Воспоминания

Воспоминания из прошлого с послесловием.
Посвящается моему отцу и дедушке

Ялта. 2 декабря 1920г., четверг. За окном солнышко. Обычное начало крымской зимы: еще тепло, но с моря уже веет прохладой, и нет той дивной свежести воздуха. Обычное утро. Только проснулись мы несколько позже, чем всегда. Папа подошел ко мне, улыбнулся, потрепал по щеке и сказал: „Хватит валяться. Kто будет делать зарядку?“. И не дожидаясь ответа, ушел в соседнюю комнату делать свои упражнения. Это вошло у него в привычку с 1905г., когда он вышел из Петропавловки, где находился в течение нескольких месяцев по обвинению в революционной деятельности. Тогда ему было 23 года. Через 8 лет он женился, а еще через год в Петербурге, практически одновременно с началом 1- ой мировой войны, родился я. Мама же моя была родом из Ялты. Мы жили попеременно то-там, то тут. Но сейчас находились здесь, в Ялте - уже послеврангелевской „красной“ Ялте. Время и место, как много они определяют в судьбе человека. Или наоборот, какая-то высшая сила помещает человека в предопределенное ему пространственно временное перекрестье, держит на прицеле и ждет команды от своего главного начальника. Итак, 2 декабря 1920г. Завтрак: яичница, чай, булочки. Застольный разговор о наступающей эре справедливости для всех, поцелуй в щеку, и папа, просмотрев какие - то свои бумаги, вышел прогуляться, ненадолго…, навсегда! Может быть, события этого утра были несколько иными, но главное, что время началось схлопываться в часы, минуты, секунды и…, кто- то нажал спусковой крючок.
Ленинград, 7 декабря 1930г., воскресенье. Поздний вечер. За окном темно. На улице слякотно. В нашей комнате тепло и уютно. В углу на железной кровати спит мама. В другом углу на стене над импровизированным комодом, из поставленных друг на друга чемоданов, висят фотографии. Много фотографий из нашей прошлой крымской жизни. Мы перебрались в Ленинград после знаменитого ялтинского землетрясения 1927 года. Удалось получить одну комнату в квартире, где проживало еще 8 семей. До революции вся одиннадцатикомнатная квартира принадлежала моему дяде - старшему брату отца. Он был довольно известным адвокатом. Рассказывают, что эту квартиру ему в качестве гонорара подарил один купец. Дядя выиграл процесс и сохранил купцу четыре дома. Теперь он жил в том же подъезде в небольшой однокомнатной квартире, любезно предоставленной новой властью. Повезло. Мне уже 16 лет. Я учусь в индустриальном техникуме и подрабатываю помощником чертежника. Сейчас доделываю задание, которое надо сдать завтра утром. Несколько притомился. Хочется спать, глаза слипаются, голова потихоньку опускается все ниже и ниже, пока не касается поверхности нашего обеденного, а заодно и моего рабочего стола… Я открыл глаза от несильного стука в дверь. - Кто бы это мог быть так поздно?- подумал я. Коммунальная квартира, и общего входного звонка я вроде не слышал. - Входите, не заперто. - Дверь открылась, и… на пороге стоял… мой отец. Он практически не изменился с того времени, как, в тот памятный день 10 лет назад, вышел погулять. Разве чуть- чуть поседел. В одной руке он держал трость, с которой обычно прогуливался, а в другой был зажат небольшой бумажный листок. В первый момент, как ни странно, я не испытал даже чувство удивления. В голове все перемешалось. Был я, повзрослевший и настоящий, и он, вернувшийся из прошлого, немножко нереальный, мой любимый, долгожданный папа. В следующее мгновение я бросился к нему, но он как- то странно улыбнулся и остановил меня неторопливым движением руки. – Подожди, извини, я должен снова ненадолго отлучиться и вернусь. – Дверь захлопнулась. Я бросился за ним, стал искать по всей квартире, выбежал на лестничную площадку. Нигде никого не было. Потом вдруг появилось множество незнакомых людей: гражданских, красноармейцев, матросов. Они сновали туда- сюда, поднимаясь и спускаясь по лестнице, которая каким - то непонятным образом никак не могла закончиться. Мне даже показалось, что среде них мелькала фигура моего отца. Я рванулся к нему, но он тут же растворился в толпе. Не знаю, сколько времени блуждал я по этой мебиуснообразной лестнице, заглядывая в калейдоскоп мелькающих лица, но тщетно. Полное непонимание происходящего, чувства растерянности, опустошенности и горечи утраты овладели мной. Не помню, как я снова оказался я в своей комнате. Ничего не изменилось. По-прежнему тускло горела лампочка над столом. Повернувшись лицом к стене, спала мама. Лишь на столе, на видном месте, лежала записка: „Не теряй надежду, жди, мы обязательно встретимся“. Было написано, именно, встретимся, а не вернусь, как он обещал.
