Один день Михаила Афанасьевича

Олег Яненагорский
Хмурым осенним днем 1929 года в Москве, в сырой квартире дома №35а на улице Большой Пироговской, за столом сидел уставший и больной человек и подводил итоги своей жизни. Уже была познана и мера своего таланта и мера своей отверженности и ясна была судьба…
… «Год Великого перелома» великой страны. Все кончено… и он кончился. Творчество его не нужно никому, все пьесы запрещены… здоровья нет, рушится семейная жизнь, потеряна последняя любовь… разорен, затравлен, отвернулись друзья и приятели… в самом близком кругу притаились Иуды... от хамов спасения нет...

…Свободы нет, и уже никогда он не станет свободным человеком. Но главное, главное, что творить он может только без надежды на публикацию. Писать как другие, он не мог и не хотел. Недописанный роман о Дьяволе своими руками он бросил в печь и отрешенно смотрел, как обугливаются и заворачиваются листы… Плохо горели большие тетради дневника… Да и остальное можно сжечь… Могила не за горами и можно самому сократить путь до нее… Выстрел будет последней точкой... Или может быть цианистый калий?
… Вспомнились вдруг разговоры последних дней. Как в театре прошла читка пьесы Маяковского… Доброжелатели в подробностях все рассказали. И о этом как величали его новым Мольером, как равняли с Пушкиным и Гоголем…
В очередной раз комната наполнилась звоном и гулом раздражающих нервы трамваев. Проклятые трамваи, проклятые звуки, проклятая квартира.
… Он брезгливо дернул плечом – сравнивать «Ревизора» с «Клопом» или «Баней» было кощунственно. Так недалеко и Пушкина объявить футуристом, а Гоголя - модернистом. Вспомнились недавние годы, когда призывали Пушкина сбросить с корабля современности, и как он сам в диспутах пытался отстоять беззащитного Пушкина...
… «Баня» - «крупнейшее событие в истории русского театра»? Какая скромность! А почему же это не событие в истории мирового театра? … Кто там подхалимски сказал: «Чтобы ставить Маяковского, Маяковскому нужен свой театр»?... Может быть и мне написать пьесу о будущем?...
… Взгляд упал на черновик письма брату. Черт побери, чтобы писать письмо родне нужны думать над черновиками, как бы не повредить братьям, живущим за границей… да и себе тоже. Но в этом письме он все выплеснул наружу, не сомневаясь, Г.П.Ухин все прочтет, сделает копии и отправит «по инстанциям». Ну и черт с ними – пусть читают, он все уже написал в Правительство и лично ему...
… Он снова перечитал письмо: «Теперь сообщаю тебе, мой брат Никол: положение мое неблагополучно. Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР и беллетристической ни одной строки моей не напечатают. В 1929 году совершилось мое писательское уничтожение. Я сделал последнее усилие и подал Правительству СССР заявление, в котором прошу меня с женой моей выпустить на любой срок…
Рука опустилась – ответа так и не последовало, а теперь он уже и не ждал его. Неожиданно мысль прыгнула. Жена… Его второй брак был на грани развала. И Любаша не верила в его талант. Вспомнилась ее холодная фраза, брошенная в ответ на слова о необходимости сосредоточенности в работе и покоя… - «Ты не Достоевский»… Да, он не Достоевский… И первая жена не считала его писателем… Он снова вчитался в строки своего письма...
… Вокруг меня уже ползает змейкой темный слух, что я обречен во всех смыслах. В случае если заявление мое будет отклонено, игру можно считать оконченной, колоду складывать. Свечи тушить. Мне придется сидеть в Москве и не писать, потому, что не только писаний моих, но и даже фамилии моей равнодушно видеть не могут. Без всякого малодушия сообщаю тебе, мой брат, что вопрос моей гибели это лишь вопрос срока, если, конечно, не произойдет чуда. Но чудеса случаются редко…
… Он отложил письмо и взял газетную вырезку. «В этом сезоне зрители не увидят булгаковских пьес. Закрылась «Зойкина квартира», кончились «Дни Турбиных», исчез «Багровый остров»… Такой Булгаков не нужен советскому театру». Сколько таких вырезок уже вклеено в большой альбом? Десятки? Сотни? А названия? «Недопустимые явления», «Правая опасность», «Крепче ударим по Булгакову»…
… Да, теперь театры начнут требовать возврата авансов, а все уже давно прожито… Денег нет, но есть долги…
… Обращение к Правителю о разрешении пьес не помогли. Сколько раз запрещали «Тартюфа»? Король запрещал, потом снова разрешал… Король и драматург… Поэт и власть…
…Маяковский - новый Мольер? Да что вы все знаете о Мольере? Заговор ханжей и проходимцев… На его бюсте чеканная в афористичности фраза: «Для его славы ничего не нужно. Он нужен для нашей славы»...
…Я покажу вам настоящего Мольера… Король аплодировать будет… Королевский комедиант и король драматургии… Ах, лукавый комедиант, как же тебе не любить своего короля. Если бы не он, что было бы с тобой? Кто сегодня может по справедливости сравниться с Мольером… Бедный, бедный и окровавленный мастер… не болезнь и горе убили его… Да, Мольер умер на сцене, но сцена его живет в веках… Потомки и современники, бросающие камни… Это не критика, это – доносы… Но Вы сами виноваты, мой бедный мастер… за тяжелыми уроками будут еще более тяжелые…
Король, король… Металла из которого он сделан, хватило бы четырех королей и одного честного человека… Король выше партии, он – верный блюститель законов, предоставляющий свободу обличению… Как сказал Король? Надеюсь, что мой писатель не может быть безбожником? Да разве может быть на свете государственный строй более правильный, нежели тот, который существует в нашей стране? На свете не было, нет и не будет никогда более высокой и прекрасной для людей власти, чем власть великого императора! Но иуды будут всегда! Ненавижу государственную власть… Бедный художник, она погубит тебя… всякая власть является насилием над людьми, но настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть…
Я покажу вам настоящего Мольера!
… И уже легла на бумагу первая фраза будущей пьесы: «Жан Батист, всадник де Мольер просит аудиенции Вашего величества»…


© Copyright: Олег Яненагорский, 2011
Свидетельство о публикации №211081100663