Под черным крылом Горюна. Часть 2. Главы 11-12

11

В гадком подавленном настроении вышел Новицкий из дома Полуянова. Яков прохаживался рядом с лошадью, пританцовывал, пытаясь согреться. Новицкий отсутствовал более двух часов, и кучер стал замерзать на все более усиливающемся морозе.
—Заждался? — Новицкий сел в сани. — Поехали, Яков, в ресторацию. Надерусь до беспамятства с горя.
—Ваше благородие, может, лучше домой? Кухарка, поди, уже и еду сварганила.
—В ресторацию, Яков, или в трактир. Мне все равно куда. К черту кухарку, к черту дом, всех к черту.
—В трактир – так в трактир, наша забота маленькая: лошадью править.
В трактире «У Бори» народу было не много. Новицкий выбрал себе чистый столик у окна. Яков выпил стакан горячего чая для согрева у стойки и удалился на улицу ждать хозяина в санях.
—Эй, человек! Водки и что-нибудь закусить, — подозвал Новицкий к себе полового.
—Чего изволете-с на закуску? Коли не поститесь, есть поросенок, весьма рекомендую-с.
—Все равно. Давай поросенка. Гулять – так гулять.

Он пьянел все больше, пил, не желая остановиться. Почти не ел. Вскоре сознание стало мутиться. Помнил только, что кто-то наклонился над ним, сунул руку в карман пиджака. Завизжала незнакомая дама, он полез заступаться, возникла безобразная драка. Затем под руки его стали выводить из трактира. Он сопротивлялся, кричал. Матерно выругался. Немного помнил перепуганное лицо Якова, пытающегося усадить его в сани. Дальше – полный провал.
Очнулся Новицкий в своей спальне. Тускло горела керосиновая лампа на комоде. За окном было темно. Он долго лежал с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить все, что с ним произошло. Постепенно картина прожитого дня восстанавливалась в памяти. Защемило за грудиной, обдало неприятным холодком, когда представил себе, как потирает руки купец, радуясь очередной удачной для себя сделке. «Мерзавец, — вслух выругался Новицкий. — Нужных связей ему, червю земляному, захотелось. Думает, деньги есть – любого купить можно!»
—Митрий Федорович, — раздался встревоженный голос Гордея, — пришли в себя, никак. Слава Господу Утешителю.
Новицкий приподнял голову от подушки. Гордей сидел у его постели. В неярком свете лампы лицо его было землистого цвета, глаза покраснели и слезились.
—Ты чего здесь делаешь, Гордей Ермолаевич? Почему не спишь?
—Поди тут – усни. Вы хоть помните, как давеча отличились?
—Если честно, то плохо помню, — Новицкий снова откинулся на подушку.
—Предупреждал же вас: не пейте. Водка никого еще до добра не доводила. Ан нет! Чего слушать глупого старика – у нас на все собственный резон. Желаете спиться – пожалуйста, спивайтесь. Но только после того, как навечно закроются мои глаза. Чтобы я не видел вашего падения в ад.
—Погоди, не брюзжи. Лучше расскажи, чем же я отличился. Неужели все так плохо? Стыд-то какой!
—Стыд! Еще какой стыд! Видели бы вы себя со стороны. Пьяный до бесчувствия, одежда порвана. Пинжак ваш нарядный на что теперь похож? Только на свалке ему и место среди ненужного хлама. Яшка рассказывал, что вы творили, у меня щеки от стыда пылали. Вы, дворянин, сын уважаемого в уезде георгиевского кавалера, разбили нос незнакомому человеку мастерового сословия. Матерно ругались, словно извозчик. Митрий Федорович, так люди вашего круга себя не ведут. Следует честь блюсти, ежели не желаете потерять уважение соседей.
—Это все? Вижу, чего-то не договариваешь.

