Отец писателя

Одновременно со звонком на урок в кабинет вошла учительница русского языка и литературы. Ученики седьмых классов, «А» и «Б», в знак приветствия встали, гремя стульями.
— Дети, сейчас к нам на классный час придёт гость! — объявила учительница. — Его фамилия вам хорошо знакома по урокам литературы…
— Какой-то писатель, что ли? — перебил учителя Витя Яхонтов, сидящий за последней партой.
— Нет, Витя, он не писатель… Не перебивай меня! И во время мероприятия постарайтесь, пожалуйста, не перебивать гостя. В конце беседы он обязательно ответит на все ваши вопросы. Договорились?
— Да! — хором ответили дети.
— Надеюсь на ваше понимание. Итак, наш гость — человек преклонного возраста. Так что, прошу вас, ведите себя культурно. А какое отношение он имеет к литературе, вы скоро поймёте. Скажу только, что проживает он в нашем крае, и никогда никому не давал интервью и в мероприятиях, подобных сегодняшнему, не участвовал. Просто чудо, что он согласился прийти к нам в школу, прийти к вам, чтобы поделиться…
— Конфетами! — снова выкрикнул Витя, рассмешив учеников.
— Виктор, прекрати умничать!.. Послушайте меня. Уникальность этого человека в том, что он — отец знаменитого писателя, рассказы которого вы изучали на уроках литературы в пятом и шестом классах. Один из романов будете изучать в одиннадцатом классе.
— Назовите фамилию? — попросила Ася, отличница, наизусть знающая имена всех поэтов и писателей школьной программы по литературе.
— Наберитесь терпения, и вы узнаете, кто этот писатель…
Отворилась дверь кабинета, и в класс вошёл дедушка, опираясь на деревянную трость. Вслед за ним — директор школы, завуч и библиотекарь. Дети мгновенно поднялись со стульев, вытянулись по стойке «смирно» и в унисон, намеренно громко, поприветствовали вошедших: — Здра-авству-уйте! — и вернулись на свои места.
— Ребята, — обратился к детям директор школы, — перед вами Василий Васильевич — отец знаменитого писателя Арсения Васильевича Закрепина, известного вам по урокам литературы.
По классу прокатилось протяжное «у-у-у».
— Да-да, так и есть. Нам выпала честь — и редкая возможность — пообщаться с ним, узнать из первых, как говорится, уст, каким Арсений Закрепин был в детстве, что любил, что ценил, а главное, что сподвигло его выбрать нелёгкий творческий путь. Прошу вас! — обратился директор к гостю, указывая на стул за учительским столом.
Но гость не спешил присаживаться. Он снял тёмно-коричневую фетровую шляпу, старую и мятую, обнажив редкий пучок седых волос на макушке, который пригладил ладонью, и посмотрел на учеников, улыбнулся; затем прошёлся взглядом по стенам кабинета, вздохнул — видимо, вспоминая свои школьные годы, — и вдруг выпрямился, молодцевато расправил осанку, приподнял подбородок, слегка запрокинув голову назад, а потом плавно наклонился туловищем вперёд, почтительным поклоном выражая своё уважение к детям, после чего сел за учительский стол. Старомодное приветствие приятно удивило современную молодёжь, а некоторых детей даже смутило, но, непременно, все ученики были преисполнены чувством благодарности к пожилому человеку.
Он был одним из тех миллионов сельских стариков, которых можно встретить в любом российском регионе и по их внешнему виду определить, кем они работали всю жизнь и в какой местности проживали. Они — олицетворение русского мужика-крестьянина, на плечах которого страна и держится, и славится. Это люди того поколения, которые в Великую Отечественную прошагали пол-Европы, уничтожили нацизм и вернулись с Победой домой, и до самой смерти пресчастливо прожили в старых, построенных ещё их отцами да дедами, хатах, ни разу не жалуясь на жизнь и не требуя за свой вклад в Победу у государства ничего, кроме разве что бесплатной путёвки в санаторий, свободного места в салоне общественного транспорта да возможности вне очереди войти в кабинет участкового терапевта в поликлинике или оплатить покупку на кассе в универсаме. Самым ценным — помимо семьи и жизни — для них являются военные награды. Именно такого мужика представляешь в уме, вспоминая пословицу «По усам текло, а в рот не попало»; это про них в чёрном юморе: «Настоящий мужик идёт к врачу тогда, когда пуля в спине начинает мешать спать». При всей своей внешней недотёпанности и неотёсанности — разумеется, обманчивой, — такие мужики выносливы, умны, мудры и смекалисты и обладают грамотностью, профессиональным умением и мастерством. И большинство из них воплощают в себе верх добродетели: они не проявляют её, а ею проникнуты.
Лицо Василия Васильевича, смуглое и обветренное, покрывала густая сеть глубоких морщин — следствие нелёгкой работы на открытом воздухе; кожа на руках имела коричневый оттенок, отчего ладони казались немытыми; кривоватые пальцы — в порезах, мозолях и ссадинах; под неухоженными ногтями, грубо подстриженными, чернели тонкие полоски грязи, а на некоторых белели пятнышки — следы неоднократных ударов молотком или каким другим тяжёлым предметом по пальцам. Но неопрятность и — больше кажущаяся — грязность старика отвращения к нему не вызывали, — он ведь не банковский работник, а сельский труженик, руки которого, пропитанные пылью и грязью и обожжённые солнцем, не расставались с землёй и техникой в течение всего, можно сказать, светового дня на протяжении всей его жизни, без выходных и праздничных дней. Если ты сельский житель, ты не обращаешь внимания на испачканную одежду соседа, тем более, пожилого. Наоборот, воспринимаешь, как данность и проявляешь чувство уважения по отношению к человеку земли и труда, и готов из его рук, не кривясь от брезгливости, принять и хлеб, и щепотку соли, и утолить жажду. Наверняка, каждый второй человек помнит те добрые прикосновения к себе твёрдых, шероховатых, но в то же время таких нежных и тёплых бабушкиных и дедушкиных ладоней в детстве, перед лаской всего лишь отёртых от пыли или муки о передник или брюки.
