Липовские страсти

Рассказ можно слушать, перейдя по ссылке:
http://video.yandex.ru/users/n-zubets/view/47/



Бог знает, почему хохлячая деревня эта стала Липовкой. На пыльных улицах деревьев вовсе нет. Унылое степное поселенье, но вот название душистое. Когда сюда везли Сергея в колхозном ПАЗике, ужасно пропылённом снаружи и внутри, названье это рисовало тенистые аллеи с медовым ароматом и почему-то пруд с гусями. Пруд, впрочем, был.

Сергей только вернулся из командировки, и сразу хотел выбраться за земляникой – конец июня, всегда он в это время навещал любимую поляну – а тут приказ: в колхоз. Досадно. Коллег из университета уже отправили. Поехал электричками один, а дальше этот ПАЗик пыльный. Ребята уж в поле, а он пока ещё свободный человек и для начала в колхозную столовую подался – там заправляет молодая, разговорчивая Вера. Чего-то напевала одна у раскалённых плит. Сергея расспросила, кто таков; приглядывалась к новичку. Задорная и любопытная хохлушка. В столовой очень жарко.

– Пруд есть у вас?
– А як же?
– Не видел что-то.
– Так то ж за яром, це далэко.
– Где? Покажи.

Сергей подумал, что покажет просто, в какую сторону идти, а та, немножечко помедлив:

– Николы мне. После ужина тилько...
– Спасибо!
– Ты сам придёшь?
– Вроде, сам ещё хожу. Принесут меня что ли?

Не понял он, что по-хохлячьи «сам» значит один. Сергей взять в толк не мог, что так она зондирует, серьёзны ли намеренья его.

В условленное время она пришла слегка преображённой – подкрасилась, наверно. Не из столовой появилась, успела забежать домой. Готовилась к свиданью. И повела куда-то за линию домов вдоль длинного, сначала неприметного овражка, но постепенно набиравшего и ширину, и глубину, где стали по склонам встречаться отчётливые дырки, похожие на гнёзда ласточек, но шире. Сергей шёл молча, поодаль чуть от провожатой, струившей аромат духов, и всё разглядывал те дыры непонятные. Вера пояснила:

– Это лисьи норы.
– Так много? А пруд далеко?
– Теперь уж недалэко.

Небольшой пруд оказался в том же овраге. Сергей немедля искупался, а она не стала, присела на зелёном берегу. Заметно вечерело. Сергей, выжав плавки за кустом, сел рядом и неожиданно увидел, что кругом полно его любимой земляники, он даже сидел на земляничных кустиках. Однако, эта ягода не та лесная, какую он всегда с азартом собирал, а полевая, она послаще. Попробовал – уже слегка хрустит, на солнце высохла – какой-то джем, но остро пахнет детством. Ещё акации кругом распахлись вдруг. Белая душистая акация и девушка под ней в вечерних сумерках. Сергей почувствовал, что ждёт она чего-то, однако он такой совсем уж облегчённой и простой победы над этой молодой наивной поварихой не захотел, не мог себе позволить. Но то ли тут духи её решительно вмешались, то ли акация и земляника удачно поддержали их, а может, просто потому, что он случайно локтем задел её заманчивую грудь, Сергей заколебался. Она склонила голову, но всё же он поднялся:

– Верочка, домой пора.
– Домой?
– Конечно, смеркается уже.

Постепенно прибавлялись звёзды, когда шли молча вдоль оврага. Вдруг на дорогу из темноты кустарника выскакивает странное создание, похожее на собачонку и очень грозно по-вороньи каркает. Да, именно зло каркает!

– Лиса! – вскрикнула Вера и в испуге прижалась к Сергею, – Она защищает лисят!

