Понять себя, часть 3

Опять про отца. Мороженое в вафельном стаканчике отец, по незнанию, именовал не иначе как «мороженое в горшочке», чем неизменно вызывал недоумение продавщиц. Поэтому когда он называл стальную проволоку «столичной», я уже и не понимал, шутка это или его очередное заблуждение. Делать что-либо по дому, мастерить, заниматься ремонтом, чем обычно хвастают хорошие хозяева, он не умел напрочь. Мы, его дети, старались держаться от него подальше, когда он брался за такую работу. Любой ремонт он начинал с того, что брал в руки молоток и начинал им самозабвенно стучать, производя при этом страшный шум.

Мне кажется, что это надо было ему психологически, дабы произвести на всех домашних впечатление и показать всем невиданный доселе масштаб свершений. Чтобы все видели и знали: он трудится, он ремонтирует. После этого, наступала очередь привлекать к ремонту помощников. Если он ремонтировал, к примеру, водопроводный кран, то он поочередно звал на помощь детей, пока наконец-то не собирал всех четверых. Делал он это для того, чтобы «хватило рук» держать детали: шайбы, гайки, душ или шланг несчастного крана, пока «мастер» совершал попытки собрать только что разобранную конструкцию.

Если же дело касалось работы с древесиной или древесностружечной плитой, то все мы прекрасно знали: в подобной ситуации главное надо было уберечь свои пальцы. Отец и в этом процессе любил звать помощников, чтобы было, кому подержать заготовку и эта заготовка при пилении или другой обработке, ходила ходуном в наших руках, ненароком нещадно калеча пальцы. Когда же кто-то из нас, видя несуразицу в действиях отца, и набравшись смелости, пытался возразить ему что-то, то неизменно получал один и тот же ответ: «Яйцо курицу не учит». На этом заканчивались все наши вмешательства с благими намерениями в его творческий трудовой процесс.

«Показательный» ремонт он произвел как-то с двуспальной супружеской кроватью, на которой спал и сам. Аккуратная гэдээровская кровать, совсем еще не старая, не выдержав как-то тяжести упитанных русских животов, расползлась в креплениях и начала досадливо скрипеть при каждом легком перевороте почивающего, не говоря уже о полном «оверкиле». Постоянный скрип кровати, особенно ночью, действовал на нервы всей семье.

Дело взялся поправить отец. В один из выходных дней, когда матери не было дома, он в ходе ремонтных работ стянул противоположные стенки кровати бельевой веревкой, а что бы придать бечеве состояние натяжения гитарной струны, использовал старую, давно вышедшую из строя мясорубку. Конструкция, надо признать, была оригинальной. Намотав веревку на вал мясорубки, отец добился, что поворотом ручки можно было регулировать натяжение веревки. Натянутая веревка стягивала расшатанные детали кровати в одну крепкую конструкцию. Одна беда: спрятать мясорубку в матрацах кровати было делом нелегким.

Матери, сначала, очень понравился произведенный ремонт. Да, и почему бы, не понравиться? Кровать не скрипела и даже приобрела еще большую, доселе невиданную упругость. Но радость её была недолгой. После первой беспокойной ночки на обновленной кровати, ей захотелось узнать, что же за «горошину» подложил ей супруг, уж не проверяет ли он её принадлежность к королевскому роду. Находка кухонной мясорубки в собственной постели столь сильно поразила и изумила её, что она не смогла даже выговорить свое неизменное: «Тьфу, ты…».

Навсегда в памяти остались эпизоды его клоунады с оконным стеклом. Первый случай произошел в начале семидесятых в Калининграде. Тогда мы, мальчишки, балуясь с мячом, разбили в доме одно из оконных стекол. В ближайшие выходные отец решил сам заменить его. Для этого, на первом этапе, требовалось сходить на местный рынок, где находилась стекольная мастерская, вырезать там по размеру стекло и принести заготовку домой.

