рассказ "Бельчонок"

Моей дочери Анне, посвящаю


С вещами, старой спортивной сумкой в одной руке и пакетом в другой, в которых было всё необходимое для моего пребывания в госпитале, я прошёл в палату следом за медсестрой, которая указала на моё место – свободную, уже застеленную, кровать у окна. На моих ногах уже были домашние тапочки, которые, взамен кроссовок, я надел в приёмном отделении. Наша палата, как и другие аналогичные, была рассчитана на трёх пациентов. На каждый блок из двух палат были отдельные туалет и душ, а в маленьком тамбуре располагался холодильник. Положив свои вещи на койку и и поздоровавшись с обитателями палаты, я представился и пожал им руки. В палате уже находились двое: один – мой ровесник, тоже пенсионер, звали его Андрей Уваров, кровать его стояла вдоль стены перед выходом из палаты. Второй большой и массивный, молодой (в сравнении с нами), действующий сотрудник полиции, в корсете (для фиксации поясницы), по имени Стас, его кровать стояла параллельно моей в середине палаты, а вот фамилию его, к своему стыду, я не запомнил. Я ощущал страшную усталость, и от болезни, и от долгой дороги, и от неустроенности последних месяцев и даже лет жизни, хотелось просто лечь на кровать, забыться, вытянув ноги, и постараться ни о чём не думать. Вместо этого я стал разбирать свои вещи, разную мелочь для умывания и бритья положил в прикроватную тумбочку, ветровку и брюки повесил в односекционный платяной шкаф, стоявший в углу палаты слева от окна, туда же поставил и наполовину опустевшую сумку и кроссовки. Слева от шкафа у стены напротив кроватей стоял обеденный стол, за которым обычно питались больные, которым врачом было предписано питание в палате, и два стула. Над столом, немного левее на стене, располагалась электрическая розетка и гнездо телевизионной антенны, но самого телевизора в палате не было, не было телевизоров и в других палатах. Всё это было мне знакомо по воспоминаниям десятилетней давности, когда я здесь лежал раньше, будучи ещё действующим сотрудником милиции. Тогда же мне поставили неутешительный диагноз, требовавший сложных и дорогостоящих операций. Над кроватями, на уровне вытянутой из положения лёжа руки, располагались индивидуальные светильники с лампами дневного света и кнопки управления ими, одна лампа была направлена вверх и давала рассеянный, отражённый от потолка, свет, а вторая светила вниз на кровать, тумбочку и прикроватное пространство, не мешая другим больным. На корпусе этих светильников размещались электрические розетки (что очень подходило для зарядки телефона и подключения медицинских приборов) и кнопка вызова постовой медсестры. Эта кнопка дублировалась кнопкой на гибком проводе, которой было очень удобно пользоваться лёжа, не поднимаясь с кровати.

Мой лечащий врач, Екатерина Витальевна, осмотрела меня в палате и подробно распросила о моей болезни. Не особенно надеясь на свою память, я "построил" в уме такую цепочку слов: Катя (Катерина, Екатерина) – так, ещё в юности, звали мою девушку, а Витальевна – это "витиеватый Виктор", почему так - не знаю, но запомнилось быстро и легко, главное - хорошо отложилось в памяти. Ведь любому человеку приятно, когда его имя-отчество запоминают с первого раза, а не переспрашивают многократно. Екатерина Витальевна проверила мои реакции с помощью молоточка и острой иглы, которую достала из кармана халата, проводя ею по разным участкам моей кожи. В принципе, обычный осмотр, но вместе с рассудительной и внимательной беседой, вполне искренним участием в состоянии моего здоровья, позволили мне настроиться на оптимистичный лад и начать уважительно относиться к доктору. При лечении очень важно доверие пациента к врачу. Потом был мой осмотр в кабинете начальника отделения, который не поленился вновь повторить все манипуляции и вопросы. Начальника отделения Бугрова я знал ранее, уважал его как человека и ценил как прекрасного специалиста. Наблюдая доброе отношение ко мне и, что самое главное, желание помочь, я почувствовал огромное облегчение и желание выполнять все предписанные мне назначения. Постепенно, все мои неприятности начали отходить на задний план, отдаляться и не занимать все мои мысли.

