Никого нет

Было очередное хмурое, пасмурно утро. Из-за плотных туч светало медленно. За окном виднелись блочные дома, посеревшие от сырости. Во многих окнах горел свет, слышался шорох шин автомобилей, шёл мокрый снег, ветер мотал голые деревья, и их тени плясали в свете фонаря. Она сидела на кухне, не зажигая света, завернув ногу за ногу, задумчиво пила кофе и курила, щурясь и хмуря брови от дыма. Ей было достаточно тусклого света из окна и казалось, что в темноте лучше слышно. Ей не хотелось делать громче звук радио, чтобы не разбудить умирающую мать. «Пусть ещё немного поспит…» Тихо бормотавший сетевой радиоприёмник был кривовато подвешен на стене рядом с полочкой, на которой громоздились лекарства и ходиками, которые давно сломались, пострадав при переезде после развода родителей, и кукушка никогда уже наружу не вылезала. На циферблате навсегда застыло «четверть третьего», время, когда 25 лет назад нетрезвые грузчики швыряли их с матерью скарб в кузов, что бы из уютного, обжитого района приехать в окраинную дыру, где было полно предприятий, кольцевая и железная дороги.
Была суббота, и она думала, куда бы ей сегодня пойти и стоит ли вообще куда-нибудь выходить при такой погоде. Но из дома, где от смрада раковой больной не спасало никакое проветривание, так и тянуло уйти хотя бы на один час. Идти было не с кем, потому что её любимый человек, за которого она уже устала мечтать когда-нибудь, выйти замуж, не был свободен и проводил выходные со своей семьёй.
Её звали Елена. Фамилия у неё была самая простая и одна из самых распространённых - Смирнова, и ей шёл 34-й год. Она была худенькой, миниатюрной, большеглазой, отчего выглядела гораздо моложе своего возраста. Каштановые её волосы были острижены в короткое каре. Будучи не замужем, она ещё не хотела заводить ребёнка, и у неё был, вот, уже второй женатый любовник. Не женатые мужчины, как-то, не попадались, не везло ей на мужчин самым роковым образом. Да и во всём остальном ей не везло тоже.
В девять лет она фактически лишилась отца. Ему пришлось уйти из семьи. Мать, не простившая измены, не разрешала ему видеться с дочкой, называя его подлым предателем. Леночка, любившая весёлого и доброго папу и побаивающаяся серьёзную маму, от разлуки с отцом страдала и часто стояла у окна в надежде своего отца когда-нибудь увидеть.
Квартиру пришлось разменять. Отец получил комнату в коммунальной квартире, а Лена с мамой оказались вдвоём в однокомнатной клетушке блочного дома на самой окраине города. Мать после развода находилась в тяжёлой депрессии. Как назло, в стране тогда были перебои с куревом, и она собирала окурки со всех пепельниц в подъездах дома, затем забиралась на чердак, где просиживала ночи, выкуривая все эти окурки один за другим. Так она переживала развод.
Отец пережил разлуку с дочкой, в новой семье завёл двоих детей, но долго не прожил. Умер от инфаркта прямо на работе.
Лет двадцать мать Елены жила, как во сне, почти не обращая внимания на ребёнка. В конце концов, она тяжело заболела, пять лет лечилась, перенесла несколько операций, но болезнь победила, и теперь ещё не старая женщина мучительно умирала.
Леночка плохо училась, никуда не смогла поступить и теперь работала на фабрике изделий из пластмассы, находившейся недалеко от её дома. На работу она ходила, как на каторгу, но сменить её было не на что. Она ничего не умела, а неквалифицированный физический труд был ей не по силам. Поэтому, её отношения с любовником были отдушиной. После работы Лена прибегала домой, меняла матери подгузник, кормила её, делала ей обезболивающий укол, переодевалась и бежала на очередное свидание.
После драмы в связи с уходом её отца, Елена была уверенна в том, что никогда в жизни не будет встречаться с женатым мужчиной, тем более, с детьми, но, к сожалению, жизнь сталкивала её только с такими мужчинами, и она, в конце концов, изменила своим принципам. И теперь одиночество в выходные дни стало для Смирновой привычным явлением. Торопливые свидания тоже давно вошли в привычку, хоть и раздражали её всё больше.
Больная мать Елены ещё спала в их общей, единственной комнате. Недавно с неоперабельной злокачественной опухолью последней стадии её выписали из больницы домой… умирать. Нужно было колоть ей обезболивающие препараты, от которых она была потом в полузабытьи, как пьяная и, в основном, спала. Елена ждала того момента, когда мать проснётся и начнёт сначала тихо стонать, потом застонет всё громче и надсаднее, а потом закричит. Когда её крики станут истошными, она сделает несчастной женщине инъекцию. Раньше ставить укол было нельзя. Количество препарата ограниченно, и скоро его не будет хватать. Придётся где-то доставать, докупать, а денег итак едва хватало, и Елена не знала, что она станет делать, когда матери понадобится больше наркотиков. Но её мать, вся жёлтая и страшно отощавшая, без волос, с запавшими глазами и чёрным ртом, всё никак не умирала.