Всей семьей ждали мы возвращения главы семьи с оконной замазкой наготове, вслушиваясь в шаги на лестнице. «Сейчас услышите!» - язвила мать. Но отец явно где-то задерживался. О его появлении возвестил резкий звук разбивающегося стекла на лестничной клетке у самой нашей двери. Через несколько томительных секунд, отряхивая от осколков одежду, в квартире появился смеющийся отец. Неудача, казалось, совсем не расстроила его. Ему, как и всем нам было лишь забавно, что на последних метрах длинной дистанции он совершил неосмотрительную ошибку и вся его работа пошла, вмиг, насмарку.

Второй случай я наблюдал много лет спустя, уже в подмосковном Наро-Фоминске. Тогда отец помогал мне вынести из квартиры на мусорную свалку различный строительный хлам и отходы, в том числе, и остатки раскроя стекла. Помню, обвязав весьма крупные куски стекла бечевой, взял он в обе руки по солидному свертку и кое-как, бочком, чтобы не ударить негабаритные углы свертков о стены и не разбить хрупкую начинку, стал пятиться, словно напуганный рак, к двери. Дверной проем был преодолен весьма благополучно: связанное в пакеты стекло лишь слегка позванивало мелодичными тонами Валдайских колокольчиков. Я закрыл за ним входную дверь.

Присутствующая, при всем при этом, моя мать, приученная за долгую совместную жизнь к цирковым репризам отца, заметила в такт закрывающейся двери: «Ну, теперь, ждите!» Домашние не смогли толком у нее ни выяснить, ни уточнить, что же должно произойти и чего же надобно всем нам ждать, как в подъезде, ниже на два лестничных пролета, раздался страшный грохот разбиваемого стекла. Казалось отец, в злости, со всех своих сил метнул обе связки в бетонную стену, вспомнив давно прошедшую войну и не утраченные ещё навыки лихого гранатометчика.

Эти два последних случая весьма типичны и закономерны для стереотипа поведения моего отца. Я бы мог ещё много раз описывать различные, комичные эпизоды и истории, произошедшие с ним. Почему это происходило с ним и с таким завидным постоянством? Нам неведома та земная стезя, по которой все мы люди, бежим к старости, опустив при этом низко голову и не замечая ничего вокруг. При этом каждый, спотыкаясь и падая, совершая ошибки и глупости, вновь поднимаясь или опускаясь, проигрывая или побеждая, наивно полагает, что он сам хозяин своих действий и поступков, своей Судьбы.

Умер он как-то внезапно и неожиданно для всех. Отец его – крепкий казак, был еще жив в то время, хотя было ему уже более девяносто лет. Столько же, не менее, надеялся прожить и мой отец. «Вот», - любил бахвалиться он, перед нами - домашними, - «через несколько лет, я один из ветеранов войны, на Параде Победы по Красной Площади пойду, все остальные уже в землю лягут!»

Да разве кто знает свой день или час, когда закончит свой Земной путь? Когда придет за тобой, ухмыляясь страшным беззубым ртом, неумолимая Смерть и взмахнет своей страшной косой, целясь тебе прямо в сердце, не оставляя уже времени ни для покаяния, ни для исправления сделанных по жизни ошибок. Мы все в глубине души надеемся, не допуская ничего иного, что будем жить вечно, что жизнь не закончится никогда, что мы ещё сможем доделать все, что не доделали, исправить то, что, не подумав, натворили, что не свершили, не успели, не смогли….

Накануне зашел он ко мне - проведать. Лежал я тогда в госпитале, при очередном обострении болезни. Принес мне мою старую верную спутницу еще с 80-го года – магнитолу «ВЭФ-Сигма», что бы мне не так скучно было коротать однообразные больничные будни. «Что-то устал, я в этот раз, тяжело»,- промолвил он, усаживаясь на больничный стул рядом с койкой.

Смерть с косой уже, видимо, следовала за ним по пятам, но, наверное, пока только выбиралав, как и куда лучше ударить. А через два дня у него случился инсульт. К концу недели жизнь угасла в его теле, и он ушел из нашего мира в тот же самый день, что и его жена, моя мать – 14 ноября, только с опозданием на год! Конечно, это она забрала его к себе!

Таким он был. Таким остался в моей памяти. Можно было бы ещё много рассказывать про чудачества этого, оторванного войной от сохи деревенского паренька. Да разве не утомил я уже тебя, читатель, перечислением его «подвигов»?