— Может, будет интереснее, если вы будете задавать вопросы, а я отвечать? Как считаете? — предложил Василий Васильевич.
Класс молчал.
— Ну же, ребята, не стесняйтесь, задавайте вопросы, — пыталась расшевелить детей завуч.
Первой осмелилась задать вопрос Ася:
— А когда вы в первый раз узнали, что ваш… ну… что Арсений Закрепин пишет рассказы?
— А в каком классе он учился, когда первый раз написал рассказ? — следом спросил Данила.
— Ребята, давайте по очереди! — попросила учительница. — Сначала Асин вопрос. Итак, когда вы узнали о творческих способностях маленького Арсения, Василий Васильевич?
Старик опустил глаза и посмотрел на свои ладони — он заметно волновался: тяжело дышал, без конца облизывал пересохшие губы, часто моргал. Потом поднял голову, осмотрел лица ребят и остановил свой взгляд на противоположной стене кабинета на одном из портретов писателей — задумался.
— В первый раз?.. — повторил вопрос гость и мысленно погрузился в прошлое.
Да, он помнил тот первый раз, очень хорошо помнил. Особенно свою реакцию помнил. Арсению тогда было двадцать два года. Прошёл год, как он вернулся из армии. Однажды вечером сын подошёл к нему и, по-детски стесняясь, протянул мятую, толстую тетрадь с потёртой обложкой.
— Что там? — сухо спросил отец и, как всегда, когда к нему неожиданно обращались с каким-то вопросом, нахмурил брови, изображая серьёзное лицо.
— Да так... кое-что тут сочинил. На, вот — прочитай, — смущаясь, ответил Арсений. — Три рассказа.
— Чё? — переспросил отец и нехотя взял протянутую тетрадь. — Чего там ещё насочинял? Делать больше нечего?
— Да ладно тебе, па. — От волнения у парня зарумянились щёки. — Хочу узнать твоё мнение.
Отец что-то буркнул себе под нос и ушёл в спальню, небрежно скрутив тетрадь в трубочку, точно старый журнал, сотню раз перечитанный, чем расстроил сына.
Василию Васильевичу, понятное дело, не всё равно было до талантов сына, но — если бы это касалось сельхозтехники, агрономии или животноводства. А тут, наоборот, он не на шутку растревожился: не хватало ещё, чтобы сын его писарем стал! Не мужицкое это дело, писаниной заниматься. В их роду не было белоручек и талантов: ни музыкантов, ни художников, ни, тем паче, поэтов. Настоящий мужик должен землю любить, уметь работать на ней, кормилице, а не авторучкой на хлеб насущный зарабатывать. Хм, всё одно — гением не станет, не Пушкин. А семью сказками кормить — не дай боже такой жизни! Писаки, они ж эти… немного того — чокнутые. Ну какой, скажите, нормальный человек будет годами сиднем сидеть и денно и нощно складывать слова и записывать их. Это ж каким надо быть сумасшедшим, чтобы каждый день жить жизнью выдуманного героя, думать его головой — тьфу!
В ту ночь Василий Васильевич не сразу уснул. Устав ворочаться, он включил ночник, взял тетрадь и, с трудом разбирая корявый почерк сына, начал читать первый рассказ. Но его терпения хватило лишь на три первых страницы, после чего он не сразу, но крепко уснул, вполне успокоившись. Прочитанного текста ему хватило, чтобы понять — Арсений не станет Гоголем. И хотя в литературе Василий Васильевич не понимал ничего, и любви к чтению не питал, — отчего рукопись читал медленно, по слогам, забывая смысл прочитанного, — ему, однако, сочинение сына понравилось. Особенно то, как ловко и красиво у него получалось складывать слова в предложения. Посему вывод он сделал такой: у него самого так сочинить не получилось бы никогда, даже под дулом автомата, а что касается Арсения, то у парня, как надеялся Василий Васильевич, сочинительство — временное увлечение.
Дабы не пробудить у отпрыска желание сочинять книжки в дальнейшем — и жить, прозябая в нищете, — плюс, опасаясь позора перед роднёй и сельчанами за поэтические наклонности сына, Василий Васильевич проснулся спозаранку и вернул Арсению тетрадь, когда тот ещё спал, но уже недовольно пробуждался, потревоженный шумом.
— Написано складно. Но в жизни такого не бывает, — вынес вердикт отец. — О земле надо думать, о семье, а не плавать в облаках. Фантазии богатства не принесут, — и вышел из комнаты.
Больше Арсений своих сочинений ему не показывал и никогда, до самой своей смерти, о писательстве — как и о книгах, вообще — не заикался. Но Василий Васильевич первое время был начеку: наблюдал за сыном. И нервничал, когда тот вечерами оставался дома, запершись в своей комнате, — поди, угадай, чем он там занимается: то ли читает, как говорит, оправдывая своё нежелание прогуляться с друзьями или с девкой какой, то ли — тьфу-тьфу! — тайком сочиняет поэмы.
