Манхэттен

Нина Большакова



Манхэттен


Возможно, вы не знаете, что в Нью Йорке, в той его части, которая собственно и есть Нью Йорк, то есть на Манхэттене, половина квартир занята одинокими людьми. В каждый второй квартире, неважно, большой или маленькой, в Сохо или в Инвуде живет один человек. В каждый второй квартире человек утром сам один кормит кошку (если она у него есть), варит кофе, моет чашку, запирает квартиру и уходит на работу. Вечером тот же самый человек возвращается домой, отпирает квартиру, кормит и гладит кошку по голове, чистит ее горшок, варит кофе, смотрит телевизор, и ложится спать. Один. Если не считать кошку. Одинокий бедняга, богатый или бедный, все равно – несчастливчик. Что же нам оставляет такая статистика? Каждую первую, семейную, неодинокую, счастливую квартиру. А внутри – семья: мужья, жены, родители, дети, бабушки и дедушки. Счастливчики.
* * *

– Дорогая, я ухожу, убегаю, до вечера, – Патрик чмокнул жену в теплую щеку, пахнувшую французским ночным кремом. Про себя он снова отметил, какой мягкой стала эта щека. Еще пару месяцев назад была упругой, как мячик, и вдруг помягчела, как пуховая подушечка, что Айрин подкладывает под голову.
– Стареем, быстро все как-то, – подумал Патрик, но времени особенно задумываться у него не было. Он занимал пост старшего партнера–вице-президента в крупной оптовой компании, дела шли хорошо, обороты все время росли, и занятость его росла вместе с ними.
– Пока, дорогой, хорошего тебе дня. Я позже позвоню, узнаю, что бы ты хотел на ужин, а может быть, пойдем куда-нибудь. Мы уже неделю нигде не были,
– Хорошо, хорошо, мы потом это обсудим, – Патрик уже спускался по лестнице на первый этаж их таунхауза, открывал дверь прихожей, выходил на крыльцо, запирал тяжелую дубовую входную дверь, поглаживая рукой перила недавно приобретенного ограждения из кованого чугуна (настоящий антик!), спускался на улицу, махал рукой, останавливая такси.
Айрин услышала, как хлопнула дверь такси, завизжали колеса. Все, Патрик уехал. Впереди еще один длинный день, полностью в ее распоряжении. Она не знала толком, что бы она хотела делать сегодня.
– Пожалуй, посплю немного, ведь еще и девяти нет, – подумала Айрин. – Териса сегодня не придет, не ее день, вчера была недельная уборка, а стирка у нас по понедельникам, так что никто не помешает.
Она уснула и спала еще около часа, пока не зазвонил интерком. Принесли посылку с книгами из «Barnes&Noble”, она была в магазине третьего дня, отобрала несколько книг и оплатила доставку. Айрин набросила халат, спустилась вниз, расписалась за посылку, потом оставила коробку в гостиной на первом этаже и поднялась опять в спальню.
Она разделась, осмотрела себя в зеркале, осталась недовольна состоянием мышц живота и прошла в ванную. Душ, фен, макияж. Новая бронзовая гамма хорошо подходит к ее темно-синим глазам, углубляет их, освещает немного потускневшую белую кожу. Еще недавно ее лицо было таким молодым, и вот – выглядит как старый английский фарфор, в сетке мелких едва заметных трещинок. Надо сменить косметолога, от Элейн никакого толку. И посоветоваться с диетологом, все-таки легкая полнота после сорока молодит, она прочла об этом вчера в последнем номере «Опры». После сорока? Когда это было? Ах, не будем о грустном.
Затем она перешла в примыкавшую к ванной обширную гардеробную, выбрала нижнее белье, чулки, костюм, подобрала туфли, сумку, шляпу, украшения. Айрин делала все обдуманно, тщательно, не торопясь, но когда она закончила, на часах было всего лишь четверть первого. Как медленно идет время.
Айрин спустилась вниз, включила сигнализацию, вышла на крыльцо, тщательно заперла за собой дверь, поглаживая благоприобретенные старинные перила, прошла еще несколько ступенек вниз и пошла по улице в направлении супермаркета «Настоящая еда».