Сестра Лилия. Неординарный она человек. Когда-то, в пору отрочества, я ею гордился. Еще бы! В институте, где мы вместе учились, она была первой отличницей и Ленинским стипендиатом. У нее брали интервью и фотографировали местные газетчики. Её фотография красовалась на доске почета в парадном холле высшего учебного заведения. Потом она закончила еще один институт, и долгое время работала научным сотрудником на атомном реакторе под Ригой – в Саласпилсе. Я удивлялся ей тогда. Откуда столько ума, усидчивости, целеустремленности? Удивляюсь я ей и сейчас. Но уже по другому поводу.

Эпоха перестройки пронеслась стремительным, всеразрушающим вихрем по стране, оставив след в судьбе каждого из нас. Каждый простой человек, далекий от власти и больших денег искал возможности просто выжить, в этой чехарде быстрорастущих цен и беззакония. Коснулась эта проблема и моей сестры – молодого, подающего надежды ученого. Надо было зарабатывать на жизнь как - то иначе: зарплаты ученного хватало лишь на пару десятков сникерсов. Пытливым взглядом пробегали каждый день её глаза десятки газетных объявлений. Но кем может работать ученый ещё? Охранником? Официантом? В один из дней краем глаза заметила необычное предложение – в салон «Калиостро», что в самом центре Риги, требуется гадалка. Гадалка! Каких только профессий не принес ветер перемен Горбачевской эпохи! Гадалкой она, конечно же, никогда не была, но в шутку увлекалась гаданием на картах с детства. А почему бы не сходить, подумала она.

Салон «Калиостро» встретил её шумным дыханием столпившихся в приемной людей. Непыльная работа «вещателя судеб» привела сюда с полсотни претендентов разных возрастов и сословий. Очевидно, что на одно место претендовало несколько десятков человек. Предстояло пройти конкурс. Но какой? Можно отобрать по конкурсу секретаря, служащего, руководителя, да и просто рабочего, если понадобится, но как можно отобрать гадалку? Как выявить эту способность? Не выдавать же тесты из будущего? Между тем, претенденты расселись, на услужливо расставленные администрацией, стулья. Конкурсный отбор начался. Поддерживаемая под руку, в центр зала медленно прошла ветхая, полуслепая старуха. «Госпожа Роза», - несмелым порывом ветра пронесся шёпот в зале. Это была известная в Прибалтике, в то время, ясновидящая и предсказательница людских судеб. Несколько минут пожилая женщина, сквозь полуопущенные веки, поворачиваясь всем телом от одного претендента к другому, изучала пришедших. Наконец, голова её дернулась вверх, помогая костлявой руке подняться. «Вот она будет гадать», - уверенно, и не по - старчески властно изрекла она, скрюченным перстом указывая на Лилию. Так моя сестра стала гадалкой.

Много воды утекло с тех пор. Легкие, шальные деньги отучили сестру от необходимости и желания работать. Она занимается этим уже в Москве. Ей звонит постоянная клиентура даже из США. Однако, мне до сих пор не понятно, владеет ли она даром прорицательства и если да, то в какой степени. Как - то одно время клиенты записывались к ней на сеанс посредством телефонной линии и моего содействия. И тогда я становился, невзначай, свидетельством и её триумфов и казусов. К последним, следует отнести и такой, врезавшийся навсегда в память, случай.

Как-то в один из обычных дней, резкий звук телефонного звонка разорвал тишину моего дома. Снимаю трубку. Молодая женщина, срывающимся от гнева голосом, поведала мне, что, дескать, Лия (рабочий псевдоним сестры) в прошлую субботу погадала им, а ничего не сбывается. Я утешил, как мог взволнованную женщину и пообещал передать претензии сестре. Волею судьбы, через несколько минут, в гости ко мне зашла Лилия. Набрав номер недовольной клиентки, она грозно бросила в трубку: «У кого там ничего не сбывается? Я завтра заеду, я все улажу…» Как прорицательница улаживала этот конфликт, гадала заново или каялась – мне о том неведомо, но количество желающих узнать судьбу у нее с тех пор не убавилось.

