Сны Сталина и разговворы которых не было

“Самый надежный способ попасть в рай, это
выучить дорогу в ад, чтобы избежать его”.
Макиавелли. Письмо к Ф.Гвичардини

...Сталин обладал прекрасной памятью и мог вспомнить любое имя или любую цитату из тех, что ему некогда понравились.
«Многие воображали себе республики и княжества на деле невиданные и неслыханные; ведь между тем, как люди живут и тем, как они должны жить, - огромная разница и кто оставляет то, что делается ради того, что должно делаться, скорее готовит себе гибель, чем спасение, потому что человек, желающий творить одно только добро, неминуемо погибнет среди стольких чуждых добру» (Макиавели. «Государь». 15 глава)

Он помнил это:
«Да. Великая, вечная мысль - как трудно угодить людям, угождая им».
Иосиф поежился, потер плечо левой руки: последнее время оно стало неметь. Встал, походил неслышно, мягко ставя ногу на ковер.
«Николая придется арестовать! Слишком много вокруг него людей «чуждых добру». Он сейчас послушен и добр, только потому, что раздавлен, но он опасен!
Я помню его переговоры с Каменевым и там был этот выскочка, Сокольников. Что Николай тогда говорил? «Сталин перережет вам глотки. Нам необходимо его опередить»!
И это говорил он, Бухарин, с которым я знаком уже много лет. Долгие годы, зная их козни, я жалел его и защищал, но довольно!
Где этот иуда Ягода?
Где Сокольников, где Каменев с Зиновьевым?
Они уничтожены! СССР растет и крепнет. Я никому не позволю пустить все завоеванное Революцией под откос!»

Сталин остановился посреди комнаты, пристально вгляделся куда-то в угол, пошевелили губами, резко ударил ребром левой ладони по правой сверху вниз, словно что то обрубил, и вновь устремился в нескончаемый поход по кабинету из угла в угол; в одном углу поворот через левое плечо, в другом – через правое (чтобы голова не закружилась) – опыт тюремных отсидок.
«Нет! Прав был Ильич! Как поздно я начинаю это понимать.
Надо быть решительным, чтобы революция, власть остались у нас, у партии, у пролетариата. Сколько же этой нечисти кругом?
Горько, бывшие соратники Ильича, а предают нагло, бессовестно. Бухарчик долго заигрывал с оппозицией и, наконец, наши пути разошлись.
Я ему еще тогда, в начале 29-го, говорил об измене принципам партийной дисциплины, но ведь он, не захотел слушать и понять!
А сейчас пишет: «Коба! Я всегда был лоялен к партийным требованиям», - Иосиф покачал головой, - Николай забыл, что из тех, из старых, я один остался, а он для них, для новых, молодых - никто. Его теории разбиты успешно выполненными пятилетками».
Сталин подошел к столу, открыл папиросницу, взял папиросу, постучал мундштуком о крышку, зажав папиросу у основания мундштука двумя пальцами левой руки, потом, правой вставил её в рот.
В полуночной тишине сухо чиркнула спичка. Огонек вспыхнул, зажег табак.
Сталин выпусти ароматный завиток табачного дыма, сел на стул, положил ногу на ногу, руки сложил на груди, оставив правую сверху свободной и так, немного расслабившись, не двигаясь, долго курил, слушал тишину одиночества, фиксируя ход мысли.

