему жертвоприношению.
И тотчас же где то в глубине Дворца трижды торжественно и мелодично пророкотал колокол. Мадалхглау взял ореховый жезл с небольшим золотым колоколом наверху и трижды взмахнул им в ответ, и вслед за тем воины вынули мечи из ножен и трижды ударили ими о щиты. Из разпахнутых тяжелых дверей Дворца вышли, стройно шагая две колонны стражей в точно таком же снаряжении, но в молочно-белых плащах, а между ними показались Государи. Первою шла царица Арианрод, в темно-синей рубахе с широкими рукавами, перехваченной золотым поясом, под серебристо-серым покрывалом, а слева от нее, закутавшись в молочно-белый плащ, мягко ступала Кадди в венце из переплетенных золотых ветвей. Вслед за ними шла молодая чета – Майларθ и Аванен, оба в нежно-зеленых шелковых рубахах, с непокрытыми головами, без всяких украшений, и в руках у них, несмотря на то, что было еще совсем светло, горели факелы, связанные бронзовою цепью, и такая же цепь связывала их левыя запястья. Далее снова маршировали стражники, а за ними – пестрая толпа придворных. Взгляд Кадди случайно упал на пришлого юношу, и она замерла, не веря своим глазам, ибо это самое лицо, этот самый стан, эти плечи и руки она видела сегодня ночью во сне.


Глава 3. Похищенie

Гвинмарх встретил ея взгляд, и его глаза осветились изумлением и радостью узнавания. Царевна, смутившись, отвернулась и проследовала в храм.
Вслед за ними на ступени дворца разноцветною густою вереницей вышли придворные. Мадалхглау дал знак Гвинмарху примкнуть к его свите в таких же оранжевых плащах и, словно забыв о ней, занял свое место в первых рядах этой процессии, свита последовала за ним, но в эту же секунду притихшую улицу словно взорвало от бешеного топота копыт. Одинокий всадник в разорванном, опаленном оранжевом плаще, отчаянно погоняя темно-гнедого коня, с оскаленной морды которого падала пена, подскакал к самым ступеням и тут почти упал со своего скакуна. Его длинные соломенные волосы были всклокочен, липли к лицу, мокрому от пота, глаза горели от страха. Трое из свиты конюшенного спустились к нему, двое взяли коня, а третий подвел вновь прибывшего к своему начальнику.
Внутренность храма показалась Гвинмарху тропою между рядами высоких гладкоствольных деревьев из бледно-коричневого мрамора. Ветви их, озаренныя узкими лучами предзакатного солнца, разходились высоко вверху, и поддерживали своды, соединяясь одна с другой, а между ними показывались самыя разныя существа – кентавры с арфами и копьями, русалки, юноши в кольчугах,, прыгающие через голову с мечом и щитом в руках, старцы в длинных одеждах, с длинными бородами, стоящие на спинах дельфинов, скрестив руки на груди, львы, волки рядом с быками и оленями, орлы, павлины, журавли, лебеди и чайки. Широкими кругами эти каменныя деревья разходились от восьмигранного базальтового алтаря, стоявшего на округлом возвышении, похожего на небольшой холм. От алтаря с северной стороны, противоположной входу, вниз по склону этого возвышения, широкия и высокия ступени спускались к двум поставленным рядом сиденьям. Одно из них, то, что стояло справа, было высоким креслом из резного дуба; второе же представляло собою большой гладкий валун, на котором сидела царица, а все прочие члены царской семьи стояли подле нее. Резное кресло пока пустовало, но вот сверху, с самой высоты огромного купола над жертвенником, словно откуда то из далека, трижды ударил колокол, и среди колонн, слева, появились девять фигур в длинных белых плащах до самых пят. Длиннобородые, с выбритым лбом и теменем, они все держали тисовые посохи в левой руке, а тот, что шел посредине, самый старый из них, нес в правой еще два цветка – красный горицвет и белую лилию. Взойдя по ступеням жертвенника, он положил на него цветы крест-накрест, лилию на горицвет, а затем сел на резной трон.
– Что это, Хентан? – спросила Государыня, - какую беду ты возвещаешь сейчас нашему дому?
– Не я приношу весть о беде, – отвечал старец глухим отчетливым голосом, указывая рукой на запыленного гонца, – он, моя новость – об избавлении. Пусть он скажет, с чем он прискакал сегодня в Хривайн.
Все обернулись на указующе протянутую руку.
– Подойди и говори, – спокойно повелела Царица, – как твое имя?
– Кегид, Государыня. Меня послал Гвейндир, сын Кидума, младший воевода крепости Каэр-Селив. На нас напал огромный дракон. Старший воевода Эсейя, сын Меди, и большая часть гарнизона погибли.
– Разсказывай подробно, - приказала Арианрод так же спокойно, и ободренный ея уверенностью
– Он прилетел пять дней тому назад, откуда то с юго-востока. Никто из нас никогда не видел подобной твари. Ни стрелы, ни дротики, ни копья не пробивали его чешую. Только раз нам удалось ранить его стрелой метательной машины, но это только еще больше разъярило его, и в несколько мгновений он спалил огнем из своей пасти все наши метательныя орудия вместе с воинами, что управляли ими. С ними погиб и старший воевода Дервайс, сын Арианллау. Гвейндир сумел собрать в цитадели оставшихся воинов и большую часть жителей и той же ночью отправить гонцов за помощью в разныя стороны. На нею у нас теперь только и надежда: стены Каэр-Селив хоть и прочны, но запасы уже через два-три дня начнут изсякать. И к тому же никто не знает, что на уме у этого чудовища и куда оно полетит потом.
– Потом оно полетит сюда, если я правильно поняла твои знамения, Хентан, – ответила Государыня, – а в чем же и где избавление?
– Оно – среди вас, - сказал старец, глядя ей в глаза, – в сердцах, увидевших страх, но не побежденных им.
– Раз так, мать, достаточно будет, если пойду я с моими копьеносцами, - воскликнул царевич Майларθ, - а драконий хвост будет достойным брачным веном моей невесте!
И под восхищенным взглядом Аванен он поцеловал ей руку и, сняв цепь, соединявшую их запястья, возложил на алтарь рядом с цветами.
– Здесь она будет лежать до моего возвращения. Эвнисиен, сын Адды, ныне же объяви сбор моим копьеносцам завтра в третий час утра.
– Государь, – выступил вдруг к нему из за спины главного конюшенного Гвинмарх, – молю тебя, дозволь и мне отправиться с вами.
– Кто ты? – спросил Майларθ, удивленно вглядываясь в его лицо, – я тебя никогда раньше не видел.
– Я Гвинмарх, сын Бианмарха, одного из тех, кто некогда остался вместе с Байддом, сыном Морвила, в Арайле. Только сегодня я пришел в Хривайн. Если желаешь, испытай меня.
– Возьми его брат, – неожиданно раздался низкий мелодичный девичий голос, – он не подведет, я знаю.
Удивление царевича выросло в изумление:
– Ты его знаешь, Кадди?
– Это странно, брат, но мне кажется, что да, хотя я сама не понимаю, отчего. И я уверена, что он будет тебе очень хорошим помощником. И Хентан вот лилию положил на алтарь и говорит, что нас ждет победа!
– Чтож, – промолвил Майларθ, – будь по-твоему, сестра. Гвинмарх, сын Бианмарха, завтра ты идешь с нами.
Пришелец поклонился, благородно и радостно.
– А сейчас, как молитва наша окончится, ты пойдешь с нами, – сказала Государыня, – и разскажешь нам о кимрайг, живущих в Третьем Святилище Арайла и о всем том, что тебе ведомо о новом царском доме Ариев.

На следующее утро, еще до восхода солнца, когда серое небо над крышами города только начало оживать, копьеносцы Майларθа и сам царевич уже сидели в седлах на арене Большого Ристалища, примыкавшего ко Дворцу со стороны, противоположной Храму. Гвинмарх тоже был среди них, в таком же доспехе, как и они.
– Чтож, сын Бианмарха, – обратился к нему юный Государь, – вчера мы видели твое умение владеть мечом и луком и остались им довольны. Но это было в пешем бою. Поэтому сейчас, прежде чем отправиться с нами, тебе предстоит пройти еще несколько испытаний. Сначала ты должен будешь на полном скаку трижды поразить эти три мишени, которыя мы будем передвигать все дальше после каждого твоего выстрела, а потом – выбить щит у вон того молодца, - и царевич указал на деревянную человекообразную фигуру, установленную в конце одной из дорожек ристалища. У этой фигуры имелось некое подобие растопыренных рук, к одной из которых был привешен круглый черный щит, а к другой – булава на длинной рукояти. Мишени, - три ясеневыя доски с еле заметным черным кружком посредине, – стояли подал другой дорожки.
– Если две трети твоих стрел попадут в отмету на мишенях, и ты выбьешь щит с первой попытки, я возьму тебя моим копейщиком. Если ж нет, ты будешь навсегда изгнан из Кимри. Приступай же!

Гвинмарх встал у меты на дорожке с мишенями и пустил своего коня вскачь. Он впервые сидел на этом сером жеребце из царских конюшен, но чувствовал силу и твердый, но дружелюбный характер этого животного, его постоянную готовность к быстрому движению и в то же время податливость ласковой и уверенной руке. Конь быстрой рысью в несколько минут пробежал по желтому мягкому песку, покрывавшему дорожку от начальной меты до конечной, и ни одна из стрел, пущенных всадником, не пролетела мимо цели. Убедившись в этом, Эвнисиен, высокий широкоплечий человек лет сорока пяти, с безстрастным лицом с длинным горбатым носом и проседью в тяжелых усах, велел переставить мишени на несколько шагов дальше от дорожки. Гвинмарх пустил коня галопом, и три стрелы, одна за одной, свистя, вонзились без промаха в черныя сердцевины мишеней.
В третий раз, когда мишени поставили так, что с дорожки едва можно было различить на них черные кружки, юноша помчался карьером. Конь под ним шел плавно, словно паря по воздуху, и так же плавно и молниеносно стрелы поразили все три цели. Одобрительный грохот мечей по щитам копьеносцев был ответом на это. Остановившись у конечной меты Гвинмарх почувствовал на себе чье то неотрывное внимание; подняв глаза, он увидел прямо перед собою, на большом балконе, задрапированном пурпурным бархатом, Царицу Арианрод и царевну, и обе глядели на него, не сводя глаз. Юноша поспешно соскочил с коня и, преклонив колено, низко поклонился каждой из них. Царица махнула платком, и Гвинмарх взлетел в седло и помчался на чучело. Пригнувшись к луке, он на полном скаку нанес такой удар копьем в самый центр щита, что тот разлетелся на куски, а булава просвистела над его головой, едва-едва не задев его волос, стянутых стальным обручем. Вновь и еще сильнее прогремел гром ударов мечей по щитам. Майларθ подошел к Гвинмарху, и когда тот сошел наземь, взял его за руку и провел на царский балкон. Там он взял у него щит, копье и меч и велел преклонить колено. Затем подал меч матери, а та передала его Арианклин. Царевна, глядя блестящими глазами прямо в глаза юноши, легко коснулась им его плеча и произнесла низким, мелодичным, чуть хрипловатым, почти совсем еще детским голосом:
– Гвинмарх, сын Бианмарха, отныне ты наш и твое место во вратах нашего дома. клянешься ли ты всегда быть верным ему до самой последней минуты, отпущенной тебе Небом быть на земле?
– Клянусь! – отвечал тот взволнованно и четко.
– Прими же оружие, которое мы вручаем тебе ныне во имя этой верности, ихелур Гвинмарх. Мы жалуем тебя этим титулом отныне и на веки веков.
– И надеемся, – прибавила царица с лаковою улыбкой, – отпраздновать твое посвящение вместе с победой над драконом после твоего возвращения.

Час спустя отряд уже выходил из ворот Хривайна. Несколько миль они ехали вдоль Внешних стен по темно-красным гранитным плитам, таким же , как и на главной улице. Потом дорога их свернула на юго-запад, в сторону лесов, черневших на горизонте, в которых терялось горное ущелье, ведущее к Каэр-Селив, и они выслали вперед разъезд. По мере того, как они приближались к лесу, все более длинная тень от него протягивалась на дорогу. Хотя разъезды доносили о том, что вокруг все спокойно и нигде невидно никаких следов змея, кони под уздою ступали осторожно, а черты лица Эвнисиена оставались по-прежнему напряженными.
В лесу по веткам бродил легкий ветер, играя с плотною резною листвой дубов, отважно шурша в орешнике. Дорога шла через лес упорно, не теряя искомой цели, не стесняясь густыми зарослями, попадавшимися ей навстречу, и дикие звери, видимо, смутившись от такой решимости и настойчивости, старались держаться подальше от нее, и только самые любопытные – зайцы или белки – иногда выходили к ней. Несмотря на это, вступив в лес, царевич удвоил разъезды, и несколько раз в них отправлялся и Гвинмарх вместе с опытными воинами, не раз проехавшими здесь по самым дальним закоулкам самыми неразличимыми тропами. Но лес тоже знал их и видимо, поэтому на все их поиски отзывался равнодушным молчанием, беззаботным шепотом ветра и сгущающейся темнотою.
Небо, на котором за дубами не было видно солнца, побледнело и уже начало темнеть, когда они сделали привал. Отсюда начиналось горы, и деревья разступались над морем, и всадники могли видеть крайнюю башню Хривайна. На ней, к их тревожному изумлению, затрепетал, отражаясь блесками в темно-синей воде, оранжевый лепесток.
– Маяк Бедствия, Государь, – воскликнул воин, заметивший его первым, – Что еще за напасть?
– Я должен сам это узнать, – отвечал Майларθ, – Эвнисиен, нам надо разделиться. Я с половиной отряда возвращаюсь в Город, а ты продолжишь намеченный путь. Передохнем два часа, а потом бросаем жребий, кому с кем ехать.
Гвинмарх глядел на него не сводя глаз, удивляясь его зрелой решимости и разсудительности. Самому ему выпал последний жребий возвращаться с царевичем. Но когда оба отряда уже построились, чтобы скакать в разныя стороны, оттуда, откуда они шли, раздался быстрый топот копы, и из за деревьев показался всадник на вороном коне. Темно-оранжевый цвет его плаща был уже почти неразличим в сумерках; вскинув правую руку, он выкрикнул:
– Диврдви и Дом Кимри!
Затем из седельной сумки он достал свиток с печатью и спрыгнув с коня, протянул его царевичу со словами:
– Государь, тебе послание от царицы.
Царевич скоро пробежал его глазами.
– Проклятая тварь! – воскликнул он, – Пока мы шли сюда, он пробрался в Хривайн и унес мою сестру!

Глава 4. Лламхидиддъ, сынъ Эога Коха

–Разсказывай, куда полетел змей из Города, – велел царевич гонцу, – он должен быть еще где то совсем рядом.
– Государь, он умчался на восток, и господин Хентан сказал – на Инис-Видрин.
– Инис-Видрин! Ну конечно же! – точно нежданный гром разразился Эвнисиен, – Где же еще этой гадине угнездиться!
– Однако для гадины она весьма сообразительна, – ответил Майларθ, – а мы не знаем, что она еще задумала. И времени мало, друзья!
Гвинмарх ощутил вдруг странную тяжесть, словно ночная тьма, сгущаясь, исказила лица стоявших вокруг людей и обнажила в них все тягостное и безобразное, чего они боятся сами в себе; и даже воздух сделался каким то вязким и липким от звуков этих слов «Инис-Видрин». Словно безчисленныя липкия нити вдруг оплели лес, незримо протянувшись между деревьями. Государь отчего то пристально взглянул на Гвинмарха и велел зажечь факела. При этом алом свете, отвратившем их от напряженного вглядывания в темную и безликую маску, безмолвным пугалом возникшую было перед ними, кимрайг, после небольшого совещания, решили днем и ночью скакать на восток, к городу Кесиг-Вор.

Это решение было неизбежно, ибо на несколько лиг в обе стороны по берегу моря от Инис-Видрин не было иных поселений. Люди старались держаться как можно подальше от этого острова, и не помнили даже, кто и когда дал ему это имя. Считалось, что так еще на своем языке называли его люди народа, жившие здесь до прихода кимрайг, но их, хоть и называли Тилуит Тег, Дивным Родом, вспоминать в разговорах не любили. Как не любили и плавать близ острова, несмотря на его красоту, и не знали человека, кто бы когда либо побывал на нем.
Голой скалой, гладкой и изжелта-белой, точно ломоть овечьего сыра, поднимался он из воды, всегда такой же бирюзово-гладкой и невозмутимой. Оттого, как считали, и шло его название – «Стеклянный Остров». Ни травинки не росло на нем, ни клочка почвы не нанесли на него ветра за столетия и ни одна тропа не вела от воды к его вершине. И только ровно посредине между водой и вершиной с южной стороны острова в белой скале зияла черная пещера, будто пустая глазница, неотрывно устремленная на людския занятия, и у людей под страшным запретом было отвечать на этот слепой взгляд. Даже имени для нея не имелось в языке здешнего народа, и разговоры о ней были изгнаны напрочь из людского обихода, ибо все знали, что стоит только взглянуть в эту бездну, и она поглотит человека, утянет его к себе мечтами о несметных колдовских сокровищах, оставленных в ней Дивным Родом. И многие уходили, и смерть их была беззвучна и не оставляла по себе следов ни на белом камне Стеклянного острова, ни на всегда безмятежной воде вокруг него, и в конце концов, исчезли они, словно никогда не были на свете и из бесед жителей Кесиг-Вор.
Сам город возник здесь несколько столетий назад по желанию Ллаудега, младшего сына Пенхелига. Царевич больше всего любил ловить рыбу в открытом море и набрал целый флот, который и назвал Морскими Кобылицами, Кесиг-Вор, так изящны, быстры и проворны были его корабли. В честь этих кораблей Ллаудег и дал имя городу, построенному им в заливе, в котором неделю без продыху ловил осетровых. Залив этот, глубокий, округлый, оказался еще и с пресной водой. Изобилие осетров, белуг и стерлядей, а также иной пресноводной снеди в нем не скудело, и рыбаки, потомки команд Морских кобылиц, жили здесь богатея из поколения в поколение. С самого начала этот город отошел в удел Ллаудега и его рода, но уже при его сыне Эоге Хене горожане сами выбирали городского старшину, а царевич лишь торжественно утверждал его в этой должности, за что получал от жителей пошлину. Так и рос город Кесиг-Вор в процветании, но я сторону Стеклянного острова рыбаки никогда не плавали.

Кони под преследователями дракона были приучены скакать и днем и ночью, и почуяв, что их седоки вновь набрались бодрости, шли уверенно и ровно. Скоро лес закончился, начался торговый Рыбный Тракт, ведший прямо в Кесиг-Вор, и они поскакали бодрым галопом. Майларθ и его стража, казалось, совсем забыли о страхе Стеклянного острова, а Гвинмарх, вовсе о них не знавший, гнал своего Серого смелее всех. Желтая новая луна легко летела все выше и выше над дорогой, над всадниками, омывая их нежным жемчужным сиянием, словно холодною бодрящею водой. Скакали молча, не говоря между собою ни слова, и Гвинмарху казалось, что это лунный свет отнял у них дар слова, дав взамен чуткость, зоркость и гибкую упругость мышц, словно у больших диких кошек. Луна точно бы безпрерывно следила за тем самым взглядом, который он встречал в глазах Кадди у входа в Храм, а после – в ложе Большого Ристалища, а в стуке копыт до него доносился вновь ритм, слышанный им далеко-далеко от границ Хрума.

Небо еще не начало белеть, когда перед ними смутною горой выступила тень. Кони шли все так же, не подавая признаков усталости, меж тем как эта тень обретала все более четкия очертания, делаясь все выше и шире. И не успел еще месяц скрыться за горизонтом, как Майларθ и стражники подъезжали к воротам Кесиг-Вор.
Царевич велел протрубить фамильный сигнал государей Кимри, тотчасже в башнях вспыхнули огни, и в ответ раздался точно такой же серебристый сигнал, а за ним – еще один. В холодном предутреннем мраке царские сигналы гордо и торжественно понеслись от земли ввысь, точно двойной клич пробуждения нового дня к новой жизни, а вторая мелодия отвечала им протяжно и раздумчиво, словно бы на лесной дороге стена деревьев вдруг разступилась, а за ней в лучах луны открылась медленная широкая река между ровных берегов. Затем загремели, открываясь, ворота, и навстречу царевичу с свитой выбежал караульный отряд, а за ним выехала колесница, запряженная парой гнедых. В ней, рядом с возницей стояли двое: один, высокий, светловолосый, с длинными усами, в темно-синем плаще, стальном панцире и с тусклой медной гривной на шее; другой же, совсем еще юный воин, держал над его головой шест с медною фигурой лиса. Не доезжая шагов пятнадцати до государя, колесница остановилась, оба воина сошли наземь и преклонили перед ним колено со словами: «Диврдви и Дом Кимри!»; и этот клич повторили караульщики, ударяя древками копий о каменныя плиты тракта. Майларθ вскинул руку, отвечая на приветствие:
– Кесиг-Вор приветствует тебя, Государь-царевич! Я Кадноди, сын Диведуста, начальник караула, а наш владетельный князь Лламхидидд, сын Эога Коха, городской старшина Брох, сын Тару, вместе со всеми иными властями, будут здесь через несколько минут. Я уже послал оповестить их.
– Привет тебе, Кадноди, сын Диведуста, и вам воины Кесиг-Вор, – отвечал Майларθ, и не успел он окончить слово, как с сонных улиц города донесся грохот колесничных колес, и вскоре, одна за другой из ворот выкатились четыре колесницы в сопровождении большого конного отряда на серых конях. Впереди, в окружении десяти юных всадников в дорогих доспехах, пара белоснежных кобылиц везла колесницу, обитую серебром и латунью, в которой стояли высокий, широкоплечий старик в плаще малинового цвета, только-только различимого в наступающем робком свете, с капюшоном, с серебряной витой гривной на шее, и его оруженосец, весь в белом, с узкой малиновой каймой на плаще, с серебряным дельфином на шесте; так же в белом, только без каймы, были знаменосцы на всех остальных колесницах, и в одинаковых черных кожаных куртках были все возницы шею старшего из всадников у колесницы, очень похожего на старика украшала точно такая же витая гривна, только оканчивалась она не головами дельфинов, а оскаленными тигриными пастями.
На шесте над второй колесницей, запряженной парой гнедых, сидел латунный барсук. Ехавший под ним был тоже немолод, но все же моложе первого, не столь сед, – волосы его и впрямь напоминали барсучью шерсть, – ниже ростом и дороднее, в черном плаще с широкой малиновой полосой у края, с гривной с гладкими округлыми концами. Конная свита вокруг него состояла из восьми человек, тоже на серых конях, в таких же дорогих панцирях.
Следующая колесница с соловой упряжью, под бронзовым архаром, вставшем на дыбы на конце шеста, несла крепкого испытанного воина, в круглом шлеме с золоченными закрученными рогами по бокам, в кроваво-коричневом плотном плаще, тоже с широкой каймой, под которым блестел серебристо-белый панцирь.
Последним на колеснице с разномастной упряжкой – правый конь был серый, левый бурый – ехал под бронзовою щукой человек, похожий на предыдущего как родной брат, в бирюзовом плаще, с все такою же широкою малиновою каймой, с каждой минутой все более отчетливою и яркою.
Никого из них, кроме старика на первой колеснице, князя Лламхидидда и всадника поле него, его сына Дивалги, начальника избранной сотни городского войска, царевич не знал.

