Волшебная сила искусства

ВОЛШЕБНАЯ СИЛА ИСКУССТВА





Всё было как обычно, и вдруг в эту обычность вошло что-то

большое, огромное. Всё вокруг изменилось, и мы уже были не те.

(.....)

Как будто мы поднялись высоко-высоко

и поняли что-то в нас самих прекрасное и глубокое.

(Гансовский С. Голос)



В чем сущность явления?.. А не всё ли равно,

какое это явление, если оно так прекрасно...

(Мееров А. Право вето)



Я нисколько не погрешу против правды, если скажу, что казахи - очень музыкальный народ.
Согласитесь, надо быть действительно прирожденным поэтом или музыкантом, если вид унылой и
скучной зимней степи или пустыни порождает в твоей душе волнующие и щемящие душу мелодии. В
этом отношении казахи более тонко организованы. Среди них очень много людей с некоторым, я бы
сказал так, музыкальным чувством жизни. Если не ошибаюсь, кажется, в местности Отрар, что в
Казахстане, проводили раскопки и отыскали древнейший (возможно, в мире!) струнный музыкальный
инструмент. А мы тут, приседая, полушёпотом, закатив глаза: ах, Страдивари! Ах, Амати! Да
здесь они, рядом с нами живут и Страдивари, и Амати, и те же самые Карузо! Надо только
вглядеться внимательно в окружающие лица... Однако следует заметить, что некоторые русские,
проживавшие в Казахзстане, c каким-то не совсем понятным высокомерием относились к
импровизациям самодеятельных казахских акынов, исполнявших на казахских национальных
инструментах свои кюи (кюй – вид казахской музыкальной пьесы). Конечно, без подготовки, вот
так сразу трудно взять и проникнуть в замысел произведения. Как ни крути, а это иная культура,
иное восприятие окружающей действительности. А скажите мне честно, многие ли из читающих эту
новеллу так уж любят и понимают оперу? Хотя кто же признается, что он отрицательно относится к
опере?! Слушать оперу – это престижно, даже если ты ни уха, как говорится, ни рыла в этих
самых ариях и ариозо... Но – сидят, сопят, скучают, и делают вид, что жутко увлечены,
прямо-таки донельзя. Потому как – престижно. Нет, я не о настоящих любителях-фанатах оперы в
этот момент веду речь. Но – о притворяшках... И, тем не менее, если предложить таким "любителям"
послушать народного певца-акына, виртуозно извлекающего из двух струн удивительные мелодии –
сразу рожу скосоротят: "Фу, акын... Какой примитив!" Настоящий снобизм, непонятно на чём
основанный. Хотя справедливости ради, замечу, что не все русские так свысока относились к
музыкальному творчеству казахов, далеко не все. Вот, например, был такой композитор
Брусиловский Евгений, очень любивший казахскую национальную музыку и сам писавший прекрасные
музыкальные произведения Играющий(в том числе, и оперы, например, "Кыз-Жибек"),
предназначенные для исполнения на казахских национальных инструментах. И прекрасные, кстати,
мелодии. А ещё мне очень жаль тех людей, кто и слыхом не слыхивал о казахских вальсах - это
вообще чудо, без всякого преувеличения! - композитора Шамши Калдаякова! Вы, конечно, закричите
и затопаете ногами: Штраус, Свиридов!! Да я не спорю, но и наш тогдашний земляк, жолдас
(товарищ) Шамши тоже был не лыком шит, уверяю вас, потому как замечательный был композитор.

