Дантист и виолончель

Дантист и виолончель

Гена зажмурился от навязчивого луча, заглянувшего прямо в окно зубного кабинета. Пока медсестра готовилась к первому пациенту, он пытался отвлечься от заискивающей солнечной ласки и стал просматривать медицинские карточки сегодняшних пациентов. Будучи не простым дантистом, а врачом клиники неотложной помощи, куда обращались люди измученные нетерпимой болью и бессонной ночью, Гена часто оказывался свидетелем, не только физических мук, но также и душевных. Даже ему, привыкшему к чужой боли, было невыносимым видеть как плачет, к примеру, судья или директор школы, оказавшиеся, по его ощущениям, «на четвереньках».

Перебирая в руках пачку человеческих «драм», он отложил первую по записи и быстро пробежал глазами данные о симптомах и жалобах.
Гена одел перчатки и попросил медсестру пригласить первую больную. На кресле оказалась немолодая женщина с распухшей щекой, с искривлённым расплывчатым ртом и узкими невыразительными глазами. Её волосы измученные перегидролью выражали былой блеск, хотя Гене трудно было представить лежащую сейчас в кресле одной из представительниц прекрасного пола.

Гена заглянул пациентке в рот и, диагноз, который он сразу поставил по внешнему виду, безусловно подтвердился: гнойный пульпит под мостом сверху справа. Услышав о том, что доктор намеривается проделать у неё во вту, пациентка по имени Мила, как Гена и ожидал, щедро разрыдалась. Когда она оправилась от истерики и поняла, что её благополучие зависит сейчас целиком от деяний этого суховатого, стареющего, но всё ещё мужчины, Мила издала свою коронную фразу, ещё никогда её не подводившую: «Какие у вас удивительные руки, доктор, никогда в жизни таких не видела». Вдруг Гена на мгновение оторопел. Этот банальный комплимент об удивительных руках и ласковый голос, обволакивающий всё мужское содержимое в нём, унёс неожиданно в далёкий плен, где однажды он уже был узником. Мила, Милочка... Как он мог не узнать её? И доктор окунулся в, когда-то, насильно забытое, прошлое.

Домашний концерт, светские разговоры, разодетые, сливающиеся в одно неугомонное пятно, женщины, скука, слишком узнаваемый Бетховен, лёгкая зевота. В какой-то момент Гена даже хотел незаметно уйти – ведь ему ещё предстояло всю ночь готовиться к экзамену.
Но вдруг, вся эта муляжная культура треснула от появления на сцене виолончелистки, обрамляющую инструмент всем своим прекрасным естеством, превращаясь в единое и неповторимое. Музыка, исходящая от этого слияния, продолжала начатое впечатление, отодвигая куда-то на задний план самого композитора. Да и кому он интересен этот композитор, когда льющаяся в зал музыка вопила сексапильностью, явно не предусморенная самим создателем. Мужчины перестали зевать, а у женщин тут же завяла их светская изысканность.

Гена не мог оторвать глаз от виолончелистки. Её запрокинутые светлые волосы, прикрытые веки и упоённые наслаждением губы не просто возбуждали его, а зазывали в происходящий на сцене экстаз. Если бы можно было убрать всех присуствующих и оставить только Гену и женщину с виолончелью, он согласился бы вот так сидеть и обладать ею, только глядя на неё и слушая, до неприличия чувственную, музыку.

Последний аккорд прозвучал, как конец амбициозным грёзам.
Но забыв о недавних планах заниматься всю ночь, Гена не смог уйти домой. Дождавшись расстревожившую его диву он влился в группу таких-же, не понятно на что рассчитывающих, мужчин. Ему нужна была эта женщина, как-бы фрагментально она не присутствовала в его жизни: хоть музыкой, хоть голосом, хоть жестом. Не хотелось думать о том, что она обладает человеческими качествами, как все остальные люди. Это было бы слишком мелко. Может же она быть просто, музыкально-зротическим проводником для, кем-то созданной, партитуры.

Мила, так звали его повелительницу, томным взглядом выбрала его из толпы и Гена поплёлся за изгибами её тела. Они оказались в тёмном кафе, где он окончательно опьянел от Милиного голоса, от её манящих в женский заповедник жестов...

Расстались они у её дома. Гена с уверенностью в том, что жизнь его круто изменилась: после услышанного рассказа Милочки о своих сложных манёврах между непонимающим мужем и людьми и о недостатке женского счастья, и, особенно, после соединения в жарком поцелуе с её распахнутыми губами и с многообещающе прильнувшим телом.

А с чем ушла Мила он точно не знал. Не знала и сама Мила что же такое она получила в этот вечер. Вроде приятный интеллигентный парень, выделившийся среди обожающих поклонников своей неиспорченностью. Но боже мой, как уж всё это скучно и правильно. Нет, ей это уже неинтересно, хочется червоточенки, небольших пороков, вписывающихся в её семейную жизнь. Она же творческий человек и поэтому ей много нужно и можно. С этими привычными мыслями Милочка сладко уснула, забыв тут-же о Гене.

Экзамен на следующий день Гена не сдал: пришлось повторять его через год. Ну а Мила стала играть с ним, как с мышкой. То обещает встретиться или перезвонить, то приглашает на концерт и исчезает потом с неизвестной компанией, так и не подарив Гене своего времени. Но это не помешало ему видеть Милочку ещё много раз. Почувствовав себя загнанной мышкой, а не Геной – в будующем преуспевающим врачом, он стал тайно следить за ней.

Он видел её в ресторане с каким-то старым итальянцем, который лез к ней под юбку, а она делала вид, что не замечает этого. Он наблюдал за ней в супермаркете, где она с мужем делала покупки и они ругались за каждую мелочь. Он также видел её обнажённое тело в окне её дома, когда муж ушёл на работу, а здоровенный белобрысый мужик пришёл к ним мыть окна. Мужик, конечно не потерялся и ещё много раз не терялся, каждый раз обхватывая её извилистый торс своими сильными руками. И виоланчель, здесь была ни при чём. А может быть всё-таки при чём?..

Пациентка тихо всхлипывала, покорно раскрыв рот. Взгляд её был покрыт стеклом влаги, через которую проглядывалась жалость к себе.
-Больно?, - спросил Гена, копошась у неё во рту бор-машиной.- Эта боль не настоящая, она пройдёт, как впрочим и музыка. Вы понимаете о чём я говорю?