Машка-неуч

Георгий Каюров

Машка-неуч

Рассказ

В небольшом селе Скорены, затерявшемся в молдавских Кодрах, в семье зажиточного бондаря Степана Лунгу воспитывалась внучка. Родила внучку на радость старикам­родителям единственная и непутевая дочка.
Долго ждали собственных детей Степан с женой и много вынесли с появлением позднего ребенка. Растили и воспитывали свою ненаглядную Родику, как могли. Лихие годы перемен в стране захватили семью Степана, когда Родика ходила в старшие классы. Едва дотянули до десятого и вздохнули. Готовя дочь к выпускному балу, думали – теперь помощь матери будет. Ан, нет. Подалась дочь в столицу искать своего счастья. Как ни отговаривали, сколько слез ни пролила мать, а все одно слышали от дочери:
– Все едут, – отмахивалась от родителей Родика. – Устарели вы, предки. Времена другие.
Поначалу наезжала по выходным. Затем раз в месяц, а потом и вовсе позванивала или заскакивала, чтобы денег взять. Как-то позвонила Родика домой и сообщила, что работает в Италии. Говорила быстро, а то дорого за разговор платить. От услышанного Степан сел на свежесделанную бочку и заплакал. Жена прижалась к косяку спиной, так и сползла обессиленно. Что тут поделаешь? Где та Италия? Зачем ехать в Италию, чтобы домой было дорого звонить?
После того звонка прошел год. Уже более полугода от дочери не было ни слуху ни духу. Старики-родители ловили каждое слово диктора из всех новостных передач. А в этих новостях только и передавали, – там выдворили нелегалов, там погибли граждане, – уже называемую по-новому, – их страны – Молдовы, то в другой стране нашли молдавских девушек, насильно проданных в проститутки. Мать послушает, тихо заплачет и идет на кухню, хоть чем-то заняться, чтобы невеселые мысли спутать. Осенью Родика неожиданно нагрянула. Мать взглянула на дочь и вместо радости сжамкала платье на грудках и едва не задохнулась от волнения. Дочь стояла в дверях с огромным животом.
– Вот, мама, – тихо сказала она вместо приветствия. – Приехала домой.
Родить – дело не хитрое. Но для родителей это был новый удар. Повитуха приняла дитё и тихо сказала:
– Родилась девочка чернявая, не молдавских и не европейских мастей.
Старуха­мать смотрела на черняво-иссиний комочек и задыхалась от слез. Дитячья лысенькая башечка вся была подернута, словно катышками, курчавыми волосенками. Старуха­мать не снесла этого удара и прямо во время родов рухнула наземь. Соседка-повитуха приняла роды и спешила в село. Болтлива была, страсть. Едва живым взглядом провожала старуха соседку, вымаливая сжалиться и не позорить, но природная натура повитухи оказалась сильнее даже ее самой. Зло зыркал на повитуху Степан, нервно сжимая древко топора. Жена только отвела взгляд в стенку и закрыла глаза с желанием – никогда не открыть. Испугался Степан, подбежал к жене, это, наверное, и спасло повитуху. Степан долго рубил в щепки все сделанные бочки в мастерской.
И месяца не прошло, как Родика разродилась, а уже засобиралась по каким-то делам в столицу. Степан взялся за вожжи, да хватило, пока не ушел в мастерскую. Дочь дворами оббежала и вскочила в первую подвернувшуюся маршрутку. Позванивала Родика еще реже. Спросит про дитя. Голос в трубке дрогнет и закончится короткими гудками. Куда родителям звонить? К кому идти? Позору-то не оберешься. Внучку, как положено, крестили и назвали Машей. Уж больно Степану нравилось, как она ручками машет.