—Яшка вас еле от полиции спас. Ему свечку поставьте за здравие, а то быть бы вам сейчас в арестном доме. Вы на улице, когда вас выводили, господину судье, шедшему мимо, чуть в глаз не заехали кулаком. Еще и обозвали нехорошим словом. А в городе нонче не спокойно, везде полиция. Яков сказывал, толкуют о каком-то совещании полицейских чинов. Всех зачинщиков даже самых малых беспорядков уездный исправник велел хватать и держать под арестом. Якобы это приказ самого господина енерал-губернатора. А тут – драка! Так что одной свечкой не отделаетесь.
—Господи! — Новицкий обхватил голову руками. — Вот до чего докатился! Скажи, Гордей Ермолаевич, почему меня несчастья преследуют? Я что – хуже других?
—Напраслину не городите, — Гордей бережно поднял с пола сползший край одеяла. — С какого такого резона вас несчастья преследовать должны? Все происходит по промыслу Господа нашего, за людские грехи смерть крестную принявшего. Знать, высшая воля такая – вас через испытания провести. Человек должон без нытья и уныния смиренно принять высшую волю в любом ее проявлении. На то он и человек, а не тварь неразумная.
—Гордей Ермолаевич, ты предлагаешь смирение? А я не желаю мириться со многими вещами. Не желаю – и все! Почему я должен терпеть насилие над собой, подчиняться тому, кто на данный момент богаче меня и, следовательно, сильней!
—Митрий Федорович, да вы о чем толкуете-то? Что с вами приключилось?
—С этого бы и начал, а то давай по обыкновению мораль читать. Я уже взрослый мальчик. — Новицкий резко сел на постели. — Окрутил меня купчина проклятый. Теперь хочешь не хочешь, придется жениться на его дочке.
—Постойте, — Гордей округлил глаза. — Неужто купец сосватал вам девицу?
—Сосватал. Поставил вопрос ребром. Или женишься, или …
— Митрий Федорович, — глаза Гордея радостно заблестели, — подумать только, как все удачно свершилось. Мы ведь думали, как найти способ окрутить девицу, а оно все и образовалось лучшим образом. Без всяческих потуг и усилий с вашей стороны.
—Чему радуешься? — уныло произнес Новицкий. — Не люба она мне.
—Стерпится – слюбится, Митрий Федорович. Главное – имение сохраните. Поди, матушка на том свете также за вас радуется. А девица ничего, смазливенькая. Тощая, правда, маненько, но все поправимо.
—Гори оно ярким пламенем, это имение! — в сердцах произнес Новицкий. — Долго еще сидеть здесь собираешься? — грозно обратился он к Гордею. — Иди спать, Гордей Ермолаевич, поздно уже. Оставь меня одного.

—Ничего, Митрий Федорович, ничего. — Гордей, потирая больную ногу, поднялся. — Пройдет время, еще бога благодарить будете за его милости. Счастья своего не понимаете, но то от большой маяты в душе.
Утром чуть свет Новицкий поднялся с постели и без дела, зябко кутаясь в теплый халат, слонялся по холодному дому. Печи не успели еще нагреться, отсыревшие дрова больше дымили, чем горели жарким пламенем. Новицкий в поисках хоть какого-то тепла зашел на кухню. Лукерьи не было, у плиты суетилась молодая кухарка.
—Лукерья где? — безо всякого интереса спросил у нее Новицкий.
—Доброго утречка, барин. — Кухарка поставила чайник на плиту. — Больно раненько встали, завтрак еще не готов. Что касаемо Лукерьи, так она всю ночь плохо себя чувствовала, жар у нее был, знать, сквозняком продуло. Сейчас спит. Жалко будить, намаялась. Да и зачем она вам, я сама все, что надо, сделаю.
—А где Аленка?
—В кладовках прибирается. Нынче много мышей развелось, часть продуктов испортили. Отравы бы надо. Иначе все припасы сожрут.
—Спроси у Ивана, у него должна быть.

