Ветер во мне

Часть первая.
Страсти по неведомой.

Все стихотворения и цитаты не имеющие ссылок, сносок и пояснений являются авторскими.

«Сны — отражение реальности. Реальность — отражение снов».
Зигмунд Фрейд.

Предисловие.
Все началось с того, что однажды в своем сне я совершенно явственно увидел прекрасный город, на берегу морской гавани, обрамленной опаловым песком. Мне особенно запомнились изумительной красоты ратуша и высокий, стройный маяк, расположенные на одной линии. А еще из гавани через пролив я увидел ослепительно белые скалы. В моем сне даже прозвучало имя этого города – Кале. Я никогда не был в Кале. Разумеется, я слышал о существовании этого города на севере Франции, и, конечно же, я не мог не слышать о проливе Ла-Манш. Правда, ко-гда мне снился этот сон, тоннеля под проливом еще не было и потому все мои знания об этом городе ограничивались лишь его названием. Ради спортивного интереса я просмотрел в своей библиотеке все, что нарыл об этом городе. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил на фотографиях полнейшее сходство и гавани, и маяка, и ратуши с тем, что мне приснилось! Но вскоре все забылось. Потом, много лет спустя мне приснилась удивительная страна, вся полно-стью покрытая плоскими горами, прорезанными глубокими каньонами и ущельями. В тех каньо-нах было множество чистейших рек и озер, отчего, если смотреть на нее с птичьего полета (а именно так я увидел ее в своем сне) она более всего напоминала след от исполинского ботинка, слегка заполненный водой. А буквально на следующий день, по телевизору показали докумен-тальный фильм о плато Путорано. Еще через какое-то время мне приснились жуткого вида ги-ганские ржавые шестиугольные сооружения, стоящие в море на четырех опорах.
«Ну, мало-ли что может присниться», – тогда подумал я.
Одним из моих увлечений была история военно-морского флота и флотских фортификационных сооружений. Так, собственно я и наткнулся на реальных прототипов приснившихся мне ржавых монстров. Это были Морские форты Маунселла, построенные во время второй мировой войны Великобританией для защиты усья Темзы от немецкой авиации. А потом мне приснилось еще одно вполне реальное место – удивительной красоты морской залив, с диким пляжем на фоне острых черных гор, одинокой скалой изеденной ветрами точно кусок сыра и маленкой деревушкой с низкими домиками, покрытыми соломенными крышами и глубоко вросшими в землю. Это был Элгол, небольшая деревня на острове Скай, на севере Шотландии.
Кроме реальных мест и вещей, мне часто снились и дико фантастические сны. Как, впрочем, и всем вам. Некоторые из них были настолько яркие и впечатляющие, что надолго отложились в моей памяти. Таковыми были абсолютно не реальная перевернутоя вверх тормашками страна, висящая над черным океаном с одним единственным островом удивительной формы. А еще мне снилась овальная планета с одиноким материком, плавающем в океане. На том материке, нзыва-шимся Ур жили совместно красивые люди и разумные ящеры. Запонился сон, в котором я по-гружался в жуткую бездонную круглую бездну, подобно той, в котрорую погружалась команда Кусто. Только находилась она не в океане, а в Лондоне. Прямо посреди площади Пикадилли. По-том мне снилось еще много, много миров и сущностей, и некотроые из них были действительно удивительны.
И однажды у меня вдруг родилась идея – а что если попытаться как-то взять и обединить все увиденное и привиденное. Объединить и написать об этом. И я взялся за это дело, не имея совершенно никакого писателького опыта и абсолютно не ведая, что из всего этого получиться. По ходу описания всего скопившегося в моей голове неожиданно стали рождаться герои и сюжеты, легенды и стихи. Постепенно все это обрело какую-то форму, а вот какую, я не могу понять – об этом судить только вам…
С уважением Федор Дорин.

Во сне, где мой усталый мозг
в кошмарах празднует победы.
А разум средь застывших звезд
блуждает в поисках неведы.

Я, умирая, вновь живу,
в метаморфозах разрушенья.
И, чая новую беду,
ищу неистово спасенья.

Мой Бог, застывший как базальт,
ревниво терпит злые маски.
Средь переливов пестрых смальт
маячат траурные краски.

Вот с губ – песок, из глаз – огонь,
а на руках – зола заката.
И снова бьется в стойле конь,
а кровь – извечная расплата!

И болью снова лечат боль,
Калеча руки, ноги, тело.
Создатель, отчего позволь
ты создал мир так неумело?

Молчит как бездна мой пророк.
Лишь отзвук Дантевского сердца –
то метроном считает срок,
когда откроет разум дверцу.

За коей снова будет даль,
и бесконечна неизвестность.
И где-то там мою печаль
таит неведомая местность.

На убыль сон пойдет, опять,
обряд начнется пробуждения.
И снова новые сомнения
Мой разум будут истязать.

Реальный мир вернет на место
все то, что сна опутал плен.
Но губы шепчут что-то вместо
молитвы умершей взамен.

Калеча руки, ноги, тело.
мы новой болью лечим боль.
Создатель, отчего позволь
ты создал мир так неумело?

Что может быть реального в снах? А что может быть не реального в фантазиях, или того пуще, в бредовых видениях? Ну а наш мир, так ли он реален на самом деле? И все, что мы видим и ощущаем в нем, существует ли оно в действительности? А вот вы попробуйте взять это все и перемешать. Вот тогда-то вы и увидите, что из этого всего получится. О, я уверен, что после этого у вас больше не останется никаких сомнений в том, что сны это не просто цветные обрывки ваших не состоявшихся грез, вырванных из контекста подсознания. Не просто что-то пришедшее на смену отдыхающему разуму. Нет. Это явно нечто большее. Ведь хотим мы того или нет, но наши сны реальны, они логичны и они все-таки что-то озночают. Ибо не ведомое еще не есть не реальное. А потому сны подобны дуновению зыбкого и обманчивого ветра, что выносит сознание в такие дали и такие миры, о коих вы даже не могли предположить. Они могут дать вам шанс испытать переживания, о которых вы никогда и не мечтали, или вызвать чувства, которые вы никогда не испытывали. Сновидения способны вывернуть вашу душу наизнанку, а потом вновь ввернуть ее обратно. Они могут позволить вам начать жизнь сначала или наоборот – внезапно оборвать ее в том кратковременном и загадочном бытие, которое они приносят нам. Ведь на самом деле ни сновидения принадлежат нам, а скорее мы принадлежим им, во время пребывания в них. Ибо мы не способны контролировать свой сон, и потому нам не дано угадать направление этого обманчивого и противоречивого «ветра», его силу, его намерения, его цель. Нет. И тогда вот такой волшебный ветер на время «отсутствия» вас в реальном мире становится на минуточку вашей жизнью. И он способен написать для этой «маленькой жизни» такие странные истории, в которых вы случайно обнаружите себя в каких-то иных, совершенно нереальных формах. Там вы исполните по чьей-то безпристрастной воле столь безумные игры, смысл которых вам вообще совершенно не ведом. Ибо смысл вашего существования там, вообще отодвигается далеко за горизонт происходящих событий. Там вас уже не будет – будет кто-то другой, ощущающий себя вами. И так будет до тех пор, пока вы реально не проснетесь. Но просыпаться во сне, порой можно много раз, так и не поняв –проснулся ты, в конце концов, или все еще продолжаешь спать.
Но однажды все-таки непременно настанет утро, и вот тогда тот загадочный ветер мгновенно унесется прочь, растворяя грезы Морфея – внезапным пробуждением. И после этого вы тотчас забудете, о том, что вы там такое «прожили» в том сне. Или же не предадите тому, что сумели вырвать из контекста подсознания и запомнить ни какого особого значения. А после, все равно забудете. Толко вот напрасно. Ведь надо быть готовым ко всему, когда не знаешь, с чем имеешь дело. Сны необходимо по возможности запоминать, анализировать и пы-таться осознать. Ибо может случиться так, что сны настолько проникнут в вас и овладеют вашим сознанием, что вы будите уже не в состоянии отличить реальность от действительно-сти.....

Сон первый.
«Парижские этюды».

Вся моя жизнь – всего лишь жизнь.
Вся моя боль – всего лишь боль.
Пока душа стремилась ввысь,
то тело – плыло только вдоль!

1.
Как прекрасно тихое субботнее утро, когда не надо рано вставать, не надо никуда торо-питься, не надо греть бульон и обжигая пальцы, стараясь попасть в цель, наливать его в узкое горлышко термоса. Какое это счастье, когда не надо готовить эти бесконечные бутерброды из крошащегося хлеба и не размякшего, каленого масла. А потом все это тщательно упаковывать в постиранные со вчерашнего вечера, полиэтиленовые пакеты. Ах, какое это счастье, если нет не-обходимости подрываться с постели, среди ночи или рано утром, когда за окном еще дрожит су-меречная кисея предрассветного утра, уже не имея после этого возможности доспать оставшееся время, по причине вечной бессонницы. А после такой вот мучительной ночи еще идти на смену с раскалывающейся, звенящей головой.
Нет. Настящее счастье, это когда родной тебе человек не мучается, скрипя зубами, не кри-чит от боли, не давая уснуть полночи, а вот так сладко спит, почти не слышно посапывая рядом. И ты можешь тоже спокойно дремать рядом.
Но вы не подумайте, я вовсе ропщу, ни на свою жизнь, ни на свою судьбу, просто, когда наступают, вот такие редкие минуты счастья, я начинаю любить свою жизнь и верить, что она чудо, данное мне свыше. И тогда мне начинает казаться, что я буду нести это чудо до самого ее конца.
А еще счастье – когда ранний лучик солнца, крадучись, проникнув сквозь узкую щель, меж тяжелых гардин падает на локоны любимой, подсвечивая их восхитительным янтарным ореолом. От этого ее спящее лицо становится еще прекраснее и роднее, а утренний сон льется еще более глубоко и сладко. Я с минуту, любуюсь ее ликом, перебирая в памяти все ласковые и немного смешные прозвища, которые я придумывал для нее и снова безмятежно проваливаюсь в сладкую утреннюю дрему. В такие зыбкие минуты тихого блаженства можно, оказывается, запросто валяться в теплой постели и вспоминать яркую виртуальность удивительных снов, ниспосланных ночью, словно награду за долгие мучения предыдущего дня. А еще в полудреме можно даже попытаться «отловить» их вечно не уловимое окончание. Ведь и такое, в самом деле, иногда случается.
В это утро я хотел подольше задержать то зыбкое и легкое состояние разума, которое еще находилось между двумя мирами – миром грез и реальным миром. Но, увы, реальность уже на-чала жестко заявлять о своих правах на мое сознание. Часы пропикали восемь, назойливо напом-нив мне о ней, однако все-таки вставать еще как-то совсем не хотелось. Я лежал и млел, раскинув руки, с полузакрытыми глазами ощущая исчезающую сладость полета ночных грез. Перед глазами все еще стояла, поражая совершенной и чудной явью, картинка моего последнего сна. Он был настолько ярким и правдоподобным, что даже трудно было поверить в то, что это был всего лишь только сон. Я пытался сохранить в памяти всю его дивную реальность и как мог тянул время своего маленького блаженства. Но, тем не менее, время уже неумолимо начинало рвать и сминать эти сладкие грезы, чтобы, в конце концов, порвать их в мельчайшие клочья и выбросить в пустоту небытия. Так что, как бы мне этого не хотелось, но все, же пора было вставать, стряхивая эти обрывки со своего сознания.
С трудом оторвавшись от живого тепла постели и опять занявшись мертвыми домашними делами, я очень скоро позабыл о своем последнем сне. Каково же было мое удивление, когда на следующую ночь мой чудный сон вновь явился мне, напомнив о себе продолжением начавшихся событий. Такого у меня еще не было никогда. А потом он вернулся и на следующую ночь, и на последующую. И так все повторялось вновь и вновь, каждый раз унося меня все дальше и дальше в иной мир, надолго отпечатывая его краски в моей памяти.
А снилось мне вот что:
Я беспрерывно шел в ореоле из чистейшего радужного живого света по извилистому, пере-ливающемуся всеми цветами радуги лабиринту, который более всего походил на чрево огромно-го полупрозрачного диковинного червя. Отовсюду струилась красивая и печальная музыка, ко-торая казалось, дотрагивалась своими тончайшими звуками до самого краешка моего сердца. А я все шел и шел, не ощущая ни времени, ни усталости, ни пространства. Меня влекло вперед что-то неведомое, но такое родное и необходимое, что ноги сами несли меня туда.
Неожиданным и совершенно удивительным образом оказалось, что я был не одинок в этом странном и волшебном мире. Сначала я ощутил в своей руке маленькую почти не весомую дет-скую ручку. А за тем тотчас увидел, что меня тянет за собой маленькая девочка – лет пяти, шести и до того миниатюрная. Ну, прямо дюймовочка. Она казалось, вся светилась изнутри таким чис-тым и ясным светом, какого я никогда еще в своей жизни не видел. На ней было белое платьице с перламутровым отливом, ажурные белые гольфики и изящные туфельки, цвета топленого молока. А в ее пышные локоны, пшеничного цвета была вплетена широкая золотистая с черным лента. Девочка не шла, а буквально парила в нескольких сантиметрах над полом, плавно перебирая ножками. И при этом она продолжала тянуть меня за руку, все время, повторяя своим колокольчатым голоском:
– Пойдем со мной, не бойся. Я отведу тебя к ней. Пойдем, ну же!
И мы шли, петляя, среди буйства красок и невообразимости нагромождения всевозможных форм, напоминавших: то подсвеченные изнутри колонны сталактитов, полупрозрачными наплывами свисающие не только с потолка но и торчащие из стен. То воздушные хлопья искрящейся всеми цветами радуги, лопающейся и разлетающейся под ногами пены, сочившейся отовсюду из-под пола. А еще встречались неожиданно сползающие с потолка, колышущиеся и перешептывающиеся между собой узорчатые диковинные перепонки, напоминающие гигантские ушные раковины. И казалось отовсюду, из самой глубинной сущности этого нереального мира тихо просачивалась все та же волшебная и очень печальная музыка.
Удивительно, но, несмотря на помощь моего маленького "гида" я и сам каким-то шестым чувством знал или скорее ощущал, куда нам идти в этом чудовищном переплетении коридоров, шахт, тупиков и радиальных помещений, от которых лучами в разные стороны расходились та-кие, же червеподобные тоннели. А девочка продолжала тащить меня за собой, легко перелетая все ямы и наплывы, напевая при этом веселую, добрую песенку.
И вдруг после очередного прыжка девочка почти мгновенно растаяла, словно маленькое облачко. А следом за ней начала растворяться и исчезать бесследно моя рука державшая ее. За тем мои ноги, туловище и наконец, я весь растворился в этом бесконечном, чистом и желанном свете. Свет заполнил собою все…
2.
Внезапно тоннель вновь стал проявляться, спрессовываясь из этого бесконечного света и тут же сужаясь, наливаясь более плотной, и привычной для глаз материей. Отчего он все более и более стал принимать форму обыкновенного салона пассажирского лайнера. И вот я уже чувст-вую под собой мягкое кожаное кресло бизнес класса. Мне мягко, удобно и комфортно.
Лайнер слегка покачивается, я чувствую это своей задницей. Я слышу разговор сидящих рядом пассажиров. Я начинаю видеть свои руки, ноги, и дорогие туфли в которые они обуты. Я чувствую запахи.
Уже слышится голос из динамика на французском и русском языках: – Мадам! Месье! Наш полёт продолжается на высоте двадцать девять тысяч пятьсот двадцать семь футов, со скоростью четыреста пятьдесят три узла. Сейчас мы пересекаем государственную границу Российской Федерации. От этих слов я окончательно проснулся.
«Куда интересно я лечу?» – подумал я спросонья, потягиваясь в кресле самолета.
«Надо же сколько всякой хрени наплелось, а ведь задремал всего-то на полчаса. Стоп! Все просто, у меня же должен быть билет!»
Я порылся в карманах своего дорогого пиджака и, действительно, в одном из внутренних карманов нашел его, аккуратно сложенным пополам. Читая маршрут, я аж присвистнул, от чего на меня обернулись сидящие рядом пассажиры.
«Москва – Париж?!» – интересно, какого х… я там мог забыть?
«Не надо было столько пить!» – умоляюще укорительно взорвался в моем сознании внут-ренний голос.
В подтверждение ему раскалывалась голова, а реальность казалась какой-то расплывчатой и зыбкой. Я глянул в иллюминатор. За его стеклом висела изумительно чистая синева, на небе не было ни одного облачка. И потому синева была такая вязкая и глубокая, что казалось, наш самолет летит не в небе, а парит под водой. Мне отчего-то даже показалось, что вот именно сейчас в иллюминатор стукнет какая-нибудь диковинная огромная рыба, проплывающая мимо. А внизу, точно фантастические подводные миры на дне океана, проплывали миниатюрные поля, леса, города и села.
«Так зачем, же я все-таки, черт побери, туда лечу? Что-то с памятью моей стало. Неужели это все проклятые виски из дьюти-фри», – подумал я.
Голос миловидной стюардессы, прервал мои диалектические размышления:
«Мадам Месье, Через несколько минут Вам будет предложен завтрак. Просим Вас занять свои места, спинки кресел привести в вертикальное положение и приготовить откидные столи-ки. Желаем Вам приятного аппетита!»
Я услышал лишь фраранцузкую версию этого обращения. И вот, она проследовала мимо моего кресла, слегка покачивая бедрами.
«Ух, какая аппетитная у нее задница, так бы «съел» вместо завтрака», – подумал я.
«Боже мой, неужели это были мои мысли? Фу, как это пошло, но именно поэтому и так приятно», – и сразу вдруг почему-то захотелось есть.
– Мадам! – обратился я к ней на очень хреновом французском языке.
– Можно стакан минеральной воды без газа, пожалуйста.
И тут же про себя подумал:
«А нафига было народ смешить? Ведь она запросто говрит и понимает по-русски. Точно допился до потери памяти».
В ту же секунду она обернулась и, не снимая с губ свою восхитительную улыбку, с невоз-мутимым видом ответила мне:
– Одну минуточку, месье, – произнеся это, казалось, одними губами.
Глядя на ее губы, я подумал:
– Какие, наверное, они мягкие у нее, и меня аж замутило. Такие губы сделают любое дело как надо. Да, что это со мной, неужели это я!?
– Да ты, это ты прожженный кобелина, – опять прозвенел в мозгу мой внутренний голос.
Вот уж действительно все это так странно, особенно учитывая то, как я всегда деликатно относился к женщинам.
Но внутренний голос все не унимался:
– Ты деликатно?! Да не смеши меня! Ты лучше оставь эти сопли слабакам и думы о бабах тоже выкинь из башки, думай сейчас о главном. Для чего ты летишь на этом долбанном самолете в Париж и какая у тебя там цель?
– Цель, какая цель? Но ведь она должна быть, – я точно это помню.
– Да, должна быть! Но я не помню. Есть ли у вас план мистер Фог? Есть ли у меня план, есть ли у меня план. Да у меня целый мешок этого плана! Гы, гы, гы.
– Придурок, не отвлекайся, лучше думай хорошенько за каким таким хреном тебя несет сейчас в Париж.
Я напряг извилины. Но как я, ни старался их напрягать, кроме всяких глупостей ничего в голову больше не лезло.
«Ладно, прилетим и разберемся. Может, на месте вспомню. И, в конце концов, летний Па-риж это не так уж и плохо»!
И чтобы хоть как-нибудь отвлечься от тягостных и пустопорожних раздумий, я снова уста-вился в иллюминатор, разглядывая причудливые формы облаков, которые появились на горизонте. И вдруг я чуть не подавился минералкой – прямо рядом с нами параллельным курсом летел огромный натуральный дракон. Он был иссиня-черного цвета, с оранжевым брюхом, а чешуя, покрывавшая его тело, переливалась на солнце перламутровыми бликами. Я закрыл глаза, потер их как следует, снова открыл, но дракон так и продолжал лететь, плавно взмахивая своими огромными перепончатыми крыльями. Мало того, он повернул ко мне свою шипастую колючуюбашку, подмигнул огромным желтым глазом, улыбнулся, и в моем мозгу тут же прозвучало:
– До скорой встречи в Лондоне малыш!
В тот же миг он сделал крутой вираж и мгновенно исчез в облаках.
«Чертовщина какая-то. Может это меня укачало от голода, или это галлюцинации от пере-пада давления? Нет, это все-таки виски, черт бы их побрал, не хватало еще травануться. Так, на-до завязывать», – подумал я, снова выходя из кратковременной дремоты.
Сколько же раз мысленно сам себе говорил я эти слова, тому уж нет счета.

3.
Наконец принесли завтрак – все та же миловидная стюардесса, катила теперь перед собой высокую тележку, спрашивая у пассажиров, что они будут, есть, и вручала им заветные горячие контейнеры. Поравнявшись с моим креслом, она все так же улыбаясь, спросила, что мсье будет кушать.
– Меню “Океан”, пожалуйста, и бокал шампанского, – сказал я на этот раз по-русски.
Приступив наконец к трапезе я, однако не испытал прилива гастрономических чувств, так ничего особенного, еда как еда. Но все, же самочувствие мое заметно улучшилось, и больше, ни каких драконов! И вот, дожевывая тирамису и прикусив губу – самолет тряхнуло в турбулентном потоке, прострелянный болью я внезапно вспомнил к кому и зачем я лечу. Его зовут Тибо, и он отличный фотохудожник. Живет, кажется в тринадцатом округе Парижа. Где-то недалеко от Венсенского леса. Мы сталкивались с ним несколько раз на модных Московских тусовках. Там и пересеклись наши интересы.
У меня на данный момент было свое издательство, довольно скромное и не очень извест-ное. Скорее наоборот. «Серенькое такое или желтенькое», в нем издавался до тошноты пошлый и малосодержательный журнал – Русский Эрос. Одним словом журнал, как журнал. Можно сказать довольно низкого пошиба, заполненный гнусными и грязными сплетнями про разного рода мимолетных звезд, перемежающимися с их откровенными фотографиями. Но тем немее, он был прекрасным прикрытием для реализации разного рода порнографической продукции: фильмы, открытки, обои, карты и т.п. А у моих товарищей была своя маленькая подпольная фото-студия. Бизнес процветал и давал не очень большой, но вполне себе сносный и стабильный доход. И так бы можно было продолжать и далее – втюхивать пиплу всякую пошлятину играя на его природных инстинктах, но, увы, эти развращенные и сексуально опущенные времена двадцатого века, к сожалению, закончились. Как закончился и сам век. Ну, нулевые мы еще как-то проскочили, держась на плаву, а дальше стоп, приплыли. Дешевая безвкусная порнуха, пресытив «эротическую культуру» народонаселения, теперь уже дружно уходила на свалку истории, как и подпольные компакт-диски, носившие на себе всю эту отвратительную человеческую подноготную. Этим уже стало не удивить. Интернет буквально завалило всем этим под завязку, к тому же среди всей этой клубнички теперь появилось полным-полно бесплатных сайтов и роликов. Так, что карты и календарики с голыми тетями, ровно как и примитивные порнофильмы с сисястыми дамами ни кого уже не интересовали. А стало быть, наступило время, когда нужно что-то менять, искать что-то новое и неординарное. Ибо народ уже не хочет просто лицезреть даже очень красивую эротику и даже очень изысканный секс, народ жаждет феерического шоу с самыми ультрасовременными примочками. И все боле желает в этом шоу участвовать, не реально, так хотябы виртуально. Никого уже не удивляют и больше не возбуждают молодые тела, загорающие на пляжах. Как не удивляют грандиозные и красочные гей парады. И даже, простите, такие индивидуумы, которые ради желания прославиться решают показать свою «индивидуальность» всему миру в совершенно извращенном виде: например, когда чувак голой жопой публично высиживает куриные яйца, а другой отмороженный в это время прибивает ржавым гвоздем к мостовой свои гениталии. А молодая коза рисует картины своими голыми титьками или того круче набирая краску в задницу. Ну и что? Ну и подумаешь. Поглазели. Повертели у виска пальцем, и пошли дальше искать новых зрелищ. Ни чем нас уже не удивить. Даже наш неискушенный, провинциальный обыватель и тот уже пресытился дешевой бурдой и неадекватным популизмом по горло, чего уж говорить о, «зажравшемся» столичном пипле. А тут еще все время вмешиваются разного рода социальные флуктуации.
Вот, к примеру, появились эротические игры и одновременно в обществе, стала набирать обороты всевозможная «виртуальная» любовь чуть ли не к фонарным столбам и телевышкам. Возникли всякого рода движения, закрытые клубы и фендомы . А едва усилилась пропаганда гомосексуализма и педофилии. Так, в продвинутой Европе сразу стала раскручиваться государственная компания об эротическом воспитании подрастающего поколения в свете однополых браков.
И как же прикажете плыть в этом безумном бурлящем мире, где ветер перемен «рвет пару-са и ломает мачты», привычного уклада жизни? Да, действительно нужно что-то срочно менять и срочно меняться самому, подстраиваясь под эту безумную реальность стремительно меняющегося мира. Иначе красивый, наполненный лоском и всевозможными благами экспресс пронесется мимо, а ты так и останешься стоять на обочине у разбитого корыта. Вот для чего мне понадобился настоящий мастер. Назрела необходимость изменить саму форму моего журнала, сменить стереотипы и выйти, наконец, на новый уровень. Да и пора уже, в конце концов, легализоваться, сколько можно сидеть в тени, нужно выходить в свет. В большой свет.
Словом, я вез ему очень хорошее и взаимовыгодное предложение, от которого трудно отка-заться здравомыслящему человеку. Я надеялся отчасти и с помощью его работ начать новую жизнь – красивую, светскую и спокойную.
Когда-то юношей я рисовал разные комиксы и зарабатывал этим на джинсы и импортные сигареты. Мне тогда казалось, что вот когда я достигну зрелости, весь мир откроется передо мной и будет принадлежать только мне. Сколько же времени утекло с тех пор. А мир все не от-крывался. И вот теперь я лечу, чтобы все-таки осуществить, наконец, свою мечту – осесть, где-нибудь в цивилизованной Европе, и заиметь там скромный, но вполне законный бизнес. Чтобы мне открылась хотя бы маленькая толика от невообразимых благ этого мира.
«Эх! Как же хорошо было бы жить, к примеру, где-нибудь на средиземноморском побе-режье, в собственном пусть даже и не очень большом доме. Я не жадный, мне много не надо. Всего-то лишь», – я закрыл глаза и представил.
Берег ослепительно синего моря, горячее от летнего солнца каменное крыльцо, белые мра-морные колонны, крыша крытая натуральной рыжей черепицей и палисадник перед домом, с олеандрами и рододендронами. Я сижу в плетеном кресле на террасе, под слегка колышущейся маркизой, прикрывающей меня от летнего, полуденного солнца. Красивая, длинноногая мулат-ка, сидя у меня на коленях кормит меня крупными янтарными ягодами винограда и подает на подносе холодный коктейль. Душистый виноградный сок, от лопнувшей в моем рту ягоды, капает ей прямо на обнаженную грудь, еще больше возбуждая мой аппетит. А где-то совсем рядом мягко шумит море, и я чувствую в дуновении легкого ветерка его йодистый, соленый терпкий запах.
«Хорошо!»
Но тут, все тот, же противный, официальный голос опять прервал мои чудесные мечтания:
«Мадам Месье, Командир включил световое табло Fasten Seat Belt «Застегните ремни» Наш самолёт снижается. Мы прибываем в аэропорт Шарль Де Голль ровно через две минуты. Температура воздуха в аэропорту Шарль Де Голль плюс двадцать семь градусов по Цельсию. По-года за бортом хорошая. Давление в норме. В целях безопасности просим выключить все элек-тронные приборы на время снижения и руления нашего самолета».
Внизу, под брюхом самолета уже вырисовывалась огромная вытянутая «кегля», сложенная из терминалов аэропорта. Самолет, слегка качнувшись над изумрудно-зеленым полем, плавно пошел на посадочный круг.
4.
И вот, через довольно короткий промежуток времени, пройдя таможню и получив багаж, я уже стоял в гигантском бетонно-стеклянном решетчатом чреве терминала 2Е, находясь в нем точно в брюхе огромного железобетонного кита. Так, теперь необходимо как-то найти остановку такси. А для этого надо найти выход номер двенадцать в зале прилетов.
– Господи! Сам черт ногу сломит в этом клятом аэропорту.
В нем, кажется, сам воздух пропитан напряжением и бесконечной бестолковой суетой. Всюду толпы ничего не видящих перед собой людей, которые беспрестанно снуют и толкаются в этом огромном, галдящем муравейнике. Меня два раза чуть было не сбили с ног. Какой-то тол-стый американец, в потной майке, протертых джинсах и с огромным чемоданом на колесиках, ругаясь и распихивая всех, больно толкнул меня в бок, проносясь мимо, от чего я чуть было не выронил свой кейс. И вот, наконец, после долгого мытарства и лавирования по залу я добрался до нужного мне выхода с заветной светящейся цифрой – двенадцать. Здесь меня уже ждал води-тель такси с табличкой в руке, высоко поднятой над головой. На ней крупными цифрами от руки был написан номер моего заказа.
– Проспект Домениль, Отель-де-ла-Порте Дорэ, пожалуйста, – на всякий случай нервно сказал я, усаживаясь в такси и окончательно добивая свое французское произношение.
– Я знаю мсье, – на таком же ломанном, как и мой французском ответил мне водитель.
– Мсье иностранец? – Спросил водитель, очевидно заметив мой чудовищный акцент, ко-торый был явно еще хуже его собственного.
– Да, мсье русский, – гордо ответил я.
– Ахренеть! – Вскрикнул водитель, на чистейшем рязанском наречии.
– Соотечественника блин, везу. Игорь, – представился он.
И на его широком, курносом лице засветилась простоватая улыбка. Лицо у него было ок-руглое, скуластое. Оно казалось не много грубоватым и простоватым одновременно. Большие, слегка выпуклые, зеленовато – серые глаза сидели, довольно близко к переносице. Брови, поэто-му казались почти сросшимися. Нос курносый, слегка расширенный. Рот не большой, но с тол-стой верхней губой, от которой к левой скуле, почти до самого уха шел широкий, зигзагообраз-ный белый шрам, напоминающий молнию. На голове шапка кучерявых, темно – русых волос.
– Даниил, – вытирая пот, ответил я.
Глядя на него, я подумал:
«На соседа моего похож, на Вовку, если бы не шрам, ну прямо одно лицо.
Ну что ж, общаться будет намного легче, хотя меня это почему-то не очень обрадовало. Уж лучше бы он был, каким ни будь марокканцем или негром». – И я, молча, уставился в окно.
За окнами машины, тем временем проплывали бетонные коробки домов, построенных лет двадцать — тридцать назад. Кое-где мусор на обочинах – бумажки, обертки от шоколадных ба-тончиков, пивные банки, выброшенные прямо на газон.
«Вот тебе и Париж! Прямо как у нас».
– По делам или? – Прервал мои наблюдения Игорь.
– Или, – сухо ответил я.
«Вот вам и началось! Терпеть не могу пустой болтовни».
– Понято, – кивнул водитель, глянув мне в лицо.
– Да вы не напрягайтесь, я в ваши дела не лезу, – сказал он.
– Просто мы русские – народ бесцеремонный. Вот я и подумал, мало ли что вам может по-надобиться, помогу, чем смогу соотечественнику. Я, тут пять лет как баранку кручу. Так, что кое-что и подсказать могу.
– Спасибо. И много тут наших? – Спросил я, съезжая с темы.
– Да хватает, – просто ответил он.
– Нет, а все-таки так приятно вновь услышать родную речь. Вы наверно из Москвы? – Спросил он, за чем-то нервно потеребив нос.
– Из Москвы, – ответил я, не отрывая взгляда от картинок города, проплывающих за окном машины.
– Здорово! Сто лет как в Москве не был. Вообще-то я сам из Воронежа. Сперва, как из ар-мии дембельнулся сразу в Москву мотанул, бабок подзаработать. Потом в Прагу перебрался, ну а уж после сюда вот занесло. Поначалу ой так домой тянуло, а потом ничего, привык. Париж он, знаете ли, на Москву немного смахивает, здесь можно встретить, кого угодно и найти, что угод-но. А можно оказаться в таком дерьме, что век не выберешься. В общем, жить можно, – много-значительно заключил он, резко крутанув руль.
От чего я нервно поморщился.
– Здесь очень крутой поворот,– пояснил он, уловив мой неодобрительный взгляд в зеркале. За тем достал из пачки, лежащей на торпеде сигарету и молча, сунул себе в рот.
– Не возражаете? – Коротко спросил он, вынимая прикуриватель.
– Да дымите на здоровье, я сам такой, – ответил я, то же закуривая.
– А почему именно в Берси? – Неожиданно спросил он.
«Вот же прилип как банный лист со своими расспросами».
– У меня там приятель живет, вот приехал повидаться. Отель выбрал совершенно случайно. Как, кстати на ваш взгляд, отель, что я выбрал, ничего? – Спросил я, снова переключая тему.
– Для Берси вполне себе, тем более, если ваш приятель живет недалеко, то вам будет и комфортно, и удобно, – ответил он.
– А с чего вы собственно взяли, что мой приятель живет поблизости?
Какое-то нехорошее предчувствие не видимым, тяжелым покрывалом навалилось вдруг. Мне отчего-то показалось, что неспроста меня везет именно он, и наша встреча явно не случайна. Кажется, даже дышать от этой мысли стало тяжелее.
– По моему, я вам этого не говорил, – сдавленным нервным голосом резюмировал я, пожа-лев в душе, что не поехал просто на метро.
«Рокфелер хренов!» – Подумал я.
– Да вы не нервничайте так, – сказал он, явно заметив мое смятение и нарочно сделав еще более глупое лицо.
– Я просто подумал, что мы русские не особо любим чрезмерно утруждать себя лишними поездками на городском транспорте. Так, что если приезжаем к кому-то с визитом или в гости, то либо останавливаемся у него, либо где-то совсем рядом, – он махнул рукой, для полной убедительности, очерчивая в воздухе круг дымящей сигаретой.
– Что ж, ваши слова не лишены логики, – сказал я.
«Ух, вроде отпускает. Наверное, это сказывался перелет плюс еще и выпивка». – Однако, все же «серый осадочек» еще остался где-то в глубине моего сознания.
5.
– Ну вот, мы уже и приехали, – окончательно развеял мои мысли Игорь.
– Вот и ваш отель, – показал он рукой на скромный парадный вход небольшого аккуратного четырехэтажного здания с мансардой, окрашенного в светло-серый цвет, в окружении высоких зеленых платанов.
– С вас пятьдесят евро, – сказал он, опять расплывшись в дебильской улыбке.
– Либо полный валенок, либо под дурака косит, – подумал я.
– Вот, пожалуйста, возьмите, – и я протянул ему купюру.
– Благодарю, – снова улыбаясь, ответил он.
– А вам вот моя визитка, обращайтесь, если что, ну мало ли... Всего вам доброго.
– И вам того же, – ответил я с облегчением забирая из багажника свои вещи.
Захлопнув багажник и усевшись за руль, он, резко газанул на своем белом пыжике (пежо), развернулся и понесся в обратную сторону.
«Какое счастье! Наконец-то я избавился от его навязчивой болтовни».
Сразу стало намного легче. Больше всего сейчас мне хотелось поскорее принять ванну и немного поспать. Быстро оформив документы у маленького ресепшена, в маленьком уютном хо-ле с миниатюрными статуями в нишах и картиной посередине (даже не успел разглядеть, что на ней было намалевано), я на миниатюрном же лифте (все здесь было какое-то миниатюрное) под-нялся, наконец, в свой номер. Номер в нежных пастельных тонах, в стиле неоклассицизма, со слегка наклоненными под низким потолком стенами (это была мансарда), кофейные плотные шторы и мягкий спокойный полумрак окончательно меня сморили. И я, не раздеваясь, плюхнул-ся на мягкую широченную кровать, застланную серым пушистым пледом, и мгновенно отрубил-ся. Проспал я часа два, не больше. И сразу же бегом кинулся в ванну.
«Интересно, почему именно французов все считают чистюлями? По-моему мы русские лю-бим чистоту не в меньшей, а даже в большей степени, и чуть что бежим обмываться».
С удовольствием постояв под сильной горячей струей гидромассажа, я, наконец, почувст-вовал себя в своем теле. Теперь можно было договариваться о встрече. Набросив белый гости-ничный махровый халат, пахнувший лавандой, я небрежно плюхнулся в мягкое кресло. Не спеша набрал номер Тибо и стал ждать ответа. На первый вызов ни кто не ответил. Я набрал повторный вызов, и только на пятом или на шестом гудке в трубке послышался сонный голос Тибо. Он, кажется, был толи пьян, толи под кайфом отчего с трудом узнал меня. В конце концов, к нему пришло какое-то понимание, и мы договорились встретиться в восемь часов вечера на набережной Пор де Берси. Я решил, что будет удобно, приватно поужинать на одной из экскурсионных лодок, курсирующих вечером по Сене. Там можно вкусно поесть, приятно провести вечер и заодно обсудить дела. Позвонив в кампанию, Марина де Берси я забронировал столик на лодке Vert Galant. Как следует, побрившись и надев свой лучший дорогой костюм, ровно в восемь я вышел на набережную Сены. На набережной было многолюдно, отчего я ни как не мог отыскать его. Смеркалось, и я уже начал было сомневаться, что он вообще придет. И вот когда я совсем отчаялся на нашу встречу, наконец-то, совершенно случайно я его заметил. Дело в том, что он ожидал меня под широкой дугообразной каменной аркой моста Тольбиак, стоя спиной ко мне и к набережной. Под аркой был полумрак, и было довольно трудно увидеть человека в сером костюме, на фоне серой же стены. Очевидно, он пытался разглядеть и прочесть надписи, которыми вдоволь пестрила стена. Среди них даже было несколько нецензурных строк на русском языке.
– «Н..да, наша «культура», кругом кажет свое лицо – в общественном Парижском туале-те…». – Подумал я и окликнул его.
Он, сперва дернулся, а за тем резко обернулся, уставившись на меня из полутьмы арки. По-стоял так несколько секунд и быстрым нескладным шагом пошел ко мне на встречу. Выглядел он вполне нормально, я бы даже сказал свежо и бодро. Как ему это удавалось, ума не приложу? Это был молодой человек, среднего роста, худощавый, слегка сутулый с непропорционально длинными руками. На вид лет тридцати – тридцати пяти, со скуластым бледным лицом, узким острым носом с небольшой горбинкой, серыми большими глазами и каштановой вьющейся шевелюрой. Он был гладко выбрит, со вкусом одет и от него слегка пахло дорогим парфюмом.
– Ты не меняешься, друг мой, – сказал я, протягивая ему руку.
– Беру пример с тебя, – ответил он, пожимая мою ладонь, своей тонкой точеною рукою, с дорогим маникюром.
– Как хорошо, что ты, наконец, приехал, Даниил. Я так давно хотел показать тебе Париж, – и он многозначительно обвел воздух левой рукою, а правой все еще сжимая мою.
– Что ж, сегодня у тебя будет такая возможность, – ответил я.
– Я заказал круиз на лодке Марина де Берси.
– А.. Так вот почему ты назначил нашу встречу здесь, на этой набережной. Поздравляю! Хороший выбор и отличный вкус, особенно для человека впервые приехавшего в Париж.
Так не принужденно и не торопливо потек наш разговор. Потом мы поболтали с ним не-много о Москве, вспомнили наши былые встречи, покурили и спустились к пирсу.
Ровно в половине девятого к пирсу подошла наша лодка – на вид обычный речной трам-вайчик, только внутри пассажирского салона, накрытого стеклянным куполом, был устроен от-личный банкетный зал. Я заказал отдельно стоящий столик на двоих. Мы сели за столик, покры-тый белоснежной, до рези в глазах скатертью, теплоход дал громкий протяжный гудок и нетто-ропливо отвалил от пристани. В это время уже стемнело, и Сена украсилась многочисленными огнями отраженного в ней Парижа, словно по черному, гладкому, маслянистому бархату воды кто-то хаотично рассыпал сотни очень ярких светляков.