Кадноди посторонился, уступая дорогу заблаговременно, и первая из колесниц остановилась в шагах восьми от царевича. Старик, сойдя наземь, глубоко и с достоинством поклонился ему; все прочие, кроме возниц, также сошли с колесниц, но преклонили перед ним колено. Также соскочил с коня и опустился на одно колено начальник над всадниками.
– Диврдви и Дом Кимри! – глубоким, но молодым голосом громко воскликнул старик, – Город моих отцов Кесиг-Вор, я, Лламхидидд, сын Эога Роха и потомок славного Ллаудега, сына Пенхелига, мой сын Ллау и с нами старшие чины городского правления славим тебя у наших врат, мой державный родич!. Позволь представить их тебе.
Майларθ кивнул, чувствуя, как с наступающим днем в нем растет усталость. Лламхидидд меж тем говорил, и тот, кого он называл по имени, подходил и, преклонив колено, кланялся царевичу вместе со своим знаменосцем. Первым был назван Брох, сын Тару, городской старшина, за ним – воин в шлеме с бараньими рогами, Хурдд, сын Аннибиннола, старший воевода города, и его брат Пенхвиад, вождь флота Кесиг-Вор, в бирюзовом плаще.
– А теперь, державный родич, город ждет тебя в своих стенах.
Майларθ кивнул еще раз, все поднялись на колесницы и в седла, трубы еще раз протрубили царский сигнал и сигнал городской, и процессия во главе с Ламхидиддом и наследником двинулась в ворота под уже совсем почти белым небом.

– Прости, державный родич, что я не виду тебя сейчас на пир, – говорил Лламхидидд меж тем, как их поезд поднимался по быстро пробуждающимся улицам к княжескому дому, стоявшему над самым морем, – но твой приезд явился полною для нас неожиданностью. Однако, ты сейчас отдохнешь, а когда проснешься вместе с твоими стражниками, у нас все будет готово. Что же привело тебя к нам столь стремительно?
– Увы, родич, нам сейчас не до пиров и не до отдыха. Беда, великая напасть гонит нас из Хривайна, и нет у нас времени, мы должны мчаться за нею.
И Майларθ, борясь изо всех сил со все плотнее вяжущим его утомлением, поведал князю о появлении дракона и о похищении Кадди.
Выслушав его, Лламхидидд ответил:
– Дракона мы не видели, лишь какой то огненный шар пролетел вчера, как начал сгущаться вечер, к Инис-Видрин. Но что бы там ни было, тебе, да и твоим стражникам просто необходимо отдохнуть хоть несколько часов. И не спорь со мною: иначе вы и полмили не проедете.

Глава 5. Инисъ-Видринъ

Гвинмарх проснулся от сильного шума ветра за окном. Чутье воина мгновенно одолело забытье, наведенное усталостью, вернуло в память все, бывшее накануне и подсказало, что пока он спал, уже, должно быть, миновал полдень. Окно, однако, заслоняла тьма, точно ярко-черный как уголь занавес, плавно трепетавший от бурных, но равномерных порывов, и тонкие зубчатые швы пробегали по этой черной поверхности однообразным рисунком. Приглядевшись к этому рисунку, юноша понял, что это маховыя перья, но невероятной величины: каждое из них было длиннее его руки от плеча до конца ногтя; а сам занавес был крылом, и не оно колыхалось от вихрей, а вихри вздымались от его взмахов.
Затем в окне показалась орлиная голова. Молочно-белая, не меньше головы теленка, с клювом, будто выкованным из булата, с алыми, полными живого огня глазами, которые смотрели на юного воина, как бы чего то ожидая от него. Булатная тяжесть клюва подсказала Гвинмарху, что делать. Он оделся в доспехи, подвесил на пояс меч и колчан, за спину – лук, на левую руку – круглый легкий щит и распахнул окно. Орел, следивший за ним с явным одобрением в глазах, отлетел в сторону и протянул к подоконнику огромное крыло, по которому Гвинмарх, как по упругому мосту перебрался к нему на спину. Когда он уселся, ухватившись за перья шеи, орел взмахнул крыльями и полетел к морю, в сторону Инис-Видрин.
Солнце и в самом деле только что миновало полдень, город, все быстрее и все дальше уходивший из-под крыльев орла, казалось, весь не сводил изумленных глаз с огромной птицы, отлетевшей от княжеского дворца со стражником Государя на спине; и странно было, что среди всего этого ошеломленного возбуждения дворец оставался безжизненно равнодушным, и даже княжеская стража словно была погружена в сон на своих постах. Гвинмарх видел это всего несколько мгновений, а потом так же быстро среди морской глади перед ним показалась белая пирамида, с каждой секундой все больше и больше заполнявшая окоем, заслоняя собою солнце и безоблачное небо. Черное отверстие в ея сверкающей белой грани сразу же даже не делалось в его глазах выше и шире, оно словно затягивало его и орла в непроницаемыя недра скалы. Кровь стучала в виски юноши так, что он боялся упасть и крепче сжимал орлиныя перья.
Но птица не донесла его к пещере, как из нея навстречу ему вылетел дракон. Весь покрытый чешуей бледно-гнилостного цвета, он не уступал размерами орлу, а размахом крыльев, точь-в-точь как у летучей мыши, даже, казалось, превосходил его. Голова его была всего лишь парою длинных челюстей, увенчанных костяным гребнем, под которыми провалами тускнели жутко безцветные глаза; и из этих челюстей вырывался густой черный дым, обжегший Гвинмарха жгучим смрадом. Однако орел, не обращая никакого внимания на этот смрад, поднялся над змеем и ударил его клювом по гребню. Змей рухнул вниз, на скалу и, приземлившись на нее на все четыре лапы, пружиной отлетел опять наверх, уже в тыл птице, пытаясь схватить ее зубами за хвост. Но орел увернулся, а Гвинмарх тем временем успел выхватить меч из ножен. Размахнувшись, он ударил дракона по шее и едва не вывихнул руку и не уронил меч, словно бы он бил по камню, а не по шкуре живого существа. Но дракон все-таки почувствовал удар и рванулся к нему, разинув пасть. Но орел в тот же самый миг резко, камнем, нырнул вниз, к карнизу на стене скалы, за которым открывалась пещера, и юноша отчетливо услышал в орлином клекоте слова на языке, не слышанном им с того дня, как он пересек границу Хрума.
– Эту тварь не одолеть твоим железом, разве что оно попадет ему в глаз или в глотку. Мои клюв и когти сильнее. Беги, спасай царевну.
И орел опустил левое крыло, по которому Гвинмарх соскользнул на карниз, и тотчасже взмыл вверх, целясь клювом в горло дракону. Юноша меж тем не поспешил в пещеру, но снял из за спины лук, стал наблюдать за схваткою крылатых исполинов, выцеливая глаза змея. Сделать это было тем более трудно оттого, что ничем живым они не выделялись на фоне его тела. Как бы быстро не кружился дракон в воздухе, то впиваясь когтями и зубами в крылья и грудь орла, то отскакивая, извиваясь от боли, то нанося своему врагу удары крылья и хвостом, то окутывая его облаками горячего смрада, в его глазах стояла все та же оловянная пустота, и не воспламеняли ее ни злоба, ни ненависть, ни радость от вида крови, текшей по орлиным перьям, ни даже боль от ударов клюва, когтей и крыльев, от которых лопалась его шкура и из трещин в ней сочилась грязно-зеленая слизь. И вдруг, обманным движеньем ускользнув от птицы, змей, разинув пасть, извергавшую клубы черного дыма, устремился на Гвинмарха. В эту открытую пасть и полетела ожидавшая своей минуты стрела и вонзилась в небо по самое оперенье. Дракон на миг застыл на весу, словно со всего размаха налетел на невидимую стену и рухнул, корчась, в прозрачную воду. Волны взметнулись бурлящею горою, накрыли место его падения, и он уже не показался на поверхности; а когда внезапный гнев моря улегся безследно и в светлом небе быстрый ветер разметал дым в тончайшия нити, которыя мгновенно растаяли на солнце, ничто вокруг, кроме ран орла, не напоминало о драконе.

Шум в городе и вести о том, что из безмолвного сонного дворца огромная птица унесла одного из стражников царевича побудили старейшину Броха самому явиться к князю. Его колесница с трудом проезжала по улицам, заполненным взволнованным людом; на полпути он столкнулся с разъездом княжеской стражи, начальник которого приветствовал его, не сходя с коня:
– Мы посланы за тобою от князя, славный Брох, сын Тару. Властители созывают срочный совет, на который позваны также все первыя лица Кесиг-Вор.
И в самом деле, перед княжеским домом одновременно с колесницей Броха остановилась колесница первого воеводы. Сам дворец, темно-красная гранитная башня в три этажа, все еще казался совершенно безмятежным на фоне бледного послеполуденного неба, но внутри царила буря возбуждения, неслышная за толстыми стенами. Отряд царевича в полной готовности был собран в большой караульной на первом этаже, ожидая только приказа, чтобы сорваться и лететь вслед за таинственною птицей. Здесь же Брох и Хурдд застали княжича Ллау, в боевом снаряжении, а через минуту к ним присоединился и Пенхвиад. Бледный от волнения княжич приветствовал их, и они вчетвером поднялись в зал совета на второй этаж.
Там были только Майларθ, Лламхидидд и Эвнисиен. Царевич, казалось, только что сошел с коня, точно и не спал вовсе, и таким же невозмутимым, как несколько часов назад, при встрече у ворот, оставался князь. Он и одет был в тот же самый малиновый плащ с капюшоном, до пят закрывавший всю его фигуру. Словом, нигде и ни в чем не замечалось того сонного оцепенения, погруженным в которое все еще виделся дворец снаружи. Когда с дозволения царевича правители города уселись за овальный стол из темно-зеленого мрамора, Эвнисиен кратко и четко объяснил, что привело царский отряд в Кесиг-Вор, а затем Ллау, как начальник княжеской стражи, разсказал об исчезновении Гвинмарха.
– Черная сила по-прежнему играет с нами, – горячо и горько произнес царевич, – сперва моя сестра, а потом Гвинмарх! Сначала нам отводили глаза разграблением Каэр-Селив, а теперь усыпили нас. В третий раз – мой черед ходить, черед моей мести!
– Дозволь мне вымолвить слово, Государь, – озабоченно поклонился ему Брох, – насколько я понял из услышанного, случилось то, чего мы все всегда опасались. Мы знали о таинственных существах, оставленных Дивным Родом на Стеклянном Острове, но все это время оне дремали и поражали лишь тех, кто попадал на Остров. Ныне, видимо, пришел срок им проснуться и выйти наружу.
– Да, – нахмурившись, сказал Пенхвиад, – долгие годы мы прожили рядом с колдовскими силами и ничего не знаем о них, потому что жили, отвернувшись от их логова. А те, кто пытался проникнуть в него, погибали по одиночке.
– Кто бы и что это ни было, – воскликнул Майларθ, – никому не позволено играть с Домом Кимри как со слепым щенком. Я сам спасу сестру и друга, как того требует мой долг!
– Прости, Государь, – возразил Лламхидидд, и голос его прозвучал словно тяжелый валун, с большой высоты сброшенный в море, – но мой долг, долг перед Государыней и перед всем народом Кимрайг, требует удержать тебя от этого.
– Тем более, – опять вставил быстрое слово Брох, – что, сдается мне, нечисть скоро сама нападет на нас. По-соседски, так сказать.
– Возможно, ты и прав, славный Брох, – ответил князь, – но с точностью нам это, как верно говорил наш флотоводец, неведомо. И сидеть и ждать этого мы тоже не можем. Поэтому сейчас мои стражники уже наблюдают за Инис-Видрин с крыши моего дома, а вам, славные Хурдд и Пенхвиад, я поручаю немедленно собрать большой отряд из двух частей. Первая часть уйдет вперед к Острову, окружит его и будет наблюдать за ним вблизи, постоянно посылая сведения второй части, в которой, родич, будут твои и мои воины, и которую мы поведем вместе. Я тоже из Дома Кимри, и мне тоже брошено оскорбление: я спал вместо того, чтобы защищать город моих отцов! Позволяешь ли ты военачальникам Кесиг-Вор исполнять мой приказ?
Лицо Майларθа из напряженного от гнева сделалось спокойным и уверенным:
– Я благодарю тебя, родич! Диврдви и Дом Кимри! И мы посмотрим, кто на нас! – почти пропел он, положив руку на рукоять меча.
– Диврдви и Дом Кимри! – гордо отозвались князь с сыном, Эвнисиен и братья, сыновья Аннибиннола.
– Ты же, славный Брох, – обратился Лламхидидд к ошеломленному старейшине, – помоги воеводе и собери как можно скорее городское ополчение для обороны города, а также все припасы, какие только могут потребоваться для ея несения, опять же как можно скорее, но без ненужной суматохи. Мою должность в мое отсутствие будет исполнять мой сын Ллау. Еще раз спрошу тебя, Государь, дозволяешь ли ты, чтобы народ Кесиг-Вор признал его князем, если я не вернусь?
Царевич кивнул, Лламхидидд хлопнул в ладони, и воин в белом плаще с малиною полосой внес в зал совета шест с серебряным дельфином.
– Да будет воля народа Кесиг-Вор едина с волей Дома Кимри, – произнес Майларθ ритуальную фразу и коснулся мечом плеча Ллау, вставшего пред ним на колено. Затем старик с сыном обменялись шейными гривнами, а потом заговорил Эвнисиен.
– Государи мои, дозвольте мне поделиться одним соображением.
Царевич еще раз кивнул, и начальник его телохранителей продолжил:
– Государи мои и славные господа Кесиг-Вор, в бытность мою в Арайле во время Совместной Войны, я слышал об огромной птице вроде той, что, как поведал нам светлый княжич, унесла Гвинмарха. Как говорят там, она охраняет род Хростама, первого из воинов Арайла и почитается в нем как у нас Диврдви. Они носят ея изображение на своем родовом знамени. Гвинмарх, по его словам, родился и вырос в Арайле, по моим заметам он наполовину арайлец. Государыня царевна также явилась к нам из Арайла. так что я думаю, эта птица нам не враг, а напротив, союзник.
– Твои слова умножают в нас надежду, славный Эвнисиен, – пылко сказал Ллау, – Да будут оне угодны Диврдви и теням Придайна, Кимри и Арайла!
Майларθ пристально поглядел в глаза своему главному телохранителю, словно тот натолкнул его на неожиданную мысль. В этот миг вновь отворилась дверь, и вошел княжеский телохранитель, возбужденный чем то неожиданным.
– Государь Майларθ, позволь сказать, – проговорил он, преодолевая волнение.

Гвинмарх, повесив лук обратно на спину, вошел в пещеру, но едва он это сделал, как створки ея с легким шелестом сошлись за ним, и он оказался в кромешной тьме. Он обернулся и пальцы его нащупали гладкую монолитную плиту без единой трещины. Но уже через пару минут глаза его начали видеть лучше в темноте и опять сняв лук и ощупывая им дорогу как тростью, Гвинмарх пошел вперед.
Судя по эхо гулко отзывавшемуся на его шаги, пещера была просторною и пустою. Гладкий каменный пол до его ногами все время слегка шел под уклон, а своды потолка терялись где то в высоте, откуда то и дело срывались ему навстречу безшумныя тени летучих мышей. Юноша шагал все время прямо, и постепенно эхо стало короче, потому что стены зала подступали к нему все ближе и ближе, образовывая коридор, который через несколько шагов съузившись до полутора локтей, вдруг окончился, и. пальцы протянутой руки ощутили неподдающийся холодный металл Ударами меча Гвинмарх высек искры из каменной стены и, подпалил оперение одной из стрел. Алый огонек высветил блестящую черную плиту, поднимавшуюся до самого свода, на высоту в три человеческих роста. Нигде на ней не было видно ни малейшего отверстия, и как он ни толкал ее плечом, она не поддавалась. Он повернул обратно и, выйдя из коридора, вдруг услышал легкие, чуть весомые крадущиеся шаги где то справа от себя Они то скользили, удаляясь от него, то замирали, то снова тихо-тихо, робко повторялись дважды или трижды и потом вновь останавливались, словно кто то неуверенно в темноте разучивал без музыки новый танец. И вслушиваясь в ритм этих звуков, то угасающих, то воскресающих вновь, он чувствовал, как сердце отзывается ему и на уста сама собою просится песня, на древнем языке, который он только что услышал во время битвы с драконом, – древняя песня, в которой перечисляются самыя первыя горы на Земле. Когда же песня от названий гор перешла к именам героев, бившихся за Славу Царей, совсем рядом ее подхватил еще один голос. Голос был девичий, низкий, грудной, будто не очень уверенный в себе. Спев одну строфу, голос спросил все на том же языке:
– Ко ахи? «Кто ты?»
Юноша обратил стрелу-факел в ту сторону, откуда звучал голос, и увидел бледное лицо царевны с огромными глазами, очерченными густыми тенями.
– Арья ахми, Арьянам пуθро. Ат тувам? – ответил царский стражник, – «Я – Арий, сын Ариев. А ты?»
– Мое имя Сребробедрая, но здесь меня чаще зовут Кошкою Спет. Как твое имя, Арий?
– Белый Конь, сын Быстрого Коня. Я пришел за тобой, дракон убит и твой дом ждет тебя.
– И я ждала тебя, светлый воин, – прошептала царевна, и ея горячая рука легла на ладонь Гвинмарха, и уста потянулись за руками и нашли друг друга и слились в долгом поцелуе. Пламя, родившееся от соприкосновения губ, быстрым потоком обожгло и омыло их сердца, истребляя в их глубине все, что еще оставалось в них от недоверия друг к другу.

Глава 6. Кошка Ди и Бѣлый Конь

Но и получив позволение, стражник заговорил не тотчасже, пока устремленные на него взгляды не сделались жгучими от напряжения, и тогда наконец, выпалил:
– Государь, Инис-Видрин уплывает!
Царевич перевел вопросительный взгляд с телохранителя на Лламхидидда и снова на телохранителя. Тот продолжил уже уверенней:
– Да, это так. Я в здравом уме и готов поклясться в этом чем угодно. Когда мы поднялись по твоему приказу, светлый княже, наблюдать за островом, мы увидели над ним яростную битву. Большая черная птица, та, что, по описаниям, унесла твоего стражника, Государь, билась с какою то серою тварью, похожей на огромную костлявую летучую мышь, извергавшую потоки черного пара. За этим паром и их крыльями человеческой фигуры было не разглядеть, и трудно было бы угадать, кто победит, как вдруг дракон упал в воду и больше не всплыл. Человек мелькнул у пещеры в скале и скрылся в ней, и тутже ея отверстие исчезло, точно над пустою глазницей опустилось веко. Это казалось невероятным, но это видели все мы. Птица села на скалу там, где была пещера, и принялась бить ее клювом и крыльями, потом то поднималась над островом, что то высматривая, то снова долбила скалу, но все было безполезно. А затем мы увидели, как остров медленно смещается вдаль по воде, точно брошенная лодка. Это также видели мы все, владыки… Он уходит на северо-восток.
– А птица? – спросил Майларθ.
– Птица какое то время оставалась на острове. Она была еще там, когда я побежал доложить вам.
– Чтож, тогда поход общими силами отменяется, – решил тотчасже Государь, – Родич, возьми с собою только тех, кто готов идти немедленно. Нам потребуются также и корабли, которые уже готовы к отплытию. Однако городское войско также должно быть собрано в ожидании нашего возвращения.