С сестрой постоянно происходят какие-нибудь необычные для простого смертного происшествия, истории. Причем, в нашей семье это настолько приелось, что уже не вызывает особого ажиотажа. Очередной её рассказ принимается весело, со смехом и тут же забывается. Вот несколько её обыденных нехитрых рассказов, происшедших только за последний, непродолжительный промежуток времени.

Недавно, ей пришлось, по какой-то причине ехать домой на электричке без билета. И вдруг контроль – две женщины. Лилия спокойно достала из кармана просроченный месячный абонемент и поочередно предъявила его проверяющим. Удивительно, но те не выказали никакого недовольства, а кивнув головой двинулись дальше. Закончив проверку (это был последний вагон) сели на свободную скамью позади сестры и начали диалог: «Видела, одна баба толстая, предъявила абонемент просроченный?» Оказываются, обе проверяющие видели, что абонемент просрочен и осознавали сей факт, но не одна не захотела потребовать с сестры штраф. Что это? Нежелание контролера добросовестно исполнять свои служебные обязанности в конце напряженного трудового дня? Нет. Я то знаю, что это Лилина необычная способность управлять людьми.

В другой раз, рядом с ней присел контролер с компостером, во время напряженного обхода. Да так и забыл свой компостер на скамье рядом. Она встретилась с этим же контролером в том же поезде, через несколько недель. Он шел по вагону с проверкой, компостера у него не было, и он рвал края билетов руками. Конечно же, сестра договорилась о возврате ему утерянной вещи. Однако, и этот факт я приписываю к необычным способностям сестры влиять на психику людей.

Она верит в приметы. Случилось так, что скоропостижно с интервалом в год, ушли из жизни наши родители. Лилия заверяла, что предвидела это, так как дважды находила летом, в годы смерти родителей, … коньки. Да, да обычные коньки, на которых зимой катаются по льду. По её мнению, это самый дурной знак. Я долго мыслил, где же это, вообще, можно найти летом коньки и где они могут валяться без присмотра, но не нашел ответа до сих пор. Вы находили когда-нибудь коньки? И я тоже никогда. Ответ напрашивается сам собой: такое могло произойти только с ней. А все эти, приведенные мною истории, произошедшие в небольшой промежуток времени, связаны друг с другом воедино её скрытыми необычными способностями и неординарной натурой.

Часто происходят с ней и комичные случаи, какие с другими людьми произойти просто не могут. Так потребовался ей к её кухонному комбайну обыкновенный плавкий предохранитель. Купить его она решило на Киевском рынке, на обратном пути из Москвы, куда ездила подрабатывать. Погода в ту осень стояла дождливая, и её удлиненная куртка превратилась к вечеру, после хождения по московским улицам, в забрызганную грязью тогу. Положив крошечный предохранитель на ладонь, она начала поочередно обходить продавцов, поднося им на ладони искомую вещь к глазам и вопрошая: «У вас есть?» Надо заметить, что освещение на Киевском рынке в плохую погоду оставляет желать лучшего, да и было в тот вечер, наверное, шумно, поскольку один из продавцов счел Лилию за нищенку-попрошайку и положил в её протянутую ладонь какую-то небольшую купюру. Удивительно, но это её не обидело, а только развеселило на весь следующий день.


А это моя мать. Была она в молодости худенькой стройной девушкой, а в зрелом возрасте несколько полноватой, немного дебелой женщиной, не лишенной, однако, грации. Основная её специальность – военный переводчик немецкого языка, которую она приобрела в конце войны. Не поверите, но у меня до сих пор храниться её «Разговорник по допросу пленных», в который я иногда заглядываю из любопытства. Жена хотела его забрать на работу – попугать хозяев фирмы, они теперь немецкие. Дар к изучению языков передался «по наследству» моей дочке, она неоднократный призер всяких олимпиад по немецкому языку.