6.
Выпив за встречу по паре глотков прекрасного ШатоТрапо Сент Эмильон Гран Крю (трезвым хрен выговоришь), мы наконец перешли к нашему делу. Я, нервно теребя пальцы, решил не ходить вокруг да около, а сразу взять быка за рога.
– Понимаешь Тибо, я хочу создать не просто гламурный эротический журнал, я хочу мет-нуть в народ эротическую бомбу! Да такую, чтоб народ о…ел от удивления и восторга! Я хочу, чтобы страницы моего нового журнала украшали самые красивые девушки планеты, пусть даже они перемежаются с искусственными девушками от лучших производителей. Нам ведь ни как нельзя отставать от технического прогресса, так глубоко запустившего свои пальцы в наше соз-нание. На хрен, в век роботов, пускай будут роботы. А еще я хочу, чтоб его страницы пахли са-мыми дорогими эротическими парфюмами, возбуждающими разум на самые невообразимые сексуальные фантазии. В этом журнале обязательно должна быть еще и реклама самых изысканных эротических товаров с ежемесячным розыгрышем одного из них. Также в него необходимо будет вставить рекламу от ведущих клиник пластической хирургии, с описанием их методов и инноваций, особенно в интимой сфере. И конечно нанотехнологии, там стволовые клетки, генная инженерия – как же без всей этой новомодной хрени. Но главное все это должно быть смачно сдобрено и упаковано суперклассными фото. Поэтому от тебя же мне нужно только одно – качество твоих работ. Оно должно быть безупречным. Таким, чтоб мурашки толпились по коже, и таким, чтобы превратить эротику в высочайшее искусство. Такое высокое – чтоб вставал, даже у мертвого, черт меня дери! – Пошутил я.
– Все это прекрасно, мой друг, но все это потребует больших вложений, – возразил Тибо.
И показал для убедительности известный во всем мире жест – потирая пальцы.
– Согласен, – ответил я.
– А для этого у меня как раз уже есть предварительный договор с несколькими очень бога-тыми спонсорами, готовыми на хороших условиях вложить в это дело солидные бабки. И как только мы заключим с тобой контракт, я тут же переведу на твой счет весьма аппетитный аванс, – для убедительности я написал кругленькую цифру на своей ладони, показав ее ему.
– Пакет документов у меня с собой, – я постучал по кейсу.
– Ну, так как?
– Заманчиво! – Многозначительно ответил он, стараясь не выказывать своего удивления. Но, я, тем не менее, увидел жадный блеск в его глазах, глядящих на мою ладонь.
– Только, для начала я бы хотел тщательно ознакомиться с этими бумагами и как следует все обдумать. А для этого мне потребуется кое-какое время, – и он, сощурившись, развел в воз-духе своими холеными руками.
«Вот же хитрая лиса». – Подумал я.
Но не подал вида.
– Разумеется, Тибо, я ж тебя не тороплю и не напрягаю, тем более, что сам надеюсь задер-жаться здесь подольше, посмотреть Париж и подышать Францией, – учтиво ответил я, кивнув головой.
– Вот тебе пакет документов – пожалуйста, изучай. Я буду ждать столько, сколько для это-го потребуется.
С этими словами я открыл кейс, достал из него толстую папку и протянул ему.
Тибо, молча, взял её и не глядя, положил на соседний стул.
– Дела завтра, – коротко сказал он.
– А сегодня, давай гулять. И для начала давай выпьем за тебя, Даниил! – Нарочито важно произнес он, наполнив вином бокалы до краев.
– Давай! Только лучше все-таки за нас, – поправил я.
– И зачем так жестко – это же не водка, – сказал я, указывая взглядом на бокалы.
Мы засмеялись, чокнулись и выпили.
Подали горячее: турнедо из говядины, пюре с ароматом трюфелей, конфи из тыквы. Запах вскружил мне голову. Уловив мой гастрономический настрой Тибо произнес:
– Друг мой забудь сегодня обо всем на свете, поговорим лучше о, вине, женщинах, дорогих игрушках и прочей житейской мишуре. Одним словом – вот тебе река, плыви и наслаждайся ве-черним Парижем. Тем более что в конце экскурсии нас ждет знаменитая «Феерия» в «Красной Мельнице»! Я забронировал нам там лучшие места.
– Круто! – Ответил я, поставив опустошенный бокал.
Со словами:
– Руку не меняют – я все помню! Он тут же наполнил бокалы снова.
Мы снова засмеялись, и снова чокнулись. И над рекою вино потекло рекой. Вот такой вот каламбурчик, простите. Но как, же все это приятно, черт возьми! Когда спокойная музыка расте-кается и колышется над сонной рекой. Умиротворенная обстановка, порождает непринужденную беседу. А мимо, тем временем, под монотонный бубнеж живого экскурсовода, проплывают всем известные, но от того еще более восхитительные достопримечательности старого Парижа.
В начале нашего пути показался ярко освещенный прожекторами величественный собор Нотр-Да́м де Пари́. За которым, после кратковременного затемнения тенью от изящной арки моста Александра III, разноцветной новогодней гирляндой вдруг вспыхнула Эйфелева башня. А уже после нее, заполнив реку всем своим сияющим волшебным светом, открыли свой вид Лувр и Гран-Пале. Кроме этого было еще много всего интересного, о чем рассказывал гид. Но я, конечно же, ничего этого не запоминал, забывая практически сразу все то, о чем он там рассказывал. Все это время, в такт этому сонному движению реки и приятной музыке, мы с Тибо без умолку болтали. И разговор тот протекал, в общем, ни о чем – в начале, за политику, потом про цены на нефть, как водится про женскую моду и женские задницы, ну куда же без них.
И вот, наконец, в конце этого милого, непринужденного плавания перед нами, вновь сту-пившими на грешную землю, распахнул свои манящие двери тот самый, легендарный Мулен Руж. Ах, этот чудный, возбуждающий запах, пахнул на нас из распахнутой двери! Запах кожи, шампанского, косметики, дорогого парфюма, дорогих сигарет и еще бог знает чего. При входе нас встретил официант очень важного вида, высокий и разодетый как заправский франт. Он, важно переминаясь с ноги на ногу, жестом позвал следовать за ним и учтиво проводил нас к за-казанному столику. И вот уже в глаза ударило очень много красного в приглушенном, мягком свете, и всюду девушки, девушки, потрясающей сексуальности. Практически все они были длинноногие красавицы с голой грудью юных девочек, а их упругие ягодицы прикрывали только тонкие сетчатые колготки и трусики-стринги. Все это смотрелось очень круто, и вообще ничего не смущало. Даже наоборот, вино так ударило в голову, что захотелось выскочить на сцену и распустить, как следует руки. Мой друг едва, едва меня сдерживал.
Головные уборы у девушек были потрясающие, с натуральными страусовыми перьями, стразами и цветными лентами. Казалось, что все девушки так и светились своими милыми и многообещающими улыбками. И еще казалось, что от них пахло шоколадом, розами и ванилью.
Началось представление. О, это было похоже на взрыв эротической бомбы. От некоторых номеров просто дух захватывало! Особенно поражал динамичный танец на роликах на круглой платформе с подсветкой, парящей, каким-то невообразимым образом в воздухе. А еще взрыв возбуждения и восторга явил танец полуголых девушек с анакондами в огромном, наполненном светом аквариуме. Запомнились также и полёты гимнастов над залом на невидимых подвесках. Были еще и другие не менее яркие номера.
В перерывах между танцами выступали жонглеры, акробаты и еще чревовещатель – чело-век, разговаривающий не шевеля губами, создавая иллюзию, что голос идет не из всего его тела. И конечно здесь текли реки вина! Ведь, казалось, наливали столько, сколько едва можно было выпить. Но я старался. И скоро перед глазами все поплыло цветным калейдоскопом – вино, де-вушки, огни, перья. А потом был еще бордель на улице красных фонарей, дорогие проститутки и опять вино, вино. В конце концов «рубильник отключился» и тьма поглотила мой уставший, разращенный разум.
7.
Очнулся я в постели своего отеля. Одному лишь богу было известно, как я смог до него до-браться в таком состоянии. Я лежал и ощущал себя длинным и тонким калифорнийским червем. Голова казалась совсем маленькой, величиной с теннисный мячик и к тому же треугольной. Бо-лело заполненное ватой тело, а во рту горел страшный пахучий сушняк, словно туда накакала сотня скунсов. Правая рука сжимала что-то мягкое. Я с трудом разлепил глаза. Рука сжимала женские трусики – стринги…. Похмелье всегда тяжело, особенно когда совершенно не пом-нишь, что ты вытворял вчера. Наконец мне удалось сесть. Глаза судорожно искали какую-либо жидкость, пригодную для питья, одновременно наводя резкость. Наверно подошла бы в этот мо-мент даже ослиная моча! Но о, чудо! На журнальном столике стояла бутылка минеральной воды и початая бутылка виски. Глоток виски, три глотка воды следом и бегом блевать в ванную. После длительной и мучительной экзекуции, несколько глубоких вдохов у распахнутого окна, снова три больших глотка воды и глоток виски. Уф, кажется, улеглось, попускает. Моя метода – всегда помогала. Медленно начало пробуждаться сознание. И тут же в номер постучали.
– Мсье ваш завтрак. – Послышалось за дверью.
«Завтрак? Прекрасно!» – Подумал я.
Я открыл дверь, и опрятная длинноногая горничная важно вкатила тележку с тарелками, прикрытыми зеркальными крышками. Она открыла крышки, своими тоненькими пальчиками и под ними на маленьких тарелочках, как по мановению волшебной палочки, оказались, жареные яйца, круасаны, фруктовый салат, сыр и ветчина. Желудок при виде всего этого издал умоляю-щий рык. Однако, следом за горничной вошел вышколенный до противного блеска портье.
– Пардон мсье, – произнес он с невозмутимым видом, выпячивая вперед и без того массив-ную челюсть.
– Я надеюсь, что вы не забыли о том, что ваш номер оплачен до восьми часов вечера сего-дняшнего дня?
– Как так? – Удивленно воскликнул я.
– Я же оплатил номер на две недели! Здесь, наверное, какая-то ошибка!
– Ничего на этот счет не могу знать мсье. Трансферт, был перечислен только за двое суток, – все так же невозмутимо ответил он.
– Посмотрите документы и убедитесь сами.
И он протянул мне бланк.
– Хорошо я разберусь! И, в конце концов, если вы действительно правы и в банковской системе произошел какой-то на хрен сбой, я оплачу, этот чертов счет, наличными, – почти сры-ваясь на крик, выпалил я.
– А сейчас я прошу оставить меня в покое!
– Конечно мсье, прошу меня извинить за причиненные мною неудобства, – и он почти бес-шумно исчез за дверью.
«Чертовщина какая-то! Так, надо принять душ, позавтракать и прийти, наконец, в чувство. Разберемся». – Подумал я, откусывая круасан.
Покончив с завтраком, приняв контрастный душ, я, наконец, начал «воскресать».
«Теперь к делу. Первое – кейс с документами, он, слава богу, на месте, второе барсетка – вот она, валяется на кресле. Так, проверим. Паспорт, кредитные карточки, визитки, права, ключи, флешки уф, все вроде бы на месте. Стоп, а бумажник. А вот с бумажником вышла засада. Он, в конце концов, нашелся-таки под столом и был как ни странно девственно пуст. А впрочем, что тут странного? Вот же они – трусики, аккурат в обмен на содержимое бумажника. Все логично. Правда там оставалось, может тысяч пять или шесть, с учетом вчерашних погулянок. Но это все равно слишком много, даже для дорогой, Парижской проститутки»!
Машинально я глянул на левую руку:
«И котлы тоже, Rolex на минуточку. Вот же б…ть! А ведь предупреждали же»!
«Так, надо срочно снять деньги. Хорошо, что еще я шкаф предварительно запер, а ключ по привычке спрятал в левом ботинке сменной обуви. Так бы еще чего-нибудь поперла».
В шкафу же было чем поживиться: перстень (хоть его додумался снять накануне вечером и убрать в чемодан), бриллиантовая заколка для галстука, запонки и золотой портсигар. Я повертел его в руках, достал из него сигарету (нз. на крайний случай), глубоко затянулся и выпустил колечко сизого дыма. Какое-то не хорошее предчувствие подкатило комом к моему горлу.
«А еще этот портье, жутко неприятный тип и отель у них дерьмовый». – Вслух подумал я.
Я решил на всякий случай упаковать вещички.
«Ну не нравиться мне здесь. Съеду, в Париже полно отелей, а эти, когда все выяснится, еще заплатят мне компенсацию».
Я открыл ноут, проверил трансакцию, оплата действительно прошла только за сутки.
«Чертовщина какая-то. Я ведь точно помню, что оплатил проживание за две недели. Даже запомнил сумму».
8.
Нервно и торопливо одевшись, я схватил барсетку, телефон и спустился по лестнице в холл гостиницы, не дожидаясь лифта. Там в углу, как и положено торчал банкомат. Я сунул первую попавшуюся карточку – счет заблокирован.
«Что за хрень»!?
Сунул вторую, третью – на всех карточках оказались заблокированы счета.
«Хорошо же начался денек»!
Холодный пот тонкой, нервной струйкой побежал по спине. В это же мгновение в кармане зазвонил телефон, на экране высветился какой-то непонятный номер. Обычно я на такие номера не отвечаю, но в этот раз рука сама потянулась к экрану. Интуитивно я почувствовал, что сейчас это крайне важный для меня звонок.
– Алло!
– Алло, – ответила трубка голосом Тибо.
– Даниил слушай меня внимательно и пожалуйста, не перебивай! Я звоню из таксофона, сегодня утром мне позвонили из Интерпола и интересовались тобой. Они тебя ищут, понимаешь? Не знаю что у тебя за дела в Москве. Но мне, как у вас говорят такого геморроя не нужно. Я решил тебя предупредить, только в память о том, как ты «помог» мне в Москве. Мне больше не звони. И мой тебе совет – заляг на дно и выброси телефон. Оревуар, – он повесил трубку.
«Вот и приплыли! Блин, что ж за день такой»!
Да, было у меня как-то несколько таких дел, когда надо было срочно когти рвать. В таких случаях надо сначала бежать, а потом уже думать и принимать решения, что делать дальше. И бежать при этом необходимо как можно быстрее и как можно не заметнее. Поэтому, я, не особо привлекая к себе внимания, тихо прошмыгнул назад.
«Так к черту лифт быстрее и безопаснее подняться обратно по лестнице».

Я почти галопом влетел в номер. Быстро собрав вещи, я слегка приоткрыл дверь и аккурат-но выглянул в коридор. К счастью он был девственно пуст. Самые стремные метры по коридору до лестницы я благополучно преодолел, и только я начал по ней спускаться, как на моем этаже открылся лифт.
«Бля буду, ко мне ломятся»! – Подумал я и ускорил шаг.
Послышался стук в дверь.
– Мсье откройте, уборка номера.
«Ага, уборка, как же так я вам и поверил муфлоны компрадорские»! – И ускорил шаг.
Как хорошо, что марши лестницы были убраны ковровыми дорожками – моих шагов практически было не слышно. Спустившись вниз, я тихонько выглянул из за угла в холл. В холле было по-прежнему пусто, но за стеклянной, входной дверью на улице торчали два подозрительных типа.
«Попал! Так спокойствие, только спокойствие. Где-то здесь был план отеля. На нем дол-жен быть указан запасный выход. Ага, вот он. Что ж, посмотрим, посмотрим. Так, первый этаж весь технический: ресепшн, столовая, где сервируют завтраки, комнаты для персонала, лестница, холл, лифт. Точно, вот есть – запасный выход, через столовую! Наверняка он закрыт, но мы что-нибудь придумаем. Теперь лишь надо как то не заметно в нее прошмыгнуть».
Я снова выглянул в холл. Удача тихо улыбнулась мне – на ресепшне сидела уже другая де-вушка, очевидно сменившая вчерашнюю. Сделав морду кирпичом я с невозмутимым видом от-правился в столовую.
– Мсье, мсье! – окрикнула она меня.
– Мсье, вам туда нельзя!
– Я в курсе. Но мне необходимо лично поговорить с поваром. Дело в том, что у меня особая диета, – быстро сымпровизировал я.
– Мсье, но в столовой сейчас никого нет! – Удивленно произнесла она.
– Хорошо мадмуазель, я схожу пока там в туалет, а то боюсь, что не успею уже подняться в номер. У меня жуткие колики.
И воспользовавшись ее минутным замешательством, я ужом проскользнул в столовую. Быстро миновав ее, в конце маленького коридора, я обнаружил заветную дверь запасного выхода из отеля. Как я и предполагал, дверь запасного выхода в торце здания была закрыта на замок. Вот тут-то и пригодились мои детские «шалости» в богатеньких дачах. Я ведь рос без отца, он бросил нас с мамкой, когда мне не было и двух лет. Поэтому меня воспитывали мама и улица. Мама, естественно учила меня только хорошему. А улица же учила всему остальному и в частности, как выбираться из подобных щекотливых ситуаций. Не имея ничего другого под рукой, пришлось воспользоваться бриллиантовой булавкой. С третьей попытки замок поддался.
Я тенью выскользнул на улицу и сразу бросился на станцию метро, благо станция Мишель Бизо была в четырех минутах ходьбы от отеля. Проехав одну остановку, я вышел, обошел стади-он Лео Лагранж и оказался в Венсенском лесу.
«И что теперь? Давай подумаем». – Сказал я сам себе, усаживаясь на зеленую скамейку.
«Итак, для начала нужно: первое – несколько одноразовых телефонов, второе – ID-карта ЕС, желательно на имя какого ни будь поляка, венгра или чеха и тогда можно будет по тихому слинять в Лондон. Там у меня есть родная тетя, а у нее есть счет на предъявителя. Я ей переводил кое-какие деньги, а она откладывала их на черный день, сама же жила на проценты. Стоп, а ведь у меня нет никакой тети, и тем более в Лондоне. Она у меня жила под Питером и уже пять лет, как померла, царство ей небесное! А в Лондоне тогда кто»? – Что-то я совсем запутался.
Снова в мои рассуждения вмешался внутренний голос:
– Какого черта!? Нашел о чем думать. Думай о главном!
«Но что сейчас главное»? – Подумал я, прерывая дремоту.
«Главное сейчас это раздобыть наличные». – Итак, стало быть, нужен ломбард…


9.
«Эх.. хе.. хе! Общаться с оценщиками в ломбарде – этими генетическими скрягами, с не-приступными каменными лицами всегда тяжелое моральное испытание».
За все свои безделушки я получил чуть больше двадцати тысяч. А ведь они стоят гораздо дороже! Один портсигар конца девятнадцатого века стоил, наверное, раз в пять дороже. Но как говориться, когда к стенке припрет, выбирать уж не приходиться. Получив, в конце концов, деньги и купив несколько одноразовых телефонов, я первым делом естественно начал звонить в Москву. Из всех обзвоненных мной друзей, подруг и знакомых, отозвались только сосед Вовка и Паша – мой старый кореш и бывший редактор в моем издательстве, но, к сожалению, закончен-ный алкаш. Из их малосвязанных и противоречивых рассказов я понял только одно – дело дрянь. Кто-то из «своих» тайком печатал в издательстве экстремистскую литературу, прикрываясь моим именем. Когда начали копать – нашли и все остальное, включая фото студию. Издательство естественно сразу закрыли, счета заблокировали, квартиру опечатали.
«Все привет! Доказывать теперь, что-либо абсолютно нет смысла, ибо половина всей про-дукции в издательстве, так или иначе, печаталась нелегально, да еще и порнуха к тому же. Так, что за сокрытие доходов и нелегальный бизнес уже уголовка светит. А тут еще и экстремизм в придачу – полный п…ц. Стало быть, обратной дороги у меня уже нет. Теперь нужно думать лишь о новом паспорте и новой жизни. Но где, в незнакомом городе не имея толком, ни одного знакомого человека можно найти того, кто поможет в таком деликатном деле»?
Я безо всякой надежды позвонил Тибо. Мои предчувствия оказались верны – как только он услышал мой голос, тут же сбросил вызов.
«Трус! Слизняк! Тварь холеная! Когда твою набриалининную задницу, полную наркоты, прищемили московские менты, я не побоялся тебя отмазать. Вот тебе и благодарность»!
В отчаянии я швырнул очередной телефон в урну с такой силой, что он разлетелся вдребез-ги. Смачно выругался – не полегчало!
«И что теперь делать»?
Вариант оставался лишь один:
«Хто заказывал такси на Дубровку»?
«Рискнуть? А что, авось да выгорит, чем черт не шутит? Тем более другой вариант – только идти сдаваться в Интерпол. Но это всегда можно успеть».
Я достал визитку Игоря и набрал номер.
– Ало это Игорь?
– Да, – ответила трубка.
– Здравствуйте, это Даниил. Вы привозили меня вчера из аэропорта в Отель-Де-ла-Порте Дорэ. Помните? Вы мне еще визитку дали, предложив помощь, если у меня в Париже возникнут какие-нибудь проблемы.
– Ну, допустим.
– Извините, я бы хотел встретиться с вами, у меня тут действительно нарисовалась одна де-ликатная проблемка, и я подумал, может, вы, в самом деле, сможете мне помочь.
– Да, а в чем проблема? – Нервно спросила трубка.
– Извините, я не могу объяснить это вам по телефону.
– Я, кажется, понимаю вас Даниил, скажите, где вы сейчас находитесь, я сейчас закончу за-каз и к вам подъеду.
– Я сейчас нахожусь на улице Ларри не далеко от станции метро – Площадь Монж.
– Я понял, подождите не много, я постараюсь не задерживаться.
– Спасибо. По-моему, он догадался, что я в глубокой дупе. Ну и хрен с ним, выбора то все рано не было. Зато этот, хоть без выпендрежа.
И я стал ждать, сидя на скамейке и затягиваясь сигаретой. Ожидание всегда тоскливо и то-мительно, особенно если сильно тревожит ожидаемое. При мне теперь осталась только барсетка. Все вещи я сдал в камеру хранения на вокзале Аустерлиц.
«А на хрена мне вообще теперь это барахло»?
Кейс с теперь уже «мертвыми бумагами», чемодан с презентабельными шмотками и доро-гими парфююмами, навороченный ноут.
«Надо было больше брать нижнего белья и «мыла»».
– Ну и веревочку не помешало бы, – ехидно вставил внутренний голос.
– Да заткнись ты козел! – Сказал я самому себе.
«Ладно, буду жив, прикуплю пару спортивных костюмов, дюжину трусов и две дюжины пар носков. Вот так – опять я никто, и опять все начинать сначала. Господи, ну сколько можно»!?
И мне вдруг стало, так жалко себя, любимого. Так жалко.
«Ну почему, спрашивается, я бросил искусство? Эх, был бы сейчас знаменитым художни-ком, к примеру, как Ник Сафронов. А может и скульптором, чем черт не шутит. Жил бы сейчас в дорогом, обставленном своими работами особняке с молоденькой содержанкой и музой в одном лице. Пил бы дорогой арманьяк и непременно курил бы свою трубку».
– Ха, мечтатель! – Опять прервал мои рассуждения внутренний голос.
– Да ты в зеркало то на себя посмотри Микела́нджело хренов. Ты и искусство вещи совер-шенно не совместимые. Ведь ты, как был босяк из подворотни, малюющий похабщину на стенах, так им и останешься!
– Ух, как же надоело мне тебя слушать, старый мерзкий циник, – разозлился я на себя дру-гого.
– Надоел ты мне, хуже горькой редьки! Ну почему вот так все надо взять и обосрать? И в конце концов, где этот чертов таксист?
Меня начало уже колотить от мелкой, снедающей разум злости.

10.
«О, вот он, наконец-то. Легок на помине»!
К тротуару подъехал знакомый пыжик, и из него торопливо вышел Игорь.
«Нет ну у него все-таки одно лицо с моим соседом».
– Добрый день. Заждались? – Спросил он, подходя ко мне.
– Да нет, так вот, гулял, дышал свежим воздухом.
– Да свежий воздух вам сейчас исключительно полезен, особенно после вчерашнего вечера, – с сарказмом сказал он и подмигнул.
– А что было вчера вечером? – С нотками иронии и страха спросил я.
И тут же подумал:
– «Неужели еще какая-то пурга приключилась на мою больную голову».
– А вчера поздно вечером я еще раз отвозил вас в ваш отель с улицы Сен-Дени вместе с мо-лоденькой и очень наглой девицей, – сказал он, не много успокоив меня.
– Вы были пьяны в хлам. И дали мне пятьсот евро вместо пятидесяти.
– Да, ничего не попишешь «отец русской демократии», – грустно ухмыляясь, сказал я.
– Кто простите? – Спросил он удивленно.
«Гигант мысли. Отец русской демократии. Большой графин водки и два огурца, гулять так, гулять!». Двенадцать стульев называется, – буркнул я себе под нос.
– А…., шутите, это уже хорошо.
– Да мне Игорь, теперь уже совсем не до шуток!
– А что у вас такое стряслось, Даниил и какая собственно у вас ко мне просьба?
– Ладно! – Сказал я со вздохом.
– Не буду вилять, и тянуть кота за интимные подробности, полагаюсь целиком на вашу по-рядочность. Понимаете дело в том, что у меня неожиданно нарисовались большие проблемы в родном отечестве. И поэтому мне срочно нужна ID-карта ЕС, хорошего качества, желательно с польской фамилией и хорошо бы, если не дорого. Большего я вам сказать, к сожалению не могу.
– Понимаю, и, кажется, даже знаю, кто вам сможет в этом помочь. Поехали! – И он жестом указал на свою машину.
– Куда едем? – Нервно поинтересовался я.
– В Венсенский лес, – ответил он, привычным жестом потеребив нос.
– Почему именно туда? Что все черти Парижа собрались сегодня в этом лесу на шабаш. Или гномы лепят там фальшивые паспорта?
– Не могу сказать на счет чертей, но там работает один человек, который точно сможет вам помочь.
– Интересно и кто же он?
– Парковый сторож, старый китаец по имени Йен-Ло, – сказав это, Игорь как-то странно ухмыльнулся.
У меня от этого даже холодок пробежал по спине.
«Это все нервы». – Подумал я, задавая очередной вопрос:
– Забавно! А он что печатает паспорта прямо в парке, или у него там подземная, секретная типография?
Я, нарочно громко высморкался.
– Зря вы иронизируете, Йен-Ло в свое время помог моему другу, у которого были большие проблемы с законом. По сей день ни один жандарм не усомнился в подлинности его документов. Ведь он был когда-то «лучшим специалистом» по части фальшивых паспортов. Правда сейчас он редко «практикует», лишь только в тех, исключительных случаях, когда это ему самому интересно. Но я надеюсь, что вы сможете возбудить в нем интерес, и тогда он выполнит свою работу безупречно, – язвительно закончил он.
– Извините меня Игорь, это у меня нервное. Я целиком полагаюсь на вас, не сердитесь.
– Понимаю. Кивнул он. И чтоб хоть немного отвлечь вас, хотите, я вам расскажу не много об этом старике. Желаете послушать?
– Почту за честь! Вы меня итак уже заинтриговали, как только поведали об этом загадоч-ном парковом стороже. Так что я и сам хотел, было просить вас об этом.
– Ну, так вот. Знаю я о нем, к сожалению не так много, но расскажу вам хотя бы то, что мне известно. Не могу сказать, насколько это правда, но говорят, что ему перевалило уже за сотню лет. И живет он в Париже, если я не ошибаюсь с конца восьмидесятых годов. А вот когда Йен-Ло был совсем еще молод, тогда он жил в своем родном Китае, и было это, кажется аж в середине прошлого века. Вот тогда-то он и начал заниматься изготовлением фальшивых документов, для бегущих из его безумной страны соотечественников. Коммунисты его якобы даже приговорили за это к смертной казни. И тогда он тоже вынужден был срочно покинуть родину. Сначала Ло перебрался на Тайвань. Там он жил довольно длительное время и лишь ближе к старости решил приехать сюда, в Париж. Здесь он тихо устроился парковым сторожем в Венсенском лесу, где и работает, по сей день. И хотя у него теперь свой особняк в Пале-Бурбон, он все так же, как и много лет назад метет метлой дорожки и убирает мусор.
Я, аж присвистнул:
– Нифига себе парковый сторож! С особняком в одном из самых дорогих и престижных районов Парижа! Вы случаем не шутите?
– Ничуть. Хоть я с виду и похож на шутника. Но поверьте, это чистая, правда, – со вздохом ответил он.
– У богатых, знаете ли, свои причуды. И уверяю вас, что поначалу старик вам покажется совсем не презентабельным и не много сумасшедшим, но не спешите с выводами, он вовсе не так прост. У него есть своя, какая-то не понятная для других игра. Возможно, он просто так развлекается. А может, и нет. Кто его знает? Люди же разное о нем болтают. Одни говорят, что он демон, другие утверждают, что он просто сумасшедший, а третьи предполагают, что он вообще не из этого мира. А я вот думаю, что когда вам будет сто лет, то неизвестно, каким тогда будите вы.
– Я не доживу, у меня жизнь вредная.
– Опять шутите – это хорошо. Ну, вот и приехали, – и он остановил машину на стоянке, пе-ред входом в парк.
11.
Мы вошли в парк с южной стороны, и он мгновенно поглотил нас своей сочной зеленью и сладкими ароматами цветов, доносившихся из Ботанического сада четырех времен года. Было очень приятно, после пыльных и жарких Парижских улиц, идти по тенистым аллеям вдоль аккуратно подстриженных миртов, служивших живыми бордюрами, и ощущать под ногами природный хруст мелкого гравия вместо беззвучного и бездушного асфальта. Да и дышалось здесь намного легче и свободней, чем в каменных джунглях огромного города. Очень скоро мы добрались до самого большого озера в парке – озера Домениль. Обогнув деревянную лодочную станцию, живописно притаившуюся в куту озера среди платанов и ив, мы скоро вышли на довольно широкую дорогу, которая называется Сен-Морис. Пройдя по ней, метров пятьсот к северу от озера мы увидели несколько разномастных построек, среди которых одиноко маячил небольшой домик – одноэтажное каменное строение с трапециевидным фасадом и шестиугольной деревянной мансардой над ним. Почти все его стены и часть мансарды были густо укрыты декоративным виноградом вичи. Я почему-то сразу подумал, что именно он и должен быть домом паркового сторожа. И я не ошибся – Игорь повел меня прямиком к нему. Аккуратно выкрашенный в темно-малахитовый цвет, сей домик очень органично вписывался в сочную зелень укрывшей его вичи, практически полностью сливаясь с ней. Прямо перед домом, на такого же цвета деревянной скамейке сидел старик. Он умиротворенно дремал, слегка запрокинув голову и подставив лицо горячему летнему солнцу. Но как только мы подошли к нему, он мгновенно проснулся, широко открыв свои большие и проницательные глаза. Надо отметить что, не смотря на свой возраст, выглядел он довольно колоритно. Это был пожилой человек, на вид лет восьмидесяти с очень правильными, можно даже сказать красивыми чертами лица. Его лицо было узкое, скуластое, загорелое, цвета светлого шоколада, с широким, слегка морщинистым лбом. Большие как две сливы слегка раскосые глаза, сильно выделялись своими белками на темном лице. Симметрия и посадка глаз казалась идеальной. Ровный прямой нос, гармонично упирался в свисающие усы плавно переходящие в длинную седую бороду. Волосы, лишь отдельными прядями торчали из-под кое-как повязанного на голове тюрбана, который был, по-видимому, когда то темно-зеленым, шерстяным шарфом. Седина его волос, казалась слегка голубоватой, напоминая своим цветом подсвеченный солнцем Арктический лед. В его лице было одновременно и что-то сильно притягивающее, и что-то сильно отталкивающее. И потому казалось, что оно состоит из двух частей одного большого противоречия. А вообще он не очень-то был похож на китайца, но, безусловно, восточные черты в нем доминировали. Одет он был в обычный, сильно потрепанный временем, темно-зеленый комбинезон паркового работника.
– Здравствуйте дядюшка Йен! – Вежливо сказал Игорь и поклонился.
Следуя его примеру, я тоже поздоровался почтительным поклоном. Старик, молча, кивнул в ответ.
– Дядюшка, э.., я вот к вам человечка привел, он остро нуждается в вашей помощи.
– А что, он сам за себя попросить не может? Немой, язык проглотил? – Скрипучим, с ме-таллическими нотками, голосом зло спросил он.
– Да нет, почему же, просто подавлен человек, да и стесняется наверно.
– Стесняются девки, когда в первый раз! – Сквозь хихиканье, более напоминающее квохта-нье старой охрипшей курицы, зло сказал он.
– Пусть сам говорит чего надо или проваливает!
– Я просто не знаю, как к вам лучше обратиться: мсье парковый сторож, дядюшка Ло или господин Йен? – Ядовито вставил я.
Игорь незаметно толкнул меня локтем в бок.
– Злишься, хорошо. Ну, так с чем пожаловал ко мне разозлившийся русский человек?
– С чего вы взяли, что я русский?
– А на лбу у тебя написано, – и он протянул костлявый палец в сторону моей головы.
– Я так понимаю, что тебе еэсовская ID-карта нужна?
– Да, – сухо ответил я.
– И никак с польской фамилией?
– Желательно, – уже без удивления, спокойно сказал я.
– А, я так и думал. Дела твои Московские – лопнули, как я слыхивал, оттого ты и мыкаешь-ся, как бес на сковороде. Только дело в том, что взять мне с тебя нечего, вот ведь беда! – Опять язвительно проскрипел он.
– Да, быстро цыганская почта сработала, даром что Париж, – подумал я.
– Вообще то, у меня деньги есть, не много правда, но есть.
– Деньги, деньги – деньги меня твои не интересуют. Они ничто, когда их не считаешь и когда считаешь мелочь в кармане – тоже ничто. Когда живешь ради куска хлеба – жизни вокруг вовсе не видишь, а коль в роскоши утопаешь – так и подавно, за стеной от мира живешь. Стало быть, нет от денег счастья. Удобства есть, а счастья, увы. А человеку, по сути, для удобства мно-го ли надо – так сущие мелочи, по сравнению с тем, что ему все время хочется. Вот и мыкаются люди, весь свой не долгий век, проживая в погоне за деньгами. Так что денег мне твоих не нуж-но. Ты лучше вот что, принеси-ка мне свой альбом с рисунками, тот, что таскаешь везде и всюду с собой. Я, так и быть, выберу из них один или два. И «пластик» оплатишь. По рукам? – И он протянул ко мне свою грубую морщинистую руку.
– А откуда вы знаете про мой альбом и про дела мои Московские? – Не выдержав, нервно с раздражением спросил я, почувствовав сильный озноб в жаркий, летний полдень.
Страх ледяной рукой внезапно схватил меня за горло. Ибо в сверлящем меня взгляде ста-рика, было действительно что-то демоническое и мне даже показалось, что он знает сейчас обо мне все.
– А друг мне твой французский поведал. Тибо, кажется, зовут его, – проскрипел старик, вырвав меня из ступора.
«Врешь ты все старик, этот мерзкий слизняк мне вовсе не друг!» – Подумал я.
Но решил на этот раз все, же промолчать.
– Ну, так чего молчишь, о чем задумался?
– По рукам, – ломким голосом, ответил я, протянув руку.
– Вот и славно! – Сказал он, крепко пожимая мою руку.
Какая сокрытая силища почувствовалась в его рукопожатии. Если бы я не видел сейчас его лица, я бы в жизни не поверил бы, что мою руку жмет столь пожилой человек.
– Приноси ко мне свои рисунки и дело твое пойдет, – сказал он, отпуская мою руку и улыбнувшись, от чего его лицо сразу переменилось и уже не казалось больше таким демониче-ским.
– Приходи вечером, после шести. И фотографии не забудь сделать. А сейчас прошу проще-ния молодые люди, мне работать пора, – с этими словами он взял метлу, встал и медленно пошел в глубину парка.
– Поздравляю, зацепили-таки старика! – С удивлением, громко сказал Игорь.
Хотя мне показалось, он знал наперед, что старик согласится.
– А что это за рисунки такие, магические у вас, за которые, паспорта выдают? – Спросил он.
«И все-то тебе надо знать – любопытная Варвара». – Подумал я.
Но, преодолевая раздражение и стараясь сохранять внутреннее спокойствие, я ответил ему:
– Да так, ничего особенного, юношеские фантазии. Для меня они вроде талисмана наудачу. В общем, рисунки как рисунки, но так получилось, что с них началась моя карьера. Видимо с ними она и закончится. Странно вот только, зачем они ему?
– А я ж вам говорил, что старик этот со странностями. Он точно видит всех насквозь. И ес-ли ему, что-либо нужно или, что-нибудь понравилось, то он всегда найдет способ, как это запо-лучить.
Странно, но мне показалось, что Игорь знает о нем намного больше, но не договаривает, и сейчас создалось впечатление, что он чуть было себя не выдал.
Словно читая мои мысли, он тут же переключил разговор на другую тему:
– Да вы не переживайте так из-за своих дел, все еще наладится. Вот, тут упали, вон там поднялись, не беда – такая уж наша жизнь. Я сам столько терял, бегал и начинал все с нуля, но ничего, живу. Вас куда-нибудь отвезти?
– Если можно, отвезите меня на вокзал Аустерлиц, там я оставил свои вещи. И еще хорошо было бы, где-нибудь поесть. Я угощаю, по такому случаю. Игорь вы как?
– Я всегда за халявный хавчик, но только без алкоголя и вам извините не советую. Макси-мум бокал вина. Старик не шибко уважает это дело, – и он для убедительности показал извест-ный жест, стукнув пальцами по шее.
– Ну, тогда поехали, – сказал я.
И мы пошли обратно к машине.
12.
Пока я был с Игорем, мне было некогда думать о том, каким образом старик знал такие ве-щи, о которых мог знать только я один. Полдня я провел в напряжении, отвечая на его дурацкие расспросы. О, как же он все-таки умеет доставать своей болтовней! Не знаю как кого, а меня так изматывает эта пустая и никчемная болтовня. И вот, сделав снимки, пообедав с Игорем в недорогом ресторане (теперь приходилось экономить), забрав свои вещи, я наконец-то снова остался один. Как хорошо вот так сидеть одному, откинувшись на скамейке в тени парка, слушать шелест листьев, пение птиц, дышать легким ароматным воздухом, слегка разогретым летним солнцем и просто смотреть на изумрудную гладь озера. Откуда-то издалека пахло левкоями и жасмином. Тихо и задумчиво колыхалась вода. А вдали этого душистого, зыбкого марева, по парковой дорожке шли в мою сторону две стройные девушки, о чем–то весело, непринужденно болтая. Они казались совсем маленькими на фоне гигантских платанов, и такими легкими, хрупкими и изящными, словно сотканные из тополиного пуха. Я заворожено смотрел на них, а в голове опять зашевелились грязные мысли:
«Вот они – француженки, вот они какие»…
От тишины и умиротворения меня разобрало. Я, достал из кармана куртки свою дивную трубку, собрал ее, набил душистого табаку из давно лежащей в кейсе не распакованной пачки, глубоко и смачно затянулся, выпуская из ноздрей клубы густого дыма.
«Странно, а я ведь никогда не курил по-настоящему. Вот так, со смаком. Так, чтобы ощу-тить вкус медленно истлевающих душистых табачных листьев. Да, я конечно, как и все баловал-ся по молодости дешевыми и отвратительными на вкус сигаретами, с кем не бывает. Мне тогда казалось, что это не совсем приятное занятие, тем не менее, выглядит очень круто. А потом когда я уже втянулся, это была лишь чистая механика никотинового метаболизма – по пачке в день и вообще никакого вкуса».
Сейчас же я испытывал такое удовольствие, что и не передать словами, попыхивая старин-ной трубкой и раскуривая, ароматный трубочный табак лучшего качества. Выпуская сизые дым-ные, кольца я предался воспоминаниям, где сам себе рассказывал истории о самом себе. И это были не какие-то там вымышленные россказни, это была чистейшая правда. Я, часто играл в та-кие игры. Особенно когда возникали такие вот голевые ситуации, когда надо было хорошенько подумать, каким образом из них выбираться. Но, увы, ни каких мыслей по этому поводу у меня теперь не возникало. В таких случаях лучше всего было просто отвлечься и подумать вообще о чем-то другом. Вспомнить что-то хорошее или просто поразмышлять о какой-нибудь мелочи.
«Да черт с ним, с портсигаром». – Подумал я.
«Сигареты это обыденность, а трубка это же философия»!
Моя старая, добрая трубка. Я, купил ее давным-давно у одного московского антиквара – ветхого еврея, как само писание. Мне почему-то запомнилось его имя. Лейба Маркович звали его. Я купил эту трубку просто так, ради прикола. Хотя Лейба Маркович утверждал, что это очень редкая трубка ручной работы, кажется середины семнадцатого века. Трубка эта была типа «коленный» чёрчварден и она действительно была восхитительна. Ее чаша была отлита и сереб-ра в виде головы дракона, со вставкой из морской пенки, а длинный коленчатый мундштук – из кости. И как уверял меня антиквар, это была слоновая кость. Когда я увидел эту трубку, меня и уговаривать не пришлось. Уж так мне хотелось повыпендривася перед своими знакомыми и со-служивцами старинной и необычной вещицей. Тем более, что тогда как раз вышел на экраны Властелин колец, и курить трубки опять вошло в моду. Но, вот незадача, каждый раз, для того чтобы покрасоваться ею мне нужно было долго разбирать и собирать ее длинный восемнадцати-дюймовый мундштук, потом долго чистить его и чашу, что в конце концов мне быстро надоело. Потеряв, в итоге, к ней всякий интерес, и снова перейдя на сигареты, я забросил ее в ящик своего письменного стола. За тем она долго валялась в хламе среди «не совсем нужных вещей», и в конце концов я совсем забыл о ней. И вот когда я уже стал «боссом», как-то однажды, я случайно нашел ее. Так, перебирал не нужный хлам и наткнулся на нее. И мне вдруг так захотелось выкурить хорошего вишневого Кавендиша , что аж засосало под ложечкой. Я с таким удовольствием тогда раскурил свою трубку. И в тот же день у меня произошла очень выгодная и прибыльная сделка. Тогда то и я решил, что это знак, и после этого стал всюду носить трубку с собой. Правда с тех пор я ее почти не курил, а просто так таскал с собой повсюду, как и свои старые юношеские рисунки. Они тоже, как мне казалось, приносили мне удачу.
– А что же это за рисунки такие, которые так заинтересовали старика? – Наверняка спросите вы.
– Так ведь это те самые, с которых собственно и пошла моя карьера.
Все началось с того, что в юности я окончил художественную школу, куда меня заботливо запихнула моя мама, стараясь отгородить от дурного влияния улицы. Тогда я был еще совсем зе-лен и наивен, так что, даже не смотря на свои хулиганские наклонности, все еще мечтал, что ста-ну однажды хорошим художником или скульптором. Мечтал рисовать природу человека, его светлую сторону, его чистую душу. Я увлекся сначала графикой, а потом меня как-то заинтере-совала скульптура. И так она меня поглотила, что я готов был лепить днем и ночью. Греческие богини и атлеты, римские патриции и простолюдины, старики и дети. Мне было все равно, лишь бы присутствовала покатая гибкость тел, динамичная упругость мышц и плавная грация движений – вот что действительно завораживало меня. Это было похоже на какую-то магию. У меня тогда были даже две персональные выставки. Они, конечно, потешили мое самолюбие, но, увы, не принесли ожидаемых мною материальных результатов. А вскоре, очень быстро повзрослев, я окончательно потерял вкус к чистому искусству. Меня с некоторых пор стали интересовать совсем другие, приземленные и исключительно меркантильные вещи, предпочтительно с портретами мертвых американских президентов. Ведь пустыми овациями и почетными грамотами сыт не будешь. Да к тому ж еще грянули окаянные девяностые, в которых все истинные ценности стремительно обесценивались а ложные и мерзкие – наоборот возводились в достоинство. Тогда я и стал пускаться то в одни сомнительные авантюры, то в другие.
И вот однажды, совершенно случайно я познакомился с очень скользким и неприятным ти-пом – хозяином, одного не очень чистого издательства. А он, увидев мои работы, сразу предло-жил мне рисовать порно комиксы для своего журнала, за весьма хорошую плату. Мне тогда каза-лось, что заработав и скопив много денег, можно гораздо легче купить себе славу, нежели доби-ваться ее прямым и честным путем. Вот так однажды я свернул со светлого пути, чтоб в итоге рисовать только похоть и грязь. Поначалу меня от этого немного коробило. А потом ничего, привык, и мне это стало даже нравиться, да еще и приносить неплохие деньги. Именно в то время я и нарисовал эту серию рисунков для своего лучшего (как сказал мне тогда издатель) комикса. С тех пор мои дела резко пошли в гору и со временем я уже сам стал хозяином этого издательства. Не буду рассказывать, как мне это удалось, чтоб не портить окончательно и без того ужасный образ моего морального падения. Одно скажу – мне пришлось тогда в который раз пойти на сделку со своей совестью. Зато теперь меня уже ничего не коробит, и мало интересуют всякие там сентиментальные «сопли», типа любви, добродетели, сострадания.
«Деньги – вот тот железный аргумент, дающий право на существование, открывающий мир для пользования и одаривающий его благами. А, что там плел про них этот сумасшедший старик – сущие бредни одинокого древнего затворника. Хотя даже он почему-то не отказывается от своего особняка, в пользу «голодающих Парижа». Нет, пока существуют блага цивилизации, деньги будут играть в этом мире ведущую роль. И все-таки очень, странно, на кой хрен ему по-надобились эти мои рисунки? Очень странно. Однако пора, уже без пяти минут шесть».
Тут девушки приблизились ко мне и я, наконец, смог их разглядеть. По парковой дорожке, переговариваясь скороговорками, громко крича и размахивая руками, шли в сторону моей ска-мейки – две обыкновенные китаянки.
«Нет, что ни говори, но воистину от гармонии этого мира «отвалилась какая-то очень нужная большая хреновина» и он явно теперь уж не совсем тот, каким воспринимался раньше». – Подумал я и направился в сторону домика паркового сторожа.