Старики старели медленнее, чем взрослела внучка. Степан был славным бондарем – золотые руки. Бочки у него заказывали со всей республики. Жили не богато, но и не нуждались. Свой двор, хозяйство. В столицу ездили за покупками и за обновками для внучки. Росла Маша крепкой девочкой, тощей и сильно высокой. Взрослея, Маша немного побелела, цвет кожи ее принял ровный светло-коричневый оттенок. Пришло время собирать внучку в школу. Маша смешно смотрелась в сельской школе, будучи на голову выше своих одноклассников и выделяясь цветом кожи. Училась Маша плохо. Еле-еле научилась писать и сносно считать. Дед с бабой уроков не проверяли, а на жалобы учителей реагировали, понурив головы. Степан возьмет за руку внучку, а в другую руку портфель, и, уткнув взгляд в землю, идут вдвоём домой. Дома Степан повертит в руках внучкины тетради, прочитает, все понятно написано. Пожмет плечами, что им, этим учителям, еще надо? И идет к себе в мастерскую, на этом нравоучения заканчивались. Намучались с этой школой! Школе наступил конец, когда Степан вдруг увидел, что внучка выросла. А было это так. Возвращался Степан из столицы на маршрутке. Уже по селу ехали, как водитель возьми да пошути:
– Степан, внучка твоя уже на выданье.
Степан глянул в окно и обомлел. Его Машка стояла у легковушки со столичными номерами и разговаривала с каким-то парнем, при этом вертела задом и тыкала коленями в машину.
– Останови здесь! – рявкнул на водителя Степан.
– Еще же не доехали? – удивился водитель.
– Мне здесь надо, – зло огрызнулся Степан.
– Оставь, Степан, дело молодое, – попытался успокоить Степана водитель.
– Какое молодое!? Четырнадцать лет! Я ей сейчас покажу молодое, – рвался из маршрутки Степан. – Останови, кому говорю!
Увидев дедушку, Маша звонко распрощалась с молодым человеком и скоро пошла навстречу деду.
– Это кто такие? – тут же начал допрос Степан.
– Ты чего, дед? – удивилась нервному состоянию дедушки Маша.
– Я спрашиваю, кто это такие! – сам себя не узнавая, взревел Степан.
– Это друзья приехали к Мишке.
– Кто такой Мишка!? – продолжал, крича, дознаваться у внучки Степан.
– Одноклассник мой, – тихо ответила Маша.
– Марш домой. Я тебе покажу одноклассник.
На этом школа закончилась. Стала Маша помогать бабушке по хозяйству. Как ни уговаривали Степана учителя, даже директор школы приходил домой, но Степан был непреклонен.
– Все, чему могла выучиться, вы уже ее выучили, – разрезая ладонью воздух, чеканил Степан на все уговоры директора. – Я как ни приду, все жалуетесь, жалуетесь – плохо учится, плохо учится. Раз плохо, чего пришел? Махнул рукой и директор школы, а селяне прозвали Машу – Машка-неуч. Росла Маша и расцветала, набирала сок. Взрослея, все больше чертами лица на Степана походила, особенно когда улыбалась – во всю ширь своих белых арапских зубов. Маша расцветала, а Степан старел. Рука уже не такой крепкой была, глаз подводил, да и время уносило в прошлое труд бондаря. Новые технологии захватывали мир. Бедственное положение пришло в дом Степана куда быстрее, чем накапливалось добро.
Как всегда неожиданно явилась Родика. Приехала она на машине в компании с двумя приятелями. Машка уже в рост с матерью была, а то и выше, да добротнее. Увидела Родика дочь и ахнула:
– Вот это кофе с молоком! – заржала Родика на весь дом. – Гляди, Виталий, какая у меня дочь. А злющая­то, злющая.
Родикин приятель, которого назвали Виталием, прицокнул языком. Второй тоже не сводил любопытного взгляда с молодой мулатки.
– Сколько тебе лет? – как ни в чем не бывало спросила Родика.
– Шестнадцать, – огрызнулась дочь.
А чего Машке быть не злющей? Мать она видела последний раз пять лет назад. Шныряла Родика по всему дому, заглядывая во все углы, и все охала:
– Надо же, здесь прошло все мое детство. И этот столик помню. Делала за ним уроки. Машка, а ты где уроки делаешь?
– За ним же, – тихо отозвалась Маша.
– Отделалась, – огрызнулся Степан. – Ты чего приехала? – Не понравились взгляды Родикиных приятелей Степану.