«Они всегда хотели быть хорошенькими...
А кто бы делал индустриализацию?..
Это сейчас, когда все сделано, хорошо рассуждать. А тогда было так: или враги нас победят, или мы их. Другого не дано!..
Ты, Бухарчик говорил тогда: «Линия Сталина губительна для революции в целом». Это твои слова, Николай! Я знал, что надо делать, чтобы победить, а вы хотели захватить власть! Хотели вместо меня ввести в Политбюро этих интриганов Зиновьева и Каменева».
Сталин докурил папиросу до конца, потушил её. Крепко прижав окурок ко дну пепельницы, потом отряхнул правую руку, ударил её о ладонь левой, поднялся и вновь зашагал мягко, неслышно, как когда-то, по далекой сибирской земле или по тбилисским мостовым…
Он любил ходить, и не любил ездить, потому что не любил спешить…

«А как там они считали голоса против меня, надеясь на переворот в партии: - петроградцы с нами. Рыков плюс Томский, плюс Угланов… Андреев за нас… Ягода и Трилиссер наши…».
Многих из них уже нет, а Бухарчик и этот хвастун и пьяница Рыков еще остались…
Эх, Бухарчик, ты не с теми и не туда пошел - партия таких как вы наказывает!
Это не я, это партия вас убирала с дороги и требует, чтобы вы заплатили за дрязги. Всем вам наплевать на социализм - вы все, как псы рвете власть к себе.
Все вы последыши Троцкого – этого краснобая и интригана!
Я с самого начала верил в социализм у нас в СССР. Конечно, настанет день и социализм победит во всем мире и в Германии тоже, рабочие недолго будут терпеть этого истерика Гитлера.
На смену наци придут коммунисты - уже недолго осталось ждать. Этот бесноватый дурак хочет быть похож на меня, но он слишком много болтает. Ему не удержаться, а если он попробует мне помешать, я его в порошок сотру!»

Сталин вновь разволновался, стал прикладывать правой рукой к левому боку:
«А эти ублюдки строят заговоры - им главное спихнуть меня, а потом они и страну продадут тому, кто больше даст!»
Сталин скрипнул зубами. Глаза его лихорадочно блестели. Ломая спички, он закурил очередную папиросу и, мрачно остановив взгляд на занавешенном окне, решил:
«Нет! Надо арестовать и судить. Ведь Сокольников признался, что Бухарин сколачивал блок для того, чтобы меня убрать, еще летом 28-года.
- Каков подлец! Арестовать и судить!!

С улицы через окно стали доноситься шаркающие длинные звуки. Иосиф подошел, отвел штору в сторону и серый, сумрачный свет нарождающегося дня проник в комнату. На мостовой, дворник одетый в черный клеенчатый фартук, поверх черной же рубашки и брюк заправленных в сапоги, махал метлой. Сталин долго и с любопытством смотрел за ним, потом подумал: «Молодец! Так рано и уже на ногах!».
Иосиф вдруг зевнул, опустил штору, потер воспаленные от бессонницы глаза и подумал: «Надо хоть немного поспать».
Спал Сталин в маленькой комнате за кабинетом, на жесткой, узкой деревянной кровати. Работая всю ночь ложился под утро, когда голова уже болела от выкуренных папирос и непрестанного напряжения мысли…
Сны приходили не сразу, но захватывали, были многолюдны, многословны, томительны, а иногда и страшны.
Вот и сегодня все утро, в тишине замкнутого, деревянными панелями пространства небольшой комнатки, в голове Вождя звучал важный диалог - поиск выхода из ситуации, навеянной вечерними размышлениями.
Сталин спал беспокойно, взрагивал иногда, а в голове, как в театре шёл спектакль – продолжение ночных размвшлений-переживаний…
«…Шло заседание Коминтерна и с докладом выступал, знакомый до боли человек, с длинными волосами на шее и на затылке, круглой лысиной, тонким лицом с горбатым носом и плотно сжатыми губами.
Чуть насмешливо кривясь в улыбке, этот оратор говорил медленно, негромко, но с нажимом и с яркой, запоминающейся жестикуляцией…
Чувство опасности не покидало Сталина с самого начала этого заседания\. В котором речь шла почему-то, о стратегии и тактике партии в международных делах, а длинноволосый был оппонентом Сталина.
Этот странный субъект развел руки, словно дирижер перед оркестром, призывая к вниманию - Сталин про себя саркастически подметил: «Паяц!» - усмехнулся в усы невесело, но сел удобнее и собрался слушать.