13.
Ровно в шесть я стоял на пороге сторожки. Я тихо постучал в дверь, но ответа не последо-вало. Подождав не много, я снова постучал в дверь, уже сильнее. И снова ответом мне была ти-шина.
«Странно». – Подумал я.
Постояв еще несколько минут у порога, я все-таки решился заглянуть внутрь. Я легонько толкнул дверь плечом, и она слегка приоткрылась, устало и тоскливо, скрипнув петлями. Я за-глянул за нее. Внутрь дома вел небольшой коридор с несколькими дверьми, оканчивался же он комнатой, у которой двери не было, а был лишь широкий дугообразный дверной проем, выре-занный из непонятно как выгнутого дугой толстого дерева. Ноги, сами понесли меня туда. Не-смотря на яркий солнечный день, в комнате стоял уютный полумрак, хоть шторы и были раздви-нуты, а окна совсем не имели тонировки. Посреди огромной комнаты (странно, а ведь с наружи домик казался совсем маленьким) стоял большой овальный стол. Его массивное основание было сделано явно, из какой-то очень ценной темной породы дерева. А массивную полированную ка-менную столешницу по периметру украшала изящная резьба, изображавшая какие-то загадочные чередующиеся символы, или скорее даже письмена. В центре стола стоял, по всей видимости, макет какой-то удивительной и нереальной земли. Сделан он был из неизвестного мне, полупро-зрачно металла, светившегося как бы изнутри. Макет этот как будто пульсировал и расплывался точно в летнем мареве. Примерно так дрожат миражи в пустыне или укрытые плотным туманом города, в тот момент, когда утренний туман начинает редеть и плавиться в ярких солнечных лу-чах. Плоское эллиптическое блюдо этой мифической земли покоилось почему-то не на трех ки-тах, как обычно изображали землю в древности, а на трех змееподобных драконах, плывущих в большой, хрустальной чаше с водой. Вода светилась изнутри чистейшим, глубоким, голубова-тым светом. Тела драконов постоянно волнообразно извивались, отчего блюдо земли, слегка по-качивалось, так, словно плыло на светящихся волнах. Драконы казались абсолютно живыми и очень правдоподобными, даже их бока мерно раздувались, создавая иллюзию настоящего дыха-ния. От их движения по чаше расходились миниатюрные волны, будто это были волны настоя-щего, неизведанного океана. Вода же из той чаши каким-то хитроумным способом подавалась на поверхность земли, и пробегая по ней крошечными реками и водопадами, вновь стекала с ее краев назад в чашу, создавая эффект вечного движения. Мне так и не удалось понять, как работает этот механизм, ибо ни малейшего намека на каую-либо электронную начинку я так и не обнаружил. Тогда я с еще большим интересом продолжил его исследовать, особенно обратив внимание на диковенную землю. Рельеф этой земли был столь причудливый и совершенно не похожий ни на один из известных мне континентов. Горные цепи с остроконечными вершинами расходились концентрическими, почти симметричными кругами от самой большой, возвышающейся над ними одиноко стоящей горы, окружая со всех сторон огромное озеро, расположенное в центре континента. Высота гор также симметрично уменьшалась от центра к краю. Среди горных долин, на берегах озера и у подножия центральной горы я смог увидеть несколько городов, поразительной красоты и удивительной планировки. Все они состояли из микроскопических построек, выполненных с филигранной точностью. Мне даже показалось, что я сумел разглядеть среди этих построек едва различимые фигурки людей, причем они беспрестанно двигались каждый по своим текущим делам. Я стоял, и как завороженный смотрел на этот макет.
– Нравится? – Услышал я скрипучий голос за своей спиной.
Я тотчас испуганно обернулся. На пороге стоял старик.
– Я стучал, стучал, а потом дверь приоткрылась и я вошел.
– Да ты не оправдывайся, любопытство это всего лишь временный порок молодости. Ри-сунки принес?
– Да вот папка, – и я достал из кейса старую, потрепанную картонную папку с хэбэшными тесемками, завязанными бантиком.
Я положил ее на стол со словами:
– «Пожалуйста, выбирайте», – и придвинул ее к старику.
Он, молча, взял папку. Уселся в потертое, многое повидавшее на своем веку кресло, стоя-щее в углу комнаты и с умиротворенным видом положил ее к себе на колени. За тем он достал из кармана своей куртки разобранную курительную трубку. Вычистил ее чашу. Не торопливо собрал мундштук, набил чашу душистым табаком из маленького замшевого, расшитого золотыми китайскими иероглифами кисета и смачно затянулся. Откинувшись при этом в кресле и закрыв глаза.
Стараясь не смотреть на старика, я не сразу обратил внимание на его трубку. Но, все-таки не выдержал и взглянул из любопытства в его сторону. Сквозь клубы выпущенного им дыма мне вдруг показалось, что я увидел до боли знакомый силуэт. Вот дым не много рассеялся и … Да нет же, это точно она! Точно такая же трубка, как и моя! Ну, просто один в один. Вот тебе и эксклюзивный антиквариат! Подумал я. А старик тем временем, не выпуская изо рта трубки и не открывая глаз, быстро развязал завязки на папке и точно заправский карточный шулер ловко вытащил из стопки лежащих в ней листов первый рисунок.
– Вот этот, – сказал он и показал его мне, держа лист за кончик угла заскорузлой жилистой рукой.
Это был мой любимый рисунок. На нем была изображена, обнаженная девушка – кошка, сидящая по-турецки с распущенными волосами и запрокинутой головкой. Она показывала свой розовый язычок и одновременно строила дивные глазки. Это был заглавный лист, к серии комиксов о ее сексуальных похождениях. Мне до сих пор этот рисунок казался очень эротичным, красивым и правдоподобным. После этой серии у меня уже больше никогда не получалось изобразить ничего подобного, в плане антропоморфных фигур. Поэтому мне было очень жаль расставаться с ним, но ничего не поделаешь – надо было каким-то образом спасать свою драгоценную
задницу. В знак согласия я, молча, кивнул головой. Тогда старик, с торжествующим видом отло-жил выбранный рисунок на камень стола и вновь не глядя, запустил свои темные пальцы в мою папку. На следующем рисунке, который старик, достал из нее, была все та же обнаженная антро-поморфная девушка, танцующая по колено в густой изумрудно – зеленой траве, с грустно опу-щенной головой и с высоко поднятыми над головою руками. Движения ее танца, явно показывали какие-то балетные элементы и были переданы столь тонко, плавно и изящно, что я даже в глубине души восхитился своим собственным творением. Хотя, однако, все это казалось довольно странным. Ведь, по-моему, у меня такого рисунка, кажется, не было. Я же никогда не интересовался балетом. Или все-таки был? Черт побери! Я уже точно ни чего не помню. Все это было так давно и как говориться не правда. Снедаемый сомнениями я проводил взглядом второй, выбранный стариком рисунок, который он аккуратно положил рядом с первым на столе. А он, тем временем снова молча, продолжил рыться в моей истрепанной временем, ветхой папке, достав из нее еще один пожелтевший лист. На третьем рисунке, как и следовало догадаться, опять была все та же героиня. Там она была изображена одетой в вязаный голубой свитер с широким отворотом и джинсовые бриджи, закатанные чуть выше колен. Она сидела на кровати с поджатыми коленями, и с поднятым, распушенным хвостом. Ее выражение лица, казалось всем своим видом, показывало томительное ожидание любящей жены своего обожаемого мужа. Помещение, в котором она была изображена, явно напоминало каюту не то яхты, не то катера – над кроватью был написан открытый зев иллюминатора, в который струился яркий солнечный свет, а рядом висели каютные часы, сверкающие латунным блеском. Рисунок был настолько правдоподобным и реалистичным, что у меня даже дух перехватило. И тут у меня уже точно укоренилась мысль, что такого рисунка я никогда не рисовал.
– Вот эти три возьму, – сказал старик, сгребая их в стопку и резко обрывая мои дуалистиче-ские размышления.
– Не возражаешь?
– Не возражаю, – ответил я.
– Только вот последний рисунок явно не мой. У меня такого рисунка отродясь никогда не было.
– То есть, как это не было? – Спросил старик, выкатив свои и без того выпуклые глаза.
– Папка ведь твоя, рисунки в ней, стало быть, тоже твои, а память от водки, поверь мне, крепче никогда не становится. Эх, молодежь, молодежь. Пятьсот евро давай на пластик и работу, и флешку со своими фото. Надеюсь, хоть про это ты не забыл? – И он для пущей убедительности постучал пальцем по своему лбу.
Я не стал больше спорить со стариком и молча, протянул ему флешку и деньги.

14.
– Теперь вот еще что, – назидательным голосом произнес он.
– Пока я буду работать над твоим новым документом, ты будешь работать вместо меня и поживешь здесь. А мне надо уехать домой, а потом смотаться еще в одно местечко.
Вот так оборот, в мои планы это не входило, хотя может это даже и к лучшему – уж здесь меня точно ни одна собака не найдет.
– И как долго мне прикажите здесь париться? – С сарказмом спросил я.
– Опять злишься – хорошо. Поживешь недельку, не рассыплешься. Продуктов на кухне достаточно. Слушай и запоминай! Слева от входной двери – кладовая, в ней садовый инвентарь. Вон в том шкафу у стенки – спецодежда. Кухня справа по коридору и там же рядом лестница на второй этаж. Спать будешь там, в мансарде, для этого там есть все, что необходимо – канапе, шкаф и постельные принадлежности. Утром в восемь часов включил полив, и подметай себе мусор, скутер-мусоросборник за домом в гараже. Со скутером ты надеюсь, ты разобраться суме-ешь. Полив парка включается вот здесь, – с этими словами он открыл еще одну маленькую дверь, в такую же маленькую комнатку.
– Пойдем, я все покажу, – поманил он меня рукой.
Я с трудом втиснулся вслед за ним. Там, прямо из стены торчали разные вентили и не-большой кнопочный электрический щиток. Он вкратце объяснил мне, как тут все работает. Что и в какой последовательности, нужно открывать и включать, на всякий случай, заставив меня все законспектировать. А за тем, когда мы вышли из этой душной каморки, он вновь продолжил свои гнусавые наставления.
– Полив надо выключить ровно в восемь часов вечера. Да и не забудь, что в обед нужно еще покормить лебедей на озере. Они к двенадцати часам, обычно уже толкутся у пирса лодоч-ной станции. Корм тоже найдешь в кладовке с инвентарем. Вот это, – и он ткнул узловатым пальцем, указывая на стену.
– План всего парка. Красным обведен мой участок. Для удобства он размечен табличками и ориентирами. Вот тебе на всякий случай мой телефон, если что ни будь случиться, звони, –сэтими словами он вытащил из кармана фломастер и написал номер телефона прямо на стене под планом участка.
– Ну, вот, пожалуй, теперь точно все.
– Извините, а можно у вас спросить про одну вещь? – Сказал я, снова направившись в ком-нату.
– Ну давай, спрашивай, только быстро, – проскрипел старик, проследовав за мной и явно догадавшись, что меня так заинтересовало.
– Простите, что это за странный такой у вас макет? – Спросил я, подойдя к столу и указав на загадочную землю.
– Так народ Ур – жители земли О′чарра изображали в древности свою землю, – просто от-ветил он.
– Угу, все понятно, – кивая, ехидно сказал я.
– Пока сам не увидишь иной мир, ничего в нем не поймешь, будешь всему удивляться и дурацкие вопросы задавать. Другая жизнь, другие законы, другой путь, – сказал он, точно читая мои мысли.
– Я знал одного полоумного скульптора по имени Кяриф. Так вот он утверждал, что создал эту модель из Небесной Ртути – неизвестного для нашего мира металла, встречающегося только там, на той земле, – и он ткнул пальцем в макет.
– Так вот, он утверждал, что создал его после того, как однажды, чудесным образом сам побывал в том мире и сумел вернуться оттуда обратно. Он был убежден, что нашел портал в один из многочисленных параллельных миров, тех, что таятся в нашей бесконечной вселенной. Ведь к нему, даже, однажды заявились члены общества SPOW (искатели порталов), странным образом проведавшие об этом, его чудесном путешествии. Но они так и не смогли добиться от него ничего вразумительного. Ни, где находится этот проклятый портал ни, что нужно сделать, чтоб попасть в тот, другой мир. Зря только мучили убогого бесконечными расспросами. А он, доверил тайну об этом мире лишь мне одному и лишь мне подробно описал этот мир, его жите-лей, его природу и его законы. Рассказ его был настолько убедительным, а игрушка что он пря-тал от всех, столь удивительна, что я почти поверил в существование этого дивного мира. А еще он поведал, что повстречал там девушку, не земной красоты, в которую сразу же, само собой бе-зумно влюбился. И было бы у них все хорошо, если бы не злой рок, который внезапно и неожи-данно вырвал его из ее нежных объятий и вернул обратно в наш мир. От этой безответной любви к ней, он стал постоянно творить изваяния, изображавшие только ее одну. Он с невообразимым упорством пытался оживить в камне свои воспоминания о ней. Он почти не ел и почти не спал, все время, отдавая творению и, в конце концов, разум его помутился. А потом, однажды он внезапно умер, безо всяких на то причин, так и не получив ответа на все свои вопросы, и не восресив окончательно свою память. Макет исчез, а многочисленные статуи изолбражавшие его возлюбленную просто растащили по паркам или же просто разбили и выбросили на помойку. Много лет спустя после его смерти ко мне обратился один антиквар, по имени Лейба (я насторожился) тоже, кажется из неформальных членов SPOW, собирающий всякие оккультные безделушки. У него, к моему удивлению, я и обнаружил эту вещицу. Ему, как ни странно тоже, как и тебе, потребовался новый паспорт. Я забрал макет в обмен на его новый документ и с тех пор он украшает этот дом. И кстати, если тебе будет интересно, то одна, пожалуй, самая лучшая из оставшихся статуй музы безумного скульптора стоит, теперь, в ротонде именуемой «храм Сивиллы», что находится на острове посреди озера Домениль. Это я ее туда установил в память о Кярифе. Полюбуйся на нее, если на то возникнет желание. Вот и весь сказ. Ну, все, хватит расспросов, мне уже пора собираться. Вот тебе ключи от дома, за кухней под лестницей туалет и душ. Можешь освежиться, поужинать (в холодильнике найдешь, все, что тебе надо) и отдыхай. А завтра приступишь к своим «новым обязанностям».
Как хорошо, что после расставания с Игорем, я затарился двумя бутылками Jameson, а то мне было бы совсем тоскливо в этой дыре. Старик уехал, и мне стало глубоко наплевать на его наставления, россказни и его парк. В мансарде, к счастью было не только канапе, но и вполне приличный телевизор со встроенным плеером. А у меня была флешка, с моими любимыми пор-нушками. Так, что вечер удался на славу. Я так и уснул с недопитой бутылкой в руке.


Пробуждение первое – «Майя».

Ты босая ходишь по осколкам
от моей разбившейся мечты.

1.
Проснулся я от Майкиного стона. Я вскочил с постели – проклятый артрит сковывал мои движения. Преодолевая боль, я с трудом добежал до ее спальни. Майка лежала на полу и ужасно корчилась от боли, скрипя зубами и громко стоная. В этот раз она стонала совсем, как ребенок. Мне казалось, я сейчас готов был разорвать грудь, и вырвать свое сердце, только бы облегчить ее страдания. Я взял уже заряженный шприц с туалетного столика, покрытого слоем жирной, лос-нящейся вечной пыли и одним, отточенным движением ввел ей обезболивающее.
После этого я встал на колени, взял в свои руки ее голову и стал медленно и нежно гладить ее седые волосы.
– Спасибо родной, мне уже лучше. Скоро я перестану тебя мучить, совсем перестану. Прошептала она.
– Не говори так, прошу тебя! Не смей, слышишь!
– Неужели ты меня все еще любишь? Нежно спросила она.
– Я всегда тебя люблю. А почему ты спрашиваешь?
– Вот дурачек – женщине приятно это слышать в любом возрасте. А ты помнишь, как мы с тобой первый раз познакомились? Вдруг спросила она. Под действием лекарства, боль начала проходить и ее глаза вновь заискрились озорными чертиками, как когда-то в далекой юности. Ее глаза, казалось, не менялись с тех пор никогда. Ее глаза…
– Конечно, помню родная, ответил я. И в тот же миг воспоминания теплой, нежной, трепетной волной захлестнули мой разум. Это был, кажется, тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Ей тогда было кажется восемнадцать, а мне двадцать три. И это было похоже на чудо. Я познакомился с ней совершенно случайно у Дворцового моста. А как еще можно было познакомиться с такой девушкой? Конечно только по воле небесного случая. В ту ночь, она стояла не далеко от моста, сразу за ростральной колонной и плакала, растирая слезы маленькими розовыми кулачками. Прогуливаясь по Университетской набережной, я не сразу заметил хрупкую фигурку девушки в тени от громады колонны, возвышающейся над ней. Я так бы и прошел мимо, не заметив ее. Но к счастью у меня был отменный слух, и я издалека услышал ее тихие, отрывистые всхлипывания. Мосты развели, метро уже не ходило – белые ночи знаете ли, приезжие в это время года очень часто теряются во времени. Девчонка тоже не сразу сориентировалась и застряла в два часа ночи на Васильевском острове. Хорошо, что я жил совсем не далеко – на Седьмой линии. Именно в этот момент я поругался с отцом на идейной почве и ушел «проветрить» свой возбужденный разум на набережную сонной, прохладной реки. Я вообще любил ночами бродить по своему любимому городу и искать неожиданные сюрпризы от его волшебных белых ночей. Пожалуй, что этот сюрприз был самым необыкновенным в моей жизни. – Тебя как зовут царевна не смеяна? Веселым голосом спросил я.
– Амая. Всхлипывая, ответила она.
– Как? Переспросил я.
– Амая. Дрожащим голосом повторила она. Так меня назвал отец, а мама меня называет Маей.
И тут я, наконец, разглядел ее лицо. Это действительно было чудо! Ну, ни дать, не взять – чистая японка! Напуганная, правда.
– Ты приезжая, заблудилась? Сразу догадавшись, уточнил я.
– Да. Я из Москвы.
– Уу, столичные значит, здорово. А в какой гостинице, позвольте вас спросить, вы остано-вились царевна? Полушутливым тоном спросил я, чтобы немного растормошить девушку.
– Я не знаю, мы только сегодня вечером приехали. Сказала она, всхлипывая еще сильнее и выразительно шмыгнув носом. Нас путевками наградили в универе. Мы только вселились в гос-тиницу, и я сразу убежала смотреть ночной город, а еще как мосты разводят. А название гости-ницы я забыла, пока по городу бродила и станцию метро тоже. Я же не знала, что попаду на ост-ров, и метро отсюда в это время уже не ходит. А еще и светло, к тому же, не поймешь вечер, ночь или утро. И часов у меня нет. Дура я, правда?! Неожиданно закончила она, широко раскрыв наполненные слезами глаза.
– Вовсе нет, была бы дурой, тебя бы путевкой не наградили. Ты ж ведь студентка, комсо-молка, отличница. Весело заключил я.
– Ну не расстраивайся отличница, мы твою гостиницу мигом отыщем. А знаешь, сколько взрослых дядей и тетей, приезжающих в наш город вот так попадают в подобную ситуацию. Сказал я, отвлекая и успокаивая девушку.
– И не сосчитать. Так, что не ты первая, не ты последняя. Давай-ка лучше рассказывай все по порядку и с подробностями. А я подумаю, как тебе помочь. И не плачь, слышишь! Все будет хорошо, обещаю.
– Ладно, не буду. Она вытерла слезы и рассказала, как заблудилась в не знакомом городе.

2.
Из ее сбивчивого и малосвязанного рассказа удалось выяснить следующее:
Она студентка МГУ, а их группу наградили путевкой за отличную учебу и отлично прове-денную летнюю практику. Группа только сегодня вечером прилетела в Ленинград. Их размести-ли в гостиницу, где-то в новом микрорайоне среди шестнадцатиэтажных и девяти этажных до-мов, куда из аэропорта их привезли на автобусе. Как называется микрорайон она тоже, конечно не знала. Потому, что она не стала утруждать себя подобными мелочами – выяснить точное на-звание гостиницы, в каком районе она находиться и как туда добраться. Ей не терпелось посмот-реть развод мостов. Ведь их разводят не каждый день, а по определенным числам и сегодня как раз был именно такой день. И поэтому она, сразу бросив свои вещи, наскоро переодевшись и ни кого не предупредив, легкомысленно отправилась гулять по городу. Совершенно одна и совер-шенно не думая, каким образом, будет возвращаться назад. Она приехала в центр на метро, долго бродила по Невскому проспекту, по Дворцовой площади, по Летнему саду и по набережной. За тем перешла по Дворцовому мосту на Васильевский остров, откуда и насладилась, наконец, ве-личественным зрелищем разведения мостов. А когда мосты развели, только тогда она осознала, какую совершила глупость и кинулась вглубь острова на поиски метрополитена. Там она окончательно заблудилась, в надежде быстро найти станцию метро, и, стесняясь при этом спросить у прохожих. Когда же она, наконец, выяснила, где находится ближайшая станция и как к ней добраться – было уже поздно.
Выслушав ее рассказ, я предложил:
– Мая, сегодня ты все равно в город уже не попадешь, поэтому я предлагаю тебе сейчас пойти со мной. Я тут совсем рядом живу, с родителями. Переночуешь у нас, а завтра утром мы найдем твою гостиницу. Честное комсомольское. Пойдем к нам, не бойся, будем считать, что я пригласил тебя в гости.
Фу-ух, так у меня появился предлог помириться с отцом и вернуться сейчас домой. Правда мне еще минут пятнадцать, а то и больше пришлось уговаривать Маю. Но, тем не менее, я ее все-таки уговорил. А когда, наконец, мы вошли в парадную и я разглядел, как следует ее лицо в электрическом свете. Я просто сразу обомлел – такой красоты, как мне казалось, я не видел ни-когда в своей жизни. Я влюбился в нее с первого взгляда. Так и произошла наша первая встреча.
Моей маме Мая очень понравилась. Как и отцу, кстати тоже. Единственное, его вначале немного смутила ее азиатская внешность. Дело в том, что мой отец был капитаном дальнего пла-вания, и он довольно часто бывал в странах Юга – Восточной Азии, где ему, так или иначе при-ходилось общаться с местным населением. И, по его мнению, красивые женщины там, в основ-ном славились довольно определенной репутацией, то есть были в большей степени товаром, нежели людьми. Естественно, что такая внешность совершенно не знакомой девушки, которую среди ночи привел в его дом сын, не могла не насторожить его. Но Майя оказалась скромной, обаятельной и очень эрудированной девушкой. И очень скоро мой отец успокоился и в корне изменил к ней свое отношение. В ту ночь нам так и не удалось уснуть. Всю ночь мы слушали девушку, возбужденно рассказывающую нам о себе и о своей семье. Ее родной отец, как, оказа-лось, действительно был Японцем. Он приехал в Москву на шестой Всемирный фестиваль моло-дёжи и студентов в одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году. Там он и познакомился с Майкиной мамой, в которую, как не трудно догадаться очень сильно влюбился. Однако по идео-логическим причинам их брак так и не состоялся. И вскоре Джун – так звали ее отца, уехал к се-бе на родину. Почти сразу после его отъезда будущая Майкина мама поняла, что она беременна. А через некоторое время и Джун каким-то образом узнал об этом. С большим трудом он сумел приехать в Союз. По благосклонной воле судьбы получилось так, что приехал как раз перед са-мым рождением дочери. И когда она родилась, он уговаривал Майкину маму стать его женой и уехать с ним в Японию, стоял на коленях, валялся у нее в ногах. Но она оставалась не преклон-ной. Родину она не покинет. Так как на тот момент мама Майи уже полюбила другого человека и собиралась за него замуж. А к красавцу – японцу, к тому времени она уже окончательно охладела, так и не простив его внезапный отъезд, безо всяких объяснений. Ведь он уехал тогда, не сказав ей ничего и даже не попрощавшись – то есть просто сбежал. Единственно, в чем она уступила тогда Джуну, так это в том, чтобы назвать девочку красивым японским именем – Амая («ночной дождь»). Имя показалось ей необычным и певучим, тем более роды случились ночью во время сильной грозы. Правда, очень скоро ее японское имя трансформировалось в более при-вычное – Мая. Джун, после этого приезжал в Москву еще два раза, чтобы проведать дочь, пер-вый раз – когда ей было пять лет и второй, когда ей было одиннадцать. После этого Мая о нем больше ничего не слышала, и только совсем не давно она узнала, что ровно через год, после сво-его последнего приезда он умер от лучевой болезни. Тогда страшное слово – Хиросима, стало близким и для нее….
3.
Именно в ту самую ночь мы с ней поняли, что полюбили друг друга. Это было так же мгновенно и неотвратимо как свет от внезапно загоревшейся в кромешной тьме электрической лампочки, в той самой старой Ленинградской парадной. И с тех пор, каждые выходные мы все-гда были вместе. То я мотался к ней на Красной Стреле, то она ко мне. Она показывала мне свою Москву, а я показывал ей свой Ленинград. Мы любили парки, воду и уединенные места. Такие затерянные в пространстве и времени уголки, где казалось, обитала сама вечность, не слышно ступая на своих мягких пуантах. И когда она приезжала ко мне, то чаще всего мы гоняли с ней на электричке в Пушкин, Павловск или в Гатчину. Там, мы могли спокойно уединиться, в каком ни будь из дворцовых парков, наслаждаясь, общением друг с другом. Пушкин же я предпочитал более всего. Во первых в Пушкине жила моя тетя и пекла очень вкусные пироги. А во вторых эти парки больше напоминали девственный лес, украшенный многочисленными развалинами (реставраторы еще с самой войны не добрались до многих их уголков и строений) нежели парадные образцы дворцово-парковой архитектуры. А потому там было полно удивительных мест с какой-то хаотичной, первозданной, тихой земной красотой. Где пахло временем, камнем и прелой листвой. Мы всегда старались найти там что-то новое, пусть даже это был одинокий валун или причудливое дерево. Мы даже придумывали им имена и рассказывали о них разные истории, тут же на ходу сочиненные. Разумеется, были у нас и любимые места.
Мне, например, очень нравилось целоваться с ней, поднявшись в беседку Большого капри-за, воображая, что это японский храм, стоящий на вершине той самой Фудзиямы. Или наблюдать за юркой плотвой с Большого китайского моста, глядя с него на наши отражения в зеленой воде канала. К слову этот мост, самый живописный, из трех мостов ведущих к Китайской деревне. Он был так искусно украшен розовыми гранитными вазами и имитационными ветвями кораллов, растущих из них, что почему-то больше напоминал мне какой-нибудь венецианский мостик, а вовсе не китайский. Я не знал, какие бывают мосты в Венеции, но мне казалось, что они должны были быть именно такими. Нам очень нравилось, перегнувшись через его ажурные перила смотреть, как бесконечно бежит вода, унося куда-то вдаль всю суету и бытность текущего дня. Как завораживающе в ней колышутся длинные стебли водных растений, повторяя изгибами своих стеблей вечную мелодию текучей воды. И мне тогда чудилось, что еще мгновение и в канале появится изящная лакированная гондола, вынырнувшая откуда-то из потоков прошлого времени, управляемая непременно усатым, мускулистым гондольере. Мы сядем к нему в лодку, и я буду петь своей сеньорите красивую серенаду. Я рассказывал ей свои фантазии, а она смеялась и целовала меня в ответ своими теплыми и нежными губами. И ее поцелуи, совершенно нельзя было назвать японскими, так как мне почему-то казалось, что японские девушки скромные и стыдливые. Что нельзя было сказать о пылкой и любвеобильной Майе. Пообщавшись с вечностью текучей воды и усладившись венецианскими грезами, мы увлеченные амурными делами весело бежали дальше на другой мост – мост Драконов, названный так из-за украшающих его четырёх цинковых фигур крылатых драконов. И здесь я снова представлял, что я нахожусь в далекой, загадочной Японии. А Майка – гордая дочь грозного самурая, у которого мне предстоит просить ее руки. А он либо даст мне свое согласие, и я буду самым счастливым изо всех смертных. Либо откажет, и одним взмахом катаны, отсечет мою глупую, шальную голову. К слову мы с ней часто играли в подобные игры, воображая разные страны и даже разные миры. Пусть это было наивно и смешно, но нам это нравилось. А то, что нравится, двоим влюбленным – не может быть смешным, ибо это прекрасно и ни кого больше не касается.
С каждым днем я любил ее все сильнее и сильнее. И страшно мучился, тоскуя по ней в те-чение недели. Но ничего не поделаешь, и ей и мне нужно было учиться. Мне было так тяжело расставаться с ней, даже на минуту. А ей было наверно еще тяжелее. Ведь девушки более эмо-циональные и еще болезней переживают любовные страдания. Но, она всегда стойко сдерживала свои эмоции, наоборот подбадривая и успокаивая меня.
Прощаясь, она всякий раз говорила мне, шепча на ухо:
– Не печалься мой любимый, я все равно буду с тобой каждую ночь. Ночным дождем я приду к тебе и останусь навсегда на твоей груди.
Так прошло два самых счастливых года в моей жизни. И вот, когда я окончил свой горный институт, она решилась и переехала ко мне в Ленинград. Перевелась, на четвертый курс в ЛГУ, и вот тогда мы смогли с ней, наконец, пожениться. Моему счастью не тогда было предела.

4.
А потом начались долгие годы нашей такой счастливой и такой несчастной семейной жиз-ни. Счастливой – тогда, когда мы были вместе. Несчастной – когда были порознь. И еще у нас с ней не было детей, врачи говорили, что это наследственное от отца. Ее, конечно, это очень силь-но угнетало. Тем более, когда она оставалась одна. А оставаться одной ей приходилось довольно часто. Ведь мне регулярно приходилось мотаться по командировкам, а ей, как верной и любящей жене приходилось – ждать. Ждать и верить, что я снова вернусь, и мы опять будем вместе. В раз-луках, мотаясь по стране в долгих и порою очень трудных геологических экспедициях, засыпая в одинокой, холодной палатке, я всегда, каждую свободную минуту думал о ней. Думая о ней я часто вспоминал ее стихотворение, которое она написала мне сразу же после той первой нашей разлуки. Когда уехала в свою Москву – та самая девочка, что отстала от своей экскурсии и озяб-шая стояла возле Дворцового моста. Это было единственное стихотворение, написанное ею и единственное стихотворение, которое посвятила мне любимая женщина. От того оно мне было дороже всех стихов на свете. И когда мне бывало особенно трудно я каждый раз, мысленно перечитывал его вслух, вспоминая и проговаривая каждое его слово:

Ночным дождем я для тебя паду.
Лесною песней оцелую твои губы.
И даже в самую ненастную беду
душе твоей хранительницей буду.

Я буду ждать твою любовь всегда,
губами, чувствуя стекло разлуки.
Сжимая сердце и сжимая руки,
я буду ждать сквозь мили и года.

А ты вернешься точно шум дождя,
задев ветвями о холодное стекло,
Почти неслышно к дому подходя,
ты принесешь в руках мое тепло

Я твой приход почувствую в себе,
всем телом, каждой толикой души.
И ты одашь мне то, что нет во мне
то, что я жду одна в ночной тиши.

И вот однажды в одной из моих многочисленных экспедиций, когда занесло меня, пожалуй, в самое дикое и загадочное место на советской земле – плато Путорано, это стихотворение на самом деле спасло мой разум от окончательного помешательства.Та экспедиция оказалась самой трудной, удивительной и драматичной во всей моей жизни.
Она в корне изменила всю мою оставшуюся жинь, расставив в ней совсем другие цели и приоритеты. Однако начну все по порядку. И прежде чем поведать о событиях, произошедших там со мной, для начала я хочу хотя бы не много рассказать о том необычном и загадочном месте, в коем они случились.

5.
Прежде чем отправиться туда я много читал об этом месте и давно мечтал попасть туда, ибо Плато Путорана – поистине, волшебный край. Название его переводится с эвенкийского языка как «Озера с крутыми берегами». Это удивительное место, которое раскинулось немного севернее полярного круга, на самой большой возвышенной равнине мира – Среднесибирском плоскогорье. Путорана неизведанная, величественная и загадочная страна, которую по праву называют «краем десяти тысяч прозрачных озер и тысячи хрустальных водопадов». По территории она сопостовима с Великобританией, а по своему внешнему виду это необычное плоскогорье более всего напоминает след от гигантского ботинка, оставленного неким исполином среди тысячи озерных «луж».
У эвенков, ненцев и нганасанов, испокон веков живших в его окрестностях, Путорана считается местом темной силы и местом обитания Огненного бога – хозяина ада, мучителя человеческих душ. Страной вечного мрака и смерти порой называют Путораны жители тундры. И это отчасти справедливо, ибо сей край, не похож ни на какой другой, расположенный поблизости. Так как он состоит лишь из ущелий, камней, снега и мрака, на фоне которого светятся лишь краски редких северных цветов. А еще весь этот суровый и прекрасный край насквозь пропитан вечными тайнами и легендами.
Чего только стоит легенда о Золотой Бабе, спрятанной где-то в пещере в центре плато. По сию пору, не видимые для глаз хранители, оберегают ее от алчущих золота злых людишек, запе-чатав место, где она спрятана не видимым щитом забвения. А еще есть легендарная Шайтан го-ра – что всегда считалась у местного населения местом Великой силы и всяческих поклонений. Испокон веков у ее подножья жили и камлали эвенкийские шаманы, а рядом с ней проводились различные культовые ритуалы. На плато Шайтан горы найдены даже руины древнего мегалитического сооружения. Правда, скептики утверждают, что это всего на всего базальтовые столбы, образовавшиеся в результате вулканической деятельности. Но, как знать, как знать. Ибо многие местные все еще продолжают верить в ее мистическую предопределенность и утверждают, что на ее покатом, обнаженном базальтовом склоне, иногда в ясную погоду вдруг, неожиданным образом, проявляется лик самого «Шайтана». Люди говорят, что видели там тень, очень похожую на человеческое лицо с прищуренными глазами, носом и ртом, сложенным в неприятную гримасу. А еще местные жители видели, как несколько лет назад, после очередного обвала на склоне горы открылся огромный круглый тоннель, уходящий, как казалось в недра самой земли, но, однако позже другой обвал наглухо запечатал его.
Много тайн, очевидно, еще скрывают здешние горы и скалы, многое таиться в глубинах его пещер и озер. А, обо многом, вообще, власти ни коим образом не хотят говорить. Так, что этот край еще долго будет оставаться одним из самых загадочных мест на планете.
Однако, не смотря на все зловещее, что якобы таит в себе эта земля, она на самом деле дей-ствительно изумительна, невинна и прекрасна. Ибо воистину не повторим и одновременно так знаком облик этой дивной горной страны – то в ее очертаниях угадываются плоскогорья Шот-ландии, то тонкие и бесконечные разрезы озер напоминают собой Скандинавские фьорды, а на иной взгляд каменистая пустыня этих мест вообще кажется совсем уже не реальной, не земной.
И вот когда ты, в итоге стоишь на куполе этого мира – на вершине высокой столовой горы, рельеф этого мира зрительно воспринимается тобой довольно просто – как плоская, слегка всхолмленная равнина. Но разум, тем не менее, инстинктивно отказывается воспринимать сию пологость и его голос шепчет в мозгу:
– «Не верь глазам своим, ибо все обманчиво в этом мире, как и сама жизнь. Здесь все ис-каженно, включая сознание».
Так оно и есть. Едва ты шагнешь и начнешь двигаться по этой «равнине», как горизонт вдруг внезапно станет ломаться пред твоим взором, и неожиданно вдруг оборвется пропастью глубокого каньона. А когда ты взглянешь еще дальше, то взгляд твой, будет едва парить над бездной, край которой медленно уходит ступенями вглубь земли. Там, внизу, средь, чудесным образом, возникшего лесного оазиса красиво и загадочно проблескивает белая, пенная лента реки или серебряное зеркало одного из озер.
Когда ж ты, преодолев свой земной страх вперемежку с неземным восхищением, спустишься, наконец, вниз, и взглянешь на эту земную лестницу, снизу вверх, то тогда ты поймешь, как внезапно вся история Земли буквально обнажается пред тобой. Она вдруг проявиться самым чудесным образом буквально у тебя под ногами. Там, где в шуршащем гравии таится, кажется, вся ее подноготная. И хотя, с точки зрения строгой геологической науки, по сути, этот край – всего лишь древняя равнина, приподнятая на высоту глубинными процессами Земли и разрезанная точно пирог многочисленными каньонами, от просевших туфовых пород. Но, тем не менее, загадочность и красота этого края от этих сухих определений ничуть не убывают. А сколько здесь всего хранит земля! Да, здесь, я вам скажу, просто рай, для истинного геолога. Ведь такой причудливый рельеф, возникший в результате поднятия древнего лавового плато, таит в себе множество уникальных находок.
Вы только представьте себе слоеный пирог, толщиной километра полтора, где лавовые и туфовые толщи чередуют друг друга, храня в себе несметные россыпи дивных минералов. И там, где склоны гор обнажены и лишены растительности, можно порой насчитать до сорока слоев-ступеней. Некоторые стены каньонов сложены из кроваво-красных туфовых пород. Выглядит это величественно и одновременно жутковато. А если еще вспомнить что на тысячи километров вокруг ни души – так и подавно.
На самом плато существует лишь одно постоянное поселение – метеостанция Агата, рас-положенная в юго-западной его части, на берегу озера Някшингда. На ней постоянно, вахтовым методом, работает с десяток человек. Так, что на всей огромной площади этой базальтовой «рав-нины» нет ни одной дороги. Ближайший населенный пункт, расположен в двухстах семидесяти пяти километров к юго-западу от метеостанции, это село Туруханск. Есть, правда еще поселок эвенков – Озеро Хантайское и город Норильск, но они находяться севернее и значительно даль-ше.
Так, что в силу полного отсутствия дорог, как собственно и вообще ровной и пологой местности основной вид транспорта здесь – вертолет.