Мне за годы проживания в Казахстане приходилось неоднократно слышать вживую и музыкальное
исполнение казахских мелодий, и певческие импровизации акынов, да и просто одаренных людей, и
я скажу так: даже не зная языка, при соответствующем настрое, когда располагаешься на зеленом
пригорке, за обильным дастарханом, а вокруг расстилаются зеленые привольные равнины... А ты к
тому же возлежишь в позе римского патриция на толстой и мягкой кошме (я смутно подозреваю, что
древние римляне именно у казахов переняли эту привычку возлежать за столом на боку)... Словом,
Восток – дело тонкое, как говаривал известный товарищ Сухов. В такой обстановке эти напевы
действительно очень сильно берут за душу. Что-то в этом есть... Это вам не в опере сидеть,
закаменев и таращась на сцену, словно истукан с острова Пасхи, боясь чихнуть, не смея громко
зашуршать программкой или – упаси бог! – почесать в затылке от избытка чувств. То ли дело
слушать широкий как степь и монотонный, словно дорога в пустыне, напев акына, плотно
подзакусив бешбармаком и держа в руках объёмистую кесе (кесе - большая чашка, пиала) с
удивительнейшим напитком – кумысом. По поводу кумыса я как-то слышал от одной американки:
"Отвратительней напитка я в своей жизни не пробовала!". Что можно сказать по этому поводу? Да
только презрительно хмыкнуть в её сторону и налить себе вторую кесе кумыса. Она так говорит,
потому что видать, никогда не пила коже – это такой слабоалкогольный казахский напиток, вроде
бузы. На вкус, да и на вид он и вправду несколько того, экстремальный как бы... Но в жарищу,
несомненно, очень пригоден и полезен к употреблению. Но я не о казахских национальных напитках
сейчас собираюсь рассказать, об айране там или кымране, хотя казахские напитки, как
реальность, данная нам во всем богатстве необычных вкусовых ощущений, очень даже заслуживают
отдельного повествования, я же начал свое вступление рассказом о музыкальности казахов, как
нации.

И потому я буду по-прежнему настаивать на своём: казахи очень музыкальная нация. Многие из них
обладают красивыми певческими голосами, да такими, что можно заслушаться. Куда там
древнегреческим мифическим сиренам до мелодичных голосов казахских девушек! Я понимаю, это
очень трудно, но, тем не менее, давайте на минутку дадим волю своей фантазии, и представим,
что хитроумного Одиссея каким-то образом занесло в Казахстан. Скажу вам откровенно: я
стопудово уверен в том, что сей ушлый ахеец с Итаки - даже залепи он воском не только уши! –
наверняка не устоял бы перед соблазном и, заслушавшись пением обаятельных казахских сирен,
навсегда остался в бескрайних степях, напрочь позабыв свою верную Пенелопу. Об этом я даже
спорить не хочу, никуда бы этот Одиссей не делся.

В нашем конструкторском бюро работал Асанбек Мусантаев, Асаке, Асанбеккак я его звал
по-дружески. А сдружились мы с Асанбеком на почве любви к книгам, в частности, военным
приключениям. Библиотека у меня большая, и Асанбек был одним из самых активных читателей.
Любили мы с Асанбеком, прочитав очередной, как теперь говорят, бестселлер, обсудить его
достоинства и недостатки, похвалить или же попенять автору. Асанбек был достаточно обрусевший
казах, говоривший по-русски очень правильно, без акцента. Правда, иногда, торопясь, он
несколько своеобразно истолковывал русские пословицы, употреблять которые любил и даже слегка
щеголял этим. Как-то помнится, мы обсуждали какую-то техническую нелепу, закавыку по-иному, и
помнится, когда я высказал свою точку зрения на обсуждаемую проблему, то Асанбек, внимательно
выслушав меня, заметил:

– Молодец, Владимир, соображаешь! У тебя семь пятниц во лбу!

Таким вот образом... А я гадай после этого: похвалил он меня или наоборот...
Но если не считать
этих смешных иной раз мелочей, человек он был замечательный. Да и конструктор он был опытный,
постарше меня и кое-чему у него можно было поучиться, чем я не преминул воспользоваться. А ещё
Асанбек обладал удивительно чистым и сильным тенором. Красивый был тенор у Асанбека, тут ни
убавить, ни прибавить. Само собой, Асанбек выступал в составе нашей самодеятельности, да и на
междусобойчиках по случаю дней рождений и прочих застолий иногда радовал нас своим талантом.
Росту он был среднего, худощав и вообще внешне ничего не говорило, что в человеке кроется
такая необычная сила. Стоило зазвучать голосу Асанбека и, казалось, окружающий мир как-то
понемногу начинал преображаться, что-то как бы сдвигалось... В общем, чудесной силы и
притягательности был голос. А поскольку Асанбек.Асанбек был двуязычный, то есть одновременно
принадлежал и к своей, казахской культуре и в то же время был очень близок к русской - даже
более, чем некоторые, с позволения сказать, русские! – то и песни он исполнял на двух языках.
Вот такой был у меня интересный приятель по имени Асанбек.