Когда две дружины с поднятыми знаменами построились во дворе, в ворота дворца въехала еще одна колесница, запряженная игреневою тройкой. Ею правил высокий старик, голова и борода которого представляли собою густую смесь длинных седых и черных волос. Только лоб его и темя были выбриты, и по этому, как и по одежде его, - длинному и просторному белому плащу, – нетрудно было догадаться о том, что это пророк.
– Вот кого нам не хватало! – обрадовался Лламхидидд, – Мадалх, сын Эмраллта, родич, пророк нашего города!
– Привет тебе, Мадалх, сын Эмраллта! Твое отсутствие ведь не помешало тебе узнать, что тут произошло и ничто не воспретит тебе подать нам нужный совет?
– Привет и тебе, Великий Государь, с дружиной твоей! И вам привет, хранители Кесиг-Вор! – отвечал пророк, но в этот момент огромная черная тень пронеслась над их головами, заслоняя собою солнечный свет. Никто не успел заметить, как она появилась с северо-востока, когда она пролетела дальше, в сторону столицы. А там, откуда она пришла, уже не было прежней белой скалистой громады, и только схожия с ней очертания виднелись гораздо дальше, уменьшенныя чуть и не вдвое.
– Не теряйте времени! – воскликнул Мадалх, – спешите за птицей!

Пол внезапно покачнулся под ногами Гвинмарха и Арианклин и поплыл вперед, увлекая за собою стены, и с высоты, окутанной мраком, полетели камни и летучия мыши. Стражник и царевна, однако, устояли на ногах, не выпуская рук друг друга.
– Не бойся! – твердо произнес юноша, глядя в глаза царевны, – Нам надо выбираться отсюда.
– Да, но путь назад закрыт. Выход из пещеры уже не одолеть. Идем, – и Кадди повлекла его вглубь пещеры. Шли они долго, неоднократно им пришлось обновлять их светильник, зажигая новую стрелу от догорающей, пока, наконец, они не услышали впереди, совсем рядом плеск воды. Гвинмарх отмечал все пройденные залы, рисуя на стенах горящей стрелой кресты; когда же он осветил последнюю стену, отделявшую их от неба и моря, он увидел, что вся она испещрена странными знаками, а посредине ея, на грубо отесанном постаменте, стоит огромный золотой самородок, размерами и формой некое подобие человеческой фигуры, без рук и без лица. И на фигуре, и на постаменте были такие же знаки, среди которых особенною величиной выделялись пять прямых линий, пересекавшихся друг с другом под одним и тем же острым углом то вверх, то вниз.
– Здесь было логово дракона, – сказала Кадди, все так же держа Гвинмарха за руку, – он не трогал меня все это время, он только не выпускал меня отсюда, совсем как чей то сторожевой пес, ждущий своих хозяев.
– Да, тех, кто оставил здесь все это, – отвечал Белый Конь, – и идола и надписи. Похоже, это к ним мы сейчас и плывем по их зову. И чтобы не попасть к ним, я думаю, довольно будет разбить стену.
Но только он произнес эти слова, как его мускулы налились странною пустотою тяжелее свинца и камня и на веки его легла тусклая и холодная пелена, за которою все изменилось. Он упал к подножию идола и словно уснул, и все сном его была эта пещера, и царевна, и сам он. Теперь он уже не нуждался в светильне, чтобы видеть вокруг. Надписи на стене обрели смысл, который он теперь понимал, но знал, что, прочитай он написанное вслух – и его сердце разорвется и так будет всегда. Сквозь тусклый блеск золота он видел мужское лицо, которое можно было бы назвать притягательным, если бы ни нечто отвратительное и жуткое в его пропорциях. Глаза его были закрыты, и все же Гвинмарх чувствовал, что за опущенными веками они самодовольны и безпощадны. Тонкия безцветныя губы тоже были сомкнуты, но еле заметно шевелились, и, словно слыша их шепот, из дальних углов пещеры выползали паутинныя тени - все, что осталось от людей, пропавших на Инис-Видрин. Медленно оне окружали лежащего, не сводя с него глаз того же мертвенно бледного цвета, какими были глаза убитого дракона
Самая большая перемена произошла с царевной. Ея волосы сделались огненно-алыми, и от них исходило легкое сияние, отражавшееся яркими искрами в ея глазах, которые из синих стали зелеными. Ея серебристо-белое платье сменили просторный плащ из черной кожи, подпоясанный широким кожаным поясом с большою серебряною пряжкой, и высокие облегающие сапоги до колен, а на пальцах правой руки заблестели в перстнях камни, которых он не замечал до этого, – сапфир и изумруд на указательном и аквамарин и аметист на среднем и безымянном. И эти руки были устремлены к идолу в грозном, яростном и в то же время плавном танце, а с уст ея изливалась все та же песня, только звучала она сейчас не как пароль своего, а как могучее и торжественное заклятие. Разноцветные отблески самоцветов разлетались от ея рук по всей пещере, очищая воздух в ней и отгоняя тени от Гвинмарха, словно падальщиков, а от слов песни рвалась железная сеть, отплетавшая его члены. Он встал, вынул меч, показавшийся ему чужим и невероятно тяжелым, и нанес удар по идолу, прямо в пересечение пяти стрелок на его верхушке.
Идол опрокинулся, расколовшись надвое, и в тотчасже стена за ним затрещала, словно яичная скорлупа. Яркий и одновременно тихий и спокойный солнечный свет хлынул в отверстие пролома, белым пламенем сжигая серые призраки. Волосы Кадди под его лучами вновь стали темно-русыми, а глаза – ярко-синими, черный плащ и сапоги пропали и вновь вернулось белое платье, и только перстни остались на тонких пальцах. Царевна замолчала и обезсиленно и счастливо прижалась к груди юноши.
Остров стоял на месте, уткнувшись в незнакомый берег, сплошь покрытый густым смешанным лесом, а за ним синели пики далеких гор. Пролом в скале Инис-Видрин образовал неровные ступени, по которым Гвинмарх и Кадди осторожно спустились на прибрежный песок. Берег был плоским, и темно-красные стволы сосен подступали почти к самой кромке воды. Прямо от того места, где застыл Стеклянный Остров, между ними уходила старая, плохо различимая в траве тропа. Юноша пересчитал оставшиеся в колчане немногочисленныя стрелы и, взяв за руку царевну, решительно зашагал в лес. Невозмутимое море что то коротко прошептало им вслед.

– Не теряйте времени, – повторил Мадалх, – хотя битвы уже закончены, вам еще много предстоит сделать. Поэтому, князь, не бери с собою много войска, – и отвечая на вопросительный взгляд царевича, разсказал:
– За неделю до твоего прибытия сюда, Государь, нечто обезпокоило меня в наблюдении звезд. Словно какой то вихрь кружился, закрывая звезды на востоке, там, где до Совместной войны стоял Канг, столица Пустынного царств Тура. На следующую ночь этот звездный вихрь начал протягиваться в сторону Хривайна, а через ночь расцвел над столицей тревожным кроваво-желтым цветком, такого цвета иногда бывает полная луна на восходе. Лепестки этого цветка простерлись над всем Кимри, а самый длинный из них коснулся купола Большого дворца и от него, будто обжегшись, потянулся к Инис-Видрин. Той же ночью я покинул город и отправился в свою хижину у моря наблюдать за Островом вблизи и видел, как туда прилетел дракон с царевной, слышал, как ты, Государь, прибыл в Кесиг-Вор, потом видел и большую птицу с твоим стражником на спине, и это зрелище исполнило меня уверенности в счастливом исходе погони. Ибо Эвнисиен сказал правду: эта птица покровительствует благородным арайльцам, будучи послушна высшим силам. И вот теперь она полетела искать Государыню царевну и стражника, пришедшего из Арайла не наобум. Поэтому вам и должно сейчас отправляться вслед ея тени.
– Но, высокий Мадалх, – сказал, поклонившись царевичу, Брох, – надо ли теперь князю покидать город, если угрозы больше нет?
– То, что ему предстоит увидеть, – просто ответил пророк, – касается всего царского дома Кимрайг.

Когда Лламхидидд отобрал в погоню семерых наиболее проверенных телохранителей, царевич, попрощавшись с Мадалхом и с властителями Кесиг-Вор, дал приказ, и обе дружины помчались наперегонки в том направлении, куда унеслась птица. Коня Гвинмарха с пустым седлом также взяли с собою, и Серый, привязанный к коню царевича, мчался вперед словно тоскуя по своему пропавшему седоку. Путь им указывала молва, и вел этот путь лег по широким дорогам и скоро влился в Тракт Шора, названный так в честь восьмого царя из Дома Кимри, который его и проложил несколько сот лет назад от столицы к западной границе через большие и малые города и деревни,. Все вокруг было полно молвою о пролетевшем гиганте. Где то люди пугались и прятались от него, где то даже пытались в него стрелять из луков, где то напротив слушали пророков и верили, что эта птица предвозвещает нечто небывалое и благоприятное для Западного царства и не только для него.
В Хривайн она, однако, не полетела. На развилке между Трактом Шора и дорогою на восток, к границе с Арайлом, где погоня оказалась через десять дней после Кесиг-Вор, посланные вперед разъезды донесли, что она повернула к Ди.

Лесная тропа оказалась весьма неспешною. Она то долго брела между сосен, то, видимо, наскучив этим, увлекалась в разныя стороны, то к березам, то к осинам, то к дубам, где совсем терялась в сухой коричневой листве прошлых годов, то к диким кленам, а иногда убегала на холодный и радостный звон лесного ключа. К вечеру она, наверное, ради последних солнечных лучей, опять вошла в сосновый бор. Места, по которым она проходила, были богаты земляникой и разными грибами – белыми, бурыми подберезовиками, золотистыми лисичками, желто-коричневыми гроздьями опят, разноцветными сыроежками, из которых Кадди и Гвинмарх устроили себе славный обед, когда тропу после полудня занесло на большую поляну в дубовой роще. Грибы не закончились и тут, но уже наступало время думать о ночлеге. Между тем ни с какой стороны леса не виделось и намека на его окончание или хотя бы какое человеческое пристанище, вроде хижины дровосека или углежога.
Наконец юноша заметил невдалеке от тропы большой холм, одна сторона которого была словно вырезана неким исполинским ножом и прикрыта корнями старой крепкой сосны, росшей на нем.
– Вот, Государыня, единственное, что и может послужить нам убежищем на эту ночь. Прости, но солнце уже почти село, и итти дальше нельзя.
Царевна отвечала легкою улыбкой.
Юноша нарвал травы и устроил под корнями подстилку, они развели костер, пожарили грибов и долго еще сидели на траве под холмом, пока совсем не стемнело.
– Знаешь, Белый Конь, – сказала она, глядя в ясное темно-синее и безлунное небо, – я уже ведь говорила тебе, что ждала тебя и видела тебя во сне. А сейчас, чем дальше мы идем по этому лесу, тем больше он кажется мне отчего то знакомым. Я так и вижу, что за ним протекает спокойная и широкая река, а за ней лежит огромная страна, в которой есть высокия горы и большие города с прекрасными садами, дворцами и храмами… и я не знаю, откуда это… Хотя нет, о стране под названием Арайл, твоей стране, я много слышала от своих близких, но сейчас все это я точно когда то видела сама и не понимаю…
– Да, Сребробедрая! – горячо отвечал юноша, – да, есть в той стране и прекрасные сады, и богатые города и дивные древние храмы, и в них почитают в священном огне память великих героев теми же древними словами, что пришли тебе на уста в пещере на Стеклянном острове. Ибо ты – из их рода, Сребробедрая.
– А ты? – прошептала царевна.
– И я тоже. Хочешь, я завтра разскажу тебе и о себе и о том, что там, за рекой?
– Хочу. А почему не сегодня?
– Сегодня ты устала и тебе нужно спать. Ложись и да охранит нас в эту ночь мой меч, который я кладу между нами!

Утром, когда она проснулась, легко открыв глаза навстречу ярким солнечным лучам, Гвинмарх уже набрал где то воды и развел костер.
– С добрым утром, царевна, – весело приветствовал он ее, – Как тебе спалось? Что снилось, может быть?
– Ничего не снилось. Совсем ничего. Но все равно спалось прекрасно.
– Тогда умывайся и будем завтракать. Грибы вот-вот подойдут.
– Давай скорее! Ты знаешь, я никогда еще не ела таких вкусных грибов! Когда я стану царицей Арайла, их мне будешь готовить только ты, – и Кадди задорно разсмеялась.
– Конечно, – спокойно и уверенно отвечал он.

Позавтракав, они засыпали костер землей и вернулись на тропу. Та очень скоро нашла еловый бор и, видимо, решив, что здесь она еще не была, свернула между серебристых елей. И здесь Белый Конь начал свой разсказ об истории царей Эранвеже, от древних дней Джамшида, Ажи-Дахаку, Фаридуна и его сыновей. Когда же он завершил разсказ о Совместной войне, глаза царевны пылали тем же пламенем, что и в пещере на Инис-Видрин, и она воскликнула:
– Как это прекрасно! Никогда не слышала ничего более захватывающего! И знаешь, чем более ты говорил, тем больше я узнаю этот лес. Да, это правда! Теперь я точно вспомнила, как я впервые оказалась в нем. Я тогда чуть не утонула в реке Диврдви, но меня спас мой леопард Эвидд, мой лучший друг. Потом я попала в дом перевозчика и жила там несколько дней. А Эвидд жил в этом лесу и по ночам мы с ним играли тут. Да, вот тут, совсем рядом, на этих полянках! И во сне, в том, где ты меня спас, он возвратился, и не один, а с подругой А вон и та самая хижина!
Часть 2. Алеξандра

When the sun goes to bed
That's the time your raise your head
That's your lot in life Lalena
Can't blame you Lalena
Donovan
Lalena

Глава 1. Какъ появился Орликъ

Алиса проснулась окончательно уже в троллейбусе, ощутив, как чей то взгляд рядом справа безжалостно разгоняет, словно сжигает с пристальным вниманием последние, совсем немощные остатки ея дремы. Когда от них не осталось и следа, она бы могла поклясться, что этот взгляд принадлежал мужчине. Отважно обернувшись, Алиса взглянула в ответ.
Он был немного выше ее, широк в плечах и статен, но худ, в серо-голубой, в тон глазам, рубашке свободного покроя с округлым воротом, под которой рельефно выделялись мускулы, и в серых вельветовых джинсах. Узкое лицо без бороды и усов, длинные темно-русые волосы над большим прямым, лбом разделены на прямой пробор и явно зачесаны в хвост, темныя дуги бровей почти до висков, правильный нос. Кожа чистая Лет примерно двадцать пять, ничего нарочито-крутого, но в самих глазах его было что то такое, отчего у Алисы вдруг закружилась голова, словно бы она оказалась на краю бездонной черной пропасти. Ей стало страшно, и не думая, Алиса выскочила из троллейбуса, как раз в эту минуту открывшего двери на остановке.

Ужас был в том, что именно это она видела сегодня ночью во сне.
Сон же был таков. Сначала она, выйдя из дома, оказалась совсем еще засветло в центре города у слияния рек, там, где должен был быть многоэтажный универмаг. Придти сюда ей отчего то просто необходимо было именно в это время, но вместо знакомой бежевой коробки магазина среди тонких деревьев и кустарника на крутом берегу стояли развалины чего то, очень похожего на старинный замок. По треснувшим ступеням под главною стрельчатою аркой через дверной проем без дверей Алиса очутилась в пустом зале с высокими стрельчатыми окнами без стекол, сквозь которыя из неожиданно наступившей ночи торчали голыя ветки кустов, а из огромных дыр в потолке струилось ощущение давно ея первого атласного платья. В дальнем конце зала виднелась еще одна арка, а под ней – обвалившийся лестничный пролет. Вплоть до него из под самых ног Алисы уходила точно такая же бездна, которую она увидела во взгляде незнакомца. Более того, над этою второю аркой лунный свет высветил тот же знак, что висел у него на шее: орел с распростертыми крыльями и хвостом, похожими на дубовые листья.

Остановка, на которой она вылетела из троллейбуса, оказалась, однако, именно той, что ей была нужна.

Полное имя Алисы было Александра, но никто и никогда не называл ее Сашей или Шурой. Так повелось с того дня, как ее принесли из роддома: и папа и мама, и все дедушки и бабушки знали только Алису; и так она представлялась новым знакомым, и ни на что иное не откликалась.
Выросла она к своим шестнадцати годам высокой, стройной, длинноногой и длинношеей. Белая кожа светилась серебристою бледностью, длинные, до плеч, русые, чуть рыжеватые волосы обнимали продолговатый овал лица с высоким и широким лбом. Круглые серо-зеленые глаза, опушенные густыми ресницами, под уверенно прочерченными черными арками бровей большую часть ея жизни с самого рождения сверкали любопытным и уверенным в себе огоньком, и две родинки на правой скуле и одна, покрупнее, справа на шее, казались его маленькими уголечками. Нос был удлиненным с заостренным и вздернутым кончиком, губы - полными, еще совсем по-детски пухлыми, подбородок - упругим. Одевалась Алиса, как правило, в джинсы зимой и летом, которые летом иногда, когда желания солнца в небе совпадали с ея собственными, сменялись цветными недлинными и легкими платьями. Прически любила менять каждые три месяца, если не чаще.

Летние каникулы уже начались, и на занятия у Этарры собирались теперь утром. Этарра была самой молодой и самой красивой преподавательницей с кандидатскою степенью на химфаке местного университета, куда Алиса собиралась поступать через год. Но занимались у нее дома совсем не химией: то, что имя «Этарра» было заимствовано из книги сэра Томаса Мэлори «Смерть Артура» за последние несколько лет выучили все, кто хотя бы раз слышал ея песни. И неважно, читал ли человек эту книгу, – если только увлекался «фэнтези», не слышать песен Этарры он просто не мог, даже если жил на Чукотке. В ея голосе с легким литовским акцентом, звучала та же глубокая сила, что сияла необычным лиловым светом в ея синих глазах, а поэтический дар сочетался в ней с богатыми познаниями Средневековья: иногда ея студентам казалось, что перед ними самый настоящий алхимик. Не хуже химии и алхимии Этарра знала и старинные обряды – праздничные и иные, о которых не говорят каждому встречному-поперечному, прежде всего, конечно литовские. Жила она, естественно, в той старинной части города, где не имелось никаких многоэтажек – ни сталинских, ни «хрущоб», ни более современных, только бревенчатыя избы. Ко всему она была завзятым ролевиком, и не существовало на свете таких препятствий и помех, которыя бы могли помешать ей устраивать игры каждое лето. В этом году Этарре удалось-таки исполнить давнее желание и организовать игру на тему битвы при Синих водах, в 1362 г., в которой Ольгерд, Великий князь Литовский, разбил татар. Только ей было по силам устроить впервые в истории игры по сюжету о котором мало что знали и ея университетские коллеги с истфака.
Алиса впервые участвовала в прошлогодней игре по мотивам поэмы Теннисона «Уход Артура», о последнем бое короля Артура и его неверного сына Мордреда. Тогда она была одной из фрейлин Гвиневеры, которую, естественно, играла сама Этарра. А еще за эти два года она выучила на гитаре все песни Этарры (равно как и многих других менестрелей) и начала теперь осваивать флейту.

Прошла еще неделя, в течение которой каникулы незаметно приобретали черты обыденной действительности. Почти ежедневно Алиса приходила в избу из шоколадного цвета бревен, с резными голубыми наличниками на трех окнах по фасаду, одно из которых украшало апельсинное деревце в большом жестяном ящике из под кипрских оливок. За упражнениями на флейте, приготовлением костюмов и веселыми разговорами обо всем на свете проходили волнительные дни, приближая Главное Событие этого лета – поездку на ролевку.
В один из таких дней Алиса возвращалась от Этарры по набережной Волги, и отчего то вода вдруг привлекла ее к себе. Девушка спустилась за парапет по крутому берегу, поросшему невысокою бледною травой, к ровной как стол реке, в которой отражалось остывающее небо и солнце, устало, но довольно уходящее навстречу молодой ночи. Алиса вынула из бахромчатой джинсовой сумки, что висела у нее на левом плече, флейту и негромко заиграла, импровизируя на темы песен Этарры в путь солнцу. Мелодии, сначала наощупь, затем все более уверенно отыскивая себе дорогу в июньских сумерках, сплетались в жемчужную сеть, простиравшуюся над Волгой и ея притоками, над зелеными шелковистыми купами деревьев между ними, над троллейбусами, похожими на танки первой мiровой войны, над безразличным дребезгом трамваев среди рева и гула автобусов и автомобилей разных возрастов и марок, над людьми, спешившими по делам или просто так бродившими по городу. И вдруг Алиса почувствовала странно знакомое головокружение, и в темнеющей воде рядом с ея собственным отражением появилось еще одно. Появилось и тотчасже пропало, и когда Алиса подняла голову, ни справа, ни слева от нее никого не было, но она отчего то была совершенно уверена в том, что только что вновь видела того самого молодого человека с фигуркой орла на шее.