6.
Пока мы летели из Норильска я не отрываясь смотрел в запотевшее стекло иллюминатора, любуясь первородной красотой этого уникального края. Однако ощущение от созецания оказа-лось довольно неожиданным. Глубинная память моего сознания вдруг вытолкнула из меня ощу-щение, что мне давно знаком этот пейзаж. Еще секунда и перед глазами возникло видение:
Я стою на вершине плоской горы у входа в исполинский, пирамидальный храм, вырезан-ный, казалось из целой огромной базальтовой глыбы. Вокруг меня полукругом стоят люди, одни из которых одеты в ослепительно белые одежды похожие на туники, а на других – сияющие в солнечном свете огненные доспехи. На их красивых лицах отпечаталась великая радось. Ко мне подходит мужчина с очень красивым, утонченным лицом. Под одобрительные выкрики окру-живших меня людей, он вручает мне пулупрозрачную, словно бы пульсирующую изнутрии див-ным светом ветвь. И я в смятении. Я очень рад этому, и очень горд, глядя на этих людей. Горд, за их несгибаемую волю, приведшию в конечном итоге нас к победе. Рад за то, что своим посильным участием смог помочь им в этом. Потом ко мне подходит девушка. Я четко вижу ее такое красивое и такое родное мне лицо. Она подохит совсем близко, я чувствую ее нежное дыхание. Она обнимает меня и прижимается ко мне всем телом. Я чувствую ее тепло, и ее трепетнось. Она нежно целует меня в губы и я…
– Спасский, проснуться! Всем приготовиться к высадке. Прилетели, – скомандовал голос начальника экспедиции.
Я моментально проснулся и, сбросив окончательно с себя бессмысленные грезы, взял рюк-зак и приготовился к выходу.
И вот спрыгнув с его борта, я остался стоять на пыльном серо-розовом щебне один на один с этой дикой и дивной страной. Мне тогда казалось – север такая же земля, как и всюду, что лежит под ногами. Ну, может более суровая, может более холодная, но обыкновенная земля, земля – лед, да камни, ни чего особенного. Но это впечатление обманчиво. И как только ты остаешься один на один с этим краем, то сразу чувствуешь как вся его необузданная сила, вся его мощь обрушивается на тебя и подавляет всей своей чудовищной и суровой красотой. И ты погребенный под нею ощущаешь всю наготу, слабость и ничтожность своего бытия. Север, братцы, это другая вселенная, другая реальность и какой-то иной, абсолютно параллельный мир. Даже рассветы и закаты, кажется, протекают здесь по иным, ускользающим от сознания законам. Для человека, никогда не бывавшего в полярных областях, траектория движения летнего Солнца может показаться совершенно неправдоподобной. Когда, к примеру, в июле оно лишь слегка и ненадолго прячется за горы далеко на горизонте, оставляя подсвеченным небо на всю ночь. Зимой же, кажется, что его вообще не существует в этом бесконечно черном мире.
О север, север каким удивительным и загадочным предстаешь ты перед нашим взором. Се-вер стар, север мудр. Его нужно слушать только сердцем, понимать душой, и преклонятся перед ним, пытаясь осознать всю его удивительную и тонкую механику.
И вот мы здесь, стоим перед ним, кажется на самом краю мира. Суровый край и суровый быт простого геолога уже уготован нам. Но мы не роптали и как могли, пытались обустраивать свой быт так, чтобы облегчить свою жизнь и выполнить свою работу. Мы разбили лагерь в девя-ти километрах от метеостанции. Большие армейские палатки, для лагеря, двух и четырех мест-ные «брезентухи» для полевых работ, небольшие печки и раскладушки, вот и весь наш скромный скарб. Пищу, мы готовили на костре, печку заводили только для того чтобы просушить вещи после маршрутов, потому что с дровами, не смотря на обилие лесов, почему то всегда были большие проблемы. Позже я понял почему – доставлять их из глубоких лесных каньонов приходилось лишь на своем горбу. Вертолет прилетал к нам только раз в неделю, да и то если позволяла метеосводка, а потому он привозил только необходимое – продукты питания, дизельное топливо, почту и медикаменты.
Для работы в поле нас всех сразу же разбили по парам. Мне в напарники «достался» Паша Зуров, самый молодой член нашей экспедиции. Студент третьего курса Московского Геологиче-ского института. Светловолосый, голубоглазый, широкоплечий, под два метра ростом и вместе с тем робкий, стеснительный и мягкий парень. Ему, на тот момент едва исполнилось девятна-дцать. Он был коренной москвич, да еще и маменькин сынок. Это была его первая экспедиция и мне поручили «сделать из него настоящего геолога». А он, еще к тому же все время пытался ка-заться взрослей, всячески подражая другим, но у него это плохо получалось. А порой, это выгля-дело даже неловко и забавно. Так, что пока мы с ним ставили палатку, я с ним изрядно намучался и сразу понял – абсолютный неумеха.
Наш первый день экспедиции, проведенный в суетных делах по обустройству быта, прошел как-то не заметно и быстро. И вот мы уставшие, но счастливые, поужинав наскоро сваренной гречневой кашей с тушенкой, легли наконец спать в предвкушении будущих находок и открытий. Большая армейская палатка была, как и все – казенная, а по тому дырявая со всех сторон и мы как могли, затолкали эти дыры (вероятно прогрызенные мышами) ватой, честно стыринной из полевой аптечки. Ночью был ужасный холод. Но мы терпели. А на второй день случился облом, начисто сорвавший всю мою эйфорию – нас с Пашей назначили дежурными по кухне и по тому мы естественно никуда не пошли. Да это было и к лучшему, ведь мой напарник очень плохо адаптировался к новой окружающей среде, так что идти с ним в поле было не безопасно. Но мне-то от этого было не легче и поэтому настроение у меня было совершенно паршивое. Я понял, что этим дело не кончится и оказался прав – на второй день начальник экспедиции, глядя на Пашу, снова оставил нас в лагере. Я подумал – «вот свезло, так свезло». Так глядишь, всю экспедицию у котла проторчишь. Лишь на восьмой день нашей кухонно-бытовой каторги, глядя на нас, начальник все-таки сжалился над нами, и нам позволили, выйди на маршрут. Он даже дал нам свою фирменную польскую палатку, она была намного легче казенной, не смотря на то, что дно ее было прорезинено. Радости нашей не было предела. И пусть это был довольно простой маршрут, пролегающий вокруг озера Ыт-Кюель (Собачье озеро). Но все, же это лучше, чем торчать в лагере и чистить картошку.
7.
До начала нашего маршрута, находящегося на северо-западном краю плато нас довезли на вертолете, арендованном на метеостанции, а дальше мы пошли сами. Спустившись с него, мы двинулись вдоль озера, огибая его чашу с востока на юг. Своими очертаниями на карте озеро напоминает скорее исладский фьерд, нежели иной водоем в центре Сибири. На долганском языке озеро называется Ыт-Кюёль, слово «Ыт» означает приказ собаке лечь. В переводе на русский название превратилось в «собачье озеро». Берега его долвольно крутые и обрывистые.
Мы пошли по восточной оконечности озера, там, где оно вдаётся в наиболее возвышенную часть плато. В этой части окружающие горы будто сходятся вместе и очень близко подходят к берегам озера, стискивая долину своими подножиями точно ножницами. Здесь склоны гор ста-новятся совсем крутыми. А на закате их склоны кажутся кроваво-красными, точно разрезанное острым ножом мясо, выставленное на показ в мясной лавке, и от этого они выглядят довольно жутковато. Зато здесь и обнаженных пород гораздо больше, а стало быть, есть вероятность найти что-то интересное.
Порой горные склоны, теснящие гладь озера, разрезают глубокие и отвесные долины ручь-ёв, отчего местность становится труднопроходимой. Поэтому мы пошли по самой кромке озера, иногда обходя его обрывистые берега вброд, идя по пояс в ледяной воде. А еще, меня в кровь изъели комары. Так, как выяснилось, что Паша оставил свой накомарник в лагере. Мне пришлось отдать ему свой, а самому обмотать кое-как лицо «упаковочной» ветошью, оставив лишь узкую щель для глаз. Но комары пробивали любые заслоны, лезли в глаза и за воротник, так что мои тряпки к вечеру стали алыми от крови. Но все-таки в этот день нам повезло, во первых погода стояла сухая и солнечная, а во вторых нам посчастливилось поужинать настоящим гольцом. Я наловил несколько штук прямо в ручье руками, загоняя рыб в небольшие лагуны, намытые песком и гравием у самого берега. Рыбины были огромными по пять – семь килограммов, и совсем не боялись человека. Мы запекли их прямо на костре. Щедро сдабривая припасенными в лагере специями. Жарить рыбу я поручил Паше, пока сам делал записи в полевой дневник и описывал собранные минералы в журнале для образцов. Паша был в восторге от ужина и окружающего нас мира. А я от собранных образцов, перебирая и упаковывая: агаты, аметисты, горный хрусталь, датолит, апофелит, клеофан и пренит. Далее, наш маршрут проходил по реке Хоронен, местами очень бурной, а местами вполне спокойной. Двигаясь вдоль ее русла нам порой приходилось буквально карабкаться на карачках по каменным россыпям многочисленных обвалов и оползней. И пускай мы, порядком изодрали руки и колени, но, тем не менее, и этот трудный поход тоже принес нам свои плоды – именно здесь, возле очень бурной излучины реки я нашел очень редкие по красоте и чистоте образцы горного хрусталя. А еще радовало, что в этой реке тоже было полно рыбы, так, что мы даже сварили восхитительную уху. Паша быстро осваивался, схватывая все на лету. Видимо ему порядком надоело быть маменькиным сынком. Так, что мы прошли свой первый маршрут на Путорано нормально и можно сказать без происшествий. В назначенной точке нас подобрал прилетевший за нами вертолет. Начальник экспедиции даже похвалил нас за количество и качество собранного материала.
Следующий маршрут нам определили такой – вокруг озера Кутарамакан, далее по реке Кутарамакан до озера Хантайское. Озеро мы обошли за день, хотя сделали по ходу движения пятнадцать шурфов. Измотанные, но счастливые от тяжести собранных образцов мы вышли, на-конец, к реке, вытекающей из озера. Вконец обессилив, мы решили заночевать у реки, в надежде опять полакомиться гольцом или тайменем. Именно там, у этой самой проклятой речки и случи-лась трагедия.
Было семь пятнадцать, начинало темнеть, небо быстро затягивалось рваными свинцово – серыми облаками. Наша палатка стояла метрах в ста от реки. Слегка моросил мелкий, противный дождик. Я был в это время в палатке, где делал записи в полевой дневник. Полностью увлеченный и поглощенный ими, стараясь не упустить и не забыть все интересное с научной точки зрения, что было на маршруте, я «на минуточку» выпал из реальности. Паша, в это время мыл посуду в реке. Вдруг, в полутьме, леденящим кровь эхом, разорвался его истошный крик. Я понял в тот миг, что как старший совершил роковую ошибку, нарушив главный пункт инструкции поведения на маршруте – всегда оставаться рядом, на виду друг у друга. В ту же секунду я схватил ружье и бросился к реке. Паша к этому времени был уже мертв, но из его разодранной груди все еще била фонтаном кровь. Медведь, задравший Пашу был огромен, он повернул ко мне свою окровавленную морду и прежде, чем я выстрелил он в три прыжка оказался рядом, сбив своей лапой меня с ног. Я попытался встать, но снова получил страшный удар, чувствуя, как лопается моя кожа, и трещат ребра. Но я все, же успел сделать второй выстрел и интуитивно покатился в реку. Это спасло мне жизнь – быстрым потоком воды меня подхватило и с приличной скоростью понесло вниз по течению. Раненный медведь уже не мог меня догнать. Течение быстро уносило меня от лагеря, а я примерно также быстро замерзал, теряя кровь. И прежде, чем я потерял сознание, река выбросила меня на отмель – мне опять повезло.
Только меня это мало обрадовало, когда я пришел в себя. Я был один, без палатки, без ру-жья и без снаряжения с большой рваной раной на груди, из которой до сих пор обильно шла кровь. Все что мне осталось это либо истечь кровью, либо замерзнуть, а может и то и другое сра-зу. Безрадостная перспектива. Я попытался встать, и меня тут же прострелила нестерпимая боль, отчего я опять потерял сознание…
8.
Я очнулся от того, что почувстовал рядом чье-то присутствие. Я открыл глаза и увидел перед собой огромную косматую спину.
«Медведь», – вспыхнуло в моем сознании.
«Это конец»!
Медведь повенул ко мне свою морду и она оказалась человеческим лицом! Я инстинктивно смахнул рукой, пытаясь отогнать наваждение.
– Лежи спокойно, не мешай работать, – сказал он совершенно обыденно и спокойно.
– Я, что уже на том свете? – Спросил я скорее сам себя, приподнимаясь на локте.
Постепенно стало возникать понимание, что все это бред.
«Ну и пусть, пусть будет именно так. Зато теперь просто интересно, что же будет дальше», – подумал я.
– Твой свет все еще впереди, а сейчас ты там, где рождается лишь его начало, – ответило человеческое лицо, вырывая меня из контекста собственных размышлений.
– Лежи смирно, иначе я не смогу совершить перенос.
– Что совершить? – давясь кашлем, спросил я.
– Перенос силы, тупая твоя башка! Да что ж такое? – Сказал он гляда на мое колыхающее-ся, раздираемое кашлем тело.
– Что за материал присылают – одни придурки. Сказано лежи, значит лежи. Нет, все, реше-но уйду в Труорр к Цатару. Нафиг все это! – Сказал он, придавив меня лапой.
– Еще раз дернешся – порву!
От неожиданно сильно прострелившей меня боли я вновь провалился в забытье.
Не знаю, сколько я пробыл в этом забытьи, но очнулся я от ощущения тепла. Может это уже начались галлюцинации. Я с трудом разлепил глаза. Я был абсолютно гол, правда моя грудь была туго перевязана какими-то тряпками, а сам я лежал укутанный оленьими шкурами в углу большой пещеры. Рядом со мной горел очаг, выложенный из камней, над ним, на цепи, что сви-сала с потолка, висел огромный медный котел, и в нем что-то громко бурлило. Неужели все это бред? Подумал я.
– Нет то не бреда, однако. Сказал гортанный голос из темноты. Очнулася геолога. Каласо. Чичас пить будишь. Мои глаза начали привыкать к темноте. И я наконец, в глубине пещеры смог разглядеть ее хозяина. Это был настоящий эвенкийский шаман. Лица я его разглядеть не мог, как ни старался – на нем была шаманская шапка с длинной бахрамой.
– Дунтэ поучил тебя мало мало, но жизня забрать не стал. Пожалел тебя Дунтэ, хоть ты и стрелял его, он тебе свой мусун отдал, потому, что ты теперь сонинг .
Сказал он, качнув головой, и пробуя длинной деревянной ложкой свое варево. Бахрома на шапке тоже качнулась, а огонь очага на секунду выхватил из темноты лицо шамана, и я смог, наконец, разглядеть его. Его старческое, морщинистое лицо, было больше всего похоже на смор-щенную тыкву. С широким скошенным лбом, над которым свисали клочья иссиня-седых волос, едва не прикрывая приплюснутый широкий нос под которым жались тонкие, бледные губы над скуластым, костлявым подбородком. В целом его лицо – отталкивало, казалось любой взгляд. Да еще этот уродливый розовый шрам проходивший зигзагом молнии от угла верхней губы через всю щеку до уха. Единственно выразительными и от части, даже красивыми были его большие, карие как две черные сливы глаза. Не смотря на то, что он говорил не знакомые мне слова, я его прекрасно понимал.
– Этот твой Дунтэ, как ты говоришь, убил моего напарника, совсем еще мальчика! Закричал я, глотая слезы.
– Не крычи. Небо – грязный был у того человека. Небо – грязный – совсем дурак! Шибко не хорошо, когда небо грязный. И Дунтэ не, причем здесь, однако. Такая маин у него была, судь-ба значит такая. И духи тута совсем не причем. И он снова замолчал.
Бесполезно спорить, подумал я. Пашку не вернешь. А шаман он и в Африке шаман, у него на все есть свой ответ и свои олени в голове бегают. Так, что, как говориться на шаманов не обижаються. А еще, к тому же он все-таки меня спас.
Странно, вдруг промелькнула мысль в моей голове. Эвенкийские шаманы не живут в пе-щерах, эвенки вообще сторонятся пещер, как черт ладана, считая их частью нижнего мира – мира душ мертвых. – Неужели все-таки это галлюцинации?
– Выпей. Словно отвечая на мой немой вопрос, сказал он, зачерпнув из котла закопченной железной кружкой и протягивая ее мне.
– Что это? С недоверием и опаской спросил я.
– Выпей целебный отвар, и твоя окончательно силу вернет и поверит, что все это правда, однако. Выпей, нам еще далеко идти надо. Торопиться надо. А то злые сэвэн совсем дорога за-кроют и тогда не пройти гора.
– Какая гора, куда идти? Спросил я, беря обжигающую руки кружку.
– Не время вопросы задавать, пей! Сказав это, он закрыл лицо платком, затушил огонь, и запел, скрипучим голосом ударяя колотушкой в свой унтувун :
«О нолгошкон, о нолгошкон,
Култынал култынал,
Оракал, оракал, оракал»...
Он повторял и повторял свою песню, медленно раскачиваясь и переходя на гортанное пе-ние. Бубен его звенел, казалось, заглушая и обволакивая своим гулким звоном мое сознание. А я все слушал его как завороженный и пил горячую, горькую и пахучую жижу. Она, катилась и разливалась по всему моему телу, доходя, кажется до самых кончиков пальцев. Она наполняла тело какой-то приятной, истомной, и едва уловимой, неведомой силой.
Внезапно он прекратил пение, ровно в тот момент, как я допил последний глоток.
– Вставай, идти, однако надо, – сказал он, зажигая факел.
– Как я пойду, я же голый?
– Там одежда тебе не шибко нужна.
Он посмотрел на меня, покачал головой.
– Ладана, вот мой халата одень пака, – и указал факелом на халат, что лежал на большом валуне у очага.
Я как зомби послушно набросил халат, и мы пошли вглубь пещеры.
Она же оказалась огромной, бесконечно тянущейся чередою, широких тоннелей, узких ла-зов и петляющих запутанных ходов – словно это были хаотично размотанные кишки какого-то исполинского животного, навеки окаменевшие причудливым лабиринтом. Мы шли по ним, пробираясь через каменные завалы и преодолевая неожиданные трещины, уходившие казалось, куда-то в самую глубь земли. Иногда приходилось ползти на четвереньках или даже по-пластунски, продираясь через очень узкие лазы. И вдруг очередной такой лаз внезапно раздувался пугающим пространством огромной залы с величественными галереями и анфиладами, украшенными причудливой формы сталактитами и сталагмитами. Некоторые из них напоминали своей формой гигантских исполинов, застывших в камне. А некоторые исполины, казалось, срослись своими головами, стекая, на встречу друг к другу в этом сюрреалистическом мире, заполненном башнями, замками и минаретами из растекшегося и застывшего каменного мармелада. А еще где то очень глубоко в расщелинах, под ногами гулко бурлила подземная река, напоминая о том, что все эти чудесные творения природы обязаны своим существованием – лишь времени и простым каплям воды. Мы шли довольно долго, уходя все дальше и дальше вглубь горы. Казалось, время здесь проистекало совсем не так, как там, на поверхности, по каким-то другим ирреальным законам. Отчего я окончательно перестал ощущать его ход и не знал, сколь долго мы двигались, поэтому каменному лабиринту. Но, не смотря на обилие расходящихся и пересекающихся ходов и галерей, тупиков и штолен шаман уверенно шел вперед, неведомо как ориентируясь в этом бесконечном лабиринте. Я уже было подумал, что уже нахожусь на том свете, и он вечно будет водить меня в этом холодном, безжизненном подземном мире, как в то же самое время мы вышли в самую огромную, из всех пройденных нами, залу. Она казалось, имела почти идеальную кубическую форму, бесконечно сверкающую в свете факела серебристо-белым светом, порожденным отражением в мельчайших, игловидных кристаллах покрывающих ее стены и кораллиты, свисающие с них.
– Вот мы и пришли, однако. Это сердце Шайтан горы. Нам сюда. Сказал он, пересекая за-лу по диагонали. – Ходи за мной!
Он повел меня к совершенно гладкой, казалось отполированной стене, что жутко контра-стировало с остальными тремя стенами, покрытыми, точно шерстью, кораллитами разных разме-ров. Издалека, в тусклом свете, стена показалась мне искусственно обработанной. Так и есть, предчувствия меня не обманули, когда мы подошли ближе я увидел, что посреди этой, совер-шенно гладкой стены была вытесана огромная каменная дверь. Высотой она была метров десять и шириной метра три. Вся исполинская дверь была покрыта вырезанными в камне узорами, бо-лее всего походившими на древнеславянские солярные орнаменты. А в самом ее центре был вы-тесан явно какой-то рунический текст на совершенно не знакомом языке.
Мотаясь по разным отдаленным местам нашей необъятной страны, мы порой встречали ар-хеологические экспедиции и, конечно же, как все ученые, жадно и азартно общались между со-бой. Находясь в отрыве от цивилизованного мира, мы находили в своей работе и быту много общего. А по тому, зачастую без себорейства хвастались друг другу своими находками и откры-тиями, порой, таким образом, скрашивая тягости своей «полевой» жизни. Так что мне часто при-ходилось лицезреть различные древние письмена, которые любезно демонстрировали наши дру-зья археологи. Но клянусь, ничего подобного, этой надписи я в своей жизни еще никогда не ви-дел. И прежде всего меня поразило в ней не загадочность невиданных символов, а то с какой невероятной филигранной точностью они были высечены в твердом камне. Ведь, они украшали гладкую полированную поверхность камня так, будто эту надпись вырезали еще вчера на лазер-ном станке с ЧПУ. Я открыл рот от изумления, да так и остался стоять перед нею с открытым ртом.
– Кем, когда и для каких исполинов сделана эта дверь? Кто и для чего вырезал в камне эту дивную надпись? Спросил я своего проводника, переведя дух и не в силах оторвать от нее взгля-да.
– Эта дверь – проход в другой мир, портал, построенный пятнадцать тысяч лет назад древ-ними людьми, не ведающими ни зла, ни гнева, ни жажды злата. Эти люди звались Эквы (Гороп-ты– «древние»), а по-вашему – Гиперборейцы. Ответил он просто и обыденно, уже без комично-го эвенкийского акцента. – Тебе туда! Отрезая все рассуждения и отрезвляя мое сознание, сухо сказал он, указывая указательным пальцем на дверь.
– Мне, туда?! Но зачем? Изумленно спросил я. – Я же не Гипербореец и вообще-то еще не много здесь пожить хочу.
– Так решили боги, и так распорядилась твоя судьба. Лишь светлый сонинг, на девятую луну летнего солнцестояния может войти в эту дверь и попасть в другой мир. Дунте не зря вы-брал и пометил тебя. Он увидел в тебе свет твоей судьбы, он увидел свет твоей силы. Ты должен идти туда, ибо сила данная тебе свыше зовет тебя.
– А,… Я, кажется, понял, ни какой ты не шаман, я не знаю, кто ты, но это ты все подстроил и привел меня сюда. Зачем, скажи, зачем тебе это нужно? И что ты хочешь от меня? Переспросил я, почти скатываясь в истерику.
– Если честно, я и сам не знаю. Искренне и очень спокойно ответил он, к моему удивлению. Я слышу голос древних богов. Они указали мне найти тебя и помочь тебе добраться сюда. А я всего лишь хранитель этого древнего прохода и древнего заклинания. Только я могу прочесть его и тогда дверь отвориться, для того чтобы в нее вошел тот, кого избрали. А что за ней я и сам не знаю. Это узнает лишь тот, кто пойдет туда, тот, кому это дано. Твоя судьба в твоих руках, а я лишь хранитель. Повторил он. – Я могу открыть эту дверь, а могу и не открывать – это мой выбор, а твой идти туда или не идти. Я все сказал….

9.
…..За каменной дверью, отвалившейся в сторону, открылся широкий проем, который вел, собственно в никуда. В молочно-кисельной пустоте не было ничего, кроме узкого и хлипкого подвесного моста, подвешенного на едва видимых нитях, бесконечно тянущихся в эту зыбкую, слегка подсвеченную изнутри пустоту. Мост, казалось, не имел конца и уходил, растворяясь где-то в бесконечности. Мне совершенно не хотелось идти туда. Я боялся. Я чувствовал, как по моей спине мерзкой, тоненькой струйкой стекает мой животный страх. Глядя на мост, у меня возникло такое чувство, что едва я ступлю на него, он тут же, точно соломенный мгновенно развалится и обрушиться. И тогда я навеки провалюсь в молоко этой вязкой, бесконечной бездны. С такой мыслью я довольно долго стоял, дрожа на пороге исполинской двери. Стоял и ждал, что кто-нибудь поможет мне сделать выбор за меня. Кто-то сильный духом, легонько подтолкнет меня в плечо и скажет тихо на ухо: иди вперед и ни чего не бойся. Но мой провожатый молчал, а с ним молчал и весь остальной мир. Мир в этот миг, точно замер в ожидании того, что я выберу сам и только сам. И тогда я подумал, а может ну его к чертям, может мне вовсе и не надо туда идти, а лучше вернутся назад. Шаман отведет меня в стойбище, а там меня уже подберут свои. Стоп! Какие к бесу свои? Нет никаких своих, никаких шаманов и никаких мостов с порталами тем более. На самом деле, все это может быть всего лишь предсмертным бредом. Но тогда мне вовсе нечего бояться и эта дверь с мостом как раз и есть тот самый путь на тот свет, по которому мне, так или иначе все равно придется идти. Так, что шагай себе вперед и ни о чем не думай. Но тут мои отчаянные размышления вдруг резко прервала жгучая боль в левом ухе. Я попытался обернуться, рука шамана острыми, как бритва ногтями впилась мне в мочку уха.
– Чувствуешь боль? Спросил он, вонзая ногти еще глубже в мою плоть.
– Да, чувствую. Едва сдерживаясь, чтобы не закричать, ответил я.
– Хорошо! Значит живой. Не сомневайся, иди туда не мешкай, времени уже почти не оста-лось. Совсем скоро портал вновь закроется на следующие девять лет. И его окровавленный ука-зательный палец из-за моей спины указал на мост.
И в то же мгновение я почувствовал, как какая-то неведомая сила буквально влечет меня туда, а внутренний голос в моем мозгу, вторя ей, шепчет:
– Ты должен идти туда, там тебя встретят, там тебя давно ждут.
Жажда неизведанного внезапно вцепилась мне в горло своей мертвой хваткой. А неслыш-ный зов продолжал манить меня, точно дурман. Обессилев, от сомнений и противоречий, сне-дающих мой разум, я отдался, в конце концов, в руки своей судьбе – зажмурил глаза и шагнул за порог. Мост тот час нервно завибрировал точно паутина, дрожащая на ветру, но оказался, тем не менее, довольно упругим и прочным. Подождав не много, пока он перестанет сильно раскачи-ваться, я взялся за канатные поручни и потихоньку начал идти, стараясь шагать в такт с его коле-баниями. Довольно скоро я так приноровился, что стал идти уже довольно быстрым шагом. Не знаю, сколько я шел по этому мосту – несколько часов, день или даже несколько дней. Время здесь отсутствовало, как и само понятие о нем. Были только мост я и бесконечность. И эта бес-конечность звала и угнетала меня. А в остальном же все было нормально, ведь я не испытывал ни голода, ни жажды, ни усталости. Я точно зомби – шел и шел вперед. А мост все также продолжал убегать от меня в бесконечность. Может этот мост вообще никогда не закончится, подумал я. А не повернуть ли мне все-таки обратно? Колени подкосились, задрожали, а большой и колючий ком отчаяния буквально вцепился мне в горло и начал неистово рвать его. Я упал на колени, и мне вдруг захотелось плакать.
– Отчаяние – плохой советчик, никогда не позволяй ему одерживать верх над собой. Ведь от отчаяния до гибели порой всего один шаг, – снова услышал я голос в своей голове.
Я широко открыл глаза и, пересилив себя, шагнул дальше. В то же мгновение туман впере-ди рассеялся, и я увидел свет, а за ним и скалу над бесконечной пропастью, к которой был привязан другой конец моста. Значит, конечная точка все-таки существует. Ура, я дошел до нее! А что дальше? Что там за этой черной скалой, смерть или жизнь? Или вовсе иная реальность.
– Ты этого так и не узнаешь! Не узнаешь если не пройдешь весь свой путь до конца. Не унимался голос.
– Ведь порой, только один шаг через реку сомнений может в одночасье изменить всю твою жизнь! И чувство страха, и чувство отчаяния, все уйдет на второй план, перед одним единствен-ным чувством – узнать, а что там дальше. Ибо лишь из не ведомого рождается истинное.
Невероятным усилием воли я заставил себя сделать еще один шаг вперед. И, ничего. Мое отчаяние постепенно начало вжиматься в самые дальние уголки моего сознания и скоро улету-чилось совсем. Идти стало намного легче. Воздух стал явно чище. И я уверенно пошел вперед – право выбора всегда есть и я сделал его! А за скалой мне тотчас открылась великолепная долина, обрамленная плоскими ступенчатыми горами, за ними тоже были такие же горы и долины и так до самого горизонта. Все это напоминало след от гигантского ботинка, плавающего в гигантской луже из рек, озер и облаков, отражающихся в них. Странное чувство возникло у меня, «будто все это я уже где-то, когда-то видел».
– Интересно, куда это меня занесло? Вслух спросил я самого себя.
– Ты в ущелье Труорра, в «мире» меж двух миров. Ответил тот же голос. Странно, но отку-да рождается эта столь чудная информация в моем разуме, или это уже вовсе и не мой разум? Чертовщина какая-то. Я уже ничего не понимаю!
– А по конкретнее нельзя? Мысленно спросил я, но голос на этот раз молчал. – Что ж, и на том спасибо! Уже вслух сам себе сказал я и пошел дальше.
Красота, меж тем, заполняла весь мой взор, и поэтому, наверно хотелось кричать от востор-га. Да, это был восхитительно красивый мир. В долинах меж плоских гор текли прозрачные ру-чьи, разрастающиеся в бурные, пенные потоки рек, заполняющие своими водами голубые, чис-тейшие озера. Некоторые же реки, пробегая по крутым склонам гор, срывались с них тонкой, хрустальной паутиной шумных водопадов. И всюду, насколько хватало взгляда, этот чудесный мир наполняла зелень изумрудных лесов из гигантских деревьев, уходящих за облака своими кронами. А теплый воздух, казалось весь, был заполнен бесчисленными трелями дивных птиц и ароматами цветов. Я без опаски вступил в волшебную долину, окунувшись по пояс в изумруд-ную траву. Незнакомый мир, незнакомая местность, незнакомая флора и фауна – все иное. Но между тем, я чувствовал себя спокойно и вполне комфортно, так словно бывал уже в этом мире не один десяток раз. Странное это было ощущение. Я почувствовал как, гармония, растворенная повсюду, наполняет мое тело, входит в него и оно становится почти невесомым. Но одновременно с ней всюду таилось еще что-то очень большое и тревожное. Мои чувства как будто раздваивались, и сознание разделялось надвое. Одна половина его оставалась безмятежно спокойной, а другую пронзило чувство внезапной притаившейся, где то рядом опасности. Это все более и более походило на безумство. Но я продолжал идти, находясь под наркотическим воздействием этого мира. Незная, где я нахожусь и что мне здесь нужно, я тем не менее уверенно шел, утопая в зелени, и откликаясь на невидимый зов моей судьбы.Чарующий лес смыкался над головою, сдвигаясь все ближе и плотнее, уводя меня в темную глубь узкого ущелья. Пока наконец я не оказался перед сплошной стеной деревьев, туго переплетенных лианами, так, что уже продраться через такую живую стену наверное не смог бы даже и заяц. Через минуту я понял, что окружен лесом со всех сторон и мне даже показалось, что кольцо его медленно сжимается вокруг меня. Холодное чувство ужаса растеклось во мне ядовитыми струями. На минуту я представил, как плотные, тугие ветви окружают, удушают мое тело. Как они медленно вростают в него и я постепенно становлюсь частью этого страшного и унылого леса. Я услышал, как удрученно в абсолютной тишине стучит мое сердце, как глухими, жирными ударами капают капли моего пота на широкие плоские листья. Я почувствовал, как мои руки дервенеют и превращаются в толстые, кривые и сухие ветви, а кончиках пальцев начинают отростать и распускаться листья. И вот, когда уже острый край страха прильнул к самому моему горлу, я вновь услышал знакомый голос.
– Никогда не сдавайся, ибо слаб не тот, кто немощен телом, а тот, кто боится быть сильным. Иди вперед на встречу выходу и выход сам найдет тебя.
Широко раскрыв глаза я в который раз шагнул вперед подавив страх и, о чудо, лес расступился открыв в себе зеленый тоннель, точно такой же как в метро, но только из живых деревьев, плотно переплетенных меж собой. Мне даже показалось, что среди опавшей листвы кое-где проступают полированные дубовые рельсы.

10.
Не знаю сколько времени я шел в этой изумрудной тишине. Но зеленый тоннель в конце концов кончился резко разлетевшись во все стороны широкой лесной опушкой. Посреди нее, вдруг неожиданным образом, возникло довольно странное и необычное на вид жилое строение. Это был выдолбленный изнутри целый огромный, лежащий на боку овальный гранитный валун с окнами дверью и даже выпущенной скозь гранит кирпичной трубой. На его повернутом ко мне боку, как раз и находился вырубленный в граните, овальный дверной проем к которому вела крутая деревянная лестница из необработанных древестных стволов скрепленных лианами, а ее перила были полностью обвиты плющем, от чего их совсем не было видно. На пороге у полуоткрытой двери сидело странное существо, отдаленно напоминающее человека.
Его лысый, серый блестящий на солнце череп украшали два больших, янтарно – желтых глаза, под которыми располагался приплюснутый как у обезьяны нос и сухой маленький, плотно сжатый рот. При этом все худое тело существа и его тонкие, вытянутые, как у гиббона, костля-вые руки были покрыты длинной, густой черной с седым отливом шерстью. Странно, но его внешний вид отчего-то вовсе не выглядел отталкивающим, а наоборот вызывал даже какую-то скрытую симпатию.
– А я тебя жду, «бегущий по лабиринту». Давно жду, – сказал хозяин дома-валуна скрипу-чим, но исключительно ласковым голосом.
– Меня! Зачем? – Удивленно спросил я.
– Как зачем. Чтобы отвечать на твои дурацкие вопросы конечно, зачем же еще!
– Но кто вы или может быть что вы, я ведь даже не знаю, как лучше к вам обратится. Мне от этого как то даже неловко, – сказал я, не много съежившись.
– А ты особо не парься, ведь мое имя теперь всего лишь – Цатар, и еще я «по совмести-тельству» подневольный оракул этого мирка.
– И что же означает ваше столь необычное имя? – Спросил я, немного сбитый с толку.
– Не важно, что оно теперь означает, – с легкими нотками грусти ответил он.
– Ибо за долгие годы своего существования я слышал так много обращений к себе, что дав-ным-давно позабыл свое настоящее имя. Как только меня с тех пор не называли: мороком, воло-сатой обезьяной, лешим и даже как-то раз Кащеем. Так, что я ко всему уже привык и ни чему не удивляюсь. Однако, ежели ты думаешь, что я был таким всегда, то ты ошибаешься. Когда-то и я был человеком, таким же, как и ты. Сильным, рослым и даже как многие утверждали красивым. Но однажды судьбою, мне уготовано было стать тем, кем я есть теперь. Впрочем, довольно об этом. Давай-ка, поднимайся ко мне в дом, выпьем брусничного вина и потолкуем лучше о твоих заморочках! Ведь не каждый день у порога моего дома топчется «бегущий по лабиринту».
– А почему ты называешь меня – «бегущим по лабиринту»? Спросил я, задрав голову и неуклюже продвигаясь вверх по шаткой лестнице.
– А как иначе мне тебя называть. Ведь ты сумел пройти по Мосту Отчаяния и выбрался из Тоннеля Собственного Страха. Мало, кому это дано. Ибо только тот, кто избран может совер-шить такое.
– Кем избран? – Спросил я, с опаской заходя в его странное жилище.
Однако, едва я переступил его порог и оказался внутри, то я увидел вполне даже нормаль-ное, с человеческой точки зрения жилье. Маленькие, тесноватые сени, обтесанные струганными вручную дубовыми досками сквозь узкий дверной проем неожиданным образом расступились довольно широкой, светлицей с массивным дубовым столом посередине. Резные ореховые сту-лья, белоснежная льняная скатерть на столе, глиняная расписная посуда на полках и удивительно много света, льющегося через маленькие круглые оконца. Выглядело все очень скромно, но в тоже время опрятно чисто и уютно.
– Кем, кем. Кем угодно – судьбою, богом, чертом, – после недолгой паузы продолжил хозя-ин, почесав выпуклый, костяной лоб.
– Да почем я знаю. Я лишь знаю то, что мне дано знать. По тому, что я и сам избран, точно так же как и ты. Избран, для того, чтобы ждать подобных тебе и отвечать на все их бесконечные вопросы, пытаясь давать советы, которые они не больно-то жаждут услышать, – буркнул он, ука-зывая мне крючком указательного пальца на стул.
Я сел.
– А теперь сейчас же отвечай! – Сказал он, нарочито грозным тоном.
– Ведь ты же, в самом деле, хочешь узнать, что все это значит и за каким чертом этим всем «болеют»? – полушутя спросил он.
И хихикая, скрипом старой не смазанной амбарной двери начал скоро накрывать на стол.
– Хочешь знать, за каким хреном ты приперся сюда? – И подойдя ко мне вплотную, он с жадностью заглянул в мои глаза своим совиным взором.
– По глазам вижу, что хочешь!
– Да, хочу, – едва выдавил я, озираясь по сторонам.
– Ну, так вот! Я, как раз здесь и сижу для того, чтобы попытаться объяснить таким, как ты про все это, – и он обвел незримое пространство вокруг себя своей длинной, лохматой «кочер-гой».
– Так что слушай и мотай на ус! – Он, точно собака почесал ногой за ухом, и, вздохнув, продолжил:
– «Наша жизнь, порой нам кажется долгим и запутанным лабиринтом – лабиринтом из же-ланий, страстей, возможностей, разочарований и потерь. И поверь, мало, кто может понять и пройти его полностью, не растеряв при этом свои мечты, свою любовь, да и зачастую самого се-бя. Ведь, по сути, этот лабиринт и есть наш разум. Разум, данный нам свыше. И потому совер-шенно не доступный для нашего понимания. Много ты видел людей, способных разобраться в своем собственном разуме? Разобраться в самих себе. То-то и оно, что таких людей ничтожно мало! А может по большому счету, таковых вообще нет. Ибо все пытаются объять необъятное, постичь истину, обозреть вселенную, познать устройство мира. Но не могут при этом элементар-но разобраться в самих себе. В своем собственном бытие. Конечно, проще гонять частицы с бе-шеной скоростью по большому бублику с кучей проводов, или же тасовать гены, как костяшки с цифрами в известной детской игре. Но, поверь мне мой мальчик, ковыряться в себе самом на-много, намного сложнее. Сложнее и противнее всего. Ибо никогда не знаешь, что у тебя на уме будет в будущем, и какой еще сюрприз преподнесет тебе твой собственный разум. Одним словом – лабиринт. Заглянешь в него – ни фига не понятно, как в этом ориентироваться, куда идти, и для чего вообще он так закручен. И лишь «бегущему по лабиринту», каким-то своим, не ведомо, каким чутьем, за которое никто толком ничего не знает, дано видеть все его внутренности. Все его переплетения, ходы, тупики и извилины – всю его изнанку. Изнанку разума. Так, словно он идет не внутри лабиринта, а ходит по краю, но при этом видит его насквозь. Оттого-то он и ведает, где искать выход, не потому, что он знает, где он, а потому, что верит – выход всегда есть. Вот и ты скоро научишься разбираться во всем этом – научишься разбираться как в своем собственном сознании, так и в сознании других людей. Научишься разгадывать и распутывать их лабиринты и их судьбы. Но бегущим по лабиринту дано быть далеко не каждому. Ведь это очень тяжкая и горькая стезя. Она по силам только людям, обладающим особенным даром, особым чутьем и особой волей. А стало быть ты, и являешься таковым, коль был избран. Избран, не по своей воле, конечно, но по воле твоего разума, данного тебе».
Он устало зевнул и завершил свой монолог.
– Ибо сказано:
– «Когда ты считаешь, что у тебя есть выбор, ты даже не осознаешь, что его уже дав-но сделали за тебя».
– Как-то оно так!
Взяв паузу, он снял с полки большой, пузатый стеклянный бутыль зеленого стекла. Вынул из горлышка здоровенную шишку, бывшую вместо пробки, и налил в две большие кружки из черной глины тягучей темно-красной жидкости. По светлице тотчас разлился тонкий аромат ди-кого леса, замешанного на душистых лесных ягодах и восхитительно-пряных травах. Одну кружку он подставил мне, другую взял сам.
– Ну, за встречу! – До боли знакомой интонацией произнес он, сделав большой смачный глоток.
– Да ты прямо как генерал из одного известного фильма, – со смехом сказал я.
– Горазд, тосты произносить, однако! Впрочем, ты наверно не знаешь даже что такое фильм, – заключил я.
– Отчего же, это один из моих любимых фильмов, – ответил он.
– Ты это серьезно? Или прикалываешся? – Удивленно спросил я.
– Вполне, – ответил он.
– Нам ведь оракулам ничто человеческое не чуждо, – с этими словами он, молча и неторо-пливо, поднялся со стула, дошел до угла комнаты, где в углу стояло что-то накрытое грубой мешковиной.
– Эйн, цвейн, дрейн.
И он рывком сдернул ее, с видом заправского фокусника. Под ней оказался обыкновенный пятидесяти четырех дюймовый лед Панасоник.
Я, аж присвистнул.
– А то, – гордо сказал он.
– Но откуда?
– Оттуда, – и он указал пальцем в ту сторону, откуда пришел я.
– Это всего-навсего подношение, – улыбнувшись желтыми зубами, сказал он.
– Много тут всяких из разных мирков шастает, и вопросы разные задают. Бывает, что и из вашего мирка наведываются. Вот и отблагодарили за добрый совет
– А где же у него антенна? Как же он у тебя принимает без антенны? – Все еще не скрывая удивления и разглядывая со всех сторон телик, спросил я.
– Да какая на хрен антенна, я сам себе антенна, своя собственная, телепатическая. Ты слу-чаем не забыл милок, что мы сейчас абсолютно в другом мирке находимси. Какой тут на хрен может быть эфир. Так что, стало быть, я сам через себя качаю всякую пургу из вашего мира. А бывает даже и ничего, очень даже интересное попадается. Так-то, – сказал он, цокнув языком.
– А ты это, давай, однако налегай, ешь, не стесняйся, а то не ровен час захмелеешь. Вино то у меня молодое, в голову разом бьет. Вона всего сколько, – и он указал рукою на стол.
К слову я только теперь обратил внимание на то, что стол был уставлен всяческой снедью. Тут и тушеная баранина с луком и пироги с брусникой, грибами, луком и яйцом. Пахучий, теп-лый ржаной хлеб на меду, блины, сметана, овечий сыр, вареная картошка, печеная рыба и еще много разных блюд. А может, и не было этого всего до этого, а появилось все только сейчас, ко-гда хозяин махнул своей костлявой рукой в сторону стола. Почем я знаю.
– И что, каждый день у тебя такой вот пир? – Налегая на баранину, поинтересовался я.
– Не каждый. Только тогда, когда такие знатные гости жалуют, – то ли с иронией, то ли всерьез ответил он.
– Угощайся на здоровье, – и он широко развел и без того свои длинные руки.
Я ел с удовольствием, никогда еще еда не казалась мне такой восхитительно вкусной. А хозяин все смотрел на меня, не отрывая своего совиного взгляда, да изредка потягивал из своей кружки.
11.
Сытно и вкусно поев, я снова принялся за расспросы.
– Ну а скажи, ведь наша встреча, она же не случайна, ведь так? – Спросил я, вытирая губы льняной салфеткой.
– Так,– ответил он, утвердительно кивнув головой.
– Значит ли это что меня к тебе «привели», и знаешь ли ты, зачем я здесь оказался?
– Ни кто тебя не направлял и не приводил, ты сам приперся, ведь это твоя судьба, не чья ни будь, а твоя. Привратник только довел тебя до двери, открыл ее и можно сказать дал ментального пенделя. А все остальное ты сделал сам.
– Так что, стало быть, каждый может вот так бродить по разным мирам сообразно своим желаниям или по воле судьбы?
– Нет не каждый, я же тебе сказал, что ты избран. И здесь ты оказался только для того, чтобы я передал тебе, вот это, – он протянул мне не большой кожаный мешочек на шнурке.
Я взял его, он оказался довольно тяжелым. Я хотел развязать, потянув за шнурок.
– Нет! – Крикнул цатар.
– Не развязывай и не доставай без надобности. Ибо любая магическая вещь, должна вы-полнять свои функции лишь в необходимый для ее действия момент времени. Иначе она теряет свою силу, и становиться обычной безделушкой.
– Ага, ну конечно, чуть что, так сразу и магическая! Опять пошли эти сказочки-фигазочки, – сыронизировал я.
– Да Магическая, а что собственно тебя так смущает в этом слове. Разве портал в этот мир не магия, разве не знакомые и не понятные для нас вещи не магия? Разве само мое бытие и пре-бывание у меня в гостях тебе не магия? – И он для убедительности потряс своими длинными лохматыми руками.
– Не знаю. Может, тебя и вовсе нет. Может это все – лишь мои бредовые видения, пред-смертные галлюцинации! – Сказал я усмехнувшись.
– А на самом деле я лежу сейчас с разодранным брюхом и тихо истекаю кровью.
– Ага, сказал бы я, чем ты там истекаешь! Ухо пощупай, умник! Болит? – Снова скрипнув ехидным смешком, спросил он.
Я коснулся распухшего уха и молча, кивнул.
– То-то. Так вот, слушай, пока я тебе второе не оборвал! Магия, сынок, не волшебство и не сказки. Магия это древние, не ведомые до поры и давно забытые нами знания. Эти знания порой прорываются к нам в виде озарений или открытий и тогда мы можем творить порой удивитель-ные вещи, которые поначалу всем остальным будут казаться магическими. Дай дикарю смартфон и он назовет это типичной магией. Древние люди, не имеющие понятия о природе вещей тоже, порой предписывали магические свойства разным предметам. Например, магнитному железу или искрящемуся кварцу. Современные люди в вашем мирке тоже многое не могут объяснить и понять, а потому часть из них просто умалчивают об этом, а другая часть считает все это сверхъестественным – то есть по сути магическим. И не надо так болезненно относиться к этому слову. Магия такая же часть этого мира, как и все остальное составляющее его. Так, что магия это не что-то там сверхъестественное, выходящее за рамки привычного для нас мира. Магией вполне, могут обладать, как совершенно обычные вещи, так и непривычные и неизвестные нам. А легенды о магических ритуалах, проводимых с помощью древних магических артефактов это всего лишь ключи и зашифрованные инструкции для понимания сути того или иного, вполне логического процесса. Только и всего. И, как сказал один из ваших писателей – Карел Чапек:
– «Каждое чудо должно найти свое объяснение, иначе оно просто не выносимо».
– Но пока тебе не открылась природа той или иной загадочной вещи, лучше не вертеть ею лишний раз в руках. Поверь, сынок, с этим не шутят. Помнишь про голову Горгоны? Всякая вещь годится только для своего времени или случая!
– Ну и что там, это я хотя бы могу узнать? Не голова же Горгоны и не философский ка-мень.
– Нет, конечно, не голова. Но на счет камня ты где-то угадал. Увы, он не философский ко-нечно, хотя в принципе любой камень может стать по сути философским, если до конца суметь постичь философию жизни. Но, тем не менее, этот камень совсем не простой, ибо для начала следует отметить, что он из иного мира. Мира, что находится так близко с вашим миром, и одно-временно так далеко от него. Но не это главная его фишка, а главное то, что это осколок небес-ного камня с горы Урме – священной горы того мира откуда он попал сюда! Эта гора когда-то, много, много времени назад соприкасалась своей вершиной с такой же горой в вашем мире и люди могли спокойно переходить по ним из одного мира в другой. Но однажды гора в вашем мире была разрушена и с тех пор связь между двумя родственными мирами прервалась. Так, что не просто камень – это портал. Хотя на вид это всего лишь кристалл. Очень редкий, необычный но всего лишь кристалл кварца. Однако, важно не это, а то, что в отличие от любого другого, пусть даже супердрагоценного камня этот камень обладает огромной магической силой.
– Какой? – Резко спросил я.
– Этого, к сожалению, мне не дано знать. Я же сказал магической – то есть неведомой. А потому использовать его можно лишь тогда, когда ты выяснишь, как он работает и для чего нуж-на эта сила, – ответил он чрезвычайно серьезно.
– А может это просто обыкновенный булыжник, ну или скажем очень дорогой, редкий, но все, же булыжник? И не более. Почем я знаю? – Сказал я, подкинув мешочек в руке.
– Увы, снова у тебя все та же ирония вперемешку с тупым неверием, – спокойно ответил он.
– О, если б все было так просто, ты бы не пришел вот так ко мне в другой мир, а продолжал бы хлебать свое поганое виски, лежа на кровати и смотреть дешевое порно.
– Какое порно, какое виски? Ты вообще, о чем сейчас?
– Спорсил я, слегка удивившись и разозлившись.
– Когда проснешься в своем мире, тогда поймешь о чем я. Ведь ты сейчас вообще подвис между двух миров, – резко ответил он, тоже отчего-то разолившись.
– Ладно, ладно, не злись, пожалуйста, мне бы очень хотелось поверить тебе, – сказал я офи-гевая от сказанного.
– Просто, понимаешь, я ведь слеплен совсем в другом мире! А там все мне подобные уст-роены таким образом, что пока не ткнут пальцем в розетку, не поверят, что электричество суще-ствует на самом деле, – сказал я с легкой грустью в голосе.
– Вот в том-то и беда вас и вашего мирка – вы перестали слышать и понимать друг друга, перестали понимать природу вещей, порой даже тех, что вас окружают. Перестали слушать и слышать свой мир, А ведь это прямой путь к гибели.
И, он, так проницательно уставился на меня своими огромными глазами, что мне показа-лось – он видит меня насквозь.
– Научись «слушать» вещи и предметы, и тогда ты научишься понимать этот мир, – поучи-тельным тоном произнес он.
– И тогда научишься отделять гармонию от хаоса, свет от тьмы, любовь от блуда, а истину от заблуждения. Ты станешь тогда другим, и мир вокруг тебя станет другим. Поверь, это и есть настоящая магия, – он задумчиво склонил голову.
– Вот попробуй, возьми его в руку прямо в мешке, сожми его крепко, что есть силы в своей ладони. И ты почувствуешь, волны чистой и теплой энергии, что сокрыты в нем. Той энергии, что была рождена первозданной гармонией, еще не «испачканной» ни одной дурной мыслью, ни одним гадким деянием. Просто «послушай».
– А как слушать? – С недоверием переспросил я.
– Сердцем сынок, конечно же, сердцем. Слышишь?
– Кажется, слышу. Да теперь точно слышу! Он сам, точно сердце пульсирует.
– Вот видишь, ты смог, потому что все на самом деле просто и каждому такое дано, но не каждый это может. Поверь!
– Да, но все-таки как этим пользоваться, есть ли по этому поводу какие-либо «легендар-ные» инструкции? – Возбужденно спросил я.
– Это ты сам поймешь, когда припрет как следует. А если не поймешь сам, так подскажет кто.
– И кто же, например? – Все еще скептически переспросил я.
– Ну не знаю, кто-нибудь, кто будет рядом с тобой, и будет постоянно совать нос в твои де-ла, кто окажется, более сведущ в этих штуках. А теперь извини, но твое время вышло, и тебе по-ра возвращаться назад, а то, не ровен час, он вот-вот обернет сюда свой взор и узрит тебя здесь.
– Кто? Ты все время отвечаешь загадками.
– Йен-Ло-Ван, кто же еще. Черт бы его побрал!
– Кто? – Переспросил я.
– По-моему, я где-то слышал это китайское имя. Напомни мне.
– Нет времени, не теперь. Он ведь был против нашей встречи и мне жутко не поздоровится, если он узнает о том, что я тебе дал. Все уходи, – сказал он, вплеснув руками.
– Но как? Мне что обратно карабкаться поэтому чертовому мосту?
– Не писай в рюмку сынок, все намного проще. Сейчас я дуну на тебя, и ты легко вернешь-ся назад, в свой мир. Прощай «бегущий по лабиринту». И береги камень! Спрячь его подальше до поры до времени. Все! – С этими словами он, набрав воздуха, непомерно раздул щеки и дунул в мою сторону.
В тот же миг легкое дуновение из его уст превратилось в мощный, воздушный поток. И меня словно оторванный лист подхватило ревущим ураганным ветром и понесло в темную, безграничную высь….
12.
Очнулся я от уже знакомого шума турбин. Я лежал на носилках в брюхе летящего вертоле-та. Холодные, крупные капли крупного дождя нервно барабанили в мутное, пожелтевшее блюдо иллюминатора. Я лежал обездвиженный, точно мумия. Грудь моя была туго запелената, от чего было очень трудно дышать. Тяжелый воздух, казалось с трудом, проникал в легкие. А еще плюс ко всему он был пропитан запахом авиационного керосина, мокрого брезента, резины и еще че-го-то противного. Меня замутило. Сознание – точно серая вуаль, едва, едва пропускало какие-то светлые обрывки мыслей.
– Как я здесь оказался? Что со мной произошло? Куда мы летим? – Стандартный набор во-просов, для пробуждающегося разума.
И вдруг в эту мешанину из тусклых обрывков, яркой молнией взметнулась лишь одна единственная цельная мысль:
«Паша»!
– Там Паша, у реки, надо найти и забрать его останки, пока звери их не растащили, – про-хрипел я в спину, сидящему рядом со мной человеку.
– Какого Пашу? Денис ты о чем? – Сказал обернувшийся ко мне рыжий, веселого вида бо-родач в фирменной Аляске.
Его рыжая, густая всклокоченная шевелюра, казалось, горела маленьким костром в редком свете потолочного светильника.
– Пашу Зурова, его ведь медведь загрыз, – запинаясь, прошептал я и снова почувствовал, как что-то горячее бежит по моим не бритым щекам.
– Да ты что Ден? Ты как в ту трещину провалился совсем головкой того! Это я Паша Зуров! Я! Я твой напарник и однокурсник, а еще на минуточку твой друг. Неужели ты совсем ничего не помнишь? Пугаешь ты меня Ден. Ну ничего, ничего. Лежи спокойно, все образуется. Мы еще побегаем с тобой по горам аки козлики! – И для полной убедительности он своей огромной рукой легонько потрепал меня по голове.
В моей гудящей голове все так круто перемешалось, что я уже и не знал чему верить, а че-му нет.
– Может я действительно, нахожусь сейчас в брюхе летящего вертолета? А может, все еще лежу в пещере шамана, под наркотическим воздействием той гадкой жижи, которую он заставил меня выпить? Или истекаю кровью на каменистом берегу реки, куда меня вынесло ее бурным течением? Где я? Кто я? Что со мной?
И я опять стал проваливаться в черную бездну небытия.
– Только не забытье, все что угодно, но только не это! Думать, только думать, только вспо-минать! О чем вспоминать? О чем угодно. О самом важном, самом дорогом, о самом любимом. Любимом! Да!
И вдруг перед глазами явилось лицо – это было ее лицо. Такое родное, такое нежное, такое прекрасное.
– Амая, любовь моя. Помоги мне! Милая прошу тебя. Спаси!
И в тот же миг, в мой уже проваливающийся сквозь абсолютную тьму разум, вдруг огнен-ными всполохами ворвались такие знакомые до боли строчки:
«Ночным дождем я для тебя паду. Лесною песней оцелую твои губы. И даже в самую не-настную беду душе твоей хранительницей буду»
Я стал повторять их как мантру. И, о чудо, мои мысли начали потихоньку стекаться воеди-но, точно капли разлитой ртути и тут же обретать смысл и форму.
– Эй, да очнись же! Дэн, у тебя все нормально? – Рыжий бородач слегка хлестал меня по щекам.
– А ведь и вправду Пашка, – подумал я, глядя в эти знакомые зеленые глаза.
– Паша дружище, что со мной? Что за наваждения такие привиделись мне? Паша, ведь это правда, ты?
– Вот чумовой! Да я это я, кто б тебя из расщелины вытащил, а потом еще пер до стойбища почти пять километров. Рацию то ты того – грохнул, когда падал.
– А медведь? Медведь был? – Выдавили мои растрескавшиеся губы.
Я попытался приподняться.
– Какой еще медведь, ой я тебя умоляю. Ты б еще шамана вспомнил, про которого ты в бреду, все время рассказывал. Не было никакого медведя. Ничего не было. Лежи! – И он опустил свою тяжелую руку мне на плечо.
– А ты молодец, удачно сгруппировался, когда падал и еще рюкзак с камнями тебе помог – ты им походу за выступы цеплялся и это самортизировало удар. А так бы спину сломал, как пить дать. Ну, лежи, лежи.
Камень! – Я машинально пощупал карман своих брюк – камень лежал там.
– Не знаю тот ли это камень, или какой другой, но он был.
А проверить его «подлинность» у меня не было никакой возможности, ибо залезть в карман брюк я не мог, по тому, что пальцы моих рук меня почти не слушались.
– Ну, ничего братишка, прилетим в Норильск, там тебя быстро врачи на ноги поставят, – снова отвлек меня рыжий бородач Паша.
– Сейчас вколю тебе успокоительное и порядок, – улыбаясь сквозь рыжую поросль, сказал он.
– Все будет о′кей паря. Подумаешь, пара переломов, позвоночник, слава богу, цел, вон уже и память потихоньку возвращается. Так, что скоро будешь у нас совсем как огурчик.
– Ага, весь такой зеленый и в пупырышках, – давясь булькающим кашлем, прохрипел я – сломанное ребро проткнуло легкое.
– Ну вот, уже и шутишь – совсем хорошо! А теперь постарайся уснуть и ни о чем не думай. Тебе сейчас самое главное это покой.
И он вколол мне в бедро целых пять кубиков димедрола. Вертолет летит, винты крутятся, турбины ревут, а я опять засыпаю…

