Дети войны - 3. Любовь и смерть

3. Любовь и смерть
Физрук Тихомиров запомнился ладной мальчишеской фигурой, в галифе и гимнастерке с орденом Боевого Красного Знамени, перехваченной офицерским ремнем. Однажды от двухэтажной школы, как затравленные зайцы, веером бежали нашкодившие пацаны. За ними гнался военный. Брат просветил: "Физрук Тихомиров. На постое у Гриненковых." Это через дом от нас.
Для меня он был человеком с войны. Я им восхищался, а его команды выполнял с охотой. Старшеклассники под его присмотром тренировались с макетами прицелов, ходили стрелять из "мелкашек" по мишеням в Рязанов сад, а более ловкие - охотились на галок и тренировались в церкви. Утром при любой погоде все школьники строились на улице перед школой, раздевались и делали 15-минутную зарядку в присутствии учителей. "Ужас!" - сказали бы мамы теперь, но тогда жили по законам военного времени. Между прочим о гриппе и ОРЗ тогда слыхом не слыхали.
Я должен о Тихомирове написать особо. После ранения у него открылась чахотка, но, прошедший пекло первых лет войны, он пытался мобилизовать силу воли и выздороветь. На селе он стал заметной фигурой, интересной для местных невест. Все его поступки и устремления вызывали жгучий интерес, были предметом женских пересудов. Возбуждение общественности спало, когда его любовь к Таньке Федосьиной, соседке, стала очевидной для всех. Они с братом рано осиротели. На ее плечи легли хозяйственные дела и заботы, а когда Петра взяли в армию, осталась одна-одинешинька в небольшом домике. Тихомиров, как сказочный принц, возник перед ней и свет померк - он для нее стал всем: мечтой, иконой, любовью счастьем и бедой. И что для нее молва, косые взгляды, пуританский суд. Она полюбила истово, безоглядно и навсегда, как любят натуры цельные и бесхитростные, неиспорченные порочными опытами.
Мудрая бабка Гриненкова заметила перемены в постояльце и радовалась за него. Она относилась к нему с состраданием, сочувствием его ранам и болезни, да и он привязался к ней по-сыновьи. Из разговоров взрослых я узнал о тайне Тихомирова, которую осмыслил и пережил много лет спустя.
Тихомиров внезапно уехал из Глухова. После длительного отсутствия он вернулся каким-то другим. Мама пошла к бабке Гриненковой за какой-то мелочью. Был душный август. Окна в доме раскрыты и мама услышала разговор. Сначала она хотела узнать кто это у Гриненковых, а потом не могла уйти - так ее взяло за душу услышанное.
- Воронеж не узнать. Вместо домов - развалины, по улицам не везде проедешь. У колонок - очереди за водой, очереди у магазинов. На улицах калеки. Иду как во сне - сердцем чувствую, а многое не узнаю. Пришел на нашу улицу, а там от домов, садов и деревьев щепки и мусор в воронках. Школа наша уцелела. Зашел. Встретил учительницу по литературе. Она на радостях разрыдалась. Бабушка! Поверь, как страшно слышать о друзьях: "Убит. Убит. Пропал без вести. Расстрелян". Кто-то уцелел, кто-то воюет, мстит, кто-то изувечен. Вот так-то война разметала наш класс сразу после выпускного бала.
С Тоней у нас была любовь с 8 класса. Все знали об этом и нас даже не дразнили. Казалось, что мы не сможем жить один без другого, не видя друг друга хотя бы дня. И вот война. Все смешалось. Ребята нашего выпуска сразу были направлены в училище. Простились мы с Тоней. Поклялись помнить и ждать пока живы.
Я стал спрашивать от Тоне. Она в Воронеже. Живет с матерью и чахоточной сестрой у тетки - дом разбомбили. Я заскочил в магазин, на командирский аттестат получил кое-что из снеди, купил цветы ... К заветному дому летел на крыльях счастья. Тоня, моя Тоня, жива. Вот - вот я ее увижу!
-Я увидел ее неожиданно и не поверил глазам. Тоня в цветастой кофте и короткой, клетчатой юбке шла об руку с полковником. Она о чем-то говорила ему и, временами, смеялась заливисто, от души.
Бабушка! Меня словно громом поразило. Тоня и вдруг ... такое. Свет помутился. Как можно ..? Я готов был кинуться на полковника.
- Что ты! Бог с тобой. Разве так можно?
- Вот я, младший по званию, и не смог решиться, а что бы это изменило?
- И то ... Выпей-ка, милок, и закуси.
- Порвал и выбросил цветы и кругами, кругами хожу вокруг дома. Жду. Уж всяко думалось: "Убить подлую и себя порешить. Проклясть и уехать."
- Неуж поговорить то не хотел?
- Хотел и поговорил. Дождался-таки ее.
- Кинулась она ко мне на шею и разрыдалась. Прости, говорит, и целует меня, целует.
- Смотри-ка, негодница ...
- А я хочу оттолкнуть и не могу. У самого слезы, забыл уж когда плакал. Голова кругом, кругом ...
- Тоня, я все знаю. Как ты могла?
- Она ожесточилась так, побелела, аж задрожала.
- Как могла, говоришь? Да так вот. Оставили вы Воронеж немцам. Кто-нибудь подумал как нам жить? Что есть-пить, где жить бездомным? Не идти же работать на немцев, а они хозяева. Сила! Мать - слепая, сестра - в чахотке. Я поилица и кормилица. Как я могла?
- Подалась бы к подпольщикам.