– Боже! Уже шестнадцать лет! – Родика словно и не расслышала отца, металась по комнатам, все трогала, переставляла. Следом ходила мать и поправляла, возвращала на привычное место.
Вдруг Родика сказала:
– Мы погостим пару дней. Виталик, вещи из машины принеси, – широко раскрывшим глаза приятелям она хитро подмигнула, и те сразу что-то поняли, заулыбались. Тихо переговариваясь, пошли в машину за вещами. Из принесенных сумок посыпались на Машу подарки – это были все мамины вещи – ношеные, но приличные. Родика не поскупилась даже на флакон духов, которыми, видно было, и сама редко пользовалась. Много ли любви надо брошенной матерью дитяти? Просчастливилось Машино личико, посветлело. Она живо скинула свои обноски и принялась примерять обновы. Родика следила за дочерью и восхищалась ее точеной фигуркой.
– Эх, большое у тебя будущее, – с сожалением в голосе сказала Родика. – Ты теперь меня держись, дочь, я тебе все устрою. Поедем со мной в город, там жизнь, так жизнь!
– Я тебе поеду! – ворвался в комнату Степан, едва услышав слова дочери. – Свою жизнь испаскудила и дочери сломать судьбу хочешь.
– Скажешь тоже, папа, – обиделась Родика. – Чем это я испаскудила? Живу как люди… – и от строго взгляда отца тут же осеклась, но не надолго: – А что она тут в селе увидит?
– Не лезь! Все, что надо, то и увидит! – взревел Степан. – Ехала мимо, вот и проезжай! Хватит! Погостила и честь знай! Собирай свои вещички, этих… своих… и уматывай.
– Ну ты даешь, папа, – усмирительно проговорила Родика. – Я все-таки домой приехала. Что же ты меня на ночь глядя из дому выгоняешь?
– Утром ни свет ни заря, чтобы и дух твой и твоих приятелей простыл, – дрогнуло Степанова сердце, но гнев колотился в груди.
Тем не менее ужинали все вместе – и хозяева, и гости. Родика щедро усыпала стол столичными деликатесами. Старики присмирели – нужда уже закралась в их дом, а тут и колбаса копченая, и сыр, и даже макароны. И хоть Степан больше уважал картошку, которую и выставил на стол, обильно политую подсолнечным маслом, но за макаронами соскучился. Родика суетилась, помогая матери, и все подмигивала дочери. Машка, выряженная в подаренные вещи, наблюдала за всем с восторгом. Вездесущий Виталик, шныряющий в машину и обратно, выставил на стол большую бутылку водки, и Степан крякнул от удовольствия. Виталик тоже, как мама, подмигивал Маше, и Машу это забавляло. Она внимательнее стала присматриваться к Виталику, когда тот как-то долго задержал свою руку на маминой талии и крепко сжал. Мама повернулась к нему, игриво замахнулась кулачком и с не меньшей игривостью завиляла бедрами.
«Наверное, мамин муж», – подумала Маша, и ее отношение к Виталику потеплело. Она как-то сразу его приняла и уже с открытым сердцем отзывалась на все его шутки и ухаживания.
Ужинали шумно и много пили. Выпили водку, а затем приступили к Степановому вину и к картошке, которая успела остыть, но и холодная была вкусной. Досталась рюмка водки и Машке. Теперь она сидела хмельная и лыбилась всему, что происходило за столом. Когда изрядно напившийся Виталик обнял их вместе с мамой, то Маша прижалась к нему как к родному. Она чувствовала, как крепко держит ее Виталик, но в это время он обнимал маму, и они целовались. Маша отвернулась, чтобы не быть свидетельницей их тайны, но и горела от восторга, что это ее семья, о которой она мечтала всю свою жизнь. Маше очень захотелось уехать с мамой в Кишинев. Она даже зло зыркнула из­под лобья на деда. Дед же, хоть и насытился столичными деликатесами, поддобрил душу водочкой, но с лица его не сходила тревога.