А ночью ей снова привиделся необычный сон. В нем, выйдя из дома, она ощутила в плечах силу, которой умела владеть когда то, еще совсем так недавно, - плыть по воздуху легче и уверенней, чем по воде. Небо было безоблачным и прозрачным, и все вокруг Алиса видела ясно и четко. Внизу среди заснеженных елей железная дорога тянулась на северо-запад от города, в сторону деревни, в которой жила Алисина бабушка по матери.
Вдруг из за деревьев вышли вооруженные люди в темно-зеленой защитной форме. Они двигались на город плотными ровными колоннами и кроме автоматов Калашникова почему то на поясах у них висели кривыя сабли. Вслед за пехотой показались всадники, гораздо более многочисленные, на невысоких коренастых конях, под алыми знаменами с изображением ощерившегося зеленого дракона. Даже с высоты Алиса отчетливо видела их изжелта-смуглыя скуластыя лица с узкими, словно застывшими в ярости глазами. Главный их предводитель не показывался ей, но она непрерывно ощущала на себе чей то тяжелый напряженный взгляд, словно бы прикованный к ней чугунною цепью и тянувший ее все ниже и ниже к земле. Когда она, совсем обезсилев, уже готова была рухнуть под копыта коней, со стороны бабушкиной деревни вдруг началась стрельба, а потом ухнула пушка, и снаряд разорвался в самой гуще всадников.
Затем раздалось пение. Пели стройные мужские голоса оттуда, откуда велся огонь. Песня звучала торжественно, плавно, в точном и чеканном ритме, но слов Алиса не разобрала. Пели на каком то непонятном ей языке, который, однако, как и мелодия, казался совсем-совсем знакомым с самого раннего детства, но как она не силилась, так и не сумела вспомнить ни того ни другого. От красоты и мощи этого ритма и непонятных слов, и уверенности, с которой звенели эти голоса, заглушая грохот пальбы, тяжесть, тянувшая Алису к земле, ослабла, и она могла свободно парить среди летящих пуль, снарядов и фонтанов осколков.
Потом показались и те, кто пел. На высоких белых конях быстрым шагом выехали могучие воины в круглых касках со слегка отогнутыми полями, так что спереди над глазами нависал небольшой козырек, а сзади – назатыльник, в длинных серо-голубых шинелях. У каждого на груди под воротником висел латунный полумесяц со все тем же орлом, только черного цвета, и на поясе – длинный прямой кинжал в ножнах, украшенных чеканкой.
С шага они перешли на рысь, и Алиса летела за ними, высоко над конными рядами, разсекая тугия воздушныя струи, словно омываясь в них с ликованием видя, как бегут черноволосые.

Когда она проснулась, в душе ея все изливалась мощною струей радость, а за окном шел первый этим летом дождь. Крупныя светлыя капли с веселым стуком прыгали на окно и жестяной подоконник, спеша обогнать друг друга.
Настроения этот дождь не портил, и Алиса, вооружившись после завтрака большим черным зонтом, отправилась к Этарре. Кроме обычных дел ей сегодня хотелось наконец разобраться с этим таинственным знаком.
Но дождь все-таки напугал тех, кто не собирался на Игру, и поэтому все остальные гораздо дольше обычного засиделись в комнате, служившей библиотекой, в которой между туго набитыми старинными книжными шкафами висели репродукции Рогира ван дер Вейдена и Дэвида Деламара. Говорили только о сценарии Игры, характерах, костюмах, о том месте, где Игра будет происходить. Алиса еле дождалась, когда они уйдут: ей отчего то хотелось разсказать обо всем только Этарре, тем более, что завтра та уезжала в Питер на несколько дней. Но кроме Этарры внимательными слушателями оказались дождь в наступающих сумерках за окном и кот по имени Лео, британец чистых кровей, пепельно-серого окраса, удивительно близкого к цвету волос его хозяйки, слушавший с особым интересом. Едва Алиса начала разсказ, как он запрыгнул к ней на колени и просидел так, не шелохнувшись, все время, пока она говорила. А когда Этарра попросила нарисовать этого орла, кот глядел, не сводя круглых желтых глаз, как Алисина рука движется по бумаге. Рисовала Алиса хорошо, да и орел из снов четко впечатался ей в память.
– Надо же! – удивилась Этарра, разсматривая ея рисунок, – никогда этого не видела. Какое занятное смешение стилей! Нет, вообще то подобныя вариации на византийския темы встречались в раннем Средневековье, особенно в Ирландии и Британии, но вот именно такая мне не попадалась ни разу. Вот смотри!
Она встала, поискала на полках и положила перед Алисой несколько толстых альбомов с блестящими фотографиями. Там были орлы всякого рода: на византийских иконах, костюмах и печатях, франкския фибулы, животныя Апокалипсиса с Британских островов, к которым прибавился том энциклопедии «Миθы народов мiра», открытый на статье «Орел» и еще стопка книг. Но среди всех этих иллюстраций не обнаружилось ни одной, повторявшей рисунок Алисы.
– Так, – сказала Этарра, – давай-ка сделаем вот что. Я в Питере поспрашиваю у своих знакомых историков, а ты пока посиди в нашей областной библиотеке и заодно почитай про Гедиминовичей и древнюю Литву. Ну и в Интернете, само собой, пошарим. Жаль, что этот орел не приснился тебе прошлым летом., - прибавила она с улыбкой и вложила рисунок в сканер, – он бы стал гербом кого нибудь из рыцарей. Может, на следующий год снова затеем игру по какому нибудь фэнтези, вот и пригодится.

Областная библиотека располагалась в величественном старинном здании красного цвета в центре города. Алиса жила неподалеку и, когда Этарра уехала, каждый день, позавтракав, шла в читальный зал. И каждое утро ее до самых дверей библиотеки провожал дождь, то быстрый, сильный и яркий, то задумчивый и медлительный в теплой туманной дымке.
Алисе прежде уже доводилось заниматься в этом читальном зале прошлою осенью и зимой, когда ей, как отличнице по истории и химии, задавали готовить доклады по разным темам. Всегдашний здесь мягкий пепельный полумрак с желтыми огоньками под голубыми прозрачными абажурами нравился ей день ото дня все больше и больше. К тому же она лучше всех в классе знала немецкий, и это ей очень пригодилось теперь, когда пестрый мiр средневековых красок и причудливых образов затягивал ее, маня и захватывая дух неожиданностью своих глубин. Безоглядно смелыя сочетания цветов и оттенков, и столь же безудержно отважныя линии, сходившиеся в немыслимых переплетениях, так что трудно было сказать, что создает узор – цвет или линия, передавались девушке, и она чувствовала себя способной раздвигать перед собою века и тысячелетия как ветви ивы. Не меньшим интересом приковывала ее и история Великого Литовского Княжества. Из скудных строк выходила великая держава от светлого Балтийского моря, знакомого и приятного Алисе с самого раннего детства до неведомого ей Черного, с густыми лесами, богатыми всяким зверьем, таинственными реками и болотами, с южною степью, с деревянными и каменными зáмками, в которых жили, охотились, пировали могучие доблестные витязи в длинных цветных плащах и косматых шапках из медвежьих и волчих шкур: Ольгерд, Кейстут, Витовт, Острожские, Радзивиллы; и Алиса твердо решила по возвращении Этарры просить научить ее литовскому языку.
Интересных книг оказалось немало и в книжной лавке внизу у входа в библиотеку.
В эту неделю Алиса не видела снов: их словно бы вытеснили картины прочитанного. Но однажды, когда она возвращалась из буфета, то увидела у своего места того самого юношу, из за которого и началась вся эта история. Он что то положил на раскрытыя страницы ея книги о войнах императора Ираклия с персами и арабами и, не глядя по сторонам, тотчасже вышел через дверь в другом конце зала.
Ошибиться Алиса не могла: это был именно он. Почти подбежав к своему столу, она обнаружила на странице с разсказом о том, как Ираклий возвратил Истинный Крест Христов в отвоеванный Иерусалим, цепочку с орлом, распростершим крылья, схожия с дубовыми листьями.

Схватив его и книги, Алиса пустилась догонять незнакомца, но и в коридоре, и на главной лестнице того словно и след простыл. Ни в очереди сдававших книги, ни в буфете она его тоже не увидела. Оксана, девушка, проверявшая читательские билеты на главной лестнице, сказала ей, что этот парень вышел три-пять минут назад. Очутившись на улице, Алиса долго вертела головой. Теперь она была совершенно уверена, что узнает этого странного субъекта с полувзгляда в любом месте и при любом освещении, но ни в одном конце улицы его силуэт не обнаружился. Тогда Алиса пошла в Городской парк и битый час бродила там, зажав орла в руке, но и это не помогло, и ей пришлось идти домой.

В своей комнате она наконец разсмотрела свое неожиданное приобретение. Орел лежал в ея руке легкий, небольшой, сантиметра три в высоту и три с половиной в размахе чуть приподнятых крыльев, бронзовый, покрытый черным лаком, - только глаза, раскрытый клюв и лапы выделялись алым, - совершенно неистершимся и без единой царапинки. Необычно закругленные внешние контуры крыльев, тела и хвоста причудливо продолжались внутри, сходясь под неожиданным углом или переплетаясь в сложнейших петлях. Серебряная цепочка, крепившаяся к петелькам на концах крыльев, была, напротив, из простых мелких колечек.
Алиса подошла к зеркалу и надела украшение. Никаких талисманов она от роду не носила, но сейчас орел выглядел на ее груди так, словно бы его создали именно для нее. «Как в горном гнезде, – подумала Алиса, – или как знамя римского легиона на шесте. Я нарекаю тебе имя: Орлик».
И тут руки ея потянулись к флейте: в памяти всплыли ноты, отчего то показавшиеся ей сейчас очень уместными, хотя и не принадлежавшими Этарре. Вслед за аккордами пришли слова:

Ondolinde –
I nyelle orontion ondonen nandeo,
Ellirenna a tira – yareo eleni tasse.
I esse vistanen renello i vanwa na
Surinen ville i quetta ve asto…

Гондолин –
Каменный колокол горной долины.
В небо посмотришь – там звезды былого
Выткали тонким узором забытое имя.
Ветер пригоршней пепла развеял забытое слово....


В эту ночь ей приснилось продолжение последнего сна. Воины в круглых касках и серебристо-голубых шинелях вошли в город, и это наполнило все его улицы, площади, сады и парки невообразимою радостью и энергичным ожиданием. А во главе их на золотисто-рыжем коне был тот самый незнакомый юноша, только теперь в точно такой же каске с полями и серебристо-голубой шинели, с черною лентой на левом рукаве, но без полумесяца на груди, зато с черными квадратиками петлиц с двумя серебряными дубовыми листьями. За ним в роллс-ройсе модели «Серебряный дух», шофером которого был кот Лео, ехала Алиса. Двадцать четыре воина с черными лентами с серебряною каймой на рукавах двумя стройными колоннами, держа карабины на плече, сопровождали Алису твердым чеканным шагом. Серебристый автомобиль и эскорт подвезли ее к областному художественному музею, большому зданию, словно двумя руками в желто-белых перчатках обнимавшее сквер, причем одна из этих перчаток была восемнадцатого века, изысканного стиля рококо, а другая – начала девятнадцатого. Изначально здесь был царский дворец, цари останавливались в нем по пути из одной столицы в другую. Перед нм сейчас стоял воинский караул. Машина остановилась, кот Лео открыл дверцу, караул отдал Алисе честь карабинами, и юноша, спрыгнув с седла, распахнул перед ней двери дворца.
Она вошла в огромный зал, со множеством колон из коричневого и белого мрамора, похожих на строевыя сосны и березы, полный мужчин и женщин в просторных одеждах самых разнообразных цветов и оттенков, прямыми складками спускавшихся почти до каменных плит, устилавших пол. Высоченныя стены зала заканчивались арочными сводами под невероятно большим, как само небо, куполом. Мужчины были с непокрытыми головами, все с бородами, некоторые – в белоснежных плащах с пурпурными квадратами у края, женщины – в накидках, покрывавших голову и плечи. Словно со стороны она увидела сама себя: в длинном шелковом платье цвета сентябрьской травы, разшитом тонким алым зигзагом и пурпурной мантии почти такой же длины и тоже из шелка, с многоцветными аппликациями фигурок людей. Плечи и грудь ей покрывала густая жемчужная сетка с инкрустированными яркими рубинами и изумрудами, а голову тяготила какою то особою приятною тяжестью золотая корона, окаймленная двумя рядами крупных жемчужин, с жемчужными подвесками-струями. Вновь торжественно и громко заиграла та же самая музыка, что и в прошлом сне, и все, обернувшись к Алисе, низко поклонились ей.

Глава 2. Ной Павловичъ Воронинъ

«Ангел смерти совсем не так угрюм, как популярное представление о нем. Он обладает изрядным, даже изысканным чувством юмора и к тому же послушлив нам, как хорошо воспитанный пес. Если кому смерть видится с лицом Николая Валуева, тому он и является в облике Валуева, сестрою милосердия смерть приходит к ждущим ее как избавления, а тех, кто не хочет и думать о смерти, этот ангел может притти вдруг или в безсознательном состоянии».
Эти строки Алиса прочла в чьем то ЖЖ, в который забрела из френд-листа Этарры. Начат этот журнал был совсем недавно, записей в нем значилось немного, но список интересов его автора под ником danila_taures был весьма длинным, там было и «фэнтези», и «менестрели», и «Великое Княжество Литовское» и «литовский язык». Поразмышляв немного о том,, стоит ли и ей зафрендить этого мыслителя, она так и сделала, тем более, что местом жительства был указан совсем рядошний Лихославль. Между тем было уже поздно, почти за полночь, и, совершив зафренд, Алиса вдруг почувствовала, что глаза ея слипаются. Еле-еле хватило сил отключиться, раздеться, и, едва сомкнув веки, она вырубилась. И увидела сон, чего с ней не случалось с самого начала лета.

Ей приснилось, будто поздним вечером она стоит у окна, распахнутого над безбрежным фиолетово-синим морем. Все за окном было морем, и даже небо было как море. Наклонившись над толстым дубовым подоконником, Алиса увидела вдруг себя в воде, в чем мать родила, с одним только Орликом на цепочке на шее, и море отнеслось к этому совершенно равнодушно. Где то вдалеке, она чувствовала, оставался город, а от лиловых волн по ея телу разливалась такая сладость, какая бывает только после дождя в раннем мае. А потом появился берег, сплошь закрытый черною обгорелою стеной. Поверху этой стены шли зубчатыя бойницы, а за ними возвышалась такая же черная башня. И она казалась тоже уверенно знакомой Алисе, так, точно она прожила там много лет и могла наизусть сказать, что находится на каждом этаже этой башни и даже в каждом углу каждой комнаты в ней. А волна между тем все несла и несла ее, точно медузу. Так она подплыла к воротам в стене и увидела в них того самого человека, от которого ей достался Орлик. Алиса больше не встречала его с того самого дня в библиотеке, но сейчас почему то словно даже ждала его увидеть. Он был в черной гимнастерке с белыми выпушками по вороту и обшлагам, с черными погонами с белым просветом, в черных галифе с белым кантом, сапогах и фуражке с белым верхом и черною тульей с бело-черно-оранжевою овальною кокардой. Алиса взглянула ему в глаза, отчетливо услышала, как он сказал: «Żvéris turi urvą, paukštis turi…» и проснулась.

Утро было сереньким, словно бы август всерьез задумался о приближающейся осени. Под безрадостными облаками в зеленых кронах деревьев уже смело проглядывали ярко-желтые листья. Небо все отсырело и посерело, будто подхватило насморк от долгого сидения у холодной речной воды «Так-так», подумала Алиса про свой сон, «Бунина теперь по-литовски читаем? И нельзя было просто – «У зверя есть гнездо, у птицы есть нора»?..» И память ея как то очень кстати высветила недавно прочитанный в Интернете литовский перевод из Гумилева. «Ах, когда ж и я увижу море то?», спросила себя она вслед ему, «Хорошо бы на следующее лето, уже в качестве студентки-первокурсницы. Надо бы раскрутить Этарру съездить в Литву. “Ak, kada aš vél isvysiu… - Ах, когда…” И Литву то когда я увижу? А так хочется. И вообще, что за ужасы – дожить до шестнадцати лет и ни разу не побывать на море! А тут вот, пожалуйста, надевай джинсы в первый раз за все лето!».
Все лето она прогуляла в шортах, только на игре облачалась в платье, из за которого вышла куча хлопот, потому что никто не знал точно, что носили в Литве в XIV веке. Тем не менее всех одели как раз по игре, так, что все были довольны, – и сам Ольгерд, уже пять лет как кандидат исторических наук, но все еще самый молодой доцент на истфаке в универе, и все его войско и двор, и татары, и Этарра, сыгравшая княгиню Ольгерда (между прочим, княжну из их города) и Алиса, которой выпала роль их дочери, .своей тезки Алеξандры. Особенно ей понравилась придуманная ею самою накидка того самого цвета, какой бывает в небе на закате, обещая назавтра ветреный день: ее можно было носить и помимо игры; а для езды верхом она купила еще облегающие черные кожаные штаны. Кроме того, в последний перед отъездом с игры она покрасилась в ярко-алый цвет. Все это вышло очень кстати, ибо судя же по тому, что сейчас творилось за окном, ея коже через пару-тройку дней предстояло очиститься напрочь, до первородной молочной белизны от подхваченного загара.

В таком виде, – накинув к черным штанам бледно-голубую рубаху мужского фасона навыпуск, а поверх нее эту розовую накидку, – Алиса отправилась к Этарре. Одновременно с ней на площадку у лифта из двери напротив вышел совершенно незнакомый ей человек. из того, что он закрыл дверь ключом, который потом положил в карман пиджака, следовало, что это новый сосед.
Росту он был невысокого, даже скорее низкого, немного сутул, в руках держал черный блестящий портфель с оловянными уголками. Немолод, но и нестар, лицо без морщин, но кожа дряблая, особенно у глаз, как это часто бывает у армянок и евреек задолго до тридцати. Густые короткие волосы на круглой голове были почти одного тона с его заурядным серым костюмом. Тупыя тонкия крылья короткого носа тяжеловато нависали над блеклым ртом, от крупных скул густо затененным синевою после бритья, а в карих выпуклых глазах с маслянистою поволокой было что то двойственное, одновременно притягивающее и уходящее от ответного взгляда. А когда он заметил Орлика и улыбнулся, даже точнее сказать, осклабился прямо в глаза Алисе, ей вдруг стало не по себе, словно между ребер ей, поднимаясь к сердцу, хлынула какая то горькая дурманящая пустота, и, не дожидаясь вызванного лифта, растеряно улыбнувшись, она побежала вниз. Сила, пронесшая ее семь этажей, успокоилась лишь в соседнем сквере, где она рухнула на скамейку в кустах сирени. Из за куста тотчасже, заорав, вылетели три вороны, и в этом нестройном хриплом оре Алиса явственно разслышала смех. Вслед за тем она увидела, как ея новый сосед выходит из подъезда и направляется прямо к ней. Не успела она ощутить ту же пустоту в груди, как заметила, что он ее не видит, и даже смотрит не на нее, а на подержанную белую «Вольво», припаркованную рядом с сиренью, к которой он и шел. Садясь в нее, он огляделся вокруг и взгляд у него был как у охотника, который долго брел по следу дичи и вот наконец то вышел к ея логову.

Когда Алиса наконец добралась до Этарры, та была дома одна и тут же, сияя гордостью, потащила ее к компьютеру:
– Вот смотри!
На мониторе значилось:
Alice La Belle Pilgrim
by Ernest Rhys ,
А ниже следовало стихотворение по-английски в пять строф. «Опять стихи и опять поди разбери, что к чему», – подумала Алиса, которой тотчасже вспомнился ея сегодняшний сон. Английский она знала едва-едва, но Этарра спешила с подсказками:
– Здесь говорится о рыцаре Алисандре, с французским прозвищем «Сирота», который влюблен в Алису Прекрасную, тоже француженку. Его ранили, шестнадцать ран у него, и просит Фею Моргану его изцелить.
– И что, изцелила? – задумчиво спросила Алиса.
– Она сначала спросила, будет ли он ее, если она это сделает. Но он мечтает о своей Алисе, и говорит, что та заплатит Моргане за его изцеление. Как тебе? Верный рыцарь, с именем, созвучным имени своей возлюбленной, и это имя – Алиса!
– Здорово-здорово! Слушай, у меня уже вот какая идея: давай ты сочинишь музыку к стихотворению по-английски и переведешь его, а я попробую нафлейтить что нибудь к переводу?
– Labai gero!
«А что если того, от кого я получила Орлика, и впрямь зовут Алеξандр? Где же он, ну где же он?!» – в последнем вопросе явственно прозвучало сильное нетерпение, хотя и задала его Алиса про себя. И поймала на себе внимательный, словно бы вопросительный взгляд Лео. Тот, встретившись с ней глазами, спрыгнул с кресла напротив, в котором с явным наслаждением выслушал стихотворение о Прекрасной Алисе и рыцаре Алисандре, и перейдя через комнату, стал тереться о ноги Алисы, Госпожи Орлика.
– Ишь ты, – разсмеялась Этарра, – Мастер Лео давно не выходил на прогулку. Какой барин, однако! Не на большом этаже ведь живет, мог и бы сам сходить, не дожидаясь нас.
– И вот скажи нам, Мастер Лео, – в тон ей прибавила Алиса, почесывая коту горло, – с каких это пор коты уже не гуляют сами по себе, а нуждаются в обществе? Или может быть, дело в том, что это общество дам из великокняжеского дома?
– Чтож, джентльмену с вашей родословной, Мастер, и великим княжнам отказать трудно, даже в такую погоду! Благоволите лишь подождать нас.
Когда они вышли из дома, кот тотчасже нырнул в сад и оттуда, из гладиолусов, уже начинавших распускаться под окном той самой комнаты, где барышни только что сидели, взвились, каркая, три вороны. Алисе даже показалось, что она узнала их, а Лео, спокойный и сосредоточенный, вскочил на самую высокую в саду липу и, улегшись в развилке и сощурившись, воззрился на восток, - туда, куда полетели вороны.
– Опять эти странныя птицы! – воскликнула Алиса.
– А что в них такого странного? – спросила Этарра.
Алиса разсказала о давешнем происшествии у лифта и у подъезда.
– Мне кажется, даже Орлик затрепетал, вот потрогай. Или это сердце?
Этарра приложила руку к ея груди, и пальцы ея ощутили, как трепещут тонкия бронзовыя крылья и как учащенно стучит под ними девичье сердце.
– Да, сердце твое взволнованно. И птица как будто тоже. А что нибудь еще было?
– Слушай, я же тебе еще не сказала! Мне теперь сны снятся, как литовские сериалы!
– О, это как?! – и глаза Этарры сощурились, до странности напоминая глаза Мастера Лео.