« - Товарищи, - начал длинноволосый, - тема моего выступления – политика, и позволю себе заметить, что политика, исходя из нынешних условий – это борьба классов, непримиримых по существу, которая не может не быть жестокой!
Подобно тому как мораль – есть способ технология быть человеком, так политика - есть отношения вождя и народа, вождя и партии, партии и народа. И если рассматривать эти отношения, как соотнесение добра и зла, то вождю, желающему сохранить свою власть, и партии, желающей представлять до конца интересы своего класса, нужно учиться быть недобрыми и научиться, в случае необходимости пользоваться этим умением!»
Длинноволосый сделал паузу, резко и картинно вновь вскинул руки, поправил волосы, пригладив их с боков ладонями и вдруг, уставился на Иосифа своим горящим, темным взглядом.
Сталин вздрогнул, отстраняясь немного назад на спинку кресла, и подумал: «Тьфу! Какое неприятное лицо».
Длинноволосый пожевал тонкими губами и словно собравшись с мыслями, продолжил
«Оставляя в стороне партии, я хочу сказать о вождях. Всем людям, о которых судят, а в особенности вождям, стоящим выше прочих людей, приписывают некоторые качества, выражающие похвалу или порицание: одного считают щедрым, другого – скупым; кого-то стяжателем, а кого-то благотворителем; кого-то жестоким, а кого-то сострадательным; кого-то добрым, а кого-то злым.
И я знаю - некоторые объявят, что быть хорошим – задача вождя, но я думаю, что это не так! Ибо невозможно ни иметь, ни соблюдать только хорошие качества: этого не позволяют условия человеческого существования.
Вождю следует быть великодушным, это так, но обязательно строгим и иногда жестоким, чтобы враги народа и государства знали, что возмездие за преступления неизбежно – на этом строится понятие человеческой справедливости!
А волноваться о дурной славе пороков, не впадая в которые трудно спасти государство, не стоит, ибо если как следует все рассмотреть, то найдется всегда нечто, что покажется добродетелью, но ведет к гибели и нечто, что покажется пороком, но, следуя ему, можно достичь безопасности и благополучия государства.
Иногда можно и судить и расстреливать, испытывая грандиозные душевные муки, но зная, что если этого не сделать, то все завоеванное кровью и страданиями миллионов, придется потерять, а государство рухнет в бездну анархии и беспорядка!»

Оратор вновь перевел взгляд на Сталина и замолчал и чем дольше длилось молчание, тем неуютнее становилось Иосифу в этом зале. Он хотел посмотреть вокруг, как ведут себя и реагируют на это выступление члены Коминтерна, но почему-то голова не поворачивалась и он не мог посмотреть по сторонам.
Озлившись, он резко встал и, глядя сурово на длинноволосого, подумал: «Прикажу арестовать этого крснобая сразу после заседания! И потом, кто он такой, почему я не могу вспомнить его фамилию? Похож на итальянца, и наверняка сидит где-нибудь в Коминтерне. Это все ставленники Бухарина. Умники!..»

По рядам зала пробежал первый шум скандала и Иосиф решил отвечать.
Не торопясь, он подошёл к трибуне, оглядел зал и сидящих там, а потом не торопясь начал
:- Наша мораль, - начал он медленно, потом прокашлялся и продолжил, - заключена в том, что государство, Родина – это для нас высший источник ценности и человек, судьба одного человека – ничто, по сравнению с судьбой Родины, нации и государтсва…