Может, вообще так лисы лают, а может, им такая хриплая попалась особь, но этот звук нелепый и наглость нападенья Сергея поразили. Он устрашающе затопал и прикрикнул на это странное, худющее, но смелое и злое существо. Оно исчезло. Ещё не раз, однако, из темноты нечистой силой лиса внезапно возникала перед ними и заливалась зловещим карканьем. Вера забивалась под мышку мигом, и получалось, что вроде обнимает он испуганные плечи. Отстранялся очень деликатно, как бы затем, чтоб отпугнуть лису. Но Вера своего почти добилась – когда неясными тропинками по тёмным огородам, тылами к её дому подходили, рука Сергея уже лежала на её плече, не очень, правда, твёрдо, он вроде как её придерживал слегка, не обнимал. Она же всё плотнее жалась – то тёплой грудью вдруг заденет невзначай, то выпуклым бедром скользнёт. А слов за вечер было очень мало. Она вдруг начинала по-хохлячьи что-то, он переспрашивал отдельные слова и повторял. Так, на ходу урок. Когда, к примеру, завиднелась яркая звезда, она сказала: «Зирка!». Он повторил.

Стоят уж у калитки. Зеркальный серп возник на небе, и сбоку от него мерцание звезды. Сергей опять почти поддался однозначному напору – таким эмоциям ведь он совсем не чужд. Но кажется, что всё же так нельзя! Легчайшая победа... На всё готова Вера. А эта звёздочка вблизи луны своим настойчивым миганьем расслабляет, толкает в то понятное, простое и дразнящее пространство ощущений. И что-то надо ведь сказать. Он по-хохлячьи:

– Дывись, вон зирка...

Но не совсем свободно певучим этим языком он овладел, и после «з» предательски по-русски просочилось немного «в» и вышло вроде «звирка», то есть зверь. Она и поняла, что здесь опять лиса и, вскрикнув, так прижалась, что он совсем опешил. И в руки себя взял. Нет! Резко отстранился. Невнятно попрощавшись, оставив повариху в большом недоумении, ушёл.

Не понимал совсем, куда идти. Брёл наугад ночною Липовкой. «Обиделась, конечно. Зачем я так внезапно?» Но, в общем, не жалел. А в звёздной темноте не то её духами ещё долго пахло, не то июньскими ночами так ароматно выдают себя невидимые рощицы акаций.

Тяжёлые будни начались не сразу. Сначала косили горох. Сергей на бункере комбайна восседает с охапкой кустиков, увешенных зелёными стручками, нежась под хохлячьим солнцем, и лакомится сладкими горошинами. Обед и ужин прямо в поле привозили, и управлялась здесь единолично Вера. Столовский грузовик всегда так метко встанет, что его сразу видно почти со всех комбайнов, они мгновенно съедутся. Проворно, как жонглёр, тарелками стреляет Вера, покрикивая весело: «Беритэ! Беритэ!» с удареньем на последнем слоге так, что поначалу слышалось Сергею «Варьете!». И в самом деле, эта шустрая раздача напоминала шоу. Механизаторы, взяв миски, располагались у грузовика, кто сидя, а кто и лёжа. Надо признать, еда не очень вкусная, но можно попросить аджику – «жигу», как здесь говорили. Однако ж, больше не приправой возмещался вкус, а добрыми кусками отварного мяса – кормили щедро на уборке. Всем порции достойные, но всё же видно, что кое-кого Вера выделяет и, вроде невзначай, более почтенным мужикам, обычно комбайнёрам, получше достаётся, чем их помощникам. И комбайнёры тоже различались, эту колхозную субординацию прекрасно Вера знала и соблюдала, все это видели, но не роптали – по высшей справедливости, понятной всем, она распределение вершила. Шеф у Сергея, по кличке Волк, был самым лучшим комбайнёром, всегда в передовых. Постарше всех и, говорят, по молодости самым сильным был в кулачных битвах. Ему от Веры знатный кус говядины за это всё. Вот вслед за Волком Сергей протягивает миску, и Вера, вроде как его не очень замечая, чуть отвернувшись даже, быстро выдаёт огромный, аппетитный шмат, не очень даже втиснувшийся в миску – «Беритэ!». Великодушия такого Сергей не ожидал. На новичка и мужики косятся удивлённо, а Волк переводил всё взгляд со своего куска к Сергею в миску и обратно, сопел, соображая что-то, но молчал. Когда ж такое стало повторяться, не выдержал бывалый комбайнёр:

– Ты что, успел уж к Верце окунуться?
– Нет... И не собирался... Тебе какое дело?
– Да, так. Эта Верца бедовая! Ни одного нового мужика не пропустит. Когда же ты успел? Шустёр уж больно!
– Говорю тебе, не «окунался».
– Не похоже что-то...