Возвратившись домой, Алиса спросила у матери, знает ли она что о их новом соседе.
– Ах да, – как спохватилась мать, – совсем забыла, он ведь художник, прости. Ной Павлович Воронин, он из Казани, приехал сюда совсем недавно.
Алиса не удержалась и звонко хмыкнула: меньше всего этот человек с директорским портфелем напоминал ей художника, особенно его руки, маленькия, плотныя, цепкия, с короткими, точно обрубленными пальцами. Да и имечко у него…

Ночью шел дождь, но Алисе почему то приснилась пустыня. Огромное пространство, покрытое толстым слоем песка какого то болезненно-желтого цвета от края до края бело-голубого неба, обжигавшего ей лицо, потому что она стояла на какой то стене какого то древнего замка. Что это был за замок, она не знала, потому что чувствовала, что он ужасно древний и давным-давно оставлен своими жителями и эта древняя пустота связывала ее каменным страхом, пока кто то незримый не подошел и взяв ее за руку, не понес ее над пустыней по небу. Когда море песка окончилось, за рощей серебристых тополей перед ней открылась небольшая деревня на горном склоне. Сотню одно- и двухэтажных домов с плоскими крышами, сложенных из коричневых камней, окружали гранатовые и вишневые сады и виноградники слева и справа, а вверху, в горы уходили густо-зеленыя пастбища. Мужчины здесь носили черныя кожаныя куртки, широкия войлочныя штаны, башлыки, тоже из войлока, и мягкие сапоги; женщины – шерстяныя накидки разных цветов, длинныя и просторныя с широкими рукавами, поверх еще более длинных белых холщевых рубах, и столь же пестрые платки. Среди них Алиса увидела Этарру на пороге одного дома в два этажа, рядом с высоким и красивым русобородым мужчиной в белом халате и такой же белой круглой шапке. На руках у нея лежал и безмятежно прекрасный мальчик, совсем еще младенец, и лицо его светилось, словно солнце в небе. Напротив нея стоял новый сосед Алисы, в таком же белом халате, только с кроваво-красном халате и черном тюрбане; лицо его горело от ненависти и злости, но Алисе, глядя на него, отчего то не было страшно. Он требовал отдать ему младенца, говоря, что тот родился нечисто, потому что улыбался при рождении. За его спиной огромная толпа выкрикивала те же слова, их было слишком много, они отобрали младенца и понесли его на горную тропу, где и положили в самом узком месте. Тотчасже вслед за тем, они убежали, но недалеко и спрятались за горным уступом, и Алиса увидела, что с горы по этой тропе мчится огромный табун, п затем какая то сила повлекла ее вниз и поставила прямо к малышу, на пути табуна. Страха все так же не было, было только какое то жаркое изумление, переполнявшее ее от темени до подошв. Свет от лица младенца сделался столь силен, что облек ее всю золотым плащом, превратив в ослепительно-лучистое облако, и белый жеребец, бежавший первым, вдруг заржал и остановился, протянув к ней доверчиво морду. И все прочие кони, вдруг как по команде свернув на соседнюю тропу, пронеслись мимо.

Дождь продолжался и утром, захватив все пространство окна и неба за ним, с явным и тупым разсчетом на целый день. Алиса отправилась бродить в ЖЖ. Френдлента – от дождя, что ли, – была на редкость занудной. «Ну нет», – подумалось Алисе, – «чтоб их всех так обезцветить, дождь должен был лить как минимум две недели подряд. Или сколько там он шел во время Потопа?» Этарра молчала. У Данилы, нового ея френда, тоже не значилось новых записей после той, про ангела смерти. Поглядев на дату, когда она была сделана, Алиса покачала головой: это был день начала игры. «Не положено нам в нашем возрасте не верить в этакия совпадения!» И тут, прямо на ея глазах, под этою записью появился анонимный комментарий: «Помни теперь про твой семидневный путь: пустыня и Медный Замок второй раз не сдадутся!»

Глава 3. Сказка

Начинался вечер, когда в дверь позвонили. Открыла мать: Алиса, только что искупавшись, причесывалась в ванной. Выйдя в прихожую, она обнаружила там нового соседа. Он оглядел ее тускло, но пристально, точно облизал склизким языком с головы до голых пяток, поздоровался, и опять осклабился. Голос у него оказался такой же тусклый, как и глаза, и чуть гнусавый. «Ну точно угадала», – мелькнуло у нея в голове.
– Алиса, – сказал сосед, – ведь вас зовут Алиса, так?
Алиса кивнула, выжидательно глядя на него в упор.
– Ной Павлович приглашает нас на открытие своей выставки, первой в нашем городе. Жалко, что муж еще не возвратился из эξпедиции.
– Может быть, Алиса пригласит свою подругу. Не пропадать же пригласительному…. Ее ведь, кажется, зовут у вас Этарра?
Алиса взглянула пристальнее ему в глаза, пытаясь прочесть что нибудь на втором их дне, но там была лишь коричневая скользкая тьма. От тяжести этого непроницаемого пласта девушка вновь ощутила, как подступает к ея сердцу то же отвратительное чувство, испытанное ею вчера утром, но что то рядомъ съ этимъ страхом возмутилось против него. Она пообещала позвонить Этарре.

Та согласилась без особых раздумий.
Выставка разместилась в какой то библиотеке в хрущобе на другом конце города. Сам Ной Павлович встречал всех гостей у входа в золотистом блестящем костюме и с ярко-зеленым шейным платком, в полуокружении трех относительно моложавых дам, одетых с таким же относительным вкусом. Этим, а также тусклыми и сверхъискушенными глазами они мало отличались от остальной публики, – дюжины дам и трех-четырех мужчин.
– Если не считать костюма, то от художника в нем как то ничего не чувствуется, – сказала Этарра Алисе и ея матери, – Да и публика подобралась тут ему под стать. Все ни дать ни взять – объединение непуганых оккультистов начала 90х.
– А он – их гуру, – согласилась Светлана Сергеевна, Алисина мать. Она была довольно молода, чуть сама на Игры не ездила, и поэтому также легко согласилась с приговором, который ея дочь и Этарра вынесли картинам: «Претенциозная мазня ни то под Дэвида Деламара, ни то – под Лео Хао».
Внимание Алисы привлекли только три картины. Оне висели в отдельном зале, где не было ничего, кроме них, даже окон, по одной на стене. Полотно налево от входа называлось «Память о Медном Замке» и изображало развалины кирпичных стен со стрельчатыми окнами и бойницами кое где сверху, посреди пустыни. Гладкия безжизненныя волны песка и стены отливали одним и тем же бледно-медным тоном, а в безцветном небе, почти рядом с солнцем, похожим на ровную белую дыру в холсте, парили три серыя вороны.
На стене напротив висела «Кошка Черной реки». Река и впрямь была блестяще-черной и очень широкой под робкими сияньем тонких рогов месяца. У реки стояла девочка, одежду которой заменяли мокрые длинные волосы до самой земли. Кошкой же, как поняла Алиса, был леопард, убегавший от реки в черный лес. Наконец, едва ли не всю стену напротив входа, освещенная трехрогою люстрой точно некий алтарь, занимал опус под названием «Воздаяние». На нем на фоне кроваво-алых сполохов внизу затянутого темными клубами неба – ни то заката, ни то пожара, – возвышалась серая башня, от одного взгляда на которую Алису охватила тоска, словно бы ее саму бросили в эту башню, а та вдруг оказалась глубочайшим колодцем. Единственное узкое стрельчатое окно, под самой крышей, плоской, как столешница, обнесенной островерхими бойницами, было забрано решетной из обоюдоострых лезвий, и между ними, истекая кровью, бился, пытаясь вырваться на свободу, ея, Алисин, Орлик! Те же перья в виде дубовых листьев, в поисках которого она безуспешно перерыла тома репродукций, только глаза был исполнен совсем человеческой отчаянной боли.

Вечером, когда Алиса наконец отошла от отвратительного впечатления от выставки, она зашла в ЖЖ, чтобы окончательно развеять его последние остатки. И тут ее ожидал сюрприз: молчун Данила Таурес выложил у себя целую сказку под названием «Королева Черный Ирисъ».

«Далеко на севере в Западном море лежит Остров Юных, прекраснее которого нет, не было и не будет: самую малую из его красот может выразить только язык этого Острова. Все его обитатели его молоды, нет среди них никого старше пятнадцати лет, и нет там больных и некрасивых, и никто еще на никогда не умер на этом острове. Говорят, что он – единственный остаток Земли первоначальных дней, когда первые люди все были такими, давным-давно отколовшийся и ушедший далеко от всех прочих островов и континентов. Говорят также, что сила, некогда дававшая людям вечную юность, сохранилась здесь, благодаря аромату прекраснейшего из всех земных цветов – Черного Ириса, и все жители его признают ее своей Королевой. Мало кому удавалось доплыть до Острова Юных, но те, кто смог преодолев нескончаемыя поля плавучих и неподвижных льдов, обретали безсмертие и пятнадцатилетие наравне с коренными островитянами. Верно, аромат Черного Ириса был столь силен, что достигал ея избранников и, маня, давал им мощь, которую ничто не могло победить. И никто из них никогда еще не возвращался назад.
Но однажды случилась беда. Красотою Королевы уязвился Старец Серой Башни, могущественный и злобный колдун. Многое удалось ему выведать тайн у природы растений, и так он превратил вечную молодость, царившую на Острове в пустой безконечный сон, а чистый и свежий аромат Черного Ириса – в приторную сладость тления. Затем он перенес свою Серую Башню в долину, где жила Королева Черный Ирис, и над всем Островом простерлась ея блеклая, безцветная тень, в которой все островитяне томились, точно ея безжизненныя отпрыски. Теперь не целебныя капли ароматов юности, а тонкия струйки тлетворного запаха теперь примешивались к вольным бездумным ветрам и тревожили людские сны по всем земным широтам. На целом свете было лишь одно место, недоступное для них, – на самом Острове, но память о нем полностью затмилась для Королевы и ея подданных.

Далеко-далеко от Острова Юных, но все же ближе всех прочих людских земель лежит другой остров, на западной оконечности которого жил юноша по имени Эартин. Родился он в семье рыбаков, но ему не исполнилось и пяти лет, когда отец его не вернулся из моря, а потом, в считанные дни сгорела от горя его мать, первая красавица во всей их деревне. Тогда отцовская артель приютила и воспитала мальчика, сына их вожака. Эартин рос и крепчал быстро, и также быстро стал хорошим рыбаком и смог собрать свою собственную артель. Сыновья рыбаков охотно пошли к нему, да и иные из их отцов тоже. Он любил переменчивое, но всегда непреклонное море, как будто мудрого учителя или как рыцари Круглого Стола любили короля Артура. И древнее море, казалось, понимало это и вознаграждало его самыми щедрыми уловами, и из всех бурь и штормов он и его артельные товарищи возвращались целыми и невредимыми. И чем дальше он уходил от родных берегов, тем сильнее влекло его в неизвестныя воды Океана и тем сильнее уставал он на суше непонятною ему усталостью .
Однажды ранней осенью, когда срок его пребывания на берегу уже подходил к концу, он удил в устье реки с причала, близ которого когда то поставил свой дом его отец, и поймал лосося невероятной величины. Вкус рыбы, испеченной на углях, также показался ему необычным: достаточно было одного-единственного куска на весь день, а всего лосося хватило на те две недели, что еще оставались ему до выхода в море, и никакой другой еды он не ели в те дни. Накануне же отплытия ему приснилось, будто съеденный им лосось вновь приплыл в устье реки и превратился в большой белоснежный корабль под парусами цвета самой ранней утренней зари. Стоило Эартину взойти на борт этого корабля, как тот был уже в открытом море. Он плыл на запад словно летел, и причалил к берегу, очень похожему на берег у его родного дома, но в тысячи раз прекраснее. Нежная и вместе с тем властная музыка наполнила все вокруг, когда он сошел с корабля и пошел по тропе сквозь сосновый лес, в котором каждое дерево было стройным, как дочери королевского наместника, которыя он видел с детства, приезжая в город на ярмарку. Чем дальше он углублялся в лес, тем полнозвучнее становилась музыка, она вела его за собою и наконец он оказался в чудесной долине, красота ея не слепила глаз, но ничего из того, что он когда либо видел, не могло сравниться с нею. Она была словно глоток воды для умирающего от жажды, словно полновесный дождь после длительной засухи, словно драгоценный камень, найденный после долгих и безплодных лет поиска. Но прекраснее всех красот этой долины был росший в нем цветок – Черный Ирис, и сердце Эартина разбилось и ожило вновь, превратившись в Черный Ирис, ибо не было в нем ничего, кроме этого цветка.
Проснувшись рано утром, он тотчасже велел поднимать паруса. Плыли они долго, но море точно вымерло. День за днем, неделя за неделей плыли они на запад, но сети их неизменно возвращались пустыми. А однажды с востока налетел могучий ураган, и море вдруг ожило страшным чудовищем. Вместо ровной и гладкой пустыни теперь корабль Эартина окружали огромныя горы, которыя в мгновение ока превращались в бездонныя пропасти и бездны, внезапно выраставшие выше небес. Так длилось несколько дней подряд, а потом шторм занес корабль куда то на север и разбил его о ледяныя глыбы. Погибли все, кроме самого Эартина.
Долго он брел по белым ледовым полям и между остроконечных пиков, слепившим его глаза своим холодным блеском все так же на запад, но нигде не встречал и следа живого существа. Наконец ноги привели его на берег какого то залива, и там он увидел небольшой дом, сложенный из ледяных плит. Там жила Хелканар, безлетная повелительница пояса льдов, отделяющих Остров Юных от остального мiра. Это она указывает путь к нему тем, в чьем сердце никакой холод не угашает огонь решимости найти его. Хелканар объяснила Эартину его сон, поведав о беде, наведенной Старцем Серой Башни.
– Только Золотой Бор ему никогда не одолеть, ибо там, у корней Княжьей Сосны, бьет Живой ключ, в водах которого и кроется начало силы вечной юности и тайна смерти самого Старца. Но на единственной тропе, ведущей к Золотому Бору, он положил Железный Валун, и всякий, кто посмотрит на него, тотчасже напрочь забывает о Золотом Боре и о Живом Ключе. Поэтому берегись и не гляди на камень, что попадется тебе на тропе, потому что это и есть Железный Валун Старца, и других камней на ней нет.
Потом она кликнула касатку, и та принесла Эартина сквозь ледяное крошево в заливе прямо к началу тропы, где все было как в его сне. Красное золото сосновых стволов и плотный темно-зеленый бархат крон казался особенно манящим сквозь легкую дымку дыхания моря, доносившую дивную музыку леса, похожую на радостные голоса юношей и девушек. Но Эартин не сделал и трех шагов по золотистым иголкам, покрывавшим тропу, как вдруг отчего то оступился и взгляд его невольно упал на большой серый камень чуть поодаль тропы. Поверхность камня была гладко отполирована, точно зеркало, и на ней юный рыбак увидел оскаленную драконью пасть. Но хотя клыки дракона щерились, в глазах его была растерянность. Плечи его отяготило нечто, отразившееся над головою дракона на камне как крылья огромного нетопыря, а звуки музыки в ушах сменились злобным и скрипучим старческим хохотом, а потом тот же скрипучий голос сказал:
– Думал я, что надежно оградил этот Остров от пришельцев из внешних земель, да видно, ошибался. Ну что ж, теперь и ты сам тоже будешь охранять наш покой от глупцов, что подобно тебе попытаются его нарушить. Взгляни же на своего хозяина и лети вслед за мною.
И на гладком валуне рядом с мордой дракона возникло узкое дряхлое лицо, скорее сказать безволосый череп, обтянутый дряблою серою, с тусклым зеленым оттенком кожей, похожей скорее на драконью чешую. Не противясь, словно не имея своей воли, Эартин замахал тяжелыми плотными крыльями и полетел вслед за Старцем.
С тех пор он в драконьем обличье каждый день облетал вокруг всего острова, наблюдая, не приближается ли к нему кто посторонний. Только в Золотой Бор не залетал он, потому что напрочь забыл о нем. Островитян он вскоре знал всех в лицо, и среди этих лиц одно казалось ему почему то знакомым, но сколько он не старался, так и не мог вспомнить почему, как не помнил он больше своего имени и ничего из того, что было с ним прежде. Сами же люди не замечали его, словно бы он не существовал. Не обращала на него никакого внимания и Королева Черный Ирис, всецело погруженная в колдовскую дрему. Но он каждый день прилетал в ея долину и каждый день все дольше и дольше сидел подле нее и день за днем все труднее было ему разставаться с ней и возвращаться в свою угрюмую пещеру у подножия Серой Башни. И наконец, однажды, когда солнце уже начинало клониться на запад, он коснулся губами переливчатого черного шелка ея лепестка. Всего на краткий, точно выстрел из лука или удар молнии, миг прервалась дрема Королевы, но и этого было достаточно, чтобы уродливый дракон превратился в красавца морского орла и он снова вспомнил, что его зовут Эартин, и море, и Золотой Бор, и все, что говорила ему Хелканар о Живом Ключе. И вздрогнул от ужаса Старец, увидев в Башне, что он полетел к Княжьей Сосне, и послал убить его стаю своих ворон. Клювы, когти и даже кости этих ворон были из стали. Оне напали на Эартина, когда он уже приближался к долине Королевы, неся клюве глоток Живой Воды. Никогда, ни до, ни после этого не видел Остров юных столь яростной битвы, и в безотчетном ужасе дрожали его жители оттого, что крылья птиц заслонили солнце. Хотя ворон было тринадцать, но все оне погибли в этой битве, и прозрачныя волны моря равнодушно хоронили их бездыханныя тела. Орел победил, но стальные клювы ворон вырвали его глаза, и все-таки он видел свет, чистый и яркий и летел на него. Этот свет погас лишь тогда, когда уже в долине, он пролил принесенную им Живую Воду к корням Черного Ириса и сам рухнул к ним, как верный телохранитель к ногам своего властелина смешавшись с кровью из его груди, Живая Вода омыла Королеву от серой паутины чар и, пробудившись от сна еще прекраснее и могущественнее чем прежде, она увидела того, кто спас ее в его прежнем человеческом облике, и вместе с силою вечной юности в сердце ея возгорелся огонь любви к нему. Королева возвратила Эартину жизнь и человеческий вид и подарила один из своих лепестков, который превратился в меч. Этим мечом юноша зарубил Старца, чье сердце дрожало как лист осины при виде этого меча, ибо не властны были над ним все его чары и никаким иным оружием нельзя было одолеть колдуна. От мертвого тела его не осталось и следа, ибо едва черный клинок отрубил ему голову, оно обратилось в мелкий прах, и налетевший вдруг порыв ветра, развеял его по всем сторонам света. А когда Эартин возвратился из боя в долину к Королеве, все жители Острова вышли к нему навстречу с цветами и сосновыми ветвями, и среди них он узнал своего отца, который и венчал его мужем Черного Ириса и Королем Острова Юных».