– Это не далеко, всего четыре квартала, так что заодно и прогуляюсь. Пожалуй, сделаю кое-какие покупки, – сказала она себе. – Холодильник забит после предыдущих визитов, но это ничего. В крайнем случае будет что отдать Терисе в понедельник.
Эти регулярные прогулки в супермаркет стали ежедневными в последнее время. Немного странно для женщины ее круга, но в сущности, кому какое дело? Да никто и внимания не обратит.
В безлюдном кондиционированном изобилии супермаркета она прошлась по отделу овощей и фруктов, подержала в руках коробки с клубникой и малиной, поставила на место. Осмотрела яблоки всех сортов, потом груши, дошла до отдела сыров, рассеянно перебрала швейцарские сыры, потом французские. Где же менеджер? Что сегодня, не его смена? Неужели она ошиблась в расписании? Мексиканец–укладчик поднял на нее глаза и тут же опустил. Ну не с ним же советоваться, какой сыр подавать к шардонне; да он и по-английски наверняка не говорит. Она замерзла и немного рассердилась. Что же теперь, пойти выпить кофе?
Она вышла на улицу, пошла бездумно вдоль Коламбус авеню, останавливаясь на перекрестках по сигналу светофора. Маленькая рыжая кудлатая собачка подбежала к ней, обнюхала, лизнула протянутую руку. Она остановилась, погладила псинку по голове, сказала подошедшей хозяйке:
– Какая милая у Вас собачка! – и тут она его увидела.
Он сидел совсем рядом за окном маленького ресторанчика и что-то ел. Ну конечно, у него обеденный перерыв! Какая-то убогая забегаловка, греческая, судя по названию. Кофе у них есть?
Колокольчик звякнул, оповещая о ее прибытии. Помещение ресторана, довольно тесное, давно не ремонтированное, разделялось низким деревянным барьером на две части. По обеим сторонам барьера стояли старые деревянные столы на четыре человека с лавками для сиденья; вдоль окон теснились маленькиеe двухместныe столики, к ним были приставлены стулья. У задней стены располагалась барная стойка с кофейной машиной, витриной с кондитерскими изделиями и мороженым и молодым кудрявым барменом. За стойкой было видно окно в кухню, там орудовал толстый повар и шел пар от готовящихся кушаний.
Пожилой официант в длинном белом фартуке показал ей свободный стол у барьера и подал меню. Она села, сняла шляпу, положила ее на лавку рядом с собой и осмотрелась. Наискосок через проход, за маленьким столом у окна, лицом к ней сидел Он и ел суп. Она улыбнулась, открыла меню, посмотрела несколько секунд на белые страницы со сливающимися черными строчками. Закрыла меню. Взяла шляпу, несколько раз опахнулась ею как веером. Он поднял глаза, посмотрел на нее и, узнавая, улыбнулся. Она улыбнулась в ответ и сказала:
– Что бы мне такое заказать, аутентично греческое? Меня, кстати, зовут Айрин.
– Добрый день, Айрин. Вот не думал Вас здесь увидеть. Закажите суп, куриный суп с рисом, яйцом и лимоном, у них он замечательно получается. Называется котосупа агвалимоно. А меня зовут Костас. Еще здесь готовят очень хорошую мусаку из баклажан с сыром.
– Какая неожиданная встреча. Для супа, пожалуй, слишком рано. Закажу что-нибудь легкое.
Она заказывает кофе и абрикосовый штрудель. Не совсем греческая еда, но все равно вкусно. Напоминает бабушкин штрудель, она, правда, пекла только яблочный, никакой другой не признавала.
– Очень, очень мило. Не нашла вас в магазине, и не купила шардонне – не могла решить, какой сыр к нему подавать. Так что, вы всегда здесь обедаете?
– Да, здесь неплохо готовят и недорого. Очень разумные цены. Какой сыр подавать к калифорнийскому? Вы имеете в виду то вино, что продается у нас в магазине? О, это не простой вопрос. Видите ли, традиционно шардонне не подают на вино-и-сыр парти, поскольку оно имеет этот специфический вкус дыма, дуба, слегка маслянистый, как и десертные сыры, кстати. Но настоящие гурманы подают к шардонне американский Кэбот чеддер, или английский чеддер из Сомерсета. Шардонне очень хорошо сочетается с твердыми, выдержанными сырами.