13.
Громкий стук в дверь разбудил меня.
– Открывай, сволочь! Уже девять часов, а ты все дрыхнешь!
Я с трудом разлепил веки.
– Господи опять будун и опять не вовремя! Когда ты уже нажрешься, алкаш вонючий, – про себя любимого подумал я.
В дверь продолжали сильно колошматиь.
– Да иду я, иду!
Я открыл дверь. На пороге стоял старик Йен-Ло. Он, казалось, весь трясся от гнева.
– Скотина, во что ты превратил мой парк!
– Ни во что я его не превращал, – лениво огрызнулся я.
– Вот именно, что ни во что! – Прорычал он.
– Да я чистил и убирал, как было велено, – продолжил я оправдываться.
– Врешь скотина, ни хрена ты не делал, только пил все это время и на баб пялился. Хрен ты получишь у меня, а не паспорт, пока не вылижешь весь мой парк! – И он сунул мне в руки метлу, швырнул за дверь комбинезон и нервно вытолкнул меня на улицу, гаркнув в след.
– И пока не вылижешь все до блеска, не возвращайся!
Вот так мне пришлось, застрять у старика еще на целую неделю, честно отрабатывая право на обладание новым документом. Правда на этот раз, я уже не донимал старика ни какими рас-спросами, а также заодно помалкивал о своих снах и своих видениях. А ведь так иной раз чесался язык спросить его об этом. Но я мужественно держался. Я старался держаться от него подальше, так, что мы с ним практически не разговаривали все это время. С утра я уходил мести дорожки и убирать мусор, днем ездил ненадолго в город, чтоб посидеть и пообедать в каком ни будь малолюдном кафе. А вечером приходил ночевать в мансарду, стараясь, лишний раз не сталкиваться с ним. Так и проходила моя «исправительная» неделя. Все это время я старался не думать о том пьяном бреде, что приснился мне накануне приезда старика. К середине моей исправительной недели, я уже почти забыл об этом бредовом сне, но вдруг совершенно случайно обнаружил кисет за подкладкой своей куртки. Это был тот самый кисет, что дал мне Цатар, в нем лежало что-то очень тяжелое и твердое. Мне не хотелось знать, что там лежит, мне вообще не хотелось думать, что это правда. Я боялся, что это действительно может быть правдой. Мне почему-то вдруг стало так страшно, как тогда, в детстве, когда мне подложили в карман паука, и я долго потом боялся совать руки в карманы.
– А может это все же что-то другое, – заставлял я себя так думать.
– Конечно, столько пить, допьешься до зеленых чертиков, совсем памяти нет, так, что вполне может быть, что это одна из моих вещей, или в парке нашел? – Внушал я самому себе.
– А может и того – у старикашки что-нибудь стырил? Хрен его знает, не буду пока трогать, вообще не буду думать об этом. Подумаю лучше о Лондоне, о встрече со своей любимой тетуш-кой. И главное о том какую бы понаплести «правдивую» историю, чтоб аргументировать свой приезд да еще бы желательно и на слезу пробить.
К слову, о своем бегстве в Лондон я позаботился в первый же день, как только вернулся старик. Во время обеденного перерыва я смотался на Северный вокзал, где забронировал билет на поезд Евростар до Лондона. Самолетом лететь побоялся. Стараясь отвлечься от всяких тяго-стных дум, я с вожделением разглядывал купленный билет.
– Скорей бы уже смыться от сюда. Тут конечно спокойней, чем в отеле, но Париж, как ока-залось город «маленький». Да еще этот балобол – Игорь, черт его дери.
Я каждый день боялся, что за мной придут. И опять потянулись резиновые и очень напря-женные дни моей добровольно-принудительной каторги. Они сильно отягощались еще и тем, что теперь мне приходилось играть роль пай мальчика. Но я смиренно выдерживал эту епитимию.
Чтобы хоть как-нибудь убить время и немного отвлечься я решил в один из погожих дней сходить на озеро Домениль и посмотреть на ту самую статую возлюбленной безумного скульпто-ра, о которой мне рассказывал старик Йен в первый день нашего знакомства. Добравшись до озера, от его восточного берега я перешел по ажурному пешеходному мостику, висящему над водой на один из двух живописных рукотворных островов, расположенных посреди него – остров Рейи. В восточной части этого островка были сооружены искусственная пещера и водопад. Над этой пещерой, словно опираясь на текучие каменные потоки не то лавы, не то на карстовые ажурные колонны стоит, отражаясь в зеленом зеркале воды, величественная и строгая беседка в виде ротонды, напоминающей «храм Сивиллы» на острове Бельведер в парке Бют-Шомон. Когда я вошел внутрь ротонды и увидел одиноко стоящую, меж колон, спиной ко мне, женскую фигуру, то я сначала даже и не понял, что передо мной статуя, приняв ее за живую девушку, и хотел было уже спросить, где же здесь скульптурное изваяние. Настолько реалистичной казалась она. И только подойдя ближе, почти вплотную к ней, я понял, что это и есть то самое, гениальное творение безумного мастера.
Девушка и впрямь была прекрасна, она стояла прямо, изображая чудесную осанку и иде-альную фигуру. Руки ее были сложены крест-накрест на груди, как бы в ожидании, голова опу-щена вперед и чуть на бок. Ее восхитительное тело едва прикрывала тончайшая туника, так мас-терски вырезанная в камне, что казалось ее бронзовая кожа, полностью просвечивает сквозь по-лупрозрачную ткань, стекающую по ней мельчайшими, живыми складками. А ее «развивающие-ся» волосы, освещенные лучами заходящего солнца, были выполнены настолько тонко, что трудно было поверить в то, что это всего на всего каменное подобие настоящих, трепещущихся на ветру прядей. Пожалуй нечто похожее я видел только раз в жизни, когда в Москву со своей выставкой приезжала скульптор из Китая г-жа Луо Ли Ронг. Меня тогда так поразил реализм ее работ, что я дважды ходил на ее выставку и даже добился от нее личной приватной беседы. Од-нако данная работа – это было нечто большее, чем гениальное мастерство и ожившая музыка камня. Это более всего походило на какую-то магию. А самым удивительным образом было пе-редано лицо этого чудесного изваяния. Вернее его правая половина – вся она была вырезана из мельчайших цветов, похожих на цветы миндаля или сакуры. Их лепестки, едва касаясь друг дру-га, сплетались тончайшим нежным кружевом, но, тем не менее, они очень тонко передавали контур и мимику живого лица. Этот восхитительный, магический эффект дополнялся еще одним чудом, неведомо как сотворенным рукой безумного мастера – казалось под этим каменным кружевом таилась лишь абсолютная пустота. Почти час я рассматривал удивительную скульптуру. Обходя со всех сторон и даже ощупывая отдельные ее части. Благо, что никого поблизости в это время не было, и я полностью сумел насладиться этим шедевром в тишине и одиночестве. Глядя на нее, я понял, что именно так и только так можно воплотить настоящую живую любовь в мертвом камне. Я бы наверно никогда не смог достичь такого уровня мастерства, да хоть всю жизнь до смерти долби мрамор или «грызи» гранит. Нет. Так творить могут только истинные гении! И бросая очередной пристальный взгляд на все изваяние, только теперь я заметил длинную надпись на ее постаменте. Она была выгравирована на совершенно не знакомом языке, и знаками не похожими ни на одни буквенные знаки, которые мне доводилось видеть в своей жизни. И все-таки мне показалось, что я где-то все же видел такие письмена. Вот только где не помню. Наверное, не я один задавался вопросом, что за текст вырезан на постаменте. Ведь недаром аккуратные французы даже установили рядом пояснительную табличку, на которой было написано следующее:
«Скульптура не известного автора, подписавшего свою работу на не существующем язы-ке».
– Надо будет при случае спросить старика Йена, он-то наверняка знает, что здесь написано. Но, где, же я все-таки мог видеть подобные письмена?
Постояв еще не много. И так ничего и, не вспомнив, я, бросив последний взгляд на поту-хающее в сумерках лицо девушки, пошел обратно – готовиться к очередному дню трудовой по-винности.
14.
Все плохое или хорошее, так или иначе, все равно заканчивается. И как было написано на кольце у царя Соломона:
«И это пройдет».
Прошла, наконец, и моя бесконечная исправительная неделя. Старик честно, без выкрута-сов отдал мне мою новую ID карту. К слову сработана она была по высшему классу. Меня теперь звали Янек Каминский, поляк, коммивояжер из Щецина. Красота, не подкопаешься. В благодарность за это я навел первозданный порядок в своей бывшей «келье». После чего мы с Йеном очень даже тепло, почти по-семейному простились. Посидели на дорожку, выпили хорошего вина. И перед тем как окончательно переступить порог его сторожки, я все-таки не удержался и спросил у старика:
«Знает ли он, на каком языке написана надпись на постаменте статуи безумного скульптора и как она переводится»?
– Конечно, знаю, – просто и без обиняков ответил старик.
– Там написано по Урмийски:
– «Пришла любовь – ушла, как будто кровь из жил. Вконец опустошен – я полон той, кем жил. Любимой раздарил всего себя до крохи, весь, кроме имени стал той, кого любил».
– Это изречение принадлежит…
– Омару Хайяму, я знаю, – не удержавшись, перебил я Йена.
– Спасибо!
И тут я неожиданно вспомнил, где видел подобные письмена – на торце столешницы того самого стола, на котором стоял макет загадочной земли Ур. Но времени на дальнейшие размыш-ления по этому случаю у меня тогда не было, и я просто принял это, как данность, чтобы тут, же про это забыть.
– Извините меня за все и не поминайте лихом, как говорят у нас в России! – Сказал я, теп-ло, прощаясь со стариком.
– Ну, удачи тебе Ден – Янек. Бог даст, еще свидимся!
С этими словами он затворил за мной дверь, и я пошел на выход из его парка, почти став-шего за эти дни мне родным. За его воротами меня уже поджидал вызванный мной Игорь. С од-ной стороны мне отчего-то захотелось, чтоб «из моей прежней жизни» вывез меня именно он. А с другой, я опасался, что он опять начнет доставать меня своими бесконечными расспросами. Но к слову сказать, в этот раз он довольно быстро и почти без разговоров отвез меня на вожделен-ный Северный вокзал, где просто и без обиняков пожелал мне удачи. Слегка растроганный, я расстался с ним без малейшего на то сожаления.
И вот уже серебристо – желтый красавец, более похожий на очень длинный самолет без крыльев, а не на просто поезд, лихо понес меня из Парижа. За его окном замелькали маленькие, аккуратные городки и селения с чистенькими, открыточными домиками на фоне идеально-изумрудных полей. А через полтора часа я был уже на подъезде к Кале. Поезд пронесся мимо высокого маяка, башни ратуши и остроконечного шпиля собора, возвышающихся над городом практически на одной линии. И вот – кратковременная остановка перед тоннелем и прощай Франция! Прощай старая жизнь! Здравствуй милый, старый Лондон, заждался уже, поди!


Сон второй. Изнанка старого Лондона.

1.
Как кость в пустыне одиноко, стою, снедаемый ветрами.
Мне белоснежную гордыню шлифует вечность день за днем.
Напрасно алчу я пощады, опутан мыслями – песками.
Напрасно я ищу ответа в пустынном мираже своем…..

Частная психиатрическая клиника …
Голоса:
– «Скажите доктор, а когда вы его привезли?»
– «Позавчера вечером мессир».
– Батлер а вы уверены, это точно он? – Спросил Абигор, нервно постукивая тростью.
– Да мессир, это без сомнения он. Я все проверил, – ответил доктор.
– И что, он, в самом деле, ничего не помнит?
– Кое-что уже помнит. На самом деле, когда я его привез, он действительно не помнил о себе практически ничего. Его сознание зависло на уровне четырехлетнего ребенка. Но благодаря моему методу и интенсивной терапии он уже начал кое-что вспоминать. В основном это не зна-чительные мелочи или обрывочные воспоминания, которые перемешиваются с бредовыми, ма-ниакальными видениями. Ведь у пациента глубокая ретроградная амнезия, отягощенная сильной параноидной шизофренией и Делирием. Это, по-видимому, следствие полученной им черепно-мозговой травмы. Под воздействием глубокой терапии его сознание начало постепенно раскры-ваться, но сколь быстро оно восстанавливается, столь быстро разрушаются оставшиеся еще здо-ровые клетки головного мозга – такова цена, – он глубоко вздохнул.
– А позвольте спросить вас мессир, почему вас так интересует сей пациент? Ведь, по сути, вместо «бегущего по лабиринту» мы лицезреем теперь лишь бесполезный кусок мяса? – Спросил доктор, скрестив руки на животе.
– Дневник. Нам нужен, его чертов дневник, чтобы «запустить бегущего» уже в другом ми-ре. Этот, само собой уже ни на что не способен, – пояснил Демон.
– Как вы думаете, доктор, из него можно извлечь хоть какую ни будь полезную нам инфор-мацию?
– Думаю, что пока еще да, но торопитесь, ибо разум его с каждым днем угасает, – ответил Батлер, потеребив бороду.
– И делать это надо весьма и весьма деликатно, чтобы не оборвать те нити, на которых он еще держится.
– Благодарю вас доктор, а теперь оставьте нас, пожалуйста, на некоторое время. Я и мой миньон желаем побеседовать с вашим пациентом приватно, – Демон демонстративно снял шляпу и небрежно швырнул ее на стол.
– Не уверен мессир, что это удачная идея, скорее наоборот, ибо пациент сильно возбужден. И мое присутствие в данном случае было бы совсем не лишним. Однако, как вам будет угодно. Как вы и просили, я вколол ему амитал-натрий. Максимальную лошадиную дозу, так что на все ваше «амиталовое интерьвью» у вас есть ровно два часа. Если вам еще что-нибудь понадобиться, то в ближайшее время вы можете найти меня в соседней палате.
На минуту остановившись в дверном проеме, доктор, обернувшись, сказал:
– «И еще, позвольте дать вам один совет мессир».
– Да, я вас слушаю доктор, – сузив глаза, взглянул на него Абигор.
– Чтобы добиться хоть какого-то маломальского результата, начните «копать» как можно глубже, ведь чаще всего более глубокие воспоминания лежат на поверхности поврежденного разума, а они порой – ключ к его дверям. А если у вас не получиться с глубинной памятью, постарайтесь разбудить его разум с помощью самых ярких событий в его жизни. Это может быть, например достижение поставленной жизненной цели, смерть близкого человека или просто любовь. Желаю удачи сэр! – С этими словами он вышел за дверь.
– Благодарю вас доктор, я это непременно учту, – крикнул Демон ему в след.

2.
Двое вошли ко мне в палату, лиц я не видел, так, как в глазах висела одна лишь серая пеле-на. Я услышал не приятный металлический голос:
– «Сперва я сам хочу немного расспросить его, а потом отдам его вам на растерзание. Вы уже ввели его в транс?»
Голос хриплый, но располагающий:
– «Да, его когнитивные функции уже полностью под моим контролем».
Не приятный металлический голос:
– «Отлично тогда начнем! Скажите, милейший как вы попали в Лондон? Вы ведь русский и, насколько нам известно, постоянно проживали в Москве?»
– В Лондон я приехал из Парижа, поездом через тоннель под Ламаншем. И я никогда не жил в Москве.
– Допустим, а как вы оказались в Париже, вы это помните?
– Да помню, прилетел самолетом на деловую встречу со своим партнером.
– Очень хорошо и что же было дальше?
– Дальше. Дальше был Мулен Руж, потом Венсенский лес, сторожка паркового сторожа, а еще были лебеди в пруду и макет.
– Какой такой макет?
– Макет эдакой необычной земли, которая лежит на трех маленьких живых драконах, что плавают в хрустальной чаше с голубой водой.
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– «Очевидно, мессир он видел модель О′чарры у старого Йена».
Не приятный металлический голос:
– «Очевидно. Это уже, хорошо, значит, кое-что еще хранится в его тусклой памяти».
Ладно, оставим на хрен пока ваши воспоминания о Париже. Скажите, а чем вы занимались, когда жили в Москве»?
– Я же вам уже говорил, что никогда не жил в Москве, я жил в Ленинграде, на Васильев-ском острове со своими родителями. Учился в университете, потом работал геологом.
Не приятный металлический голос:
– «То есть вы жили и работали в Петербурге»?
– Нет, я же сказал, я жил в Ленинграде, а Петербургом он назывался до революции.
Голос хриплый, мягкий располагающий:
– «Мессир мне кажется его воспоминания о России, как то «размазаны» во времени и от того почти полностью утрачены. Попробуйте чуть по ближе».
Не приятный металлический голос:
– «Хм., ближе, ближе только Лондон. Вы уверенны? Ведь доктор рекомендовал копать глубже».
Голос хриплый, мягкий располагающий:
– «В Лондоне, как он считает, погибли его самые близкие люди и здесь же он нашел свою настоящую любовь. Попробуйте сыграть, используя «эти ноты». Мессир».
Не приятный металлический голос:
– «Ну, хорошо, давайте рискнем. Скажите милейший, а в Лондоне, чем черт вас дери, вы занимались, вы помните? Вы помните своего друга Ченга?»
– Да, помню. В Лондоне я руководил корпорацией Jan&Sheng Realbotix, которую мы соз-дали вместе с ним.
Не приятный металлический голос:
– «Так-то, уже лучше. Вот вам и простой геолог из Ленинграда. Потрясающе! Ну что ж, расскажите нам, как вы собственно познакомились с Ченгом и каким образом вы с ним основали эту самую кампанию. На какие такие средства вы простой геолог из Ленинграда, как вы утвер-ждаете, смогли основать столь грандиозное и наукоемкое дело».
– А с чего начать?
Не приятный металлический голос:
– «Начните со знакомства с Ченгом».
– С Ченгом, с каким Ченгом? Ах, да, с Ченгом. Я с ним познакомился в пабе Old Doctor Butler's Head (Голова старого доктора Батлера), за кружкой доброго эля. Наша встреча, я ду-маю, не была случайностью. Ведь там, на небесах все расписано наперед, кто, где, когда и с кем пересекутся, чьи судьбы. Я приехал в Лондон с тысячей евро в кармане и двумя парами носков. Да у меня, где то там далеко. Далеко в России была работа, и был дом, но там у меня все отняли. И мне снова пришлось все начинать с нуля.
Не приятный металлический голос:
– «Какая еще работа? Кто отнял, вы еще что-то вспомнили? Говорите же, черт побери! Я приказываю!»
– Ничего, это, в общем… Уже не важно, я толком ничего не помню. Так какие то обрывки. Не перебивайте меня, пожалуйста, а то я итак теряю нить событий.
Не приятный металлический голос:
– «Ну хорошо, продолжайте».
– Так вот. В Лондоне у меня жила родная тетя, а у нее на банковском счете был не боль-шой капитал, который она скопила на черный день. Мне стоило больших усилий уговорить ее одолжить мне денег, чтоб начать новое дело здесь. А тут как раз и случилось мое знакомство с Ченгом. Мы с ним быстро нашли общий язык. Ведь Ченг в то время был одним из лучших когнитологов в Лондоне. Он умел представлять и материализовывать то, что рождалось в самых безумных его фантазиях. А у меня, на тот момент была маниакальная идея конструировать сексуальных киборгов, да таких, чтоб не хотелось, после них, идти к живым бабам. Так у нас и получился с ним шикарный тандем. А потом все рухнуло….
Снова темная пелена хлынула в мои глаза.
Не приятный металлический голос:
– «Что рухнуло? Вашу мать! Включитесь Даниил. Ведь вас зовут Даниил?»
Чьи-то жилистые руки больно схватили меня за плечи и начали трясти.
– Не знаю, не помню! – Кричал я, скорчив от боли рот.
– Все рухнуло, все исчезло, – следом, вопил мой, обескровленный разум.
– Она ушла, и я не могу теперь ее найти, не могу. А без нее мне не зачем больше жить. – Что-то горячее потекло по щекам.
– Неужели я вновь чувствую это? – Больной ком подкатил к горлу.
И снова, бешеным скрежетом кричал все тот же жесткий голос:
– «Кто ушел, кто она? Кого ты вспомнил? Да очнись же ты придурок!»
– Я не знаю, но я люблю ее! Не спрашивайте меня об этом, пожалуйста! Больше не надо! Не надо! Мне больно! Не надо! – И я бросился искать хозяина голоса, чтоб перегрызть его глот-ку.
Разум постепенно стала заполнять пелена, поглощающая в себе ускользающую реальность. Она, возникув перед глазами быстро росла пестрым калейдоскопом цветов и событий. И вот все уже плавает и движется в каком-то чудовищном вихре. Все медленнее и медленнее искривляют-ся предметы и вещи, как и само пространство кругом. И скоро уже не остается ничего, кроме ма-рева света и тьмы, танцующих, в каком-то невообразимо-диком танце.
– Ну, где же ты, не видимый гость, я хочу видеть твое лицо, я хочу узнать вкус твоей плоти и крови.
Я тяну к нему руки, но их заламывают за спину. Потом укол в шею – тьма…
– Мессир. Я же вас предупреждал! Больной полностью не адекватен и силой здесь вы ниче-го не добьетесь, – жалобно сказал Батлер.
– А ведь доктор прав. По-моему вы «немного» перегнули, мессир и потому-то он не слиш-ком охотно идет с вами на контакт, – спокойно сказал Эдгар.
И добавил шепотом прямо в ухо Абигору:
– А с вашим «жестким» методом вскрывать чужие души, вы тем более ничего не добьетесь, ибо у него на это очень мощный иммунитет. Лучше позвольте с ним побеседовать мне. Возмож-но, здесь нужно немного изменить тактику. Попробовать ласку и непринужденную настойчи-вость.
На что Демон резюмировал, почти обидчивым тоном:
– Хрен с вами, пробуйте Этгар, пробуйте! И помните главное теперь – его дневник. Как угодно. Чем угодно. Но любым способом, добудьте мне его. Ведь дневник это ключ к его разуму. Он понадобиться, чтобы вновь пробудить его память. Память и гнев. Гнев на того, кто отнял у него все – его любовь, его близких, его жизнь и его эго. Ибо только такой гнев способен дать силу победить в сватке с Драконом!
– Но почему именно он мессир? – Спросил Эдгар.
– Да по тому, что он сонинг, черт вас дери! Так решили Высшие и даровали ему особую силу, способную обуздать зверя. И в этой игре, он теперь наш самый главный козырь, спрятан-ный в рукаве. А потому вы должны любыми силами заставить его вспомнить, где он зарыл свой дневник. Ведь сейчас только от этой сраной тетрадки, зависит будущее двух миров, – казалось и без того напряженное и неподвижное лицо Абигора, теперь совсем «окаменело» гневной маской.
– Хорошо мессир, я постараюсь. Сделаю все возможное и невозможное! – И он неуклюже всплеснул руками.
– Но мессир, раз теперь другой станет орудием против Дракона, тогда разве мы вправе ос-тавлять здесь в живых этого? А вдруг кто-нибудь, из марионеток Дракона прознает о нем. Ведь Дракон считает, что убил «бегущего».
– Да Этгар, вы правы, этот куль с дерьмом все еще опасен для наших врагов, ибо вопреки всем стараниям Тевтата, он, все еще хранит глубинную память о себе самом. Однако чистить нужники – не наша забота. Его уберут сразу после того, как мы выпотрошим наизнанку весь его оставшийся разум, – он потер переносицу.
– Дневник Этгар, дневник! Все остальное уже не имеет никакого значения.
– Да мессир.
3.
Свет, больно ударил в глаза свет. Его желтые волны буравили и разбивали пространство. И над всем этим – белый потолок, ни пятнышка, абсолютно белый. Деревянный язык грубо ца-рапал небо. Горели руки, кожа на них натянулась, и казалось, что она вот-вот лопнет. И еще за-пахи: металл, лекарства, сигарный табак, старая краска, дорогой одеколон, крем для обуви моча и рвота. И снова свет – много света. Для чего это все?
– Где я?
Голос за зеркальной стеной, хриплый, мягкий, располагающий:
– «Успокойтесь. Расслабьтесь. Вы в клинике. Это ваш доктор. Он вас лечит, он поможет вам вспомнить кто вы. Вы можете сейчас говорить?»
– Да.
– Расскажите о вашей работе с Ченгом.
– С кем?
– Вы сказали, что у вас был друг, его звали Ченг и вы познакомились с ним в пабе, кото-рый назывался: Голова старого доктора Батлера. Что-нибудь об этом вспоминаете?
– Да.

– В пабе Old Doctor Butler's Head собираются обычно люди в основном вперемешку с си-магостами и с виду очень трудно понять кто из них кто.
– С кем, простите, собираются люди?
– С симагостами – полулюдьми, полупризраками. Хотя иногда здесь можно встретить и настоящих призраков. Например, как вон та «веселая» троица завсегдатаев, двое из них, по крайней мере, истинные Британские призраки. Вон они сидят и ржут как лошади. Да собственно, почему как, некоторые из них на самом деле лошади, а некоторые просто идиоты. К примеру, номер первый, вот этот рыцарь, это крестоносец из Йорка его когда-то звали, вообщем никто не помнит, как его звали. Мы называли его просто – Броод . Он примечателен лишь тем, что практически полностью безумен. Хотя у него время от времени бывают светлые и вполне адекватные себе мысли. Но в целом, же этот призрак – обычный типичный шизофреник. За то в отличие от своего хозяина, его конь это светоч мудрости и оптимизма. Конь этот знает в совершенстве всю историю, философию и несколько языков. При этом он единственный, кто преданно и искренне любит своего хозяина, хотя в прежней своей жизни он был сарацином, убитым таким же вот рыцарем крестоносцем. А теперь они составляли как бы одну, общую, единую сущность. Вот такой себе парадокс.
Не приятный металлический голос, шепотом:
– «Эдгар, прошу вас, поднажмите на него. Уводите его с этой темы, ибо, если он начнет нам подробно рассказывать обо всех сущностях этой безумной кампании, то тогда на это не хватит амитала-натрия даже из всех психиатрических клиник Англии».
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– «Я попытаюсь сделать все, что в моих силах. Однако, прошу вас сэр, наберитесь чуть-чуть терпения, ведь в его рассказе прослеживается цепь последовательных рассуждений, а значит есть шанс его раскрутить. Посмотрите, как он спокоен, когда рассказывает. Нельзя снова позволить ему сорваться. Я уверен если мы подойдем к нему мягче и ласковей, и не будем излишне давить, то это принесет гораздо больший результат. И я думаю, что если его безумный разум так и не проснется, то его подсознание, возможно, вынесет нам необходимые зацепки».
Не приятный металлический голос:
– «Что ж вам как специалисту, наверное, виднее. Но, по-моему, ему уже все равно. Ладно, черт с вами, продолжайте».
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– «Продолжайте, пожалуйста, мы с интересом выслушаем вас».
– Так вот, история этого рыцаря, до противного – обыденная. Когда он при достаточном богатстве, но, правда, уже в солидном возрасте вернулся из крестового похода домой. Ему, как и любому мужчине, на склоне лет захотелось молодой свежести и пылких чувств. Он нашел юную, безродную и довольно симпатичную сиротку и взял ее на свое «попечение». Но сиротка оказалась с гонором. Она легко окрутила старого рыцаря, так влюбив его в себя, что он в скоро-сти обвенчался с ней, забыв про все на свете. Но не долгой была его счастливая семейная жизнь. Очень скоро у молодой жены появился не менее молодой любовник. Бурные их встречи кончи-лись, в конце концов, тем, что она подбила своего возлюбленного на убийство старого и противного ей рыцаря. И они решили его отравить. Но случилось так, что рыцарь, напоенный отравленным вином, не умер сразу, от его воздействия, по сему, крепок был – зараза. А увидев молодого ухажера возле своей жены, пришел в ярость и схватился за меч. Однако в силу того, что он был уже изрядно пьян и к тому же отравлен – ему так и не удалось выпустить кишки из весьма молодого, и верткого наглеца. Неуклюжий Броод споткнулся и упал, как мешок с навозом, ударившись головой о полку камина. Молодой любовник не преминул воспользоваться этим замешательством и мигом свернул рыцарю шею. А юная, на тот момент уже вдовушка,
тоже оказалась совсем не промах – она почти мгновенно, подскочила к борющимся, и пырнула кинжалом своего любовника, от чего тот мгновенно умер. За тем она, без зазрения совести поло-жила тело своего «возлюбленного» рядом с рыцарем вложив последнему в руку окровавленный кинжал. Так, что в итоге, справедливый суд Йорка признал, что любовник задушил рыцаря в мо-мент их борьбы, но умирающий рыцарь, в то, же время успел нанести кинжалом смертельный удар своему обидчику. Вот так хитрая девушка избавилась одновременно и от богатого мужа и от не нужного теперь свидетеля-любовника, который, мог, при удобном случае все разболтать, лишив ее богатства и титула.
С тех самых пор, наш рыцарь стал бродить по свету – в виде призрака, с головой свернутой набок, на своем разумном коне.
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– «Как интересно!»
Голос металлический:
– «А вам не кажется Эдгар, что это уже перебор. Ибо я думаю, что эти бесполезные рос-сказни окончательно размывают остатки его сознания и крадут драгоценное время действия пре-парата и функционирование его разума. Тем более, что ни чего подобного об этом призраке я никогда не слышал. А посему это могут быть лишь бесплотные выверты его больного воображе-ния».
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– «Не спешите с выводами, мессир! Мне кажется, что эта история вовсе не лишена логики, ведь, столь мельчайшие подробности, косвенно указывают на наличие у него функций глубин-ной памяти. К тому же эту самую историю мне точь-в-точь поведал некто Дузанек Новак, их об-щий с Ченгом знакомый. Так, что воображение тут совершенно не причем».
Голос металлический:
– «Вы были знакомы с Дузанеком?»
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– «Да он даже как-то пригласил меня тестировать одну из последних моделей на предмет искусственного интеллекта».
Голос металлический:
– «Неужели ту самую?»
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– «Возможно, возможно, ведь она тогда так легко прошла тест Тьюринга , Китайскую комнату и другие тесты».
Голос металлический:
– «Этгар! Но ведь вы, мне ничего об этом не рассказывали!»
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– «А вы меня об этом никогда, черт возьми, и не спрашивали».
Голос металлический:
– «Когда вернемся, я прошу вас составить полнейший отчет об этих событиях. И еще. Я знаю, как погиб Ченг, но я, к сожалению, не знаю, куда с тех пор исчез Дузанек. Вы Эдгар слу-чайно не знаете где он? Думаю, он мог бы помочь нам, ведь они были вроде как друзья»
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– «Это вряд ли. Я думал вы в курсе мессир. Дузанек погиб в автокатастрофе почти три ме-сяца назад, где-то под Прагой. Так что Спасский – последний, из тех, кто был в тесном контакте с объектом. К тому же у него к ней действительно были реальные чувства. И я думаю, это в ка-кой-то степени облегчит нам задачу поисков. Ведь моя интуиция подсказывает, что посредством «вывода» этих чувств на поверхность его сознания, мы сумеем, так или иначе разворошить его сознание и вывести нас на интересующий нас предмет. Дайте, пожалуйста, мне еще немного времени мессир и клянусь, я найду вам след этой тетрадки».
Голос металлический:
– «Да старею, старею! Почти перестал чувствовать «прибывающих новичков», – он чувст-венно вздохул. Ну что ж попробуйте эти ваши амурные нотки, вдруг чего и выгорит. А может дать прочесть ему записку, оставленную Эльзой»?
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– «Не уверен, что это вот так сразу поможет, я думаю надо пока попридержать коней, что-бы у него окончательно крышу не снесло. Лучше продолжить постепенно дальше вскрывать «консервную банку» его разума в том же направлении.
Голос металлический:
– «Будь по вашему, однако сильно не затягивайте. Помните Эдгар, времени у нас осталось, не так уж много».
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– «Слушаюсь мессир».