Со временем Василий Васильевич успокоился и про тетрадь с рассказами забыл: причин для переживаний уже не было: Арсений вырос, после школы окончил техникум, отслужил в армии, поработал пару лет механизатором, а потом уехал в город и поступил на службу в пожарную часть. Только одно расстраивало родителя — сын оставался холостяком.
С портрета Пушкина Василий Васильевич перевёл взгляд на учеников, и ответил на вопрос Аси:
— В первый раз… Да, да, помню такой день. Но поначалу он не рассказы писал, а короткие смешные истории… что-то типа анекдотов. Записывал их в тетрадь и во время урока пускал ту тетрадь по классу. Ученики читали, смеялись, а это мешало учителям вести уроки. Кстати, из-за этого меня в школу вызывали.
Класс оживился — дети заулыбались.
— Вы наказали его? — спросил Яхонтов.
— О, да, сделал нагоняй, — хитро подмигнул гость, опуская подробности.
На самом деле всё было куда серьёзнее. Его вызвали в школу официально, поставив в известность начальство и самого председателя колхоза. В назначенный день и час он явился в школу на консилиум, на который был приглашён и сотрудник из парткома колхоза. Отец стоял перед ними, сначала ничего не понимая, как провинившийся ученик. Ох, крепко же его тогда отчитали за сочинения сына! По мнению учителей, — особенно члена партии, — Арсений придумывал пропагандистские анекдоты и короткие рассказы — что-то типа фельетонов, — в которых высмеивал учителей и советских граждан. В общем, сынок опозорил его честное имя на весь колхоз. По возвращению домой пришлось высказать пацану пару ласковых. Но, по правде говоря, он не сильно злился на Арсения, так как никакой такой антисоветчины в его сочинениях не находил. Подобные, а порой и похлеще Арсениных, анекдоты свободно печатали в журнале «Крокодил». Ну, а кто в то время не травил запрещённые анекдоты? В общем, итог был таков: в тот год его лишили квартальной премии и тринадцатой зарплаты.
— Помню, любил он книжки читать. И сочинения по литературе выполнял на «отлично», — продолжал Василий Васильевич. — А когда пришёл из армии, то написал тайком несколько рассказов и дал мне однажды их прочитать. Но я, в отличие от него — как и вас, — он обвёл взглядом детей, — не такой грамотный, и мало что в поэзии понимал. Ну, порадовался, конечно, за парня — как уж тут не порадоваться, — и всё. Сам-то, признаюсь, не видел в нём таланта, думал — парень дурью мается.
Дети оживились — посыпались вопросы.
— А вы его заставляли учиться писать сочинение?
— Как вы его учили писать рассказы?
— Вы каждый день заставляли его читать?
— А репетитора нанимали?
— А что он любил читать?
— А во что он играл?
— Ему нравились ужастики?
— Не стану ничего приукрашивать, ребята. В том, что Арсений стал писателем, моей заслуги тут нет абсолютно никакой. Таким он стал самостоятельно. Это раньше, наверное, родители классиков, — Василий Васильевич кивком головы указал на портреты писателей на стене, — нанимали учителей, воспитывали культуре, учили грамоте, специально прививали любовь к чтению. Знать, у таких родителей и дети получались умные и знаменитые. А мы не приучали Арсеньку к литературе. Скажу даже больше — и мыслить не мыслили, не мечтали даже, что станет писателем, да ещё каким! У нас и книжек-то в доме было всего ничего — дюжина, не боле. И то — ни я, ни жена их, кажись, не читали. А вот Арсенька — да. Нам не досуг было читанием заниматься, мы ж народ-то — крестьянский. Нас не книжки, — земля-матушка кормит. Коль ты в селе живёшь… та вы ж сами знаете… работа и домашнее хозяйство всё свободное время забирает. Да и читал я неважно… Новости по телевизору и радио слушаю. Нет, ребята, специально мы не готовили Арсения для писательского дела. Нашему, казацкому племени нужен рукастый парень… но — со светлой головой. Ни зерна мысли не было, что станет знаменитым. В кого такой — ума не приложу?
— А кем вы хотели, чтобы он стал? — спросила худенькая девочка в очках.
— Я-то? Да мы же, говорю, народ простой — крестьяне. А сельский человек, он же о чём мечтает? Да чтобы дети и внуки пошли по родительским стопам и рядом были: остались жить в родном селе. Ну, а если про профессию… видел я в нём механизатора… шофёра. На край — комбайнёром чтоб стал. А коли выше брать, то приходила и мысль, чтобы на военного выучился… Но никак не писателем. А оно вон как вышло: теперь его рассказы в школе изучают.
— Так это же отстой — комбайнёром! — возмутился Витя. — Лучше бизнесом.
— А круче — программистом, — добавил его сосед.
Старик не ответил, а только усмехнулся.
— Яхонтов! Не умничай! — приструнил говорливого парня директор школы.
— Ничего… пусть, пусть говорит своё мнение, — защитил ученика Василий Васильевич. — Вы же дети современные, не то, что мы. В наше время нравы иные были. Мобильников не было, о компьютерах не знали.
По классу протянулось протяжное «у-у-у-у».
