13. Контузия (фэнтези, хотя кто его знает)

Группа катастрофически не успевала до рассвета выйти к своим. Поиск - мероприятие мало предсказуемое. Вот и в этот раз все, вроде, прошло гладко: прошли нейтралку, просочились сквозь часовых и дозорных, ушли в тыл. Все без сучка и задоринки. Но взять языка не удалось. Постепенно накопилось отставание: там чуть-чуть, там чуток, здесь совсем немножко, и все. В шахматах это называется ЦЕЙТНОТ. Наступающий рассвет безжалостно растворял темноту… Оставалось одно - уйти дневать на нейтралку, чтобы ночью вернуться за языком. Что и было сделано. Недалеко от Турецкого вала забились в воронку, набросав сверху сухие кураи и перекати-поле. Командовал группой старшина Яковец, средних лет, крепыш с ворошиловскими усами. Он упал на плащ-палатку и уже сквозь сон, не поворачивая головы, процедил:

- Всем спать, Егоров бдить. Отползи от нас и смотри тихо, только наблюдай. Если чё, брось в нас патрон. Гляди, заснешь или засветишься, не дожидаясь немца, сам прибью.

Солдаты, сбившись на дне, мгновенно заснули.

Егоров чуть отполз от воронки, залег в старую стрелковую ячейку и осмотрелся.

- Неплохо залегли, - подумал солдат, - наблюдать нужно только слева, там где-то дорога, ну и с тыла. Вдруг немцы будут выходить к своим после поиска. Тоже, небось, рыщут ночами. Вперед можно не смотреть. Хоть и недалеко от немецкой траншеи, проходящей по гребню вала, склон очень крут, да и дно рва заросло молодой порослью ежевики и терна. Сами сунулись туда ночью, но через сплетение гибких ветвей и колючек тихо пройти там было просто невозможно.

- Эх, вздремнуть бы. Голова просто раскалывалась. Неделю назад группа, в которой был Егоров, попала под артиллерийский обстрел, и его слегка привалило взрывом. Пока пришел в себя, выполз из-под земли и продрал глаза, налет уже прошел. То, что его завалило, посчитали везеньем, ведь взрыв произошел буквально в нескольких метрах. Организм молодой - выдюжит. А голова болит? Ничего. Поболит и перестанет. Приговор военврача - легкая контузия.

Темнота уже почти растворилась. С моря потянулся рваный туман. Тишина. Так тихо становится только перед самым восходом.

Надо сказать, Егорова назначали в поиск не всегда. Был он снайпером, а в разведке с винтовкой не очень удобно. Но старшина иногда, в особых случаях, брал его с собой. Оставлял в стороне от группы наблюдать и, в случае чего, огнем уничтожать приближающегося противника издалека. Несколько раз этот прием спасал группу и обеспечивал успех. Стрелял Егоров очень быстро и метко, практически навскидку. Впечатление такое, что даже не глядел в оптический прицел. Хотя, надо сказать, над ним Егоров просто трясся. Снимал, прятал от дождя, протирал, постоянно что-то регулировал. Прицелом его наградили после того, как он из обычной винтовки за месяц нащелкал тринадцать немцев. Вот и сейчас, прикрывшись сухой травой, он, в ожидании рассвета, прилаживал на него собственное изобретение - трубку, сшитую из голенища сапога, чтобы линза не бликовала на солнце.

