МОЙ ХЛЕБ

Мой хлеб.
Заходить в магазин я не собирался. Я вышел из такси и направился в сторону дома моего закадычного друга детства - Александра Корытного. «Корытика», или «корытки» как называла его моя баба Шура! Это его папа – режиссер, снял фильм «Индийские йоги – кто они?». Видели? Это сегодня нам по – «полтиннику»! Он Александр! Я Сергей! Что он еврей было известно точно. Инна Марковна, его мама, была очень колоритной еврейской женщиной, а бабушка вообще знала и разговаривала на идиш! А я был русский. То, что и я еврей, выяснилось не сразу! Только в восьмидесятые. А в далекие шестидесятые годы мы жили в одном доме, ходили в один детсад, а потом и в одну среднюю школу №2. Да-да, в ту самую, что до сих пор стоит в центре города Донецка на улице Артема (в те годы - на «1-й линии» в городе Сталино. 9 ноября 1961 года Сталино было переименовано в Донецк). Там, на пересечении «1-й линии» и бульвара Шевченко жили мы! Проходной подъезд «корытика» прямо на библиотеку имени Крупской, а мой проходной подъезд был рядом с нижней аркой и смотрел в торец нашей школы. А во дворе был детский сад и детская молочная кухня. Все жили в тесных коммунальных квартирах, но нам это было только на руку! Такого количества детей одновременно в одном дворе, в последующие годы расселения в «хрущевки», я уже никогда не встречал! Да и многие друзья детства попали в пожизненные друзья именно в этих подворотнях! В те годы у всех ребят были клички! У Андреева Сереги – «андрюха», у Сани – «корытик», и у меня – «лысый»! Моя кличка оказалась пророческой! Родители наши работали в институте «Донгипрошахт», поэтому мы и в доме в одном жили, и в садик один ходили, и в школу, и в пионерский лагерь «Ястребок» в Святогорске! Спасибо тебе, «Донгипрошахт» за наше счастливое детство!
Пол – часа назад я отъехал на такси именно от здания «Донгипрошахта» в центре города, что рядом с кинотеатром имени «Шевченко», чтобы встретится с другом! Есть друзья, которых ты знаешь всю жизнь! В моей памяти он всегда! С рождения! Нет раньше, чем с рождения! Поэтому я торопился к другу!
Мне не нужен был этот магазин. Все, что надо, было с собой! Я не видел Сашку семь лет – целую вечность! Семь лет я не был в Донецке – осваивал «целину»! Израильскую «целину»! Осваивал новый мир, новый язык, новую профессию. Осваивал, но всегда помнил, что «друг, он и в Африке – друг!». Ведь так хорошо, когда он есть, и все! Просто знать, что он есть! А что магазин? Магазин подождет. Да и магазин – то никакой. Так! Отдельно стоящее одноэтажное прямоугольное строение со ступеньками, выкрашенное в неопределенный цвет и стоящее в районе огромного (тех же 50-х годов постройки) Дворца Культуры имени очередного партийного съезда КПСС на конечной остановке трамвая №3. Странно, но именно это строение – «вояние» архитекторов прошлого века, вдруг привлекло мое внимание. Что – то в нем было близко и дорого мне, в отличие от сотен новых сверкающих сооружений центральной части города, в одночасье проглотивших хоть какую-то самобытность промышленного населенного пункта с названием Юзовка – Сталино - Донецк. Все эти новые строения, возведенные на месте скверов и парков, а то и просто посреди пешеходных дорожек, не вызывали во мне никаких чувств, кроме жалости. Ах, какие были названия! 27-й Гастроном! 13-й Гастроном! Красная Шапочка! Бульвар Пушкина! Сквер на Комсомольском проспекте! Кафе «Чайка» по улице Университетской! Парк «Щербакова»! 1-я Линия! 13-я Линия! Это уже история! А жаль!
И вдруг это совсем невзрачное, не вписывающееся в современные (шик, блеск, тру-ля-ля!) формы строение, оказало на меня магнетическое воздействие! Я замедлил ход. Остановился. Посмотрел в никуда. Нет, скорее заглянул в себя. Наверное, именно так выглядел «человек рассеянный с улицы Бассейной».
Нет, я ничего не забыл! Я все отчетливо помнил! Мое детство! Точно! Это здание из моего с «корыткой» детства! «Вот ради этого я здесь!», подумал я. Нет, ни ради стекляшек и блестяшек, модных ресторанов и пабов. Ни ради «Обжор» и странных малых архитектурных форм новой волны. А ради духа моего времени! Ради памяти прошлого! Ради всех тех, «кого приручил» когда-то!