Звонок на обед я, конечно же, не услышал. Если бы не вопрос Андрея о том, пойду ли я обедать или предпочитаю поголодать, наверно остался бы без обеда, перед которым я даже успел около получаса полежать на своей койке поверх покрывала по причине усталости и с целью проверки удобства кровати. Мне нравилось буквально всё: чистота, распорядок дня, питание, хотя и малосолевое, но вполне достаточное (для разнообразия питания, в цокольном этаже хирургического корпуса находился буфет, магазинчик и аптека), отношение ко мне персонала, моих соседей по палате. Я отдыхал от неурядиц, которые навалились на меня в последние годы и не позволяли мне жить так, как я хотел. Развод полугодовой давности со второй супругой явился для меня каким-то очищающим актом, освобождением от условностей почившего в бозе брака, хотя в глубине души я расценивал это как предательство по отношению ко мне. Мои моральные обязательства не позволили бы мне оставить больного человека, который ранее был близок и любим. Но моя мораль осталась при мне, а выслушивать постоянные упрёки в лени, нежелании делать что-либо, в симуляции болезни уже больше не было сил, поэтому я с лёгкостью согласился на развод, благо, что совместных детей у нас не было, поэтому процедура развода в ЗАГСе много времени не заняла. В качестве постоянного напоминания о браке у меня остались большие долги, отсутствие постоянного жилья и резкое ухудшение моего здоровья. Спасибо моей дочери Анне, которая с мужем приютили меня у себя, заботились и ухаживали за мной. Работать, проживать один и абсолютно адекватно воспринимать действительность у меня выходило плохо. Постоянное головокружение, шум в левом ухе, снижение слуха слева и неуверенная походка, а также несколько заторможенное, но объективное восприятие действительности стали моими спутниками на долгое время. Утром, когда младшая дочь Оля сопровождала меня в госпиталь, она крепко и уверенно поддерживала меня под руку, особенно при движении по лестницам, и несколько раз напоминала мне о том, что шаркать ногами неприлично. У меня это выходило непроизвольно, когда я ослаблял контроль за своими движениями. В то время у меня даже не получалось присесть на корточки или достать пола пальцами рук, наклонившись вперед, из-за слабости мышц и плохой координации движений. Услышав замечание дочери, я собирал свою волю в кулак и начинал строго контролировать своё передвижение, но потом всё повторялось сначала. Наверно мы смотрелись со стороны комично, я невольно улыбнулся, вспомнив наш путь в госпиталь.

Действительно, в госпитале меня устраивало практически всё, за исключением недавно введённого тотального запрета на курение. Запрет был, а мест, выделенных и оборудованных для курения не было, даже на территории. Выходить с территории госпиталя без особого разрешения было нельзя, за чем зорко следили бравые молоденькие росгвардейцы, зато было много размещённых в разных местах (на стёклах дверей, на досках информации, даже на скамейках в парке) оповещений и даже устрашающих объявлений с предупреждениями о страшных карах за курение. Поскольку я к тому времени имел стаж курения более сорока лет, и данный запрет грубо нарушал мои права курильщика, то подчиняться ему я вовсе не намеревался, но и испытывать судьбу и удачу тоже не хотелось (о примерном наказании некоторых нарушителей мы уже знали). С Андреем мы определили малолюдные тихие места (далеко не все пациенты лояльно относились к курению и курящим), не попадающие в объективы камер видеонаблюдения и там, изредка, выкуривали по сигаретке, восполняя нехватку в организме никотина, адреналина и утоляя неистребимую жажду приключений. При отсутствии "телеящика" и других развлечений, мы были рады любому разнообразию рутинной, в общем-то, жизни в госпитале.

В стороне от лечебных корпусов справа от центрального входа на территории госпиталя располагался парк с фонтаном в центре, вокруг которого по кругу стояли парковые скамейки. Из чаши фонтана сильная струя воды била вертикально вверх и ударялась в имитацию каменного валуна, рассыпаясь на струйки и капли, которые ниспадали вниз, создавая приятный, расслабляющий шум. К фонтану по диагоналям вели пешеходные дорожки, замощенные тротуарной плиткой двух цветов, красноватой и серой. Такая же дорожка обрамляла парк по периметру. В парке было много скамеек, на которых было удобно отдыхать, это были старинные садово-парковые скамейки с боковинами из чугунного литья и покрашенными деревянными рейками сидений и спинок, составлявшими одно целое. В глубине парка, видимо из экономии, были скамейки без спинок, простые дощатые лавки на стальных трубчатых основаниях. Несмотря на то, что рядом с парком находилась оживлённая улица, в парке было тихо и спокойно. Сказывалось наличие высокой звукопоглощающей ограды и большое количество разных высоких деревьев и кустарников. У фонтана, шум воды которого, смешиваясь с шелестом листьев, действовал успокаивающе, всегда было много голубей, которые слетались, когда гуляющие кормили их хлебными крошками. С двух сторон парка, вдоль дороги, ведущей к корпусам госпиталя, росли высокие голубые ели. Местами они потеряли уже свой голубой налёт на иголках, но всё равно смотрелись величественно. Эти ёлки облюбовали белки, которые иногда спускались вниз, чтобы получить с рук людей орешки. Часто можно было увидеть внизу под ёлками лущёные белками еловые шишки. Иногда белки перебегали по земле между деревьями и забирались на другие, лиственные деревья, перепрыгивали с ветки на ветку, гоняясь друг за другом, казалось, что они играют в салки-догонялки. Приятно было наблюдать с какой лёгкостью и быстротой взбирались они на самый верх кроны деревьев.

