Плакать - полезно?

Медицина утверждает, что плакать полезно. Вот маленькие дети плачут ежедневно, да по нескольку раз и как ведь быстро развиваются, прямо-таки ударными темпами! А взрослые, в большинстве своём, почти не делают этого, - так, изредка, и нерегулярно. Потому, наверное, с годами не умнеют, так и топчутся в своём развитии на уровне двенадцати лет, добавляя только знания и опыт, но отнюдь не ум.

Достаточно давно, ещё при Владимире Ворошилове, в Клубе Знатоков «Что, Где, Когда?» телезрители задали знатокам очередной вопрос. Не ручаюсь за точность, но смысл его был таков: «Каким образом актёры в сценах, когда им нужно заплакать, или, другими словами говоря, сделать так, чтобы слёзы потекли из глаз, добиваются этого эффекта». Не помню, как ответили знатоки, - как-то очень заковыристо, но неправильно. Я же ответ знал изначально: нужно оживить в памяти какую-либо ситуацию, из своей ли жизни, или вычитанную из книг, погрузиться в неё и тогда слёзы потекут, как это предписано сценарием. Не то, чтобы я об этом где-то читал, или обучался актёрскому искусству, - как и до многого другого дошёл самостоятельно, на личном опыте, эмпирически, так сказать.

Попалась мне как-то книга Е.Евтушенко под названием «Мама и нейтронная бомба и другие поэмы». Одна из поэм была с коротким названием «Фуку» с ударением на втором «у». Написана она была не так, как все, - поэтические в ней строки чередовались с прозой, действие переносилось из одной страны в другую, с одного континента на противоположный, пока не оказалось на станции «Зима», где Евгений Александрович снимал фильм о далёком своём детстве.

Перейдя в очередной раз на прозу, он описал одну сцену съёмки. С позволения читателей и без позволения нашего известного поэта, - думаю, он мне это простит, если узнает об этом факте, что вряд ли, далеко он сейчас живёт, в штате Оклахома, - приведу её полностью.

«Актриса не могла разломить краюху хлеба так, как её разломила когда-то сибирская крестьянка на перроне. Актриса очень старалась, но в пальцах была ложь. И тогда за плечом оператора я увидел в толпе любопытных старуху. У неё были глаза женщины, отстоявшей в тысячах очередей. Её не нужно было переодевать, потому что в восемьдесят третьем году она была одета точно так же, как одевалась в сорок первом.

- Может быть, попробуете вы? – тихо спросил я.

Она взяла узелок с краюхой и присела на мешок, прислонённый к бревенчатой стене железнодорожного склада. Не обращая никакого внимания на стрёкот включившейся камеры, она не просто посмотрела на стоявшего перед ней мальчика, а увидела его, и поняла, что он – голодный.

- Иди сюда, сынок, - не произнесла, а вздохнула она и стала развязывать узелок. Она разламывала хлеб, чувствуя каждую его шершавинку пальцами. Точно разделив пополам краюху, она протянула её мальчику так, чтобы не обидеть жалостью. А потом, легонько поправив левой рукой седые волосы, выбившиеся из-под платка, поднесла правую ладонь ко рту лодочкой так, чтобы не выпало ни одной крошки! – слизнула их, неотрывно глядя на жадно жующего мальчика, и наконец-то не преодолела жалости, всё-таки прорвавшейся из полыхнувших мучительной синевой глаз. Оператор заплакал, а у меня исчезло ощущение границ между временами, между людьми, как будто передо мной была та самая сибирская крестьянка из моего детства, протягивающая не половину краюхи той же самой рукой с тёмными морщинами на ладони, с бережными бугристыми пальцами, на одном из которых тоненько светилось дешёвенькое алюминиевое колечко...»

Я заплакал одновременно с оператором и делаю это всякий раз, когда читаю эти строки, и даже при воспоминаниях о них, и пока набирал эти строки я тоже плакал, с трудом разбирая расплывшиеся вдруг буквы на клавиатуре компьютера, не могу это читать без слёз, потому что всякий раз представляю свою старенькую маму и маленьким мальчиком самого себя.

На мои глаза всегда наворачиваются слёзы, если в каком-нибудь телевизионном репортаже показывают лежащего младенца, жизни или просто здоровью которого что-то угрожает, и даже не всего его целиком показывают, а его маленькую ручку, сжатую в крохотный кулачок или повёрнутую набок головку.

Больше не пою песню Виктора Берковского на слова Бориса Слуцкого "Лошади в океане", - подхожу к куплету: "Плыл по океану рыжий остров, в море, в синем, остров тот гнедой...", и - всё, комок в горле. И ещё песню Вадима Егорова "Дождь смоет все следы" допеть до конца мне не всегда удаётся, там ведь тоже про детей: "И понял я в тот миг, от ливня изнывая,/ Что детский этот крик, ворвавшийся сюда,/ И есть тот самый след, который несмываем,/ Который негасим, никем и никогда!"

Не могу без слёз читать свой собственный рассказ «Прощание с мамой», ведь тогда всё пережитое мной в ту жуткую ночь вдруг встаёт перед глазами, будто это было вчера.
..........................................................................

Ну, почему добавляются причины плакать, неужели я мало их написал?!

"Самый главный пассажир Дарина", Царствие тебе Небесное, маленький ангел, ты навсегда останешься в моём сердце!