Мальчик, сидящий в правом ряду у окна, терпеливо тянул руку. Василий Васильевич обратил на него внимание и кивнул, разрешая задать вопрос.
— А расскажите, каким он был маленьким, — стеснительно спросил мальчик.
— Да обычным был, таким, как все… как вы — тот ещё разбойник. Ну, смелым был, сильным, ничего не боялся. А вот мыслями отличался — любил философствовать, всегда рассуждал о чём-то. А ещё любопытным был — расспрашивал обо всём на свете. Мультики, жуть как любил… Что ещё?.. А, мороженное и лимонад обожал…
Василий Васильевич начал припоминать некоторые детали из прошлого. Арсений пацан был вроде как все — шибутной, но вот что-то нестандартное в нём всё ж таки проявлялось, некоторые странности в поведении имелись. Наблюдая за нравом и характером подрастающего сына, ему сложно было определить стремления своего отпрыска: что ему нравится, кем он хочет стать? Интересы, свойственные обычной детворе, у Арсения, по большей части, отсутствовали. Например, он мог дружить с оравой ребятишек и вполне ладить с ними, и в то же время умел обходиться без друзей и жить в одиночестве. Он весело и интересно проводил досуг без единого человека рядом, причём неделями, а иногда, когда друзья разъезжались на каникулах кто куда, — месяцами. Он не боялся одиночества. Это его и отличало, главным образом, от сверстников. Бог знает, как ему это удавалось, но, будучи один, он с утра до заката постоянно во что-то играл, разговаривал сам с собой и с предметами и животными, окружавшими его. Ему, тогда ещё молодому отцу, и невдомёк было, отчего сын такой; да и никто из родни также не обращал внимания на чудной его нрав, радуясь тому, что, если парень играет, и ему так нравится, то пусть веселится, — только б не грустил.
Василий Васильевич только сейчас, во время встречи с учениками, начал припоминать подробности, связанные с необычным поведением маленького Арсения, на что тогда, в силу своей молодости и неопытности, не обращал внимания. А ведь они — первые признаки литературного таланта и предпосылки к литературному творчеству — уже тогда были налицо.
Помнится, Василий Васильевич больше негодовал на жену, что та, дескать, чересчур обласкивает Арсения, захваливает его и всё разные книжные истории рассказывает, будто малому дитю сказки на ночь.
— С возрастом Арсений возмужал, и ему уже не до сочинений было. Всё лето работал на сенокосах, на прополке, помогал людям на мазках — вальковал … жуть, как лошадей любил… Да вы, небось, не понимаете, о чём это я… и не знаете, что это такое — сейчас дома по другой технологии строят. А во время уборки так вообще — от зари до зари в поле помощником комбайнёра. Затем — армия. Я и знать не знал, какая у него душа-то, оказывается, тонкая и поэтическая.
— А как же он стал писателем, если был, как все и учился на тройки? — возмутился Витя.
— Ну, знаете, не все великие люди учились на пятёрки и имели примерное поведение. Однако многие из них стали гениальными учёными, художниками… или писателями.
— А что надо делать, чтобы стать писателем? — спросил рыжий мальчик.
— Что? Известно — что: грамоте надо учиться. А если серьёзно… я считаю, что умению сочинять книги специально научить невозможно. Ну не получится это, как не крути. Уж если не дано… как вот мне, например… то не дано. Тут всё природой с детства заложено, и никакие институты из неуча не сделают Толстого. Конечно, первым делом надо любить читать книги, без них — никуда. И вот тут надо кое-что иметь… — Василий Васильевич приложил ладонь к груди, — …то, о чём хочешь людям рассказать — что-то важное рассказать, нужное, интересное… Короче, надо много работать над собой, — вот как я считаю.
— А почему он умер? — застенчиво спросила белокурая ученица.
Василий Васильевич коротко рассказал, как во время пожара в многоквартирном доме, во время спасения взрослых и детей из горящей комнаты, Арсений героически погиб под обрушившемся потолком, когда в очередной раз возвращался в горящее здание, чтобы найти оставшихся в огненном плену людей.
— А долго он писал книги?.. Ну, сколько по времени: целый день? дольше?
— Признаюсь, дети, я долгое время даже не ведал про увлечение сына и не знал, что Арсений в свободное от работы время пишет. Ведь он уехал в город, где служил в пожарной части и жил в общежитии. Видимо, после смены приходил и сочинял. Нам он об этом ничего не говорил.
— А у него есть жена, дети? — спросила Ася.
— Нет… К сожалению, он не успел жениться — погиб. Детей у него нет.
Как-то Василий Васильевич пытался ответить на вопрос: почему сын обрёк себя на одиночество? И пришёл вот к какому умозаключению: чтобы творить гениальные вещи, нужно чем-то пожертвовать. Даже любовью. Кто знает, будь у него семья, возможно, сложилась и судьба у него по-другому. Семья отбирала бы у него время и творческую свободу, и могло так статься, что таких замечательных книг он написать не сумел бы или, попросту, не успел за такой короткий промежуток времени, который отвела ему судьба.
— А когда он вам показал свою первую книгу?
— Вы обрадовались, когда узнали об этом?