С детьми мать была очень строга, и применяла любые средства в воспитании. Чтила она и русский язык, и была весьма начитана. Не было большего удовольствия для неё, как прочесть хорошую книгу и все свое свободное время отдавала матушка этому развлечению, захватывая подчас и ночные часы. Специально для нее отец приносил из библиотеки пестрые стопки книг различных авторов по самой разнообразной тематике. Но страстью её были книги о путешественниках, и о путешествиях, про приключения исследователей на неизведанных землях и в далеких морях, про диковинные растения и необычных животных, удивительные страны мира, чудные быт и странные обычаи проживающих на нашей Земле народов. Начитанность сочеталась в ней со скрываемой от всех набожностью и верой в призраки, предсказания, карточные гадания.

Верила она и в предсказания по ночным сновидениям. Понятно, что сон отражает подсознательную работу мозга, при анализе поступающей в него по разным каналам информации, и каким-то образом, выдает нам прогноз, который только надо уметь понять и расшифровать. У моей матери была для этого разработана целая система, которая ушла, увы, вместе с ней. Она безошибочно предсказывала денежные почтовые переводы, присылаемые родственникам в наш адрес, дабы поддержать, нашу большую, и не позволяющую себе ничего лишнего, офицерскую семью.

Но более всего меня поразил факт предсказания ею смерти своего родного отца, моложавого еще в ту пору человека. Справедливости ради надо заметить, что она не назвала имени покойника, а только объявила поутру нам, собравшимся на завтрак за столом детям: “Ну, детки, видела я, что Милка и Лилька (мои сестры) в церкви пол моют. И сон ведь вещий – с четверга на пятницу: значит быть покойнику”. Прошло три дня, а пророчество не сбывалось. И только на четвертый день его исполнила соседка, вернувшаяся из командировки, в почтовый ящик которой, по ошибке, была опущена скорбная телеграмма. Телеграмма извещала о смерти моего деда. Из-за незапланированного опоздания сообщения, мать не успела на похороны. Факт этого предсказания навсегда, необъяснимым нонсенсом, поселился в моем сознании. С тех пор я верю в возможность предсказания, как такового.

Брат. Брата родители нарекли Михаилом. Но когда – то в школьные годы сестра Лилия, изучая французский язык, дала нам, двоим своим братьям и сестре, в шутку, их звучные французские аналоги. Так Михаил перевоплотился в Мишеля.

Это импозантный, высокий и грузноватый, теперь уже, мужчина. Когда – то, в 80-х, он не раз становился чемпионом или призером Латвии по дзюдо, в абсолютной весовой категории. Михаил давно уже не борется, и потому прибавил в весе, став похожим на большого добродушного медведя, вдруг ставшего ходить на задних лапах. Размеры его впечатляют, не всякая дверь пропустит его мимо с первого раза. На заре перестройки его видом, даже, пробовали пугать незадачливых должников.

Помню, так он описывал эту историю, более походящую на анекдот. Вернулся Мишель той весной с всесоюзных соревнований весь в синяках, ссадинах и кровоподтеках, и напоминал внешним видом, более, помятого базарного задиру, нежели добропорядочного гражданина. Увидев его «разукрашенную» талантливыми противниками физиономию, один из лучших друзей пришел в восторг: «Миша, ты завтра поможешь мне выбить старый долг?»

Выбивать чьи-то долги за кого-то Мишелю не хотелось, да и к тому же, пахло здесь криминалом. «Друг ты или не друг?» - призывал к его спрятавшейся за разум совести друг. После такой постановки вопроса, идти на попятную, было тяжело. «Ну, хорошо. А что я должен делать?» – резонно поинтересовался брат, прикидывая уже в уме, на сколько лет уголовного кодекса может потянуть эта авантюра, в случае провала операции. «А, ничего. Ты только не брейся с утра, и кивнешь головой, когда я скажу!» - был ответ. На том и порешили.

На следующий день друг посадил, покрывшегося за ночь черной щетиной, с незажившими еще ранами, похожего, теперь, на сбежавшего из зоны бывалого уголовника, Михаила, в свой автомобиль. Небольшой «Жигуленок» еще более оттенял, его внушительные габариты. Поколесив по городу, машина подошла к одному из вещевых прилавков на центральном рынке, за которым суетился крепкий ухватистый мужичонка. Выждав, когда должник хорошо рассмотрит процессию и её участников, друг приступил к осуществлению задуманного. «Миша, смотри, вот этот!» – небрежно ткнул пальцем он в недобросовестного заемщика.