Парк манил к себе в жару прохладой и спокойствием, поэтому больные неспешно прогуливались по дорожкам, сидели на скамьях, мирно беседовали, наслаждались тишиной и видами природы. Мы с Андреем тоже много времени проводили в парке. Обычно мы уходили туда после лечебных процедур и различных обследований, которые приходились в основном на утренние часы. Много ходить Андрею не позволяли боли в ногах, а мне мешала моя неуверенная походка и головокружение, поэтому мы обычно, прогулявшись разок по периметру парка, садились на скамейку и разговаривали. Темы бесед мы не искали, они находились сами собой. Главное в диалоге – умение выслушать собеседника. Мы не пытались наперебой рассказывать свои истории, всё происходило неспеша, "с чувством, с толком, с расстановкой". В тот период у меня большого желания искать общения с женщинами, коих лечилось в госпитале много и разных, не возникало. Самое большее, на что я был тогда готов и способен, это невольное созерцание проходивших мимо женщин и приятных мужскому взгляду женских форм. Поэтому свободное время мы посвящали разговорам о жизни. Андрей оказался заядлым охотником, его рассказы я слушал с большим вниманием и интересом, отвечая на них своими рассказами о рыбалке, страстным поклонником которой был. Про былую службу мы практически не говорили, наверно потому, что служба забрала у нас слишком много сил, здоровья и нервов, и вспоминать об этом просто не было никакого желания. Это не была запретная тема, но малоинтересная нам, поэтому мы её почти не затрагивали в наших разговорах.

Капельницы, уколы, таблетки, физиолечение сделали своё дело – я почувствовал заметное улучшение своего здоровья, появился интерес к жизни, само моё существование становилось осмысленным. А вот по ночам я просыпался, и часами, чтобы не мешать соседям, просто лежал на кровати и думал, размышлял о том, что со мной происходило ранее и о перспективах на будущее. Очень реалистичные сны-воспоминания переходили в явь, и я какое-то время не осознавал своё место нахождения, темнота в палате и темнота за окном этому способствовали. Но, собрав свои мысли, я понимал, где нахожусь и что со мной происходит. Мои раздумья приводили к неутешительным выводам о том, что при моём состоянии здоровья долго мне не протянуть в этой жизни, что я в очередной раз очутился в тупиковой ситуации, объективно бесперспективной во всех отношениях. Вспоминался Робинзон Крузо, который, попав на необитаемый остров оценивал своё положение на бумаге, для наглядности, разделив лист бумаги надвое и написав слева слово "худо", а справа – "хорошо". Я же свой анализ ситуации производил в уме. Выводы были крайне неутешительны, выхода из сложившегося положения я не находил, понимая свою никчёмность и ненужность никому. Ещё в детстве, размышляя над загадкой смерти, я дал себе слово никогда, что бы в моей жизни ни произошло, как бы мне ни было тяжело, трудно или больно, никогда даже не задумываться над тем, чтобы самостоятельно уйти из жизни. Оставалось лишь одно, продолжать жить, несмотря ни на что, просто жить. Жить, как раньше говорили, на морально-волевых качествах.

