Уйти и никому не помешать

Леонид Бабанский



УЙТИ И НИКОМУ НЕ ПОМЕШАТЬ
(Рассказ)



- Да, Пол,..талант сейчас есть у многих, – сказал Вэн вместо того, чтобы выругаться, когда вновь споткнулся на ровном месте. Пол не ответил – как раз в это время впереди показался разноцветный городок, неплохо выглядевший на фоне нежно-лиловых гор, окружённый оливами и виноградниками на красной земле. Далёкие снежные вершины на сверкающем небе смотрелись точь-в-точь как зимние пейзажи японских мастеров.
- Талант – всего лишь бесконечное терпение, Вэн, - наконец откликнулся Пол, набрав побольше воздуха, чтобы скрыть одышку. Потом добавил впопад лишь собственным мыслям:
- Когда же народятся крепкие художники? Я лопаюсь от злости, глядя в зеркало – ни здоров, ни болен. Похоже, силёнок-то у нас маловато.
Снова зашагали молча, разглядывая приближающийся маленький город, который был этим солнечным утром совершенно прекрасен и неповторим.
Когда художники молчат, чем заняты их головы? Кто знает…
Может быть, они строят перспективы будущих картин? Или перспективы эти возникают у них сразу на холсте? Не тоскуют ли они в душе о том, что всякая прекрасная натура при ближайшем рассмотрении становится совсем другой. Неинтересной.… А первого впечатления так жаль – будто прощаешься с самим собой, ежеминутно рождаешься вновь, становясь совсем другим человеком. Но нет постоянства и нет покоя. Невозможно оставаться маленьким художником, как невозможно вечно пребывать ребёнком – так им, похоже, и думалось. Жизнь звала их вперёд, видно, больше, чем других, догорающие звёзды что-то семафорили, Земля подталкивала в спину воздушными потоками, и знаки эти доставались только им, хотя передавались всем, всем, всем, кто видел, кто чувствовал, кто понимал.
Действительно, городские строения вблизи не так вдохновляли художников – видно, сказывалась усталость после ночного перехода от железнодорожной станции, куда Пол прибыл поздним поездом. Нехитрый багаж, распределённый на двоих по-братски, не слишком утомлял, но ко сну тянуло, несмотря на утреннюю свежесть. Одно только сооружение, попавшееся на пути, вызывало желание взглянуть на него повнимательнее.
То была коренастая, цвета мергеля, башня, оставшаяся стоять здесь с приснопамятных времён, бросавшая уродливую тень на площадь Звезды, расположенную в самом центре города. Приятели постояли, разглядывая незамысловатые контуры былого величия, напомнившие им недавнее суеверно-жестокое прошлое, и пошли своим путём. Им ещё предстояло устроиться у Вэна, чтобы в дальнейшем вместе жить, работать и думать.
Когда подошли к дому, то Пол, который очень любил сунуть свой нос туда, куда вовсе не следовало бы, на заборе соседнего строения заметил краткое ругательство и замалевал его краской из первого попавшегося под руку тюбика.
Солнце стояло уже очень высоко, когда художники окончательно обосновались в доме у Вэна. Со своим новым жилищем, которое на самом деле не такое уж было и новое, Пол примирился не сразу. Поначалу его беспокоили запахи, царившие в сарае, ещё не так давно служившем помещением каретной мастерской. Но, приглядевшись, Пол обратил внимание, что их жилище всё-таки достаточно просторно для полотен размером в 30,40 и даже 50, при этом освещено на редкость равномерно сквозь исторически образовавшиеся дыры в потолке и стенах.
После краткой трапезы повалились на соломенные матрацы. Пол, прежде чем уснуть, несколько мгновений разглядывал свои будущие картины – он всегда разглядывал их перед сном. Ему мерещились прекрасные люди под диковинными деревьями, как в раю, протягивающие друг другу такие же диковинные предметы – символы сердечности и взаимопонимания. Пол для того и занялся рисованием, чтобы учить людей доброте. Он мнил себя художником – учителем.
Вэн в полудрёме чаще всего видел сочетания красок. Очень редко – чистые тона. У него была иная мечта – яркими красками
воздействовать на самые глухие закоулки души, наверное, своей, в первую очередь, чтобы сделать грустного весёлым, весёлого – задумчивым, а глупого заставить хоть ненадолго поумнеть.
И никаких других мечтаний у них на ту пору не было! Кроме, разве что, простых, понятных всем инстинктов, которые и мечтаниями называть как-то вроде бы и неудобно.
Их разбудил довольно грубый стук в дверь.