– Какой интересный собеседник, – думала Айрин. – С таким тонким вкусом и должен обедать в этом ужасном ресторане. Мой муж абсолютное бревно в сравнении с ним.
Она стала заходить в греческий ресторан почти ежедневно. Всегда как бы случайно, проходя мимо на прогулке, заглядывая в витрины соседних магазинов, подходила к ресторанчику. Костас обычно сидел у окна. Теперь он занимал угловой четырехместный стол, возле которого стояли два кожаных диванчика. Она подходила, заглядывала в окно и если видела его, а он ей кивал и улыбался, и махал рукой – заходите! то непременно входила. Садилась напротив, здоровалась, официант сразу же ставил перед ней стакан холодной воды из-под крана, со льдом. Она никогда не пила эту воду, не могла себя заставить. Обычно она заказывала чашку кофе, иногда, редко, маленький круассан.
Они разговаривали обо всем и ни о чем. Обсуждали статьи в сегодняшней бесплатной городской газете, оказывается, такую ежедневно раздавали у метро. До встречи с Костасом Айрин даже не подозревала, что такая газета существует. Не была в метро лет пятнадцать, с тех пор, как вышла замуж. По утрам, сразу после ухода мужа, еще до приема душа, она теперь шла к метро с тем, чтобы успеть взять эту газету у веселого черного раздатчика, просмотреть за завтраком и потом, за обедом, вставлять в разговор уместные замечания.
Как-то в пылу беседы она положила руку на его запястье и замолчала, оглохла вдруг от ощущения теплой, поросшей черными волосами кожи. Она подняла голову, уперлась взглядом ему в глаза, не думая ни о чем, только ожидая, что вот он позовет и она пойдет за ним куда он скажет. Но он не позвал, отвел взгляд и как бы невзначай стряхнул ее руку, потянувшись за молоком в маленьком кувшинчике. Налил молока в кофе себе и ей, и она, которая всегда пила только черный кофе, взяла чашку и стала пить. Ощущение было такое, как будто кофе впитывается в пересохший пищевод, не доходя до желудка.
Он носил тонкое обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки. Это ее несколько смущало: если он женат, то кольцо полагалось носить на левой руке; возможно, вдовец? Затем она обратила внимание на то, что многие мужчины в этом греческом ресторанчике носили кольца на правой руке. Как-то она зашла туда в неурочное время, села к барной стойке, заказала рюмку шардонне. Потягивая совсем неплохое вино, спросила у молодого бармена, почему он носит обручальное кольцо на правой руке и тот объяснил, что у них, православных ортодоксов, так принято. Вот оно что, она и не подумала, что он ортодокс. При следующей встрече она спросила его об этом, и он сказал:
– Да, мои родители эмигрировали из Греции, и я, хотя и почти не говорю по-гречески, тем не менее культурно, конечно же, грек, и моя церковь, это греческий собор Святого Никодимуса на 179-ой улице. У нас каждое воскресенье утренняя служба, и я всегда там, со всей моей семьей.
Он не стал рассказывать о семье, и она была ему очень за это благодарна. В конце концов, какая ей разница, как зовут женщину, которая сейчас рядом с ним? И как долго она с ним? И сколько у них детей? И сколько этим совершенно не нужным ей детям лет? Какая у них квартира? На какой кровати он спит со своей греческой женой? Довольно вопросов!
В этом ресторане они часто встречали длинноволосого старика, завсегдатая. Обычно он завтракал в это же время, наверное, вставал так же поздно, как и Айрин, раньше, до Костаса. Иногда старик просто сидел за столом, накручивал седую прядь волос на палец, тянул красное вино из высокого бокала и что-то писал на старом толстом лэптопе. Здесь посетителям разрешалось бесплатно подключаться к электросети, и к интернету тоже, но старику интернет был не нужен, только электричество, потому что в лэптопе давно села батарея. Про старика все знали, что он писатель, но о чем он пишет и на каком языке, никто не знал.