Уборочная между тем вошла в тяжёлый ритм. Жаркий ад, пыльный грохот с утра и до ночи. Косьба горошка уже казалась раем. И как ни странно, в это время по ночам к Сергею стала заявляться Вера. Во сне лица не очень видно, зато прекрасно различалось остальное. Легко слетала со своих подмостков «варьете» на руки прямо и сладко прижималась. Все мужики и все комбайны разом исчезали, и поздним вечером вновь у пруда они, среди акаций белых и земляники. Здесь уж Сергей не сдерживал себя. С реальной Верой днём не заговаривал, но с новым интересом просматривал всё «варьете». Сейчас слетит к нему? Нет, это день ещё! А Вера, наливая чай, однажды говорит:

– Завтра в клуб театр приезжает. Придёшь?
– Так ведь работаем же допоздна!
– Председатель рано всех отпустит.
– Тогда, конечно. Сам приду!

Театр театром, но явно Вера взять реванш решила. «Хишница» – сказал про неё Волк. Серёгину пассивность она, конечно, приняла за робость, а вот сейчас, ей показалось, он созрел. Права она отчасти, и время, в общем, на неё работает: ведь женщин никаких кроме неё помощник комбайнёра давно уже не видел, и сны ведь не случайны.

На следующий день Волк, в самом деле, объявил, что трудятся до четырёх часов, а в шесть спектакль. Под жарким солнцем диковато возвращаться – привычно с фарами, уж в темноте, когда без пиджака на мостике комбайна становится прохладно. Сергей успел побриться, чего давно не мог себе позволить, при этом в зеркале мелькало такое загорелое лицо, как будто он из Сочи прилетел. В прохладу клуба явился раньше всех, не нужно никаких билетов – вход свободный. Немного удивило, что не видать автобуса артистов, в большом фойе и в зале, куда он слюбопытничал, нет никого. Лишь паренёк какой-то внезапно появился и исчез.

Сергей сидел в углу безлюдного фойе, и сделалось тоскливо. Всегда вот так в командировках длинных – в какую-то свободную от суеты минуту совсем внезапно, неожиданно придёт тоска по дому. Сначала вспомнятся дочурка, мать, потом жена. Всегда сначала дочь... Бежит к нему через весь двор, раскинув ручки... Тем временем в фойе несмело заглянули две девчушки, лет так примерно трёх, и вскоре начали, визжа, гоняться друг за дружкой по паркету. Две белобрысые сестрички. Набегавшись, к Сергею подошли и вертятся игриво. Конечно, потрепал их по льняным головкам, потом и покружил – общался как с дочуркой. И лапочки вошли в азарт – к Сергею льнут.

Уже народ стал собираться в клубе. Механизаторы с супругами – наряженные, важные, не сразу и узнаешь. Ребята из Воронежа попроще; заметно подшофе, но держатся прилично, разглядывают стенды. К Сергею и сестричкам улыбчиво подходит девушка-подросток с такими же льняными волосами. Он пошутил, что хочет вот забрать её сестёр – она не против. Присела рядом. И тут обвешенный девчушками Сергей увидел Веру посреди фойе. Так искривить лицо! Она как будто собиралась сказать чего-то, но повернулась резко и заспешила в зал, куда уж стали понемногу заходить. Сергей забыл совсем, что именно она и пригласила в клуб! У них здесь вроде как свидание назначено, а он увлёкся. Но ведь смешно – она изобразила ревность! К девчушкам, к этой юной барышне? Он в зал направился, чтоб объясниться. А три девицы, конечно же, за ним. Вера в зале далеко, к нему спиной демонстративно повернулась и с кем-то очень оживлённо говорит. Не стал пока Сергей искать ненужного контакта, в проходе сел, сестрички с ним, естественно – друзья ведь. Уже знал маленьких по именам, хотел было спросить, как старшую зовут, но тут послышалось, что к ней малышка обратилась: «Мама!». Послышалось? Однако, приглядевшись и неожиданно прозрев, невольно растерялся:

– Сколько тебе лет?
– Двадцать два.
– Так это твои дочки?
– А чьи ж ещё?
– А я подумал... Как тебя зовут?
– Аня.