Вошёл небритый человек в домотканой рубахе и деревянных башмаках.
- С добрым утром,- хмуро сказал он, несмотря на то, что был уже вечер. - Вот, значит, кто здесь поселился. Маляры, что ли?
- Нет,- скромно возразил Вэн. - Мы художники.
- Один дьявол,- прохрипел незнакомец. - Кто будет за мой забор платить?
- Какой забор,- не понял Вэн спросонок. – Что вы имеете в виду?
- А вот пошли, увидишь!..
Вэн нехотя завернулся пледом и потащился вслед за незнакомцем. Оказалось, действительно, там, где Пол приложил свою руку, имелось пятно дополнительного по тону цвета. Вэн так и заявил:
- Что такого? Вообще здорово, когда цвета дополняют друг друга. Если пожелаете, я резче определю границы этого пятнышка. Могу сделать квадратом.
Сосед побагровел:
- Вот я сделаю сейчас тебе квадратом одно место!.. Стирай или замазывай – чтобы через час я этого пятна не видел.
Вэн возразил:
- Однако же, там было такое слово, что мы сочли своим долгом навести элементарный порядок!
- Да его незаметно было и с пяти шагов, это слово! - возмущался сосед. - Кому оно мешало? Чёрт бы вас всех побрал, тех, кто царапает и тех, кто мажет!.. А знаешь ты, во что он мне обошёлся, этот забор?! Тоже не в один франк!
- Ладно,- пробурчал Вэн, - наберитесь терпения. Я всё исправлю.
- Сделай одолжение,- пробурчал сосед напоследок. – А то не пришлось бы возмещать убытки.
- Что делать, Пол,- спросил озадаченный Вэн своего приятеля. - Как тебе это нравится?
Тот отмахнулся, как сделал бы любой полусонный.
- Никак. Восстанови ему утраченное слово.
Вэн через полчаса подобрал необходимый оттенок, и пятна не стало.
- Не знаю как тебе,- сообщил своему почти проснувшемуся приятелю Вэн,- а мне здешний воздух решительно идёт на пользу. Советую подышать полной грудью. Кажется мне, в этом году мы здорово с тобой продвинемся. По крайней мере, раза в два дальше!
Пол усмехнулся. Потом усмехнулся ещё раз, когда разглядывал этюд Вэна – подъёмный мост с маленьким жёлтым экипажем и группой прачек. Тот самый этюд, где земля ярко-оранжевая, трава чрезмерно зелёная, а небо слишком голубое.
Почти месяц прошёл в какой-то суете. Накупили белил, цинковых и серебряных, гераниевого лака и веронеза. Слегка поругались с торговцем красками из-за холстов, которые он обещал загрунтовать, да не успел к обещанному сроку. Наконец приступили к большой работе. Они задумали написать башню, ту, что стояла в центре города. Им захотелось поработать над одним сюжетом, чтобы потом сравнить полотна и увидеть, в чём разница их мироощущения и цветопередачи. Рассуждать на обе эти темы им уже порядком надоело.
Из дома вышли важные и сосредоточенные, поближе к середине дня, когда пожарче – и света много, и любопытных почти что нет. Довольно долго выбирали каждый свою позицию. Пол, наконец, развернул солнечный зонт, достал французский сурик. И чуть не рассмеялся, когда увидел, что Вэн возится со своим любимым жёлтым хромом номер три. А когда художники, наконец, взглянули на натуру, то увидели, что от неё в их сторону медленно идут два офицера. Здоровенный с виду Пол замер в живописной позе сидящего, а потом вдруг разразился кашлем. Вэн и подавно трепетал как пламя на ветру. Вдруг они опять кого-нибудь оскорбили? Вдруг здесь рисовать не разрешено? Вообще, как задует мистраль, стоит такая жара - только и жди, что кто-нибудь сойдёт с ума и схватится за оружие. С каждым шагом тяжкой офицерской поступи всё смешнее выглядели их тюбики с разноцветными красками, нелепые зонты, споры и творческие замыслы. Но когда офицеры прошли мимо, не удостоив даже взглядом их карандашные наброски, и скрылись в пивной на противоположной стороне площади, Вэн долго ещё наблюдал неподвижную фигуру своего приятеля.