Он, наконец, мог оглянуться по сторонам и злорадно подметил: головы всех сидящих были склонены и никто не смотрел в его сторону. «То-то же…» - внутренне констатировал Сталин.
- Вот вы говорите, что природа дает людям разные ум и воображение, и во времена и обстоятельства идущие навстречу действиям, все заканчивается счастливо.
Здесь я согласен, но где уверенность, что я иду туда?
Меня упрекают в непостоянстве, но вы же сами говорите, что мудрец управляет звездами, и роком тоже, когда он под воздействием обстоятельств, меняется сам и меняет свои приемы и действия…
Сталин замолчал, покрутил шеей в тугом воротничке кителя и почему-то перешел на ты с «итальянцем» - робость его прошла.
- Но ты ораторствуешь, слишком много говоришь, но как ты ни умен, однако судьба твоя несчастна, а дела твои мелки и неудачны. И недаром, здесь, ты на трибуне, а я в зале, ты говоришь, а я слушаю. Но, только дела покажут, кто чего стоит…
Когда кругом много народа, много желающих проявить себя и говорить умно, я молчу - мое время наступает тогда, когда все молчат и ждут решительных предложений и дел.
И потому этот зал всегда за меня, хотя говорю я немного, да и говорить красочно я не умею. Я люблю думать и писать в тишине, а действовать в трудных обстоятельствах.
Я политик, а вы все теоретики, так как боитесь действия направленного на отдельных личностей, противостоящих благу народа.
Но выгодами и благами индивидуума, здесь приходится пренебрегать -
Революция это ниспровержение всех богов и единственным правилом жизни для неё, может быть пренебрежение правилами жизни, которыми государство руководствовалось до свержения власти капитала…
Главное, чтобы народ, большинство было с нами, а мы будем среди народа!
Народ важнее личности вождя - ради него мы живем и действуем. Народ - главный двигатель истории!

Сталин, во сне задумался, вспоминая детство.
«Почему он ушел из семинарии? Потому что всю жизнь сталкивался с тем, что у одних было все, а у других не было ничего. Революция – это возмездие за столетия унижений и презрения, которыми буржуазия оскорбляла трудящийся народ.
Он, Иосиф, ушел в революцию чтобы уничтожить эту несправедливость. И революция свергла власть буржуазии. Когда умер Ленин, он, Сталин, стал продолжателем дела Маркса-Энгельса-Ленина. Он, мальчишкой живший в нищете, мечтавший о праздничной одежде, о новых сапожках, он и никто другой возглавляет великую державу, страну победившего социализма…»
Сталин во сне продолжал говорить:
Да, много борьбы, много смертей, но ведь СССР – это великая держава. Сейчас - это больше всех стали, больше всех хлеба, а главное, больше всех энтузиазма. Враги вредят как могут, аппарат превратился в вымогателя и захребетника. Ну что же, будем карать! Беспощадно! Ответим десятикратно на удар ударом!..
Будущее нас рассудит. Цель оправдывает средства…
Сон Сталина и его речь продолжались:
- Вот ты, оратор и теоретик, но ведь ты знаешь, что в жизни почти ничего нельзя сказать словом, чтобы все поняли одинаково. Поэтому, чем проще слова, тем понятнее для большинства. А ты не забыли, что ВКПб – это авангард рабочего класса и рабочему, - чем проще тем лучше и понятнее речи вождей.
Это ведь не вы, бородатые или лысые в пенсне, которые вокруг простого «разводят огород» и все запутывают. Кажется, что вам важнее говорильня, чем дело.
Ваша трусость пред реальной опасностью, выражается в непрестанных компромиссах, а это приводит к пораженчеству.
Томский мне как - то сказал: «Скоро рабочие начнут стрелять в вас».
Этот болтун думает, что меня это сможет остановить. Но я знаю, что главное – это победа социализма, а враги были и будут. И среди рабочих, есть люди с психологией обывателя, буржуа!
Таких во все времена было много: Троций, Зиновьев, Каменев, Томский, Рыков, Бухарин, Ягода... А ведь за ними стоят их сторонники, и рабочие в том числе.
Но все они предали идеалы Революции, потому что много говорили, но мало делали. Они хотели всем угодить, но так в жизни политиков никогда не бывает - всегда есть недовольные или обиженные…
Настоящий политик — это тот, кто не выбирает между добром и злом. В реальной жизни, политику приходится выбирать между большим и меньшим злом! Иначе, жизнь в политике не была бы такой драмой! Драмой личности!
И чем ближе мы к цели, тем ожесточеннее они - враги народа, будут сопротивляться! И уговоры тут уже не помогут.
Только красный, праведный террор может наказать отступников и предателей. Ведь это не я говорю, а они сами рассказывают на скамье подсудимых и всё признают: Как хотели свергнуть Политбюро!
Как продавались империалистам! Как торговались с ними!!!
Нет! Классовая борьба разгорается все яростней, а они хотят эксплуатировать рабочих, как это делали при царе. Но, на то и существует партия большевиков, чтобы отстаивать интересы рабочих!