На самом деле, она умирала, вот уже 25 лет. С того момента, когда от них ушёл отец к другой женщине. Мать выгнала его, узнав об измене. Не смогла, из-за болезненной гордости, это пережить. Так что, любовнице отца несказанно повезло в том, что она заполучила-таки себе мужа из-за того, что его обманутая жена не стала терпеть измены. Сделала себе счастье на чужом несчастье. А теперь Елена выросла и точно так же, как когда-то её лишили папы, по которому она убивалась, и никак не могла утешится, собиралась оставить без отца другого, не знакомого ей, ребёнка. «Если мне было плохо, и плохо теперь, то пусть и другим тоже будет плохо!» - говорила она себе, сжав губы и сдвинув брови, насильно глуша в себе голос совести.
Елена была замкнутым человеком, не общительным, а из-за того, как у неё не ладилась личная жизнь и вовсе ушла в себя. Она чувствовала то, что и эти отношения ни к чему хорошему не приведут. В школе она дружила с одной девочкой, которая была очень больна, и, в конце концов, умерла. Другая подруга погибла, попав под поезд. Других друзей с тех пор Елена уже не нажила.
Мать за стеной тихо застонала. Смирнова сделала громче звук радиоприёмника и, закурив следующую сигарету, продолжила пить кофе, грустными глазами уставившись в окно, где яростно плясало голое дерево под мокрым снегом.
Долгое время Смирнова мирилась со своим положением и даже считала себя вполне счастливой, так как у неё есть крыша над головой, здоровье, глаза, руки-ноги на месте, какая-никакая работа, еда и даже любовь, хоть и украденная, но в глазах окружающих она счастливой не выглядела, несмотря ни на какие её слова. И от этого ей было неприятно. Хотелось в глазах окружающих иметь имидж успешного человека. А в этот самый имидж входит полная семья, достаточно денег, хорошая работа, успешная карьера, здоровье членов семьи, чего у Елены не наблюдалось, удачное замужество, когда муж любит, заботится, и, конечно же, ребёнок. Может быть, двое. Всего этого у неё не было, это все видели, так как от окружающих, даже в мегаполисе, невозможно скрыть, как наличие личной жизни, так и её отсутствие. И, с недавнего времени, она стала испытывать от всего этого дискомфорт. Насмешливые, косые, сочувственные, любопытные и даже осуждающие взгляды в свою сторону она уже не могла спокойно выносить. Особенно неприятно было проходить мимо лавочки, на которой сидели пенсионерки, судачили и, сразу после «Здассте» задавали неудобные вопросы. Что бы этих вопросов не услышать, Лена каждый раз пробегала мимо них, как ошпаренная. Она боялась разреветься от вопроса: «Как мама?» и взбесившись, «слететь с катушек» от вопросов: «А ты замуж-то ещё не собираешься? Есть жених-то у тебя? А сколько лет уже тебе?» Однажды ночью она взяла инструменты и эту скамеечку «выкорчевала» и поставила рядом с детской площадкой. Но на следующий же день поставили новую скамейку, вделав её в толщу асфальта, уже с металлическими ногами и намертво припаяли её к ограде газона. Тем, кто это делал, невдомёк было то, что это сооружение не просто кому-то мешает, но и заставляет человека страдать! Они думали, что совершили благое дело…
Зарабатывала Елена мало, работу не любила, и ей было очень трудно работать в коллективе, где одни женщины, зачем-то, так и сыплющие колкостями, как будто по-другому общаться не умели.
Отношения с любовником ухудшились, встречи становились всё реже и короче, а ссоры – чаще, так как с ним она жила восьмой год(!), а он всё кормил её «завтраками» о том, что, якобы, разведётся с женой, когда перестанет болеть ребёнок, а супруга найдёт себе регулярный заработок.
С предыдущим любовником она прожила четыре года, и он сначала тоже кормил её примерно такими же завтраками, и она ждала, когда его дочь окончит школу, поступит в институт, ей исполнится восемнадцать лет, она получит диплом и устроится на работу. В конце концов, он бросил её, наплевав в самую душу, как она считала, спутавшись с девицей, которой только что стукнуло девятнадцать. Что же, пусть теперь и она «завтраки» кушает.
Итак, Елена стеснялась своего одиночества и неуспеха так же, как стесняются наготы или уродства. Некоторые люди, у которых случилось несчастье, например смерть ребёнка или ампутация рук, также, почему-то, именно стесняются показаться на публике. Их травмируют чужие взгляды, неприятна и не нужна жалость, мучительно сочувствие, участие и прочее бестактное вторжение в личное пространство.
Елене от этого вторжения было настолько некомфортно, что она разнервничалась, и просто не знала, за что ей хвататься, что бы прекратить эту ситуацию. Но как её прекратить, когда мужчин количественно меньше, кругом одни женщины, и, всё чаше и больше, моложе её, красивее… Холостого жениха найти никак не удавалось, и «завтраки» любовника уже комом стояли в горле. Глухая ярость из-за потерянных 12-ти лет молодости и муки совести от того, что она рушит чью-то семью, как когда-то разрушили её жизнь, отравляли существование. Она знала о том, какие страдания ждут ребёнка и его мать, но всё ещё не могла уже, наконец, оставить свою затею увести любовника из его семьи.