Михаил неспешно развернулся и взглянул, заплывшими от ссадин глазами на оцепеневшего вдруг мужичка. Потер перебинтованной ладонью черный ворс колючей щетины подбородка, из-под которых желтели побитые скулы, и сделал то, что от него требовалось – кивнул головой, как бы дав согласие на выполнение «заказа».

Через два дня долг был возвращен сполна. Вот какие артистические дарования, пугающие размеры, а может, силу внушения имеет мой брат.

Опять про мать. Она боялась покойников и призраков. И, видимо, эта боязнь притягивала к ней всякие видения. Так после смерти к ней во сне не раз являлся её отец и предлагал забрать к себе, назначая неподалеку от нашего дома место и время встречи. «Приходи к магазину «Маяк» к двенадцати», - напутствовал он с трудом шевелящимися мертвыми губам и, - «и тогда мы будем вместе…». А мать свято верила, что это не сон, а святая истина и идти на свидание нельзя, дабы избежать неприятностей.

Она всегда боялась спать одна, утверждая, что её посещают привидения и призраки, и обязательно брала к себе в кровать кого-нибудь из детей, когда отец разъезжал по командировкам или войсковым учениям. Как-то выпала моя очередь охранять материнский ночной покой.

Я тогда еще не учился в школе и только готовился идти в первый класс. Подходил к зениту жаркий в тот год август. Ночи стояли теплые и накрывались мы во время сна лишь простынями. Заснул я на двуспальной кровати рядом с матерью быстро, не заметив, когда та прекратила обязательное на ночь чтение и погасила свет. Около четырех часов ночи что-то заставило меня проснуться и открыть глаза.

Немного отвлекусь, чтобы уточнить время моей пробудки. Часов со светящимся циферблатом тогда у нас не было, и я мог ориентироваться во времени лишь примерно, по гудкам рабочих смен завода напротив и лунным бликам. Но знаю, что было это уже под утро, между тремя и четырьмя часами утра. Понимаю, что вы скажите – на рассвете призраки уже не ходят. Для меня это было всю жизнь загадкой и веским доводом в пользу отнесения моих утренних видений к галлюцинациям, мифическим заблуждениям. А что я недавно увидел в программе «Время» на первом канале? Видеокамера, что установлена у могилы философа Канта в Калининграде еженощно ровно в четыре утра (да, да, именно в четыре утра), фиксирует исход необъяснимого, загадочного черного пятна из могилы. Что это – никто объяснить не может.

Но, продолжаю. Маленькую, вытянутую в длину спаленку скупо освещали, проникающие сквозь не зашторенное окно, лучи ночного освещения расположенного неподалеку корпуса Калининградского предприятия «Союзприборавтоматика». Я знал, что расположен этот корпус на месте старого немецкого кладбища. Когда здание возводили, как это у нас тогда было принято «ударными темпами», по всему нашему двору валялись полуистлевшие желтые человеческие кости. Мы, мальчишки, совсем не гнушались этого, а только устраивали с ними нехитрые детские игры, не понимая, сколь кощунственно поступаем.

Негромкой унылой сиреной пропел на заводе гудок какой-то пересменки. В такт ему нагруженной телегой проскрипел стоящий в углу спальни старый немецкий шкаф. Мой блуждающий взгляд с яркого пятна окна переместился на сияющую в ночи белым пятном дверь спальни. Удивительно, но хоть в комнате никого не было, но на двери черным абрисом вырисовывался четкий силуэт длинноволосой полуобнаженной женщины. И что удивительно, я видел лишь тень красавицы на двери, а того кто его отбрасывает – нет!

Казалось, она смотрится в расположенное рядом с оконным проемом большое трюмо, и любуется собой перед зеркалом, не замечая ничего и никого. Распущенные пышные волосы вились густыми прядями, спускаясь волнами до самого пояса.

Несколько секунд эту сцену, запечатленную в мозгу теперь навечно, взирал я на ночную пришелицу. Потом ужас от увиденного всецело овладел мной, захватил все моё существо, прокравшись в самые далёкие уголки сознания.