Новицкий уже собрался было уйти, но передумал. Он внимательно посмотрел на кухарку. «Нравится ли она мне как женщина?» — подумал Новицкий и тут же ответил на поставленный вопрос: «Нет, не нравится. Нет в ней того, что влекло бы к ней. Простовата, глуповата, руки красные, в цыпках. Похожа на курицу, а кровь, по всей видимости, рыбья, холодная. Будет обнимать тебя, сама о кастрюлях думать. Смогу ли я взять ее так, безо всякого чувства симпатии, просто как самец самку? Зачем? А разве для этого особый смысл нужен? Гордей сказал бы, что это грех. Но боюсь ли я греха? И сколь глубоко дно той ямы, в которую может, не измаравшись в нравственной грязи, упасть человек? Возможно, и нет той ямы вовсе? Все придумки моралистов-импотентов, которым не ведома сладость вкушения запретного плода. Человек создан для жизни, для наслаждения. Для чего вокруг себя городить частокол запретов? Хочешь – бери от жизни то, что она дает тебе, и не засоряй мысли думами о последствиях.
Новицкий подошел вплотную к кухарке.
—Барин,— женщина оторопела, — ты чего?
—Сама не догадываешься?
Он обхватил ее рукой за талию. Губы его искали ее губы, в то же время свободная рука задирала подол юбки.
—Не сейчас!
Она сделала попытку оттолкнуть его, но это только подзадорило Новицкого, который с силой повалил ее на стол. Чайник на плите тяжело запыхтел, выпуская из недр своих клубы пара. Новицкий сжимал ее в объятиях, удивляясь мягкой податливости женщины, словно и не человек то был, а комок вымешанного дрожжевого теста. Она, молча и без страсти, принимала все, что он делал. Но ему хотелось большего, хоть какого-то движения навстречу с ее стороны. Не дождался. Она только протяжно всхлипнула. Молча поднялась, оправила юбку и отвернулась к плите.
«Дурак!» — про себя выругался Новицкий и вышел вон из кухни.

12

Через пару дней, в воскресенье, Новицкий, томимый желанием иметь в доме своем портрет Лизы, все же выехал в усадьбу Заваруйкиных. Эта идея зрела в нем с той самой поры, когда он впервые увидел ее портрет с ромашками. Новицкий упорно не хотел забывать Лизаньку. Не мог смириться с ее смертью. И, как бы ни сложилась в дальнейшем судьба, решил он, пусть Лиза станет для него добрым ангелом-хранителем.
Новицкий рассказал о своем желании Гордею, но тот его не поддержал. Вроде как даже рассердился на барскую блажь. Сказал, что если тот хочет на кого молиться, для этого имеются святые образа, и нечего делать себе иных кумиров. Умерла девушка, и мир праху ее. Расстроил Гордей Новицкого, но не отговорил от странной идеи. Только плюнул досадливо и перекрестился. Мол, ваше дело, блажите.
Павел Игнатьевич встретил Новицкого с радостью, немного попенял за долгое отсутствие, что не давал о себе знать. Совсем забыл одиноких стариков. Новицкий, терпеливо слушая сетования соседа на плохую погоду и дурное самочувствие (словно мог чем-то ему помочь), долго не решался начать нужный разговор. И только после того, как Заваруйкин от души напоил его душистым чаем с земляничным вареньем, собрался с духом.

—Павел Игнатьевич, я, собственно, хотел поговорить с вами об одном щекотливом деле. Видите ли, мне очень нравится портрет Лизы, тот, на котором она изображена с букетом цветов. И мне бы хотелось иметь похожий портрет в своем доме.
—Зачем? — Заваруйкин внимательно посмотрел в глаза Новицкому. — Я, конечно, понимаю, что Лизанька нравилась вам. Но это дело прошлого. Нет больше Лизаньки с нами. А вам надо думать о будущем, поверьте мне, старику. К тому же, на мой взгляд, портрет весьма плох.
—Что вы! Он вовсе не плох, как вы о том говорите, напротив, Лизанька на нем очень похожа на себя! Я понимаю, Марго никогда не даст согласие на то, чтобы портрет хоть на день покинул ваш дом, да я этого и не прошу. Единственная моя просьба – дать фотокарточку Лизы. Я найду художника, который напишет с нее портрет. По моему желанию он нарисует ее в белом свадебном платье с шикарным букетом цветов в руках.
—Дмитрий Федорович, вы хоть немного думаете, о чем говорите? Я не предлагаю забыть свою несчастную дочь. Но, боже мой! То, о чем вы сейчас сказали, звучит кощунственно.
—Напротив, уважаемый Павел Игнатьевич. Новый портрет Лизы будет являть собой торжество жизни, а не смерти. Ведь Лизанька так хотела выйти замуж, быть счастливой! И становится горько от мысли, что мечте ее так и не удалось осуществиться.