Глава 4. Навстрѣчу дождю

На следующий день Алиса заболела. Голову ломило, а грудь пекло от какой той равнодушной и в то же время нетерпимой ко всему и вся и, тоски. Сначала была и температура под 38, которую сбили довольно быстро. Но и после этого не хотелось никуда выходить из дома, в ЖЖ, и вообще в Сеть, – тоже, флейта не шла в руки и даже воспоминания о недавней Игре покрылись вдруг мелкою серою пылью. И такой же заунывный, сам не знающий, чего хочет, дождь день за днем стучал в жесть подоконника. И ночь за ночью Алисе не снилось ничего, словно она исчерпала положенный ей лимит снов. Отец вернулся из своей эξпедиции из под Перми, но и его разсказы о раскопках и фотографии древних находок, которые она всегда так любила, не пробудили в ней прежнего интереса. Лишь мельком привлекла ея внимание чаша из белой бронзы, на которой был изображен конный лучник в высокой сложной короне. То же бородатое лицо и та же корона были и на монетах, найденных внутри этой чаши; по объяснениям Алисиного отца и чаша и монеты происходили из Ирана VI в. по Рождеству Христову, времени правления шаханшаха Хосрова I. Но и эта искра интереса, вспыхнув, через минуту пропала в болоте ея апатии, точно неопытный или неосторожный путник.
Ее навещал игровой народ, чаще других, натурально, Этарра, которой не жаль было тратить звонкия, полновесныя минуты молодой жизни на непонятно-неотзывчивую хандру. Отчего то эта хандра оказывалась сильнее обаяния их юных интересов, и, входя к Алисе бурлящими веселым сочувствием, народ так же скоро отступал с поля боя, когда об эту хандру разбивались все их самоуверенныя попытки вытащить подругу из ея тумана на свет Божий. Тем более, что и света, – точнее, просвета под занудным дождем было совсем немного. Но Этарра понимала более зрелым чувством, насколько на самом деле зыбким было это туманное дыхание небытия. О картинах Воронина между ними не было ни слова, однако отчего то вдруг Алису потянуло рисовать. На антресолях она откопала коробку акварельных красок, последнюю, помнившую школьные уроки рисования; и там же рядом – чистый лист ватмана, который она тогда же не успела еще использовать, и ринулась в бой. Словно кто то вел ее за руку, горячо нашептывая на ухо, что именно так она узнает тайну Орлика, когда рисунок будет закончен.
Результат получился обезкураживающим. Фон поделился ровно надвое: слева сквозь сеть мокрых и голых веток темно синело беззвездное ночное небо, а в правом верхнем углу белоснежное солнце словно выжгло все яркия краски в своей половины небосвода. Весь же центр занимала огромная круглая голова, глядевшая на Алису глазами Ноя Павловича Воронина, и очертания лица были те же, что и у него, но череп сверкал гладкою белизной, вместо носа зиял черный треугольник, а рот был безгубым, - два ряда плотно сжатых пожелтевших зубов. Знание, которое втянуло ее в это работу, и в самом деле читалось в этих глазах, но уже недоступное, холодно-себялюбивое и презрительное.
– Дааа, барышня Дальгрен, – сказала сама себе Алиса, – это вас круто ведет.
И то же самое, почти слово в слово, она услышала от Этарры, когда та увидела эту картину.
– Одно только утешает, – добавила еще Этарра, – что качество получше, чем у прототипа. Но все равно, это лучше всего сжечь. Давай-ка, если ты не против, мы сейчас поедем ко мне и там этим и займемся. Да еще у меня для тебя будут кой какия известия.
Алиса кивнула, свернула свой опус в трубку, и уже через пятнадцать минут он пылал синеватым пламенем во дворе Этарры под прищуренным взглядом Лео, лежавшего на распахнутом по случаю солнечного дня окне. Когда же от ея рисунка осталась лишь странно незначительная кучка пепла и Этарра, дунув один раз, развеяла ее всю по ветру, в серой пелене, окутывавшей в последние дни для Алисы весь мiр, открылись словно бы кое где прорехи.
– Вот так бы и с его картинами! – сказала она.
– Уже, – ответила Этарра, – сегодня утром в городских новостях передали. Кстати, сейчас как раз время, давай посмотрим: может быть, еще раз покажут.
Она включила свой ноутбук (телевизора у нея в доме не имелось), и точно! Выпуск новостей на городском канале начался с сообщения о пожаре в библиотеке. Пожар был весьма необычный: он дотла уничтожил все картины, не оставив даже следов копоти на стенах, по при этом не коснулся ни одной книги. Немногие очевидцы – какой то лысенький пузан и неизбежныя бабушки из соседей – говорили о большой шаровой молнии. Показали и самого Ноя Павловича и трех дам его свиты. Те возбужденно шумели над обращенными в небытие шедеврами, сам же художник выглядел угрюмо, и как показалось Алисе, даже зловеще, говорил мало и в словах его ей опять таки чудилась какая то угроза. От этих глаз и интонаций его голоса все сочувствие к нему, которое было поднималось в ея душе, словно унесло ураганом.
– Обалдеть! Так тебе и надо, – проворчала она, – и вообще нефиг тебе за кисти браться!
– Tù teisì, – улыбнулась Этарра, – nera tapytojas, bet tikrà géda . Хорошо бы, если б этот случай послужил ему уроком и он бросил бы совсем свою мазню.
«Да пусть малюет, что хочет», – подумалось Алисе, – «лишь бы меня оставил в покое!»
Репортаж о пожаре меж тем закончился, и Этарра вошла в свой почтовый ящик в Сети.
– Вот, гляди, – сказала она, – еще новость для тебя. Ты помнишь, я тебе говорила, что у меня в Питере есть двоюродный брат Андрис. Он историк, и у него я останавливаюсь, когда мне надо туда съездить. Сейчас он собирается провести предпоследнюю неделю августа в Турции и предлагает мне в это время пожить в его квартире. И я подумала, почему бы нам не поехать вместе? Tù matysi pagaliau miestą miestų ir jurą .

Алиса размышляла недолго, хотя и согласилась без особого энтузиазма, даже как то неуверенно. Сейчас ее больше волновало не попасться на глаза Воронину, потому что она чувствовала, что еще не в силах вынести его взгляд. «Вот если когда нибудь я встречу дракона», – сказала она Этарре, – «уверена, он будет смотреть точно также». И ей повезло: вплоть до отъезда, спустя день после аутодафе, устроенного Алисиной акварели, дверь Ноя Павловича не подавала никаких признаков жизни.

День отъезда также выдался ясным и теплым, даже жарким, и Алису вдруг пробило волнение, как будто только теперь до нее дошло, куда она едет. Этою ночью ей наконец то приснилось что то, пускай и совсем ненадолго, будто она верхом на сером коне, в кольчуге, в остроконечном шлеме, с круглым щитом золотистого цвета, в шелковом плаще такого же цвета, с копьем за спиной и мечом на правом бедре медленно едет по какой то равнине высоко-высоко в горах.

Билеты оне взяли на поздний московский поезд, чтобы проснуться в Питере, но на вокзал приехали намного заранее. Алиса сколько себя помнила, относилась к вокзалам с особенным чувством и могла бродить по ним чуть ли не часами, не обращая никакого внимания на недоуменные взгляды милиции. Особенно если вокзал был дореволюционной постройки: как правило, вокзалы в России строили в ея любимом стиле модерн, и фантазии и причуды этого стиля казались ей словно бы загадочными знаками, а сами вокзалы – замками на границах между повседневностью и неизвестностью. Ведь даже если поезд уносит тебя в хорошо знакомый город, ты никогда не знаешь, что там может с тобою случиться. А уж вокзал ея родного города с детства входил в список ея любимых мест для игр, тем более, что жили они неподалеку от него, всего в одной трамвайной остановке. Пуще всего же ее увлекал подземный переход между новым его зданием, стеклянно-бетонной коробкой, и старым, причудливо-резным и кирпичным. Эта старая привязанность одолела даже страх попасться на глазам трем воронам.
Но от того момента, как оне вышли из подъезда Алисы (ибо Лео оне оставили замещать ее у ея родителей следить за ними) до того, когда их поезд тронулся, оне видели только галок, заменявших в их городе голубей. Купе им достались нижния места в купе в середине вагона, а верхния так и оставались пустыми до самого Питера. Августовский дождь между тем точно только и ждал, пока поезд не отъедет от города, проводница, девушка немного старше Алисы, не проверит у пассажиров билеты, не раздаст им белье, а за окном совсем не стемнеет. Легкия капли рванулись сразу густыми рядами из невидимых облаков на толстыя стекла, вплетая свою дробь в стук колес, смывая лес по обеим сторонам железнодорожного полотна в темноту, и Алиса чувствовала, как секунда за секундой из нея уходят хворь и тоска. Огромный белый царь-город, спящий под этим синим живым пологом у мудрого моря, где она никогда не бывала, вдруг захватил ея воображение, особенно после того, как оне разстелили постели и проводница принесла им чай.
– Твой двоюродный брат будет нас встречать на вокзале? – спросила она, помешивая ложкой в стакане.
– Куда уж там! – усмехнулась Этарра, – он смылся из Питера как только получил мое «мыло» о том, что мы едем.
– Нас испугался? Или ему так невтерпеж отдыхать на море? А как же мы попадем в его жилище?
– Он не отдыхать поехал, на симпозиум. А ключи от его квартиры у меня есть свои. Так у нас заведено. Жаль, конечно, что вы не познакомитесь, ну да что поделать: такая уж у него натура.
– А чем он занимается?
– Его тема называется «Эллинство и иранство, их взаимопроникновение и значение для развития христианства». Совершенно сумасшедшая тема.
Алису это название почему то вовсе не смутили, она еще повыспрашивала подругу об этой теме, о брате, о Питере. Потом Этарра как бы вскользь прибавила:
– Наш «Ростовцев», кстати, тоже поехал на этот симпозиум…
«Ростовцевым» в универе, а вслед за этим и среди ролевиков называли того самого молодого кандидата исторических наук, что был Ольгердом на последней Игре, из за того, что он изучал древних кочевников – скиθов, саков, сарматов и т.д. и потому что его звали так же, как и великого историка, Михаил Иванович. Беседа свернула к воспоминаниям о короле Артуре которого он тоже играл), Мордреде, Ольгерде, Витовте и прочим игровым радостях, к отношениям «Ростовцева» и Этарры, без коих и не было бы этих радостей, пока, наконец, ночь закрыла им обеим сразу глаза теплыми тонкими ладонями.

Проснулась она еще до разсвета. Дождь перестал еще ночью, и сонное небо куталось в плотныя тусклыя облака, низко нависая над сырыми деревьями, из за которых пока не виден был город. Этарра еще спала, но Алиса не успела подумать, что никогда раньше она не видела у нея такой отрешенности на лице, как она проснулась.
– Labas rytas , – промурлыкала она, – какой я сон интересный видела! Будто мы устроили игру по Дагор-нуин-Гилиат и Мерет Адертад, почему то на Марсовом поле и в Зимнем саду. Я была Галадриэль, а тебя с нами не было вовсе. А кончился праздник благородных Квенди пышным балом в Михайловском замке, и на троне сидела ты, в наряде царицы, какой я видела только у Андриса в книгах по истории Ирана, и читала стихотворение Гумилева «Персидская миниатюр».
– Когда я кончу, наконец,
Игру в cache-cache со смертью хмурой,
То сделает меня Творец
Персидскою миниатюрой…
Да, круто! Хотела бы я на себя поглядеть в наряде персидской царицы. Я то я даже не знаю, как он выглядит.
– Приедем, покажу. А если удастся попасть в Эрмитаж, то не только в книжках.

Между тем из за тощих елок показалась почти городская жизнь: асфальтовыя дороги, редкия машины, вряд ли довольныя тем, что их в такую рань вывели из гаражей в тусклую сырость, еще более редкие пешеходы. Пока умывались да одевались, лесополоса за окнами сменилась перронами электричек, а затем – самым настоящим вокзалом, с толпами народа, с блекло-зеленым прямоугольным зданием с готическими окнами, увенчанным узкою башней с часами, возле которой наконец то появилось солнце, точь-в-точь таким, как ея «родной» вокзал в Москве, который ея отец называл Николаевским. С другой стороны здания открылась круглая площадь с иглою-колонною в центре и ротондой станции метро, куда оне устремились, не внемля призывам таξистов, явно неуместных при их негромоздком багаже. Город все еще не очнулся по-настоящему ото сна, и народу в метро было немного, и даже киоски еще не открылись.
На Гостинном дворе, где подругам надо было сделать пересадку, народ уже подсобрался, а при виде металлических дверей, отделявших перрон от зала, всколыхнул домашнюю тоску, забившуюся было в какой то далекий уголок в сердце Алисы.

Вышли из метро оне на небольшой площади на перекрестье двух проспектов, похожих на каньоны, где каждый из прижавшихся друг к другу домов-скал выделялся своими очертаниями, высотой и цветом; и через несколько кварталов по каньону, пересекавшему тот, что шел от метро, свернули опять направо, потом во двор в маленьком отрезке улицы и оказались у нужной им двери. Дом, где им предстояло жить, в отличие от остальных в этих каньонах, внешне не впечатлял, разве что высотою (хотя Этарра и сказала, что в нем одно время жил Блок): крашенный какою безцветною штукатуркой, в которой смутно угадывался телесный оттенок и которая местами отваливалась,, он напоминал пенсионера, за долгою службой так и не обзаведшегося семьей. А вот квартира Этарриного кузена, на третьем этаже, в желтых с бледно-розовыми обоями, с плотными темно-оранжевыми занавесями и круглыми фиолетовыми шарами ламп, Алисе понравилась. Лампы свисали с такой высоты, что хоть летай, даже высоченные книжные шкафы, до верхних полок которых она при всем ея росте не могла дотянуться и встав на цыпочки, оставляли до потолка такой проем, что, прикинув на глаз, Алиса вычислила, что если забраться на шкаф по стоящей тут же стремянке, она спокойно может улечься там. Эти старые деревянные шкафы стояли в обеих комнатах и вместе с компьютером казались в этой квартире жильцами не менее важными, чем ея хозяин и помогали ему бороться со свободным пространством, коего и без того было немного: длина и ширина этого жилища значительно уступали его высоте; и даже книгам в ней было тесно: несмотря на явно поспешную уборку, сделанную хозяином перед отъездом, оне то и дело появлялись здесь в самых разных местах. Впрочем, более плотное знакомство со шкафами Алиса отложила немного на особое «потом». Прочая мебель – диван, кресла, стулья, – были не старинными, а просто старыми, но тоже деревянными, кроме того черного стула, что стоял у компьютера. И ни картин, ни фотографий на стенах, только образ Владимiрской Богородицы над умной машиной.
– А телевизора то нет. Это у вас семейное?
– Ага. Уж больно много о себе эта штука думает, слишком много внимания к себе требует, а у нас времени лишнего нет. А сейчас, барышня Дальгрен, марш в ванную – мыться с дороги. Тем более, видишь, – Этарра приоткрыла занавеску, – и город решил омыться к нашему приезду.
За окном легкия светлыя тучки затянули солнце полупрозрачною пеленой, и упругия крупицы живого хрусталя зачастили по разноцветным стенам и асфальтовому дну ущелья под названием Лахтинская улица, по крышам машин, стоявших или ехавших по нему, по упругим зонтам или просто по головам и плечам людей, наконец то проснувшихся и пробиравшихся этим ущельем по наинужнейшим этим утром делам.

Глава 5. Перышко Орлика

– Tancavë, tarinya , – ответила Алиса, улыбаясь.
Это были ея первыя слова на квенья, и она сама удивилась тому, как легко оне слетели с ея губ. Сетевых пособий по этому языку она прочла массу, но до сих пор применять свои познания на деле ей как то не доводилось (если не считать, конечно, песен, которыя она усваивала на слух).
Подставив тело струям душа, она чувствовала, как их теплая и упругая чистота каплями проникает в каждый его орган, в каждую клетку, точно готовя ее к чему то новому, неизвестному и несказанно важному. Когда же это ощущение наполнило ее всю, так, что казалось, что в ней не осталось места ни для чего иного, она закрыла кран, и, кутая алые волосы в мягкое полотенце, сказала, выходя из ванной:
– Класс какой!.. И это высшая идея – устроить Игру по Дагор-нуин-Гилиат и Мерет Адертад! Надо не забыть – когда вернемся, сказать народу.
– Или по «Хосрову и Ширин», – раздумчиво ответила Этарра.
– А что это такое?
– Ну вот, начинай, пока я искупаюсь, – она подошла к шкафу, стоявшему у дивана, достала из него книгу в переплете из белой искусственной кожи, протянула ее Алисе и скрылась за дверью ванной. «Низами Гянджеви» – прочитала Алиса на первой странице, – «Собрание сочинений в 5ти томах. Том 2й. Хосров и Ширин». Дождь все еще весело стучал в окно, и от бейтов Алису оторвали нежныя руки, легшия ей сзади на плечи и горячия губы, легко коснувшиеся ея шеи на месте, когда героиня поэмы, царевна Ширин, купаясь в реке по дороге в столицу иранского царевича Хосрова, видит его самого но не узнает его.
– Увлеклась? Давай сейчас завтракать, – сказала Этарра, вся розовая после ванной, в бледно-розовом халате.
Позавтракали оне пирогом с фасолью и корейскою морковью, оставленными специально для них в холодильнике, заливая их соевым соусом и запивая зеленым чаем. Пирог был явно домашнего и совсем недавнего приготовления и весьма вкусен.
– Anvanya! – улыбаясь до ушей, вынесла свой вердикт Алиса после второй чашки чая.
– Ого! Что это, уж не сбился ли ночью с пути машинист и не привел ли поезд вместо Питера в Ривенделл? – разсмеялась Этарра.
– Очень может быть. Потому что мне тут все так нравится, так нравится!
– Ну ладно. А дождь то уже, однако, закончился. Давай-ка уберемся и пойдем погуляем.
Это предложение и разыгравшееся на влажной еще голубизне неба солнце как нельзя лучше отвечали Алисиному настроению, и, собираясь, она зачем то, на всякий случай, захватила с собою флейту. Затем надела шляпу тирольского фасона, и оне отправились гулять.

Погода на улице оказалась еще приятнее своего отображения в окне квартиры, и оне решили не спускаться в метро и не садиться на троллейбус. По каньону под названием «Большой проспект Петроградской стороны», где уже в полную силу неслась река из автомобилей, оне спустились к Тучкову мосту, но переходить на Васильевский не стали, потому что как раз в этот момент совсем рядом сотряс небо, едва не стряхнув из зенита солнце, пушечный выстрел, и Алиса потащила Этарру в Петропавловку. Шпиль на соборе, казавшемся огромною игрушкой, завораживал, точно серебристый упрямый парус, поднятый над кораблем из гавани того самого сказочного Острова Юных. Внутри, под белоснежными сводами было всего несколько человек, и стояла такая тишина, словно мiр за стенами еще даже не был сотворен. Алиса хотела пройти к царским могилам, но путь ей вдруг преградила странная фигура. Первая странность ея состояла в ея внешнем виде. Человек был довольно высок и сутул, совершенно белые волосы были гладко зачесаны над высоким лбом, и уложены в тугия букли на висках, по три с каждой стороны. Одет он был в темно-зеленый узкий кафтан с алым отложным воротником, длиною ниже колен, застегнутый на два ряда пуговиц и подпоясанный черно-бело-оранжевым шарфом, с подвернутыми спереди полами, в белых сверхъузких штанах и черных ботфортах со шпорами. Голубая муаровая лента спускалась с правого плеча к левому бедру, где была завязана бантом, поверх которого лежал знак святого Андрея: двуглавый орел под короной с косым крестом в виде буквы Х. Восьмиконечная, усыпанная бриллиантиками звезда сверкала на его груди слева, а на шее висели два креста: один, красный, эмалевый, с бриллиантами между прямыми ветвями, на узенькой алой ленточке поверх широкой голубой, а под ней – белый, Мальтийский, с ветвями, разходящимися острыми концами. Вторая же, и самая главная странность, заключалась в том, что это лицо, не молодое и не старое, с круглыми выпуклыми карими глазами и широкими дугами бровей над ними, с коротким, сильно вздернутым носом, пухлыми, плотно сжатыми губами и округлым подбородком, казалось Алисе хорошо знакомым и неоднократно виденным, но она никак не могла вспомнить, где и когда она его видела. Странный человек переложил трость, на которую опирался твердо и уверенно, из правой руки в левую, снял правую перчатку и, глядя Алисе прямо в глаза, но не говоря ни слова, прикоснулся к крыльям Орлика. То ли от этого властного прикосновения, то ли от взгляда, еще более властного, устремленного так высоко, что в нем было гораздо больше всякого слова, у Алисы закружилась голова, словно бы она, будучи сильно голодна, сделала большой глоток коньяку. Затем знакомый незнакомец мягко взял ее за плечи и развернул, точно страницу в книге перелистнул; и ее всю захлестнуло горячее желание узнать всю правду об Орлике, вместе с крепкою уверенностью в том, что ей это удастся. А затем раздался телефонный звонок: это была Этарра, которая спрашивала, куда подевалась ея подруга, и Алиса увидела, что она стоит за воротами крепости.

Тут оне и встретились. О том, что с ней случилось, Алиса разсказала Этарре в кафе в зоопарке.
– Кто бы это ни был, – тихо разсмеялась та, и литовский акцент в ея речи сейчас прозвучал отчетливей, чем обычно, – поздравляю: Петербург признал тебя своею. Не успела ты еще увидеть его снаружи, а он уже показал тебе частицу своей души! Поздравляю, это стоит отметить.
– Только дома, ладно? Ну, я хотела сказать, когда вернемся, – свежие потоки воздуха со стороны Невы кружили ей голову, не ударяя по ногам, а напротив, придавая им силы, и ей хотелось еще гулять и наслаждаться этим городом и его дыханием.
–Точно! У Андриса всегда есть в запасе бутылка его любимого совиньона.
– А он?
– Я же говорю: у него всегда есть!
Затем оне долго бродили по Зоопарку, переходя из одной толпы у одних вольеров к другим, побывали у слонов, бегемотов, жирафов, волков, медведей, в серпентарии, задержались у львов, тигров, леопардов, пум и ягуаров, особенно – вольеров с орлами, любуясь коричневым шелком их перьев, а к обезьянам не пошли, т. к. души обеих барышень сходились в полной неприязни к этим безобразным существам. Солнце улыбалось им, поворачивая вниз, на закат, оне улыбались солнцу, словно плывя в бурном встречном потоке мужского внимания. Почти везде на их пути высохли лужи, превратившись в черныя пятна на асфальте. После зверья оне опять вышли к отливающей холодным белым блеском Неве, перешли ее по Троицкому мосту. Едва ступив на мост и взглянув на кружево перил с вплетенными в него вензелями, Алиса почувствовала, что ея руки неудержимо тянутся к флейте, и вновь перед возникло, точно голова Чеширского кота, курносое лицо в пудреном парике с буклями, с призывными и нетерпеливыми карими глазами. Она вынула флейту и тихонько начала «Дом восходящего солнца», и с этой минуты, пока оне не сошли с моста, мимо них не проехал ни один автомобиль ни по их стороне, ни навстречу им. Но Алиса не обращала на это никакого внимания – она не отводила взгляд от реки, потому что ей казалось, что ея воды и музыка в одном ритме то ли текут, то ли застывают навсегда.
Мимо странной фантазии – памятника Суворову, – Этарра и Алиса прошли на Марсово поле, а оттуда – в Летний сад, где долго-долго обследовали аллеи и изучали статуи, под Алисину флейту, которая распоясалась тут вовсю. Какие то молодые люди в цветных рубахах, привлеченные ея звуками, пытались заговаривать с девушками, но Алиса не отрывала инструмент от губ, доверяясь ему по самую маковку. То она играла Songs From the Wood «Джетро Талл», то «Камчатку» «Калинова Моста», от которой ее вдруг почему то потянуло на Венявского, от него – на «Дорогу сна» «Мельницы, под которую оне и вышли из сада к Михайловскому замку.