Как-то она сидела одна в баре, и старик подсел к ней со своим бокалом мерло. Просто захотел с кем-нибудь поговорить. Они обменялись парой фраз о погоде, и потом она спросила старика, о чем он пишет?
– Да так, о жизни. Я давно живу, привык писать, когда-то много публиковался, но потом перестал, или меня перестали. Времена изменились, мои сентиментальные герои стали никому не интересны. Но я все равно пишу, привык, знаете ли.
– Какую историю Вы сейчас описываете? – спросила Айрин.
– О, это не так просто. Видите ли, когда я начинал писать, у меня было четкое представление о сюжете: одинокий мужчина хочет познакомиться, как это бывает, to get laid, и обращается в респектабельное агентство. Ему присылают несколько женщин, он выбирает одну из них, в конце концов ложится с ней, и она произносит, в самую патетическую минуту «Не буду тебя убивать», ну и так далее.
– Необычный сюжет, я думаю, это вызовет интерес, – вежливо улыбнулась Айрин.
– Я тоже так думал, – засмеялся старик, – но на второй странице все изменилось.
– Что же могло измениться на второй странице? Пошел дождь? В ресторане кончилось красное вино?
– Мэм, Вы напрасно иронизируете, сразу видно, что Вы не так давно сочиняете. А это довольно обычное дело, которое приключается со многими писателями, может быть, даже с каждым вторым. А иногда я думаю, что и с каждым первым, просто они не хотят в этом признаваться, делают умный вид, вроде как у них все под контролем. Штука в том, что герои, или, как их более верно называют в английском, characters, берут инициативу в свои руки. Делают что хотят, я иногда просто не успеваю записывать.
– Да что же они такого делают, ваши независимые характеры? – отхлебнула шардонне Айрин.
– Все что угодно. Мне такое никогда бы и в голову не пришло. Вы не поверите: пол меняют, или возраст. Вчера герой был старый джентльмен, обремененный истеричной женой, а сегодня открываю лэптоп, а он уже свободный самоуверенный мачо, или, представьте себе, мать-одиночка! Линию поведения, манеры. Только что элегантно пил дорогое вино маленькими глотками, и вот уже хлебает из бокала как слесарь водопроводную воду. Да вот старинный русский роман в стихах, «Евгений Онегин»? Я понимаю, что Вы не читали. А в оперу Вы ходите? Ну так она идет уже который сезон и все равно зал в Метрополитен Опера всегда битком. Сходите, послушайте, Вам понравится. Так вот, не все это знают, но главная героиня, Татьяна, вышла замуж против воли автора. И Пушкин ничего не мог с ней поделать. Взять Вас, к примеру: что это за историю Вы тут упорно сочиняете с молодым греком из супермаркета? О'кэй, не мое дело, не моя сказка, простите, простите! Убираюсь к себе в угол. – И он слез с высокой барной табуретки, сунул лэптоп подмышку и скрылся в дальнем темном углу за бархатной занавесью.
– Еще пару дней назад здесь не было никаких занавесей, тем более бархатных, и цвет, пурпурный, глубокий, откуда они их взяли? – подумала Айрин.
Она допила вино, расплатилась, вышла из ресторана под теплое осеннее солнце и медленно пошла по 86-ой в сторону Центрального Парка.
– Что за историю я сочиняю? Это не я, это меня, –думала Айрин. – Пропала жизнь. Он меня не зовет, но возможно, ему некуда меня позвать? В нашем районе нет, как это – мотель? Да ему это и дорого, наверное? Сколько он может получать в своем супермаркете? Практически ничего, пожалуй.
Айрин вернулась на Коламбус, дошла до «Патагонии» и купила небольшой бумажник. Ничего особенного, всего 86 долларов, но настоящая кожа. Костасу непременно понравится.
* * *

Патрик уехал по делам фирмы в Чикаго, по крайней мере до конца недели он не вернется. Костас очень кстати получил повышение по службе и теперь мог проводить некоторое время вне супермаркета, инспектируя отделения в других районах. Они встречались после полудня у Айрин. Всю эту неделю она не бывала в греческом ресторане, даже немного соскучилась. А в остальном это была совершенно замечательная неделя.