Зал взорвался аплодисментами.
Аплодировали все: и русские, и иностранцы - ликование было неподдельным. Длинноволосый сгорбился, втянул голову в плечи, встал из-за стола президиума и шатаясь пошел к кулисам...


…Сталин проснулся как всегда, в половине двенадцатого.
Пока мылся, брился и завтракал, головная боль прошла. Он вспомнил свое ночное решение и снова заходил из угла в угол, привычно и мягко ступая по ворсу ковра, рисунок которого был изучен и представлял «сеть тропинок», по которым в разное время суток, в разном настроении ступали ноги в мягких сапогах: то быстро, то медленно проходя расстояние от Туруханска до пригородной дачи городского головы, которая стояла в запустении, и вблизи которой был красивый луг, заросший цветами и высокой травой, похожей на дикую пшеницу.
Или в другом состоянии - это был путь от пригорода Тифлиса до императорского банка, который они, налетчики, один раз в 1907 году проделали для того, чтобы напасть, убить, ограбить, совершить «экс», как тогда говорили.
Эти переходы совершались Иосифом автоматически, инстинктивно, когда он напряженно думал о чем-нибудь и всегда, по внутреннему сигналу эмоциональной памяти, которая не спрашивая разум, направляет наши действия во сне и наяву, не расшифровывая причин, прячась под рассеянность или задумчивость.
Тело человека управляется в такие минуты и часы, «лоцманом» – чувством, пережитым некогда и навсегда запечатленном в сознании. Наша личность и состоит из таких сильных чувств и способности переживать их!
И выходит, что все мы – продукт обстоятельств, их взаимодействия с генной структурой, данной каждому от Бога. И чего тут больше – обстоятельств или структуры – неясно.
Например, Иосиф Джугащвили стал Вождем не потому что были только условия или только обстоятельства, но и потому, что его генная структура была такова, а все прочее наложилось на неё, как множество условий и допущений, проявившихся из небытия.
Эти переживания, помогли судьбе воплотить в образе Иосифа Джугашвили-Сталина – народного лидера, сделали его редким человеком, предназначенным приказывать, повелевать, казнить и миловать и осенили его сверх идеей, руководствуясь которой, можно было проявить во всем блеске качества партийного руководителя, политика, вождя...