Старик на мгновение погрузился в прошлое…
На третий день после похорон из города приехали два сослуживца Арсения. Ребята привезли его вещи: форму, бытовые предметы, рюкзак и кожаный чемоданчик со всякой мелочью — все пожитки холостяка. Тем же вечером, разбирая вещи, Василий Васильевич обнаружил на дне чемодана чёрный целлофановый пакет, в котором находилась увесистая стопка бумаг. Он вытащил стопку, сдвинул титульный лист и… всё понял — рукопись. Как выяснилось позже, на четырёх с лишним тысячах страницах, напечатанные на пишущей машинке, находились рассказы и романы, написанные Арсением за последние пятнадцать лет, начиная с того года, когда он вернулся из армии. На титульном листе шариковой ручкой было написано имя, отчество и фамилия сына, а внизу слово «рукопись». На дне рюкзака находилась механическая печатная машинка «Москва» в чёрном футляре.
Прошло девять дней со дня смерти сына. После поминок Василий Васильевич закрылся в комнате сына и начал читать рукопись — на этот раз неспешно, а вдумчиво, вникая в смысл написанного. В начале шли рассказы, за ними — романы. Причём первый рассказ ему был хорошо знаком — особенно его название — этот рассказ был в той тетради, которой Арсений с ним поделился. До сих пор не умея быстро читать, Василий Васильевич лишь спустя неделю сумел прочитать несколько первых рассказов — больше не осилил. Прочитанное ему понравилось. Хотя, возможно, такое впечатление могло быть вызвано горем и тем фактом, что Арсения нет в живых; а та его частичка души, его мысли, оставленные на бумаге, как бы согревали сердце, отчего тексты казались гениальными. Будь сын живой, дай он ему эту рукопись сейчас, он бы поленился читать.
О рукописной находке Василий Васильевич никому не рассказал, посчитал, что пока не время. Стопку переложил в новый полиэтиленовый пакет, перевязал его скотчем и положил в рюкзак, который отнёс в сарай и спрятал на горище, прикрыв соломой. Одежду и вещи отдал жене, а печатную машинку — как раритет — поставил на письменный стол.
— О том, что Арсений пишет серьёзные вещи, я узнал, к великому своему несчастью, только после его гибели, — ответил Василий Васильевич. — В его вещах мы наткнулись на рукопись. Через время я отвёз рукопись в издательство…
Спустя пять лет после гибели сына Василию Васильевичу пришла запоздалая мысль: а не показать ли рукопись какому-нибудь издательству? Чем чёрт не шутит — вдруг Арсений и вправду сочинил что-то толковое, и его книгу напечатают?
Загоревшись этой идеей, он начал копить деньги на поездку в Москву. Никто из домочадцев о его намерениях не знал до последнего дня, и то, истинными намерениями он так и не поделился, обещая всё рассказать по прибытии. Лишь накануне отъезда, купив железнодорожный билет в плацкартном вагоне, Василий Васильевич объявил домочадцам, что ему надо съездить в столицу по кое-каким делам. Естественно, жена и дочь пытались отговорить отца от поездки, опасаясь за его здоровье — на тот момент ему перевалило за семьдесят, и его мучил артрит; к тому же, он совершенно не знал улиц Москвы и не умел ориентироваться по картам. Но больше всего настораживало то, что не будет известно его местонахождение.
Как его только не уговаривали, как не умоляли остаться, — старик был непоколебим. Водрузив рюкзак с ценным грузом за спину, он, довольный, отправился в путь. Приехал в столицу, вышел на площадь трёх вокзалов и стал у прохожих спрашивать путь до ближайшего книжного издательства. Не сразу — москвичи народ спешащий, осторожный, недоверчивый, — но ему помогли: подсказали оптимально быстрый маршрут до одного из издательств и даже проводили до ближайшей станции метро.
В издательстве Василия Васильевича встретили не совсем так, как он себе это представлял. То ли костюм им его не понравился, то ли старомодная шляпа, а может поношенные кирзовые ботинки, купленные ещё во времена перестройки, или всему виной оказался брезентовый рюкзак — когда-то тёмно-зелёного цвета, но теперь выцветивший добела. С виду добрая, миловидная женщина средних лет, — она сидела за стойкой при входе, — на самом деле оказалась невеждой. Окинув Василия Васильевича с ног до головы оценивающим взглядом, от её первоначальной милости не осталось и следа: женщина сразу изменилась в лице, демонстративно показывая своё неудовольствие, и несколько грубовато спросила: «Что надо?» Старик ответил, что привёз рукопись сына. Тут женщин повела себя ещё страннее: повернулась к нему спиной и принялась ковыряться в ворохе бумаг на полке в шкафу, продолжая, однако, с Василием Васильевичем разговаривать: «Какие произведения?» — уточнила она. «Хорошие, — ответил он, — все хорошо написаны…» — «Поэзия или проза?». Василий Васильевич замешкался — его смутило слово «проза», он не знал, — хотя не раз его слышал — что это такое. «Ну… тут рассказы… и романы есть», — пытался угадать старик и, к счастью, попал в точку. Нетерпеливая дамочка указала — продолжая стоять спиной — на шкаф с пустыми ячейками в разделе «Проза». Василий Васильевич не понял и этот знак, переспросил: «Что?» — «Оставьте рукопись там. Ответ примерно через три месяца. У нас портфель перегружен. Если тексты заинтересуют редактора, с вами свяжутся».
Василий Васильевич пребывал в недоумении. Как оставить? Чего ждать? Какой такой портфель? Он что, зря копил деньги, напрасно ехал в такую даль? «Нет, сударыня, мне нужен сам директор… этот, как его там? — редактор. Я сам покажу ему рукопись». Наконец женщина повернулась лицом и снова указала на шкаф с ячейками, а потом, нервничая, стала перечислять какие-то инструкции, правила, и напоследок, скривив тонкие губы уголками вниз, немило попросила не отвлекать её от работы и покинуть здание редакции.