Солнце уже опустилось нижним краем за крыши, когда перед ними выросли, окутанныя тусклой сгущающейся синевою, оранжевыя стены под золоченым шпилем.
– Ух ты!... – только и вырвалось у Алисы. Флейта опять таки потребовала права голоса и издала несколько начальных фраз из увертюры к «Лоэнгрину», за которыми последовало «Коль славен наш Господь в Сионе». Потом, после паузы Алиса спросила:
– А внутрь нас еще пустят?
– Я не помню уже, до скольки пускают.
– Тогда побежали!
Спешным шагом оне миновали дворцовую церковь, пролетели мимо конной статуи Петра I, но у следующего памятника Алиса очумело встала как вкопанная. Дар речи к ней вернулся не прежде, чем она изобразила на флейте первые аккорды «Трех белых коней».
– Ах! Ах, я балда этакая! Ну конечно же!... Ну как можно было его не узнать, йййошкин червонец с перцем!
– Да что с тобой, объясни, пожалуйста? – со смехом, недоуменно глядя в ея глаза с расширившимися зрачками, спросила Этарра, – только давай поскорее, а то мы точно можем опоздать во дворец.
– Ну это же он был в Петропавловке! – выпалила Алиса, указывая на сидящую на троне, в короне, мантии, с мальтийским крестом на шее и с цепью ордена святого Андрея на груди бронзовую фигуру Павла I.

Во дворец оне все-таки опоздали. Алису это огорчило, но не сильно. Только сейчас она ощутила, что после всего, что с ней было сегодня, она изрядно устала.
– Завтра придем сюда пораньше, ладно?
Этарра согласилась.
– Только прямо сюда, хорошо?

Возвращались оне на метро, от Невского. Солнце меж тем уже скрылось где то за домами, небо дышало влажною прохладцей и закат рисовал на нем синим, розовым и золотыми красками. Алиса больше не касалась флейты, теперь она сосредоточенно обдумывала происшествие в Петропавловке. Лишь чешуйчатая громада Спаса-на-Крови отвлекла было ее, но ненадолго. Она даже не стала останавливаться возле собора, положив себе это сделать завтра. Однако во всей этой утомленности не было ничего болезненного или даже просто неприятного; наоборот, второй раз за этот день она чувствовала себя чистой и обновленной тем блаженным сочетанием воды и огня, какое бывает в деревенской бане, и сейчас это чувство было даже сильнее утреннего.
Этарра тоже подустала, а в вагоне метро усталость навалилась на нее еще весомее. На Большом, у самого дома, оне купили торт, овощей и креветок на ужин. Пока варились креветки и разогревалась оставшаяся половина пирога с фасолью, обе успели ополоснуться под душем. Бутылка красного вина оказалась именно в том шкафу, где и предполагала Этарра, и ужин в банных халатах вышел замечательный.
Поднимая второй бокал, Этарра встала, пролила каплю вина на кусок торта и протянула его Алисе вместе с бокалом, торжественно и весело:
– Прими их, как удостоенная встать на путь Великого Делания, и отныне на наших эльфийских играх твое имя будет звучать как Лайкванан.
– Anvanya! – радостно выдохнула Алиса, протягивая Этарре свой собственный бокал. Это слово вернее всего подходило к ея состоянию, ко всему сегодняшнему дню, с утра до вечера, к нежному букету, багряным отсветам вина и ореховому торту, словно из бронзового крыла Орлика ей на ладонь упало крохотное перышко и прошло сквозь ея кожу и кровь до самого сердца.
– Слушай, – спросила она отчего то тоном заговорщицы, к– а фотки у твоего кузена есть?
– Сложный вопрос, – ответила Этарра, – все бумажныя – в альбомах у его родителей в Вильне (по-русски она называла этот город только так, как и «Ростовцев», но кто из них заразил другого, установить было совершенно невозможно). Эту квартиру он вообще купил совсем недавно, после того как защитился. А цифровыя он качает в свой ноутбук, который всегда возит с собою. Из него он время от времени что то перемещает в домашний компьютер, но что то не припомню, чтобы там были его собственныя портреты. Если хочешь, давай хоть сейчас посмотрим.
– Хочу! Пожалуйста! Nai hiruvammes!
Этарра включила компьютер, но сколько оне не искали, из того, что хотели, так и не нашли. Папок с картинками было много, большинство с малопонятными для тех, кто не в теме, названиями, вроде «Накш-и-Рустам», «Греко-Бактрия», «Дуро-Европос», «Форухар» и т.д.; и картинки в них были тоже не шибко интересны для неискушенного глаза: все сплошь развалины, наскальные барельефы, мозаики, многоцветныя миниатюры, монеты, печати, посуда, страницы, исписанныя какими то странными письменами,… На одной из фоток в папке «Сасаниды» Этарра задержалась:
– Вот убор царицы, в каком ты мне приснилась этой ночью.
Убор состоял из диадемы с зубцами сложной формы, похожими на цветочные листья, с жемчужными нитями, спускавшимися от ея нижнего края на плечи, крупными бусами и длинного облегающего платья с узкими рукавами, подол которого оканчивался пышными фестонами. Какого он был цвета, оставалось неизвестным, ибо облаченная в него царица была выгравирована на серебряном блюде.
– А интересно, другия женщины в этом компьютере есть, кроме иранских цариц и богинь? – не без язвительности от постигшей ее неудачи осведомилась Алиса.
– Это тем более вряд ли. Все такие портреты он, вместе с собственными, держит в ноутбуке. На домашнем компе он вообще только пишет свои статьи и книги.
– И тут оне есть? – Алиса показала на шкафы.
– Только статьи. Книги пока только тут, – Этарра кивнула на компьютер, – одну практически закончил, это его переработанная кандидатская. И еще он сочиняет роман на ту же тему.
Все это было очень интересно, но сейчас уже ночь завесила окна снаружи черным и плотным занавесом, точь-в-точь таким же, как мундир на Павле I в соборе в крепости, и Алиса чувствовала себя окончательно уставшей. пришло время укладываться спать, и подруги разошлись по разным комнатам. Этарра оставила Алису в одной комнате с компом, а сама ушла в соседнюю, в которой обычно и жила, приезжая в Питер. Ложась под одеяла, Алиса только взяла с собою «Хосрова и Ширин».

Часть 3. Отблески Чаши

There in the middle of the people
He stands
Seeing, feeling
With just a wave of a strong right hand
He's gone
To the temple of the king
Blackmore/Dio,
The Temple of The King

Глава 1. Андрисъ

Между знакомыми руинами стен, словно бы откуда то из под земли, сиял белый огонь, и какое то властное и убежденное чувство говорило Алисе, что она должна идти на него. Доверясь этому чувству, она осторожно прошла за стены и увидела, что стоит в небольшой разрушенной башне, от которой не осталось практически ничего, кроме махонькой кладки над самой землей, узкою каймой обрисовывавшей былыя очертания, а под нею вниз уходят каменныя ступени. Перед нею появился человек в белом просторном плаще, скрывавшем его фигуру от шеи до пят, высокий, золотисто-каштановые прямые волосы, расчесанные на прямой пробор, ниспадали до самых плеч под поднятым капюшоном, оставляя открытым высокий бледный лоб. От этих одежд и исходило белое сияние, и из за него Алисе не удавалось как следует разглядеть черты лица.
За ея спиной тянулась дорога, по которой она, видимо, и пришла сюда – от широкой реки, далеко за которой меж двух морей лежал огромный город. Оттуда она шла вместе с юношей по имени Андрис, но сейчас его рядом с нею почему то не было, а были лишь ночь и этот незнакомец в ослепительно-белом плаще. Этот белый свет лился на нее подобно потокам воды, омывавшим и освежавшим ее с головы до ног, и уже, казалось, что не ноги ея несли ее вслед за незнакомцем, а она словно плыла в море света, куда то, к корням пурпурных гор с серебряными вершинами, встававшими впереди, будто бы на другом берегу этого моря.
Так она спустилась в огромное здание, сплошь из больших залов и широких коридоров между ними, больше всего походившее на дворец, убранный к какому то празднику. Все кругом было чисто и сверкало яркими красками настенных мозаик, завес, золотых и серебряных светилен, мебели и вставленных в них самоцветов. Мозаики изображали прекрасных веселых людей в ярких просторных и простых одеждах, мужчин и женщин, в основном молодых: хотя все мужчины носили бороды, седых бород и волос не было ни у кого. Эти люди гуляли по густым садам между рек, сверкавших синевой, на горе у серебристо-серого замка, на острове, в центре которого возвышалось пышное дерево и на нем сидел белый орел с разпростертыми крыльями. Но нигде, куда бы она ни шла, она не встречала ни одного живого человека. Даже тот человек в белом, за которым она оказалась здесь, куда то исчез; но белый свет все так же освещал все вокруг.
Наконец из какого то коридора она попала в большой круглый зал, где были люди. Одетые в белые плащи, расшитые золотыми и пурпурными цветами, в высоких коронах, семь мужчин, словно сошедшие с мозаик, сидели на семи тронах вдоль стен. Еще два трона стояли в центре зала на возвышении по сторонам ниши, наполненной только этим белым светом. Левый трон был пуст, а на правом сидел тот самый Андрис, только теперь с бородой, в пурпурном плаще, усеянном золотыми и серебряными лилиями, длиннохвостыми птицами и единорогами. Голову его венчала золотая корона в виде зубчатой стены, над которой ладьею поднимался опрокинутый полумесяц, а над ним был еще шар. Увидев Алису, он встал, шагнул к ней навстречу, надел на нее зубчатую корону с платиновыми крыльями на переднем зубце, потом взял ее за руку, и усадил на пустовавший трон. Тотчасже и прочие семеро встали и низко поклонились ей.
Взойдя на трон, она вдруг словно взлетела высоко-высоко, и с этой высоты увидела не только весь подземный город, но и то, что находится над ним на поверхности земли между четырьмя берегам Океана: города и замки за мощными стенами, моря, реки и горные массивы и цепи, подобные морям и рекам, застывшим в волнении. Видела она и людей на улицах и дорогах, – пешком, верхом, на колесницах и в телегах, будто каждого человека в отдельности.
Вдруг она ощутила, что откуда то справа на нее надвигается что то тревожное. Она взглянула на восток и тотчасже очутилась в безкрайней пустыне. Только желто-бурые гладкие песчаные холмы окружали ее да бледное, почти белое небо. Грудь и гортань обожгла жажда, руки и ноги – безсилие и немощь, а мозг – ощущение безызходности. Несмотря на тишину, в воздухе веяло войной, и сама эта тишина была безмолвием опустошения и смерти. А затем вдруг грянули барабаны и гитары, и бледное небо наполнила тягучая и одновременно ритмичная песня:
I’m like anybody,
I just want somebody
I just want someone to love and hold me tight
I don’t care for wisdom,
I don’t care fir reason,
I just want someone to love and make it right…


Когда же песня отзвучала, Алиса увидела перед собою огромныя медныя ворота. Ширина их была такова, что раскинув руки, она едва могла бы дотянуться от края одной створки до ея середины; а высота их равнялась самым высоким соснам, когда либо виденным ею. Странныя и страшныя лица покрывали эти ворота сверху донизу. Иныя из них были искажены до безобразия дикими гримасами, у других были только закрыты глаза и сомкнуты губы, но эти казались самыми ужасными. Вровень с воротами слева и справа от них, выступая перед ними на несколько мужских шагов, поднимались квадратныя кирпичныя башни с узкими бойницами. Далее стены, обставленныя такими же башнями описывали окружность с диаметром в несколько дней пути, никак не меньше. Однако ни одного человека Алиса не видела на них, и ни один звук не доносился до нее из за ворот. Только три вороны кружили то над ней, то над крепостью, то уносясь чуть ли ни в самый зенит, то спускаясь так низко, что их крылья едва не касались ея волос; и прежнее чувство засасывающей тревоги вновь охватило ее с предельною, казалось, остротою и силою, вместе с ясным осознанием того, что она стоит у самого источника угрозы. Затем вновь вдали мелькнули будто бы белыя сияющия одежды, и алое, точно свежая кровь, но с раскаленною белою сердцевиной, пламя взвилось, как знамя победителя, над башнями. Оно горело без дыма, поглощая кирпичи и медь точно промасленную ветошь.

Чем все это закончилось, Алиса не успела увидеть: ея разбудили звуки «Гвардейского похода», который в этой квартире играл звонок у входной двери.
За окном уже совсем разсвело. Алиса взглянула на будильник рядом с кроватью: 7.35. «Не рано, однако, начинается мой последний день питерских каникул», – мелькнуло в ея совсем свежей от сна голове, – «С чьей вот только помощью он начинается?». «Гвардейский поход» взыграл еще раз. Открывать было ближе Алисе, и накинув халат цвета павлиньей шеи, взятый из дома за его неизносимость, и всунув ноги в домашние же тапочки, пошла открывать, не дожидаясь, когда звонок взыграет в третий раз.
Когда же замок отскрежетал и дверь открылась, Алиса остолбенела: перед нею в дверном проеме стоял тот самый молодой незнакомец, который подарил ей Орлика. Только что теперь его щеки покрывала рыжеватая борода, но глаза были точь-в-точь те же самые.
– Здравствуйте, Лаикванан, – сказал он спокойным низким голосом, глядя ей пряма в глаза, которые от этого разширились, наверное, во весь дверной проем: ее только что назвали ея ЖЖшным ником (на квенья он означал то же, что и ея фамилия в переводе со шведского, «зеленая долина»), – позвольте представиться…
– Андрис! – раздался из за Алисиной спины возглас Этарры, – Ты приехал!
Потрясенная еще сильнее, Алиса отошла от двери, уступая ей дорогу.
– Да, сестренка, но пока что я один. Мишка еще в Кесарии, его темы там еще на пару дней хватит, а мою – уже закрыли. Однако позвольте все же представиться, – обратился он опять к Алисе, – Андрис Снягайтис, он же Данила Таурес.
Услышав последнее имя, теперь уже Этарра ошеломленно охнула:
– Ну и ну, братец! Ладно, иди пока на кухню и жди нас. Мы приведем себя в порядок и тогда ты нам все разскажешь.

Когда барышни более или менее привели в порядок самих себя, изнутри и снаружи, а также комнаты и вышли на кухню, залитую питерским августовским солнцем там уже на столе, источая мягкий и сытный запах, стояли три тарелки с яичницей и шпротами, а между ними – гордая бутыль совиньона в окружении трех бокалов. Андрис жестом пригласил Этарру и Алису усаживаться.
– Сначала, я думаю, – сказал он, – лучше хотя бы не дать остыть яичнице, а мой разсказ не заставит себя ждать. Когда спешишь, в самых важных местах надо выдерживать паузу, чтобы не наделать глупостей. Приятного аппетита!
«По-моему, пауза уже как то слишком затянулась – на целое лето», – подумала Алиса, но вслух не сказала ничего, тем более что и Орлик вел себя совершенно тихо. Да и яичница оказалась довольно вкусной, а не будь этого огня любопытства, такого жгучего, хотя и незримого и неслышного, вообще могла бы показаться шедевром, ибо известно, что горячее та часть пламени, что невидна нашему глазу.
Молчание, перебиваемое лишь звяканьем вилок, длилось недолго. Видимо, учащенный ритм этого звяканья подал, наконец, Андрису, долгожданный знак, и он отложил собственную вилку (отчего две другия тут же затихли). Голос его полился ровно, размеренно, («без всякого призвука акцента», отметила про себя Алиса), продуманно и без запинок, лишь иногда останавливаясь так же размеренно и спокойно, словно опытный спортсмен перед особенно трудным препятствием.
– Сначала, Алиса, скажу почему я вас искал, а про то, как нашел – потом. Видите ли, Алиса, Алеξандра Германовна, что мы с вами родственники. Очень далекие, в каком колене – я даже не буду говорить, чтобы не искушать в вас излишнее недоверие. Источник этого родства лежит в таких временах, что ни один письменный документ на свете не сможет его подтвердить, разве что анализ ДНК, – я говорю это как историк. Ну, есть родословныя предания, сказания, легенды, поэмы, которыя, к тому же часто писались людьми непосвященными или посвященными отчасти, а это порою еще хуже. Главного же – о самом родстве не говорилось вовсе: тем, к кто к нему непричастен, о нем и знать незачем. Упоминалось лишь о некоей вселенской катастрофе в древности, после которой наш первопредок и три его сына вознеслись на вершину могущества и славы. Братья поделили между собою всю тогда еще неустроенную землю, и при этом младшему, к которому восходит наш род, досталась ея центральная часть. Его потомство потом на века пропадало в безвестности, а после вновь обретало свое прежнее величие на некоторое время. Благодаря дару, полученному нашим родом от Господа Премудрости, мы бы и сегодня могли достигать высших степеней успеха и власти, но время, когда мы были царями царей, миновало без возврата и сожаления.
– Совсем? – улыбнулась Алиса, ухватывая на вилку очередную шпротину.
– Есть одно древнее предание, кочующее по свету, о том, что один из древних государей вернется в назначенное ему время, но срок ему возвратиться знает только Сам положивший этот срок. Его имя Хосров, и он отрекся от престола и безследно скрылся, достигнув всего, чего только может желать правитель, как никто после и едва ли кто до него. Как раз при его преемнике разошлись наши ветви. К тому времени род уже разделялся неоднократно, и этот преемник, по имени Виштасп, был ближайшим его родственником и женился на одной из его дочерей, и от этого брака уже непрерывно идет череда наших с Этаррой прямых предков. Ваша же линия, Алиса, так же непрерывно происходит от другой его дочери-близнеца, выданную замуж в жреческий род.
– Погоди, – прервала его Этарра, – как же непрерывно? Ели этот род был жреческим, то как Алиса родилась в семье, которая не имеет никакого отношения к какому бы то ни было священству? Или это была каста вроде индийских брахманов?
– Скорее вроде иерусалимских когенов. При Виштаспе главное царское святилище подверглось страшному нападению соседней, исконно вражеской державы, и сестру царицы вместе с ея детьми отправили ко двору союзного государя, на запад. Когда же война окончилась, один из ея сыновей пожелал остаться в западном царстве, и он то был вашим родоначальником.
– А его как звали?

Глава 2. Еще объ Орликѣ

Андрис не спеша откупорил бутылку: тарелки у всех уже опустели.
– Его звали Араст, – сказал он, разливая багряно-алый совиньон в сверкающие бокалы, – но после того, как его отец погиб, защищая святилище, и его усыновил начальник стражи Западного царства, он принял имя Дарн, что означает «часть». Его мать звали Махсим, но она также изменила имя и стала зваться Бровердд, т.е «Зеленою долиной».
И тут, неожиданно для самой себя, Алиса спросила:
– А причем тут чаша? И Павел I?
И пригубила вино, и багровый огонь сладко опалил ея душу.
Андрис улыбнулся:
– Чаша – это ключ ко всему. Это символ, данный нашему роду изначально как знак царства, соединенного со священством, того, что и составляет завет с Создателем, как учит апостол Петр. Говорится, что первый царь из нашего рода, получивший эту Чашу утратил ее вместе с жизнью по собственной гордыни, а Хосров вновь обрел ее и победил ея силой, так как мог видеть в ней все на земле. Когда же он сокрылся, он унес Чашу с собою; но потом она вновь несколько раз возвращалась к людям, в том числе и из нашего рода, но уже гораздо позже. А Виштаспу, когда он взошел на трон после Хосрова, был дан особый знак – тот самый, что висит у тебя на груди.
– Ну вооот, – протянула Алиса, – а мы то сколько искали!
– Да, кстати, – сказала Этарра, – тебя, я помнится, тогда спрашивала чуть ли ни первым!..
– И я тогда ничего не ответил, совершенно верно. Если ты помнишь, я тогда как бы потерялся из Питера. Ибо, во-первых, тогда я еще не возвратился из вашей губернии. Найдя Алису и передав ей Знак, я поехал Лихославль – зачем, разскажу потом, – а оттуда к родителям в Вильно. И во-2х, потерялся я не просто так, а намеренно. И в-3х, не сбивайте меня, пожалуйста, с порядка.
– Ну ладно, братец. Посмотрим, что у тебя за резоны. Но если они меня не убедят – берегись!
Алиса подняла свой бокал и посмотрела сквозь него в окно. И вдруг игра багрянца и золотистого солнечного луча словно бы заслонила все вокруг, и из за нея Алиса видела уже не кухню, в которой сидела и окна напротив. Небо, впрочем, оставалось по-прежнему бледным, слишком каким то водянистым. Далее Алиса увидела серебро и чернь шерсти большой овчарки, сидевшей рядом с девушкой, одетой в бирюзовое платье с узким корсажем и широкой юбкой, совсем по моде эпохи рококо. Она глядела в глаза Алисе, и Алиса смотрела на нее, точно в зеркало, потому ея лицо как две капли воды походило Алисино, а волосы, собранные под шляпкой с пунцовыми лентами, были совершенно того же темно-русого, с золотисто-каштановым оттенком, что и у Алисы в детстве. И возраста и роста она была того же, что и Алиса; она улыбнулась, и это усилило впечатление зеркального отражения. Она стояла на траве у какой то реки, а за ея спиной чернел еловый лес, и этот лес будто вдруг поглотил ее вместе с собакой, а потом сам сгорел в темно-багряном пламени, и над бокалом вина до Алисы снова донеслись слова Андриса:
– Что именно говорила Юлия Дальгрен наследнику престола, осталось неизвестно, но именно благодаря ей Орлик и наш род вот уже третий век резидируют в России, со времени предпоследней русско-шведской войны. Ибо она и ея брат-близнец первыми поселились здесь в 1793 г.
– А их родители? – спросила Этарра.
– Их к тому времени уже не было в живых. В России брат и сестра скоро приняли православие, Константин поступил в кирасирский Военного ордена полк, а Юлия через несколько лет приняла постриг в Христорождественском монастыре в вашей губернии. Скончалась она 10го апреля 1801 г. по старому стилю, сорок дней спустя после убийства Государя Павла Петровича.
Андрис помолчал, а потом ровно на секунду опередил вопрос Алисы:
– Константин Дальгрен дослужился до чина генерал-майора и ушел в отставку, вернувшись из заграничного похода русской армии в 1814 г. Имения, пожалованныя ему, находились частью в вашей губернии, частью в Ковенской. Ну да вы, Алиса, верно, сами это знаете?
– Не все. Кое что, по разсказам отца. Far titta .
– Никто не знает сегодня, как погиб и где погребен Ваш прадед, прапорщик 2го Марковского полка, Даниил Владимiрович Дальгрен, и Орлик был утрачен в вашей линии.
– Да. И мы не знаем. Это случилось в девятнадцатом году, когда деду было всего семь лет, и он с матерью жил тогда уже в городе, под красными, далеко от места боев. А как шла ваша линия?
– Антон Снежко был единственным внебрачным сыном князя Януша, последнего в роду Острожских…
– Того самого, из за завещания которого в России появился Мальтийский орден? – не выдержала Алиса.
– Его самого. Мать его, Анна, по прозвищу Снежка, была третьей дочерью Мельхиора фон Зильбершнее, саξонского дворянина, служившего у князя хранителем библиотеки. Мельхиор не препятствовал отношениям дочери с князем, потому что знал, что ей единственной суждено продлить его ветвь. И когда Анна умерла при родах, он воспитал внука, а потом, когда умер и князь Януш, отправил его в Литву, вручив ему Орлика. Так он стал Антанасом Снягайтисом, петигорцем в войске великого князя литовского.
– Кем? – переспросила Алиса.
– Петигорец – это иначе говоря панцерник, то бишь тяжеловооруженный кавалерист.