Иосиф ходил, думал, и вспоминал:
- Эх, Бухарчик, Бухарчик! Мне тебя жаль, но ведь ты сам этого хотел, сам формировал в прошлом свое будущее, когда задумал подчинить партию и меня себе и своим сторонникам, которые растащили бы страну, великую страну Революции по частным конторам, кооперативам, буржуазным трестам и концернам! И все, что мы задумывали, за что боролись, - все это вновь могло попасть в руки сытых, самодовольных и подлых хозяев жизни, волею рождения и особенностей социальной системы, всегда творящих зло чужими руками...
Проклятые либералишки, дрожащие от вожделения когда власть хоть на мгновение проходит рядом. Им мерещится, что они способны прокормить народ, сделать его счастливым, одетым, обутым.
А Бухарчик, умная голова, но характер – дрянь! Он был всего лишь игрушкой в руках Томских, Рыковых…
И главное, - эти псевдо полководцы будут пытаться диктовать мне свои бездарные глупые решения, а я вынужден буду их слушать и подчиняться?!
Ну нет!!! Я бы мог поладить с Николаем, с Бухарчиком, но ведь он не один...
Сталин зябко повел плечами, потер левой рукой полубесчувственную шершавую кожу лица, сухой холодной ладошкой закрыл глаза, потом пошатнулся, удержал равновесие и пройдя вдоль кромки письменного стола, тяжко опустился на стул, некоторое время сидел, согнувшись и облокотившись на стол.
Потом, восстановив равновесие в закружившейся вдруг голове, тряхнул ею, прогоняя привычную дурноту ночного переутомления, повернулся к окну, увидел там, снаружи, серость ненастного дня, услышал предупредительную тишину Кремля...
Медленно рука его нажала на кнопку звонка, вызывая Поскребышева и тот, сияя лысой головой явился как чертик из табакерки.
Сталин коротко и сухо приказал: - Позвони Ежову, пусть зайдет после обеда...

...Бухарин проснулся в камере, но долго лежал с закрытыми глазами, дышал тяжело, с шумом. Сердце ворочалось в груди и отдавалось где-то в горле коротким спазмом – глотанием:
«Нет, не надо было допускать этого ареста, а сразу покончить счеты с этой мукой, которой стала жизнь» - мысли бессвязно роились в голове.
Полусвет камеры, настороженная тишина за железными дверьми, скрип железных петель, грохот открывающихся и закрывающихся дверей в коридоре – все это было чужое, опасное, безысходное...
«И все-таки я здесь, в тюрьме, - продолжал думать Бухарин, - все-таки он меня арестовал».
Резкая боль, вдруг, разлилась откуда-то из центра тела и расходясь по радиусу к краям грудной клетки, сдавила, задушила горюющую плоть, исторгла из горла тихий стон.
На какое-то мгновенье Бухарину показалось, что он умирает, что корни его жизненной силы подрублены этим удушьем и все органы, уставшего от жизни тела, добровольно согласились прекратить существование!
И лишь мозг жил, фиксируя и откликаясь на существование боли, а состояние бесконечной подавленности, было эмоциональной копией всего, происходящего вовне. Инстинкт самосохранения боролся за жизнь в этом, до времени одряхлевшем теле, и заменяя разум, спасал это тело уже и в этой безнадежной ситуации...
Бухарин, чуть подтянувшись на локтях, подвинул туловище повыше, на подушку, лег поудобнее, задышал, стараясь делать это мерно и глубоко, обеими руками массируя грудь.
Тяжесть и дурнота уходили медленно, но руки постепенно обретали способность чувствовать, очаг дурноты съеживался, сжимался...
«Ну, вот и сердце начинает отказывать... А как хорошо было бы умереть...
Но только вот так, лежа, во сне, без страха неизвестности, без тоски, без горечи несбывшихся надежд и сожалений, вызванных ошибками исправить которые уже нет времени...