Благо, в этот момент мимо проходил мужчина в чёрном костюме и слышал разговор между ними, и взялся помочь пожилому посетителю — лично проводил Василия Васильевича в кабинет главного редактора.
Редактор не понравился Василию Васильевичу: толстый, холёный какой-то, ручки пухленькие, беленькие, чистенькие, ноготочки ровненькие, подпиленные, глазки такие маленькие, хитрые, бегающие, точно у зверька. В общем, разговор по душам между ними не завязался, и был недолгим, кратким и поверхностным. Редактор расспросил его о рукописи, о сыне — где он и как? — о том, кто ещё знает про рукопись, помимо него, кому из родственников сколько лет, и где они проживают? В конце десятиминутного разговора редактор обещал в ближайшее время ознакомиться с текстами и, если произведения окажутся, как он выразился, «толковыми», то Василия Васильевича непременно известит об этом. На том и попрощались, пожав друг другу руки.
Когда старик вернулся домой, он так никому и не признался, как обещал, — хотя у самого язык чесался рассказать, — про цель поездки, отмахнувшись очередным обещанием: «Придёт время — узнаете». Просто он боялся сглазить, а потому решил выждать время, получить ответ, удостовериться, что сочинения Арсения хоть что-то значат, и только потом открыть тайну — похвастаться перед всей роднёй напечатанной книгой.
Пролетело три месяца, за ними прошёл год, потом пять лет, семь, десять… — а от редактора ни звука.
За это время в семье Василия Васильевича произошло два горя: умерла жена, а дочь развелась с мужем и переехала жить к нему в квартиру вместе с внучкой Дашей, первоклассницей. Так, втроём, они живут и по сей день. Про рукопись Василий Васильевич уже, понятное дело, не вспоминал, свыкшись с мыслью, что романы Арсения ничего из себя не представляют и редактору они не понравились. Жизнь шла своим чередом…
— А когда вы узнали, что ваш сын знаменитый, вы обрадовались? — застенчиво спросил хрупкий мальчик, сидящий за третьей партой возле стены, вернув Василия Васильевича из прошлого.
— Когда узнал… О, да! Конечно, я сильно обрадовался. Я гордился своим сыном. Всем показывал его книги, хвастался…
Пока дочь находилась на работе, Василий Васильевич занимался внучкой: кормил её завтраком, провожал в школу, встречал и, понятное дело, контролировал выполнение домашних заданий.
Однажды в грустный осенний вечер он сидел перед телевизором и, как обычно, смотрел политическую передачу; Даша в соседней комнате учила уроки — вслух читала текст по литературе. Она училась в шестом классе и была ударницей. Как только внучка начала читать первое предложение, Василий Васильевич напряг слух и приглушил звук на телевизоре — ему послышались знакомые слова. По мере повествования ему стал припоминаться и сюжет рассказа, который читала Даша. Да-да, он отлично его знал, но — хоть убей! — не мог вспомнить, откуда, где и когда его слышал… Или читал?! Даша продолжала выразительно читать, соблюдая интонацию, как вдруг… Василий Васильевич приложил руку к сердцу, едва сдерживая приступ удушья — он вспомнил, да, он вспомнил этот рассказ! Справившись с волнением, старик осторожно привстал с кресла, постоял немного, пока не прекратилось головокружение, и неторопливо пошёл в детскую. Не может быть? Даша читала рассказ Арсения! Тот самый рассказ, который находился в стопке с рукописью в самом начале, и написанный первым в общей тетради. Речь в рассказе шла о мальчике, который сильно любил природу. Но начавшаяся война убила всю красоту вокруг того места, где он жил, отчего мальчик сильно переживал и…
На слабеющих ногах старик подковылял к внучке и попросил её назвать автора рассказа, который она читает.
«Этот… как его… щас посмотрю, — и перелистала две страницы учебника назад. — Так… Горелов вэ…гэ». — «А название? Я без очков… Прочти название, Дашенька», — дрожащим голосом просил дед. «Колькин мир!» — ответила Даша и изумлённо посмотрела на деда: «Тебе тоже понравился?» — «Понравился, Дашенька, очень понравился. Но ты давай, читай, читай дальше».
Василий Васильевич в ту ночь не спал. Совсем. Как только внучка выучила уроки и вышла из своей комнаты, он тайно вынул из её портфеля учебник литературы, а когда все уснули, то раз двадцать перечитал знакомый до боли текст, на самом деле написанный не каким-то там Гореловым «вэгэ», а его сыном. Он это точно знал! Василий Васильевич находился в замешательстве и не мог понять, что произошло, почему сочинение Арсения присвоено другому автору и кто он, этот Горелов? До самого утра он гадал, почему с ним не связался, как обещал, редактор и опубликовал рассказ под чужим именем?
«Сажа на цветах» — так Арсений назвал свой рассказ, а не «Колькин мир». Василий Васильевич помнил это хорошо, потому что читал когда-то этот рассказ медленно и внимательно, и незамысловатый, но трогательный сюжет он запомнил, точно вчера его прочитал.