Свою личную жизнь она не афишировала, друзей не имела, поэтому часто слышала краем уха у себя за спиной: «У неё никого нет!..», что шокировало её своей беспощадностью к её самолюбию. Почему-то, незамужнюю женщину, которой уже за 25-30-ть лет, считают по-женски не состоявшейся, а, значит, неудачницей, и если не сочувствуют, что тоже неприятно, то насмехаются. Как будто бы она виновата в том, что её жизнь не сложилась. Как будто бы она виновата в том, что потеряла отца, подруг и в том, что заболела её мать, так и не перенёсшая стресс от измены отца.
Можно подумать, она виновата в том, что на жизненном пути ей ни разу не удалось построить взаимные отношения с холостым мужчиной… Она что, должна оставаться невинной до тридцати пяти лет? Хоть какая-то близость, пусть краденная, а нужна…
И как же больно и хлёстко звучит это: «Никого нет!» Потому что это правда. У неё нет отца, друзей, мужа и ребёнка. Мать скоро уйдёт от неё, а с любовником всё вилами по воде писано, похоже, и здесь облом. «Никого у меня нет… - думала Лена, выпуская дым книзу, - никого нет… никого…»
- Никого нет, никого нет…- шептала она, забывшись, и покачивалась на кухонном табурете под монотонное бормотание радио. «Аппарат Алмаг, - бубнила раздражающая реклама, - избавит вас от суставных, головных и периодических болей у женщин…»
«Боли у женщин…» - машинально повторила услышанное Елена, и вдруг до неё дошло то, что мать, почему-то, замолчала. Стонов не было слышно. Никто не зовёт её, не просит сменить подгузник или попить, хотя должна была бы уже стонать громче и даже кричать. Елена вбежала в комнату, где было как-то звеняще-тихо. Её мать, неестественно вытянувшись, лежала на кровати с восковым лицом и какой-то страшной гримасой, исказившей его до неузнаваемости. В ужасе отпрянув от мёртвой женщины, Смирнова одновременно заплакала и закричала, всплеснув руками. Она давно ждала этого момента, но не знала о том, что он её настолько сильно потрясёт. Елена вдруг вспомнила о том, что за все прошедшие 25 лет, она ни разу не была с матерью нежной и близкой. Не держала её за руку, не целовала, не говорила с ней по душам. Мать сначала проводила всё время на кухне, а дочь сидела в комнате. Когда мать стала болеть, на кухню переместилась дочь. И ни разу они вместе не смотрели телевизор в комнате и не пили чай на кухне. После появления у Лены первого женатого любовника ещё больше отдалилась от неё, боясь того, что мать узнает об этом и не одобрит, так как была уверенна в том, что порядочная девушка не будет встречаться с женатым мужчиной. Когда мать заболела, дочь добросовестно стала за ней ухаживать, но редко просто так сидела около её постели, почти не говорила с больной женщиной, и не потому, что с детства не смогла простить ей разлуки с отцом и не оказание никакой помощи в получении образования. Нет. Это, как-то, улеглось, обида почти прошла. Она не общалась с матерью просто так. От замкнутости. Она, как-то об этом не думала, зацикленная на своих проблемах. И вот, последние минуты её жизни пропустила и не попрощалась, просидев на кухне за утренним кофе и сигаретой…
Смирнова, рыдая в голос, набирала номера скорой помощи, подруг матери, знакомых, а потом наткнулась на номер телефона своего любовника. Она впервые звонила ему в субботу. Конечно, он сбросил вызов и, на всякий случай, выключил свой телефон, что бы он снова не зазвонил. Тогда она отправила ему SMS с таким текстом: «Уезжаю за границу. На этот номер больше никогда не звони категорически. Всё кончено. Я замужем» и добавила смайл в виде дорожного знака «проезд запрещён».
Приехала скорая помощь, а вместе с ней и полиция. Они забрали на экспертизу поильник, из которого пила больная, посуду из раковины, все ампулы и лекарства вместе с содержимым мусорного пакета. Тело матери увезли в морг на вскрытие. Похоронная компания позвонила сама. Откуда-то они сразу же узнают о том, что человек умер… Началась суета с полицией и похоронами. Беседа со следователем, закрытие дела, гроб, венки, какие-то документы, место в колумбарии, организация поминок… Елена поймала себя на том, что ей уже некогда плакать – столько было у неё хлопот. С помощью слесаря из ЖЭКа, она выволокла на помойку кровать, на которой умерла её мать, вместе с подушкой и одеялом, вымела и протёрла оголившееся пространство пола, распахнула окно. В комнату ворвался свежий, влажный ветер с колючим снежком и растрепал Елене волосы. Она стояла в центре опустевшей комнаты у распахнутого окна, не чувствуя холода, и думала: «Вот теперь действительно: у меня никого нет…»



Москва. 2018 год