4.
Голос хриплый, мягкий, располагающий:
– Итак, продолжим, так что же номер второй?
– Номер второй – собственно и есть доктор Уильям Батлер (William Butler).Точнее его при-зрак. И так, забавно, что я впервые встретился с ним в пабе, носящем его же имя и в котором он теперь частенько тусуется вместе с другими призраками.
«Доктор», Уильям Батлер был фактически безусловным прохиндеем, не сумев добиться ус-пеха в Кембридже, он тем не мене считался одно время медиком и личным врачом самого коро-ля Якова I. Однако он более прославился тем, что оставил нам в наследство «великолепную» субстанцию, гордо именуемую – «Очищающий Эль доктора Батлера». Эта дьявольская настойка делалась посредством помещения мешочка с сенной, сладкокорнем и очень ядреными специями: репейником, адиантумом и травой, использующейся против цинги, в бочонок с элем. В результате напиток приобретал такой слабительный эффект, который моряки Британского королевского военного флота сравнивали с залпом самой большой пушки на флагманском корабле его величества. Но вряд ли доктор Батлер сумел бы добиться такой славы даже с помощью своего чудесного напитка, если бы не король Яков. Тот страдал запорами и ужасными болями в спине, и ни один придворный врач не мог ничего с этим сделать. Батлер сумел втереться королю в доверие и тут же прописал ему бочонок своего дьявольского пойла, а дальше король совершенно позабыл о своей больной спине…. В итоге он был так благодарен доктору, что даровал ему титул и назначил придворным врачом. Большинство же докторов той старой доброй Англии, узнав об этом, содрогнулись от этой неожиданной новости. Ведь его пресловутое лечение было весьма далеко от методов тогдашней традиционной медицины. Если кто-то ни дай бог жаловался ему на эпилепсию, то он просил пациента сесть на стул и сидеть неподвижно с закрытыми глазами. После чего он брал пару пистолетов и спускал курки, держа их в нескольких сантиметрах от ушей несчастного. От малярии или лихорадки, которые были в те времена типичными заболеваниями, Батлер прописывал купание в Темзе – точнее, не совсем купание: он просто бросал пациентов в воду через люк на Лондонском мосту вниз головой, как правило, давая хорошего пинка. А после передозировки опиумом он приказывал помещать человека головой внутрь в тушу только, что освежеванной коровы. Как ни странно, но его богатые пациенты были без ума от подобных методов лечения и занимали очередь к нему на прием. Правда здесь следует оговориться, что большинство из них более предпочитали наблюдать за безумными экспериментами доктора, нежели сами проходить их, ограничиваясь при этом лишь элем. Однако не все в Лондоне в ту пору были сумасшедшие или садисты. И, в конце концов, ему таки пришлось поплатиться жизнью за свое чудовищное знахарство. Одна из легенд о его гибели повествует, о том, что однажды он как обычно прописал свой очищающий эль одному знатному вельможе. Этого вельможу после приема снадобья разобрал такой понос, что его больное сердце не выдержало, и от этого он скоропостижно скончался прямо в своем туалете. Тогда его разъяренный и удрученный утратой сын, с помощью своих слуг подкараулил и изловил адского доктора. Той же ночью они увезли его за город на пустынное место. Там он приказал своим слугам привязать ему к заднице бочонок с порохом, написать на нем фосфорной краской – «очищающий эль» и поджечь фитиль. Так якобы закончил свою жизнь этот эксцентричный человек.
Голос хриплый, давясь смехом:
– «Очень хорошо, а кто же третий?»
– Номер третий – беспризорник, отрок по имени Бастиан. Его судьба, оборвалась в Пари-же, в восемнадцатом веке. Он был типичный вор – карманник и таскал кошельки у богатых Па-рижан. Еще он славился тем, что искусно нырял в воду, на спор доставая су с самых глубоких и мутных мест Сены, надолго задерживая дыхание. Однажды, ему крупно повезло – он вытащил такой тугой кошелек, у богатого Парижского торговца, что едва не выронил его на землю. Бас-тиан уже предвкушал сколько луидоров достанется ему после того как он отдаст смотрящему большую часть своего «улова». Но неожиданно, хозяин кошелька, спохватился о своей пропаже раньше времени. Не успел Бастиан отойти от жертвы и на десять шагов, как тот бросился за ним в погоню. Бастиан не очень-то испугался, поскольку он знал все закоулки в округе как свои пять пальцев. Он бежал по узким улочкам, петляя, как заяц, надеясь очень скоро оторваться от своего преследователя. И вот, за очередным поворотом ему показалось, что он таки, наконец, оторвался от погони. Но надо, же было случиться такому выверту судьбы, что именно в этот момент он поскользнулся на покрытом чьими-то испражнениями гладком булыжнике, и упал лицом в лужу, ударившись головой о каменное дно. В итоге он потерял сознание, захлебнулся и практически сразу умер. Долго же ему пришлось скитаться в потустороннем мире, прежде чем он обрел свой настоящий облик. С тех давних пор, по воле злого рока душа его совокупилась с духом Баси – хитрого и зловредного водяного дракона. Дракон это порождение алчущих, не раскаявшихся в себе душ слившихся воедино и формирующих в свою очередь его облик, его повадки и его гадкую сущность. Так вот, последняя душа – душа Бастиана вплетшаяся в этот адский слепок стала по воле все того же рока в нем доминирующей.
Но любой, даже самый обыкновенный дракон, по всем вселенским правилам должен был, конечно же, иметь свою легенду – легенду о своем собственном происхождении. Иначе он вовсе никакой и не дракон, а так – просто бешеная ящерица переросток.

Так и Бася по своей легенде изначально был Черепахо-драконом и считался первым сыном Великого дракона-отца (всего детей было девять, не считая внебрачных – у них ведь тоже все как у нас). И как поведали нам древние предания, в начале времен, он учинял всякие там волнения в водных пределах и был, чуть ли не первопричиной всех человеческих бед на воде. Так, что одним словом обеспечивал работой древний китайский «МЧС и ОСВОД» по полной. И продолжалось это, пока его не усмирил Великий Юй – один из древних мифических государей Китая. Бася тогда поприпух маленько, и вынужден был подчиняться его приказаниям. Он даже сделал весомый вклад в ликвидацию последствий великого потопа. Но не долго, он смог оставаться паинькой и снова начал помаленьку шалить. Шалил, он это шалил, пока богам это окончательно не осточертело, и они «потихоньку» вышли из себя, припечатав его к земле тяжелым каменным блоком. Так, что недаром в китайской монументальной традиции он изображается с солидным грузом на спине (обычно в виде колонны), которая не дает ему разгуляться. Однако легенда легендой, но именно душа Бастиана и определила окончательный облик этого китайского дракона. Как ни странно, но основные качества этого подростка – хитрость, алчность и детские грезы управлять всем миром, словно семена, тысячу лет лежащие в герметичном кофре и дожидаясь своего часа, упали наконец в благодатную почву, сформировав нынешний прикид Баси, получившего теперь новое имя – Бастиллиан. И наш Бастиллиан, на поверку, оказался той еще шельмой, ведь он сумел перехитрить даже богов и избавиться от своего тягостного груза. Он выскользнул из своей шкуры, превратившись в изящную, скользкую саламандру, а его шкура, после этого окаменела и осталась стоять на месте как мертвая статуя вместе с грузом. Освободившись, он на долгие годы залег на дно, скитаясь по разным странам и вселяясь в тела людей находящихся при смерти. А уже, будучи здесь, в Лондоне, он нашел свою последнею «жертву» – молодого, красивого ливанца по имени Гамаль. Воспользовавшись тем, что он находился в состоянии клинической смерти, он без труда вселился в его тело и полностью завладел им. К слову сказать, с тех пор как он сменил свое последнее обличие, он снова начал по не многу пошаливать. Правда, уже не так зловредно как в «молодости», чтоб не слишком привлекать к себе внимание и уже, увы, не бескорыстно.
То он ловко изображал Лох Несское чудовище, и тем самым существенно увеличил приток туристов в данный регион, получив с этого свои дивиденды, притом весьма не малые. То, сбив с курса, сжег и утопил звено истребителей ВВС США, возле Бермудских островов, породив тем самым знаменитый миф о Бермудском Треугольнике и запустив свои цепкие лапы в гонорары всех публикаций о нем…
Голос хриплый, располагающий, посмеиваясь:
– «Да, да. Все это весьма интересно и удивительно. Но, все-таки возвращаясь к Ченгу, ска-жите, как вы познакомились с ним, при каких обстоятельствах и, причем здесь вся эта развеселая кампания?»
– Все очень просто – Ченг был большим любителем героина, а Гамаль (Бася) снабжал им всех страждущих завсегдатаев паба. Именно он познакомил меня с Ченгом, и дал денег для стар-та нашей компании. И еще, только мы с Ченгом могли видеть тех двоих и общаться с ними, я же говорю, что на небесах все давно уже для нас расписано. Ведь они впоследствии очень помогли нам в наших разработках. Разумеется, для создания интеллекта, пусть даже и искусственного вам, прежде всего, потребуются вполне естественные «потусторонние силы». А иначе как?
Голос хриплый, располагающий:
– «Вот видите, мессир, пока все срастается».
Голос металлический:
– «Согласен. Хорошо продолжайте в том же духе, я уверен мы на правильном пути».
Голос хриплый, располагающий:
– «Ваш рассказ это нечто потрясающее и с этого момента я прошу вас рассказывать все очень подробно, включая малейшие детали. Нам с другом будет очень интересно вас послу-шать»….
5.
… Память – довольно крепкая и вполне целостная субстанция, если уметь ею правильно пользоваться. Ее ткань прочна и не делима. Порой она простирается очень глубоко во всех слоях нашего сознания. Ведь память на самом деле не так просто стереть или уничтожить и едва найдется хоть одна зацепка к ней, как она сразу же точно пазл из разорванных, и разрозненных событий начнет складываться в общую реальную картину. Это похоже на разлитую ртуть, когда ее отдельные капли при легком потряхивании начинают сливаться в единое целое. И стоило мне вспомнить лишь только об одном событии, как меня уже вихрем понесло по волнам всей моей необъятной памяти.
Я уже точно и не помню, как оказался тогда в этой части Лондона и что я тут искал. Но мне почему-то кажется, что искал я все-таки банк, в котором моя милая тетушка хранила деньги на мое имя. Мне необходимо было выяснить всю кредитную историю ее вложений. Тем летом в Лондоне стояла небывалая жара. Томимый жаждой и блукая по улочкам Сити, я случайно свер-нул на Мейсонз-Авеню. Там-то я и обнаружил этот «судьбоносный» паб, спрятанный от лишних глаз в темной глубине тенистой аллеи. Само здание, в котором он находился, словно явилось частью живой ткани, пронизывающей тот самый, старый, еще необгаджетый Лондон, где все подернуто патиной милой и изящной старины. А антураж паба – панели из потемневшего старого дерева, реальные порастрескавшиеся бочки из позапрошлого века вместо столов на площадке перед его входом, древнее газовое освещение, а также прекрасная коллекция неполиткорректного пива и эля разного качества были точно оазис среди техногенной пустыни делового Сити. Посетителей на первом этаже паба почти не было, если не считать четырех странных людей, сидящих в углу паба у окна. Но из-за барной стойки, в клубах табачного дыма я их не сразу заметил. За стойкой стоял коротко стриженый, сухощавый улыбчивый бармен со слегка скуластым лицом, толстым носом на котором красовались изящные очки в серебряной оправе. На вид ему было где-то лет сорок с небольшим. Не исключено, что это мог быть и сам пабликэн, уж слишком уверенно, и торжественно правильно он держался.
– Чем я могу помочь страждущему больному путнику, заглянувшему к старому доктору? – Многозначительно и важно произнес он, расплывшись всеми своими белоснежными зубами.
Мой английский, был хоть и лучше, чем французский, но все равно ввел меня в некоторое смятение.
– Что бы вы могли посоветовать страждущему путнику, чтобы утолить жажду и почувство-вать вкус истинного Лондона, – мучительно выдавил я.
– О, я, кажется, понимаю вас, вы как раз обратились совершенно по адресу, – в той же дружеской, шутливой манере продолжил он.
– Я рекомендовал бы вам непременно отведать эля старейшей в Лондоне пивоварни Ше-пард Ним. И дело тут вовсе не в рекламе, а в его реальном вкусе. Дело в том, что старший пиво-вар этой пивоварни – Стюарт Мейн и его друг, архивариус Джон Оуэн расшифровали записи в журналах старых пивоваров и в результате смогли вернуть к жизни две давно забытых марки пива. Теперь они стали самыми популярными брендами во многих старых пабах Великобритании. Вот вам первый, – и он указал толстым указательным пальцем на красочную этикетку у одного из хромированных кранов.
– Это Индийский светлый эль, который имеет ярко выраженный оранжевый (бронзовый) цвет. Сильный фруктовый аромат, напоминающий апельсин и лимон, острые вкрапления хмеля и сладкого солода. Во рту чувствуются горько-сладкие цитрусовые нотки, сочный солод и хмельная горчинка. Хмель и цитрус отлично утоляют жажду.
– А вторая, – и его палец переместился вправо, к соседнему крану.
– Двойной стаут – чёрный, как смоль, с рубиновой кромкой и пеной ячменного цвета. Сильный аромат кокоса с нотками шоколада и кофе, присутствуют также слабый оттенок фрук-тов и жареного зерна, а еще чувствуются острый привкус хмеля. Хмельная горчинка уравнове-шена горько-сладким привкусом фруктов, шоколада, кофе и жареного зерна. Ближе ко дну ощу-щаются нотки лакрицы. А в конце он все же больше отдаёт шоколадом и кофе. Резать не сове-тую, ибо вы потеряете оба букета. Так, что выбор за вами! – Снова все та же искушающая улыб-ка.
Талант, английская школа, – подумал я.
– Не дать, не взять – пивной сомелье.
Недолго колеблясь, я выбрал светлый эль. Взяв пинту и тарелку креветочных чипсов, я от-правился к ближайшему массивному дубовому столику прямо напротив стойки. За ним под большим окном, по длине всей стены стоял стеганный кожаный топчан – выглядел он вполне уютно. Окна, как и велели старые традиции Английских пабов, были из дымчатого стекла, так что топчан не сильно нагрелся от летнего солнца. Я с удовольствием плюхнулся на него. От-хлебнув три больших глотка эля чтоб утолить жажду я, наконец, приступил к изучению интерье-ра помещения. Вот тут-то я их и заметил. Странные люди сидели за столиком в небольшом боко-вом отделении паба. Один сидел ко мне спиной и его лица я не видел. Он все время что-то буб-нил, на не знакомом мне языке, закрыв свою голову руками. Сквозь пальцы, обхватившие голо-ву, торчал длинный хвостик черных как смоль волос. Иногда сквозь незнакомый язык пробива-лись фразы на китайском. При каждом его возгласе волосы на его хвостике шевелились и вставали дыбом, точно наэлектризованные. На прилипшей к его спине грязно-белой майке от руки черным фломастером было написано: Castrate. Hope your rabbit dies!
– Да, веселые тут у них приколы, – подумал я.
Второй, сидевший напротив, был хорошо мне виден. Это был молодой человек лет тридца-ти – тридцати-пяти с очень красивым классическим восточным лицом, по-видимому, либо сири-ец либо палестинец. В принципе в нем не было ничего необычного, если бы не его наряд. Одет он был точно падишах на приеме у султана. На нем был дорогой, расшитый золотом и жемчугом халат, парчовые шаровары и мягкие сафьяновые ярко красные туфли с загнутыми носами. Ей богу ему еще чалмы не хватало. Он, с наслаждением курил кальян, выпуская густой, полупрозрачный голубоватый дым. От чего еще двух посетителей, сидевших в самом углу, мне было почти не видно. Единственное, мне удалось рассмотреть, что один из них был с косматой шевелюрой до плеч и такой же косматой большой бородой. А у второго, почему-то голова свисала на бок, словно его прострелил шейный миозит. Тут клубы дыма немного рассеялись, и я увидел еще один удивительный персонаж в окне, выходившем во внутренний дворик, что было расположено позади сидящих. Окно было открыто, и из него торчала улыбающаяся конская голова, жующая охотничью сосиску. Увидев это, я аж поперхнулся.
– Смотрите, – сказал араб.
– А он вас видит! Эй, малый, иди к нам, – крикнул он мне и поманил рукой.
Отказываться было как-то неудобно, а с другой стороны меня так разобрало любопытство, что это за странная хреновина творится в этом пабе, что я совершенно позабыл об осторожности.
– Может дело в чертовом эле? – Подумав за это, взяв еще пинту эля, я подошел к ним и сел на свободное место.
6.
– Гамаль, – просто сказал араб, протягивая руку.
– Янек, – ответил я, пожимая ее.
– Это Ченг, не обращай на него внимания – он под кайфом, – сказал Гамаль, – указывая на китайца.
– А они? – Я указал на двоих в углу и «голову».
– Ты что их, в самом деле, видишь?
– Да и нахожу их весьма «необычными». – ответил я, тщательно подбирая английские сло-ва.
– Они потому кажутся тебе такими необычными – что на самом деле, они есть самые обыч-ные призраки.Ты их не бойся, они безобидные. Вообще, не обращай на них внимания и все, – сказал Гамаль.
– А вот ты, как я погляжу, уж точно не совсем обычный малый, если ты способен увидеть то, что, увы, не каждому дано видеть. И поверь мне, это все, – он обвел пространство вокруг себя своей изящной рукой.
– Это все вовсе не в твоей голове. Это не галлюцинация и не эль, как ты наивно думаешь. Это все на самом деле реально существует. И, означает это только одно, что тебя не так уж и случайно занесло сегодня в этот старинный паб.
– Да, уж, – громко сказал китаец.
– Смотри-ка, раздупляется, – засмеялся араб.
– Ладно, так и быть, поверю тебе на слово, – сказал, я с легким сарказмом, чуть-чуть хме-лея.
– А сам про себя подумал: – «Может это игра такая, такой местный квест, ну что ж давайте поиграем».
– А они могут говорить? – Спросил я.
– Конечно, можем. Весело заржав, – сказал конь.
– Ведь и мы были когда-то людьми, в отличии от этого умника, – и он указал копытом в сторону Гамаля.
Тут я вообще потерял дар речи.
– Да, развеселая кампашка, ничего не скажешь. Чокнуться можно! Неужели я все это вижу на самом деле? – Подумал я.
– Конечно, видишь. Тебе страшно повезло малый что мы не галлюцинации, – будто читая мои мысли и оскалившись своей чудовищной улыбкой, сказал конь.
Он ловко отхлебывал эль, держа кружку своими большими, желтыми зубами.
– Ты, оказался в нужном месте в нужное время, – продолжил он, рыгнув.
– Ведь ты можешь видеть то, что не каждому дано видеть, как сказал тебе Гамаль. А как раз сегодня, на восходе большой Луны, в день красного полнолуния открылась изнанка старого Лондона или, проще говоря, портал в другое измерение, а точнее порталы, потому, что их много. И оттуда на свет этой самой зловещей луны выбираются всякие твари, вроде нас: еще почти живые или уже не живые, одним словом – полумертвые, ну и мертвые конечно. Куда ж без них! – И, он кивнул головой в сторону двоих призраков.
– Они наполняют город своим зловещим присутствием. У..у, а..а! – Протянул он как можно страшнее, изобразив при этом ужасно комичную гримасу.
– И ты можешь увидеть многое такое, от чего последние волосы на жопе встанут дыбом! Тебе страшно малыш?
– Очень, – я прыснул и подавился элем.
Гамаль тоже улыбнулся.
– Наш конь опять сел на своего «конька». Его хлебом не корми, дай попугать простого смертного. Вон приведяшки – и те скромнее. Слышь, скотина, не пугай мне парня!
– Да погоди ты, дракон. Отцепись. Дай потрепаться с русским чуваком, они ж такие при-кольные! – Сказал конь на чистейшем рязанском наречии.
– Интересно, а с чего ты взял, что я русский? – Спросил я хмелея.
Но продолжая при этом выдавливать из себя английские слова.
– Ха, вот ты себя и выдал, да на лбу у тебя написано! – И он ткнул копытом в направлении моего лба.
Мерзкий холодок страха пробежал сколопендрой по моей спине.
– Опять начинается. Сейчас начнут шантажировать, явная подстава.
– Да не ссы Дэн, призраки доносов не пишут и тех кому помогает дядюшка Ло не сдают.
С минуту я пристально смотрел в его глаза и не знал, что говорить и что думать. Из оцепе-нения меня вывел спокойный бархат голоса Гамаля:
–«Тебе, правда, нечего здесь бояться малыш. Ведь мы все одной лодке Дэн. Так, что теперь ты должен, наконец, поверить, что оказался здесь действительно не случайно. А мы всего лишь твои новые друзья. Расслабься и лучше послушай байки этого шизанутого коня, – он изящным жестом поправил свои холеные волосы.
– Поверь, от этих баек у тебя сразу же поднимется настроение.
Голос его был настолько убедительным, что я решил отпустить ситуацию. Будь, что будет. – Да хер с вами! Бармен еще эля! – Крикнул я.
– Вот это по-нашему! – Громко сказал конь.
Он ловко влез в окно, уселся рядом со мной и почти по-человечески обнял меня своей пе-редней ногой.
– Ну, так что там за порталы, – уже совсем хмелея, сказал я.
– Ты хочешь сказать, что один из них находится типа прямо в этом самом пабе? – Икая, от переизбытка эля с уже менее агрессивными, но еще с саркастическими нотками спросил я.
– Нет. Здесь нет никакого портала. Здесь интеллигентные люди, ну и не люди типа то же, пьют эль, ведут беседы и просто оттопыриваются, – ответил конь, снова, заржав.
– А для выхода на поверхность всяких там сущностей, вроде нас, есть масса других «забав-ных» мест в Лондоне, куда не ступала нога простого смертного.
– Ну, например? – Не унимался, я, снова громко икая.
– Например, есть улица имени Вросшей Деревянной Ноги, – тоже икая, продолжил конь.
– Она названа так в честь одного бездомного, который так долго просил милостыню сидя на одном месте, что его деревянная нога пустила корни сквозь мостовую, а сам он, в конечном счете, одеревенел. К слову это вполне себе обычная улица и называется она конечно по-другому. Да это и не важно. Но в полнолуние она зовется именно так и на этой улице, порой случаются самые ужасные и самые жестокие преступления, а потом они тихо «расползаются» в обычные Лондонские подворотни. Или, скажем, есть перекр, прек, переросток. Тьфу, никак не могу выго-ворить это дурацкое слово, – сказал конь заплетающимся языком.
– Эля меньше жрать надо! – Вставил Гамаль.
– Ой, ой, ой. Ты вон сам кушаешь его не меньше. Сам попробуй выговорить,– и он показал Гамалю язык.
– Да запросто – перекресток.
– Во, слышал, какой у нас дракон молодец. Так вот это самое слово О Тысяче Углов, попав на него простому смертному уже невозможно найти обратную дорогу домой. А еще есть Безум-ный Лес, всячески принуждающий людей к суициду самыми безумными и изощренными спосо-бами. Он, стоит вокруг невидимого замка Висельников. Жутким местом считается также Большой Лондонский Провал, который открывается в красное полнолуние на площади Пикадилли. Говорят, он ведет, чуть ли ни в саму преисподнюю. Но это все байки конечно, потому, что привратником у этого портала стоит, ни кто иной, как оживший и спустившийся с пьедестала Антэрос. А он, сам понимаешь, впускает в этом мир только безобидные сущности, желающие здесь оттянуться, как мы, например, или тех, кто хочет навестить своих родственников при помощи знакомых медиумов. А из этого мира туда он не пускает ни кого, ну или почти ни кого. Существует еще много таких тайных и никому не известных мест, разбросанных и сокрытых по всему большому Лондону. Хотя, в то же время есть места доступные для сущностей из других миров, в которые, то и дело ломятся толпы туристов. Таковыми являются, например Тауэр или Хайгейтское кладбище. Ой, да мало ли еще таких «дыр», куда можно провалиться навсегда и откуда могут явиться в этот мир самые неожиданные гости.
– И много их тут, таких?
– Кого? – Заплетающимся языком спросил конь.
– Гостей, – пояснил я.
– Да дофига, больше чем население Каира, – и для убедительности конь развел копытами.
– И что, все они, такие же как вы?
– В каком смысле? – Переспросил он.
– Ну, такие типа умные, клевые и реальные.
– За всех базарить не стану, а мы реально тут такие самые и есть, – ответил он, весело за-ржав, явно польщенный.
– Эй, бармен! Тащи еще эля и кальмаров моих любимых, вяленных – да побольше. Эх, от пупка оттопыримся! – Подмигнув, сказал конь, глотая очередную пинту.
– Ну, хорошо, с тобой все понятно. Говорящая лошадь это круто конечно, но интересно было бы узнать и об остальных. Вот вы, например кто, простите? – Спросил я у лохматого полу-прозрачного бородача.
– Я то, – скрипучим басом произнес он.
– В отличие от всех этих балбесов, я был в свое время очень известным английским докто-ром.
– Не смеши мои копыта, рваная жопа, – не унимался конь.
– Ты известен только тем, что заставил усраться половину доброй старой Англии и еще тем, что твое имя теперь красуется на вывеске этого заведения.
– Так вы…?
– Доктор Уильям Батлер, к вашим услугам, – не дав мне закончить вопрос, представился он.
– А рядом с вами, что за странный джентльмен? – Учтивым тоном спросил я.
Но тут опять вмешался конь:
– «Он скорее идиот, чем джентльмен».
– Я рыцарь! – Заорал тот.
– Я вам не как-нибудь, я как племенной жеребец, мой род! – И тут он замолк, окончательно свесив голову на плечо и закрыв глаза.
– Вот вам и весь сказ, потому-то и кличка у него – Броод, – усмехнувшись, сказал конь. Мы ведь не знаем ни его подлинного имени, ни его подлинной судьбы. Нам досталась только эта легенда о его глупой любви и кликуха, которую, он тоже получил еще до встречи с нами. И я думаю, поскольку он только и может, что талдычить о своем роде – племени, от того и прилипла к нему эта кличка. И зачем только я должен вечно таскать на себе эту полоумную куклу?
– Врешь ты все лошадь, – гневно вмешался Батлер.
– Он был явно благородным и потому несчастным человеком, ибо благородство в те вре-мена, когда он жил, удачи не приносило. А потому, мне кажется, что его называли скорее не brood а brooder (брудер, человек, погруженный в раздумье, отягощенный тяжелыми мыслями о своей измученной душе). Ибо все мы – выводки своих измученных душ, – и он воздел руки.
Тут конь снова заржал:
– «Вот ты так точно выводок измученных тобой душ. А точнее будет сказать выродок. Сколько народу ты довел до смерти или полоумия своим безумным знахарством».
– Заткнись вонючий сарацин, попадись ты мне в мое время я бы точно скинул тебя в Темзу с грузом на шее! – Заорал доктор.
– Ах, ты ж рваная жопа, тебе мало одного бочонка пороха, надо было бы еще один запи-хать тебе в глотку, чтоб ты навеки заткнулся! – Сказал конь, зло, оскалив зубы.
Ченг, при этом, громко засмеялся, явно приходя в себя.
– Так, угомонитесь «девочки»! – Топнув ногой, сказал Гамаль.
– Не смущайте мне парня! Не обращай на них внимания Ден, они всегда так, – спокойно резюмировал он.
– Я сам расскажу тебе обо всех их судьбах, – и он обвел галдящую кампанию рукой, укра-шенной дорогим перстнем.
– А ты, взамен расскажешь нам свою. Идет?
– Идет, – ответил я.
– Начни с себя, Бася! – Огрызнулся конь и снова показал длинный язык.
– Да, пожалуйста, мне не западло, – сказал Гамаль и начал свой долгий рассказ.
Вот так я и познакомился с ними. Хотя у меня почему-то было такое чувство, что я знаю их уже не одну «тысячу лет». Однако, так или иначе, но каждый из них весьма ощутимым образом повлиял на мою дальнейшую судьбу.
В этот день я вернулся в квартиру тети, почти за полночь, перегруженный элем и чужими удивительными судьбами.
7.
Утром снова меня мучило очередное похмелье и еще многозначительные укоры и настав-ления моей тетушки. В этот момент, мне хотелось провалиться, куда-нибудь хоть под купол Анктартиды, лишь бы ни кого не слышать и чтобы ни кто не мог меня там достать. Наконец моя дорогая тетушка ушла в свой любимый кондитерский магазинчик, и я с чистым сердцем, выпив самого обыкновенного дешевого баночного пива смог, наконец, придать себя размышлениям. А пораскинуть нейронами было над чем. И хотя пока в моей голове кипела какая-то неопределен-ная каша, внутри ее явно что-то пульсировало. Это могла быть и очередная глупость и безумно-гениальная идея одновременно, которая может быть, даже имела право на воплощение. Вообще в этом мире все так запутано, хрен поймешь где «выключатель». Продолжая усиленно месить свои мысли, вдруг я вспомнил, а что было вчера, а было ли оно вообще это вчера, и что собственно это было? Вдруг захотелось завыть. Ну ладно, на худой конец были какие-то парни, разыгравшие внеочередной Хэллоуин и несшие там всякую пургу. В конце концов, половину всего этого можно было смело списать на пьяный бред. Стоп. Но ведь они называли меня Дэном и говорили со мной по-русски, и знали что я русский! Черт меня дери! Номер, номер Ченга! Где-то в кармане должна быть салфетка, на которой он перед самым уходом, неожиданно очнувшись, он написал его мне. И если во вчерашней истории есть хоть толика правды и здравого смысла, то это можно легко проверить, сейчас же позвонив ему. Порывшись в карманах своей легкой спортивной куртки, я действительно нашел мятую салфетку с незнакомым номером. Я набрал номер.
В ответ услышал только:
– Ну.
– Алло это Ченг?
– Ну.
– Твою мать, а другие слова ты знаешь?
– Ну.
Бесполезно, он явно в ступоре. Я отключился.
– Хрень какая-то, что же делать. Надо же что-то делать, что-то придумать, что-то решить. Мне не хватало еще и здесь разборок с Интерполом. Ведь дальше бежать уже было просто не ку-да. А еще к тому же, как назло бабки кончались, а тетя обещала выделить кредит, только под верное и легальное дело. Какое такое дело, хрен его знает. – Думай крокодил, думай! И в этот момент неожиданно раздался звонок. Я, положившись на авось, принял вызов и приложил труб-ку к уху.
– Алло, это Даниил?
– Нет, это не Даниил. Вы ошиблись. Меня зовут Янек, Янек Каминский. Вы наверно ни туда попали, – ответил я.
– Да брось малыш, я то знаю твое настоящее имя. Не бойся, нас никто не слышит, это я, Гамаль. Помнишь вчерашние посиделки.
– А привет Гамаль, я как раз хотел поговорить с Ченгом, но он.
– Я знаю, – перебил меня он.
– Даниил нам надо встретиться, есть разговор. Приходи в паб к полудню, сможешь?
– Да смогу.
– Ну, вот и договорились.
И он повесил трубку.
– Опять судьба решила все за меня. И тут либо пан, либо пропал. А фиг с ним, деваться то все равно не куда. По крайней мере, хоть не привиделось – «сарайчик был»!
В полдень в пабе, как ни странно было девственно пусто, если не считать самого Гамаля. Он сидел у окна, пил кофе и курил кальян. Я заказал пинту эля, надеясь сегодня, этим ограничится.
8.
– Насколько мне известно, ты хотел выпускать эротический журнал? Потягивая кофе, спросил Гамаль.
– Да хотел, но откуда ты знаешь? – Неприятный холодок пробежал у меня по спине.
– Ты опять начинаешь мочиться в рюмку? – Ответил он вопросом на вопрос.
– Сколько раз тебе повторять – у меня нет никакого желания сдавать тебя. Я сам тут почти полулегально. Расслабься малыш и рассказывай.
– Да что рассказывать, я теперь, почему-то думаю, что этот бизнес здесь не прокатит.
– Ты правильно думаешь, Лондон не мусорная корзина, в которую каждый, кто хочет, мо-жет бросить еще одну кипу не нужных бумаг. Лондон переполнен гламуром, по самое не хочу и конкуренция тут такая, что тебя просто съедят мгновенно, как сахарный пончик.
– И что же мне делать? Может, ты дашь совет.
– Совет один, – многозначительно произнес он.
– Чаще слушай свой разум.
– И что это, черт возьми, значит? – Нервно спросил я.
– Утром, когда ты лечился дешевым пивом, у тебя возникла, дивная, на мой взгляд, мысль. Только ты ее пропустил.
– Что куклы? Неет! Как ты вообще узнал?
– Ты забыл, кто я? – Сказал он, выждав паузу и слегка постукивая пальцами по столу, слов-но нарочно демонстративно показывая свой перстень с дорогим камнем.
– По-моему это стоящее дело малыш.
– Ты серьезно, но это, же полный бред, китайцы вон те уже заполонили всю Европу своими эротическими товарами. Куда ж угнаться за ними?
– Вот поэтому тебе надо делать не просто кукол, тебе надо делать андроидов, а еще круче репликантов, – сказал Гамаль, смачно потягивая кальян.
– Кого? Что еще за репликанты?
– Репликант человека это очень сложный андроид, покрытый синтетической кожей и внешне неотличимый от него. Конструктивно их анатомия настолько сходна с человеческой, что даже высококачественные медицинские сканеры не всегда могут определить искусственное происхождение объекта.
– Ты издеваешься?! Где я, а где андроиды. Да те же китайцы вон понаделают эротических роботов и завалят ими весь мир, как впрочем, и всеми остальными эротическими товарами, – сказал я, закашлявшись, поперхнувшись табачным дымом
– Китайцы могут хорошо делать лишь внешнею оболочку, она может быть очень красивой, но абсолютно бездушной, кукольной на вид. А ты можешь сделать лучше и намного одушевленнее, ведь ты отличный художник и скульптор. Я это знаю. И вкус опять же у тебя не плохой. Но главное – ты, же одержимый, одержимый жаждой творчества, только пока ты этого еще до конца не осознал. Не распробовал его невероятного вкуса.
– Ты так говоришь Гамаль, как будто сам веришь во всю эту хрень. Да для этого нужен це-лый институт с суперсовременными лабораториями и собственным производством! Нужны ге-ниальные ученые спецы, куча квалифицированных кадров и еще много хрен знает чего! А для этого в свою очередь, нужно иметь большую кучу бабок! И вообще, все это чистая фантастика, – возразил я.
– Братья Райт собрали свой первый самолет в велосипедном гараже, Генри Форд тоже на-чал свой концерн с гаража. Тебе нужны еще примеры? – Спросил он, щелкнув пальцами.
– Но это, же не велосипеды, и даже не аэропланы. Это совершенно другие технологии, тут без хорошего стартового капитала и без реально сильной команды делать абсолютно нечего.
– Что ж тут я с тобой согласен, – кивнул он головой.
– Но предположим, капитал у тебя будет, команду мы соберем. Важно сейчас не это, а то, веришь ли в свои собственные силы или нет.
Я задумался. Я всегда мечтал творить, творить нечто естественное, сексуальное, красивое.
– Теперь у тебя есть возможность осуществить свои мечты, – продолжил мои мысли Га-маль.
– Перестань копаться в моей голове! – Зло, с раздражением сказал я.
– Ладно, ладно приятель, не злись. Но я действительно готов дать тебе денег для этого предприятия, дать их столько сколько потребуется.
– О, как ты великодушен Гамаль, хочешь предложить мне роль Франкенштейна, чтобы моими руками налепить себе суккубов.
– Нет, это нужно не мне, – ответил он.
– Это, прежде всего, нужно тебе. Ты же всегда хотел примерить на себе сюртук творца, не я!
– Да, ну тогда какой же твой интерес? Посмотреть, как этот сюртук будет сидеть на мне или за пуговицы подергать? – С сарказмом спросил я.
– Ты не поверишь, малый – действительно чисто спортивный, – спокойно парировал он.
– Я тут поспорил с одним, э… своим старым знакомым, что у тебя получится. На кон по-ставлена всего лишь моя свобода, да и то де-юре, а деньги меня не интересуют. Ты же знаешь. Единственное материальное, что мне от тебя нужно – это твоя трубка.
– Трубка?
Странно, но ведь я не доставал ее с тех пор как приехал в Лондон.
– А откуда ты про нее знаешь? – С удивлением, спросил я.
– Да так, один знакомый француз поведал, – просто ответил он.
Опять в моей голове повеяло дорогим и вонючим «парфюмом от Тибо».
– Как пить дать без его хитрой морды тут не обошлось, – подумал я.
– А на фига она тебе? – Недоуменно снова спросил я.
– А какое твое дело, просто понравилась. Или что, жаба задавила? – Сказал, он, хитро при-щурившись.
– Да нет, просто она мой давний талисман, да и к тому же она единственная в своем роде, старинная вещица, – соврал я.
– Пургу не гони. Тибо видел точно такую же у дядюшки Ло. А я обожаю этого старика и хочу подрожать ему во всем. Потому и трубку хочу иметь, точь-в-точь такую, как у него, – про-сто и без всяких изворотов сказал он.
– Ну, так как?
– Ладно, хрен уже с этой трубкой, отдам, не жалко. Да и вообще – допустим, я согласился на эту авантюру, ну а команда? Ведь команда из хороших спецов, имеющих опыт в этой сфере это уж точно половина дела.
– Тут я с тобой согласен, – сказал он, не сводя с меня своего немигающего взгляда.
– Команда в таком деле дорого стоит. Но ты можешь быть абсолютно спокоен, ведь коман-да у тебя уже почти есть.
– Почти? – Я удивленно округлил глаза.
– Ну да, – и он многозначительно закрыл глаза, выжидая паузу и выпуская из ноздрей гус-той белый дым.
Истинный змей!
9.
Скажем, для начала у тебя есть Ченг. Да его и уговаривать не надо. Он офигенный когнитолог. Мне иногда кажется, что ему удалось запрограммировать настоящий оживший разум. Его, так называемые Личностные платформы «живут» своей собственной удивительной жизнью, вызывая зависть даже у самого Создателя. А, у Ченга, есть его старый приятель профессор, доктор биологических наук Дузанек Новак. Гений генной инженерии. Он создал универсальные белковые матрицы УБМ, способные к самостоятельной репликации. Они реагируют на разные типы физико-химических раздражителей, могут изменять форму и размер, а еще обладают нелинейной памятью. Одним словом поразительная фигня! Есть еще математик и аналитик от бога, некто Виктор Тананев, твой соотечественник, кстати, и тоже старый знакомый Ченга. С помощью языка цифр и формул он легко может описать, что такое есть жизнь и что такое есть смерть.
Поверь, тебе этих троих хватит с головой, а подмастерьев и статистов можно набрать сколько угодно на любой Лондонской улице. А эти – они классные спецы, лучшие в своем деле, безбашенные, как у вас говорят, но гениальные. И они как крови жаждут реализации своих бе-зумных идей.
– А зачем им тогда собственно я? Разве они не могут реализовать свои идеи сами? – Удив-ленно спросил я.
– Если бы могли, то давно бы уже реализовали. Но у них, увы, на это нет денег, да и не даст им их никто. А еще им на минуточку нужен лидер. Ведь они, как все одержимые собой управлять совершенно не умеют, – ответил он, выпуская дымное колечко.
– А я, что, по-твоему, лидер? Почему ты сам не можешь все это организовать?
– Почему, да почему. Тебе что-то не нравится. Хочешь закончить свою жизнь на помойке этого города жалким неудачником? – Без всяких интонаций спросил Гамаль.
– Я просто пытаюсь понять, с чего мне это счастье?
– Я тебе уже кажется, объяснил, спор был исключительно на тебя и по его условиям я могу дать деньги только тебе. И лишь только в обмен на то, что ты подпишешь письменные обяза-тельства заниматься этим делом, – сказал он, нервно заерзав на стуле.
– А если у меня не получится?
– А если у тебя не получится – ты отдашь свою жизнь, и свою душу. За то если получится, то ты отдашь всего, лишь только душу. Да и то чисто номинально, это всего-навсего лишь твоя закорючка на бумаге. Бюрократическая формальность, а взамен целый новый мир, – также спо-койно просто и буднично сказал он.
– Ну, прямо дьявольский контракт какой-то, – опять с сарказмом произнес я.
– А ты как хотел малыш? Шутки кончились, все по-взрослому, – и он лукаво подмигнул.
После чего повисла пауза. Мне показалось, да нет точно, что в это мгновение его зрачки сузились и превратились в змеиные. Немая пауза продлилась секунд тридцать, и затем он снова заговорил, противно облизывая губы языком – ну точно змей:
– «Ведь изначально творить такое, чтобы дрожь по телу, и чтоб «моглось когда хотелось» - была твоя идея, не так ли? А, стало быть, она может стать частью твоей новой судьбы и новой жизни. Вполне вероятно лучшей ее частью. И глупо вот так от нее отказываться, даже не попро-бовав хоть что-то в этом мире изменить».
– А как же моя нынешняя жизнь, то есть вероятность ее внезапной потери? – Спросил я.
– А что твоя вяло текущая нынешняя жизнь? Чем она уж так ценна? Ну, поживешь еще как-то не много, а вокруг все умирают, и ты тоже когда-нибудь умрешь. И все! Ведь ты можешь умереть, просто статистом, неудачником, так и не узнав о своем истинном предназначении. А можешь на минуточку стать творцом и тогда даже когда ты умрешь, все равно «не умрешь нико-гда», ибо ты растворишься и останешься навеки в своих творениях. И если тебе хоть чуточку это удастся, то ты испытаешь такое чувство, такое наслаждение, которое не испытывал еще никогда. Это круче наркотиков, круче водки и круче секса! – Для убедительности он хлопнул в ладоши.
– Искушаешь, змий? – Снова съязвил я.
– А то, я ведь дракон.
– Ну, а как же моя душа? Как быть с нею? Не хотелось бы ее вот так продавать, – наигран-но вздохнув, сказал я.
– Но ведь ты, же не веришь, в ее существование. Ты же у нас материалист, не так ли? Так, что и беспокоится, стало быть, особо не о чем.
– Да но я теперь, пообщавшись с вами, уже и не знаю, во что верить, а во что не верить, – на этот раз вполне искренне ответил я, хрустнув пальцами.
– Не ссы квакуха, прорвемся! Все у тебя получится. Я в тебя верю. В конце концов, кто не рискует, ну ты в курсе. А за душу я ж тебе уже сказал, все это чистая формальность. Тебе совер-шенно не о чем беспокоиться. Ну, так как, подпишешь бумажку да дело с концом? – Спросил, он, хитро прищурившись.
– Кровью? – На полном серьезе, спросил я.
– Да какой на хер кровью, я тебя умаляю, – ответил он, давясь смехом.
– Начитаются, понимаешь тут всякого, сказок понапридумают себе. Вот, держи, – и он протянул мне бумаги и обыкновенную шариковую ручку.
– Значит моя душа, формально как ты говоришь, будет теперь принадлежать тебе? – Спро-сил я его, подписывая бумаги.
– Нет, не мне, ему, – ответил он многозначительно, слегка покусывая ногти.
– Кому? – Нервно спросил я.
– Тому, с кем я заключил пари, со временем ты о нем узнаешь. А мне, даст Бог, будет при-надлежать лишь моя собственная свобода. И еще, пожалуй, твоя трубка. Не забудь, ты слово дал!
– Да, да. Я помню, – и отдал ему бумаги.
Вот так просто и банально я стал обладателем собственной кампании.