Рассвет. Солнце, поднявшись над туманом, стало пригревать. Егоров, борясь с дремотой, колол щеку травой, но это практически не помогало. Со стороны залива послышалось прощальное курлыканье журавлей. Они кричали так жалобно, что Егорову захотелось обнять самого себя, забиться в какую-нибудь дальнюю щель и заплакать. Такой чистый и мирный был этот звук … Но … Что-то произошло. Сам момент Егоров пропустил, наверное, все-таки на какое-то мгновенье он заснул. Сильно уколовшись, он пришел в себя и понял: что-то не так. Всплывая из забытья, еще не открывая глаз, он уже анализировал пространство вокруг. Первое - не болит голова. Второе - тишина. Полная тишина. Хотя какой-то, еле слышный, звук. Звук был не связан с оружием, но и мирным он тоже не был. Он не был робким и осторожным. Непонятный, металлический, он не таясь, постепенно приближался справа сзади. Егоров, судорожно сжимая в кулаке пустую гильзу для броска, пытался понять: несет в себе опасность этот звук или нет. Что это? Шанцевый инструмент? Нет. Оружие? Нет. Точно не механическое. Что-то было знакомое в этом звуке, и в тоже время нет. Скосив глаза направо, Егоров пытался уловить в обрывках тумана хоть что-нибудь. И вот какая-то тень. Фигура, намного выше человека. Странно двигается, как-бы переваливаясь. Еще одна. Еще. Не может быть! Из тумана показались три всадника. Неторопливо покачиваясь в седлах, они плыли в обрывках тумана. Средний бросил повод, и лошадь, чувствуя свободу, иногда трясла головой, позвякивая сбруей. Вот оно! Сбруя! Позвякивание сбруи идущей лошади. За три года войны Егоров начисто забыл этот звук. Настолько он был чужд в траншеях на переднем крае. Но что-то было не то во всадниках. Даже не место появления – нейтральная полоса, а что-то другое. Лошади низкорослые, хвосты, гривы нестрижены. Всадники … Всадники! В меховых, островерхих шапках с хвостами, кожаные куртки и сапоги. У каждого за спиной колчан с луком, в руках копье с зазубренным острием. Егоров вспомнил, где видел подобных воинов… В учебнике истории, где рассказывалось о нашествии Мамая на Русь! Попытался сморгнуть воображаемую пелену с глаз. Картинка кардинально не изменилась. Сквозь туман проявилась дорога, которая упиралась в крепостную стену, украшенную башенками с полумесяцами. Часовой в халате, в хвостатой шапке, с кривой шашкой на боку открывал большие, скрепленные полосовым железом, ворота, пропуская арбу.

Между тем, всадники неторопливо надвигались на залегшую группу. Передний, показывая плетью в их сторону, обернулся к задремавшему соседу, весело блеснув белыми зубами, что-то гортанно крикнул и пришпорил коня. Что делать?! Егоров, решившись, вскинул винтовку, ловя всадников в прицел, и быстро выстрелил навстречу два раза. Пули, оставляя после себя еле видимый инверсионный след, прошли сквозь приближающиеся фигуры, не причинив им никакого вреда. Всадники же, с гиканьем и свистом, пронеслись мимо воронки, где спала разведгруппа, в сторону дороги и скрылись в воротах крепости.

Тут же навалились сзади и, колясь усами, выворачивая винтовку, горячо зашипели прямо в ухо:

- Куды палишь, сука?! Куды?! Твою мать?!

Егоров, втянув голову в плечи, шептал, оправдываясь:

- Патруль, товарищ старшина! В патруль стрелял. Кажись, убил двоих. Попал точно. Трое на конях, чуть на нас не наскочили. Татары. Ушли в ворота…

Свалившись в воронку, Егоров обернулся. Вместо старшины Яковца его винтовку в руках держал странного вида мужик. И еще двое находились рядом. Все усатые, в длинных, темно красного цвета кафтанах. Почему-то именно это слово всплыло в голове у Егорова. На поясах кинжалы, в руках короткоствольные ружья.

- С виду, вроде не наш. Тогда чего тут ползаешь, мил человек, пальбу учинил?– спросил усач, с интересом рассматривая егоровскую винтовку. - Гляди робяты, ружьишко у него какое чудное. Вроде и курок есть и приклад, но ни полки с порохом, ни кремня нету, и трубка со слюдой сверху приспособлена.

- Ты, чей же, служивый?

- А-а-а вы, кто такие? – заикаясь от волненья, спросил Егоров.

- Мы-то? Казаки мы. Ахтубинского полка. Полковника Лесевицкого Ивана Ляксеича. Слыхал? …



Тут раздался взрыв. Еще. Еще. Немцы, отреагировав на стрельбу, прочесывали минами нейтралку. Застучал пулемет.

Егоров молча морщился при каждом взрыве. Снова навалилась боль: по голове будто били молотком.

- Ты в себе? Какие татары, какие лошади, какие ворота?! – шипел старшина, стащив снайпера на дно воронки. - Если патруль, почему не разбудил?! Ты что, еще после контузии не очухался?

Стрельба потихоньку стихла и командир, поняв, что группа не обнаружена, успокоился.

- Снимай прицел со своим изобретением, давай сюда я сам понаблюдаю, а ты поспи. - и старшина потихоньку стал устраиваться на краю воронки.

… Перед закатом наблюдать снова пришла очередь Егорова. Он выспался, успел перекусить сухарями, и даже голова болела не так сильно. Солнце почти коснулось горизонта. День затихал в предчувствии ночи. Где-то далеко послышался журавлиный крик. Егоров насторожился. Головная боль быстро сходила на нет. Он буквально ощущал, как она испарялась.