- Ребенок! Там только и ждали, чтобы помочь. Знала я и подпольщиков ... всяких.
- Ну а этот полковник, тыловая крыса?
- Зря ты так о нем, не знаючи.
- Они за нашими спинами отжирались и звезды хватали, сволочи!
- Так вот моих надо кормить и лечить, а что я могу? Кто поможет? Ведь все - для победы. Пойми! Если бы ни он - подохли бы. Прости. Что было - умерло. Мне, ведь, порой, жить не хочется, да надо.
- А наша клятва!?
- Забудь! Это из детства. Ты меня не простишь и счастья не вернешь. Война ...
- Охолони, милок. Вот ведь как повернула.
- Бабушка! Зачем жить! Почему я выжил в ленинградских болотах. Снизу вода, выше лед и снег. Лучше бы уж и меня вморазили в бруствер, чтобы закрыться от немцев. Зачем жить?
- На все Божья воля, сынок! Божья воля ... В писании сказано! ..
Когда Тихомиров поутру появился в Глухове, народ был в поле. Жатва. Тетка Варвара, в аккурат, везла обед жницам и очень дорожила этой новостью: "Тихомиров приехал!"
К жатве приступали часов в шесть, по холодку. Пучок ржи сжимался левой рукой, захватывался серпом, перегибался и подрезался. Пучки соединялись в тяжелы снопы, а из них ставили ставушки, непроницаемые для дождя. Работа монотонная, утомительная, внаклонку и тяжелая. Для жниц и косцов в ту пору организовывали усиленное питание. В жару делали передышку и опять за дело до 20 часов. Так работали не за страх, на совесть. Ради Победы! Только через полвека тружеников тыла стали почитать почти так же, как и фронтовиков. Да разве правда и справедливость могут быть всеобщими в бедной, измученной войной стране.
Женщины, с блестящими на солнце серпами на плечах, по призыву звеньевой собрались на отдых. Так уж устроен русский человек - найдется хорошая мысль, доброе слово и, глядишь, зачался разговор, даже если усталость валит с ног. В артели всегда есть повод для шуток-прибауток, душа этого требует. Женщины расположились в тенечке от ставушки, на снопах, а тут и тетка Варвара объявилась.
- Бабыньки! Чего я вам скажу! Тихомиров приехал. Танька, ты че, не поняла. Твой Тихо-ми ...
Танька - в лице ни кровинки. Встала, постояла и кинулась бежать в село.
- Глупая, куда ты? Подожди. Неуж три версты будешь бежать?
"Помнишь Дашу? - прибавил он, наконец, - вот золотая была душа! Вот было сердце! И как она меня любила!.. Что с ней теперь? Чай пересохла, исчахла, бедняжка?..
Да, удивительно умирают русские люди!"
"Смерть" И.С.Тургенев
Танька за восемнадцать лет познала горе сиротской жизни, тревогу за брата-артиллериста на войне и любовь. Она разгорелась неукротимо и застилала все вокруг. Все помыслы, все переживания и тревоги - только о нем. Он - свет в окошке, жизнь. И что пересуды, разумные советы и предостережения. Она была счастлива тем, что любила. Любимый, пропащий, вернулся. Они будут вместе.
Простоволосая, разгоряченная бегом, она влетела в избу Гриненковых. Кинулась к нему на грудь, изошла слезами и поцелуями.
- Любовь моя! Милый.
Два любящих человека, страдающих от любви разно, столкнулись. Это был зов судьбы роковой, с трагическим исходом...
Тихомиров стал жить у Таньки. Она летала на крыльях счастья, озабоченная чем бы ему угодить, сделать приятное...
- Таня, я же чахоточный, поберегись, не заразись.
- Милый мой! Чего мне боятся? Не мила мне жизнь без тебя.
Она даже специально пользовалась его посудой.
Как краток миг любви! Одним достаточно несколько дней, а другие умеют гореть святым ее огнем всю жизнь. Только жизнь нами не меряна и кто же знает, что будет завтра. Вот и Тихомиров с Танькой не скрывали своего счастья и радости. Их любовь стала как бы всеобщим богатством. Соседи кто чем мог делились с ними молоком, творожком, ягодами, медом. Танька забрюхатела и наливалась могучей природной силой и красотой, а Тихомиров сох и желтел - чахотка одолевала.
Умер Тихомиров в апреле 1945 года, в весеннюю распутицу. Мы, школьники, проводили его в последний путь вместе со взрослыми. Было скорбно, тоскливо и непонятно, что вот такой хороший человек от какой-то чахотки умер. С кладбища возвращались с моим другом Борисом Воробьевым через Рязанов сад. Дул сырой и холодный ветер, но временами являющееся солнце согревало и предвещало приближение весны. Нами владела грусть и тревога от приобщения к таинству смерти; требовалось сопереживание. Говорили искренне, по душам, о жизни и смерти, о победе, о том, что если бы Сталина не обманывали - мы давно бы победили и много лучше жили. Чужая беда всколыхнула наши детские души, вызвав святое чувство сострадания и потребности в сердечности и дружбе, которая скрашивала нашу небогатую событиями сельскую жизнь.
Через неделю у Танькиной избы стояла черная крышка гроба и рядом крошечная, для ее умершей малютки.

Полвека спустя я вспоминаю эту историю, пытаясь понять:"Что жизнь?" и свет любви этих обреченных освещает мою память. Если бы и другие люди могли уловить этот свет - может быть приобщились бы к великому духовному наследию наших безвестных сограждан и стали чуточку добрее и счастливее.