10.
Гамаль оказался прав, Ченга, Виктора и Дузанека уговаривать не пришлось, они сразу заня-лись работой – точно одержимые. А я и глазом моргнуть не успел, как Гамаль арендовал для на-шей фирмы один из морских фортов Маунселла – Red Sands (Красные пески), что расположен на мелководье Северного моря, в пяти морских милях от острова Шеппи и в семи морских милях от Уитстабл. Таких, жуткого и необычного вида построек, в устье Темзы оставалось еще немало со времен последней войны. В принципе можно было особо не заморачиваться и арендовать любой заброшенный заводик, каких хватало даже в предместьях прилизанного Лондона. Но Гамаль отчего-то выбрал именно эти, страшные и странные сооружения, уныло ржавеющие над водой Северного моря. Он считал, что такого рода предприятие, должно быть спрятано как можно дальше от глаз обывателей и обладать самой высокой степенью безопасности. А эти сооружения вполне удовлетворяли заявленным требованиям. И как оказалось в дальнейшем, он оказался во многом прав. Но об этом позже.
В довольно сжатые сроки был поведен капитальный ремонт этих построек и приобретено все необходимое, самое современное оборудование. Были вновь сооружены, разрушенные и дав-но уже демонтированные мосты, соединяющие башни. Для удобства и безопасности их сделали закрытыми и остеклили. На одной из башен, самой дальней, где изначально был установлен прожектор, теперь была устроена вертолетная площадка. Остальные шесть башен, теперь венча-ли стеклянные купола с оранжереями. Также были построены два подъемных гидравлических причала для причаливания небольших судов. Вот так старый, заброшенный военно-морской форт был в одночасье превращен в суперсовременный комплекс лабораторий и цехов, упакован-ный по последнему слову техники. Одновременно с этим, был организован набор сотрудников в новую фирму. И очень скоро ходоков, стало столько, что Ченг с Дузанеком организовали на-стоящий профессиональный кастинг. Так к нам попали два талантливых немецких биомеханика, шесть высококлассных программистов, один биохимик из Дании и один нейропсихолог из Австралии. Довольно быстро необходимый штат был укомплектован, и мы занялись непосредственным творением – безумные дети, ни как не наигравшиеся в безумных творцов. Как же далеки и как наивны были тогда наши помыслы, движимые лишь одними амбициями, и слепой верой в торжество разума. Шутка ли, замахнутся на божественное, не имея даже представления о том, что же такое мы хотим собственно сотворить. Ни плана, ни парадигмы, ни фига, одни лишь бесформенные, бумажные желания творить. Ту бишь творить абы что. Не мудрено, что первое время у «новоиспеченных творцов» совсем ничего не клеилось. Полгода ушло только на то, чтобы понять, а что же все-таки мы хотим. А заодно понять, кто чего стоит и кто для чего нужен, да и нужен ли вообще. Одним словом шла у нас эдакая притирочка. И только потом начались жалкие потуги, лишь отдаленно напоминающие творчество.
11.
Мои дизайнерские образцы почему-то совершенным образом не состыковывались с тремя первыми платформами, написанными Ченгом и Виктором. Ведь вроде бы все чисто и корректно, все на месте – две руки, две ноги, две груди и даже голова есть. Все как у нашего всеми любимого Леонардо – пропорции соблюдены. Кожа натянута, точь-в-точь как натуральная, волосы «засеяны» – от человеческих не отличить, даже невербальные сигналы у нашей куклы присутствовали. Но, тем не менее, чего-то все-таки не хватало. Какой-то тонкости, мелочи, внутренней сути, хотя бы отдаленно напоминающей человеческую. Как бы это вам объяснить? Это как реплика картины известного художника – на вид она вроде точно такая же, но в ней, если приглядеться и рельеф мазков не тот, и запах красок совсем иной, а главное там нет души мастера. Одним словом мазня. Вот так все летело к чертям, и при каждой попытки что-то изменить становилось только хуже. Почти два года мы бились над решением бытия своей первой игрушки. Но так и не продвинулись, ни на один дюйм. В итоге плюнули на все и все-таки запустили своих первоначальных «големов» в серию, воткнув в них программу названную Виктором «Эва». Она, в итоге, объединила в себе три более-менее удачные когнитивные платформы, размещенные в шести разных носителях, дизайн которых также оставлял желать лучшего. Но как, ни странно, первые куклы разошлись на ура, принеся кампании солидную прибыль. Только почему-то этот «пробный шар» не слишком-то нас обрадовал. Ведь мы поняли тогда, что уподобились всего лишь обычному гончару, лепящему простые глиняные горшки, но тщетно мечтающему стать мастером тонкого костяного фарфора. Я, Ченг, Виктор и Дузанек, а с нами и все остальные спецы, не удовлетворившись тогда содеянным, не стали опускать рук, а продолжили неистово работать. Увлеченные, красотой природных форм, совершенством материи и магией цифр мы ушли с головой в новую реальность, которую мы же пытались создать. Ченг даже умудрился завязать с наркотой, полностью погрузившись в свой эмоционально-цифровой мир. А я часами на пролет созерцал и изучал обнаженную женскую натуру. Самые дорогие и красивые девушки дефилировали и позировали мне. Я пытался систематизировать и анализировать целый пласт данных. От простых пропорций тела, до динамики и моторики отдельных мышц и членов. От плавности и гибкости форм, до структуры кожных покровов ее запахов и вкуса. Я познавал гармонию движений, мимики и пластики, единоборство симметрии и асимметрии. Меня интересовало все – черты характера, особенности поведения, логика действий или даже ее отсутствие. Всевозможные аномалии, отклонения и изломы психического поведения. И главное чем все это обусловлено. Генетическим кодом, цветом глаз, волос, формой носа или мочкой уха. Да хоть бы цветом и запахом мочи. Любые мелочи, любые зацепки, что позволили бы не живому получить хотя бы отдаленные признаки живого, индивидуального, такого, чтоб искусственное «заговорило таки естественным языком». И чем больше я копался в живом, тем больше оно поражало и завораживало меня. Меня все больше и больше поглощала красота и сексуальность «чистой» живой плоти. Так, что имея «в руках» такой материал, порой было очень трудно удержаться от более «тесного» изучения. И я «старался» не жалея собственных сил и собственного тела. Но, как ни странно мои сексуальные «эксперименты» оказывали очень даже положительное воздействие на творческий процесс. В меня словно вселялись бесы и двигали «руку Франкинштейна» в нужном направлении. Особенно часто прозрения происходили по ночам, когда мы сообща «морщили ум». И как раз в это же время к нам довольно часто стали захаживать наши старые приятели – призраки. Они, особенно конь-сарацин, всюду совали нос в наши дела, однако, не редко, давая ценные под-сказки. А конь, обладающий феноменальными математическими способностями, вообще, похо-же, прописался у нас. Он зачастую помогал Ченгу и Виктору найти выход из цифрового тупика. Они надолго зависали в обнимку у огромного монитора, в котором почти как в фильме «Матри-ца» крутились тьмы цифр вперемешку с буквенными символами. Наверно только эта «сладкая троица» и могла разобраться во всем этом вселенском хаосе. При этом Ченг без конца глотал черный кофе, Виктор много курил, а конь жевал своих любимых вяленых кальмаров. Время от времени они о чем-то шушукались и Ченг делал записи в свою тетрадь. И так могло продолжать-ся неделями, а то и месяцами. Но время текло, а воз не двигался. Иногда на меня накатывало от-чаяние, но я брал себя в руки и вновь, и вновь продолжал свои опыты. Стена, вставшая на нашем пути, лишь укрепляла мою веру в ее преодолении. И мы продолжали ее «грызть и долбить».

12.
С упорством Кярифа я, продолжал изучать тело, в то время как Ченг пытался всячески по-стичь душу. Ченга и меня особенно интересовали эмоции, ведь именно они за частую определя-ют физические черты, а в конечном счете и душу человека. Я рисовал бесконечное число эскизов и лепил бесчисленное множество гипсовых моделей с тем, чтобы уловить в них эмоциональную составляющую пластики и красоты человеческого тела. А Ченг в это время переносил реальные эмоции и воспоминания, реальных людей в свои платформы, чтобы за тем дать возможность нашим созданиям тоже почувствовать себя реальными. Мы работали, порой сутками напролет, оставляя на сон по три – четыре часа и перекусывая на ходу. И это не удивительно. Ведь мы были тогда так молоды и лишены тех амбиций, что с годами могут притупить весь заряд работоспособности, всю жажду жизни и жажду наслаждения этой жаждой. Безумство творить и упиваться своими творениями поглотило нас тогда целиком. Мы естественно и помыслить не могли ни о какой нравственной стороне своего творчества, ни о его последствиях. О, я, конечно, мог бы вам сказать, что меня ничуть не привлекали грязные похотливые мысли и по отношению к своим же творениям. Что я творил так сказать, лишь, как истый художник, пишущий обнаженную плоть только для того, чтобы вылить всю красоту человеческого тела и чистоту его души на пустой безжизненный, и девственно чистый холст. Но это будет не правда, меня они всегда привлекали, мои творения, никогда не ведавшие отказа на любые требования и команды. Привлекали еще как. Злой гений постоянно возбуждал мою не обузданную похоть, а через нее дарил мне вдохновение. Я всегда шел у него на поводу, ни разу даже ни помыслив воспротивиться ему, считая это счастьем. А он, злой гений тем временем выпивал по капле мою душу в обмен на подаренные озарения. Вот тогда-то я и ощутил себя по-настоящему истинным Франкенштейном. Упорный труд и упорный поиск. Мои дизайнерские озарения и, безусловно, гениальные разработки Ченга, Виктора и Дузанека позволили, в конце концов, нам создать существ с искусственным интеллектом, полностью идентичных человеку по красоте и с почти идентичными ему душевными характеристиками. Так что пусть прозвучало это обидное слово – почти, но все, же это была наша первая, реальная победа. Я понял это в тот самый момент, когда экспериментировал с новыми образцами искусственной кожи на основе УБМ, «одевая» ими интерактивную модель. Натягивая полупрозрачные лоскуты на отдельные участи ее тела, я скреплял их саморассасывающимися скрепками, а за тем, если все выглядело правильно, сращивал швы лазерным пистолетом с помощью специального нанобиоприпоя. Закончив, я отошел от операционного стола и стал рассматривать свою работу. Она лежала нагая и до того реалистичная, что я как завороженный безотрывно глядел на нее несколько минут. Идеальный изгиб бедер, плавные линии талии, упругая вздымающаяся грудь, они казалось «кричали» и звали глубинным зовом живой плоти. Мне вдруг так захотелось провести рукой по бархатной теплой коже ее бедра, что я тут же исполнил свое желание. И в это же мгновение она неожиданно «проснулась». Увидев меня, испуганно отпрянула, заметалась по столу, оборвала привязь рук и ног, и тот час упала на пол, сильно ударившись локтями и коленками об пол. Она сложилась от боли и громко разрыдалась. Именно тогда я понял – это не просто бесчувственная кукла. Это наш триумф. Ее плоть – полна чувств, а она сама – иная реальная сущность созданная нами.
Ну, а когда мы загрузили и активировали в ней последнею обновленную платформу Ченга – мы просто обалдели от увиденного.
– Это было нечто – я вам скажу!
На презентации ей было дано задание станцевать на пилоне. Она тут же с легкостью вошла в ритм музыки. Ее движения были потрясающе грациозны и не менее потрясающе естественны. Ее мимика, взгляд, невербальные признаки были до жути совершенны. А волосы, ее волосы они жили и разлетались вокруг дивными протуберанцами, с каждым взмахом и резким поворотом головы. Ее кожа пахла настоящей женщиной, черт меня дери! И даже ее дыхание, казалось, являлось порождением самой живой плоти.
Ченг дал ей команду:
– Милая изобрази-ка нам крайнюю степень возбуждения!
В тоже мгновение губы ее задрожали, глаза стали закатываться, в уголках их появились слезы, а ее дыхание нервно участилось. Она издала стон, наполненный до краев глубинным зо-вом ее плоти, а ее и без того красивые соски стали медленно и невероятно естественно набухать. От чего даже пушок вокруг них встал дыбом и заиграл янтарным светом в лучах солнца. Потря-сающее зрелище! Не знаю как у других «членов» комиссии, а моя плоть отреагировала почти моментально.
– Да это была победа! Наверно вот так и делаются настоящие чудеса.
Бася, конечно же, выиграл тогда свой спор и получил, наконец, полную свободу. Ну а мы – я, Ченг, Виктор и Дузанек стали полноправными партнерами и хозяевами созданной фирмы образовав совет директоров. Остальные ведущие спецы, также получили свою долю акций компании. Я так тогда решил, чтобы после пожалеть об этом и переменить свое решение. Но это будет потом. А пока мы честно и вполне искренно праздновали нашу первую победу, и.. делили бабки.



13.
Мы отмечали это событие как обычно в «голове Батлера». Шум торжества был уже в полном угаре, ибо все уже были в изрядном подпитии, когда за нашим столом неожиданно ока-зался мой старый знакомый – дедушка Ло Ванг. Он точно ниоткуда вдруг проявился в табачном дыму. Я, был очень удивлен, увидев паркового сторожа из Винсенского леса в Лондонском пабе. Вот когда я впервые узнал, кто же на самом деле скрывается под добродетельной маской этого бодренького, миленького старичка. Мне нашептал об этом один не в меру говорливый конь, когда мы вышли покурить на улицу, пошатываясь от возлияний. И прежде всего я впервые услышал тогда его подлинное имя – его полное имя Янь (Йен) – Ло – Ван. Да, да тот самый Янь – Ло – Ван, Царь Яма! К слову Бася, как раз и спорил с ним на свою полную, как он говорил свободу и мою душу. Я также узнал тогда, что: согласно китайской мифологии Царь Яма не только правитель ада, но еще и судья, который определяет судьбу всех умерших. Стражники ада приводят к нему умерших, одного за другим, чтобы Янь-Ло-Ван свершил над ними суд. Люди с добродетелями получают хорошие перерождения, а иногда даже снова возвращаются к предыдущей жизни.
Люди же совершившие дурные поступки приговаривались к пребыванию в аду с разнообразны-ми мучениями, или получают трудные перерождения в других мирах. Таким образом, души мёртвых получают то, что определяло их деяния при жизни. Такая вот вам красивая сказка и до чего «гладкая» – подумал я. Но я уже тогда понял, что в потустороннем или как я его называл «альтернативном» мире «народ» пиарится не меньше, чем у нас, всячески приукрашивая и оп-равдывая свою божественную сущность. На самом же деле все у них не так гладко и прилизанно как сказывается нам. Там тоже случается, что «дядьки» духи или того круче «дядьки» боги порой не прочь потеснить друг дружку и «поработать локтями», лишь бы подняться на ступеньку бли-же к Создателю. Вот и наш дедушка Ло, увы тоже не был лишен ни корыстолюбия, ни тщесла-вия. А по сему, первым раскрыв мой потенциал, он положил на меня глаз еще задолго до нашей встречи, надеясь со временем сделать своим клевретом. Нет, не то чтобы я был для него каким-то там особенным, нет. Просто согласившись выполнить условие спора между Гамалем и Йеном – то бишь выступив в роли этакого мини творца (или мальчика для битья), получившего от них во временное пользование определенные полномочия, я добровольно взял на себя всю ответственность, за свои «творения» перед самим Создателем. А они, Гамаль и Йен, манипулируя мной как куклой, надеялись получить с этого всю свою выгоду, не попадая в случае провала под Его гнев и не прилагая при этом никаких усилий. Боги – они же всегда стараются действовать, так сказать бесконтактно, то есть чужими руками. Вот тут-то и сказочки нашей конец.
Однако к середине нашего пиршества Ченг, как всегда выпал в осадок, Конь куда-то уска-кал (не то в гальюн не то подальше), а приведяшки вообще попрощавшись, мило растворились в воздухе. И остался я один на один с двумя этими упырями – Драконом и Йен – Ло – Ваном. А эти два хитреца, сидели со мной за одним столом и попыхивая абсолютно одинаковыми трубками, как ни в чем не бывало мило трепались о всякой ерунде, невзначай восхваляя мои идеи, словно свои собственные, и пожиная лавры так сказать «своей» победы. И так все интересненько сложилось, что как говориться «не в сказке сказать, ни пером опи′сать» – у одного из них теперь была моя трубка и подписанный мною подушный договор, а второй хранил мои рисунки и мою судьбу. А договор между прочим и был залогом того самого спора, и одновременно платой за полную свободу одного известного нам Дракона, вот такие пироги!
– Ну а фирма!? – Скажите вы.
– Да, согласен я стал хозяином фирмы, но ведь совсем не задаром. По-моему, душа это до-вольно веская цена, за столь сомнительную сделку, которая, кстати, имела большую вероятность завершиться и не столь удачно. При том надо отметить, что дядюшка Ло вообще ни чем не рис-ковал, в отличии от Дракона, все же вложившего в нее свои деньги.
– «Вот так, боги играют на нас в кости, а мы за это просто продолжаем преклоняться пред ними».
– Боги и духи – «близнецы братья». Они ведь полное подобие нас самих. Ведь они тоже «курят трубки», пьют эль и играют на интерес. Ну да Создатель с ними!
– Давайте я, лучше расскажу вам, чем же эта трубка, которой сейчас так смачно дымил дракон, так приворожила его. Уверяю вас, что это очень не маловажная деталь в моем рассказе. Трубочка эта вовсе не простая. Ведь он буквально выпросил тогда ее у меня и с тех пор ни разу не выпускал из своих рук. Мысль об этом впоследствии долго не давала мне покоя. Ведь я зад-ним умом понимал – что-то тут было явно не чисто. И вот только совсем недавно, накануне на-стоящих событий, и опять же у одного моего знакомого говорящего коня, я наконец выведал са-кральное значение этих двух предметов. Я то, отдавая дракону свою трубку, наивно полагал, что ему просто понравилась дешевая подделка. Раз у дядюшки Ло есть точно такая же, значит это ни какой не эксклюзив, а обычная качественная серийная вещица и особой ценности она не пред-ставляет. Так я тогда думал и по тому так легко расстался с нею. Но как показал опыт общения с альтернативными сущностями у этих «чертей» ничего просто так не случается. На самом деле этих трубок в мире всего лишь две и обе они бесценны.

14.
По легенде – эти две трубки изготовил один молодой, но очень талантливый английский трубочный мастер. На тот момент он очень сильно нуждался в хороших деньгах, ибо была у него на примете невеста. Избранница его сердца была восхитительно как хороша, и он само собой страстно ее любил, совсем потеряв от любви голову. Родители же девушки были людьми прак-тичными и зажиточными, их совсем не радовала перспектива отдавать свое чадо за какого-то простого бедного трубочника. От того то он и горевал. Горевал и работал без сна и без отдыха, чтоб скопить достаточно денег и иметь возможность попросить, наконец, руки своей возлюблен-ной. Но как он не лез из кожи вон, денег все равно получалось мало. Он совсем уже было поте-рял надежу на брак с ней, и в конец отчаялся. И вот в тот самый момент его отчаяния, пришел к нему человек и заказал две одинаковые трубки по своим эскизам, пообещав за них очень хоро-шую цену. Таких денег бедный юноша не заработал бы и за несколько лет своего бесконечного труда. Юноша, конечно же, с величайшей радостью согласился взять этот заказ. Вот только неза-дача, незнакомец поставил одно условие – чтобы трубки были готовы к восходу полной красной луны, что наступит через три дня и чтобы мундштуки у них были бы сделаны из костей убитого им человека. Вы теперь уже наверно догадались, кто был этот таинственный заказчик? Вот и юноша наверно о чем-то таком догадался, и страшно испугавшись готов, было уже оказаться от этого заказа, но в последний момент передумал. Ведь его любовь постоянно сводила с ума, и он не в силах был уже сопротивляться ей. В конце концов, он решил обмануть страшного не чело-века.
– А пойду ко я на кладбище, – подумал он. Там за пару шиллингов куплю мешок костей у кладбищенского сторожа, или на худой конец обращусь к воскресителям да и дело с концом. Правда с последними может обойтись дороже. Потому для начала надо все-таки попробовать уломать сторожа. Сказано – сделано. Той же ночью он отправился прямиком на кладбище Гу-сынь . Там он тщетно пытался разбудить мертвецки пьяного сторожа, а кода ему это все-таки удалось, то еще долго потом пришлось объяснять бедолаге суть вопроса. Наконец сознание сто-рожа слегка прояснилось, от свежей порции рома и он начал даже торговаться, объясняя свою мотивацию предстоящим похмельем. В конце концов, цена была определена, деньги уплачены и «товар» собран. И в этот самый момент – момент передачи товара, голос сторожа вдруг изменился, как изменилась и его внешность.
– Обмануть меня вздумал негодяй!
Перед юношей, с гневным лицом теперь снова стоял дневной заказчик.
– Кого ты решил обмануть щенок, ты хоть знаешь?
– Догадываюсь, – потерянным от ужаса голосом пролепетал юноша.
Весь, дрожа от страха.
– Так вот! – Зло и громко сказал не человек.
– Теперь мои условия слегка меняются, и теперь если ты не сделаешь трубки так, как я ска-зал, то по истечению назначенного срока твоя возлюбленная выйдет замуж за другого, и ты больше никогда в своей поганой жизни ее больше не увидишь. Цену же я снижаю теперь вдвое.
После этих слов на пороге снова стоял кладбищенский сторож и протягивал юноше мешок с костями. Юноша повернулся и бросился наутек. Дома, отдышавшись и придя в себя, юноша обнаружил на столе письмо от своей возлюбленной. В нем она сообщала ему, что родители, во-преки ее желанию собираются выдать ее замуж за офицера, отбывающего через неделю на служ-бу в Индию. Свадьба уже назначена и состоится через три дня. Тогда юноша решил похитить девушку и тайно обручиться с ней. Он послал к ней своего товарища, чтобы предупредить и обговорить условия побега, отдав ему все свои сбережения в уплату за его услугу. Однако его товарищ оказался тем еще пройдохой, он рассказал ее отцу о планах молодых людей, получив за это вознаграждение, вдвое больше того, что он взял у трубочника. Отец тотчас запер девушку и приставил к ней охрану. Вконец потеряв от любви голову, юноша, находясь в тягостном душевном смятении, и видя безвыходность своей ситуации, немного поколебавшись, все-таки решился пойти на преступление. Ночью он подкараулил совершенно незнакомого, бездомного человека и без колебаний зарезал его. К слову, одна из соседок в его доме не спала в ту ночь и увидела, как юноша тащил тело мужчины в свою комнату, но, тем не менее, ни чего не заподозрила – мало ли пьяный приятель. Закончив заказ в срок, юноша получил вожделенную сумму. Но надо же было случиться тому, что та самая соседка вечером того же дня выгуливала свою милую домашнюю собачку. Собачка унюхала что-то во дворе, стала рыть землю и выкопала из земли человеческую ступню. Соседка с криком упала в обморок, на ее крик прибежал дворник. Дальше все было просто, дворник раскопал расчлененный труп, вызвал полицию и на утро, когда счастливый юноша собирался идти просить руки своей пассии – как говорится, за ним пришли. В итоге юноша был приговорен к смертной казни – его повесили. А девушка, узнав об этом, тотчас отравилась. Одним словом, как сказано в известной присказке – в общем, все умерли.
Однако здесь следует отметить следующее:
«Существуют определенные силы – «силы переноса», предназначенные для воздействия на неодушевленные предметы и помещения в них одушевленных сущностей. Они могут полностью перенести в любую вещь избранную сущность (душу) или же ее часть, наполнив ею каждую частичку предмета, и со временем, даже ухитряясь «оживить» свои необыкновенные и удиви-тельные «пристанища». Эти силы находятся под строжайшим запретом, и применение их су-рово карается верховным судом. Однако некоторые боги крайне редко, но все, же прибегают к ним, используя так называемые Эксцепт-квоты , позволяющие пользоваться силой переноса в особых случаях».
Вот таким образом души несчастных влюбленных были навеки заключены в эти самые злосчастные трубки. И с того самого времени оные трубки стали безотказно служить своему хозяину его черную мессу. Чтобы с каждым вдохом курильщика мысли о светлой и чистой любви превращались бы у кого ни будь в дым и пепел, а с каждым его выдохом одной влюбленной душой на земле становилось бы меньше. Не трудно догадаться, что одна из трубок носила женское начало, а другая мужское – ну совсем как инь и янь. Правда была у трубок, как собственно у любой магической вещи и оборотная сторона. С их помощью можно было, оказывается, возвращать души обратно, но при условии, если трубку будет курить беспорочный человек с абсолютно светлыми мыслями. Вот такая история.
15.
К слову та трубка, что была у меня, имела женское начало. Как же спросите вы, она попала ко мне. А вот как: Изначально обе трубки принадлежали одному хозяину – Йен – Ло – Вану, он хранил их как зеницу ока. Но однажды, в начале прошлого века, завел он себе дворецкого, мел-кого, трусливого и услужливого человечешку. Оно и понятно, гнусное всегда тянется к злому. Но не все злое может за гнусным уследить, ибо в отношениях между ними доверия нет. Только страх и раболепство, с одной стороны и непомерное тщеславие и гордыня с другой. Так и вышло. Стоило хозяину на минуточку утратить бдительность и тю тю, дворецкий был таков вместе с трубочкой. Звали пройдоху, как не удивительно – Тибо. Его алчность оказалась выше страха – посулил ему один ливанец за трубку огромные деньги «вот теперь то и сложились, наконец, все персонажи». Да вот только не донес он к нему вожделенную трубочку, уж больно торопился к халявному богатству, а попал в итоге на тот свет. На темном перекрестке его насмерть сбила машина. Хозяин то обо всем заблаговременно позаботился. И на том свете горе дворецкого уже ждал, угадайте кто? Но напрасно пытали и мучили бедолагу, о дальнейшей судьбе трубки он ничегошеньки не знал. Промашка вышла. По закону вселенской случайности – от удара машиной, сверток, что был в руках дворецкого, вылетел далеко на тротуар, где его подобрал проходящий ребенок. Сознание детей и блаженных увы не подвластно для темных сил. От того и не смог дядюшка Ло сразу взять след пропажи. Тогда царь Яма вернул Тибо назад, чтобы он всю оставшуюся жизнь искал его трубку. А трубка тем временем начала свой долгий путь, зажив, наконец, своей собственной жизнью. Ребенок отдал трубку отцу, отец – бедный торговец рыбой отнес ее антиквару и пошла сия вещица, гулять по рукам. В итоге след ее затерялся, и кое-кто уже не мог отследить его. Так продолжалось много лет, до тех пор, пока трубку каким-то случайным водоворотом не занесло в один из антикварных магазинов Москвы. Что было дальше, вы уже наверно догадались. Оставались еще две загадки: как старик не почувствовал ее присутствие тогда, в сторожке, в боковом кармане моей куртки и как Тибо так и не смог узнать о том, что она была у меня. Ведь я нередко хвастал перед ним своими безделушками, рисунками и сексуальными победами. Но, правда за трубку я ни разу не обмолвился, как будто предчувствуя что-то на подсознательном уровне. Так, что пусть это останется нашей маленькой тайной. В конце концов, всю эту хрень тоже можно списать на часть какого-то вселенского плана. На этом мои мысленные рассуждения вперемешку с воспоминаниями были, как всегда неожиданно прерваны.
– Ну что Ден, – сказал Гамаль, выпуская пять дымных колечек.
– Ты, наконец, доволен? А, я же говорил, что у этого засранца все получиться, – и он, рас-плывшись в наигранной ухмылке, дружески похлопал меня по плечу.
– Да, но однако, расслабляться и останавливаться на достигнутом пока не время. Уж, коль пошел по этому пути, то нужно идти до конца. Ведь стоит только на минуточку остановиться, и дар покинет тебя, и тогда ты уже навсегда канешь в вечность, – Ехидно проскрипел дядюшка Ло.
– Не сочти за труд, поверь старику и вспомни историю несчастного Карифа. Он ведь так и не сумел пойти дальше, дальше своих чувств и эмоций. Потеряв веру вернуться в тот мир, он в конце концов утратил сначала смысл жизни, а за тем и саму жизнь. Так – то! Поэтому то, что ты сделал теперь это лишь первый маленький шаг на пути к прекрасному, на пути к неизведанному. Впереди тебя ждут еще более чудные и удивительные дела, ибо путь к совершенству не имеет предела. Ведь только на таком пути зарождается жизнь и возникает разум, и только следуя по этому пути, ты сможешь управлять вечностью, а не она тобою, – с этими словами он выпустил из ноздрей огромный клуб дыма, принявший форму оскалившегося дракона, и внезапно исчез, растворившись в этом дыму.
– Вот же блин, даже не попрощался! – Воскликнул я.
– Да, такой вот он, «дядюшка» Йен, – прочитав мой изумленный взгляд, заключил Гамаль.
– Всегда появляется ниоткуда, когда его совсем не ожидаешь. И исчезает в тот самый миг, когда хочется порасспросить его еще о чем-то поподробнее. Что поделать у него более высокая ментальность, а посему ни мне, ни тем более тебе – неведомая, – сказал он, мечтательно закатив глаза.
– Завидуешь? – Коротко спросил я.
– А то, – ответил он.
– Младший всегда будет завидовать старшему. Его опыту, а особенно его возможностям. А ты, ты разве не завидуешь? – Сказал он, вновь набивая трубку табаком.
– Нет, не завидую,– Просто ответил я.
А про себя подумал:
– Сколько же душ ты скотина выкурил за сегодняшний вечер.
Он, безусловно, прочел мои мысли, но виду не подал.
– Зря малыш, – сказал, он лукаво сощурившись.
– В этом мире можно завидовать только двум вещам – власти и безграничной власти. Все остальное – так мышиная возня, не более.
«Все тлен и наши чувства и мечты. Влюбленности стремительные реки. И даже камни древней Мекки. Все тлен под пеплом суеты», – закончив, он, многозначительно выпустил три колечка дыма, попадая одним в другое.
– А власть, по твоему не тленна, пусть даже безграничная? – Спросил я, вытирая жирные руки салфеткой.
– Вот, к примеру: Македонский, Тамерлан, Наполеон – что стало с их безграничной вла-стью? Куда она делась?
– Увы, малыш, увы. Но, то власть земная, а я ж имел в виду власть сакральную. Ты еще не дорос, до понимания столь тонких вопросов, – и он многозначительно перекинул ногу на ногу.
– Куда уж нам, сирым да убогим с богами тягаться. Боги то высоко, а мы вишь ты все в дерьме колупаемся. Нам ваши дела недосуг. Только чаво это вы все боженьки локотками то друг дружку распихиваете да кулочками знай, молотите? – Спросил я под ехидный смешок.
– Да мы милай, того-то и молотим, что небо то маленькое, а божков почитай много и каж-дому порулить охоче.
Тут мы уже мы с ним вместе весело заржали.
Мы еще долго после этого сидели и трепались в старом Батлере, выпив сумасшедшее коли-чество крепкого эля. А на следующий день, после длительного и мучительного похмелья – будь оно трижды проклято, я узнал, что и Гамаль тоже исчез из города.

16.
С тех пор прошло уже десять лет. И за все это время не произошло, каких либо значимых и необычных событий. Жизнь двигалась теперь неспешно и вяло – в общем однообразно. Творче-ство наше тоже зависло, и теперь мы лишь совершенствовали и «шлифовали» то, что было соз-дано десять лет тому назад. Однако, мало по малу отвоевав свою часть рынка искусственных эс-корт услуг (надо отметить, что эта часть оказалась довольно внушительной), фирма, наконец, обрела свое имя и статус. Наши девочки, а с некоторых пор и мальчики, стали пользоваться не-обыкновенной популярностью, на обоих полушариях старушки земли. Выращиваемые образцы (теперь мы это так называли) уже настолько вошли в человеческий социум, что стали, пожалуй, его неотъемлемой частью. Это стало очевидным, так как везде начали появляться, как грибы по-сле дождя, различные общественные движения по правам рипликантов. Но режим секретности соблюдался очень тщательно, а служба безопасности не зря съедала свой хлеб. И море тоже во многом способствовало этому. Фирма, расчетливо укрытая морем от радикальных глаз, продол-жала расти и процветать, а ее имя стало теперь известным на весь мир. Может быть, другие на моем месте радовались и возгордились бы, купаясь в роскоши, наконец-то перестав отказывать себе в ней. Но мне почему-то это с некоторых пор перестало приносить удовольствие. Дорогие вещи, апартаменты, машины, девочки – искусственные и натуральные, всех мастей и возрастных диапазонов. Все надоело. А всевозможные сладострастные утехи, это как большая коробка шоколадных конфет. В юном возрасте можно было слопать ее всю, и все равно было мало, а теперь – пару съел, и уже вкус не тот, и не так сладко, да и вообще врачи ограничивают. Ибо, как справедливо заметил Уильям Блейк:
«Дорога неумеренности ведёт ко дворцу мудрости».
О, Создатель – ты как всегда прав, грех это лишь мгновенное отрешение от скудности бы-тия нашего. А что потом, что? Потом лишь пустота и одиночество – всепоглощающая черная дыра! И тогда ты начинаешь понимать – ты никому не нужен, а нужны лишь только твои бабки, твои апартаменты, яхты побрякушки, дорогая жратва и халявное питье. Закончись, завтра они у тебя и ты уже никто, и звать тебя ни как. Ибо реальные чувства злата не алчут. Но именно такие чувства – они дороже того самого злата! А мне, к сожалению так и не удалось найти и испытать, хотя бы что-то подобное. Все, что у меня было в этой жизни это мама, которая умерла, когда мне едва исполнилось девятнадцать лет и тетя – единственный мой родной и искренний человек, поддерживавший меня до сих пор. Но вот уже год, как она покинула этот мир. А я так и не по-мирился с ней при жизни. К моему сожалению, в последний год ее жизни отношения у меня с ней кардинально не ладились. Она очень отрицательно отнеслась к моему новому бизнесу, пере-стала брать от меня подарки и деньги. А в последние месяцы своей жизни вообще перестала об-щаться со мной. Я узнал о ее смерти лишь спустя неделю, после того как ее похоронили. И как я не пытался после этого связаться с ней через моих «альтернативных друзей», чтобы хотя бы по-сле смерти повиниться и попросить прощения, мне это так и не удалось. Напрасно мы с Батлером часами на пролет пытались «наводить мосты, через пролетных духов» к ее глубоко спрятанной душе. Все было тщетно. Она не отзывалась. Я, так и остался не прощенным, один, как топляк, торчащий из ледяной воды за кормою бытия. Ах, тетя, тетя – светлый мой человечек, как же мне теперь не хватает тебя. Твоих упреков, твоих нотаций, твоих поучений. И конечно, прежде всего, твоего искреннего, ласкового слова. Оставшись совсем один, я окончательно стал монстром. В моей душе осталась только похоть, злость и равнодушие. Сбылись, похоже, пророческие слова Йена. Я – перестал существовать. И мне было абсолютно наплевать, что у кого-то не хватало денег, чтобы спасти своего ребенка от страшного недуга. Мне было наплевать, что кто-то погибал в это время под завалами обрушившихся, подземными толчками зданий, а кому-то элементарно было, не чего есть. Что кто-то там умирал от страшной болезни, но при этом отчаянно продолжал бороться за жизнь. Мне стало наплевать на любые страдания других людей. В моей душе не осталось больше места для сострадания. Иной раз казалось, что все черти на свете и то наверно более жалостливые, чем я. Ведь «мy heart never loved» , а потому моя жизнь все больше и больше становилась похожа на смерть. Я уже давно лежал на дне бездонной пропасти, и мне было абсолютно по фиг, что это я. Черным застило глаза, черным-черно было и в моей душе. Мое время остановилось….
И все же многое изменилось в моем мире. Гамаль, исчезнувший тогда, в след за стариком Ваном, более с тех пор не появлялся. Мои любимые привидяшки – шалили помаленьку, но более уже в мои дела не лезли и я со временем попросту забыл о них. Дружеские отношения между мной Ченгом и Дузанеком стали уже скорее обязаловкой, нежели таковыми. А творчество, как таковое, все меньше и меньше интересовало меня. Так, что теперь, постепенно моим разумом стала завладевать одна только алчность. И со временем из всех моих чувств осталась только она. Я с тех пор, никак не мог насытится, и поэтому начал расширять свой бизнес. Сначала ведя борьбу с конкурентами, уничтожая одних и поглощая других. А когда с конкурентами, в преде-лах возможной досягаемости было покончено, моя проклятая жадность перекинулась на друзей. Начал я с самого близкого мне человека – с Ченга. Спрашивается, зачем я тогда отписал ему тре-тью часть акций кампании. Ведь они ему были абсолютно не нужны. Ченг сибаритом никогда не был. Тем более наследников у него не было. Он был такой же одиночка как и я. Но тогда я не жалел об этом, честно разделив доли между партнерами. Денег ведь хватало всем, жизнь стала стабильной, сытой и комфортной. И до настоящего момента я даже не задумывался об этом. Но, тут случилось одно очень весомое событие. У Ченга вдруг объявилась дочь – Тинг, шестнадца-тилетняя девушка. Собственно она у него была давно, с самого ее рождения, просто мы о ней, к сожалению, совершенно ничего не знали. Никто не знал о ней. Ченг скрывал о ее существовании от всех. Ее мать не так давно умерла, а приемный отец оказался за решеткой, и тогда девочка обратилась в опекунский совет с просьбой разыскать ее родного отца. И вот теперь, если опекунский совет сочтет возможным воссоединение семьи, Ченг станет полноправным отцом и опекуном своей дочери. Ведь он все еще оставался гражданином США. Ибо в молодости Ченг жил в Соединенных Штатах и умудрился получить там гражданство. Там он повстречал очень красивую и довольно успешную танцовщицу таиландского происхождения, и вскоре женился на ней. А ровно через год у них родилась дочь. И вот когда малышке было всего три года отроду, жена Ченга, спешно бросила его и ушла. Она забрала ребенка и скрылась в не известном направлении. Поводом для этого послужила страшная трагедия – однажды Ченг, возвращаясь вместе с дочерью домой, нарвался на расистских отморозков, которые избили и кастрировали его, лишь только потому, что он китаец. Как оказалось в то время отношения между КНДР и США очень резко обострились. Обострились до такой степени, что со стороны расистски настроенной молодежи начались погромы среди китайского населения. Девочка тогда чудом осталась жива, и когда отец на окровавленных руках принес ее в дом, его супругу чуть не хватил удар. Ченг попал тогда в больницу, а когда выписался и вернулся домой, его таиландской красавицы жены и дочери уже и в помине не было. Она так сумела замести следы, что не оставила ему ни единой зацепки, ни единого шанса разыскать ее. Напрасно Ченг, преодолевая свои душевные и физические муки, долгие годы пытался разыскать ее. А когда понял, в конце концов, что все это тщетно, то уехал в Англию. Естественно, после этого у Ченга больше не могло быть больше ни детей, ни семьи, как и вообще собственно ничего не могло быть. Теперь мне стало понятно, почему в день нашего знакомства на его майке появилась та обидная надпись – ведь именно в этот день Ченга бросила жена. Он страдал все это время, заглушая свою боль алкоголем и героином. А потому до сих пор, Ченг не вызывал у меня никаких чувств, кроме жалкой жалости. И до сего момента, я совсем не думал об общаке кампании. Но теперь, когда объявилась эта никому не известная наследница, мне почему-то стало стремно за наши денежки. Я тогда решил, что кампания должна принадлежать мне безраздельно, ибо согласно договору между мной и Гамалем она и так номинально была моей. После долгой апатии старая змея по имени зависть, дремавшая где-то в глубине «меня» и почти уже высохшая, вдруг проснулась, и снова заворошилась в моем сознании. Да в глубине души я завидовал Ченгу, ведь у него появился теперь родной человек, а жалкой жалости теперь был удостоен лишь я. Нет, это не справедливо и дочь ему, и часть компании в придачу. А потом эта сучка подрастет и как пить дать, захочет оттяпать себе все остальное.
– И останешься ты дядька на старости лет снова у разбитого корыта, как тогда в Париже. Этого допустить было нельзя. Пора начинать «охоту»! И тогда я нанял частного детектива, что-бы следить за действиями своего друга и его дочери, а еще по возможности собирать на него компромат. Одновременно с этим мои лучшие юристы обрабатывали возможные варианты по изъятию у него ценных бумаг. Разумеется, Ченг ни о чем пока не догадывался, правда и с доче-рью знакомить не спешил. Говорил, что оформляет бумаги на ее опекунство и не может пока привезти ее в Лондон. На все мои предложения о помощи, он вежливо отказывался, объясняя, что вполне справиться сам. Явно что-то темнит старый хрыч. Эта мысль теперь стала постоянно грызть мне мозг. Тем более, что Ченг за это время сильно изменился: он обратился в одну из са-мых лучших клиник Лондона по избавлению от наркотической зависимости, где анонимно про-ходил лечение и одновременно с этим он затеял самый грандиозный ремонт в своей квартире. Одним словом у нас с ним снова неожиданным образом появилась мотивация к дальнейшему существованию и новые цели – у него обрести семью, воссоединившись, наконец, с дочерью, а у меня не дать этой новоявленной дочке получить папину долю кампании. Но когда, в конце кон-цов, она появилась в нашем обществе, вся моя старая жизнь рухнула и разлетелась в прах, как ворох старых никому не нужных бумаг. В одночасье она потеряла весь свой прежний смысл. Ах, Тинг, зачем пришла ты в мою жизнь так поздно….

17.
Тинг…
Ее нельзя было назвать глянцевой супер-красавицей, но и не заметить ее редкой красоты тоже было невозможно, ибо ее красота была истинной, «живой», и не обремененной, ни каким искусственным излишеством. Такая красота сама по себе редкий дар и вполне естественно, что она несла в себе силу, способную осветлять и преобразовывать этот мир. Вот, казалось бы, обыкновенная юная, худенькая девушка, лучше даже сказать девочка с симпатичным, слегка скуластым лицом. Украшением, которого явно были большие миндалевидные, карие (почти чер-ные) глаза под густыми, слегка грустными и не менее черными бровями. Прямой и острый нос, высокий лоб и маленький подбородок – все это лишь подчеркивало глубину и красоту этих не-повторимых глаз (в них казалось, светились и дрожали два маленьких уголька в бездонном омуте ночи). На их фоне выделялся лишь не много великоватый рот, но, тем не менее, он ничуть не умалял общего задумчивого обаяния. И еще, конечно волосы – каштановый океан, ниспадающий с плеч своими завораживающими волнами и плескаясь прибоем – где-то чуть ниже талии.
Ну, в общем, скажите вы, ничего особенного, так вполне себе девушка. Но как глянет своими черными омутами газ, так тут же сердце и рванет сверхновой. Потом проплывет невесо-мо мимо – и останешься стоять оплывшим огарком свечи, погашенной ледяным ветром одиноче-ства.
Когда она впервые появилась, придя с отцом на корпоративную вечеринку камнании все точас ахнули, обратив внимание исключительно на нее. И совсем не от праздного любопытства, не потому, что она – неведомая, взрослая дочь самого Ченга. Вовсе нет. Просто она была иной, отличной от всех нас, светлой, чистой и непосредственной. Она была «человеком», тогда как все мы были просто людьми. Она несла в себе столько позитивной энергии и столько света, что вокруг нее оттаивали даже самые черствые сердца. В ее глазах была настоящяя жизнь, настоящяя мечта и настоящяя любовь к этой жизни. Она ворвалась словно лучик чистого света в наш грязный и жестокий мир.И чистота света, который ее окружал, оттеняла собою все оставшееся пространство вокруг нее и окрашивала мир реальными красками и оттенками.
В тот самый день и в тот самый час, когда она явилась в мой мир, он уже не был прежним. Он изменился, как во мне, так и вокруг меня. Я словно вышел из долгой комы и теперь уже совсем по новому взглянул на него, сквозь оживающие краски.
«Умрите демоны печали, во мне сегодня навсегда. И духи тягостных отчаяний и ведьмы сжегшие года». – Кричало все во мне.
Что это с мной?
Это ли любовь, радость то бытия или какое то иное душевное смятение?
Я не мог ответить себе на свой же собственный вопрос, ибо я никогда в своей жизни не испытывал настоящего чувстсва, а потому не знал каково оно «на ощупь». И тут в моем сознании вывалилась фраза одного филосфа:
«Однажды у Создателя спросили. - О, Великий, скажи, что же такое есть любовь?
Он наморщил лоб, почесал в затылке, пожал плечами и просто так сказал:
– Даже не знаю, как вам ответить, наверно любовь это нечто такое, неописуемое и весьма божественное»….
А плевать, подумал я, называйте это как хотите. Как и плевать на то, что она мне в дочери годилась – я ведь не имел желания затащить ее в постель. Нет, мне достаточно было знать те-перь, что она такая в этом мире есть. Что она, где то рядом и что она жива и счастлива. Мне хо-телось постоянно думать о ней, что она сейчас делает, о чем думает или переживает. Не нужда-ется ли в чем либо. Старый дурак, я все время старался гнать от себя эти мысли, но они продол-жали захватывать и поглощать мой разум. А еще перед глазами, в желанном мареве все время возникало ее лицо.
Это ли не любовь, я не знаю?
Однако одно я знаю точно, что перепробовав «добрый армейский корпус баб», я ничего подобного в своей поганой жизни, еще никогда не испытывал. Внезапно зажегся свет, где-то в глубинах моей темной души.
Да поздно ты пришла ко мне, может, уже и не нужно было этого, но ты пришла и выбора, увы, не оставила. Единственное, чего бы мне теперь хотелось больше всего на этом свете, так это видеть ее хоть иногда. Ну, хотя бы раз в неделю. Слышать ее голос и больше ничего уже не надо. Ничего!
А еще я боялся, боялся, что мой лучший друг рано или поздно узнает о моем чувстве. Хотя еще неделю назад я готов был лишить его всего, без всяких там угрызений. Теперь же, мне было страшно и стыдно, что кто-нибудь из сотрудников вдруг догадается о моих чувствах. Мне, кото-рому было всегда плевать на всех и на все. Мне, которому ничего не стоило затащить в постель любую понравившеюся малолетку – мне вдруг стало страшно и стыдно! Я пытался снова стать самим собой, циничным и развратным. Пытался отвлечься и погрузиться в текущие дела фирмы. Пытался, как в добрые старые времена лечить свою черную душу алкоголем – но ничего не по-могало. Душа не хотела более меня слушать и оставаться черной. Она рвалась к свету, а этим светом была хрупкая и чистая душа Тинг. Эта внутренняя борьба так надломила меня, что я, со-славшись на внезапную осеннюю депрессию, бросил все дела и сбежал на Бали. Но, не выдержав и недели на этом чертовом Бали, я первым же бортом вернулся обратно. И вот когда самолет уже кружил над Хитроу, я почувствовал, как сжимается от боли мое сердце. Я сам не заметил, как примчался на такси прямо к дому, где была квартира Ченга. Очнулся я, лишь стоя перед дверью его квартиры и пытаясь ее открыть своим ключом, который сделал дл меня когда-то Ченг.
– Ты сума сошел, старый идиот! – Сказал я сам себе.
– Боже, что же ты творишь, опомнись! – Прокричало мое ополоумевшее сознание, и, я со-брав всю свою оставшуюся волю, как мелочь, рассыпанную в кармане, «взяв сам себя за шкирку» отправился прочь.
Казалось ночь, только и ждала этого, запуская свои холодные щупальца в мою разорванную в клочья душу. Наверно именно в такие мгновения в человеческом мозгу и рождаются мысли о суициде. Я упал на мокрый от дождя асфальт и, зажав кулаками глаза, завыл. Жизнь пролетела мимо, как бумажный самолетик. Легкая, никчемная и бесполезная. И лишь только одна мысль саднила в голове:
– Сдохнуть! Надо лишь только придумать как.
Уже на горизонте замаячила черная фигура смерти со своей, той самой, омерзительной, грязной ухмылкой. И в этот самый момент в кармане моей куртки зазвонил телефон. Я некоторое время колебался, продолжая лежать, но телефон не унимался. Смерь, вдруг стала истончаться, корчиться и медленно таить, растворяясь на губах у ночи.
– В конце концов, а вдруг этот тот самый спасительный звонок, та самая спасительная со-ломинка,– подумал я.
– Чем, черт не шутит, отвечу.
Я сел, поджав колени, сплюнул в грязную лужу мерзкий черный песок, противно скрипев-ший на зубах. Ну и горек же вкус у лондонских мостовых. Нехотя достал телефон. Это был Ченг.
– Алло!
– Привет! Услышал я знакомый голос.
– Привет, – хрипло ответил я.
– Ден, ты сейчас можешь говорить?
– Да,– ответил я.
– Надеюсь, я тебя не вырвал из объятий стройной длинноногой мулатки?
– Нет, дружище, я сейчас в Лондоне. Только что прилетел, – ответил я растирая сопли.
– В Лондоне?! Ну, ни фига себе! Чего тебе на пляже то не лежится?
– Да понимаешь, надоело мне что-то булки парить. Хочется гнилой сырости и еще глоток свежего Лондонского смога натощак, – и я громко высморкался.
– Понимаю, у самого кода депресняк сам не знаю чего хочу. Мечусь, как дерьмо по прору-би, не потонуть тебе, не выгрести.
– Да я вот сейчас именно то самое оно и есть. Чего хотел то?
– А ты уже дома, или еще добираешься? – Спросил он, зевая в трубку.
– Добираюсь. А что?
– А можешь привалить сейчас ко мне, есть разговор?
Спасен, спасибо тебе судьба – чеширская улыбка! – И тут меня разобрал истерический смех.
– Ты чего там ржешь, эй?
– Да так, ничего, вот случайно в лужу свалился, – сказал я, едва, отдышавшись.
– Теперь вот стою весь в дерьме и обтекаю.
В трубке послышался злорадный, дружеский смешок:
– Ничего приезжай, отмоем.
– Ладно, жди, – сказал я и отключился.
Так, теперь надо поболтаться где ни будь с полчасика….