– Как хорошо, что у нас таунхауз, а не кондоминиум в башне Трампа, тот, что Патрик хотел осенью купить и чему я так мудро и, как оказалось, своевременно воспротивилась, – думала Айрин. – Там в вестибюле сидел бы консьерж, а то и не один, и визиты Костаса не остались бы незамеченными.
Они прекрасно проводили время в мансардной спальне для гостей, перемежая секс хорошей едой и вином, и легкой беседой. На прошлой неделе она сменила шторы на шелковые, легкие и плотные, отделявшие их теперь от всего остального мира дымчатой завесой. Новые шторы прекрасно сочетались со знаменитым шардонне. Вино Костас приносил с собой. Это было все, что он приносил «на алтарь любви», но она и не ждала от него ничего. Только его самого, его молодое тело, легкую походку, густые черные волосы, белые зубы. Он также ничего от нее не требовал, легко принимая ее маленькие подарки, не придавая им никакого значения. Да они и в самом деле стоили недорого, все эти зажигалки, булавки, браслеты и прочая ерунда, так, сотню-другую. Милые безделушки, которые легко выдать за контрафакт из Чайнатауна, если кому-то придет в голову задавать вопросы.
Патрик никогда не доходил до мансарды, для его большого, тяжелого тела это было слишком высоко. Впрочем, он почти никогда не спускался и в полуподвал, где находились прачечная, бойлерная и другие хозяйственные помещения. Их супружеская спальня располагалась на втором этаже, там же был и его кабинет и библиотека, а кухня, гостиная и столовая находились на первом, и вся домашняя жизнь Патрика протекала в этих двух уровнях. Мансарда менялась, обзавелась, помимо новых штор, широченной кроватью, толстым индийским ковром из Кашмира, напольными лампами из цветного стекла, в ванной комнате появились египетские полотенца, махровые халаты и коврики, на столе ежедневно появлялись свежие цветы в высокой синей вазе, а Патрик оставался в блаженном неведении. Айрин была с ним очень мила и заботлива, на работе все шло отлично, несмотря на кризис, и новая инспекторша из отдела кадров весьма благосклонно отнеслась к идее совместной поездки на симпозиум в следующем месяце.
Айрин было очень хорошо с Костасом. Легко, беспроблемно, весело, как не было в молодости, когда все мужчины воспринимались с точки зрения благоустройства жизни, и поэтому никакой свободы в отношениях быть не могло по определению. Но теперь, с Костасом, она ничего от него не ожидала и не хотела, кроме одного – чтобы он был. И Костас ничего не ждал, не просил, не домогался. Приходил, касался, ложился в кровать, крепко обнимал, чокался бокалом с золотистым шардонне, рассказывал какие-то смешные истории. И очень вовремя уходил, не оставляя у нее никакого послевкусия. Он обсуждал с ней проблемы на работе, бейсбольный матч, на котором он был воскресенье, рецепты греческих блюд. Бог знает о чем они говорили, да и неважно было – о чем, важно было – как легко и интересно с ним говорить, спорить и соглашаться, и смеяться его незатейливым шуткам. Она даже как-то сказала, что сожалеет о несовпадении их возрастов – если бы они принадлежали к одному поколению, у них мог быть шанс на долгую и счастливую жизнь вместе. На это Костас, посмотрев на Айрин с печальной улыбкой, от которой у нее защемило сердце, сказал:
– Милая Айрин, разве ты не знаешь, что долго и счастливо живут только в сказках. Нам повезло, так будем радоваться, сколько возможно.
Он запел: “Love me, love me, say you do”, и Айрин, прижавшись к нему, подхватила: “Let me fly away with you”. Старушка Симон знала толк в мужчинах, уж она-то полетала в свое время.
