Десять лучше чем пятнадцать

Десять лучше, чем пятнадцать

Скрип, скрип. Скрип, скрип.
Резиновые подошвы кед еле слышно поскрипывали на бетонных ступенях лестницы.
В подъезде тишина. Только этот скрип и бормотание музыки где-то за стеной.
Он прислушался.

…Я один, но это не значит, что я одинок,
Мой магнитофон хрипит о радостях дня…

В принципе созвучно его настроению, только с точностью до наоборот. Он вроде как не один, но, вот незадача – одинок.
Чердачный люк заперт на висячий замок. Это не беда, он знал маленький секрет этой дверцы. Если никто не раскрыл его, за столько лет, что его здесь не было.
Всё что надо – приподнять люк и пошатав вперёд-назад одну из скоб, на которых держался замок, вытянуть из пазов шурупы.
Он надавил на люк и…
Надо же – всё получилось.
Крыша встретила его предвечерним ласковым солнцем и лёгким, уже не жарким, но ещё не холодным ветерком.
Сколько он здесь не был?
Да пожалуй, лет десять точно, а ничего не изменилось.
Два кресла под навесом из полиэтиленовой плёнки, растянутой между мачтой антенны и коробкой воздуховода. Два старых, найденных им на помойке, отмытых, отремонтированных и принесённых на крышу, кресла.
Пальцы пробежались по облезлому дереву подлокотников испещренному многочисленными С+О, В+Н, К+М, Д+С…
Буквы разные, но неизменно заканчивающиеся одной единственной – Л.
Нацарапанные и выжженные, написанные маркером и ручкой, перекрывающие друг друга, частью совсем старые и не читаемые, частью новые. Одно признание совсем свежее – на пальце остался синий след нестойких чернил.
Нестойких, как эта самая Л…
А вот его, самое первое признание, ни время, ни старательные влюблённые стереть не смогли.
Ещё бы, он вырезал его старательно и долго, и совсем не там где большинство оставляло свои послания.
Кресло мягко спружинило под ним, руки легли на подлокотники, ладони обхватили нагретое солнцем дерево.
Да, вот оно – его послание…
Пальцы нащупали выведенное им изнутри – М+Л, погладили глубокие борозды, прикоснулись к третьей, после равно букве, не Л как писали все, кто признавались после него, а Н – навсегда.
Прикоснулись и отдёрнулись, словно обожглись.
Быстро, это навсегда закончилось.
Он встал и подошёл к краю.
Сидеть, свесив ноги с невысокого парапета было хорошо. Солнце, чуть сбоку и сверху, гладило тёплой ладонью щёку. Ветер лёгкими порывистыми касаниями прохладных пальцев ерошил челку, прикасался к шее, забирался под тонкую футболку.
Он положил телефон на тёплую кафельную облицовку барьера, рядом пристроил пачку сигарет и зажигалку.
Загадал – позвонит, за то время пока он курит, значит, судьба, если нет то…
Сколько тут с девятого этажа до земли времени свободного полёта, секунд пять, три, меньше?
Достал сигарету, сунул в рот, подкурил.
Глянул вниз.
В груди, в предчувствии непоправимого, образовалась пустота, и засосало под ложечкой, а руки начали мелко трусить.
Чтобы не видеть пустоту под подошвами он закрыл глаза. Вот ведь странно – никогда он не боялся высоты, наоборот – наслаждался ощущением необъятной пустоты под собой и щекочущим чувством замирания в груди, а сейчас – поди ж ты…
Окурок ожог пальцы, он вздрогнул от внезапной боли. Как так? Только же прикурил, неужели…
Разжал пальцы.
Бычок упал вниз, на высоте пятого этажа дёрнулся подхваченный порывом ветра и скрылся потухшей искрой в кроне старого тополя.
Сглотнул – что-то в горле мешало дышать, он мельком глянул на смартфон, тронул экран пальцем – может, пропустил звонок, задумавшись или на беззвучном стоит.
Нет, всё было нормально.
А, это значит…
Вот теперь стало по-настоящему страшно.
С чего собственно? Себе пообещал – никому ни будь, так встань и иди с Богом, если нет железа в хребте.
Нет уж, дал слово держи, и неважно себе или другому.
Да и зачем собственно дальше…
Вот всё это?
Как в песне поётся: если решать, тогда решай, а если решил – за дело.
Он решил.
А значит…
Он уперся подошвами в парапет. Надо только посильнее оттолкнуться, чтобы не как окурок в крону дерева, чтобы не повиснуть на суку селёдкой с распоротым боком. Руками оперся о борт, под ладонь попалось что-то угловато мягкое, смявшееся под давление.
Посмотрел.
Пачка – коричневая, с золотыми буквами, без ужасных предупреждающих надписей, когда-то давно, наверное, в прошлой жизни привезённая с Мальты, и забытая на дне письменного ящика. Найденная им вчера, когда в горячке ярости и отчаянья он рвал письма, фото и прочую мелочёвку так напоминающею ему о…
Он цапнул пачку непослушными пальцами, кое-как, порвав картонный клапан, открыл, заглянул внутрь.
Три черных цилиндрика с золотым ободком по границе фильтра.
По опыту знал – одна сигарета это пять минут пущенной на ветер жизни. Было дело, как-то ради интереса засекал – ровно пять минут от первого щелчка зажигалки, до последней, самой горькой и одновременно самой сладкой затяжки.
Три сигареты – пятнадцать минут жизни.
Пятнадцать лучше, чем десять.
Лучше ли?