Теперь понятен Верочкин демарш! Так неудобно получилось и непременно с ней надо объясниться. А сам внимательнее всё за Аней наблюдает. Она смутилась:

– Что ты так смотришь?
Он не ответил, а Аня в свою очередь:
– Сколько лет тебе?
– Мне тридцать.
– Почти как мужу моему.
– А где же он?

Промолчала Аня, волосики погладила девочкам.

Начался странный спектакль. На сцене камера тюрьмы, из декораций – одно окно с решёткой. За ним – голубизна. Всего один актёр в тюремной робе – тот самый парень, что мелькнул в фойе. Узник изливает душу. Нелепей не придумать для отдыха колхозников, но жалость выжимается. А Аня возмущённо шепчет вдруг:

– Сволочи! Наделают детей и скроются! Мой тоже... за решёткой... отдыхает от семьи.

Своеобразный женский взгляд на тюрьмы.

В антракте Вера ускользнула и не появилась больше. Многие, правда, ушли. К концу спектакля девочки уснули, приникнув к матери, их Аня еле растолкала. Сергей собрался провожать, но понял, что в деревне такая демонстрация Анюте повредит. Не удержался всё же:

– Где вы живёте?

Она тихонько, чтоб и девчонки не слыхали, рассказала. Во взгляде, в шёпоте Сергей чего-то разглядел, услышал.

Ещё светло и непривычно рано так ложиться спать. Хотел пройтись к пруду, но не нашёл того оврага лисьего, и просто брёл между знакомыми колхозными полями и огородами. Всё этот взгляд и шёпот представлялись. Тихо солнце зашло, а ясный свет всё исходил ещё от розового облака, висевшего в зените, похожего на плотное бизе с малиновым вареньем. И свежей желтизной ещё светилась изнутри пшеничная стерня – след, может, их комбайна. Но по прохладному картофельному полю уж тени поползли, в домах за огородами окошки стали загораться, и робко запели ночные цикады. Конечно, в эту ночь приснилась Аня.

А Верочка обиделась совсем. Сергей демонстративно был лишён мясной привычной привилегии. И даже объясниться не получилось – покончив с «варьете», и, вроде, не заметив, что он подходит, Вера впорхнула шустро в кабину к новому столовскому водителю. Волк, наблюдая это всё, осклабился ехидно: «Хишница – я ж говорил».

Уж больно поздно кончалась их работа. Волк больше всех усердствовал – другие комбайнёры покинут поле засветло, они ж с заходом солнца включают фары и продолжают выстригать у нивы шевелюру, всё расширяя ёжичек стерни. Когда приедут в мехотряд, когда Серёга душем насладится, уже почти что полночь. Визиты поздновато наносить, но адрес тот, что нашептала Аня, покоя не даёт. Так колебался пару вечеров, верней ночей. Решился, наконец. Штакетник, дворик, крылечко небольшое, темно в окошках – спят давно. Стучал недолго, Аня открывает. Узнала в темноте и вопросительно застыла. Он начал объяснять, сбиваться. Весь бред внимательно прослушала и улыбнулась:

– Ладно... Заходи.

Свет зажигать не стала, ночного гостя усадила в кухне, из погреба достала солёных огурцов, поставила бутылку самогона.

– Я думала, что ты уж не придёшь.
– Ждала?
– Девчонки ждали... тоже. Ты им...

Из темноты послышался добротный мужской храп. Сергей привстал с налитой стопочкой в руке, а Аня рассмеялась:

– Не обращай внимания, пожалуйста. Мой брат там спит, за перегородкой. Его захочешь, не разбудишь.