Неделя закончилась и Патрик вернулся из командировки. Последующие три недели они были очень осторожны, встретились лишь дважды, днем и на короткое время. Но потом наступил благословенный месяц октябрь и Патрик уехал на симпозиум в Торонто, на десять дней. Айрин была так этому рада, что даже, как Патрик не противился, проводила его в аэропорт, чего не делала уже очень давно. Он еле уговорил ее не ждать начала регистрации на рейс. Это была суббота и пришлось ждать до понедельника. Айрин провела это время в блаженном предвкушении встречи, много гуляла в парке, сидела у озера. Читала недавно купленный бестселлер, очень скучным он ей показался. Слава б-гу, понедельник все-таки наступил.
Она подъехала на такси к греческому ресторану, заказала вино и мусаку, и стала есть, пить и ждать Костаса. Он немного задерживался, так что она успела еще выпить кофе и съесть кусочек штруделя. Наконец он пришел, сел за ее стол, улыбнулся, поздоровался, заказал свой обычный обед, спросил:
– Он уехал? И надолго?
– На десять дней! – улыбнулась Айрин. – Так я пойду?
Он кивнул, пряча улыбку; она расплатилась за свой заказ, пожелала ему приятного аппетита, попрощалась и медленно пошла домой. День был очень теплый, солнечный, тихий, настоящее индейское лето. И еще долго будет тепло и тихо, и солнечно, только дни будут становиться все короче и короче, напоминая о приближающейся зиме. На углу 81-ой и Колумбус она купила букет снежно-белых пушистых хризантем.
Дома она поднялась в мансарду, открыла окно, поставила на стол синюю стеклянную вазу с водой, опустила в нее цветы. Потом спустилась вниз, в гостиную, и стала ждать. Минут через двадцать в дверь позвонили, она вышла в прихожую, открыла. На пороге стоял Костас.
Он вошел, закрыл за собой дверь, обнял ее и поцеловал, и, обнявшись, они поднялись в мансарду, где неспешно разделись и занялись любовью. Потом полежали, обнявшись, и задремали в покое. В комнате было тихо, сумрачно, а потом, ближе к вечеру, и за шторами потемнело. Они проснулись, потянулись снова друг к другу. Костасу пора было уходить. Он встал, вышел в ванную, зашумела вода. Айрин тоже встала, надела халат, затянула пояс, медленно причесалась перед зеркалом в тяжелой бронзовой раме, подмигнула самой себе и повернулась к вышедшему из ванной Костасу – попрощаться. Вскинула руки, обняла, потянулась с поцелуем, и тут они услышали, как внизу открылась дверь и голос Патрика произнес:
– Дорогая, я дома. Где ты там?
Айрин опустила руки, отступила на шаг от Костаса и крикнула:
– Иду, дорогой, как я рада, что ты уже дома!
Затем, уже на ходу, уже стоя в дверях, она прошептала Костасу:
– Оставайся здесь, ни звука. Позже, ночью уйдешь, – и неслышно побежала вниз по покрытой ковром лестнице, задержавшись на несколько мгновений в спальне второго этажа – включить свет в ванной, открыть и закрыть кран, бросить полотенце на пол, раскрыть постель.
Внизу, в прихожей, у подножья лестницы, она столкнулась с Патриком и радостно обняла, прижалась к толстому круглому животу, чмокнула воздух возле его щеки, подняла пальто с банкетки, повесила в шкаф, все это время не переставая говорить:
– Как это замечательно, что ты уже дома! А что случилось, закончилось раньше, почему? Ах, японцы приехали, и тебе пришлось вернуться? Большой контракт? Как замечательно, без тебя они, конечно же, не могли обойтись. Совершенно не дают тебе передохнуть, ну просто жить без тебя не могут...Нет, я понимаю, что на симпозиуме ты работаешь, а не отдыхаешь, но все таки, перемена обстановки.... Хочешь что-нибудь съесть? у меня есть хорошая мусака, да-да, греческая, сейчас я подам...
И она увлекала его за собой в столовую, усаживала за стол, наливала в бокал калифорнийское шардонне, подавала еду, и говорила, говорила...