Однажды мы с Асанбеком находились в Москве в командировке. Проживали мы с ним в нашей
ведомственной гостинице, располагавшейся в поселке Лесной Городок, что в получасе езды по
Калужской линии от Киевского вокзала нашей белокаменной столицы. По утрам мы в плотно набитой
народом электричке прибывали в столицу на Киевский вокзал и шагали по своим командировочным
делам, то есть решали вопросы большой и не очень большой государственной важности, делали
необходимые телефонные звонки, встречались с нужными людьми и тому подобное. Словом, мы
работали, несли возложенную на нас ношу, осуществляя свой посильный вклад в дела нашей
огромной страны.

И вот как-то мы с Асанбеком прибыли на Киевский вокзал с небольшой задержкой против обычного,
дела наши не требовали в тот раз раннего прибытия. Основная масса приезжего люда уже была
проглочена ненасытным и лучшим в мире метрополитеном, и на перроне вокзала было относительно
безлюдно. Мы направились к станции метро, находившейся в здании вокзала. В те времена часть
перрона Киевского вокзала имела остекленную крышу, и почти целый пассажирский состав спокойно
мог уместиться под сводами этого красивого и своеобразного сооружения. Утреннее солнце
бросало свои косые лучи через стекла крыши и в световых столбах зеленоватого цвета кружились
пылинки. Эти световые колонны создавали очень интересное настроение, было как-то по-особенному
светло и торжественно, как в храме.

Мы с Асанбеком неспешно шагали под сводами полупустого перрона, и наши шаги отдавались гулким
эхом. Шрх! Шрх!

– Однако, акустика здесь славная! – заметил я. – Ты, слышишь, Асаке, как голубиное воркование
разносится?

Под сводами остекленного перрона на выступах колонн действительно во множестве теснились
голуби, эти вездесущие посланцы мира, которые были не прочь иногда поставить на нас свою
печать презрения.

Спешить нам было некуда, мы остановились и прислушались. Действительно, можно было отчетливо
разобрать, как воркуют голуби, хотя они и далековато от нас располагались.

-– Да. – подтвердил Асанбек. – Акустика здесь и вправду чудная. А как гулко разносятся наши
голоса!

И тут мне вдруг пришла в голову неожиданная и, показавшаяся мне довольно интересной, идея. Это
за мной водится иногда. По-научному таких людей называют генераторами идей. Другое дело,
считать ли эти идеи здравыми – это кому уж как покажется.

– Слушай, Асаке! Интересная мысль тут у меня родилась. Я тут прикинул... А что, если тебе взять
пару нот в этом своеобразном театре? Ты посмотри, дружище, какой восхитительный зал! Это тебе
даже не Дворец машиностроителя у нас в Белых Водах. Это – Помещение с большой буквы! –
уважительно подчеркнул я. – В Большом театре спеть – вряд ли в жизни у тебя представиться
такая возможность. Москва – капризна. Но вот здесь - почему бы и нет? Вокзал – это ведь тоже
Москва, я правильно рассуждаю? Твоё мнение, Асаке?

– Да ты что, Володя! - запротестовал Асанбек, изумленно вытаращив глаза. – Как это - спеть?
Да кто нам разрешит?

Однако по интонациям в его голосе, я отчётливо понял, что попал в десятку и семена моего не
совсем, скажем так, умного предложения упали на благодатную почву. Асанбека зацепило. Тогда я
продолжил свои хулиганские действия, решив довести дело до логического конца и стремительно
пошёл в наступление.

– А кто запретит? – с азартом парировал я. – Конечно, если бы ты был один, тогда другое
дело, в одиночку ты бы не решился подобную штуку отмочить, да и вряд ли это было бы уместным.
Ибо вполне вероятно, окружающие сочли бы тебя психом, и могли очень даже запросто тебя
спеленать, у нас это дело хорошо поставлено. А потом доказывай скептикам-психиатрам, что ты не
верблюд... Но сейчас! Асаке, дорогой ты мой товарищ, сейчас ситуация совсем иная! Мы здесь с
тобой вдвоём, ты не одинок, и я – как бы твоя аудитория и импресарио в одном лице. Да и в
случае чего – если там какие-то недоразумения или сложности возникнут на предмет твоей
адекватности - я тебя поддержу, тут ты не волнуйся, я всегда на твоей стороне баррикады. Ты же
меня знаешь, друга в беде не брошу.