Я стоял на пороге. Я уже знал, что Саня подождет! Он друг! Он простит! «Я должен войти внутрь», решил я. Этот шаг в свое прошлое я сделал с замиранием души!
Я не ошибся! Боже мой! На меня пахнул аромат свежеиспеченного украинского хлеба! Разных сортов хлеб и булочки лежали на стеллажах и источали неповторимый запах прошлого! Как в детстве! Разве в Израиле есть такой хлеб! Разве в Израиле есть такой аромат! Как понюхать некое подобие ваты в полиэтиленовой упаковке? Собака, и та след не возьмет! Я не собирался покупать хлеб. Я собирался восстановить в своей памяти этот вкус, этот запах, этот тепло! Я замер за косяком двери и простоял минут десять. Нюхал. Нюхал. Нюхал. Уходить не хотелось. Саня? Саня простит!
А ведь и тогда он так пах! С Наташкой Нефедовой нас сдружила одна парта. Учились с ней мы в одном классе. Жили в соседних дворах. Я не пересечении Комсомольского проспекта и улицы Розы Люксембург, а она на пересечении улицы Щорса и проспекта Гурова. Шел 1962 год. Многие «донгипрошахтовцы» были облагодетельствованы отдельными малогабаритными квартирами типа «хрущевка». Одни отправились в район новостроек «Шахтостроитель», другие же за черту города, на улицу Розы Люксембург. Как таковой, улицы еще не существовало, но дома уже заселяли. Из центра города на «окраину!» все переезжали скрепя сердцем! Бабушка Шура к пенсии «выбила» свои 23м2 жилой площади! Втроем (я, мама и она) переехали в новый дом, но школу не сменили! В 1961 году в ней было всего два первых класса «А» и «Б». Вот и ходили мы с Наташкой в класс «Б» и в школу вместе, и домой! В школе полагалось завтракать, и бабушка выдавала мне 10 копеек на пирожок, или коржик и стакан компота. Выпросить больше не удавалось! В начале 1961 года прошла реформа денег. Бабушка, привыкшая считать на старые деньги (а реформа прошла 100 к 10, т.е. 10 копеек стали 1-й копейкой), так до смерти и считала на старые. А умерла она 1995 году! Вот и представьте! Когда я просил 10 копеек, она говорила: « Рубль не дам!». Так что в 1962 году и думать о 15 копейках мне не приходилось! Но и с десяти копеек мы с Наташкой умудрялись экономить!
Деньги шли ни абы на что! После школы мы шли домой одним из двух путей. По 1-й Линии, вдоль булыжной мостовой, по которой еще до 1961 года тарахтели трамваи в сторону Центрального Универмага. Доходя до забора, за которым находилась 2-х этажная детская поликлиника, стоявшая напротив здания «старой» гостиницы «Донбасс» (там где сегодня разбит скверик за памятником Ленина, да и сам памятник), мы сворачивали на проспект Гринкевича. Либо по бульвару Шевченко доходили до фонтана с хороводом гипсовых детей белого цвета, стоявшего у забора самого первого трамвайно - троллейбусного депо по улице Университетской. Только 1980 году депо закрыли, и на его месте построили здание Областного исполнительного комитета. За спиной «Тараса Григорьевича» мы поворачивали налево на бульвар Пушкина, и шли вдоль промтоварных складов до проспекта того же Гринкевича. Но как бы мы не шли, наш путь заканчивался в маленьком хлебном магазинчике, что возле арки на пересечении улицы Университетской и выше названного проспекта. Мы заходили в хлебный и покупали две четвертинки горячего ржаного хлеба под названием «кирпичик» аж по 4 копейки каждая! Я отрывал мякушку от корочки и «надевал» корочку на лицо! Я нырял в нее как в воду! Как в теплую подушку! Я подставлял лицо под ее тепло, как всегда подставлял его под теплое морское солнышко! И нюхал. Нюхал. Нюхал. Наташка проделывала тоже самое! Так мы нежились, пока с внутренней стороны корочки не уходило тепло! И тогда мы нежно, медленно, со знанием дела, начинали отъедать по кусочку! Хлеб хрустел и исчезал в наших желудках! Ради этого момента стоило недоедать в школьном буфете! Насладившись хлебом, мы шли кормить птичек! Для этого мы и оставляли мякиш! Так продолжалось до конца четвертого класса. Меня перевели в СШ №1 поближе к дому, но до сих пор те четвертинки по 4 копейки я вспоминаю с замиранием сердца!
