Конец банды

Товарищ Горячий сидел на ступеньках крыльца и ковырял кончиком сверкающей шашки землю.
- Нестеренко ко мне! - крикнул он высоким голосом, вытер пальцем пот у корней волос и стряхнул, выругавшись.
У плетня стояла группа пленников – человек девять.
Босые, без ремней, с непокрытыми головами.
Ординарец Ефимка ловко выдернул из пленных кряжистого мужика с чёрной лохматой головой и почти без усилия толкнул навстречу командиру.

Товарищ Горячий говорил негромко.
Кончик его шашки крошил утоптанную землю перед крыльцом и поблёскивал.
Знающие люди не дали бы сейчас за жизнь Нестеренко гнилой морковки.
- Я тебе, шкура кулацкая, дал ультиматум, что не буду марать об вас руки, если выйдете к майдану без оружия. Только что какая-то сволочь убила двух красных бойцов у дома с флюгером.
Горячий заорал:
- Я шо, за твоё паршивое враньё должен кровь красноармейскую проливать?
Нестеренко пошевелился, - верёвка нещадно резала скрученные за спиной руки:
- Там Пётр Буряк, - зарокотал он низким голосом. – У его жена тяжёлая.
Командир легко привстал со ступенек и шагнул к пленному:
- Он её на руках носит, когда целится?
- Тяжёлая она, - повторил Нестеренко. – Вот-вот родит.
Горячий повернулся к ординарцу:
- Ефимка, берёшь семь человек, ставишь этих в шеренгу впереди, и ведёшь строевым шагом на дом Буряка. Как он покажется – вали, и пойдём обедать. Да, хозяйка? – вдруг крикнул он застывшей на крыльце молодой бабе.
Та испуганно закивала.


Девять босых мужиков с непокрытыми головами шли плотной шеренгой к дому Буряка.
Сзади торчали штыки красноармейцев. Ефимка стоял поодаль и наблюдал.
Подошли к калитке; красноармейцы спрятались за кустом пыльной сирени.
Нестеренко неторопливо отпер калитку и вошёл.
За ним потянулись остальные.
Бойцы шмыгнули в калитку и тут же сбили пленников в шеренгу – тихо и деловито.
- Шагом марш! – прикрикнул бывший унтер Жуков.
Шеренга шагнула, и выстрел размозжил голову крайнему красноармейцу.
- Сомкнуть ряды! – завопил Жуков, хотя пленники стояли близко, и под грохот второго выстрела свалился под ноги товарищам.
Оставшиеся не стали ждать продолжения и залегли, целясь в бестолково стоящих мужиков.


Ефимка не был бы ординарцем, если бы не действовал по своему разумению: он и не ждал окончания действия, а задами обошёл дом, нашёл место, где было видно, с какого окна стреляет Буряк, и подкрадывался всё ближе, прячась за смородиновыми кустами и пристройками.
Неожиданно скрипнул флюгер, и Ефимка вжался в землю, ожидая, что Буряк оглянется.
Раздался рокочущий бас Нестеренко:
- Прости, Петро!
Буряк чуть подался из окна, чтобы высмотреть красноармейцев, лежащих за спинами односельчан, и тут Ефимка взвился с земли и рассёк рубаху Петра шашкой, заливая белизну кровью.
Пётр вздохнул и повис на подоконнике.

Ефимка одним духом взлетел на крыльцо.
- Вставай, пехота! – крикнул он. – Обед готов!
И, пристукивая новенькими сапогами, заплясал, выворачивая каблуки.
Поднимаясь и выглядывая из-за спин пленников, красноармейцы увидели, как во время этого весёлого бесшабашного танца дверь тихо отворилась и в проёме показалась женщина.
Ефимка страшно вскрикнул и упал на крыльцо, показывая глубоко вогнанные в спину вилы.

Сразу после его падения на улицу вырвался вороной мускулистый скакун товарища Горячего, которому наскучило поджидать Ефимку.
Выстрелы красноармейцев напугали коня, но товарищ Горячий железной рукой выровнял бег и влетел во двор.

Все смотрели на крыльцо: там на ступенях лежал Ефимка, - в его спине мерно покачивались вилы.
У притолоки будто присела молодая красивая женщина в светлом платье.
Пули попали ей в плечо и в живот, и кровь кляксами расползалась по платью и неестественно круглому белому переднику.
- Она ж дитё носила! – выдохнул вдруг молоденький красноармеец, нелепо взмахнув рукой.
- Дурак!.. – сказал товарищ Горячий.