Судорожным движением рук натянул я на голову простыню, не желая понять и осознать увиденного, а стремясь избавиться от наваждения. В течение нескольких томительных минут всепоглощающего животного страха я взмок, как будучи в парилке хорошей бани.

Наконец закряхтела, заворочалась во сне с бока на бок мать. Сквозь простыню все же просачивался скудный свет, и было видно, как замелькали, засуетились какие-то тени перед зеркалом и окном, вновь сухо скрипнул большой шкаф. Скользнув по простыне, рука матери заботливо ощупала меня: «Да ты весь мокрый! Неужто обмочился? Ведь большой уже!» Только тогда я боязливо выглянул из своего убежища. Очертания прекрасной незнакомки исчезли. Опять где-то негромко и заунывно пропел заводской гудок.

Что это было? Игра света и тени или причуды детского воображения? Не знаю. Да и какое это теперь имеет значение? Когда-нибудь человечество объяснит себе все. Может, тогда ты перестанешь смеяться надо мной, мой читатель?

Мать вставала поутру, после ночных бдений с книгой, поздно, нередко в двенадцатом часу. Тогда зачастую можно было видеть занимательную картину сборов хозяйки на прогулку или в магазин. «Дети, на помощь»,- кричала она своему многочисленному потомству, и дети гурьбой шли помогать одеваться матери. Самое трудное было одеть на её пышный, роскошный торс купленную где-то по случаю немецкую «грацию».

Первые крючки снизу ей удавалось застегнуть самой. Потом на помощь приходили четыре пары детских рук. Кряхтя и чертыхаясь, напрягая все свои мускулы при стягивании краев мудрёного изделия в такт родительских выдохов, мы поочередно застегивали около полусотни блестящих крючков. Как после такого одевания мать ухитрялась ещё дышать в подобном облачении – большая загадка для физиологов. Что только не сделает женщина ради красоты! Подобная процедура ждала детей и при одевании матерью сапог. Только тогда уж нам приходилось бороться с обувной застежкой-молнией, нещадно разминая при этом полноватые икры родительских ног и сдирая кожу на собственных пальцах.

В отношении же с моим отцом у нее часто бывали конфликты, но мелкие. Скорее она хотела утвердить свою власть, свое слово, чем поскандалить. Но её поступки мне понять и принять очень тяжело.

Вот один пример. Отец любил дома растения-цветы. Ему всегда очень хотелось, чтобы его дом был наполнен цветущими растениями, чтобы повсюду стояли и висели цветочные горшки с благоухающими вечнозелеными тропическими созданиями. А мать, почему-то, всячески противилась этому. Может, не хотела грязи на подоконниках или по своим, привитым с детства, эстетическим соображениям, может, отстаивая своё право быть истинной хозяйкой дома, принимающей решения или же просто из врожденной вредности.

Отец однажды даже принёс откуда-то несколько растений вместе с горшками в кашпо, и некоторое время трогательно ухаживал за ними. Увы! Жить им суждено было недолго! Мать тайком полила растения пару раз кипятком, и растения засохли. Отцу же был дан совет не носить больше растений в дом, поскольку они здесь, якобы, просто не приживаются: место плохое. Вот такая она была, моя мать. Как оценить мне её поступки? Ведь во мне половину её генов? Да и вправе я судить её?

Надо отдать должное родителям. Несмотря на мелкие размолвки, всю свою жизнь они любили друг друга. В доме никогда не было ругани, скандалов. Всегда царили мир и покой. И мы, их дети, выросли в спокойной тихой обстановке. Когда при выборе спутницы жизни мне приходилось сталкиваться с иным, меня это всегда удивляло, пугало и отталкивало. Такой же стереотип поведения сейчас и в наших семьях: это место где можно отдохнуть и душой, и телом.

А мать забрала отца к себе в день своей смерти, только с разницей в один год! Они оба иногда, ночью приходят ко мне, во снах. Оценивают мои поступки, действия, хвалят или корят. Но я знаю, это не сон: слишком явственны и четки их черты, вразумительны и разумны жесты и речь. И я стараюсь жить, чтобы не было мучительно больно перед ними за свои слабости.