Люди заходили в магазин, покупали и выходили, а я все еще стоял у косяка. Продавцы не решались спросить, но я понял по их выражениям лиц, что надо выдвигаться на исходную. Я было двинулся, но запах снова меня остановил. Я извинился. Причина, которую я назвал, ввела девочек в недоумение. Запах? Однако я был прилично одет, и они успокоились. А я вспоминал дальше.
На Комсомольском проспекте, на пересечении с улицей Университетской был уютный скверик. Посредине стоял памятник Воину Освободителю. А напротив располагался 1-хлебзавод! Он и сейчас там. Скверика не заметил! Вот туда-то мы и ходили выпрашивать горячий хлеб! Нет, не голодали. В 1965 году еще был хлеб! Его не стало в 1966-1967годах. А в 65-м мы с пацанами выстраивались под окнами хлебозавода и ноющими голосами выли: «Теть, ну кинь хлеба!». И тети бросали! И снова горячий, ржаной хлеб! И тот же ритуал! Как у индейцев! Корочка! Мякушка! Лицо, как в противогаз! Нюхаем. Нюхаем. Нюхаем. Остальное скармливали птичкам!
А потом хлеба не стало! Пропал! Талоны. Талоны. Талоны. И крик: «Больше двух буханок в одни руки не давать!». И очереди. Очереди. Очереди. Я уже жил на поселке шахты «Вертикальная», а потом на поселке шахты «Заперевальная». Я уже учился в СШ № 136. Я был большой! Мне было аж 13 лет! То был «хрущевский» кукурузный хлеб. Но все радовались и ему! И я со всеми. Я стоял в очереди (за хлебом по талонам) в магазине на «Вертикальной» Да и магазин – то никакой. Так! Отдельно стоящее одноэтажное прямоугольное строение 50-х годов постройки со ступеньками, выкрашенное в неопределенный цвет, и стоящее в районе огромного, тех же годов постройки Дворца Культуры имени… Совсем невзрачное здание. Ну совсем как это, где я своим присутствием уже десяток минут смущал продавщиц! И вдруг! К черной буханке в одни руки – БЕЛАЯ буханка в те же руки! А руки – то мои!!! Как я мчал домой! Как я нес тот первый не кукурузный, белый хлеб! Как я гордился собой! Сегодня, когда я вижу, как в Израиле выбрасывается и сжигается хлеб, и в каких количествах, я вспоминаю мою первую белую буханку и мамину радость, и соседскую «добрую» зависть, и думаю: « Ладно. И я ведь в голодные годы птичек не забывал!» И подумав, сам себе добавляю: « Но в мусор в нашей семье хлеб не бросали!».
А потом была армия. И «армейский» горячий ночной хлеб. А потом был Брежнев с его «экономной экономикой» и «сухарной» политикой. И все равно я отделял мякиш от корочки и «надевал» корочку на лицо! Я нырял в нее как в воду! Как в теплую подушку! Я подставлял лицо под ее тепло, как всегда подставлял его пол теплое морское солнышко! И нюхал. Нюхал. Нюхал…
Встреча с Шуриком и Лидой была великолепной! Мы вспомнили детство. Юность. Счастливые были годы! Родители поделили поровну! Нам беззаботное детство! Родителям заботы! «Поживите хоть вы! Нам не удалось. Война», - говорили они. И мы жили! Наперекор времени! Наперекор судьбе! Мы жили и надеялись на светлое будущее в «семье нерушимых республик свободных!».
Я вернулся В Израиль. В «русском» магазине, на полках среди хлеба в полиэтиленовой упаковке, сегодня лежит ржаной «кирпичик»! Пока он горячий, он еще источает знакомый запах прошлого! Я ем только этот «черный» хлеб! Я отрезаю от него жирную горбушку. В центре проделываю углубление, размером с мой «изящный» (как говорила моя бабушка Бастрикова Александра Степановна) нос. Ложусь на диван у телевизора. Включаю украинский канал с малоутешительными новостями и накалом страстей на президентских выборах. Накрываю горбушкой свой, уже известно точно, еврейский нос, и… И нюхаю. Нюхаю. Нюхаю.
Спасибо тебе Саня, что ты пока еще живешь в мало перспективном «заповедном» районе города Донецка, где «новые украинские» не имеют интереса превратить старые исторические ценности в новые материальные! И пусть вам повезет с президентом!

Сергей Ирза Ноябрь 2004 года