Испытание

- Вы Тисс Вера? – спросил меня врач, снимая марлевую повязку.
- Я.
Я помню, как всё похолодело внутри, и как мне стало страшно. Так страшно мне ещё не было никогда – я испытывала абсолютный, какой-то сверхчеловеческий ужас. В глазах темнело, по хребту струился мерзкий холодный пот, а в висках стучало так, что я физически ощущала как бежит кровь по венам. Во рту мгновенно пересохло, язык как будто зажали двумя бетонными плитами, дико болел затылок, словно по нему саданули прикладом АКМа, руки предательски тряслись как у больного Паркинсоном. «Бесы» с диким грохотом упали на пол, и у меня не было сил поднять книгу.
- Не волнуйтесь вы так, операция прошла успешно. Опухоль мы вырезали. Меня Андрей Константинович прислал – вас успокоить, – ласково улыбнулся человек в белом халате, присаживаясь рядом со мной.
«Успокоить?!!! Да, пока ты не пришёл, я была спокойна как удав! Идиот! Неведение – лучшее спокойствие», - промелькнуло у меня в голове.
- Хорошо, когда её можно будет забрать? – как ни в чём ни бывало спросила я, поднимая книгу с пола. Моё самочувствие явно улучшилось.
- Понимаете. Опухоль мы вырезали, но из-за препаратов, у вашей матери отказывают почки, и если мы не найдём донора, то жить ей осталось пару дней, – скороговоркой выпалил врач. Я с удовольствием подметила, что теперь стучало в висках у него.
- Класс. И что вы мне предлагаете?
Врач удивлённо посмотрел на меня, наклонил голову немного в бок, видимо, искренне, надеясь найти на моём лице признаки потери самообладания. Затем, таковых не обнаружив, он протёр очки марлевой повязкой, снова напялил их на нос и начал сначала.
- Вы меня, наверное, не так поняли…
- Я вас прекрасно поняла. Мать помрёт через два дня, если не будет донора, а если будет, то через два года, в лучшем случае.
- Ну почему же? Рак всё-таки лечится, и потом операция…
- Короче, что вы хотите? Денег? У меня их нет, - я взяла сумку и встала. Я уже давно знала, что мать может умереть в любой момент, единственное, что меня пугало – это то, что она умрёт резко, внезапно, и всё придётся решать и улаживать в один момент, в короткие сроки. Носиться по инстанциям с кучей документов, бегать от кабинета к кабинету, от чиновника к чиновнику. Стирать в кровь ноги, ломать каблуки, не спать ночей, и всюду не успевать. А тут, у меня было целых два дня: можно было основательно подготовиться, разведать всё, составить расписание… Если повезёт, может, успею и маме «пока» сказать. Всё как нельзя кстати. Очень удобно.
- Постойте! Я не об этом! Единственный шанс – ваша почка! – доктор схватил меня за рукав и всем своим перекошенным лицом вторгся в мою личную зону.
- По правилам жанра нам нужно поцеловаться, – невозмутимо ответила я. На самом деле мне просто нужно было выиграть время, чтобы осознать то, что он только что ляпнул, а то мысленно я уже купила новые занавески в мамину комнату и выкинула её любимый убогий ковёр времён первого интернационала.
Молодой ортодонт… Хотя нет, они вроде ординаторами называются, верно? Неважно. Этот придурок бешено завращал выпученными глазами, потом всё же сообразил в чём дело и отодвинулся на пару сантиметров от моего носа.
- Вы наверняка подойдёте! И ваша мать будет жить! – он весь сиял, а на его лбу было крупными буквами написано: Я спасу её, а потом ещё 6 миллиардов жизней, только дайте мне почку.
- Два года.
- Но может быть, за эти два года изобретут новое лекарство от рака!!!
- Его уже лет 50 изобретают.
Не, ну точно придурок. Врач с юношеским максимализмом. Жизнь ещё крылышки-то не пообломала. Сам, небось, вызвался меня уговаривать. Идиота кусок.
- У меня есть время подумать? – я была уверена, что мнения своего не переменю, но как-то негоже так быстро принимать столь важные решения.
- Думаю до утра. Нам нужно ещё успеть подготовить вас к операции. Вообще-то я должен предупредить вас обо всех последствиях…
- Не надо, я итак всё знаю.
- Вы уверены? – врач жалостливо, как бассет-хаунд, посмотрел на меня, и меня чуть не стошнило от его приторности.
- Вполне. Завтра подойду к Андрею Константиновичу и скажу о своём решении, - я положила книгу в сумку и ушла.
***
Итак, что мы имеем?
Мама, конечно, штука хорошая, но и почка в жизни пригодится.
Мне всего 25, я молода, ещё жить да жить. Ей осталось года два в лучшем случае.
Если я отдам почку, в наличии будут два инвалида на таблетках. Если не отдам - мама, конечно, помрёт, зато со мной будет всё гуд.
Наверное, неправильно так рассуждать?
Хорошо.
Мама. Что мы знаем о маме? Она покупала мне бантики и шоколадки и сидела около моей кроватки, когда я болела. Когда я была подростком, она всегда старалась мне помочь с моими проблемами, и задушевные разговоры с ней спасали меня от обычного тинейджерского одиночества. Она всегда знала, как меня подбодрить, и всегда давала ценные советы.
Ага, двадцать раз. Шоколад я не ем - не люблю. Бантики тем более. У постели и правда сидела, но чаще сваливала всё на бабушку, как и воспитание меня. А как же? Работа, знаете ли. Хотя нам всё давал отец, пока был жив…
А после её задушевных разговоров, мне хотелось прыгнуть в окно. Она вечно пыталась сделать из меня кого-то другого. Подогнать под свои идеалы, видя меня часа три в день. Я никогда её не устраивала.
Нет. Она, в сущности, была не самой плохой мамой, бывают и хуже...
Стоп. Я сказала: «Была?»
Ну вот, всё и решилось. Прости мам, но ты не стоишь почки, увы.
Ну что ж, на муки совести ушло только 15 минут. Есть ещё время поспать.
Я выпила чай с бутербродом с колбасой. Одела зелёную в ромашку пижаму, в которой меня так любила мама, и легла в постель.
***
- Вы точно не передумаете? – надрывно, дребезжащим от слёз голосом спросил меня молодой ординатор.
- Петя, это её выбор, - строго осадил ученика Андрей Константинович.
Я не ответила и вошла к ней в палату.
Мама повернулась на шорох, и по-доброму улыбнулась.
- Вера, ты надела тот свитер, который я тебе подарила. Спасибо. Ты очень уютно в нём выглядишь.
- Ага. Мам…
- Я знаю, ты этого не сделаешь.
Я присела к ней на край кровати, и она взяла меня за руку.
- Я хотела спросить, может, ты хочешь чего-нибудь особенного? Может, есть какие-то пожелания?
- Похорони меня рядом с отцом. И кремируй, пожалуйста. А остальное, как хочешь, - тихо, не переставая светло улыбаться, ответила она.
- Я принесла твой любимый шоколад и груши. Врачи сказали, что можно.
- Мне теперь всё можно, - засмеялась глазами мать, - положи на тумбочку, когда пойдёшь.
Она наклонила мою голову к себе и поцеловала в лоб на прощанье. Я встала, бросила гостинцы на прикроватную тумбу, и вышла.
Мама окликнула меня в дверях.
- Вера!
- Что, мам?
- Всё правильно, и не выкидывай, пожалуйста, ковёр.

Убогий ковёр времён первого интернационала до сих пор на своём месте.
А занавески я-таки сменила.