Алисе вдруг отчего то необъяснимо ясно поняла, что именно сейчас Этарра спросит о предназначении рода, существующего так долго.
– И даже знание о нас подобно посвященью, – прошептала она, но и Этарра и Андрис услышали этот шепот. Алиса продолжала так же тихо и твердо:
– За веком век, как в вихре снов и странных пробуждений,
Мы сполохи пурпурные последнего сраженья.
В глазах Этарры вспыхнуло удивление, но уже через секунду оно сменилось пониманием, и она спросила только:
– Это ты сама?
– Мои, – ответил Андрис, – точнее, это мой перевод с литовского. Но и литовский теξт – тоже не оригинальный, а опять-таки перевод. Самый ранний вариант известен на средневаллийском, середины четырнадцатого века. Отсюда, кстати, и форма: такое стихотворение называется энглин. Однако…
– Однако скажи мне вот что, братец. Как это вышло, что я об этом ничего не знала раньше?
– Для каждого положен свой срок и свое дело как угли в одном общем пламени, принесенном в мiр Чашей. Ради этого огня ты и стала тем, кто ты есть – Этаррой. И в Алисиной судьбе есть и твоя заслуга. Поэтому не обижайся и держи, – и в руках его непонятно как появился Орлик, точно такой же, как у Алисы, которого он одним движением, быстрым и плавным, повесил ей на шею, – Вы теперь вдвоем, как две сестры, а я – брат для вас двоих. Но все же: время вашего нынешнего пребывания в Петербурге близится к концу, и вороны вас еще не нашли. Весь город ваш, думаю обшарили неоднократно.

Покончив с вином и перейдя на «ты», они завезли вещи на вокзал, потом пешком прошлись до Михайловского сада, где и провели последние питерские часы под сенью золоченного шпиля. В императорский замок они заходить не стали.
– Как бы ни был древен наш род, – говорил Андрис, – память любого человека хранит следы того, что было тысячелетиями раньше, так же, как арийския легенды помнят об этих северных небесах. Не надо только ждать от нашей памяти такого знания, как в школьных учебниках истории, с датами, таблицами, стрелками на картах и объяснениями причин. Просто иногда некая рука останавливает кисть времени, без устали, сна и еды, в горячке своего воображения разрисовывающего занавески в сумасшедшем доме и отдергивает эти занавески, и открывает форточки, и на какия то мгновенья мы видим вновь свет откуда то до времени и который светит при этом только для нас. Это как музыка, свободная от власти линейного времени и умеющая затронуть самыя глубинныя, самыя изначальныя чувства каждой расы особенно значимыми только для нея созвучиями. За века до Кай-Хосрова это северное небо было нашим, пока не наступила великая зима, и Джамшид, первый обладатель Чаши, не привел наш народ на юг, в построенную им Варну. Но еще задолго до этого, когда еще не было ни людей, ни земли, ни неба, великий первородный Огонь начал свой танец, началась и битва за все, о чем говорится в этом танце, ибо никому не дана власть над ним, кроме Самого Танцующего и того, кто рожден по Его образу и подобию, даже самым могучим духовным созданиям. Так и сказано, что есть два первичных духа, совершающих свой выбор…
И как раз тут Алисе, которой все не давали покоя слова Андриса о воронах, показалось уместным спросить о них и разсказать о Ное и о сгоревшей выставке.
– Информацию о пожаре я поймал, – отвечал Андрис, – картины Ноя видел прежде и кое-что, и довольно много, о нем знаю. Он обо мне, полагаю, знает не меньше, хотя мы пока еще не разу не встречались вживую. Это очень опасный человек, так как владеет древними секретами воздействовать через краски на сознание и волю зрителей. Вы одержали первую победу над ним, и принимайте мои поздравления, но не ждите, что так будет всегда. Ной Павлович и вороны от вас не отстанут, тем более, что он человек болезненно самолюбивый и к тому же вы нанесли удар по его претензии продлить его земную жизнь на несколько столетий за счет дарованной вам силы. К слову сказать, он и попался воронам от желания только побеждать на каждом шагу… А теперь, милыя барышни-сестрицы, – прибавил он, помолчав, иным тоном, – вам уже пора!

И в самом деле августовские сумерки уже приближались., хотя и медленно и неспешно. Опять же пешком, по Мойке, Андрис проводил девушек на вокзал, где к тому времени, уже подали их поезд. По пути Алиса хотела еще спросить о Ное, но прочла в глазах Андриса некое предупреждение, вынула флейту и негромко заиграла старинную английскую мелодию под названием Minstrel Hall.
– До зимы, – сказал он, целуя их на прощанье у вагона, – я обязательно постараюсь побывать у вас и представиться твоим, Алиса. А зимой вы опять приезжайте в Питер на каникулах. Хотя оне у вас и не совпадают, но мы это исправим. Laimìngai .

Сумерки за окнами купе словно только и ждали, чтобы поезд тронулся, чтобы превратиться в настоящую ночь и проглотить город, вокзал и всю Николаевскую железную дорогу, кроме электрических огней, прежде сем проводница проверит билеты и разнесет чай. И на этот раз вышло так, что в купе девушки были вдвоем до самого конца.
– Ну, братец, – сказала Этарра, уже переодевшись и разглядывая своего Орлика в свете лампы, – такой сюрприз приготовил.
– Да! – откликнулась Алиса, – ради одного этого стоило съездить. Даже не жалко теперь, что каникулы уже закончились.
– Значит, тебе мой кузен понравился?
– Теперь он уже не только твой, он наш! Он славный. И борода ему идет. Как будто и есть князь или мудрец какой древний… Вот, вспомнила: он с ней похож на Императора у тебя в колоде Таро! А еще он – как ваше Балтийское море…
И она задумалась, ища объяснение этому сравнению, которое неожиданно пришло к ней только сейчас, и даже не заметила, как заснула.

Глава 3. Лихославль

В дверь купе постучали.
Алиса открыла глаза. Поезд стоял, за окном только просыпалось утро, а Этарра еще спала. Стук повторился, – спокойный, уверенный в себе. Этарра не просыпалась, но сон ея, судя по напряженно сдвинутым бровям, был каким то недобрым. Выжидая, постучат ли еще, Алиса посмотрела на дверь и вдруг увидела, что она открыта настежь. Алиса осторожно выглянула в коридор, но там не было ни души. Их купе считалось третьим от купе проводника; тут дверь также стояла открытою, а все проводницы вышли из вагонов в бледно-сиреневую пустоту только-только просыпающегося городка под названием Лихославль, от которого до дома оставалось около получаса (а примерно на середине этого разстояния находилась и деревня ея бабушки.
Алиса зачем то потрогала титан (он оказался теплым), и тоже сошла на перрон. Поезд все не трогался, проводницы застыли словно статуи, и она вошла в вокзал. Здание было старым, примерно того же времени, что и в ея городе, только совсем маленький, хотя для такого городка, пожалуй, что и великовато. Наверное, когда его построили, оно был единственным здесь каменным. Отчего то подниматься по ступенькам Алисе было тяжело, точно она погружалась в какую то прозрачную, невидимую вязкую массу, с каждым шагом все более плотную. Дверь, однако, открылась легко, а за ней ей вновь открылась дорога и далекий город, черный, на фоне ярко-синего неба, в котором белою пушинкой парила луна. Вокзал исчез, вместе с перроном, путями, проводницами и поездом. Полузабытая сила подняла ее в воздух и понесла к городу. В полете она видела уже знакомыя ей картины: реку, блестящую как зеркало, замок и в нем тронный зал, только теперь на стене позади тронов мозаика изображала единорога – белоснежную лошадь с золотою гривой и алым пламенным рогом на лбу. На левом троне она увидела себя, одетую в павлинье-синий бархат и сиреневую парчу, в той же самой зубчатой золотой короне с платиновым шаром и жемчужными нитями, спускавшимися ей на грудь. На правом же троне возсидал все так же Андрис в том же царском облачении, а у подножий трона, слева и справа лежали два леопарда, самец и самка. Перед ними стоял тот самый человек в белом, которого она видела в первом сне про этот дворец. Он вел странный разсказ о Душе Быка и Создателе Быка, и от этих слов Алиса испытывала такое чувство, будто небо распахнулось перед ней, и чьи то лица, незримые, но с правильными строгими чертами и безконечно добрыя пристально глядят на нее, согревая необжигающим теплом, и чьи то сильныя руки подхватили ее и принесли на вершину серебряно-белой горы над огромным полем. Все поле от края и до края было занято двумя армиями, стоявшими друг против друга. травы не было видно с обеих сторон, все было сплошь в броне – пехота, всадники, колесничие, кони и даже слоны. На склоне этой горы, обращенном к полю, стоял золотисто-коричневый шатер под пурпурным знаменем с серебряным единорогом, а у входа воин в белом плаще, блестящем панцире и крылатом шлеме держал большую хоругвь, сплошь усеянную рубинами, сапфирами, жемчугом, бриллиантами, изумрудами, бирюзой, аквамаринами, хризолитами, аметистами и прочими самоцветами самых разных форм, размеров и оттенков, по; рядом, но чуть пониже еще два знамени вытягивались над серебристыми шатрами, одно – ярко-синее с белым цветком жасмина, другое – зеленое с золотым и черным леопардами. Над войском у подножия горы развевалось еще множество разноцветных знамен; с противоположной стороны шатры были все сплошь зловеще-серыми, и вместо знамен украшенные шестами с хвостами яков, – от одного до пяти. У самого большого шатра, такого черного, что казался дырою в непрогляднейший мрак, на шесте висело семь хвостов, а на самой верхушке – человеческий череп с рогами яка.
Оба войска были примерно равны. Потом из черного шатра вышла фигура, показавшаяся Алисе знакомой по чему то отвратительно-неприятному. Она чувствовала, что этот человек все время ощущает ея взгляд, но почему то не может ее увидеть, хотя и сильно хочет, словно что то, еще более сильное, чем его воля, не дает ему взглянуть в ея сторону. Из серебристого шатра под зеленым стягом с леопардами вышел высокий человек, похожий на Андриса, но все же не Андрис, в плаще такого же зеленого цвета, как и знамя, с горностаевой опушкой понизу, в крылатом шишаке с медным зубчатым ободом по нижнему краю, в стальной кольчуге с четырьмя пластинами, отражавшими солнце словно зеркала; и тотчасже распахнулся шатре под знаменем с жасминами, и оттуда выступил молодой, еще безбородый воин, еще больше похожий на Андриса и одновременно – на нее саму, в таком же крылатом шлеме, но с серебряным ободом с зубцами в виде листов падуба и с опрокинутым полумесяцем на переднем зубце, между крыльев; в такой же горевшей на солнце кольчуге с четырьмя пластинами, в синем плаще, также подбитом горностаем. Они оба вошли в золотой шатер и почти тутже вышли, оруженосцы подвели им коней, молодому – серого, а старшему, - светло-рыжую кобылу, подали щиты и копья, воин, державший хоругвь, поднял ее в воздух и потряс ею, они вскочили в седла и помчались вниз. И в ту же самую секунду оба войска пришли в движение и сшиблись с необычайною скоростью и грохотом. Черная фигура в противоположном лагере все стояла у шатра, шепча что то, и это мешало Алисе узнать ее; но видя, как мощно разят налево и направо всадники в крылатых шлемах, и какой урон они наносят его войску, особенно тот, что был постарше, черный человек тоже велел подать ему коня и копье. Ему подвели темно-гнедую лошадь, и когда он садился в седло, Алиса наконец то признала черты Ноя Воронина.
Словно два огненных вихря они выжигали просеки в рядах противника. Между тем Ной не помчался навстречу ни всаднику в зеленом плаще, ни всаднику в синем, но осторожно пробрался сзади к старшему и вонзил копье ему в спину. Перед Алисой все вдруг пропало в тускло-сером тумане, и сквозь этот туман до нее донеслись откуда то, словно из ея памяти, слова: «Пустыня и Медный Замок второй раз не сдадутся!» Голос, произнесший их тоже походил на голос Ноя Павловича.

Когда же туман разсеялася, она увидела себя в бабушкиной деревне, в ея доме, только дом этот сильно изменился, будто прошло не меньше ста лет с тех пор, как она была в нем в последний раз. Мебель вся была дорогая, стиля модерн, который как то очень легко гармонировал с русскою печью и полатями, заменявшими здесь кровати и с отсутствием обоев на золотисто-коричневых бревенчатых стенах. Даже компьютер напоминал скорее небольшой колченогий черепаховой ларец с зеркальною крышкой, сделанный по эскизам Мухи или Бенуа; а вот сирины на бардовых занавесях выглядели совсем билибинскими. В красном углу висел большой киот с распятием и множеством старинных, почерневших икон без риз. Ни в одной из пяти комнат не было телевизора, но зато на улице, у резных ворот стоял старинного вида автомобиль, при одном взгляде на который Алиса поняла, что под капотом у него все самое современное, а в салоне есть воздушныя сумки, и она даже откуда то знала его название – «Лесснер». Тут же, на стальном высоком флагштоке развевалось белое знамя с золотым крестом с черною каймой в центре и Орликом в крыже. Сама она сидела за большим круглым столом крытом такою же бардовою шелковою скатертью, в длинном белом платье, похожем на большия сложенныя крылья, а алые ея волосы были расчесаны в две косы, перетянутыя серебряным обручем.
В комнату вошел человек в мундире василькового цвета с малиновыми погонами с черною каймой и двумя серебряными ромбиками на черных же просветах, с золотистою буквой «Д» в левой петлице и серебристым Андреевским крестом в правой на черном бархатном воротнике. Лицом он очень походил на старшего из тех двух всадников с сокрывшегося поля боя, но был моложе лет на двадцать.
– Доброго дня Вам, Наталья Георгиевна, – сказал он почти юношеским голосом, перекрестившись на иконы.
– Здравствуйте, здравствуйте, Алеξей Николаевич, – отвечала она, – проходите, садитесь. Наконец! Рада Вас видеть, тем более по такому случаю. Муж сейчас будет.
И в самом деле, почти тотчасже за молодым офицером в комнату вошел Андрис, в белом гражданском мундире с открытым отложным воротником, с вензелями «ТН» на золотых погонах и гербом – зубчатой короной на табурете, – на пуговицах.
– Здравия желаю, господин наместник! – вытянулся перед ним юноша, – По личному повелению Верховного Правителя первая рота Лейб-Гвардии Конно-Жандармского имени генерала Дроздовского полка прибыла в Ваше распоряжение и ожидает Вас в известном Вам месте. Командир роты капитан Раднор.
– Здравствуйте, господин капитан, – протянул ему руку Андрис, – садитесь же, садитесь, Алеша. Итак, все ветви нашего семейства соединяются! Предсказанный момент, наконец, настал, а значит, сбудется и все прочее, что было предсказано. Сколько веков уже протекло с тех пор!
– Да, по сравнению с этим до начала воны, кажется, осталось всего несколько часов.
– Война уже началась, сестрица. Все гвардейския «цветныя» дивизии уже отбыли в Англию. А для нас эта война началась не сегодня, и Вы сами в ней участвовали.
– Да, – сказал Андрис, – тень Тура все так же тянется от посеянной им братоубийственной смуты, несмотря на то, что и Медного замка нет уже не первое тысячелетие. И как хорошо, что мы не ошиблись с Верховным. Еще бы немного, и опоздание могло бы стоить чрезвычайно дорого.

Потом пили чай из большого медного самовара, после чего все трое одновременно встали и долго молились перед иконами. Затем также вместе вышли из дома, сели в «Лесснер», – капитан Алеша за руль, а Андрис и Алиса-Наталья – в просторный салон, и машина выехала к железнодорожному полотну. Некоторое время она ехала вдоль путей, а потом вдали справа засинел густой лес, который вскоре поглотил весь горизонт. Автомобиль свернул к лесу, убыстрив скорость, и, въехав в лес, долго ехал неизвестно кем и когда проложенной дорогой из больших каменных плит. Чем дальше дорога углублялась между сосен, тем круче она забиралась вверх, и тем сильнее из за леса доносился запах моря. Наконец деревья разступились, и открылась большая поляна, на которой из густой выцветшей травы поднимались огромные дома. Сложенные из плоских каменных плит, с плоскою крышей и круглым отверстием в передней стороне, они были похожи на большия коробки или на собачьи будки каких то вымерших гигантских собак для вымерших сверхвеликанов: именно вымершей пустотой так от них и веяло.
«Лесснер» остановился в нескольких метрах от самой крупной из этих громадин, капитан вышел из машины с серебряным кадилом на длинной рукояти и, заправив ее углем и ладаном, передал Андрису, который вышел вслед за ним вместе с Натальей-Алисой. Скрестив руки на груди, она и капитан стояли слева и справа от Андриса, пока он читал заклинание над немым каменным гигантом, окуряя его бледно-сизым дымом из кацеи. И в клубах этого дыма Алиса вновь видела сцены прежнего сражения: посеревшее, пропитанное мгновенным страхом лицо вероломного Ноя, перед тем, как его пронзило копье молодого всадника точно в таком же доспехе, что и убитый им витязь; бешенное повальное бегство черных, и как всадник в зеленом плаще схватил царя черных и притащил его на аркане и бросил у ног воина со знаменем, усеянным самоцветами. Когда же клубы разсеялись или растаяли в солнечных лучах, вместо дома была лишь куча каменных плит, наваленных одна на другую. Тогда все трое вернулись в автомобиль и поехали дальше по дороге к морю.
Сосны разступились еще раз перед небольшим заливом с пологим песчаным берегом. Здесь, почти у самой воды выстроилась рота всадников на рыжих конях, в таких же васильковых мундирах с малиновыми погонами, что и на капитане, и в позолоченных кирасах и касках с серебряными двуглавыми орлами. Отдав честь подъезжающему «Лесснеру», их командир спешился, когда автомобиль остановился и подошел к вышедшим из него Андрису, Наталье-Алисе и Алеξею, уже облаченному в такую же кирасу и каску. Он был примерно тех же лет, что и Алеша, также хорош собой, на его плечах сверкало только по одной серебряной искре, и наместник назвал его штабс-капитаном. После обмена приветствиями штабс-капитан вновь поднялся в седло, вместе с Алеξеем Николаевичем, которому подвели рыжего коня, а на горизонте показался белый корабль. Затем от него отчалила шлюпка и поплыла к берегу. В ней, кроме гребцов в белых матросских рубахах, сидела Этарра и мальчик лет пяти-шести. Мальчик был очень похож на Этарру, в простой бирюзовой рубахе свободного покроя с длинными просторными рукавами, перехваченной узким кожаным ремешком; его золотистые кудри спускались до плеч, а голубые глаза сверкали смышленостью и уверенною в себе решительностью. На коленях у него лежал большой гладкошерстный и вислоухий кот дымчато-пепельного цвета, с круглыми желтыми глазами. Этарра же была одета в такое же платье, что и Наталья-Алиса, и точно так же ея волосы были уложены в две толстыя косы, только обруч на них был из золота. Слева от мальчика на скамье сидел офицер в красном мундире, в невысоком кивере, примерно тех же лет, что и капитан Алеша, с тремя ромбами на витых погонах, похожий на «Ростовцева», только с тонкими усами. Когда шлюпка приткнулась к берегу, он вышел первым и, отдав честь мальчику и Этарре, подал ей руку.
Тотчасже кавалеристы одним четким движением взметнули сабли в салюте, и Андрис выступил вперед и сказал, сначала по-английски (причем чуть ли не языком Чосера), потом по-русски:
– Государь император и король Михаил Георгиевич и Государыня императрица и королева Гита Михайловна, я рад по воле Всевышнего Владыки Премудрости, от имени Верховного Правителя и всех поколений нашей семьи приветствовать вас в Арсарет, земле вашего наследия, и принять вас в моем наместничестве.
Гита-Этарра в ответ ласково улыбнулась, слегка склонив голову, потом подошла к Наталье-Алисе и положила ей руку на плечо и произнесла «Сестрица». Это слово донеслось до сознания Алисы словно бы откуда то издалека, и тотчасже она увидела, что ее в дорожном халатике, в вагоне, склонилась над нею и трясет ее за плечо:
– Ну вот, сестрица, проснулась? Вставай скорее: подъезжаем к Лихославлю, а после него закроют туалеты.

Metta/Gãlas/Конецъ