Совсем немного выпили, и сразу провалились туда, что описать, пожалуй, невозможно. Часа в четыре Аня разбудила. В общагу заскочил и там ещё совсем чуть-чуть вздремнул.

Сон – главный дефицит. Теперь Сергей стал Волка торопить с полей по вечерам, под душем перестал растягивать блаженство. Нехитрый стол Анюта загодя готовит, но некогда им заниматься. Идиллия какая-то настала, а сну как таковому места почти нет. Девчонки крепко спят, похрапывает брат, когда Сергей неслышно возникает, и продолжают свои сны смотреть, когда Анюта, едва светать начнёт, его проводит тихо. Счёт потерялся дням. Но в общем, их прошло не так уж много – может четыре, а может и неделя – Сергей не понимал, он растворился просто в насыщенном и сумасшедшем ритме.

И вот однажды, только он вошёл, потупилась всегда радушная Анюта:

– Ты извини... Я больше не смогу тебя принять.
– Случилось что-то?
– Да... Мой завтра приезжает...
– Освободился? Ты ж говорила, что ему там долго.
– Зачем тебе всё говорить? С тем развелись мы. Я уж полгода как с другим живу, ещё не расписались.
– Так это он храпит? Вот это номер!
– Ты что? – Анюта усмехнулась. – Храпит, ей богу, братец. А мой... Володя его зовут... лежит в больнице с воспаленьем лёгких. Звонил сегодня из райцентра, что завтра выпишут.

Серёга очень растерялся и что-то вроде «Да-а-а...» тянул, а Аня всё оправдывалась как бы:

– Я ни за что бы не связалась с ним – пьёт здорово, но он меня с девчонками берёт, его родители согласны, они на хуторе...

– На хуторе... С девчонками... Тебе видней... Так завтра же? Сегодня я останусь... Ладно? Налей, пожалуйста!

Давно Сергею ничего не снилось. А здесь он вроде в поезде, стучат отчётливо колёса, и Аня – проводница. Они вдвоём в вагоне. Вот остановка, колёса стихли, но очень сильно колотят в дверь. Чего-то испугалась проводница и по-хохлячьи спрашивает всё:

– Шо робыть? Шо робыть?
– А пошли-ка ты их! В другой вагон! Чего так ломятся?

...Сергей очнулся. Темнота. В дверь громкий стук. Анюта мечется:
– Приихал Вовка! Шо робыть!
– Не открывай.

Из-за двери и стук и брань. Сергей никак не может разыскать хоть что-то из одежды. Одно понятно – будет мордобой, но ведь не голым же. Анюта через дверь ведёт переговоры: Ты почему же ночью? Ты с кем? На чём приехал? Когда ж ты выписался? Из-за двери свои горячие вопросы: Не открываешь почему? Кто у тебя? Кого ты прячешь?

Анюта мечется и паникует. Сергей тихонечко её позвал и попросил найти одежду. Одетым лучше как-то. За дверью слышен рокот мотоцикла и разговор – Володя не один. От шума объявился голос брата, кричит спросонья: «Ты или прогони его, или впусти! Два часа ночи! Поспать мне дайте!». Сергей Анюте:

– Окно открой.
– Не открываются они! Лезь в погреб!
– Ты что? Мне на работу скоро. А он же не уйдёт – он как к себе домой. Замёрзну там!
– Замёрзнешь! Шо робыть?

Конечно, по-хорошему Сергею б выйти и этого Володю разогнать, но тот ведь собирается жениться, взять с детьми. Нельзя судьбу ей портить.

– А на чердак залезть?
– Из хаты хода нет. Шо нам робыть!

Впустить нельзя, а дверь почти ломают. Анюта умоляет его приехать днём, сейчас он, дескать, пьян, перепугает дочек. Но тот уже ревёт: «Открой! Там кто-то у тебя! Убью! Открой! Уедем, если всё в порядке!» И снова брат кричит, чтобы затихли. Конечно, будет мордобой и, несомненно, побьют Серёгу – ведь справедливый гнев прибавит мощи, они и так вдвоём, а Анин брат, если вмешается, то только им поможет. Анюту жалко, но надо начинать. И лучше первым. Она к нему прижалась и снова:

– Шо робыть?
– Анюта, открывай! – и по льняной головке потрепал.