Башня как-то не вырисовывалась, и споры не прекращались. Чем резче проглядывала разница в их творческих манерах, тем упорнее защищали они свои позиции. Вэн клал краски смело и резко, брал яркие, изменчивые цвета, надеясь, что время их смягчит в значительной степени, но Пол видел в таком подходе одни только претензии на славу после смерти и вечную людскую память. Вэн, мягкий и по натуре ранимый, в картинах своих был почти жесток; Пол – толстяк и грубиян – старался изображать одни только райские кущи. Каждый боролся сколько мог со своими слабостями и недостатками, а получалось так, что боролись-то они друг с другом и неизвестно из-за чего.
Шли день за днём. Пол зачастил в ратушу, которая как раз находилась в старой башне. Его принимали там вначале сдержано, потом всё более доброжелательно, даже купили у него одну картину и поместили в центральном коридоре. Ещё бы – Пол ничего подозрительного не рисовал, не то, что Вэн, который, то смерть изобразит в виде жницы, то дорогу, которая вдруг набрасывается на того, кто по ней же и идёт.
Правда, Вэн однажды тоже сподобился - посетил ратушу. Приглашение ему принёс сонный мальчуган-рассыльный прямо на адрес их каретной мастерской.
В назначенный срок часовой открыл ему скрипучие врата и повёл внутрь. Когда ступили на винтовую лестницу, послышались глухие голоса. Резная дверь приоткрылась, Вэн понял, что он находится в довольно большом зале, свет куда проникал только сквозь единственное стрельчатое окно. На стене против окна в качестве украшения стояли и висели всяческие орудия пыток и казней, слегка покрытые пылью веков. В центре громоздился непомерных размеров стол, уставленный вином и закусками. Вокруг сидели местные старейшины.
Мучить Вэна никто не собирался. Напротив, усадили за стол наравне со всеми. Даже предложили угощаться, чем Бог послал.
Даже старший по возрасту сам пододвинул к нему стакан с вином; о посуде и прочих мелочах здесь заботились не слишком. Прислуга была малочисленная и сонная, как и все собравшиеся, вследствие чрезмерной жары, от которой не спасали даже метровой толщины крепостные стены. Вэн немного стесняясь, предложил тост за здоровье собравшихся, который был благосклонно принят. За столом разговоры шли как положено о вине, виноградниках и ценах на оливковое масло. Вэн был скорее всего ошарашен и выпитым, и обстановкой, и этими милыми, усталыми людьми.
- Скажи,- вдруг донеслось до его слуха. - Ты почему такой упрямый?
Вэн решительно ничего не понимал.
- Да знаем мы, знаем…- рассуждал старейший. - Ты художник. И неплохой. Твой друг рассказывал. Говорил ещё, у тебя дядя – хозяин судоверфей.
- Ещё бы,- подтвердил Вэн.
- А другой твой дядя – адмирал. Этот так?
- Вполне возможно,- а что оставалась ещё ответить, когда на самом деле оно так и было.
- Вот видишь, как здорово. Жаль, мы не понимаем ни черта в вашей живописи, но против ничего не имеем. Только, скажи, зачем вы лезете в политику? С другом с твоим.
- В какую политику? - удивился Вэн.
- В какую…Чёрт её разберёт, - заявил старейший. - Мы тут делом занимаемся, а вы неизвестно чем. Заборы, понимаешь, мажете.
Лицо Вэна стало проясняться. Некоторые даже засмеялись.
- Знаешь, что ты наделал,- продолжал старейший. - Взял, да замазал наш лозунг. Может, ты был не в своём уме? Или у тебя свой есть лозунг?
Вэн окончательно всё понял. Действительно, он по примеру Пола, не так давно перекрасил средних размеров забор, который из-за пестроты своей совершенно не вписывался в его картину. Оказывается, там был ещё какой-то лозунг. Кто бы мог подумать?
- Ваша честь,- отвечал Вэн,- говорю вам, как живописец живописцу – я в жизни бы не стал переводить свои краски на чей-то лозунг, когда бы не видел тех слов, которые нацарапали вокруг него местные жители, стремясь максимально точно выразить своё мнение по данному вопросу. И, клянусь, если бы вы напомнили мне ваш лозунг, я максимально художественно постарался бы воспроизвести его на том же самом заборе и ещё от себя добавил бы несколько слов.
- Слова-то мы и без тебя помним,- молвил Старейшина,- а вот текст что-то никак. Не вспоминается. Ну ты и натворил. Что теперь предлагаешь делать? А вдруг это лозунг твоего дяди?
- Которого? - переспросил Вэн.
- Ну, мало ли… Того, который вдруг вознамерится тебя посетить.
- Нет,- воссиял Вэн,- тут уж можете быть спокойны. Ни один не вознамерится, я точно знаю. Вот брат – тот может приехать.
А дядюшки нет, ни в коем случае. Да и нечего им здесь делать.
- Ладно,- завершил Старейшина. - Верю. Дело не в родственниках, а дело в тебе самом. А тебе я так скажу – ты, всё-таки, смотри – осторожней с заборами. Собственность есть собственность. А слова это есть слова. Понял?
- А как же,- заверил Вэн. - Можете не беспокоиться. Ошибка больше не повторится.
- Вот так и действуй,- прохрипел голос, словно из глубины картины позднего Рембранта, и возле Вэна снова появился стакан портвейна. Присутствующие, понял Вэн, его сначала в шутку поругали, а потом в шутку стали заступаться, а потом и вовсе позабыли, но это было уже всерьёз. О приобретении его картины или хотя бы рисунка не было даже ни малейшего намёка.
Веселье продолжалось без него. Вэн потихоньку встал, подошёл к дыбе – она была совсем как новая. Прислонился к ней на долю секунды и вышел из зала. Назад шёл тем же коридором. За углом натолкнулся на часового, который ни о чём его не спросил. Привратник выпустил Вэна на улицу и закрыл за ним ворота на тяжёлый крюк.
Стояла южная ночь. Блистала Луна, звёзды зажигались и мерцали одинокими точками на фоне безучастной вселенной, хоть и пронизанной насквозь завитками космического света, переходящего в завитки олив, церквей и кипарисов. Квадрат кафе с широко распахнутым навесом, готовым, казалось, рухнуть каждую секунду манил к себе оранжевым сиянием ещё живые человеческие души – всё это выглядело безумно красиво и невероятно возвышенно.
Тем не менее, начиналось утро. Улицы расстилались налево и направо. В каждом доме шла небольшая торговля. Продавалось буквально всё, кроме картин современных живописцев. В общем, картины тоже продавались, только из тех, которые хотелось бы назвать слишком красивыми, чрезмерно красивыми, даже невыносимо красивыми. Но этой ночью, глядя на вселенную, распахнувшуюся над головой, ниспускающуюся до кипарисов и олив, потом переходящую в города, дома, церкви, вот эти заборы, по которым как весенняя травка, пробивались уже первые слова, Вэн сообразил: и фальшь, и подлинник соседствуют так тесно потому, что они когда-то были нарисованы творцом на одном и том же холсте.
Вэн шёл домой, стараясь не заглядывать в витрины бесчисленных лотков. Не покупатель, не потребитель, не продавец. Красивые вещи, как и красивые картины только раздражали его. Фальшивая красота, считал он, размывает душу, возводит из всяческих условностей стены между людьми, а в конечном итоге просто мешает жить.
Дома при встрече Пол протёр глаза и спросил спросонок:
- Ну, что там, Вэн?.. Как в ратуше?
- Знаешь, Пол,- вздохнул Вэн,- все они, оказывается, дико сквернословят…
Пол промолчал.
Время снова потекло как краска из тюбика. Вэн работал ночами – рисовал кафе-ловушку в свете звёздных прожекторов. Никак не мог подобрать оранжево-лимонную краску для фонарей. И вообще дела шли худо. Кругом были только одни слова. Картины скапливались в углу сарая и смотрели оттуда на Вэна с непонятным упрёком, даже с тревогой, в то время как картины Пола из другого угла просто сияли дивными цветами. Там под густыми пальмами на розовой земле жили смуглые люди и никогда не ссорились друг с другом. Там фигуры древних богов призывали только к спокойствию и справедливости.
Пол работал как угорелый. Состоялась одна его выставка, шумная, даже успешная. Удалось продать ещё одну картину. Пол по-прежнему бегал в ратушу, откуда возвращался чаще всего навеселе. Вэна это ужасно злило. Но однажды ночью он проснулся и почувствовал, что Пол тоже не спит, а что-то тихонько шепчет. Вэн напряг слух и услышал: «…Пережить… Пережить…Пережить это время…»
Тогда Вэн встал, зажёг свечу, отрезал бритвой собственное ухо и вручил его Полу. Потом зажал кровь тряпкой, да так и просидел возле Пола с открытой бритвой до самого утра. Вэн всегда очень остро чувствовал и переживал чужую боль, хотя по-человечески сочувствовать так и не научился. Он только окончательно расстроил Пола, который после этого случая был просто вынужден в течение двух дней собраться и уехать в Полинезию.
Оба они жили недолго. Их беда состояла в том, что всю свою короткую жизнь они считали себя гениями. Со стороны это выглядело довольно смешно, а когда они умерли и чуть выцвели краски на их картинах, так оно и вышло.