Потом они поднялись на второй этаж, в спальню. Патрик принял душ, одел пижаму, лег в постель, потянулся было к жене, но вдруг почувствовал себя очень усталым. Отворачиваясь на другой бок, натягивая одеяло до ушей, подкладывая руку под толстую щеку, он сказал:
– Извини, дорогая, я что-то неважно себя чувствую сегодня, устал, наверное, – и через минуту засопел, засвистел носом в подушку.
Айрин выключила свет, лежала рядом, смотрела в темноту, ждала.
– Если я сейчас встану, муж может проснуться. Надо подождать, – думала она, – пусть заснет покрепче. Костас может и сам уйти, знает расположение дверей, и как замки открываются, только бы не забыл отключить сигнализацию. Ничего, все обойдется, все обойдется... нельзя спать, не спи...
Так она лежала, блестела глазами в темноте, мысли грохотали в голове как товарный поезд... Она вспомнила свой городок в Аризоне, горячую пустыню, ящериц, отца на ржавом пляжном кресле перед семейным трейлером, с неизменной бутылкой «Бадвайзера» в руке, в десяти метрах от рельсов трансконтинентальной железки. Как она мечтала сдвинуть это кресло на рельсы перед проходом экспресса. Вместе с папашей. Тяжелое кресло. Когда это было? Вчера? Сто лет назад? Как они грохотали, эти вагоны, и неслись так быстро, никогда не удавалось их сосчитать, сколько же их было в составе, много, много вагонов... Айрин неожиданно уснула, прислонившись к широкой, горячей спине мужа, как провалилась в черную дыру.
Она проснулась оттого, что мягкая опора перед ней исчезла, ее тело потеряло равновесие и она свалилась на живот, лицом вниз. Айрин потерла лицо рукой, и вдруг все вспомнив, села на кровати. Муж стоял у открытой двери, держа перед собой бейсбольную биту обеими руками.
– Что происходит? – спросила Айрин.
– Там, внизу, кто-то есть. Ходит, двигает мебель, я его слышу. Звони в полицию, я пошел вниз, – прошептал Патрик и неслышно скользнул по ковровому покрытию за дверь. Айрин не успела и слова сказать.
Она потерла лоб рукой, встала, набросила халат поверх рубашки, сунула ноги в шлепанцы. Потом подошла к туалетному столу, открыла дверку, отперла потайной ящик и достала блестящий пистолет. Сняла его с предохранителя и вышла из спальни на лестницу. Внизу, на первом этаже, что-то кричали на два голоса, но она не могла понять, что именно. Очень стучало в ушах.
Айрин спустилась вниз и в полумраке гостиной, освещенной уличными фонарями, увидела две фигуры: тучное, пузатое тело Патрика с занесенной битой в руках, и высокое, поджарое Костаса. Они как-будто боксировали, кружась по комнате: один наступал, другой отступал, то влево, то вправо. Победа любого из них будет ее поражением.
Айрин подняла пистолет, расставила ноги, как учил инструктор, развернула плечи и расстреляла всю обойму, чтобы наверняка. Тела упали и танец кончился. Очень жаль, что так сложилось, она этого не хотела. Айрин бросила пистолет на пол, повернулась и поднялась наверх, в мансарду. Там она за пару минут сменила простыни и привела в порядок кровать, вытерла пол в ванной, собрала халаты и влажные полотенца. Спустилась вниз, на второй этаж, зашла в ванную, повесила халаты, бросила полотенца на пол, положила простыни в грязное белье. Вышла в спальню, села на кровать, погладила подушку Патрика. Встала, снова поднялась в мансарду, взяла со стола вазу с цветами, спустилась вниз, поставила вазу на стол. Села на кровать, примяла подушку Патрика и, позвонив 911, сказала оператору:
– Нас пытались ограбить, кажется, я кого-то застрелила. И что-то случилось с моим мужем. Пожалуйста, приезжайте поскорей.

* * *
Зима уже закончилась, но тепла все не было. Пасмурные утра, дожди, туман. Не хотелось вставать, вылезать из-под теплого одеяла. Да и не нужно было. У Терисы свои ключи, она уже пришла и сейчас возилась наверху, в мансарде, мыла ванную, перестилала постель, меняла цветы в синей стеклянной вазе. Айрин больше не пользовалась этой спальней, но порядок есть порядок.