Десять…
Золотистый песок, до невозможности синее небо. Тяжёлая волна подбрасывает его заключённого в надёжные объятия спасательного жилета.
На берегу высокий, поджарый и мускулистый отец, с ещё каштановыми и густыми, а не седыми с залысинами, волосами.
И мать, уже чуть тяжеловатая, но всё ещё стройная и порывистая, с развевающимися на солёном ветру кудрями.
Оба улыбаются и машут ему.
Мягкая рука матери, твёрдая ладонь отца.
Утром стакан пузырящегося, щекочущего нос при первом глотке, лимонада, налитого из бочки.
Днём – море, детский городок, катанье на катамаране и безумно вкусный шарик мороженого в металлической розетке.
Вечером – шашлык и спелые абрикосы.
Это ли ничем не замутнённое счастье…

Пятнадцать…
Обидная кличка и разбитый нос.
Злые слёзы бессилия.
Первое люблю и…
Зима, грязный снег и холод, забирающийся ледяными пальцами под куртку.
Стройная фигурка впереди, светлые кудряшки между шапкой и меховым воротником. Манящие белые икры под овчинным обрезом дублёнки.
Вот, сейчас, он подойдёт и всё скажет.
Сейчас, ещё пять метров и… Страшно.
Нет, десять и… Страшно.
Нет, пятнадцать и… Страшно.
Вот сейчас, только набраться храбрости и…
Скользящий мимо равнодушный взгляд красивых, умело подведённых глаз.
Первый отказ пополам с презрительно-недоумённым смешком.
Злые слёзы бессилия.
Чем… Я… Хуже… Его?
Чем!?
Всем!

Нет. Десять лучше, чем пятнадцать.
Один коричневый цилиндрик с золотистым ободком летит вниз.
В голове звонкая пустота от необратимости принятого решения. Хотя сколько решений в его жизни было принято, а потом благополучно не выполнено? Да, много.
Палец проводит по экрану, открывается плейлист. Он листает не такой уж и длинный список. Не глядя жмёт на «Play».

Любовь твоя
Тебя собакой верной ждет,
То как змея,
Тебя ужалив, уползет,
А ты опять стоишь на крыше, на краю
И закричать ты хочешь:
"Слышишь, я люблю!"

Щёлк.
Огонёк дешёвой одноразовой зажигалки заплясал под лёгкими порывами тёплого ветерка.
Затяжка.
Десять.
Вдох-выдох.
— Не люблю!
— Да, как так?
Пожатие плеч.
Позвони.
Девять.
Вдох-выдох.
— Так.
— Всё нормально же было.
— Думаешь?
Позвони.
Восемь.
Вдох-выдох.
— Разве, нет?
— Нет.
— А, нормально ты можешь объяснить?
Позвони.
Семь.
Вдох-выдох.
— А, ты не понимаешь?
— Нет, объясни.
— Не хочу.
Позвони.
Шесть.
Вдох-выдох.
— Ты… ты… просто никогда не любила меня.
— Не любила.
— Тогда зачем всё это…
Молчание.
Позвони.
Щелчок.
Огонёк.
Затяжка.
Пять.
Вдох-выдох.
— Да, какого хера, ты со мной всё это время жила?
Молчание.
Позвони.
Четыре.
Вдох-выдох.
— У тебя есть кто-то другой?
Чёткий профиль, чуть подрагивающие губы.
Позвони.
Три.
Вдох-выдох.
— Что ты молчишь?
Дрожание мокрых ресниц.
Позвони.
Два.
Вдох-выдох.
— Я… просто… не люблю… тебя…
Позвони.
Один.
Вдох-выдох.
— Прости меня, пожалуйста.

…Чуть-чуть покурить и до рассвета,
Будем летать, чтобы снова отдать…
2000 баксов
2000 метров,
200 минут еще до рассвета,
10 секунд, чтобы решить,
10 секунд...

Ноль.
Вдох…


Конец.