«Чем же он берет? - напряжённо думал Бухарин
Почему все, что он задумывает, ему удается?
Почему его лицо бесстрастно даже тогда, когда он находится в центре событий?
Может быть это от неумения чувствовать, понимать масштабы происходящего?
Откуда эта холодность и сдержанность у человека, который родился в Грузии, в простой семье сапожника-пьяницы?
Конечно, характер у Кобы полууголовный: что задумает, то и сделает, даже если надо ждать год, два, три... Даже если надо терпеть, довольствоваться малым.
Почему я, известный в партии человек, не любя Кобу не могу сдержаться и не поддакнуть, когда его тяжелый взгляд вопросительно ткнет меня глаза в глаза?
Он конечно сильнее...» - безнадежно констатировал Бухарин.
- А ведь я его помню давно. Уже тогда, в своей среде, он был лидером. Всегда сдержан, молчалив и главное, естественен - никогда не пойдет на поводу у настроения толпы.
Его можно назвать грубым, если за грубость считать способность жить только своими настроениями. И потом, он политик и деспот, и это вариант восточный, может быть иезуитский, когда все подчинено одной цели: жест, слово, взгляд.
Коба, Коба! Ты не способен на дружбу, ты и тогда не был способен на дружбу когда нас ловили и гоняли по всей империи. Ты, как неистовый испанец, чьи глаза готовы испепелить, а лицо улыбается мертвой усмешкой. Ты всегда носил тайну драматического разочарования жизнью.
Где и когда ты испытал страдание и боль, оставшиеся в тебе навсегда?
И почему я, удачливый, умный, воспитанный, всегда робел перед этой силой равнодушия, которая дается людям разочарованным и равняется силе гипноза?
- Может потому, что ты и есть тот народ, его характерная часть, которая вечным сфинксом холодно взирает на мир и суету вокруг, неся в себе презрение к красивой форме, инстинктом чувствуя страдание, как основу жизни...
И ведь ты не русский, как не французом был корсиканец Буонапарте, и как это часто бывает, инородец сумел смирить и покорить...
Вновь сильно кольнуло в левой стороне груди и Бухарин, скрипнув зубами, перевалился на бок и сел на койке.
Лицо его пожелтело, сморщилось, лысая голова вжалась в плечи. Козлиная бородка, грязная и спутанная, торчала из подбородка куда-то влево и вбок, и казалось, вот-вот отклеится.
Лихорадочно блестели расширенные зрачки, а глазницы запали и отпечатались темными полукружиями, на землистом лице.
В дверной глазок кто-то загляну снаружи и тихо отошел - что-то там, в длинных коридорах и комнатах охраны готовилось свершиться?
Тяжелые мысли продолжали тесниться в измученной голове Бухарина:
- И ведь как сила власти добавляет его, Кобы, характеру чувство превосходства, из-за которого, лицо становится каменным, а взгляд – неподвижно настойчивым?

В чем я ему уступал, в чем проигрывал?..
Да! Конечно! У него все было сегодня, сейчас, а форма действия была лишь реакцией на происходящее здесь и сию минуту.
Никакой фантазии, ни иллюзий, ни мечтательности. Так называемый героизм действия, который отодвигает мысль и интеллект на второй план, делая центром жизни действие, движение, ответ ударом на удар! И подготовка нового удара, вовсе не обусловлена чьим-либо замахом.
Просто он доделывает, дорабатывает тот план, который сконструировал еще несколько лет назад безымянной, бессонной ночью, после очередного неудачного действия в ЦК ли, в Коминтерне ли, или на вечеринке после заседаний...
Нет, я проиграл и должен себе и всем это объявить!
И потом, мое признание на процессе, будет последним вкладом в дело партии, в дело революции. И совсем не важно, как и когда я умру. Я долго цеплялся за жизнь, долго шел на поводу у обстоятельств, своих союзников, друзей, долго, слишком долго искал свой путь в революции...
И вот итог... А итог у нас один - это смерть!!!

Он вскочил, заходил, почти забегал по камере:
- Я знаю, что меня расстреляют и я этого хочу. Я устал зависеть от обстоятельств и от прихотей Кобы. Но он ведь всего лишь выполняет волю большинства, для которого я был и оставался чужим. И потом, я с самого начала знал, что место теоретика с краю стола. Все решает тот, кто подписывает приговоры...
Бухарин упал на кровать, забылся на время. В камере и в коридорах тюрьмы повисла тишина ожидания...
Через несколько дней, на рассвете, когда за решеткой маленького окна появился серый кусочек неба, в коридоре загремели ключами и несколько пар ног застучали каблуками сапог по гулкому полу!


1990 год. Ленинград. Владимир Кабаков


Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal