Гулящая

ГУЛЯЩАЯ


«Руды, руды, рыдз,
А по-русски рыжик.
Руды, руды,
Руды, руды, рыдз,
Окажись поближе…» *

Эта незатейливая песенка в исполнении эстрадной звезды Тамары Миансаровой, звучала в середине шестидесятых из каждого утюга, вызывая у детей странные зрительные ассоциации с конкретными людьми…
Уличное прозвище мальчишки было – Рыжий. Да, собственно, такой и был: волосы цветом как лисий хвост, облупленный на летнем солнце нос с оранжевым глянцем, да и лицо покрыто конопушками – одним словом, Рыжий, да и только. Ребятишки помладше, страшась его кулаков, уважительно звали паренька Сережкой, ну а сверстники по-приятельски именовали Серегой или по фамилии – Шубой, старшие же ребята беззлобно кликали Рыжим, так же все называли и за глаза…
Учился парень плохо, с трудом преодолев начальное звено школы, дополз до пятого класса, ну а там... как говорится, засел надолго. Помнится, стращал, иначе и не скажешь, младших школьников, которым еще предстояло покинуть началку непреодолимыми для человеческого ума науками, такими как алгебра и геометрия… Говорил это обреченным тоном, будто потрепанный жизнь старик. Впрочем, не для него одного пятый класс являлся в последним в цепочке тогдашнего народного образования. Как правило, местное хулиганье на том и заканчивало процесс учебы, окончательно превращаясь в уличную шпану. Что и понятно – безнадзорные дети, лишенные родительской опеки, предоставленные самим себе по причине занятости взрослых добычей куска хлеба, или явная безотцовщина, росшая в откровенной нищете.
На взгляд стороннего наблюдателя, семейство Сергея нельзя считать неблагополучным или иным образом, объясняющим неуспеваемость паренька в школе. Семья как семья – отец, мать, сестренка-восьмилетка и маленький братик-карапуз, жили не богато, но и не бедно, одним словом, не выделяясь уровнем достатка среди окрестного люда. Обитали Шубины в собственном доме, в самом начале тихой улочки городка, примыкавшей к просторным лугам, образующим приречную лощину. Долина которой, спускаясь вытянутой подковой к реке, изрезана ветвистыми оврагами, по топкому дну заросших камышом и рогозом с соблазнительными для тактильных ощущений бархатными пыжиками. Таких раздольных окрестностей еще поискать для неистощимых детских игр, да и человеку в годах распахнутый вширь горизонт сулил массу соблазнительных видов на будущее. И, как следствие тому, легкие на подъем люди перебирались аж в Москву, находили для себя там лучшую жизнь.
Что до ребятишек, чего еще желать детворе?.. По собственному почину старшие ребята обустроили футбольное поле, срыв кочки и повыдергав колючий ковыль. Само собой, истопталась и просторная площадка для азартной лапты, в которую до кучи брали играть шустрых девчонок. В зимнюю пору здесь же расчищалась хоккейная площадка, стенками которой становились обрезанные по вертикали сугробы, на обилие снега в те временам не жаловались. Потому лощину зимой вдоль и поперек рассекали накатанные лыжни, уходящие к речному берегу. Пригодней места для скоростного спуска и придумать было нельзя. А главное – здесь и летом, и зимой вершилось главное игрище мальчишек тех лет – игра в войну. «Воевали» не за страх, а за совесть – до синяков, а случалось, и до крови. Никто не жаловался на полученные ссадины и ушибы, это считалось естественным для самомнения будущих воинов. Не зря в народе сызмальства почитался суворовский закон «за одного битого двух небитых дают». А каждый пацан знал, что когда подрастет, непременно станет солдатом. Армейская служба считалась почетной, немыслимо даже подумать, чтобы увильнуть от призыва, это ведь хуже трусости, это прямая измена Родине.
Вот на таких привольных лугах, или в зарослях тайных урочищ, или на безлюдных городских пустырях исподволь ковалась мощь Советской Армии. Даже в детских непритязательных играх отступать под натиском врага считалось западло, пятиться с испугом от неприятеля негоже и тем, которым доставалась обидная роль «фрицев». Потому что в понятиях мальчишек, само собой, считавших себя «Нашими», положено быть стойкими и смелыми русскими людьми.
Так вот… Дом, в котором жила семья Сергея, проигрывал жилищам, также недавно построенным на новой улочке. Неказист видом, маленький и низенький, словно вросший в землю. Очевидно, хозяин не слыл мастеровым «рукастым» человеком, потому и домик выстроил невзрачный, не в пример хоромам жениной сестры, муж которой работал монтером и постоянно калымил, устанавливая и починяя «свет» в здешней округе.
Имелся приусадебный участок, который с натяжкой назывался земельным наделом – несчастные пять соток, включая строения... Посреди картофельных гряд качались ветвями молоденькие яблоньки, а вдоль плетня зеленели кустики черной смородины. Картошку в поселке сажали повсюду – и пришлые селяне и коренные горожане, потому что "земле не гоже пустовать", а стриженными газонами еще не обзавелись, до барского отдыха тогда еще не доросли. У завалинки, по обыкновению, пестрели веселенькие цветочки незатейливых названий, которые даже орошать необязательно – растут сами по себе. Как издавна заведено, на придомовом участке разбит огород: капуста, огурцы, помидоры, зеленый лучок – одним словом, ощутимое подспорье к семейному бюджету. Да и детишек следовало приучать к посильной работе: пропалывать там, окучивать, поливать из лейки…
Примечательной же особенностью жилища Шубиных, сразу бросающейся в глаза, было крылечко с резным деревянным навесом, на фронтоне которого ярко белели два хвостатых петушка, вырезанных лобзиком из толстой фанеры. Потому местные жители и прозвали этот домик – домом с петухами (тогда слово «петух» еще не имело мерзкого оттенка как теперь).
Дядя Паша, отчим Сергея, трудился киномехаником в клубе старинного пригородного села, добирался туда с рабочей электричкой, благо те ходили исправно. Работа Павла разительно чужда занятиям других отцов ребятни, однако не воспринималась детьми как предмет завистливых обсуждений, не говоря уж о похвальбе пасынка. Ну, не машинист же локомотива, не пожарный и даже не шофер грузовика – ничего героического. Хотя Павел, в отличие от окрестных мужиков-работяг, выглядел этаким начальничком – ходил постоянно в сером отглаженном костюме при раздутом коленкоровом портфеле с блестящими застежками, видимо, носил там термос и обеденный харч. Если случалось общаться с приятелями пасынка, то говорил дядька тихим, затухающим в конце фразы голосом, так что сущность сказанных слов с трудом понималась. Показная строгость и даже подобие покровительственного оттенка в речи мужчины отсутствовали, и что уж непривычно уличным пацанам – обходился дядя Паша без матерных выражений, будто и не мужик вовсе. И если быть справедливым, то уважением у ребят Шубин Павел не пользовался, не говоря уже о том, чтобы боялись…
Елизавета, мать Сережи, работала проводницей в пассажирских поездах, как и младшая сестра Зинаида, обитавшая с семейством неподалеку. В отличие от пышущей здоровьем громкоголосой полногрудой Зинки – Лиза, дамочка, худощавая и симпатичная, интеллигентной внешностью противостояла местным женщинам-селянкам, походила на заносчивую фифу из кинофильмов. Одевалась женщина не сказать неброско, но и не вызывающе, одним словом, выглядела привлекательно. Опять же, имелась разница с сестрой – та носила простонародные самосшитые одежды, не выделялась нарядами среди остальных баб. Елизавету же часто видели в форменном железнодорожном пиджачке или в покупных фасонистых платьях. Вот и думай теперь, кто из сестер богаче и в чем состоит – богатство. Кто лучше одевается или у кого дом больше?
В то время весомым критерием богатства считался телевизор, дорогой, а потому и редкий в провинции аппарат. Даже наличие мотоцикла в семействе воспринималось не с такой уж ревностью, ибо это практическая вещь, нужная по хозяйству. А что телевизор? Это роскошь, развлечение, бесполезный с точки зрения разумного человека предмет. Так вот, телевизоров у сестер еще не было, а детишки бегали смотреть «кино» к друзьям с большим достатком, на что, разумеется, требовалось разрешение родителей тех счастливцев.
Впрочем, не в телепередачах семейное счастье, а в детях! А чадами Господь Шубиных не обидел… Кроме старшего Сергея, подрастала сестренка Полинка, младше единоутробного братца на пять лет, и ковылял под столом крохотный мальчик Павлик, любимец отца. Получалось – не маленькое семейство. Каждого следовало обуть, одеть, досыта накормить… Сегодня людям с троими детьми пришлось бы ох как нелегко, а иным и вовсе неподъемно. Но ведь жили раньше, да и справно жили…

И вот надо было такому случиться…
В одно солнечное летнее утро поселок взбудоражила шокирующая новость. На половицы крылечка Шубиных лиходей вылил ведро фекалий, очевидно, почерпнув из выгребной ямы. Позорную весть, приплетя отвратительные детали, досужие кумушки в считанные часы разнесли по округе, даже не стыдясь находящихся рядом детей. Разумеется, это известие сопровождалось подробным скабрезным комментарием, раскрывающим подоплеку такой гнусности. Конечно, шила в мешке не утаить, женщина дотошное создание, иную медом не корми, только дай перетряхнуть грязное белье опрометчивой соседки. Впрочем, раньше эта тайна считалась достоянием узкого круга сплетниц, теперь же стала доступной повальному обсуждению, секрет смаковали на все лады… Даже ребятня, еще не доросшая до матримониальных секретов, почуяв пикантность ситуации, навострив уши, самобытно расценила пересуды взрослых.
Короче, мать Сергея – тихоня Елизавета, оказалась любовницей местного ловеласа по кличке Заманай. Люди по малограмотности не вдавались в смысл слова, означавшего – утомить, стать в тягость. Такое прозвище заслужил род Власовых, нелюбимых в народе кулаков и живоглотов. Но, как говорится, что было, то быльем поросло.Свидетельница тому высоченная соломенная рига на задах фамильного подворья. Теперь стоит заброшенная, но раньше исправно пользовали для сушки и обмолота урожая зерна.
Об умершем отце семейства мало кто знал, а вот мать – Власиха-Заманаиха слыла местной диковиной. Недалекие люди подозревали старуху в чародействе, потому опасались перечить, конфликтовать с бабкой. Повод тому неприглядная внешность Власихи: сгорбленная спина, крючковатый нос, излишне морщинистые щеки и лоб. Да и голос противный – гортанный с хрипотцой. Однако, большей известностью пользовалась бабка как толковая знахарка, лечила надорванные тяжелой ношей спины и животы, поговаривали даже, что делает тайные аборты. К ее чести, денег с людей намеренно не брала, довольствовалась тем, кто сколько даст, и на том спасибо. Из-за такого вот двойственного отношения люди со старухой не якшались, хотя частенько пользовались услугами Заманаихи, как колдовскими, так и целительскими.
Старший сын Серафим – забулдыга и пьяница, учился по молодости в военном училище, из которого парня отчислили то ли по здоровью, то ли за дебоши. Да и теперь по неизменной природе питает склонность к спонтанному рукоприкладству. Не став офицером, Власов в поисках места под солнцем перепробовал разноплановые поприща, от снабженца до контролера в электричках. Наконец, угомонился на простеньких инженерных должностях, но любил закладывать за воротник – оттого, подолгу нигде не держали. Так что мужик постепенно спивался и, окончательно потеряв непыльную работу, слесарил в ЖЭКе, терпевшем запои рабочего из-за нехватки рукастых кадров. Супруги у него не было, последнее время Симка-Заманай сожительствовал с испитой суходылой женщиной, уборщицей вагонного депо, ночуя то у нее, то в бытовке домоуправления.
Младший брат Егор, жиглявый и увертливый как угорь, с детства связался с местной шпаной. Повзрослев, превратился в блатного урку, так что теперь постоянно сидел по тюрьмам за кражи из товарных вагонов. В первый раз вернувшись из колонии, привел молодчик в дом матери женщину-зечку, невидную собой разбитную бабенку, которая стала воровской товаркой Егорки-Заманая и вслед за ним следовала на зону, но на маленькие сроки. Детей у них не случилось, а может, в лагере младенчика и определили в детский дом… Бабенку ту в поселке побаивались, тюремщица – запросто ножиком пырнет, с нее не убудет…
А вот средний брат – Борис, выбился в люди, с пеленок отличаясь музыкальным слухом, закончил «кулек» (культпросвет училище) и теперь работал учителем музыки в местной десятилетке. Заодно средний Заманай подрабатывал на баяне по свадьбам и праздничным гулянкам, но много не пил, зато до баб и девок охоч до умопомрачения. Борис женился на девушке-библиотекарше, у них родилась девочка, вот, чего еще нужно... Однако, отличаясь «меренячьим» здоровьем, этот Борюня-Заманай напропалую крутил любовь с каждой встречной-поперечной, но отдельно отличал Елизавету – мать рыжего Сережки. Откуда сплетницы-кумушки только узнали, но теперь «тайной за семью печатями» делились беззастенчиво, мол, Лизка-проводничка прервала беременность от учителя музыки и помогала в том негоднице Борькина мать – знахарка Заманаиха. Народ знал, что подпольный аборт – уголовно наказуемое деяние, но только не для бабки Власихи. Та, наделенная чародейскими способностями, запросто милицию замудрует, отвадит не то чтобы совать нос в сокровенные бабские дела, а за километр обойдут ее дом. Пойди, справься со злыдней... Редкий человек отважится замахнуться на колдунью, способную на всевозможные пакости... Говорили еще, что подружки Заманая, в бытность того холостяком, частенько залетали от ломового «коня-производителя», ну а старуха-мать пользовала девок, выручая любвеобильного сыночка. Хотя случалось что похождения Бориса-барбариса не сходили сластолюбцу с рук, не раз бивали, и крепко. Однако благодаря кудеснице-матери, побои заживали на парне как на собаке, не заставляли взяться за ум.
Даже женитьба и рождение дочери в корне не изменили похотливого нрава Заманая – малость поутих, но, случалось, пошаливал…Жил учитель с семейством на первого этаже бревенчатого итээровского дома довоенной постройки. Квартирка коммунальная: комната в одно окошко, общие кухня и коридор. Соседка-домохозяйка постоянно дома, так что для любовных похождений Борису Власову приходилось изыскивать другие места. Летом проще, чем густая трава не перина, да и отчий дом с теплыми закутами и ригой поблизости, зимой же, увы, не разгуляешься, но при желании выход и тогда отыскивался… Жена со скрипом, но прощала скоротечные «адюльтеры» ненасытному мужу-кобелю, умел подлец умаслить супругу… Все бы ничего… да вот закрутился у малого всамделишный роман с проводничкой Елизаветой, жившей по соседству в задах обширной заманаевской усадьбы. Уж чем таким худенькая, не первой свежести женщина прельстила такого бугая, сказать сложно. Только эти отношения стали всерьез угрожать даже не семейному благополучию, а самим брачным узам. Жена Клава, разумеется, устраивала бурные скандальные сцены. Борис клялся и божился, что бросит ходить на сторону, но опять срывался, видимо, стерва-Лизка крепко запала в сердце Заманая. Библиотекарша пыталась пробудить совесть у соперницы, бранилась с разлучницей, правда, не прилюдно, не хотела огласки. Но, к сожалению, бесполезно. И вот тогда, вконец отчаявшись, бедная женщина использовала чрезвычайное средство, издавна действенное у селян, вымарать дом разлучницы говном… Вот это позор, так позор!
И Клавдия достигла поставленной цели. Вот это позорище, так позорище – стыд и срам! Елизавета получила по полной, такого вовек не забыть…Это даже не печальный урок, это небесная кара! А Заманай?.. А что до самого Бориса... да ничего – отряхнулся и пошел…
Ну а как же Лизкин муж?.. Павла бессловесного бедняжку, ходившего как пришибленный, бабы слезно жалели, не повезло мужику, чай пригрел на груди змею – непутевую шалаву. Елизавету и раньше знали как гулящую, такое нельзя скрыть. Да и немудрено, уродилась дочка в тощего отца-шалопая, ощутимо рознилась с младшей сестрой Зинаидой, копией ширококостной и покладистой матери. Нашлась свидетели, что припомнили, как в девках Лизка бегала на путя к солдатским эшелонам, подолгу стоявшим на станции. Возвращалась домой измятая, волосы растрепаны, с размазанной помадой на губах. Ох, горе бедной матери (шаромыга-отец не вернулся с войны)... Вот и рыжего сынка неизвестно от кого зачала... Но, здраво рассуждая, по видимости, уже работая проводницей, без зазрения совести переспала со случайно подвернувшимся в вагоне пассажиром. Эти проводнички завсегда такие – легкие на передок!.. Странное огульное поверье цепко угнездилось в умах праведных домоседок, живущих, как сами считают, только ради блага собственной семьи.

Трудно сказать, кто первым принес окрестным детям подслушанную из болтовни мамаш скандальную новость об измаранном дерьмом крыльце Шубиных. Но распространилась весть, как и среди старших – моментально, еще в ранние утренние часы. Вероятно, пацаны, поочередно вливаясь в уличную тусовку, сообщали ее приятелям с возбужденным придыханием, нагнетая нездоровый ажиотаж. Даже отыскался один умник, семиклассник Антон Дякин, который изукрасил безобразный инцидент гротескными подробностями. И эта жуткая картина затмила представляемый с чужих слов образ, захватив воображение пацанов, парализовала способность здраво рассуждать. Короче, не только крыльцо, но и входная дверь, расстекловка террасы, даже балясины крылечка оказались покрыты густым каловым слоем – зрелище ужасающее.
Но и это не главное… Решающий момент заключалась в том, что мать рыжего Сереги – потаскушка, падшая женщина, которая при живом муже и детях отдается чужому человеку. Понятно, что в подростковой среде не принято использовать эвфемизмы, ребята называли вещи исконными именами. И, пожалуй, крайне беззлобная фраза, прозвучавшая тогда: «Живет с Заманаем...» Даже те, кто едва представлял Елизавету Шубину, учителя пения Бориса Николаевича Власова знали с первого класса и непритворно восхищались манерой игры музрука на баяне. Учитель исполнял мелодии с неуемным азартом, вкладывал столько энергии в клавикорды перламутрового инструмента, что пот градом стекал по разгоряченным щекам музыканта. И вот теперь легко представлялось, с каким темпераментом этот пышущий здоровьем баянист наяривал Серегину мать.
Пора понять, что дети, перешагнув детсадовский возраст, не так наивны и уже искушены в вопросах, связанных с интимными отношениями мужчин и женщин. Улица тут образцовый ликбез, здесь матерщиной пополняется словарный запас ребенка, а дворовые приятели давно просветили малыша, что малюток находят не в капусте. Как правило, эти полученные в подворотне воззрения чрезмерно примитивны и скабрезны, а случается, даже трудно вообразимы. Но того и добивается уличный «наставник» – поразив воображение неофита любовными сценами, посеять негодование, а затем цинизм и неуважение к взрослым людям, и в первую очередь к женскому полу. Подростку даже невдомек, что еще в Библии сказано, что женщина сосуд порока и причина зла в мире. Вот и получается, что мудрость, выросшая из детства человечества, к детству и возвращается. И вот эта тема, покрытая мраком и тайной, как и сама порочная страсть, влечет к себе незрелый детский ум. Степень интереса варьируется, как и уровень любознательности, но такие познания вводят ребенка в еще недоступный мир «больших».
Но при остроте и щекотливости этой темы мальчонка щепетилен и не хочет соотнести полученное куцее знание с собственными родителями. Пока отношения матери и отца для него табу. Родители для него непререкаемый авторитет, разум не в силах покуситься на святую святых – маму и папу. С возрастом эти деликатные опасения уйдут, а вот беспардонность по отношению к родителям сверстников появляется гораздо раньше. Здесь обширное поле для зубоскальства. К примеру, тот же семиклассник Дякин любил подсматривать, затаившись в укромном месте, за любовными сценами соседей. А потом во всеуслышание хвастал увиденным, ну или придуманным, вводя незадачливых приятелей в краску, принуждая тех постыдно изворачиваться. Иные пацаны, избегая позорных наветов, заявляли, что их родители уже слишком стары, чтобы заниматься подобными глупостями. И эта детская хитрость находила понимание среди сверстников.

Местом утренних посиделок окрестной ребятни считался штабель еще не ошкуренных бревен, заготовленных под сруб дома. Что притягательней сосновых стволов, остро пахнущих смоляным духом, создающих иллюзию укромного лесного уголка. За этой грудой запросто спрятаться от недобрых взоров прохожих, древесина заглушает и неуемный смех, и в избытке звучащие матерные словечки. А уж при обсуждении конфуза семьи Шубиных пацаны изгалялись без сдержек и стеснения.
Злорадная болтовня постепенно затухла бы, мало ли еще любопытного происходит в летние каникулы, но тут объявился двоюродный брат рыжего – Леха. Точнее и не скажешь, что объявился... Мальчишка обнаружился внезапно, тихонечко подошел со стороны, стараясь не привлекать к себе внимания товарищей. Определенно, Лешка догадывался, ну и как тут не смекнуть, что к сроднику осрамленных Шубиных пацаны проявят чрезмерное внимание. Этот низенький белобрысый паренек, из-за запущенного гайморита вечно сопливый, не пользовался даже маломальским авторитетом среди сверстников. По обыкновению, парнишкой помыкали: со слов пушкинской сказки – использовали на посылках, упрямо держали в подчиненном положении.
Хотя какие такие претензии к приятелям, чуждым деликатности... Один робкий вид мальчишки будил охоту незлобно подтрунить над ним, погладить «против шерсти». Естественно, появление паренька вызвало всплеск угасшего интереса к обгаженному крыльцу его сородичей.
– Здорово, Леохим, чего опаздываешь… давно поджидаем... – язвительно встретил мальчишку заводила компании Антон Дякин.
Алексей по ехидному тону семиклассника понял, что уже не отвертеться от назойливых вопросов. Глазки паренька забегали в поисках флюидов поддержки, но, не найдя помощи, шмыгнув носом, бедняга присел на краешек бревна.
– Пацаны, да это… мать заставила с Танькой-сестренкой сидеть. Малую нельзя без надзора оставлять. А папаня после ночной смены дрыхнет…
– А может, бегал Рыжему помогать говно с крыльца отмывать? – Антон был в неизменном амплуа. – Вот и смотрю, что стало сильно вонять… Руки то помыл, – и со смешком добавил, – с мылом...
Ребята хором заржали над провокационной шуткой. Маленький Белобрысик сидел как пришибленный, не зная, как себя вести, то ли возразить с возмущением на обидную подначку Антона, то ли за компанию засмеяться, выказав непричастность к абсурдному нареканию. Но, ничего не придумав, решил прикрыться собственной родительницей в надежде – уж матери не станут косточки промывать.
– Да, это маманя ходила к сестре.
– Помогала убираться несчастной потаскухе... – не унимался настырный Антон, убедившись, что пацаны засмеялись, смачно сплюнул.
Увы, слабосильный Леха не мог ни словом, ни делом противостоять переростку Дякину, намеренно унижавшему близкого человека. Стоит только воспротивиться вожаку, как ребячья свора махом заклюет смутьяна, сделает козлом отпущения. Парнишке оставалось только одно – перевести стрелки на и так уже измаранную родственницу.
– Тетка Лиза пришла ни свет ни заря, сама не своя, зареванная, опухшая... Разбудила даже Танюшку-сестру. Что у них там случилось – ничего не понятно. Но произошло из ряда вон выходящее... Тетку такой отродясь не видел – чуть волосы на себе не рвала и ругалась по-страшному. Мать Елизавету успокаивала, а потом... собрались и ушли. Уходя, маманя наказала за малышкой следить, чтобы чего не натворила, пока папаня спит. – Леха косноязычно выговорил эту тираду и потом, будто загнанный, часто-часто задышал.
Интрига нарастала… Ребята, прикусив языки, с неприкрытым любопытством внимали словам паренька.
– Да не тяни резину, – Дякин оставался непреклонен, – чего тетка Зина рассказала, когда домой вернулась, интересно?
Ничего не говорила, че пристал! – наконец, возмутился Алексей.
– Тьфу, болван, – Антон по-взрослому выругался и обратился к приятелям. – Мужики, скрывает Седой … – и грубо насел на Леху, – Чего целку строишь! Давай рассказывай, что дома говорили. Чьих это рук дело? Что, выходит, мать отцу по ушам проехала, отмолчалась...
Алексею пришлось подчиниться командирскому тону семиклассника.
– Тетке Лизе ночью крыльцо и дверь сраньем облили. Лизавета слышала сквозь сон странный шум, думала, собаки по огороду гоняют. А утром обомлела… сказывала, чуть не померла. Насилу отмыла, сплошняком было уделано… Просила мать дать моющие средства, чтобы запах поганый отбить. Вот вместе и пошли обработать вонь у входа в терраску…
– Ну и жлоб… уже взъярился Антон Дякин. – Ну и мастер тень на плетень наводить… Будто и без него не знаем, что произошло, – и добавил уже спокойно, – в поселке об этом только и говорят…
– А чего надо, пацаны? Чего хотите? Я честно рассказал…
– Ты, Лешка, не винти! – Дякин подошел к мальчишке вплотную. – Тетка Зина наверняка знает, кто опозорил сестрицу. Да и так уже слышали – на кого думают... Но хочу знать, – парень намеренно сделал акцент на собственном желании, – хочу знать не из уличных сплетен (семиклассник оказался начитанным подростком), а у родни, которой в подробностях известно... Понятно, шкет! – и сделал устрашающий выпад.
Алексей втянул головенку в плечи, ожидая оплеухи. На глазах паренька выступили слезы, а из носу выпросталась зеленая капля.
– Вытри сопли, маменькин сынок, – презрительно указал Дякин. – Так что сказала маманя, – намеренно утрировал слог мальчишки, – кто такое сделал? – Антон вел себя как заправский следователь. – Кого конкретно подозревают?! С бухты-барахты никто не станет в дерьме мараться, тут, дружок, серьезная причина присутствует.
Определенно, семиклассник начитался умных книжек о сыщиках, да взять того же Шерлока Холмса – вот теперь и выказывал собственную сметливость.
Поцанва, разинув рты, внимала столь пристрастному допросу коротышки Лехи, изредка дети лихорадочно хихикали, лукаво поглядывая друг на дружку.
Белобрысый Леха собрался с духом и попытался дословно изложить сетования родительницы на собственную сестру:
– Мать ругала тетку Лизу: «Ой, шалава! Говорила глупой, брось этого гармониста-бугая. Чего дуреха, прилипла к нему… У бабы – муж, дети… А та стерва только посмеивалась, мол, еще не нагулялась, да и люб Заманай гулене... Кто уж кто... Да на Борьке Власове печать ставить некуда, отъявленный проходимец. Сколько девок в поселке перепортил, подлец…» – пареньку удалось на удивление верно передать интонации матери, так что у слушателей исчезли последние сомнения в искренности Леохима.
– Продолжай… – благосклонно напутствовал рассказчика Дякин.
– Клавка, Борькина жена, уже предупреждала тетку Лизу, что вырвет той космы. Просила – оставь Бориску в покое, прошу, подобру-поздорову, не то худо будет. Да только Лизке одни смешки, право слово – гулящая! Вот Клавуся и устроила дым коромыслом. Видала соседка, как Клавка-библиотекарша ночью по задам огородов шастала… – Леха раздухарился в роли сказителя, никто и не предполагал у него такие артистические задатки. Вот что делает с людьми страх избежать побоев, даже мать родную готовы с головой сдать. Впрочем, ребятня отродясь не сомневалась в подлючей сущности седенького Леохима.
– Ха! – резюмировал Дякин, – молодец Клавдия Петровна! Здорово учудила!
– А зачем тетя порожки Шубиных измазала? – внезапно раздался голосок еще маленького Виталика, ходившего на посиделки вместе со старшим братом Колей. Ребятня так и покатилась со смеху. Да что взять с малого ребенка, ни бельмеса еще не понимает. Николай попытался растолковать мальцу смысл услышанного:
– Тетя та живет с чужим дядей, – но только еще больше запутал ребенка.
– А зачем тете нужен чужой? А родных, что бросила, – не унимался Виталик.
– Да е**т мужик бабу, не врубился что ли, молокосос... – вмешался один умник.
– Понял! – малыш вовсе не дурак, знал смысл откровенного слова.
– А где Рыжий-то? Чего Шуба затаилась, глаз не кажет? – продолжил допытываться Антон.
– Почем знаю... – Алексей уже осмелел, почуяв благосклонность в словах Дякина. – Наверное, ссыт, расспрашивать станут… А Сереге позорно будет.
– Правильно говоришь, Седой, это Рыжему западло будет, как-никак мать родная… Попробуй тут отвинтись.
Мальчишки понимали, что старшеклассник Дякин уже настроился на беспощадную экзекуцию несчастного Сережки, и тому никак не избежать заранее уготованного бесчестия.
Что до седенького Лехи – душа мальца успокоилась. И ничего, что дурачок, вопреки поговорке, «вынес сор из избы» и выставил в дурном свете родную тетку. Главное – приятели не поимели к нему претензий, да и в чем провинился, неужели только в том, что оказался родственником гулящей женщины...

Рыжий Серега неделю не появлялся на улице, даже внутри огороженного палисадника никто из приятелей мальчишку не встречал. Словно дом Шубины вымер, не слышно радостных детских возгласов, ни бравурной музыки из репродуктора, да и в огороде никто не копается, даже молодые яблоньки стоят унылые, не шевелят ветвями. Хотя, впрочем, темными вечерами зашторенные окошки светились блеклым светом. Значит, все-таки дом обитаем, но отчего такая пустота?.. Как выяснилось позже, это оказалась хитрая уловка – притвориться «что тебя нет». А на нет и суда нет! Постепенно страсти по обгаженному жилью стали затихать, другие животрепещущие новости непреходящим потоком будоражили умы жителей улицы, но, как тогда говорили: «Не такое пережили, только бы войны не было…»
Однако местные мальчишки поинтересовались пару-тройку раз у седенького Алексея, как у родственника, почему Рыжий не выходит играть на улицу, да и что с ним, куда запропастился. Ответ приятеля разочаровал – ничего не знает... Пареньку не разрешают ходить к Шубиным, да и никто из них Лехину семью за это время не проведал. Одно только мог смело утверждать мальчишка – место жительства теткина семья не покидала. Родичи до одного на месте.
Тем временем у уличных ребят возникли новые занятия, придумал забавы тот же семиклассник Антон. Этот парень не сидел без дела и оказался горазд на прикольные затеи. Ушлую натуру подростка оправдывало то, что серьезных пакостей Дякин никому не чинил, так ерунда, по сути, безобидное озорство. Случались, конечно, как не верти, конфликты и неурядицы. С соседским пацанами парень разбирался самостоятельно, и возрастом, и силой превосходя ребятишек в округе. От происков хулиганья близлежащих кварталов семиклассника защищал некий Киря, по правде сказать, не сам персонально, а только одно названное имя. Дякин до постройки родителями собственного дома жил в коммунальной двухэтажке. И этот небезызвестный Кирьян приходился соседом по лестничной площадке, вот по старой дружбе и покровительствовал подростку. Хотя, если здраво рассуждать, стал бы блатной ввязываться в ребячьи распри, но Антон нещадно эксплуатировал имя бывшего соседа, запугивая задир и недоброжелателей. Гопники же боялись связываться с уголовником – себе выйдет дороже… Хотя Кирьян не походил на урку, одевался стильно, да и вряд ли сидел по тюрьмам и лагерям, но малолетки знали Кирю за отпетого бандита, уж такая шла о нем слава.
И вот появилась новая забава… Над окошком жилого дома подвешивалась картофелина, использовалась булавка и длинная нить. Если прерывисто дергать за нитку, то картошка начинала ударять по стеклу, получался размеренный стук. Якобы некто просит отворить дверь. Это на словах выходит легко... На самом деле, чтобы примастерить стукалочку, придется забраться на выступ фундамента. Задача же напарника поддерживать, чтобы не упал, пока станешь втыкать булавку в оконный переплет. Проделка реализуется в гробовой тишине, чтобы, не дай Бог, разбудить хозяев. А уж потом, засев за оградой, вдоволь поиздеваться над незадачливыми жильцами. Те бедолаги непрестанно включают и выключают свет, дабы рассмотреть незнакомца в окно. А уж когда догадаются об умышленной шутке и выбегут с руганью на крыльцо, тут уж приходится задать стрекоча.
Однажды Антон с напарником Николаем чуть не поплатились за глупую выходку. Подвесили стукалочку под окном мужика по прозвищу Лошадка (местный вахлак) Так вот, эта Лошадь выскочила во двор с топором в руке и погналась за ребятами. Хотя и бежали парни быстро, но и мужик не отставал, пришлось шалопаям разделиться и рвануть в противоположные стороны. Николай ухитрился спрятаться под опорами фундамента возводимого сруба, а вот Антону пришлось бежать чуть ли не до поселкового кладбища, насилу ушел от погони… Уж каким образом Лошадка разглядел подростков, не понятно, но утром объявился у родителей ребят с непомерно раздутой претензией, якобы пацаны лезли по стене дома воровать у него рубероид, сложенный на чердаке. Вот нагольный дурак, рулон этой толи мальчишке не поднять, да и двое еле снесут. Лошака, конечно, пытались разуверить, да куда там… Упертый дядек разнес этот случай по поселку, выставив ребят злостным ворьем. Да, веры Лошадке не было, одним словом «Пробка – подарок из Африки!»
Вот и появился у местных пацанов повод почесать языками, поиздеваться за глаза над глупым мужиком, а Антону и Кольке прихвастнуть молодецкой удалью.

Но не век же шустрому тринадцатилетнему пацану оставаться затворником... Ну как тут усидеть дома при закрытых дверях, когда на улице разгар лета, донельзя заполненное событиями время года, упоительная пора для каждого мальчишки. Да и, если вдуматься, нельзя избегать людей, если полон сил и энергии, если одолевает свойственная молодости жажда удовольствий и потех. Мыслимо ли лишиться права на радость общения, подвергая себя заточению в четырех стенах, когда остальные резвятся на празднике жизни!
Для Сергея упавшая на них беда, иначе и не назвать этот переполох, стала нешуточной душевной травмой. Конечно, у него имелись глаза и уши, и подростку не раз приходилось быть свидетелем семейных разладов. Ругались мать и отчим по бессчетным поводам, больше, конечно, из-за бытовой никчемности Павла. Елизавета считала, что муж зарабатывает слишком мало, ну что такое киномеханик в сельском клубе, зарплата мизерная. Себя же женщина, попрекая мужа, считала кормильцем семьи. И оклад железнодорожника гораздо больше, да еще положенные надбавки за переработку… И поторговывала потихоньку дефицитным шмотьем, привозимым из столицы, этот приработок для проводницы считался чуть ли не естественным. Ну и не стоит забывать о безбилетных пассажирах, правда, приходилось делиться с бригадиром поезда, но уж такой принят порядок. И еще… питались Шубины, не в пример большинству семей, московскими продуктами. Тут и колбаска, ассортимент которой в наших краях привычно скуден, и копченые рыбины, оплетенные бумажным шпагатом, и сырки в пластиковых баночках... Да даже батоны в сто крат пышней и слаще изделий городской пекарни. Елизавета во всеуслышание заявляла, что тащит всю семью, а муж Павел – трутень, живущий за счет труженицы жены.
«Неудельный» – вот обидное словечко, не сходившее с ее языка по отношению к Павлу. Елизавета уже не стеснялась обсуждать неумение киномеханика «делать деньги» не только с сестрой, но и с языкастыми товарками, и даже не за глаза, а в присутствии мужа.
А бедный интеллигентный Павел вынужденно терпел «превосходство кормилицы», возможно, внутренне и негодовал, но виду не показывал. Только три момента представлялись человеку противовесом собственной неповоротливости – мужчина не выпивал и не курил, да и не тратил на себя денег из семейного бюджета. Годами ходил в одном сером костюме, в стареньких ботинках, правда, до блеска начищенных, не водил компаний с соседским мужиками – одним словом, жил без затей – в тени ненаглядной женушки.
Такая покладистость раззадоривала Елизавету, у той вошло в привычку дело не в дело помыкать мужем: то не так, это не эдак… Придиралась по пустячному поводу, только бы придраться. А дальше больше… стала истерить и в припадке ярости бросалась на мужа с кулаками, не раз расцарапывала бедняку физиономию в кровь. Да и было бы за что, так, за сущую безделицу: за забывчивость, за нерасторопность… А Павел терпел и, Боже упаси, в отместку поднять на супругу руку…
Последнее время Елизавета поутихла, но зато начала уделять больше внимания собственной внешности: кремы там импортные, яркие помады и душистые пудры… Да и одеваться стала нарядней, богаче. Взялась частенько задерживаться после смены, а случалось, приходила среди ночи. Даже старший сын Сергей обратил внимание, что от матери по возвращению домой попахивает спиртным. Павел однажды осмелился и сделал жене замечание по этому поводу. Но та злобно окрысилась: «Поработай с мое, кручусь как белка в колесе, ни отдыха, ни покоя…»
Вот и приходилось дяде Паше делать по дому бабскую работу: мыть полы, стирать в машинке белье, кашеварить у плиты. У него имелся даже кухонный передник... Ну и, естественно, в свободное время ухаживать за ребятишками. И это не говоря уже о сезонной работе по огороду. Короче, мужик окончательно обабился. А Елизавета, когда случалось быть дома, лежала на постели, прикидывалась больной и немощной – перехрянула в тридцать пять лет…
Супруги уже давно спали порознь, Елизавета на просторной двуспальной кровати с периной, а Павел примащивался в зале на диванчике. Случался ли у них секс, остается загадкой. А уж если верить уличным сплетням, то бабы поговаривали, что и детишки: Полечка и Павлик нагульные. При таком раскладе у молодой, тщательно следящей за внешностью женщины непременно наблюдается любовник. Разумеется, работник кинопроката в том и не сомневался, вящей порукой в том, опять же, бабы-доброхотки, смысл жизни которых – во что бы то ни стало уведомить мужа об изменах жены, и наоборот. Похоже, участь рогоносца Павел сносил покорно. Держал себя в руках, смирился даже тогда, когда в прихожую заявилась брехливая библиотекарша Клавка и открыто обвинила Елизавету в сожительстве с Борисом Заманаем, вопила о том, что не позволит разбить собственную семью, угрожала жуткими карами. Единственное, что всерьез страшило Павла, то, как бы стерва Клавка не подожгла дом, куда с детьми тогда податься...
Но вот и свершилось обещанное возмездие!
Как заведено, киномеханик Шубин встал рано поутру, приготовил малышам манную кашу, а пасынку, сварил два яйца и уложил остывать на тряпочке. Пока жена пока сладко посапывала у себя в спальне (он не будил ее спозаранку, пусть себе отдыхает…), Павел прибрал на кухне, разложил по местам разбросанные по дому вещички детей и, поглядев на обретенный порядок, трижды перекрестив жилое помещение, вышел в застекленную веранду.
Первое, что устрашающе поразило мужчину, так это несусветная вонь, сочившаяся из щелей и зазоров пристройки. Но стоило отворить входную дверь – Павел остолбенел. Картины настолько мерзкой нельзя представить даже в страшно сне – повсюду было методично изгажено. Мужчина поначалу растерянно опешил, не зная, что предпринять. Голова пошла кругом, но пришлось взять себя в руки, и первым делом, схватив совок для мусора, он взялся счищать налипшее к половицам дерьмо, высвобождая проход по ступеням. Потребовалось взять ведро с водой, пришлось разуться на крыльце, чтобы не запачкать пол веранды. На цыпочках мужик проследовал на кухню, но тут в дверном проеме появилась заспанная жена, ошарашив бедолагу глупым вопроса «Ты чего, мужинек, обосрался, до сортира не добег!..» Ему хотелось возразить, но голос отказал, и Павел в сердцах удрученно взмахнул рукой. Елизавета проследовала в терраску и, наконец, узрела скверну рухнувшего на них безобразия. Нет, женщина не запаниковала, а наоборот, разразилась потоком площадного мата, призывая на голову паскудницы Клавки сонм адовых сил. Разумеется, Елизавета нисколько не сомневалась, чьих это рук дело, и загодя уже внутренне приготовилась ко всяким пакостям, хотя и не ожидала такой мерзости. Исчерпав запас обсценной лексики, она сразу же определила объем и последовательность работы по наведению марафета.
Лиза женщина сметливая, да и проводнице не привыкать убираться в вагонном гальюне. Вдвоем в четыре руки супруги в течение часа навели образцовый порядок на крыльце и возле дома. Одно не годилось, проклятый фекальный запах не желал удаляться, сколько не лили воды и дезраствора на обгаженные поверхности.
Хлопанье дверей и несуразная беготня родителей разбудили детей, первым пожаловал старший Сережка. Ничего не понимая, малый забросал мать и отчима глупыми вопросами, так и не получив внятного ответа, парень послушно взялся таскать ведрами воду из колонки, благо та размещалась в двух шагах по проулку.
Сама же Елизавета, не добившись удаления стойкого запаха, пошла к сестре, однажды та похвалилась, что сперла на складе в вагонном депо упаковку импортного шампуня-освежителя, используемого в вагонах-люксах для богатеев и номенклатурных пассажиров.
Как не таились Шубины, пытаясь скрыть нечаянный позор, затяжная утренняя суета семейства не осталась без внимания дотошных соседок. Те пройдохи мигом сообразили, что произошло и в чем первопричина возникшего непотребства, да тут ничего не попишешь – амбре стояло несусветное. К тому же, окрестные бабы деревенского пошиба и с детства знали, что за расправу чинят разлучницам обиженные женки. Да и не стоит быть семи пядей во лбу, чтобы сложить дважды два. Одним словом, вместо сокровенной тайны вышел секрет полишинеля.
Не придумав ничего умней, Шубины решили затаиться… Определенно, то произошло по взаимному согласию жены и мужа, и уж не важно, кто выступил с такой инициативой. Расчет оказался верным, страсти-мордасти потихоньку заглохли, прилюдно пальцем в них никто не тыкал, вроде как жизнь семьи вошла в размеренное русло.

И вот в одно пасмурное утро, когда то и гляди начнет сеять косой дождик, ребятишки, страшась непогоды, укрылись под дощатым навесом пустующей строительной площадки. Рачительный застройщик установил под кровлей грубо сбитый стол с перекрещенными ножками и скамейки – необрезные доски на пеньках. Зашибенное место для утренних посиделок, такое еще поискать... А уж для игры в картишки – одна мечта! По обыкновению, азартно резались в примитивного «дурака». Замызганную карточную колоду постоянно имел при себе плотно сбитый паренек по кличке Лежайка (родом из одноименного села). Карты сдали на четверых, играли в парного дурака – Антон Дякин с Калугой (фамилия Калугин) против Лежайки и Николая ровесника Дякина. Козырь меньшего достоинства оказался у Калуги, крепышу и ходить первому. Но тут мальчишки, не взятые в игру, слаженно воскликнули: «Рыжий идет!»
Вот это новость! Карты побоку, затаив дыхание, пацанва уставилась на подходящего Сергея Шубина.
Увидав обращенные к нему любопытные взоры ребятни, Шуба замедлил ход, огляделся по сторонам. Порыв чисто инстинктивный, так виновный ищет пути к бегству, но тут другой случай – боязнь не побоев, а язвительного зубоскальства приятелей. Видимо, мальчишка переживал, как теперь встретят ребята, станут ли хохмить, а то и хлеще – подвергнут остракизму. Определенно, двоюродный братец Леха уже известил парня о чрезмерном интересе пацанов к делам поруганной семьи и в особенности насмешника Антона, который готов каждого горемыку втоптать в грязь. Но вот поборов нерешительность парень шагнул под навес.
– Здорово, мужики! – тихо произнес Сергей и первому протянул руку Антону – главному.
Рот пересох от волнения, звуки глухого голоса еле выдавились из гортани. Рукопожатие – своеобразный маркер, как себя поведет Дякин, такую позицию займут и остальные ребята.
– Привет, Рыжий, – ничуть не выделываясь, невозмутимо ответствовал семиклассник и крепко пожал протянутую ладонь. Здорование произошло мгновенно, так что вожак не успел уловить предательской дрожи в кисти Сергея.
Увидав спокойную реакцию уличного заводилы, не имея личных претензий к товарищу, остальные ребята без понуждений охотно протянули для приветствия раскрытые ладошки. Только Коля-Николай, второй по старшинству, дабы подчеркнуть собственное значение в компании, не преминул колко заметить:
– Шуба, чего, как пришибленный! Заждались давно…
«Ну все, началось?..» – с нарастающей тревогой подумал Сергей, но затаенный страх не подтвердился.
Как ни странно, выручил Антон. Парень, предвосхищая конфуз мальчишки, намеренно или по наитию перевел темы разговоров компании в другую плоскость.
– Пацаны, кто завтра поедет смотреть «Операцию Ы», третий день в «Победе» идет. Киря сказал классный фильм.
Ну уж если сам Кирьян так считает, то братва тотчас загалдела: «Я-я-я!»
– О чем хоть фильм-то? Если о войне – тоже поеду, – вставил слово вечно недовольный Николай, потому и прилепилась к нему прозвище Коля-бубу. А еще обидней звучала детская дразнилка: «Коля-бубу на**ал в трубу..»
– Какая там война! Кинокомедия – со смеху помрешь… Хлеще чем «Бес Барбос…» и «Самогонщики», опять Трус, Балбес и Бывалый – сечешь...
Этот аргумент Антона Дякина подействовал безотлагательно, вызвав у без исключения парней бурю восторга.
– А помните, пацаны, ихние куплеты... – юморной Калугин, сотворив идиотскую рожицу, дурачась, пропел фальцетом, перевирая слова песенки: «Ой, ребята… как я ра-а-ад лечь под этот самогонный аппара-а-ат, чтоб лилося круглый год, – и тут же Леха с Лежайкой подтянули писклявыми дискантами под Вицина, – прямо в рот, только в рот!..»
И мальчишки, перебивая друг дружку, принялись каждый на собственный лад изображать героев короткометражек Гайдая. В этом галдеже приход Рыжего в компанию отошел на второй план. Развеселым пацанам стало не до него, каждый хотел щегольнуть умением перевоплотиться в полного идиота. Признаться, фиглярство удалось детворе сполна.
Наозорничав вдосталь, младшие ребята со скуки стали рассказывать избитые анекдоты, а старшие продолжили карточную игру.Только теперь место Лежайки по предложению Антона занял Шуба-Рыжий. Пора понять, что Дякин так запросто ничего не делал, определенно, главарь замыслил хитрую интригу. Иезуитский ум парня способен на отъявленные каверзы, ребята постарше понимали, что с ушлым семиклассником держи ухо востро. Но открыто противиться вожаку не смели, боялись крепких кулаков, объединить усилия не отваживались по той же причине.
Отстраненный паренек остался не в обиде, возрастной ранжир в компании по обыкновению соблюдался. Ну а то, что имел замызганную сальную колоду, не играло никакой роли, этот факт только поднимал статус владельца, да и то в карточной игре. В остальном приятелей компания оценивала по личным достоинствам, которыми Лежайка увы не блистал, малоросл и не слишком сообразителен. Мальчишка подсел к сверстникам, где трепался Леохим – любитель травить сальные анекдоты. Любимыми же считались байки о Чапаеве, Петьке и Анке-пулеметчице, где Василий Иванович постоянно оставался с носом.
Между тем, в компании картежников не заладилось, постоянно возникала словесная перепалка. Коля-бубу и Шуба, игравшие в паре, так и не сумели выстроить партнерские отношения. Это происходило оттого, что Сергей чувствовал себя скованно, опасался не столько подвоха друзей, сколько Дякина. Ну а Николай тому невольно содействовал, придирался к напарнику по мелочам, уж какая тут слаженность – одно недоразумение. После третьего проигрыша игра окончательно развалилась, чему Рыжий стал несказанно рад. Лучше в игре не нервировать напарника, к тому же тот за словом в карман не лезет... Ведь что не говори, а недавний позорный случай весел над мальчишкой, как Дамоклов меч.
Сколько продлится эта неопределенность? Сергей, разумеется, понимал, что скандальное событие затрагивает не только мать, но и каждого в семье, и расхлебывать последствия придется без послаблений на юный возраст. Парню и так не повезло в жизни, ведь родился с вечным клеймом – Рыжий. Потому и учился на двойки, по принципу – туда «рыжему» и дорога... Вот и приходилось в общении со сверстниками быть осмотрительным, не давать приятелям лишнего повода заклевать себя из-за постылой внешности. Оттого и обходил девочек стороной – кому понравится парень с пестрой рожей... Итак, одни невзгоды не него, бедного, не как у остальных людей… Прошлый год руку сломал ни Калуга, ни Лежайка… – а рыжий. Играя в мяч, разбили чужое стекло, а жаловаться пришли к Шубиным, запомнили только рыжего… Итак везде, пацаны набедокурят – да, там рыжий бегал…Где бы что ни произошло – ищите Сережку, загодя считают заводилой хулиганских выходок, вот такая на «Рыжем» черная метка!
У ребят матери как матери, пусть даже невзрачные и толстые до безобразия, не беда. Только у него одного мать – гулящая(!), любовница чужого мужика… А уж что там с Заманаем вытворяют!.. Если подумать, то и представить страшно – и это мама, родней нет человека!.. Удар наотмашь, в сердце! Как с этим жить, как пацанам глядеть в глаза!.. Какой угодно может без зазрения совести сказать: «Вот… поганое отродье, пошел к ***ной матери!..» А что остается, ведь не драться насмерть с каждым обидчиком, да и не сладить со многими… придется только утереться и забиться в собственную скорлупу. Сразили наповал!..
Вот с такими горькими мыслями прожил Серега Шубин всю неделю, не выходя из дому. Благо хоть родители лишний раз не гнали за порог: в магазин там или еще куда…Сами старались не попадаться людям на глаза, сами боялись посрамления. Но, как говорится, время лечит… Страх, быть опозоренным прилюдно, потихоньку стал уходить, на смену пришла осторожность и осмотрительность. Пришлось просчитывать собственное поведение, соизмерять с возможными действиями окружающих, предугадывать намерения людей. Настало время объявиться товарищам. Сергей внутренне подготовился к вероятным сценариям, даже самым плачевным. И Шуба пошел… Нельзя же прожить жизнь бирюком.
До вечера Сергей промаялся, ожидая нелицеприятных вопросов. Но, на удивление, никто на это не сподобился. Нельзя сказать, что приятелям свойственна тактичность… Деликатность в среде уличных пацанов считалась слабостью, присущей сопливым девчонкам, нежели добродетелью, свойственной сильным личностям. Но измотанный недобрыми предчувствием мальчишка знал, что друзья непременно спросят.. Спросят не сегодня, так завтра или в следующие дни, как пить дать, полюбопытствуют, как там да что… Уж лучше бы скорее…
День медленно катился к завершению… Хлесткие порывы ветра согнали дождевые тучки прочь с небосклона. Окрестности озарила яркое летнее солнце. Природа заиграла сочными летними красками, мир оживился и стал притягательным. Захотелось бегать, кружить, веселиться. Серега поддался возникшему общему настроению и припустил вдогонку за приятелями, решившими искупаться в уже ставшей прохладной речке.
Выкупавшись в ледяной воде, дрожа зубами от озноба, чтобы обогреться, ребятишки развели костер. Благо по берегу нанесло много костлявого сушняка, который, едва почуяв языки пламени, стремительно разгорелся. Огонь зашумел, загудел на ветру, и глупые пацаны, не страшась обжечься, взялись прыгать через бушующее полымя. Скакал и Сергей… Не раз колючий жар на мгновение обжигал икры ног, в горле першило гарью, щеки пылали от пекла. Но это было мальчишке только в радость… И Сергей ощущал всеми фибрами души, что поселившийся внутри страх уходит, исчезает, выпаривается, словно вода в подвешенном на огне котелке.
С речки друзья возвращались берегом болотистого лога, заросшего камышом и рогозом, пугая криком прикорнувших в плавнях маленьких птичек. Случалось, размашисто хлопая крыльями, взметывалась в небо потревоженная пестрая утка. Но никому не приходило в голову поискать гнездовья птицы с яйцами или утятками, преобладал здравый рассудок – в топях можно запросто увязнуть и отдать Богу душу. Зато пацаны нарвали плюшевых чижиков и, потратив последние спички, подпалили их ватные верхушки. И, раздувая щеки, стали разжигать коричневую щетинку, едко дымившую, как заправская овчина. Вот так и шли гуртом по улице, держа дымящие чижики, словно свечи на крестном ходу.
Серега пришел домой радостный, душа утихомирилась, с сердца отлегло… В голове светло и чисто, будто и не было этой злосчастной недели, не было ничего гадкого. Вернулся с работы отчим, тоже повеселевший, нежно взялся тормошить Полюшку и Павлика-карапуза, приветливо подмигнул пасынку, поинтересовался, как дела. Серега не стал прибедняться – нормально, лучше некуда. Да и мать, взявшая отгула и переделавшая по дому годами запущенные дела, вольготно расправила спину, стала другой, домашней и теплой.

А вечером, когда закатное солнце озарило багровым цветом нависшие над горизонтом облака, Серега, уже не считая зазорным, изложил подробно приятелям в особенности волнительный эпизод из пережитой семейной драмы.
Ребята, как часто случалось по теплым вечерам, сидели на бревнах вблизи затянувшейся стройки. Любимое место посиделок… если устроиться за бруствером стволов, невидимыми со стороны проезжей части дороги. Само собой зашел разговор об отношениях с родителями. Тон задал Калуга, хвалясь тем, что отец-пожарный получил прибавку к жалованью и на радостях пообещал купить сыну давно обещанный велосипед. Коля-бубу, из-за вредного характера подверг сомнению обещание «разбогатевшего» пожарника.
– Батя Калуге третий год велик покупает и ни с места… Так, на словах, по пьяни раздобрился. Давай на спор, не будет никакого велосипеда!
Ну и гад же этот Николай, умеет испортить душевное настроение!.. Ребята сцепились в гневной перепалке. Калугин, злобно задыхаясь, шамкая губами, насилу выговорил:
– А у тебя пахан – жмот! Подумаешь, там помощник на тепловозе... Копейки не даст на мороженное. Ходишь по посадкам бутылки собираешь, а потом сдаешь тархану. Тоже, деляга выискался!..
Мальчишки, наверное бы, подрались, но Антон Дякин грозно осадил спорщиков. Парень отличался способность утихомирить некстати разошедшихся приятелей, готовых изничтожить друг дружку.
– Хватит базлаить, чего попусту языками чешите! Мало ли кто кому обещал... Ну и не купит, и что с того.
– А вот наш папаня, – влез в разговор Лежайка, – нипочем не врет. Даже когда выпьет, только правду говорит. И слово твердо держит! – победно заключил малец.
– Да ладно уж, не пи***боль, не врет, не врет… А толку – ноль... – прогундел остывший Николай.
Но Колю-бубу уже перебил тихий мальчонка по прозвищу Лобейка, летом постоянно ходивший в тюбетейке:
– Взрослым, пацаны, верить нельзя! Старшие детей за людей не считают, без конца обманывают, врут чуть ли не каждый шаг.
– Дело, говоришь, Лобейка, – Дякин поощряюще похлопал паренька по плечу. – Но скажу одно – верить нельзя никому, каждый человек себе на уме… Правильно говорю, Рыжий!..
Сережка встрепенулся, малый остро почувствовал, что началось… Вот и пришло неотвратимое воздаяние за материнский грех…
А «тертый жизнью» Антон жестко продолжал:
– Вот дядя Паша, знаю, отчимом некоторым доводится – небось верил маманьке, доверял, ну а как?.. А тетка Лиза от мужа гуляла… Ну что скажешь на это? Правильно говорю!..
Сережка собрался с духом и, не взирая на то, что подумают приятели, резко возразил зловредному семикласснику:
– А причем здесь отчим? Шубин нормальный человек… и добрый, – мальчишка стал рассуждать как взрослый… и откуда только находил умные книжные слова. – Пацаны, здесь спор зашел о вере родителям. Стоит ли верить, можно ли доверять близким... Как думаю, мать и отец не желают дурного детям, а и если лгут, то не со зла. Попросту хотят избежать неприятностей и несправедливости, обнадеживают ребятишек… Уж лучше надеяться на доброе и светлое, чем стать таким, кому божий свет не мил.
Но парню не дали договорить, первым перебил скептик Николай.
– Ишь, умник выискался... Шуба, чего антимонию (слово антиномия) тут развел, чего впариваешь?
Но следом по-хозяйски вмешался Антон Дякин:
– Какой спор, о чем говоришь, Рыжий! Ребята обыкновенно трепались… А вот тебя спросил конкретно, чтобы пояснил насчет собственных родителей. Вот где натуральное вранье, а не детские обманки. Так что не юли, отвечай Серега!
Воцарилась мертвая тишина. Мальчишки с замирание сердца наблюдали за развитием картины публичной порки, иначе и не назвать – всамделишное аутодафе. Да уж, Антон истинный инквизитор. И чего малый доколупался до бедного паренька, зачем хочет прилюдно унизить близкого товарища?
– Шуба не обижайся, – Дякин понимал остроту ситуации, – тебе, парень, по чесноку сочувствуют… – И, обращаясь к зрителям, отрывисто спросил, – пра… говорю, пацаны?
Тем ничего не оставалось, как поддержать главаря, а тот уже уверенно продолжил:
– Народ хочет понять, как жить с вероломным человеком, а точнее сказать – с предателем... Как терпеть измену?
Мальчишки с удивлением смотрели на Антона, никто до сего момента не предполагал в парне столь острый ум и бойцовскую хватку. Это признанный вожак!
Мальчишки ждали ответа. Время превратилось в натянутую струну.
Что еще оставалось несчастному Рыжику... Кажется, спасительный вариант – пролить горючую слезу... Но не сопливая же малец девчонка! Прилюдные слезы покроют его еще большим позором, прослыть плаксой – навечно записать себя в полную дешевку. Тут спасти может только правда.
– Отца (назвал отчима отцом) случившееся горе совсем убило. Не знаю… подозревал ли батя мать раньше в измене или нет... Он ни разу не ругал ее, не оскорблял, ни в чем не винил. Хотя мать отчима постоянно пилила, денег той было мало. А он честно работал в сельском клубе: пахал и за киномеханика, и за кассира, и за художника, и за дворника, да и за говночиста. Шубин рубля отродясь не пропил, даже курить бросил – экономил на себе… А я от него злого слова не слыхал, не то чтобы какой подзатыльник получить, а стоило ведь – хреново учусь, одни двойки и прогулы…
Ребята молчали, слушая печальную исповедь товарища. Дети еще, а понимали, что с каждым может приключиться беда, и грех порицать чужое горе.

– Я тот проклятый день нипочем не забуду! Если бы не тетка Зина, то и не знаю, чем бы закончилось... Зинуха удержала мать… та ведь порывалась бежать на путя, броситься под поезд. Сердце мне надорвала… Визжала как резанная, то прощенья просит, то проклинает нас, загубили ее жизнь, а больше всего отец. Потом на колени перед ним вставала, умоляла помиловать, сжалиться над горемыкой. Спасибо тетке, кое как успокоила мать, да мы чуток расслабились...
– А дядя Паша? - кратко спросил Антон.
– Отчим в тот день, – расстроенный, непрерывно твердил: «Что делать, что делать теперь… как дальше жить?!» Я спросил как равный равного: «Ты разведешься с матерью? Уйдешь из дома?» Он со слезами ответил: «Ума не приложу, сынок, как поступить? Не позора страшусь, не людского суда, а за вас, ребятишки, очень боюсь. Что с вами станется-то, как будете без меня?..»
Мы плакали: и мать, и Полюшка, и даже ничего не понимавший Павлик. Да и я жалел отца, Павел ведь ни в чем не виноват, а так казнит себя, так казнит…
Сергей, пока рассказывал, взмок от нагрянувших воспоминаний. Прокашлявшись, сняв нервное напряжение, продолжил уже спокойно:
– А вечером произошел семейный совет, пришла тетка Зина, и Лешкин отец тоже явился, выпивши, – кивнул в Лехину сторону.
Пацаны обратили внимание на затаившегося Алексея. Глаза парнишки виновато забегали, определенно, Леохим тогда в тот день не досказал многого, утаил правду.
Сережка же, тяжко вздохнув, горестно произнес как бы самому себе. – Да чего воду в ступе толочь, опять снова-здорово твердить... Вспоминать тошно. Мать в слезы… божилась, каялась, Бориса учителя винила, как ловко тот ее обмишурил... Тетка Зина то ругала маму, то оправдывала. Дядя Гриша грозился: «Этому Заманаю свет нахер отрежу!» Тетка мужу: «Уймись, дурак, у них ребенок маленький…» Но дядька не унимался: «Тогда старуху-колдунью, матрю–потатчицу, без электричества оставлю…»
– Если честно, родственники молодцы! – Шуба стал говорить чужими словами, видимо, отыскивая фразы из воспоминаний о тогдашнем дне. Получалось, что близкие, насколько могли, разрядили гнетущую обстановку. Досталось по первому числу и семейству Власовых-Заманаев, вспомнили каждого поименно, чуть не до седьмого колена.
Но вот задуманное сестрой Зинаидой собрание неуклонно приблизились к кульминации. К чести тетки, женщина рассуждала разумно и справедливо. Была поставлена благая цель – не позволить распасться семье Шубиных, не дать Павлу права на развод. Да и сам Павел толком не знал, чего хочет. По складу характера киномеханик противник решительных действий, но мужская гордость и ущемленное самолюбие требовали, выражаясь по-военному, сатисфакции за нанесенный моральный урон. С другой стороны – как взять и бросить семью, в которой жил последние десять лет, худо-бедно налаженный быт, выстроенный собственноручно дом – не мыслимая затея... Ну а главное, лишиться детей – самого дорогого, что было у мужчины. Без них терялся смысл существования, кончалась жизнь.
Но ложная гордость не допускала покорно смириться с разумными доводами свояка и золовки, а стенания супруги только еще больше раздражали, подрывали веру в женину искренность. Только испуганно открытые глаза молчащих ребятишек, рыжего Сережки и восьмилетней Полиньки, заставляли в ужасе сжиматься сердце Павла. Да еще крошка Павлик... Малыш непонимающе сновал между взрослыми, норовя взобраться на колени то к тетке, то к отцу. «Ах, Павлик, Павлик – какая сыну уготована судьба?!» – и эта мысль вконец добивала несчастного отца семейства.
И Павел принял Соломоново решение. Собравшись с духом, вытерев руками слезившиеся глаза, мужчина глухо произнес запекшимся ртом, но слова звучали отчетливо:
– Как детё скажет, так пусть и будет!..
И дети без понукания, словно ждали, что последнее слово в этом семейном совете останется за ними, всхлипывая, в один голос проговорили:
– Папочка, не уходи! Папуля, не бросай... – это Полина, маленькая девчушка, в коротеньком ситцевом платьице, прощебетав нежным голоском, протянула к отцу дрожащие руки.
– Отец останься, извини маму, мы тебя любим, худо будет без тебя, – это Сережка, собрав волю в кулак, попросил отчима.
А крохотный Павлик, наконец, взгромоздился на колени отца и, привстав на еще кривоватых ножках, обнял того за шею и поцеловал в небритую щеку.
Павел уже не мог себя сдерживать, мужчина удушливо зарыдал и сквозь горловые спазмы еле выговорил:
– Я остаюсь! Остаюсь, детки мои родные…
Трудно понять, как неискушенному в жизни подростку удалось передать трагизм и накал страстей той семейной сцены, не смалодушничать, побороть сковавший сердце страх…
И уличные мальчишки прониклись рассказанной товарищем взрослой повестью, может, впервые задумались, как сложен мир, в котором каждому предстоит так долго жить.

«Дядя Паша, катит времени арба и назад ее уже не воротить.
Вот такая человечия судьба – просто радость окружающим дарить.
Он в заводе план не гнал, что было сил, золотишко по тайге не ковырял.
А он не сеял, не пахал и не косил, он космических высот не покорял.
Он по жизни два костюма износил…» **

Примечание:
* Песня «Рыжик». Музыка: Б. Климчук. Слова: А. Эппель.
Видео песни в исполнении Т. Миансаровой vk.com›video-1246843_456240687
** Песня «Дядя Паша». Музыка: Ф. Соловьев. Слова: Ф. Соловьев.
Видео песни в исполнении М. Шуфутинского vk.com›video-18907601_456239248