—Дмитрий Федорович, весьма жестоко напоминать старику о его вине. Я часто думаю, что не будь мы с Марго столь упрямы в желании огородить дочь от лишних волнений, судьба подарила бы Лизе больше лет жизни. Мы оберегали нашу девочку от всего, что могло огорчить или встревожить ее. Но нельзя было бесконечно долго держать Лизаньку в неведении о тяготах жизни. Она была доброй девочкой и живо принимала на себя чужую боль. Напрасно я не поверил в искренность ваших чувств, не согласился на брак Лизы с вами. Возможно, и удалось бы хоть немного отсрочить ее конец. Подождите меня, я сейчас.
Заваруйкин вышел, оставив Новицкого одного. Вскоре появился с толстой пачкой фотографий.
—Последние ее карточки. Лизанька много фотографировалась по приезде своем в Петербург. Ни один салон не пропускала. Словно знала: это единственное, что останется после нее. Не лучшие фотографии, должен вам сказать. Ибо печать близкой смерти уже омрачает ее лицо. Бедная моя девочка! — Заваруйкин погладил рукой лежащую поверх пачки фотографию Лизы. — Надеюсь, вы найдете хорошего художника, которому удастся стереть с лица страшную печать. Выбирайте сами, какая карточка подходит вам.
Новицкий выбрал небольшую фотографию. Долго смотрел на нее.
—Спасибо, Павел Игнатьевич, что поняли меня. До конца дней своих буду благодарен вам за это.
—Полноте. Теперь я вижу, что Лизанька сделала правильный выбор, полюбив вас. Увы, дочь оказалось прозорливей своего родителя. И хватит об этом! — Заваруйкин сделал жест рукой, словно желал огородиться от Новицкого. — Не бередите душу.
Новицкий убрал фотографию во внутренний карман пиджака.
—Павел Игнатьевич, как обстоят ваши дела по делу о Доме исправления заблудших в алкогольных парах душ?
Заваруйкин оживился, встрепенулся. Глаза его заблестели, щеки порозовели. Он словно вынырнул из водоворота мутной воды, черной воронки прошлого, вздохнул полной грудью. Новицкий с облегчением отметил, что Заваруйкин на глазах превратился в активного, полного энергии для созидания деятеля.

—Вы себе только представьте, Дмитрий Федорович! Нашими общими с земством стараниями Дом почти готов. Одна беда – не хватает женской обслуги. Местные бабы не идут, остерегаются. Как быть – ума не приложу. Придется со стороны нанимать. Пойдут ли, не знаю.
—Жалованье хорошее предложите – пойдут. По деревням оставшиеся вдовами бабы от безденежья воют. Детей у каждой куча. Хозяйство вести бабе одной не под силу. Эти, мне кажется, с удовольствием пойдут хоть в кухарки, хоть в прачки.
—Возможно, вы и правы. Надо подумать на досуге. А так все хорошо. Назаров, доктор наш, поддержал мою идею. Накануне разговор с ним имел, будучи по делам в городе. Знаете, что он предложил? Женское отделение организовать. Некоторые бабы подчас пьют не меньше мужиков. Увы, прискорбный факт. В основном те из баб, которые возвращаются с заработков из городов. Ведь не все из них идут в услужение, на фабрики. Часть – на панель, в бордели. Отсюда сифилис, безнадега, пьянство. Чем больше углубляюсь в эту проблему, тем страшнее становится, верите ли?
—М-да, невеселую картину вы нарисовали. — Новицкий посмотрел на фотографии Лизы, разложенные на столе. — Я вот что подумал, Павел Игнатьевич, была бы Лиза жива, с каким воодушевлением она поддержала все ваши начинания.