От выпитой маленькой рюмки водки, которую выпросила у отца Родика, Машино сознание засыпало, как в калейдоскопе. Проснулась Маша оттого, что мама гладила ее по плечам, голове, шее и что-то шептала. В комнате стояла кромешная тьма. Вокруг кто-то двигался, но Маша никак не могла разобрать, что происходит, и только мамин голос совсем рядом, у самого уха что-то шептал. Что именно, Маша тоже никак не могла разобрать. Она попыталась привстать, но не получилось. Мать крепко сжала ей руку и сильнее прижалась к ее голове, не давая подняться. Теперь Маша почувствовала, как кто-то лег на нее и только мгновением резануло по бедру от сорванных трусов. В истерике Маша рванулась, но мать продолжала крепко сжимать ее голову и руку. Вторую руку все тот же кто-то крепко сдавил в своей клешне.
– Мама, – только и смогла сквозь слезы выкрикнуть Маша, но Родика быстро накрыла ее рот своей щекой, и теперь Маша отчетливо услышала, что говорила мама:
– Не кричи. Дедушка услышит, всех порубает.
– Не успеет, – пробасили над их головами. – Пристрелю…
Маша узнала голос маминого приятеля Виталика, но тот не договорил. Его прервала Родика.
– Тихо ты.
И тут же продолжила шептать, успокаивая Машу.
– Виталик хороший. У него денег много. Он платит хорошо. Будешь жить как у бога…
Маша все время извивалась всем телом, пыталась вырваться или хотя бы лягнуть того, кто крепко лежал на ней. Последней фразы Маша не разобрала, потому что резануло в пахе. Она даже услышала этот странный, ни на что не похожий хруст. Она все поняла. Она повзрослела с помощью мамы и ее приятеля Виталика. Только теперь и сознание, и тело расслабились. Расслабились от равнодушия. Она прекратила вырываться, и мама тут же ее похвалила:
– Вот и молодец. Вот и умница, – мама продолжала ласково гладить ее по голове, по шее, по плечам, ее любимая и единственная мама, которую она любила и ждала, а Виталик делал свое дело.
– Душмане!!! – прогремело на всю комнату, включился свет, и с топором в руке вбежал Степан. Из Машиных глаз хлынули слезы. Захлебываясь удушьем, ей все-таки удалось выкрикнуть:
– Дед!!!
Виталик рванулся с кровати. Подскочила и Родика. Всего мгновение, и оказавшийся рядом со Степаном друг Виталик сильным ударом сшиб деда. Степан рухнул на пол и, падая, забил топор в половую доску. Все разом кончилось.
– Тьфу ты, – переводя дыхание, опустился на кровать Виталик.
– Ты понял? Он чуть нас не порубал, – потирая ушибленную руку, изумлялся друг Виталика.
На шум в комнату вбежала жена Степана. Все, на что ее хватило, это развести руками и немым ртом попытаться что-то сказать, но ее обуял ужас. Она не знала, к кому первому кинуться – к мужу или внучке, которая так и лежала на кровати, распластанная и обливаясь слезами. От бессилия, от охватившего ужаса, от нахлынувшего страдания жена Степана теряла силы. Ноги ее становились ватными, и она так и села на пороге комнаты. Она только вытянула руки и, сколько могла, дотянулась до мужа и рухнула рядом с ним.
– Сваливаем, – быстро скомандовал Виталик, натягивая штаны и на ходу хватая рубашку. Оба приятеля Родики, перескакивая через Степана и его жену, выскочили на улицу. Во дворе заурчал двигатель машины. Родика сидела, оглядывая комнату. Ее взгляд бегал как шальной по всем предметам. Она боялась даже посмотреть, что же происходит с родителями, где ее дочь.
– Родика! – раздалось со двора, но она не пошевелилась. У Родики не было сил поднять руки. В комнату вбежал Виталик. Он схватил свою подругу и потащил на улицу.
– Расселась! Сматываемся, – шипел он всеми легкими.
Словно чумная, Родика перешагнула через тела родителей и, увлекаемая Виталиком, вышла во двор. Только на улице ее рот схватил прохладного воздуха, и ее стошнило…