Через неделю пребывания в состоянии уныния, уставший от переполняющих его неприятных чувств — злоба на несправедливость, которая произошла с детищем его сына, одолевала его и не давала покоя ни днём ни ночью, — Василий Васильевич решился на откровенный разговор с дочерью. Ему пришлось признаться ей и поделиться своей тайной: он во всех подробностях рассказал об Арсении, о его увлечение писательством, о тетради с тремя первыми рассказами и про рукопись в рюкзаке, который вернули сослуживцы. Наконец, он признался и в том, зачем тогда, давно, ездил в Москву.
Дочь ко всему отнеслась спокойно, с пониманием, и не осудила и без того расстроенного отца. Она связалась с некоторыми друзьями, а те — с адвокатом. Выслушав проблему, юрист взялся за дело и раскрутил клубок несправедливости: всем произведениям Арсения было возвращено настоящее имя автора и подлинные заглавия текстов, а учебники литературы тех классов, в которых изучали произведения Арсения Васильевича Закрепина, были изъяты из библиотек и переизданы.
Негодяем, присвоившим себе авторство Арсениных произведений, оказался не тот холёный редактор, на кого Василий Васильевич поначалу грешил, а тот самый мужчина, который проникся к нему сочувствием во время перепалки с женщиной в издательстве, а потом сопроводил его к редактору. Как выяснилось, он занимал должность заместителя главного редактора отдела прозы, и за год до этого умер.
Благо в живых оставались свидетели: те ребята из пожарной части, которые знали про увлечение Арсения, редактор — давно уже бывший и покоящийся на заслуженной пенсии и лично Василий Васильевич, сохранивший общую тетрадку с голубой обложкой. Также выяснилось, что главный редактор передал рукопись, не прочитав её сам, на вычитку заместителю. Тот, видать, «зарубил» её, а сам, выдавая тексты за свои собственные сочинения, время от времени, на протяжении нескольких лет, предоставлял по одному произведению на публикацию в различные журналы и на участие во всевозможных литературных конкурсах. Вскоре новоявленный автор прославился; и в том же издательстве, в котором он работал, была выпущена сначала одна, а потом и вторая его книга. Обе книги имели успех, а некоторые романы и рассказы были включены в школьную программу по литературе.
Негодяй воспользовался душевной простотой и безграмотностью старика — Василий Васильевич для связи указал в анкете только название своего посёлка, но ни адрес, ни номер телефона сообщить не удосужился. Заместитель смело присвоил авторство себе, рассчитывая, по-видимому, на скорую смерть старика. К тому же он знал, что ни дочь Василия Васильевича, ни жена не в курсе существования шедевров — о чём он им сам и поведал.
Но всё разрешилось полюбовно: чтобы не раздувать скандал на всю страну и не порочить репутацию издательства, Василий Васильевич не стал вести с ними войну, а согласился на мирные условия разрешения конфликта.
— Про рассказы в учебниках литературы я узнал недавно, — этим Василию Васильевичу не стыдно было признаться детям.
— А почему? — спросил кто-то с задних рядов.
— Ну, там получилось кое-что… В общем, вышел казус: мне забыли сообщить, что выпустили книгу…
— А как же вы узнали?
Старик улыбнулся.
— Благодаря внучке. Она выполняла домашнее задание, вслух читала рассказ по литературе, а я услышал знакомый текст.
Если бы у Арсения были дети, подумал Василий Васильевич, то он бы раньше узнал о рассказах в школьных учебниках. Гораздо раньше.
— А какой рассказ вам больше всего нравится?
Отец писателя ответил, не задумываясь: — «Цветы и сажа».
Дети хором воскликнули: «Да-а!», — соглашаясь с выбором.
— А что вдохновляло его? — очередной вопрос задал Витя.
— Как тебя зовут? — поинтересовался Василий Васильевич.
— Витя.
— Виктор, ты задал хороший вопрос, и серьёзный. Честно говоря, я даже никогда не задумывался над этим — что его вдохновляло. Но ты… и спасибо тебе… ты сейчас помог мне разобраться в этом и ответить на этот вопрос… Жаль, конечно, что поздно… но, кажется, я начинаю понимать… и даже знаю наверняка… что вдохновляло Арсения. Точнее — где… Кстати, Витя, ты мне напоминаешь моего сына — такой же любопытный...
Василий Васильевич замолчал, отвернулся и посмотрел через широкое окно на простирающиеся до горизонта поля, о чём-то задумался; и вдруг глаза его оживились — он что-то вспомнил.
— Стрекозья тропинка… — тихо произнёс старик, вглядываясь в даль полей.
На несколько секунд в кабинете повисла тишина.
— Точно… да, стрекозья тропинка… — гость говорил тихо, размеренно, разделяя слова паузами, точно впервые читал молитву, вникая в смысл каждого сказанного в ней слова. — Там, в дальнем поле… за рекой… на стрекозьей тропинке… За нашим огородом находились плавни, через которые, сквозь камыш, рогоз и осоку, была проложена деревянная кладка — по ней можно было перейти на другой берег. На другом берегу простиралась целина, поросшая дикой травой и цветами. К концу лета бурьян там и крапива вырастали в человеческий рост. Через то поле вела тропинка на хутор — сейчас его уже нет. Не знаю почему, но Арсению нравилось там играть, бегать по той тропинке. Он так смешно называл её… стрекозиная…
— Там жили стрекозы? — радостно спросила девочка и захихикала, теребя пальцами кончик хвостика длинной косы, переброшенной через плечо на парту.