—Да, Лизанька была бы первой моей помощницей, — вздохнул Заваруйкин и стал складывать фотографии стопкой, подолгу задерживая на каждой свой взгляд. — Марго особенно тяжело переносит разлуку с дочерью. Давеча говорит мне: не взять ли нам на попечение сиротку? Мало ли подкидышей… И ей хорошо, и нам не тоскливо.
—Как вы относитесь к желанию жены?
Новицкий откинулся на спинке стула. Заваруйкин погрустнел.
—Дмитрий Федорович, конечно, пригреть сироту дело благое, но разве сможет даже самый лучший малыш заменить твою кровиночку? Право, я, если честно, боюсь подобного решения. Жизнь наша, пускай и тоскливая, устоялась, с потерей дочери мы смирились. А появись в нашем доме чужой ребенок, как относиться к нему? Как к родному? У меня вряд ли получится. Марго понять можно, она женщина, у нее сильно желание быть матерью, опекать, взращивать. Мне же достаточно того, что в моей жизни уже была Лиза.
—Я вас понимаю, Павел Игнатьевич. Вряд ли бы и мне понравилось решение взять чужого ребенка на воспитание. Впрочем, в отличие от вас, я не питаю особой любви к детям. Сопли, крики и бесконечные хлопоты. Мне пора, спасибо за все и разрешите откланяться.
Новицкий встал из-за стола.
—Вы уже уходите? — поднялся следом Заваруйкин. На лице его читалось искреннее сожаление. — Не забывайте о нас впредь. Жаль, Марго нет дома. Уехала в город, и что-то до сих пор ее нет. Уж она бы уговорила вас остаться.
—Передавайте поклон от меня Марго. Приятно было повидаться.
—Хотел вас спросить вот о чем, Дмитрий Федорович. Все ли тихо у вас в деревне?
—Вроде тихо. По крайней мере, крестьяне не бунтуют.
—Я не про то хотел спросить. Нет ли чего необычного? Странных убийств, пропажи детей, паники в крестьянской среде?
— Не слышал. Управляющий мой родом из деревни, наверняка бы знал. Молчит – значит, не о чем говорить.
— Это хорошо, Дмитрий Федорович, очень даже хорошо. А то по деревням уезда слухи странные поползли. Мол, вновь дал знать о себе волкодлак.
—Неужели вы верите во всякую чушь, Павел Игнатьевич? — удивленно воскликнул Новицкий.
—Как не верить, уважаемый Дмитрий Федорович, если я собственными глазами видел растерзанного ребенка? Так волки не действуют. На руках ребенка остался след от веревки. А вместо горла – рваная рана. Если это не оборотень, как объяснить подобную жестокость?
—Я уверен, что оборотни имеют вполне человеческую природу.
Передавать Заваруйкину свой разговор с Назаровым о природе зла, о ликантропии Новицкому сейчас не хотелось.
—Вероятно, но все же очень странно, — задумчиво произнес Заваруйкин. — Не смею больше вас задерживать.

Уже в санях Новицкий спросил кучера:
—Яков, ты ничего в деревне странного не слышал? Слухи идут – оборотень вновь объявился.
—Есть такие слухи, ваше благородие, — не поворачиваясь к седоку, ответил кучер. — Давеча полиция на кладбище облаву делала. Так только поймай его! Он же оборотень! Подстрелили одну дикую собаку по кличке Полай. Ее наши, рехновские, крестьяне хорошо знают. На кладбище обретается. Только напрасно собачью кровь пролили. Полай – не оборотень. Настоящий волкодлак людского глаза боится. Такие вот, ваше благородие, дела. Куды ехать изволите? Домой али в город?
—Домой, Яков, домой, и как можно быстрее. Скоро темнеть начнет. Черт знает, какие еще тайны скрываются в нашей глухомани.