В один из дней после обеда мы, по сложившейся традиции, перекурив около новостройки, находившейся у торца нашего корпуса, направились в парк и сели на скамейку вблизи елей. Мы заметили у основания одной из них белку, которая вела себя странно. Андрей сразу определил, что это бельчонок, хотя его размер вполне уже соответствовал габаритам взрослой белки. Бельчонок делал попытки взобраться на дерево, но раз за разом скатывался вниз и, наконец, замерев, остался на земле у основания ствола ели. Мы подошли поближе и разглядели кровь на задней лапке зверька. Андрей предположил, что на него напала одна из кошек, которые обитали на территории госпиталя. Ранее, в беседе с Екатериной Витальевной, я узнал, что в штате госпиталя числятся четыре кошки и что они даже состоят на пищевом довольствии. Кормят их сотрудницы пищеблока, то есть на них расходуются по нормативам продукты питания, а не только объедки со стола больных. Задачей лохматых "сотрудников" является охрана пищеблока со складом, помещений и территории госпиталя от грызунов. Ещё Екатерина Витальевна пояснила, что во время проверок проверяющие всегда требуют предъявить "штатных" кошек, что бывает иногда сложно сделать, так как не всегда этих кошек можно отловить и представить. Какое было точное количество кошек мне неизвестно, но точно могу сказать, что две из них были черного цвета, а одна дымчато-серая. Наверняка было и много пришлых котов и кошек из соседних жилых домов, которые окружали с трёх сторон территорию госпиталя, никаких опознавательных знаков или ошейников на животных не было. Наблюдаемые мною на территории госпиталя кошки были холёные и упитанные. Как они справлялись с ловлей мышей и крыс я не знаю, но несколько раз я был свидетелем их безуспешной охоты на голубей у фонтана и белок, перебегавших по земле между деревьями. На деревьях охота кошек на белок была обречена на неудачу, из-за резвости последних.

Андрей бережно взял бельчонка в ладони, использовав носовой платок как накидку для зверька, опасаясь острых зубов и когтей. Я брать бельчонка в руки не стал, так как в детстве в пионерском лагере, меня укусила белка за палец при попытке взять её в руки, страх перед беличьими зубами остался. Наш зверёк не проявлял агрессию, вёл себя спокойно в руках Андрея, даже не пытался убежать. Только кисточки на его ушках и кончик хвоста подрагивали, выявляя его трепет перед человеком, и глаза-бусинки он периодически прикрывал то ли от боли, то ли от ужаса происходящего. К нам подошли две женщины из числа пациенток и поинтересовались, чем же мы таким занимаемся. Узнав подробности, они вскоре принесли картонную обувную коробку, в которую Андрей осторожно поместил бельчонка и прикрыл коробку крышкой, предварительно проделав в ней несколько отверстий для доступа свежего воздуха. Часть дела по спасению животного была сделана, теперь необходимо было завершать спасательную операцию. Присев на скамейку мы стали с помощью мобильных телефонов звонить друзьям и знакомым для выяснения организации, которая занимается вопросами ветеринарии и охраны диких животных на территории Москвы. Не скажу, что это было просто сделать, но, в итоге у нас появился номер телефона зоозащитников, позвонив которым и объяснив ситуацию, мы услышали в ответ, что наше сообщение принято. У нас узнали точный адрес центральной проходной госпиталя и попросили ожидать сотрудников зоозащиты, которые к нам уже выехали. Ожидание затянулось на несколько часов, мы даже сходили на ужин, доверив попечение над коробкой и бельчонком тем женщинам, которые к нам подходили ранее.

Наконец, появились двое молодых ребят в серо-зелёных комбинезонах с какими-то надписями на спинах, руки их были в перчатках. Охрана на КПП их пропустила, так как была предупреждена нами. Кошачья переноска была в руке одного из них, у второго в руке был чемоданчик с инструментами и необходимыми ветпрепаратами. Поздоровавшись молодые люди бережно и аккуратно осмотрели бельчонка, чем-то обработали раны на лапке и поместили его в переноску. Мы обменявшись с ними номерами телефонов, а они пообещали сообщить нам о судьбе зверька. Также они пояснили, что теперь зверьку ничего не угрожает, раны не опасные, но предупредили, что выпустят его на волю после выздоровления и передержки не здесь, а в другом парке, где есть белки, таковы правила. Мы видели через решётчатые ворота как сотрудники зоозащиты вышли через проходную и, сев в свой служебный автофургон, уехали. Со спокойной душой мы отправились в палату, так как уже темнело, и пора было пить вечерний кефир.

Пару дней спустя, уже перед самой моей выпиской из госпиталя, неожиданно для меня, спасители бельчонка позвонили мне и сообщили, что зверёк чувствует себя хорошо, кушает с аппетитом и поправляется, ранки заживают, кости и сухожилия оказались неповреждёнными. Я поблагодарил их за хорошее известие и сразу же поделился новостью с Андреем. Позже мы сообщили об этом и дамам, которые интересовались судьбой бельчонка. Надо было видеть, как заискрились их глаза от этой доброй вести. К сожалению, имён спасателей и добровольных помощниц в моей памяти не сохранилось. Но сохранились добрые чувства ко всем этим людям, которые проявили деятельное участие в судьбе пострадавшего животного.

Казалось бы столь ничтожный эпизод жизни, но вся наша жизнь состоит из мелочей, как мозаика. Замечено, что добрые дела прекрасно помогают бороться с депрессией, хандрой и унынием.