Асанбек засмущался, было очевидно, что он пребывал в большом сомнении, хотя моя сумасбродная
идея очень запала ему в душу. Я же, пребывая в состояния утреннего куража, когда мозги еще не
загружены дневными проблемами, продолжал давить на товарища всей массой своих доводов и
аргументов.

-– Асанбек, решайся! Второго такого случая может никогда больше не представиться. – я
безжалостно дожимал смущенного приятеля, упорно доказывая ему необходимость попробовать свой
голос в этом своеобразном зале. – Да и настроение у нас сегодня соответствующее. Таким
образом, если что – то именно здесь и сейчас и – никаких гвоздей! Покажем этим
снобам-москвичам, какие у нас таланты в глубинке произрастают! И непременно - на казахском,
Асаке! В этом - вся соль! Принимай решение, Асанбек! Ударим настоящим искусством по
непомерному столичному снобизму и зазнайству! Ибо сегодня я категорически настроен вот здесь,
в самом сердце огромной и любимой многонациональной страны, послушать наше, родное, казахское...

В общем, меня, словно Остапа Бендера, понесло. Последняя моя фраза, по-видимому, окончательно
разрушила и без того шаткую и жидкую плотину асанбековского сопротивления и мой приятель
сильно разволновался. По всему было видно, что ему хотелось выпустить наружу свой голосище. Но
природная скромность и воспитанность не позволяли Асанбеку, взрослому уважаемому человеку,
почтенному отцу семейства, взять и вот так запросто, ни с того, ни с сего, в месте, абсолютно
не предназначенном для вокальных упражнений, начать своё сольное выступление. Но я, войдя в
роль коварного змея-искусителя, продолжал расписывать Асанбеку, почему ему нужно попробовать
свой голос именно здесь и именно сегодня. И здравый смысл моего товарища не выдержал такого
энергичного натиска самопального импресарио и после недолгой борьбы и мучительных колебаний
Асанбек уступил моим уговорам и своему горячему внутреннему желанию, которое у него, как у
творческой личности, несомненно, имелось.

– Ай, ладно, шайтан с ним! Уговорил, Володя! – сказал Асанбек. Решившись усладить слух
москвичей и гостей столицы своим необыкновенным голосом, он расстегнул пальто, освободил шею
от шарфа, поставил на перрон свой видавший виды портфель и снял шапку, сжав её в руке.
Спешившие мимо нас прохожие и другой всякий разный вокзальный люд не обращали на нас абсолютно
никакого внимания, равно как и милицейский парный патруль, лениво прохаживавшийся в дальнем
конце перрона, явно и беззастенчиво маясь от безделья. О терроризме мы в те годы знали только
из книжек... Дремучие были – страсть. Сельпо, одним словом, и тундра...

– Ну, что ж... - сказал Асанбек, отставив в сторону правую ногу и слегка откинувшись телом
назад. – В Большой театр меня вряд ли когда-нибудь позовут, это понятно. Но мы люди не гордые...
Была бы акустика зала более-менее приличной, да благодарные слушатели - мы и на вокзале споём,
верно, Володя?

Я поспешил утвердительно кивнуть головой и сделал энергичный жест рукой, долженствующий
означать тем самым моё полное пренебрежение к москвичам, закостеневшим в своей непомерной
амбициозности и пресыщенности: куда, мол, им до нас, этим рафинированным снобам?! Асанбек
благодарно улыбнулся мне за поддержку, смущенно прокашлялся в кулак и запел. И запел он, как я
и просил, да и требовала в тот исторический момент его душа, на казахском языке. Слов я теперь
уже и не вспомню, но там что-то говорилось о широкой степи, о мчащихся лошадях с
развевающимися по ветру гривами, о красивых девушках и мужественных джигитах. Очень, очень,
душевные были слова, если, конечно, знать язык. Но, тем не менее, настоящее искусство сразу
было видно, с первых же прозвучавших под сводами купола нот.