Она отворила засов, но так напор сдержать сумела гениально, что Вовку даже чуть оттеснила от двери, уже разборки их идут снаружи. Сергей подкрался к приотворенной двери и приготовился, как он войдёт, ударить первым, сбить сразу с ног. Дружок сидит на заведённом мотоцикле за оградой, вмешаться не успеет – ему достанется второй удар. Затем в седло и до свиданья! И бросить мотоцикл неподалёку. Ударить хорошо Сергей наверно сможет и даже с ног свалить, он боксом занимался и драк особенно бояться не привык, но как бить незнакомца ни за что? Нет выхода! Иначе несомненно измолотят самого. Да, бить первым надо! А если Вовка поколотит Аню после? Тут уж надеяться на брата остаётся.

Тем временем Анюта делает успехи – Володю постепенно всё теснит. Тот хорохорится, в дом рвётся, кого-то хочет разыскать, ещё кричит «Убью!», но он уже почти в калитке. Серёга уловил Анютин план! Они ослеплены мотоциклетной фарой, их глушит шум мотора, она их отвлекает, а он, конечно, должен в темноте отпрыгнуть вбок, в кусты сирени. И честь Анюты спасена! И никого напрасно бить не надо! Сергей тихонечко стал щелку расширять, уже готов к прыжку, но тут скрипучим голосом, протяжно, очень громко запела старенькая дверь – все разговоры у калитки разом смолкли. «Кто-то две-ерь открывае-ет...», также нараспев, но не таким уже решительным, как прежде, голосом проговорил Володя и, отстранив остолбеневшую Анюту, неспешными шагами направился к крыльцу. Серёга в темноте занёс кулак. Володя всё ещё чего-то медлит. Вдруг в самый-самый распоследний миг мимо Сергея, его и не заметив, с надрывным криком «Мама! Мама!» проносится из комнаты малышка. И словно ангел в белой распашонке взлетела на руки к Анюте, рванувшейся навстречу, а та, уже прижав к груди дочурку и сразу непомерно осмелев, Володьку как пушинку турнула со двора: «Всё ж разбудил дитя! Катись, катись отсюда!»

Под общий шум Серёга ласточкой сглиссировал в заветный куст. Они стоят всего лишь в двух-трёх метрах! Но спорить продолжают, не изменив тональность – не видели. Сергей сосредоточенно ползёт к соседскому забору, вот он, штакетник, такой же точно, что и на улицу выходит. Прыжок и – быть не может! – на улицу и выскочил как раз, немного впереди от мотоцикла. Волнуясь, сбился с курса! В кустах пополз не так. Спасибо, руль слегка отвёрнут, немного фара смотрит вбок, он в темной зоне. К забору плотно прижимаясь, сначала медленно, почти что крадучись, потом быстрее, всё быстрее, уходит прочь. Анюте не испортили судьбу!

...В один из дней на поле вышли сразу все колхозники. После дождей валки колосьев покрылись изумрудными ростками, буквально приросли к земле, и, чтобы захватить комбайном, вручную вилами их отрывали. Корабль полей тихонечко плывёт среди народной массы, и с высоты Сергей ещё издалека среди косынок пёстрых узнал льняные волосы, она с Володей. Жарко. «Есть попить?» – Володя снизу машет Волку. Сергей взял термос с колодезной водой, зовёт на мостик. Тот вкусно пьёт, не торопясь, и с капитаном Волком беседу завязал о чём-то деревенском. Сергей кричит Анюте с палубы:

– Девушка! И вы попейте!

Та отмахнулась. И только он сумел перехватить едва-едва заметную улыбку.

В начале августа закончилась уборка. И городских в том самом ПАЗике уже везут на станцию. Столовую проехали, Сергею показалось, что напоследок кто-то в окошко выглянул. Он помахал рукой. Вот домик за штакетником мелькнул и белобрысые сестрёнки у калитки. Сергей им тоже машет, не поняли они, но вслед глядят.

И скрылась Липовка за пыльными клубáми.