В прицел было видно, как по гребню вала, в обрывках вечернего тумана, широко шагая, шел офицер. Полы шинели распахивались при шаге, открывая лампасы на галифе. Остановившись прямо напротив Егорова, офицер, глядя вниз, видно в окоп, скомандовал:

- Смирно! Какая часть? Кто командир? Почему спим!? Почему пулемет не расчехлен? Плетей захотели?!

Со дна окопа поднялась худощавая фигурка и, вскинув руку к фуражке, высоким, слегка заикающимся голосом отрапортовала:

- Н-никак нет, вашбродь! Д-дроздовцы мы. Командир взвода п-прапорщик Покровский. А п-пулемет в порядке, п-прикрыли от сырости. Роса вашбродь.

- А, дроздовцы! Смотрите прапорщик, чутко тут. Красные обложили плотно. Не попятитесь, если что?

- Н-никак нет, вашбродь. Не впервой. Н-не подведем.

Офицер козырнул и направился дальше между окопов, бормоча под нос:

- Командир взвода, видите ли. Белобрысый мальчишка, еще и заикается. Эх...

……………..

- Егоров, ты что оглох? Я тебя спрашиваю! – дергал его за сапог старшина. - Что с тобой? Опять приступ? Что наблюдал?

Поморщившись от внезапной боли в виске и не понимая, что происходит, Егоров зашептал:

- Окоп, товарищ старшина. Окоп прямо перед нами. Пулемет. Там офицер дежурит постоянно.

- Правильно Егоров, унтер там с расчетом. Его и будем брать. Смена у него, я прикинул, с двух ночи. С нами не пойдешь. Сами управимся. Ты отсекаешь всех, кто захочет приблизиться или будет преследовать. В первую очередь, выбивай пулеметчиков и офицеров. Все. Начинаем в два. Шабаш.

В два часа ночи группа бесшумно уползла к Турецкому валу. Обернувшись, старшина погрозил Егорову кулаком:

- Соберись, твою мать. И запомни, как отче наш. Ты встреваешь только при шухере. Главное - пулеметчики и офицеры. Все, бывай. - и Яковец растворился в ночи.

Ближе к трем, над бруствером окопа бесшумно взметнулась тень, и через сорок минут мимо протащили пленного с мешком на голове.

- Такой же худосочный, как тот прапорщик. - вдруг с жалостью подумал Егоров. - Хоть бы не он.

- Всем в отрыв, - командовал старшина, - мы с Егоровым прикрываем.

И тут же началась стрельба. Не решившись посылать погоню, немцы стали простреливать нейтральную полосу из пулеметов и минометов, пытаясь нащупать разведгруппу и уничтожить вместе с пленником. Разведчики от воронки к воронке, где бегом, а где ползком, уходили к своим. Обстрел был такой плотный, что их дважды накрывало разрывом, и им приходилось откапывать друг друга. А в двух шагах перед своей траншеей пуля, уже на излете, ударила Егорова в каску, сбила с ног и, рикошетом, с противным визгом, ушла в темноту.

Всплывая из небытия, Егоров слышал, как его тормошили, ощупывали, пытаясь обнаружить рану.

- В голову его. Я видел, как он кувыркнулся. - басил кто-то в темноте.

- Точно в голову. В каске вмятина. Вскользь прошла.

- Без сознания он. Нашатырь давай.

Когда пришел санинструктор, Егоров уже сидел и курил. Поразительно, но чувствовал он себя очень хорошо. И самое главное - прошла изматывающая головная боль...

Утром, по пути в медсанбат, Егорову нестерпимо захотелось посмотреть на пленного. Уже подходя к командирскому блиндажу, он услышал курлыканье журавлей. Высоко в небе тянулся небольшой клин. Егоров вздрогнул и в нерешительности остановился у входа. А вдруг опять..! Тут полог землянки откинулся, и два автоматчика провели мимо него чернявого, худого немца в изодранной и грязной униформе.

- Фу! Слава богу, не он… не Покровский! – с облегчением подумал Егоров, и зашагал в медсанбат.

- Ну, что голубчик? - отвернувшись, пожилой военврач стал мыть руки. - Редко конечно, но такое бывает. Повторная контузия каким-то образом нейтрализовала действие первой. Повезло, прямо скажем. Что могу добавить от себя? Живи, солдат.