— Да, и не только стрекозы, — не отрываясь от небосвода, продолжал отвечать старик. — Он бегал туда постоянно, наблюдал за стрекозами и всякой другой живностью. Поймает стрекозу, прибежит домой и показывает её нам. Нравились они ему… на вертолёты похожие. На той тропинке он пропадал часами. Мы, собственно, не придавали этому значения. Я и забыть про это забыл. Но когда ты, Витя, спросил меня о вдохновении, мне почему-то сразу вспомнилась эта тропинка. И вы знаете, — Василий Васильевич сглотнул и посмотрел на учеников, — я сейчас делаю открытие… Для себя. И всё благодаря вам. Спустя столько лет, начинаю понимать своего сына. А ведь всё, что в детстве окружало Арсения: вода в речке, лягушки в ней, цветы в поле, птицы на деревьях, кузнечики, стрекозы на ветках, — вот это всё, получается, его и вдохновляло. Там, на той тропинке, он впитывал в себя всё, на что смотрел, чтобы в будущем поделиться увиденным с вами… И вот ещё что: у Арсения имелось одно очень важное качество… оно же, по моему мнению, одно из важных качеств любого писателя — умение наблюдать. Точно, наблюдение… И терпение. Да, вот важные качества творческой натуры. Именно тогда, на той стрекозьей тропинке всё и начиналось. Там он формировался как писатель: у него складывался определённый склад ума, характер. Наблюдение и терпение друг без друга невозможны; они — неотъемлемая часть натуры любого творца. Арсений умел разглядеть такие мелочи, на которые взрослому-то человеку взглянуть недосуг…
Ту тропинку Василий Васильевич знал с детства — ходил по ней тысячи раз. Но вот про стрекоз и думать как-то не думал, проходил по ней, а внимания не заострял. Так же как не обращаешь внимания на электрические столбы вдоль дороги — мелькают, и мелькают себе.
— Огромное тебе, Витя, спасибо. Своим вопросом ты помог мне узнать и понять моего Арсения лучше. Теперь я знаю, что его вдохновляло.
— Стрекозиная тропинка, — весело произнёс кто-то из детей.
— Стрекозья, — поправила учительница.
— Да, Арсенька тоже её называл «стрекозиная», — улыбнулся Василий Васильевич.
И тут с горечью в душе Василий Васильевич вдруг осознал, что он, как оказалось, совсем не знал своего сына. Это ж каким он был в молодости невнимательным, чёрствым и в силу своей неотёсанности и безграмотности не способным разглядеть душу Арсения и понять, какой у ребёнка богатый внутренний мир. За последние полчаса он узнал о сыне больше, чем за все годы. Поддержи он сына тогда, когда парень впервые поделился с ним той потрёпанной тетрадкой с первыми рассказами, поддержи его в творческом начинании, помоги, направь в самом начале, — и кто знает, возможно, судьба сына оказалась бы иной, счастливой. И не пошёл бы он в пожарные… «Господи, прости меня! — корил себя Василий Васильевич. — Прости, что я, бездушный, совсем не знал своего сына… ни капли не знал».
Прозвенел звонок — классный час закончился. Отец писателя поднялся, поклонился ученикам и молча вышел из кабинета под аплодисменты и слова благодарности учеников и учителей.

* * *

Утомлённый походом в школу, но довольный и счастливый, Василий Васильевич вернулся домой и прямиком направился в комнату Даши. Он спешил к книжным полкам над письменным столом внучки. В основном там находились детские книги, но имелась и серьёзная литература. Старик наугад протянул руку к книгам и указательным пальцем, цепляясь за верхний край корешка, вытянул один из слипшихся друг с другом обложками томов Горького; положил книгу на левую ладонь, а правой погладил твёрдую и шершавую обложку с тиснёными на ней буквами и узорами.
— Дедушка, — послышался голос внучки, — ты чего?
Василий Васильевич вздрогнул от неожиданности.
— Да вот тут… решил посмотреть книги, — смущаясь, ответил он девочке.
— Ты же не любишь читать, — удивилась Даша.
Старик удивлённо скривил губы.
— Да? А, ну да, ты права… Но, знаешь, Дашенька, — Василий Васильевич ещё раз провёл по обложке ладонью и перевернул форзац, — мне захотелось читать. — Раскрытую книгу, как птицу с распахнутыми крыльями, он поднёс близко-близко к лицу и несколько раз глубоко вдохнул, испытывая блаженство от запаха.
— Что ты делаешь, дедушка? — Даша непонимающе следила за странными действиями деда.
— Пропитываюсь... Хочу понять, чем пахнут книги… Хочу читать, Дашенька, и любить читать. Как ты… — Он снова вдохнул запах книги. — У меня впереди куча времени — я всё здесь перечитаю…
— Ты же плохо читаешь, — напомнила внучка.
— А я научусь, Дашенька, научусь. Сначала медленно… буду тренировать язык… а потом быстро. Научусь как ты читать — быстро. Хочу успеть как можно больше книг прочитать, пока живу… Я наверстаю упущенное, всё одно времени валом.
— Зачем? Ты же телик смотришь.
— Понять хочу… Людей понять хочу, Дашенька. И почему… хочу понять… люди книги любят читать? за что? Что в них такого… волшебного, важного? Вот в чём хочу разобраться. — А про себя подумал: «И тебя, сынок, пусть и поздно… но это не беда, что поздно… знать хочу», — и, перевернув титульный лист, он направился в свою комнату, на ходу читая по слогам первое предложение в большой книге.


Конец