Тубист в подвале

Тубист в подвале.

В подвале нашего дома живет тубист. Не совсем в подвале, просто, наш дом стоит на крутом склоне, и часть квартир оказываются на уровне тротуара спускающейся под гору улицы, из окон которых можно видеть ноги проходящих мимо прохожих или даже заглядывать женщинам под юбки или платья (вот забава для детей). И вот в одной из таких квартир живет тубист и каждый день играет на тубе: «пу-пу-пууу… пу-пу-пууу…». Он играет даже не на одной тубе, а на двух – на «бейной» и на «эсной», конечно, не на двух сразу, а сначала на одной, затем на другой, в обнимку, как с женщиной, целуясь. Одна из них побольше, похожа на полную, грудастую женщину и звучит ниже, объемней, а другая – как худенькая, звучит уже не так низко, и звук у нее ярче, напряженней. И все соседи это слышат: «пу-пу-пууу», «пу-пу-пууу…». Сам он говорит, что не играет, а занимается, партии разучивает к очередной репетиции оркестра. Он работает в филармонии, в большом симфоническом оркестре. Когда вы среди скрипок и виолончелей, кларнетов, валторн и тромбонов слышите: «пу-пу-пууу… пу-пу-пууу…», то это – туба. Ее звук ни на что не похож – даже не верится. Скрипача на крыше слышали все, но это было в деревне, где тихо, где лишь мычат коровы, хрюкают свиньи, ну, под утро кричат петухи и крякают утки. А тут же город: летя под горку, грохочут трамваи, рычат грузовики, и сигналят такси. И эти «пу-пу-пууу» слышит лишь наш дом. Самое интересное, что у него есть собака, которая не воет под звуки тубы. А вот моя собака тут же начинает выть, стоит мне только взять в руки трубу, и жена моя – она тоже воет, особенно когда ей самой тоже нужно поиграть на виолончели, чтобы позаниматься, разучить партии. Ведь мы оба играем в том же оркестре, что и он – тубист, живущий двумя этажами под нами. Но чтобы меня не было так слышно, я раскрываю дверки шкафа, в котором висит вся моя зимняя одежда, и играю прямо в него. У меня там даже есть специальный пюпитр, на который ставлю ноты, и лампочка, чтобы их видеть. Специально сделал, чтобы можно было заниматься дома. А то, чтобы позаниматься, мне приходилось бы каждый раз ходить в филармонию и играть там. Но таких как я там много. Они приходят и играют, мешают тебе и жалуются, что ты им мешаешь тоже. А вот тубист – для него не найти подходящего шкафа. Да и, когда он играет на тубе, то раструб смотрит в потолок, и все соседи слышат: «пу-пу-пууу… пу-пу-пууу…». Но я на его «пу-пу-пууу» не жалуюсь. Под них я даже могу спать. А когда моя жена берется за виолончель, то меня и просто в сон валит. Что можно найти такого снотворного в столь замечательном инструменте, как виолончель?
Когда мы с женой садимся ужинать, и в это время в подвале играет тубист, то мне начинает казаться, что нас на кухне не двое (не считая нашей собаки), а трое, будто он у нас в гостях, пришел позаниматься на тубе, и даже становится неудобно: стол накрыт только на двоих. Или, если мы с ней вдвоем в постели, то это уж совсем никуда не годится. Он будто подсматривает и подслушивает, хотя я уверен, что когда он играет, то уж точно не слышит ничего, будто на всем свете только он один и его «пу-пу-пууу».
А вообще-то он неплохой парень. Я давно его знаю. В консерватории мы учились на одном курсе. Там таких «пу-пу-
пууу» как он было много. Они как правило занимались в подвале, и каждый что-то играл — вся консерватория слышала «пу-пу-пууу… пу-пу-пууу…». Подвал принадлежал нам - «духовенству». Среди нас были те, кто играл на трубе, которую тоже было хорошо слышно, на валторне, звучащей не так громко как труба, но гораздо глубже и богаче, а еще были тромбонисты. Если кто-нибудь из них в узком коридоре занимается на своем инструменте, то пройти мимо него это целая история: на шестой позиции ему нужно почти три метра. А еще с нами в подвале занимались барабанщики. Но они играли не только на барабанах, каждый из них осваивал еще и литавры, тарелки, ксилофон, виброфон и Бог знает, что еще у них там есть. И вот вся эта какофония заполняла подвал с раннего утра и до самой ночи — и так каждый день. Затишье наступало лишь на короткие летние каникулы. А затем с сентября снова начинались все те же «пу-пу-пууу» и другие звуки. Я к ним привык, и не замечал ни стука по резиновой шайбе вместо барабана, ни свиста флейты-пикколо. Я просто играл на трубе, слышал себя, а других будто и не слышал. Меня, правда, могли попросить играть куда-нибудь в другую сторону, чтобы не мешал кому-нибудь играть на инструменте не столь громком, как труба. Я поворачивался к стене, и так вроде бы отворачивался от всех. Звук трубы, отражаясь от стены, возвращался ко мне и ко всем, кто меня просил отвернуться. Нет, в консерватории мы не только играли на своих инструментах, мы еще посещали лекции по истории музыки, философии и другие дисциплины, а иногда встречались на танцевальных вечеринках, устраиваемых по случаю какого-нибудь праздника — Рождества или Пасхи. Как-то раз на такой вечеринке я познакомился с девушкой, которая затем стала моей женой. Мы уходили в парк, брали лодку, уплывали на середину озера, где я доставал из футляра трубу и начинал играть. Она сидела напротив и упивалась исходящими из нее звуками. Ведь не зря говорят, что женщина любит ушами. А вот чтобы я делал, если бы был тубистом? Брал бы с собой в лодку тубу? Еще чего. А если барабанщиком...?
Еще мы все встречались на репетициях студенческого оркестра, которым по очереди дирижировали, а затем сдавали экзамен по этому предмету. Нет, из сотен нас дирижером мог стать лишь один или два. Нужно обладать неимоверной волей, чтобы удержать в своих руках целую толпу скрипачей, виолончелистов, трубачей, тромбонистов и, конечно же, тубистов с их «пу-пу-пууу». Поэтому многие из нас продолжали играть в каком-нибудь оркестре или обучать детей этому мудреному занятию, которое нарекли музыкой. Учить детей играть на музыкальном инструменте тоже ведь нелегкая задача. Наверное, производить их на свет гораздо проще… Не знаю, не пробовал. Надо спросить у тубиста. У него их трое. Подрастут и, наверное, тоже будут играть на тубе: «Пу-пу-пууу… пу-пу-пууу…» или на чем-нибудь еще.