ТАЛИСМАН (часть первая)

Утро только-только занималось, и в комнате было ещё темно. Фонари на улице уже не горели, и если бы не снег, надёжно упрятавший вечно грязные в остальное время года улицы, ориентироваться в квартире было бы трудно. Но сейчас предметы, хоть и расплывчато, проступали и не грозили внезапным появлением перед рискнувшим пройтись без света.

Маленький мальчик не хотел вылезать из-под такого уютного одеяла, но, ещё не проснувшись окончательно, уже знал, что вставать нужно. Когда он был совсем маленьким и не умел просыпаться вовремя, он сильно страдал, и не столько от того, что мёрз на мокрой простыне, сколько от непременных насмешек старшей сестры.

Когда стал немного старше, маленькие неприятности прекратились, но долго не проходил страх темноты, и приходилось будить кого-нибудь из родителей, чтобы отвели в туалет. Наконец папа купил мальчику автомат, который не только имел грозный вид, но и мог очень внушительно трещать, если крутить сбоку маленькую рукоятку, напоминающую заводилку, которую, матерясь, крутят шофёры. С таким оружием темень была не страшна.

К тому же, поскольку мальчик ещё не мог дотягиваться до выключателя, папа подарил ему электрический фонарик, самый настоящий, китайский, работающий от двух круглых батареек и умеющий светить, как прожектор, или рассеивать свет по сторонам, стоило лишь покрутить отражатель. А ещё там была маленькая кнопочка, которая позволяла включать свет на короткое время. В общем, фонарик что надо. Без такого вечером на улице делать просто нечего.

Вставать всё-таки не хотелось. Мальчик полежал ещё, прислушиваясь к себе – может, просто показалось, что нужно подниматься, и снова чуть не заснул. Потом горько вздохнул, сел, пошарил по полу ногами в поисках сандалий и, как ни странно, нашёл их на месте (обычно он специально зашвыривал их куда-нибудь подальше, что бы лишний раз попользоваться фонариком) – это, конечно же, сестра «побеспокоилась», из вредности. Всё остальное всегда было под рукой.

Нужно было поторапливаться, но он всё равно не забыл, выйдя из спальни, погрозить автоматом фикусу, жутковато растопырившему в углу зала огромные листья, которые мама заставляла протирать влажной тряпкой чуть ли ни каждый день.

Стараясь не очень громко топать жёсткими сандалиями, мальчик торопливо засеменил к туалету. Потом, боясь окончательно разгуляться, снова заспешил вернуться под одеяло, где его дожидался недосмотренный сон, в котором он опять летал – мама говорила, что так он растёт.

Притворив дверь, мальчик на всякий случай посветил в кухню и остолбенел – по столу ползла чашка. Она медленно двигалась к краю, и мальчик успел подумать, что нужно её остановить, но не мог сдвинуться с места. Как в замедленном кино, чашка долго летела к полу, пока, наконец, не ударилась об него и, подпрыгнувшие осколки не разлетелись в разные стороны.

Всем своим маленьким существом мальчик осознавал ужас произошедшего. Ведь это была не просто чашка, это был огромный белый бокал. Он был таким большим, что мальчик мог выпить из него только половину, если не хотел, чтобы лопнул живот. Но это так, ерунда. Не в этом была настоящая ценность бокала. И даже не в вензеле с переплетающимися друг с другом большими, красивыми буквами КА, что обозначали - «Красная Армия», а в том, что этот бокал был папиным талисманом.

Ему так и сказали на фронте, когда вручали в день рождения чашку: «Храни её, как зеницу ока потому, что она – твой талисман». И мальчик был уверен, что папа вернулся с войны только потому, что сохранил бокал в целости и сохранности (так любила говорить мама – «Все вещи должны быть в целости и сохранности»).

И вот теперь этот чудо-бокал печально блестел осколками.
А потом мальчик подумал, ведь никто-никто не поверит, что бокал свалился сам по себе. И ему сразу стало зябко. Он стоял, дрожал и не знал, что делать дальше. Потом, решив оставить всё, как есть, вернулся в спальню и, зарывшись с головой под одеяло, забылся в тревожном сне.

И приснилась ему Гайдаровская «Голубая чашка» и несправедливо обиженная девочка, понять которую смог только отец. Увидев дальше, как девочка с отцом пошли куда глаза глядят, мальчик заплакал и ясно представил, как выговаривает за чашку ему мама, как ехидно и, вместе с тем, осуждающе смотрит на него сестра, как он пытается доказать, что это не он разбил, как ему они не верят, как мама безнадёжно машет рукой (совсем, мол, заврался), как он призывает на помощь папу.

Но папы нет дома, потому что он уже десять дней, как лежит в больнице. Тут уж слёзы потекли совсем неудержимо потому, что мальчик подумал, если папа, вдруг, умрёт, то в этом будет виноват он, так как позволил разбиться талисману.