Эффект был потрясающий!! Голос Асанбека, и без того чистый и сильный, казалось заполнил все
пространство под крышей перрона. Стая голубей сорвалась с карнизов и, шумно хлопая крыльями,
шарахнулась на улицу. Застыли на ходу спешащие по своим делам равнодушные дотоле пассажиры.
Казалось, просто остановилось время. А мой приятель Асанбек самозабвенно, полуприкрыв глаза,
пел свою песню на казахском языке, без всякой аккомпаниации, но какое это было пение! Какие
модуляции! Это надо было слышать! Усиленное акустическими свойствами перрона, пение
разливалось как река, раздвигая берега, непомерно увеличиваясь в объёме. Звукам уже было тесно
даже в этом огромном пространстве. Мне показалось, что как-то слегка засветился окружающий
воздух и начала вибрировать стеклянная крыша. Сила и мощность звука нарастали непомерно. Мне
почему-то стало легко и весело. Я с упоением слушал пение Асанбека, изо всех сил стараясь не
оторваться от грешной земли, чтобы не воспарить: какая-то неведомая сила тянула меня вверх.
Милицейские ребята ошарашено закрутили головами, таращили глаза и выпячивали челюсти, пытаясь
найти источник такого необычного звука. Они почему-то смотрели вверх – репродуктор ищут,
догадался я! – и недоумевающее переглядывались друг с другом.

А мой товарищ, скромный конструктор из далёкого, но красивого города Чимкента, что расположен
в Южном Казахстане, демонстрировал свой яркий талант, ни на что не обращая внимания. Асанбек
в эти мгновения жил в песне и своим удивительным голосом заявлял о себе, обозначая себя в
этом суетном столичном мире, который трудно было чем-либо удивить. Он спокойно брал ноту за
нотой, и каким же восхитительным было его завораживающее пение! Казалось, ещё немного, и
удивительно сильные звуки, которым уже ощутимо тесно становилось под застекленными сводами,
выдавят остекление крыши, и устремятся в небесный простор. "А ведь обрушит крышу, шельмец!" –
с восторгом подумал я. Мне вдруг на какое-то мгновение это стало совершенно очевидным, но что
я мог поделать? Я так же, как и все, кому случилось в это время находиться на перроне
Киевского вокзала, заворожено слушал пение моего товарища. А вокруг нас кружились и
завихрялись звуки. Казалось, уже сам воздух начал звучать внутри перрона. Напряжение нарастало
и вот-вот должно было что-то произойти...

Но именно в этот миг Асанбек, к сожалению, прервал своё необычное сольное выступление и только
эхо ещё некоторое время спустя откликалось по углам громадного перрона, словно пытаясь
удержать в своей памяти остатки чудесных звуков.

И разом спало оцепенение, овладевшее всеми. Все, кто находился в этот час на перроне Киевского
вокзала, задвигались, заспешили по своим делам, то ли в восхищении, то ли в осуждении
покачивая головами и поглядывая в нашу сторону. Вновь стало слышно воркование бродивших по
перрону голубей и даже милицейский патруль, выяснив, наконец, источник удивительнейших звуков,
решительно направился к нам, по-видимому, для проведения стандартного комплекса
следственно-оперативных мероприятий. Хотя, что они могли предъявить нам? Мы же ведь абсолютно
ничего не нарушали, ибо нигде не сказано, что запрещается петь в общественных местах и тем
более – на казахском языке. Ну, разве что пение это было весьма необычным по силе своего
воздействия на окружающих. Но на то он и талант человеку даден, чтобы с его помощью
воздействовать на окружающую действительность.

Но, тем не менее, мы не стали искушать судьбу, а, подобрав свои портфели, шустро нырнули в
средней величины пассажиро-поток, струившийся в распахнутый зев метрополитена, и растворились
в безликой и спешащей толпе, тем самым на всякий случай избавив себя от контакта с
представителями силовых структур. Оно так спокойнее.

В раскачивающемся и тесно набитом народом вагоне метрополитена я подмигнул Асанбеку.

