Мишка. Чердак. Голуби.

Надвигалась сессия. Ползла как удав, зловеще и неотвратимо. Сережа ощущал себя крохотной птичкой из джунглей - тоненькие ножки, крылышки по швам, на голове хохолок. И глазки - луп-луп. И страшно, и не убежать. Или убежать? Вот, только куда.
На одной из перемен подошла Виолка.
- Зачем ты крутишься с директорской дочкой?
- С зам директорской, - поправил Сережа. – И почему это «крутишься»? Мы ходили в театр.
- Театралы, - задумчиво протянула Виолка. Особенно ты, - и сделала движение коленом. Теребнула змейку на штанах, - театрал, да?
- Кончай, - оглянулся Сережа, - увидят же.
- Кончаю, - прошептала Виолка и сделала лицо. – Кстати, почему бы не кончить, и тоже оглянулась. - Только не здесь.
- По-моему, тебе все равно где.
- Ну-ну, мальчик. – Приложила палец к Сережиным губам, выпятила свои, розовые, пустила коронный луч, - мальчи-и-к. В подвал. Рядом с библиотекой, а? – Сережа заерзал.
- А «чтение партитур»? Двадцать инструментов по вертикали. Мозги трещат, а я ни бум-бум.
- У театралов всегда ни бум-бум, - но по лицу было ясно, что она уже в подвале.
Вот так всегда – вздохнул Сережа.

- И все же, ты бы отстал от нее, - вытряхнув из кармана крохотное зеркальце, Виолка наводила последние «штрихи». Слюнявила палец и потерев одну бровь, переходила на другую, потом возвращалась к первой. Получались одинаковые брови. Облизнув верхнюю губу, языком красила нижнюю. Потом водила губами. И повернув голову, улыбалась. Свежая и чистая. Как актрисса в театральной гримерке. Удивительно. Хоть в подвале, хоть на чердаке, она ухитрялась «выглядеть». И Сережа вспомнил чердак.
Как-то Сережа забыл ключ от входной двери в квартиру. Уходя, просто захлопнул дверь и все. В тот день Мама уехала с ночевкой к приятельнице в Балашиху. Не дождавшись окончания последней пары, они с Виолкой рванули на Смоленскую. Сережу трясло - наконец-то кровать! Сунув руку в карман, похолодел: ключ! В ярости, он готов был сломать дверь. Ломом, например. Подергал ручку, заехал что есть силы ногой, плюнул и поехал в лифте на третий этаж. На третьем этаже жил Мишка-бандит, – взрослый парень, без родителей и определенных занятий.
- Ломик есть? – с надеждой уставился Сережа.
- По черепу? – участливо склонился Мишка-бандит, и ласково приобнял за плечо. Провел в коридор. – Поищи в ящике, - и открыв створку подсобки, устремился в кухню. К кухонному столу были прикручены тиски, в тиски зажат самопал, окно распахнуто. Все же, одно занятие у Мишки было. Любимое и вполне определенное: стрелять из самопала по фонарю, освещавшему вход в Госбанк СССР. Банк располагался на первом этаже. Если перегнуться через подоконник вниз, можно увидеть милицейскую фуражку охранника - круглый синий блин, с красной окантовкой. Услышав очередной грохот, охранник задирал голову, но не увидя ничего такого, вновь опускал. Банк не грабят – и ладно. А если там что и грохочет – так это там. Его не касается. Вот было время.
Ломика не нашлось. Какая-то отвертка, ржавые гайки и всякая дребедень. Попроситься к Мишке? Нет. Еще полезет. Ну и куда?
- Ну и куда? – Сережа стоял посреди коридора с опущенными руками.
- На чердак. – Не поворачиваясь, Мишка почесал затылок. Он слышал затылком, а соображал, скорее всего гипоталамусом. В детстве мамаша по пьяни уронила Мишку на пол. Мишке отшибло основные мозги, но, какие-то сопутствующие уцелели. Наверное гипоталамус – решил Сережа, вспомнив урок анатомии. Плакат с контуром человека, а в черепе желтоватые барашки. Мозг. Где-то в задней части притаилась эта маленькая шишечка. Вгляделся в Мишкины оттопыренные уши: точно он. Гипоталамус.

На чердаке у слухового оконца сидела стая голубей. Стая нисколько не удивилась появлению гостей и продолжала чистить перья, изредка поглядывая круглыми влажными глазами.
- Ну, и как будем? – Сережа зачерпнул ногой ни то песок, ни то пыль. В углу притулились поломанные стулья. Натащив деревянных ножек, Сережа разжег костер, рядом расстелил картон от какой-то коробки. – Вот. Это будет наше жилище, - и посмотрел на Виолку. – Пристанище одиноких сердец. Как? – Виолка собрала шпильки в рот, тряхнула головой, раскинула волосы. – Нормально, – и посмотрела как жрица в пещере первых христиан. Если, конечно, у первых христиан были жрицы.
В метро все обращали на них внимание. Сережа разглядывал свои закопченные руки, тер лицо, украдкой взглядывал на Виолку. Чистая одежда, безмятежные глаза. Как будто она только что вышла из концертного зала. А все, наверное, думали, что он вот только сейчас вытащил ее из пожара. Герой.

- Как театрал – театралу, мой тебе совет: отстань от нее. – Виолка курила и стряхивала пепел. Элегантно так. Постукивая пальчиком по голубоватому столбику. – Он все равно тебя сметет.
- Кто он, черт возьми?
- А ты не понимаешь? Закс. Игорь Александрович. Папаша. Кто ж еще.
- Аборт сделала? – Сережа попытался перевести стрелку.
- Через неделю. В самый раз будет, - Виолка тычком кинула сигарету, выпустила дым. – В самый раз. А девку брось. Пропадешь.
Брось, - подумал Сережа. Теперь не бросишь.

Свеча, хрустальная рюмка, смятое платье.
Анна не стонала, не отталкивала, не выворачивалась. Сережа смотрел на сомкнутые веки, на лицо. Лицо было строгим и торжественным, как во время молитвы. Лишь в последний момент Анна чуть вскрикнула, две слезинки пустились по щекам. И больше ни звука. Потом, взяла Сережино лицо, вгляделась пронзительно, откинулась на подушку, закрыла глаза. Голова набок. Все. И глаза ее мамы: «Сережа, я вас прошу».
Эх, Сережа, Сережа…