Ялта. Первые дни декабря 1920г. Опросы соседей, знакомых и обращение к властям города ничего не дали. Человек вышел из дому и исчез: пропал без вести. Никто никогда его больше не видел. Ни живым, ни мертвым. Было понимание, что случилось что- то страшное. Но, как я узнал позже, такие потрясения коснулись не только нашей семьи. Ялта стала последним городом Крыма, куда вошла Красная армия. 17 ноября 1920 года в неё вступили части 1-й конной армии Южного фронта. Советские руководители считали, что в Ялте буржуазии, собравшейся со всей России, было больше, чем в любом другом городе. В связи с этим, началось систематическое и поголовное физическое истребление всех тех, кто, по мнению нового руководства, присланного из Москвы, не вписывался в рамки новой большевистской идеологии. 6 декабря 1920 года В. И. Ленин, выступая на совещании актива московских большевиков, заявил: «Сейчас в Крыму 300 000 буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим». В этой кровавой революционной скороварке был переварен и мой отец. Он не был никаким классовым врагом и не занимался политикой. Наверно, просто не повезло. Попал в очередную облаву, когда вышел погулять. Может быть, была дана команда отлавливать любого интеллигента, как потенциально опасного элемента, или хватали всех подряд для порядка. Ничего этого, конечно, в те дни я не знал и не понимал. Припоминаю только, что слышал разговоры о том, что на улицах задерживали группы людей, уводили за город. Слышались выстрелы, крики, и редко, кто возвращался. Мне же объясняли, что даже если папу задержали, то скоро отпустят, потому что он ни в чем не виноват. Последнее было абсолютной правдой, а вот, что скоро отпустят…. Но на тот момент у меня не было сомнений: папа обязательно вернется, а иначе и быть не может. Он еще молодой, сильный, здоровый. С ним не может ничего случиться. А мне всего 6 лет. Я не хочу, не могу без папы. Это не справедливо. Со временем детская уверенность сменилась юношескими мечтами, что однажды откроется дверь, и… войдет папа. Эти мысли преследовали меня много лет. Ведь никто не видел его мертвым, и значит, существует надежда. Надежда-понятие, редко связанное с рассудком, особенно в молодом возрасте. Но как часто хочется обманываться в ожидании чуда.
Ленинград, после ялтинский период. Как я уже писал, в 1927г. мы с мамой оказались в Ленинграде. С 14 лет на меня легла ответственность за нашу маленькую семью. Я начал работать. Жили мы, конечно, очень бедно, и те небольшие деньги, которые мне платили, как ученику чертежника, были для нас большим подспорьем. В любых документах, где требовались сведения об отце, я писал: „Умер в 1920г.“ Никто не спрашивал причину смерти, да и что мог бы я ответить: „Ушел и не вернулся“. А о его возвращении я продолжал фантазировать, с годами все яснее понимая, что навряд ли это случится. Такие сны, как в ту декабрьскую ночь, мне снились редко, но я часто засыпал, представляя, что папе удалось спастись, бежать куда-нибудь, и он просто не может с нами связаться. Но время брало свое. Я учился, работал, прошел войну, встретил свою любовь, с которой прожил 46 лет, вырос мой сын, и все дальше отступали те далекие годы и события детства. Но все же, иногда, я вспоминал записку со словами „ мы обязательно встретимся“. Так я и ушел из жизни в 1992г., не узнав, что на самом деле случилось с моим отцом.
P.S.(от внука) Через 20 лет после смерти моего папы я набрал в интернете имя и фамилию дедушки. Надежда найти информацию об обычном человеке, с исчезновения которого прошло столько времени, была минимальна. И каково же было мое удивление и потрясение, когда я обнаружил следующую заметку:
Судный день 7 декабря 1920 года.
Расстрельные списки: №№ 1-50. Вот появилось первое, судя по сохранившимся документам, печальное шествие смертников за город, подгоняемое прикладами «освободителей». Оно растянулось длиннейшей колонной на всю улицу, провожаемое испуганными взглядами проснувшихся обитателей окрестных домов. Гонимые могли только догадываться, какая участь их ожидает, но определенных намерений большевиков не знал никто, поскольку «приговор» во всех случаях объявлялся уже на месте расстрела, после чего отчаянные крики заглушал грохот пулемета.
В отношении этой первой многочисленной группы накануне состоялось заседание чрезвычайной тройки Крымской ударной группы управления особых отделов ВЧК при РВС Южного и Юго-Западного фронтов под председательством Чернабрывого, членов Удриса и Гунько-Горкунова. «Тройка» рассмотрела анкеты арестованных в городе и окрестностях лиц, содержащихся в тюрьме, и 7 декабря 1920 г. вынесла постановление о расстреле 315 человек.
Под номером 45 в этих списках был мой дед.
Так я узнал то, о чем догадывались, но не могли установить точно ни мой отец, ни бабушка. Можно спросить: „Ну и что? Кому это нужно сейчас? Дела почти столетней давности. Нет никого в живых из современников“. Но, слава Б-гу, мы не всегда исходим только из категории целесообразности. Довольно часто, наши действия носят абсолютно нерациональный характер. Вдруг возникает какая-то внутренняя потребность что-то узнать, прояснить для себя. Почему это происходит в тот или иной момент времени, сказать трудно. Наверно, это зреет в нас как-то подспудно, порой незаметно. Наши корни, родословная, судьбы близких людей. Это то, что было до нас, при нас и останется после нас. Останется в виде фотографий, сохранившихся документов, воспоминаний очевидцев. Кого-то я видел и знал, о ком-то мне рассказывали. Пока мы помним, они с нами.