– Вот видишь, Асаке, а ты боялся! А как всё чудно получилось! Я думал, ты вокзал выведешь из
строя своим голосом. Силён, бродяга! – в восхищении сказал я товарищу.

– Спасибо тебе, Володя. Сам бы я никогда не решился бы на такое, а вот вдвоём... – смущаясь и
краснея от волнения, ответил Асанбек. – А что, правда, здорово было?

– Ха, здорово... Не то слово – здорово. Потрясающе было! Ты видел, как народ стоял, рты
разинув? Можно было им туда спокойно пепел с сигареты стряхивать – не заметили бы... Замерли,
словно зомби. Они же такого никогда не слышали! Если бы ты ещё в таком диапазоне минут десять
солировал, то и впрямь бы крышу завалил у перрона, я тебе точно говорю. Возможно, мне это
показалось, но, по-моему, уже воздух начал как-то необычно светиться и вибрировать..

– Да ну?! – изумился Асанбек, с трудом переваривая услышанное.

–- Вот тебе и "да ну"! – на полном серьёзе ответил я. - Покрытие крыши перрона явно не
рассчитано на такие голоса. Вошёл бы ты со своим пением в резонанс с собственными колебаниями
остекления крыши, и тут враз посыпались бы стекла к чертовой матери! То-то было бы славное
зрелище, Асаке! Резонанс, брат! Ты что, не знаешь, что по мосту строем ходить нельзя?
Общеизвестный факт: мост завалился, когда по нему строем, в ногу, проходило подразделение
солдат. Потому как ритмичное топанье солдатских сапог вошло в резонанс с собственными
колебаниями моста. Это, брат, страшная сила! А вспомни библейское: Иерихонские трубы?! Стены
пали, Асаке! Стены!! А тут – остекление крыши... Ты бы запросто смог, Асаке, я уверен! Не хуже
иерихонской трубы!

– Стоп, Володя, что-то здесь не вяжется! Не хочешь ли ты хочешь сказать, что архитектор,
спроектировавший здание вокзала был такой дилетант, что не учел явление резонанса? – в
Асанбеке вдруг проснулся и заговорил конструктор. – Тут, на вокзале, ведь и Шаляпин мог
заголосить, возвращаясь из ресторана, да и других певцов с сильными голосами в Москве во все
времена хватало.

Удар был сильный, мастерский. Ай да Асаке! Что значит опыт... Но и я был малый не промах, а
потому, словно кошка, ловко перевернувшись, вновь принял устойчивое положение.

– Нет, Асаке, дорогой ты мой товарищ Фома неверующий. Я не говорил, что архитектор дилетант.
Тем боле, что их два было, Рерберг и Шухов. Забыл один – другой бы вспомнил. Конечно,
архитекторы всё учли и даже то, что под сводами перрона мог не только Шаляпин запеть, но и
вполне могли загудеть басами служители культа, гасившие свечи своими песнопениями в церквах.
Конечно, это было учтено. Но – всё учли, да не совсем всё. Ты на каком языке пел, Асанбек? На
казахском! А вокзал был рассчитан на пение на русском языке! Ты понял?! Тут ещё и в языке
дело. Да, русский язык – он великий и могучий, не спорю. Но, получается, что и казахский тоже
– будь здоров! Волшебная сила искусства! Вот такие дела, дорогой ты мой земляк! А, с другой
стороны, какая разница, отчего, почему крыша перрона чуть было не рухнула? Зачем нам это
выяснять? Главное – спел ты замечательно, это было красиво, это было здорово!

Асанбек, взволнованный и слегка как бы захмелевший от произошедшего, прямо–таки сиял от
удовольствия, горделиво расправив плечи: всё же он спел в Москве, пусть даже и не на сцене
Большого театра! Он верил и не верил в то, что я ему говорил, поскольку знал меня, как
большого шутника и любителя розыгрышей, но в данном случае Асанбек и сам слышал звучание
своего голоса под сводами перрона Киевского вокзала, а потому повода особо сомневаться в моих
словах у него не было. Словом, рабочий день начался исключительно необычно, на подъёме, и мы
получили добрый заряд хорошего настроения.

В здании нашего министерства мы с Асанбеком расстались на время для решения своих
узкоперсональных задач и встретились уже только поздним вечером в нашей ведомственной
гостинице.

– Володя, такое дело надо обязательно отметить! – промолвил Асаке, радостно улыбаясь
Не каждый же день такое событие случается. Ты не возражаешь?

Возражать я не стал, и мы довольно-таки неплохо в тот вечер посидели, вспоминая и на
разные лады обыгрывая наше утреннее приключение. Мы поднимали тосты за искусство, за
голос Асанбека, за моё мастерство импресарио и прочие приятные нашему сердцу вещи. Конечно,
выпили и за Казахстан и за Киевский вокзал. Ближе в полуночи мы дали оценку текущим
политическим событиям, поделились между собой результатами продвижения своих персональных
заданий. Были у нас и еще кое-какие наболевшие вопросы, которые мы обстоятельно обговаривали в
тот вечер, да не о них сейчас речь...

А то памятное для нас обеих сольное выступление Асанбека на Киевском вокзале нас с ним
сблизило ещё больше. При последующих встречах, даже уже по прошествии значительного отрезка
времени, мы понимающе подмигивали друг другу: а помнишь? И улыбались, хлопая друг друга по
плечам: у нас была своя маленькая тайна.

...Смутное время перемен, перестроек и перестрелок раскидало нас с Асанбеком в разные стороны.
Наше КБ, будучи московского подчинения, при распиловке Союза выпало в осадок и приказало долго
жить. Помнится, Асанбек ушел работать на какой-то завод, кажется, на ЧПО "Фосфор", которое,
хоть и находилось уже в перестроечной агонии, тем не менее, пока ещё функционировало. Я же,
покинув уютное кресло начальника отдела, пустился в свободное рыночное плавание. Мы
перезванивались с Асаке, иной раз даже наши пути в городе пересекались. И неизменно кто-нибудь
из нас подмигивал и говорил: а помнишь Киевский вокзал? И мы вновь с удовольствием
возвращались в то славное время, когда мы были молоды и могли позволить себе такие мальчишечьи
выходки.

Приняв решение уехать в Россию, я начал планомерный обход оставшихся ещё в Чимкенте друзей и
знакомых, прощаясь с ними. Было ясно, что это прощание – навсегда: слишком уж далеко зашли в
распадающейся стране процессы идиотизма. Асанбека я долго не мог застать дома и потому
позвонил ему уже буквально в последний день по телефону.

– Все же ты решил уехать? Мы уже не увидимся? – спросил расстроенный Асанбек. – Я, понимаешь,
занят тут был. Закрутился, по вечерам меня не было дома.

– Не увидимся, к сожалению, Асаке. Так сложилось. У меня тоже было не совсем свободное время.
Извини. - ответил я товарищу.

– Это ты нас извини, Володя. Не все казахи такие, как те, которые брызгают ядовитой слюной на
телевидении и в газетах. Ты не держи зла на нас.

– Да ты что, Асаке?! Как можно? Я же все прекрасно понимаю! - запротестовал я. - Идиот –
понятие интернациональное, что о них толковать. Это понятно любому мало-мальски грамотному
человеку. Нет, на вас я зла не держу... Слушай, Асаке, а ты помнишь Киевский вокзал?

- А как же! – засмеялся в трубку Асанбек. – Конечно, помню. Хорошее было время, Володя. Эх,
вернуться бы сейчас туда...

Мы оба как-то разом замолчали на мгновение, вспоминая былое.

- Ну, удачи тебе, Владимир, на этнической Родине - наконец произнес мой товарищ. – Жаль,
очень жаль, что ты уезжаешь... Но что тут поделаешь? Я тебя понимаю... Удачи тебе и всего самого
наилучшего!

Я пожелал ему того же и мы расстались.

...Много воды с тех пор утекло... И много чего было: и хорошего, и плохого. И кое-что даже начало
стираться из памяти. Но до сих пор я отчетливо помню нашу с Асанбеком озорную выходку на
Киевском вокзале в Москве, и его такой сильный, такой чудесный и завораживающий голос, который
– а чем чёрт не шутит? – чуть было не разрушил остекленную крышу перрона.

Ты слышишь меня, Асанбек? Я помню!!