18.
Мы сидели в гостиной, за большим овальным приземистым столом из манджурского оре-ха, покрытого многослойной лакировкой. Уж очень напоминал он мне стол в одной парковой сторожке. Правда, материал явно был не тот, там-то был поинтересней, да и ростом тот стол был явно повыше. Но зато этот был красивый и овальный, он эффектно заменил, старый, вечно ша-тающийся прямоугольный стальной стол, который Ченг припер когда-то, еще очень давно с ка-кой-то свалки. Одним словом, куда ж нам теперь без феншую. Раньше и углы, и стены мало бес-покоили хозяина этой «хижины». А теперь, вишь ты все на хрен закруглить, сгладить, расширить и углубить. Но надо все-таки отдать должное Ченгу, он действительно забабахал грандиозный ремонт и «вот что удивительно в классическом китайском стиле». Он выкупил соседнею квартиру, и объединил их в одну большую студию. В результате перепланировки его гостиная стала теперь в два раза больше и светлее, а ее интерьер был выдержан в светло зеленых и фисташковых тонах.
– Да покой и умиротворение сейчас тебе очень кстати, старый нарик. Мысленно съерничал я. И во мне опять тотчас зашевелилась моя поганая зависть. Вишь ты как поперло пацану и дом ему полная чаша и дочь няшка – умняшка. А тут всю жизнь болтаешься, один, как пес безродный и никто даже просто не погладит. Стало вдруг себя почему-то даже жалко.
Пили, к моему великому удивлению только желтый Хуан Ча, изысканный и томный, с дымной ноткой и привкусом парного молока (пакость какая). А вот раньше бывало, непомерно хлебали односолодовый вискарь напополам с крепким элем. Да, «Tempora mutantur, et nos muta-mur in illis » – подумал я.
– Господи, хрень какая-то, да разве об этом надо было сейчас думать. Вот она сидит напро-тив, смотрит на меня своими огромными глазами, разговаривает, и вместе с чаем льется счастье и ее голос. Я же могу слышать его, ловить ее взгляд, чувствовать запах ее духов. Какое же это наслаждение! Главное только ничем себя не выдать, так что можно, смело еще посарказничать для отвода глаз, вот сейчас для этого как раз самое время. Посоветовал внутренний голос.
– Ой, я совсем забыла, я же приготовила печенье к чаю. Серебряным, колокольчатым голо-сом прозвенела она и метнулась на кухню. – Вот, это печенье с предсказаниями. У вас такой из-мученный и грустный вид. Разломите, прочитайте и вам сразу станет легче на душе.
– О Господи, спасибо тебе в очередной раз моя судьба. Мне больше ничего не надо в этой жизни. И я машинально сунул печенье в рот.
– Ой, а прочитать, прочитать забыли и проглотили вместе с бумажкой! Закрывая рот от смеха, воскликнула она.
– Чудная девочка моя! Я и так знаю, что там только хорошее и доброе. Подумал я, а вслух сказал. – Извините, я не сразу понял, что там внутри бумажка, у меня был очень трудный день, можно я возьму еще?
– Конечно, конечно – вон их сколько, берите, сколько пожелаете, и поверьте, вы найдете там именно свои желания!
– Я люблю цифру три, одно я уже съел, и думаю, там было очень хорошее пожелание. Ос-талось еще два.
С этими словами я взял с подноса два крайних печения.
– Вслух читать не обязательно, – заметил Ченг.
Я, молча, разломил первое и прочитал записку:
«Раскройтесь и пропустите свет в ту часть своей жизни, которая до сих пор для вас бы-ла закрытой темной комнатой».
Я, положил записку в карман, не спеша съел разломанное печенье и тут же разломал вто-рое. Во втором, текст записки был следующим:
«Эти люди и эти события в твоей жизни оказались здесь потому, что ты сам их сюда привлек. И то, что будет с ними дальше, зависит только от одного тебя».
Прямо глас судьбы, какой-то. Подумал я.
– Ну что, все хорошо, угадали? – Весело спросила Тинг.
– Просто супер и в самую точку! – Ответил я.
И в ее лице тотчас отразился лучик счастья.
– Еще чаю? – Спросил у меня Ченг.
– Нет спасибо, я уже напился, тем более, что я перекусил в аэропорту.
– Ну что ж, раз с чаепитием покончено, пора старым дядькам поговорить о делах. – сказал Ченг, улыбнувшись и подмигнув своей дочери.
– Спокойной ночи папочка, – вежливо произнесла она.
– Спокойной ночи доченька моя! – Ласково ответил Ченг.
– Надо же, как трогательно! – Опять со своим сарказмом подумал я.
– Спокойной ночи дядя Яни, – пролепетала она мне.
Так сладко это прозвучало из ее уст, что у меня чуть слезы не прыснули. Еле сдержался.
– Спокойной ночи (хотел было уже сказать девочка моя, но вовремя осекся) радушная хо-зяюшка этого дома, – промямлил я точно баран, перед закланием.
Она восхитительно улыбнулась и точно махровая нежная бабочка упорхнула в свою спаль-ню.
Нет, надо как то все-таки как-то взять себя в руки!

19.
– Так о чем собственно ты хотел со мной поговорить, дружище? – Спросил я у Ченга, когда мы остались наедине.
– Тише! Говори, пожалуйста, шепотом, я не хочу посвящать дочь в наши грязные дела, – сказал он почти не слышно, широко раскрыв свои и без того слишком широкие для китайца глаза и припечатал к губам указательный палец.
– Согласен, – кивнул я. – Ей не стоит знать, какой пакостью мы с тобой занимаемся. Пусть девочка спит и видит только дивные сны.
– Ну, а все-таки о чем ты так хотел со мной побазарить? – Уже более развязано повторил я свой вопрос.
– Да лишь только о том, что у нас уже вовсю булки горят! – Уже с серьезным видом отве-тил Ченг.
– Ты это о чем конкретно? – Переспросил я, потеребив переносицу.
– Я это о том, что с некоторых пор китайцы дышат нам в затылок, а в последнее время ста-ли уже явно наступать нам на пятки, сволочи!
– Что-то ты чересчур «добр» стал к своим же соотечественникам, совсем на себя не похож, стал, «обрусевший английский Хакка» .
– Да тут милый мой тунчжи , уже не до иронии. Мало того что у них вдруг объявилась часть наших технологий, так им еще периодически кто-то сливает наше программное обеспече-ние.
– Хм, крыса? Факты? – Сказал я, подперев подбородок руками.
– Да, пожалуйста, любуйся! Это вот «архитектурная ткань» нашей последней модели BW 13.15, – с этими словами он подвинул мне свой планшет. – А это, для сравнения, архитектура последней модели китайской кампании EX Doll, – и рядом на стол легла трехмерная три D рас-печатка, на которой беспрестанно двигались и мерцали тысячи разноцветных огоньков. – Совпадение девяносто девять и девять процентов.
– Что ж, похоже, возможно ты и прав, сказал я, с пристрастием рассматривая обе схемы.
– А скажи, на милость, с каких таких пор тебя так сильно стала интересовать бухгалтерия нашей фирмы?
– А с тех самых пор, когда она перестала интересовать тебя! – Зло ответил он. – Ты ведь из-за своего депресняка явно не в курсе, что наши акции постоянно падали в последе время, а за текущий месяц они вообще стремительно покатились вниз. И крысы, между прочим, уже стали разбегаться с нашего тонущего корыта. Виктора переманили в DARPA, а на прошлой неделе уво-лились сразу пять штатных линейных программистов и один биоинженер.
– Да черт с ними, пусть катятся! Завтра наберем новых.
– Эк ты скор, овечек стричь! Если так рассуждать, то глядишь, не ровен час завтра вообще все разбегутся.
Но главное дело, конечно же, не в «крысах», а в наших разработках. Нам позарез нужны новые идеи. Ведь если теперь мы не наваяем чего-то нового и бомбовского, то в ближайшее вре-мя все мы окажемся на Стрэнде, среди «милых» Лондонских бомжей. Но главное, что это новое, друг мой, должно быть чистейшее гун-фу . Иначе конкурентов нам не обойти, – и для убедительности он легонько стукнул кулаком по столу.
– Ты это серьезно? Серьезно думаешь, что нам грозит разорение? Да ведь у тебя милок, также как и у меня бабок, слава богу, на счетах хватает, так, чтобы сносно жить лишь на одни проценты. А уж кого-кого, а тебя-то материальные ценности вообще до последнего времени не интересовали.
– Да, это, правда, меня и сейчас они не особо прельщают, но у меня есть теперь Тинг. И пусть она твердит, что ей от меня ничего не нужно, кроме любви, ласки и отеческой заботы. Но я просто обязан обеспечить ей достойную жизнь и достойное образование. Ты ведь даже не зна-ешь, из какой грязи и нищеты я ее вытащил.
– И что? Неужели тебе не хватит для этого того, что есть!?
– Нет, я думаю, не хватит. Мне надо дать ей приличное образование и «купить» достойное место в обществе. Я не хочу и не позволю, чтобы она как я – всю свою жизнь провела на помой-ке, зарабатывая лишь на «кусок хлеба с плесенью». А еще по шарику вовсю гуляет кризис, если ты не в курсе. И уже столько состоятельных людей «полетело за борт». Так, что я не могу риско-вать ее будущим. К тому ж я не могу сидеть без дела и смотреть, как рушиться то, что мы так долго и с таким трудом строили, сидеть и довольствоваться лишь тем, что мы создали десять лет назад, а теперь слегка изменив и причесав только упаковку, опять выдаем за новое. Так ведь и это дерьмо у нас уже сперли! – Прохрипел он, тыча пальцем в трехмерную бумажку.
– Да брось Ченг, скажи прямо, что тебе просто необходимо творить. Я это прекрасно знаю и понимаю, и для этого вовсе не стоило прикрываться благосостоянием своей дочери. Но, увы, у меня, к сожалению, сейчас нет, ни идей, ни какого-то либо желания их искать. У меня вообще ничего нет, понимаешь! Я иссяк, мое творчество издохло! – Сказал я, почти срываясь на крик.
– Не кричи, пожалуйста, прошу! Мы же договорились, – нервно прошептал он.
– Извини, забыл. Ну, хорошо, а что собственно предлагаешь ты? Есть у тебя самого какие-нибудь свежие идеи?
– Кое-что есть. И вот об этом я как раз хотел с тобой поговорить. Коль мы забуксовали на этой колее, нам необходимо найти новую.
Знаешь, к примеру, сколько людей мечтает иметь собственных детей, но им это, увы, не да-но в силу физиологических отклонений? И при этом, согласно статистики, лишь очень не многие из них решаются брать чужих детей из приютов. В то время, как остальные бездетные считают себя морально не готовыми для такого шага, и разумеется от этого очень страдают.
– Ты это к чему клонишь, дружище? – Спросил, я, слегка напрягшись.
– Я это к тому, собственно, что мы могли бы им помочь в этом. По тому, что научившись обращаться сначала с репликами, большинство из них я уверен, смогли бы после этого взять на воспитание реального ребенка. Мы могли бы начать выпуск детей – репликантов уже сегодня, не дожидаясь чьей-либо конкуренции.
– А ты не допускаешь дружище такой мысли, что многие из таких, как ты говоришь «оза-боченных» людей, приобретут ребенка-репликанта, вовсе не из-за чадолюбия, а лишь для своих сексуальных утех, и распробовав, после захотят затем испытать это уже на настоящих детях, по-полняя и без того растущие ряды педофилов? – Спросил я, нарочно напирая на согласные и про-говаривая каждое слово по слогам.
– Что ж, у каждой вещи, у каждого дела и у каждого процесса в этом мире есть и оборотная сторона. Это проблемы общества, а не наши. Проблемы морального воспитания. С формальной точки зрения мы чисты и намерения наши благи, – для убедительности сказанного он развел ру-ками.
– С формальной да, а как на счет моральной стороны? Самому не противно?
– А ты походу изменился Ден. Ей богу только тебе сутаны не хватает. Я уже начинаю со-мневаться ты ли это вообще или тебя тоже реплицировали, – он почесал выбритый подбородок. И волосы помыты и уложены – заметил я.
– Времена меняются, и мы меняемся вмести с ними, – сказал я, пристально вглядываясь в его физиономию.
– Да брось Ден, о чем ты говоришь, вон те же китайцы, понаделали уже сексботов – с обли-ком десятилетних девочек и ничего, как-то совсем не паряться на счет морали, – и для убеди-тельности он состроил настолько дебильское выражение лица, что меня чуть не вывернуло наиз-нанку.
– Китайцы же сволочи, как, между прочим, ты сам изволил заметить. А потом репликанты это знаешь ли вовсе не боты. Они такие же, как и мы, из живой плоти, и пусть она у них искус-ственная, но все же живая, – для вящей убедительности я громко хрустнул пальцами.
– Ну, хорошо оставим пока детей в покое, – сказал он. почесав переносицу, а как тебе идея со зверюшками? Ведь многие полностью одинокие люди хотят завести себе ну хотя бы домашне-го питомца. А тут тебе и питомец, и помощник, и если это так необходимо – сексуальный парт-нер. Тут и с моралью вроде бы попроще будет. Мне помнится, в юности ты неплохо зарабатывал на комиксах с антропоморфами?
– С моралью попроще?! Да это же чистой воды – зоофилия! – Возмутился я, снова почти срываясь на крик.
– Ну ваще. Эк как парня то зацепило! – и он нервно взъерошил волосы.
– Твою не порочную маму! Да оглянись же ты, наконец, вокруг, весь этот мир построен лишь на лжи насилии и разврате! И когда одни отморозки бегают с плакатами: «даешь пуритан-скую мораль и выше чести только небо», другие в это же время открыто и вполне себе легально пропагандируют педофилию и скотоложство! И при этом, заметь, ни кто никого особенно не месит и в тоже время все вроде, как при деле. Да ведь и мы тоже не морковкой торгуем. Столько лет торговали похотью, а теперь вишь ты о морали вспомнили.
– Дурак ты тунчжи, ты так ничего и не понял! – Громко стукнул я кулаком по столу….
В общем, в тот вечер мы капитально разругались. Не знаю, что вдруг на меня нашло, ведь Ченг во многом был прав. Раздосадованный и надломленный я всю ночь опять глушил свою пе-чаль алкоголем. Заснул я только к утру в жестком пьяном угаре, а буквально, перед тем как меня вырубило, у меня случилось видение. В кресле, что стояло напротив моего любимого дивана, на котором я, лежа в верхней одежде и грязных туфлях, заглатывал вторую бутылку вискаря, вдруг объявилась фигура Гамаля. Он сидел в нем так реально, вальяжно и непринужденно, при этом со смаком раскуривая мою трубку, что я даже на минуточку поверил в то, что это был на самом де-ле он.
– За каким хреном ты приперся? – Язвительно заикаясь и прохрюкивая хр.. и пр.. спросил я, разбрызгивая слюни.
– Что совсем тяжко? – Вопросом на вопрос славировал он.
– Угу, – едва выдавил я.
При этом мое сознание слегка прояснилось.
– Любовь, малыш она сродни гемодиализу – и если последний предназначен для того, что-бы чистить кровь, то она необходима чтобы очищать нашу душу. Такое лечение, оно всегда дли-тельно и весьма мучительно. Но, увы, выбирать тут не приходиться.
– Что ты можешь знать о любви змий? – Спросил я заикаясь.
– То же, что и ты. Только то, что она действительно существует, и подчас забирая у нас все, она ничего не дает взамен, – Спокойно и рассудительно ответил он, перекинув ногу на ногу.
– Хочешь пару напасов? – Неожиданно спросил он, протягивая мне ароматную, дымящую-ся трубку.
Я кивнул, с удовольствием взяв предложенную мне трубку, сделал пару затяжек и отру-бился…..


Пробуждение второе – полет в безупречной тишине.

1.
Я проснулся от ужасного дикого крика – кричала Майя. Она каталась по полу, корчилась в диких конвульсиях и все время беспрерывно кричала. Похоже, у нее началась агония. Я попы-тался вколоть ей морфин, но так и не смог попасть в вену, она все время изворачивалась, беспо-рядочно дергая руками. Пришлось ограничиться лишь подкожной инъекцией. Я пытался успоко-ить ее, но она уже ничего не слышала и никак меня не воспринимала. Дрожащими руками, вытирая собственные слезы, я набрал номер неотложки. Они приехали минут через двадцать, как раз когда уже не много подействовало обезболивающее. Молодой врач, с нагловатой улыбкой на мясистом, красном лице, узнав, в чем дело сухо и обыденно прямо с порога сказал:
– Ее уже нет смысла вести в больницу, счет пошел на часы.
– Но вы, же обязаны сделать все возможное, – сказал я, хватаясь за голову.
– Да поймите вы, уже ничего невозможно! – Оборвал он меня.
– Для больницы совершенно нежелательна лишняя смерть, это у вас горе, а у нас извините статистика. Хотя, конечно, если вы настаиваете, мы обязаны ее забрать, но поверьте, всем будет лучше, если она умрет дома. И единственное что мы можем сделать, так это вколоть ей большую дозу морфина, чтобы она скоро и тихо ушла.
– И, тем не менее, я настаиваю, чтоб вы ее забрали. Ведь в больнице врачи обязаны сделать все возможное, чтобы максимально облегчить ее уход. Я прекрасно понимаю, что сделать уже ничего нельзя, но хотя бы это, это ведь в состоянии там сделать!
– Что ж, это ваше право, – сквозь зубы процедил он.
– Давайте укладывать, – сухо и деловито указал он фельдшеру и санитару.
– Мне можно поехать с вами?
– Да, собирайтесь, только быстро.
Я сел рядом с ней. Машина понеслась по заснеженным улицам, надрывно хрипя сиреной в пустоту улиц, и окрашивая проносящиеся мимо заснеженные тротуары мертвенными синими бликами. Но мне почему-то казалось, что скорая едва тащиться, а то и вовсе стоит на месте. Всю дорогу я гладил ее по спутанным непослушным волосам. Я смотрел в ее ничего не отражающие глаза и понимал, что смотрю в них в последний раз.
– Все будет хорошо, тебе скоро помогут родная. Шептал я, давясь слезами, говоря это уже скорее самому себе, чем ей.
Ее восковое лицо, казалось, в этот миг преобразилось, морщины разгладились, и оно стало похоже на посмертную маску той самой юной девочки, стоящей у Дворцового моста. Вдруг ту-ман на секунду растворился в ее потухшем взгляде, глаза наполнились осознанной жизненной энергией и она, собрав остатки всех своих сил, едва слышно прошептала:
– Пожалуйста, милый, мне трудно говорить, нагнись ко мне. К самым губам.
И поманила непослушной рукой. Она поцеловала меня и озорно взглянув, произнесла свою последнюю фразу:
– Прости! И помни, «главное находиться там, где ты летаешь, расправив крылья в безу-пречной тишине»…..
И взгляд ее померк навсегда. Я так и не понял тогда, что она хотела мне этим сказать.
Она умерла по дороге, не доехав до больницы, всего каких ни будь пятьсот – шестьсот мет-ров. Репутация больницы была спасена. Я словно контуженный сполз с кресла на пол, взял ее безвольно опущенную руку и стал ее целовать.
– С вами все в порядке? – Спросил фельдшер.
Я, молча, кивнул.
– Примите наши соболезнования, – сказал врач.
Я опять молча, кивнул.
– Сожалеем, но вам с нами дальше нельзя, – тихо сказал фельдшер.
– Дальше уж мы сами. Так что извините, но вам придется выйти.
– Да, да конечно, – сдавленным, крошащимся голосом ответил я.
– С вами точно все нормально? – Взволнованно спросил врач.
– Да, все хорошо, спасибо. До свидания, – сказал я, направляясь к выходу.
– Всего доброго.
Услышал я за спиной нестройный хор мужских голосов.
С трудом, совсем не чувствуя под собой ног я вылез из машины, провалившись по щико-лотку в месиво из грязи и снега. Через закрывающуюся дверь я в последний раз увидел ее сви-сающую с носилок руку. Дверь захлопнулась и машина покатилась, медленно уменьшаясь и ка-залось, точно проваливаясь в черную пасть зимней ночи, а я все стоял не в силах оторвать от нее взгляда, абсолютно не чувствуя своих мокрых и промерзших ног. Скоро осталась только черная пустота ночи и большие, одинокие, как и я снежинки, медленно опускающиеся умирать на гряз-ном мокром снегу. А перед моими глазами, в мареве из былых воспоминаний все еще светилось ее нежное и чистое лицо, лицо переполненное счастьем, счастьем от первого признания в первой любви, первой и единственной.
Это было в тот самый, радостный день, когда мы решились, наконец, признаться друг дру-гу, в любви по настоящему, со всеми вытекающими из этого последствиями. Точнее, надо ска-зать я решился. Пожалуй, это был один из самых трогательных моментов в моей жизни.
Он был яркий и чистый, этот летний день, наполненный до краев солнцем и теплом. Такие редко бывают в конце июня, в городе на Неве. Очередная сессия была позади и у нас наступили каникулы. Она первым делом приехала ко мне и вот же день мы наскоро перекусив, убежали из дому, бродить по залитому солнцем городу. Ноги сами нас принесли в Летний Сад – место древних божеств и аллегорий, романтиков и влюблюленных. Мы с ней сидели и целовались на зеленой лавочке, на аллеи Лебяжьих Лип.
– Я люблю тебя и готов кричать об этом каждому встречному, ты моя жизнь, ты моя ра-дость, ты мое солнце, ты моя вселенная, ты – мое все! – Сказал я ей тогда через чур возбужден-но.
– Я тоже очень, очень тебя люблю, только не надо кричать всем об этом, пожалуйста. Я и без этого верю в твои чувства ко мне, – нежно и тихо, краснея, сказала она.
– Тогда я прошу тебя Амая, выходи за меня замуж – и встал перед ней на колени, совер-шенно не ощущая мелкий колючий щебень парковой дорожки.
– Встань дурачек, тебе же больно! – Сказала она, краснея еще больше.
– Нет, не встану, пока ты не ответишь мне, выйдешь за меня или нет?
И я нарочно, демонстративно заерзал на коленях.
– Кожу сотрешь, поранишься. Что за детский сад! – т Почему-то виноватым голосом сказа-ла она.
– Встань, я, я конечно согласна!
Мне тогда показалось, что само небо обрушило на меня лавину тепла и света, а птицы на-чали петь в унисон, какую-то фантастическую лирическую кантату. И пусть я повторяюсь, но это был самый трогательный момент в моей жизни. Ее лицо в то самое мгновенье навсегда отпечаталось в моей памяти точно самая яркая фотография.
Теперь же медленно, точно удаляясь от меня в бесконечность, эта фотография в моей памя-ти блекла и таяла. И скоро от нее осталось лишь светлое белесое пятно – пятно фонаря в черном, зимнем небе.
Ничего не чувствуя, подобно давно убитому зомби, неуклюже переставляя ноги я поплелся пешком домой. Ватная тишина поглощала хлюпанье моих ног. А снег вокруг продолжал не-слышно падать и замертво таить…
2.
Всю эту ночь я не спал, сидя без движения в кресле и думая о ней. Вся наша совместная жизнь сейчас прокрутилась в моей памяти, каждая минута, каждая секунда, проведенная с ней. Память острым ножом разрезала мой разум на тончайшие ломтики нашей совместной жизни. И каплями крови, медленно вытекали из них бесчисленные воспоминания. А перед глазами все еще стояла фигурка той испуганной, заплаканной девочки, одиноко стоящей у Дворцового моста. Бежевые краски легкомысленной белой ночи легким касаньем оттеняли ее хрупкий силуэт на фоне серой ростральной колонны. Маленькие ручки терли большие, наполненные отчаяньем глаза, а ветер бесцеремонно играл с ее короткими волосами.
Нет ничего в этом мире более реального, чем потеря родного человека. Более реального и ирреального одновременно. Очень трудно на самом деле это объяснить. Но, одно я знаю точно – это чудовищно не правильно. И ты ощущаешь себя в первые часы после осознания своей потери просто жестоко обманутым. Обманутым, самым гнусным образом. Мир в такой момент коллап-сируя, сужается до размеров, какой ни будь любимой безделушки, оставшейся вместо родного, ушедшего человека. Руки сами в нервном поиске находят ее, на секунду отключая густое марево воспоминаний, и сжимают ее около самого сердца. И эта безделушка становится на время этого страшного коллапса – центром всего твоего мира.
Это была старая немецкая фарфоровая статуэтка танцующей девушки. Я подарил ее Майке в первую годовщину нашей супружеской жизни. Не знаю, почему я купил ее тогда, в антиквар-ном магазине на Невском. Может потому, что она мне чем-то приглянулась, а может, оттого что Майка, когда училась в школе, ходила в балетную школу и мечтала быть примой большого теат-ра. А может и от того, что как мне тогда казалось, она была реально похожа на саму Майку. Кто знает. Кто знает, может быть, Майка и стала бы балериной, если б с ней однажды не случилось беды. Это было еще в десятом классе, когда катаясь на лыжах, она хотела прыгнуть с трамплина, но не рассчитала свои возможности, упала и сломала ногу. В результате оказался очень сложный открытый перелом голени и голеностопного сустава. Три операции, полгода в аппарате Елизарова, мучительная и длительная реабилитация. О карьере балерины и занятиях в балетной школе пришлось тогда забыть навсегда.
Так вот, в тот день, когда я подарил ей эту статуэтку, она очень сильно расстроилась. Рас-плакалась, закрылась в своей комнате и не выходила из нее почти до полуночи. Я, конечно, не ожидал такой реакции, потому что не знал обо всех этих подробностях, ну мечтала девочка быть балериной, ну кто в детстве, о чем не мечтал. А тут такая злая шутка. Но Майка всегда была очень сильным человеком, и, выйдя, наконец, из своей комнаты, она оказалась уже совсем дру-гой. Веселая, румяная с красивой прической и в красивом платье, она стояла на пороге и улыба-лась.
– Спасибо тебе любимый, ты ничего такого не думай, мне, правда, очень понравился твой подарок. А все, что произошло это не более чем девичья блаж. Не обращай внимания. Пойдем лучше гулять, ведь за окном все та же белая ночь, как и в первую нашу встречу. И сфинксы на Университетской нас давно уже наверно заждались, – сказав это, она схватила меня за руку и потащила к входной двери…
С этой статуэткой она не расставалась потом всю свою жизнь. Она назвала ее маленькой Майкой. К сожалению, у нас не было детей, была собака, были рыбки, цветы и эта вот статуэтка, которая теперь непонятно каким образом оказалась в моих руках.
Всю свою любовь Майя отдавала мне, а то немногое, что оставалось, когда меня не было рядом, она отдавала им собаке, рыбкам, цветам и этой вот статуэтке. Порой, даже разговаривая с ней, как с ребенком, особенно в те дни, когда она оставалась одна. А оставалась одна она до-вольно часто. Я мотался по экспедициям, а она коротала долгие одинокие вечера над переводом чьих-то чужих и порой не всегда умных мыслей. Она работала переводчиком на Балтийском судостроительном заводе. Да, как много бы я отдал сейчас, за то чтобы быть в то время с ней. Сколько счастливого времени я украл сам у себя на этой чертовой работе. Как жаль, что ничего нельзя изменить. Нельзя вернуться и прожить жизнь заново. Слезы катились по моим изъеден-ным временем морщинистым щекам. Вот ты какая, одинокая горькая старость! За окном медлен-но начало светать. Но меня это никак не тронуло. Я продолжал сидеть в кресле, так и не сняв мокрые туфли. Сидел и нежно гладил фарфоровую балерину. Ведь у меня не осталось больше ничего, ни Майи, ни собаки, ни рыбок, ни цветов только эта тоненькая фарфоровая девочка, так похожая на нее.
И тут я почему-то вдруг вспомнил рассказ старого Лейбы Марковича, того самого антиква-ра из магазинчика на Невском, что продал мне эту статуэтку. Он рассказал мне тогда, когда показывал ее, что это якобы оригинальная старинная вещь из Мейсенского фарфора, от одного очень известного немецкого скульптора-керамиста. И хотя я прекрасно знал, что эта вещица была изготовлена в середине двадцатого века на мануфактуре Хутченройтер, к слову я немного разбирался в фарфоре, но из уважения к старику я внимательно выслушал его рассказ. Отчасти потому, что мы еще пацанами бегали в его магазин, наполненный, казалось чудесными вещами, чтобы поглазеть на них и послушать не менее чудесные истории об их происхождении.
С тех пор старик, казалось, совсем не изменился, оставаясь все таким же бодрым и свет-лым умом. Так, словно бы застыл во времени. А его истории оставались все такими же чудесны-ми и чистыми сказками из детства, теплыми и милыми сердцу. И я с удовольствием тогда вы-слушал его рассказ.

3.
С его слов дело было так:
Жил в конце девятнадцатого века в Берлине один, скульптор-керамист по имени Амалрик. Он работал, на уже известной всему миру берлинской фарфоровой мануфактуре. И славился он тем, что мастерски умел изображать женскую натуру в керамике. Особенно ему удавалось пере-давать пластику и динамику женского тела. Однажды случилась так, что он серьезно заболел, да так серьезно, что уже было готов отдать богу душу. И вот в бредовой горячке явилась к нему мо-лодая и очень красивая цыганка, по внешнему виду – очевидно уличная плясунья. Она рассказала ему, что бездетна, но очень хотела бы иметь ребенка, и непременно девочку. И для того, чтобы у нее родилось дитя, мастер должен сделать статуэтку в виде маленькой танцовщицы, похожей на нее. А если он откажет ей, болезнь никогда его не отпустит.
Амалрик был очень суеверным человеком, и ужасно боялся всякой порчи и особенно про-клятия. И как только ему немного полегчало, он немедленно взялся за дело. Взяв за основу свое видение, он начал ваять. Но отчего-то в этот раз у него совсем ничего не получалось. Фигурки выходили совсем не живые и совсем не похожие на «оригинал». Они будто насмехались над ним, или дразнили его, «показывая» всем своим видом: – у тебя ничего не получиться Алмарик, ибо ты уже выдохся, как мастер.
Долго и упорно бился старый мастер над этой загадкой, долго мял непослушную глину не-послушными руками, чтобы, в конце концов, швырнуть ее на пол. И так длилось до тех пор, пока его снова не одолела его злая хворь, и он вновь оказался в постели. Ему уже казалось тогда, что все кончено и вот-вот смерть появится на пороге.
И тогда опять к нему явилась та же девушка и сказала: – Замешай в глину волос своей до-чери, каплю своей крови и слезу своей жены, прочитай над ней вот это заклинание и тогда у тебя все получится, – с этими словами она положила маленькую бумажку на его секретер и исчезла.
А на утро у старого мастера вновь обрелись силы мять и раскатывать глину.
Встав с постели и не мешкая, мастер тотчас принялся за работу, выполнив все в точности так, как сказала женщина. Однако на эту работу он истратил все свои последние силы. Но так он сдержал обещание, данное цыганке. И, о чудо – его последняя фигурка, наконец, удалась. А как только он вынул ее из печи она и вовсе словно бы ожила. Настолько хороша и правдоподобна она случилась. Живые линии, живая пластика, живая мимика – ну чудо, как хороша! И тут же следом случилось другое чудо – его болезнь сразу начала отступать и скоро мастер полностью поправился.
Поправился и с новыми силами принялся творить. Ни когда у него не было еще такого творческого подъема, как нынче. Он создал целую коллекцию удивительных фигурок юных тан-цовщиц.
Скоро, на фабрике, взяв за основу этот столь удачный материал, начали изготавливать по-добные фигурки в больших количествах, ибо они стали пользоваться большим спросом. Их изго-тавливали как набором, так и по отдельности. Говорят даже, что по тем самым, старым эскизам мастера подобные статуэтки делают на берлинской мануфактуре, и по сей день.
Однако вернемся к Амалрику. Фабрика тогда получила хорошую прибыль, а самого Амал-рика тогда же назначили цехмейстером, после чего он прожил еще долгую и счастливую жизнь.
Оригинальная статуэтка с тех пор якобы таинственным образом пропала, но Лейба Марко-вич, почему-то был уверен, что его статуэтка – и была именно она. Притом он совершенно не поднимал на нее цены, как он обычно поступал, когда покупателю глянулась та или иная вещица и для которых он тут же придумывал разные невероятные истории. Нет. Он просто таки уверял, что это и есть та самая, первая ручная работа мастера. Я не стал тогда спорить с ним, просто купил ее и все. Да меня особо и уговаривать не было необходимости, ведь по каким-то причинам эта безделушка с первого взгляда на нее так запала мне в душу.



4.
У нас с Маей так и не случилось завести детей. Что мы только не пробовали, к кому только не обращались, все было тщетно. Мотались по всем известным врачам-акушерам, часами про-стаивали у кабинетов медицинских светил от гинекологии. В конце концов, истратив почти всю веру но, не потеряв надежды, мы обращались к всевозможным знахаркам, ведуньям и даже колдуньям. Но так и ничего. Лишь однажды она смогла забеременеть, нашему счастью казалось, тогда не было границ, но вскоре случился выкидыш. Она тогда так сильно переживала, я даже боялся, что она наложит на себя руки. Но Майка всегда была очень сильной в моральном отношении, и она, в конце концов, справилась и с этим горем. С тех пор всю свою жизнь она стала относиться к этой фигурке столь трепетно, словно к своему собственному ребенку. Всегда разговаривала с ней, гладила и целовала ее. Иногда шептала ей что-то, весело подмигивая мне. Первое время меня это настораживало, но я думал – все забудется, да и постепенно пройдет. Но не прошло. А потом я как-то и сам уже к этому привык, и, возвращаясь из очередной командировки, всегда в шутку спрашивал.
– Ну как там наша маленькая Маечка?
А Амая на полном серьезе рассказывала, о том, как они меня ждали и какие у них были без меня дела. Глупо скажите вы. Ну и пусть, за то от чистого сердца. Мне казалось, что я почти по-верил в ее существование и даже в каком-то смысле привязался к ней. Вот и сейчас я сидел и нежно гладил ее, так, словно это действительно была моя дочь. И говорил, давясь слезами.
– Вот ведь как, нет больше нашей мамы. Одни мы остались с тобой на свете.
Звонок в дверь вывел меня из оцепенения, неожиданно прорвав вуаль моих раздумий и воспоминаний. Я долго не хотел вставать, я вообще не хотел никого видеть и никому открывать дверь. Но звонить продолжали, не переставая, настойчиво и упорно. С большим трудом я под-нялся на ватные ноги, поставил теплую статуэтку на холодное стекло журнального столика и обреченно поплелся к двери.
– Может выкрутить пробки, да и дело с концом? – Подумал я.
– Нет, не по людски это как-то.
Я глянул в глазок. Это был сосед Вовка. С большой неохотой я открыл ему дверь.
– Господи, ну наконец-то! Я звоню, звоню. Даня, что случилось? – Спросил он, выпучив сонные глаза.
– Я слышал, к тебе ночью скорая приезжала, что Майка да? Как она?
– Майи больше нет, не довезли, умерла по дороге!
– Да ты что! Вот горе, какое.Ты погоди, не закрывай дверь. Я сейчас, – с этими словами он метнулся в свою квартиру и через минуту влетел обратно с початой бутылкой коньяка и бутер-бродами.
Я укоризненно посмотрел на него.
– Ты же знаешь Вов, я не пью. Да и не повод это, мне сегодня еще в морг ехать, бумаги оформлять, – сказал я почти шепотом.
– А я тебе ж не пить предлагаю, выпей рюмку ну как лекарство, вон ведь дрожишь весь как осиновый лист, и круги под глазами. Небось, не спал всю ночь. Не хватало еще тебе сейчас сва-литься. Тебе ведь еще ее хоронить, так, что силы ох как понадобятся. Не загоняй себя раньше времени. А хочешь борща свежего, горяченького? Любаня вчера наварила.
– Спасибо Вова, не надо, мне сейчас и кусок в горло то не лезет.
– Но так, же нельзя, совсем без еды. Ведь свалишься совсем. Да еще и мокрый весь, ты бы переоделся, а брюки я заберу. Любаня вечером придет и постирает. У тебя есть другие штаны?
– Спасибо дружище, но не надо. Я просто хочу еще немного побыть один. А потом собе-русь духом и поеду.
– Ну, хорошо, хорошо. Только выпить надо, для профилактики и бутербродик. Хотя бы один. Нельзя так. На, вот выпей и поешь, а потом поспи. А в морг после обеда мы вместе поедем, одного я тебя не отпущу, – он налил мне полстакана коньяку и сунул в руку.
У меня не было больше сил спорить с ним и сопротивляться. Да и обижать не хотелось хо-рошего человека. Я выпил залпом обжигающую горло жидкость, зажевал кое-как бутербродом с колбасой и через минуту начал проваливаться в какую-то ватную, бесконечную пустоту. Сквозь нее еще слышались Вовкины слова:
– Вот и хорошо, вот и молодец. Ты поспи горемычный, поспи. Намаялся, поди, бедолага, а я дверь сам прикрою, – с этими словами он укрыл меня пледом и потихоньку на цыпочках по-шел к двери. Тихо затворив ее за собой.
5.
Наконец я снова остался один на один со своими воспоминаниями и своей не объятой пус-тотой. Я закрыл глаза и в моем сознании проецировался теперь лишь мир моих грез, и ни чего уже не могло их разрушить. Ведь в них она все еще была живой, молодой, красивой и веселой. И я погружался в этот мир все глубже и глубже, без сожаления расставаясь с жестокой реально-стью. С внешним миром меня уже почти ничего не связывало, кроме разве что некоторых одиноких звуков, еще доходивших до моего сознания. Вот где-то далеко, далеко, на самом краю вселенной проехал, громыхая и позванивая трамвай. За тем металлическим лязгом хлопнул дверями закрывающийся лифт. Кто-то весело, вприпрыжку скатился вниз по лестнице. Чихнув, громко матюкнулся под окнами дворник. А потом все внезапно стихло. И опять вокруг меня повисла долгожданная вязкая тишина.
Коньяк уже начал оплетать мое сознание липкой паутиной алкогольного дурмана. Снова перед глазами счастливыми красками стали проплывать чистые и радостные дни нашей семей-ной жизни. Они, точно в безумном калейдоскопе то распадались на отдельные фрагменты, то вновь складывались в какой-то один сплошной невообразимый ковер из воспоминаний. И не возможно было уже понять, где начало, а где конец в череде этих жизненных узоров. Откуда-то глубоко, из чистых глубин сознания золотыми буквами сами собой вдруг выплыли строки:
«Вот жизнь была и больше нет! А за окном лишь фонари, бросают свой скорбящий свет на комья сорванной земли. И на стекле твой чистый лик еще рисуется дождем, питая памяти родник из дней, где были мы вдвоем. Глаза глядят, любви полны, еще живой бросая взгляд, как две огромные луны глубины нежности храня. И боль каленым жжет углем, вскипая в жилах, стынет кровь, теперь один я, день за днем буду нести свою любовь».
Горячая, точно расплавленный воск слеза скатилась по щеке и упала на руку, еще сжимав-шую хрупкую фарфоровую танцовщицу.
Постепенно краски уплывающего вдаль мира стали тускнеть и смешиваться. Так словно на гигантском мольберте их растирали и перемешивали, причем все, какие были одновременно. И, в конечном счете, все мои видения укрыла одна сплошная, серая пелена, постепенно выключая сознание. Рука разжалась, и маленькая хрупкая статуэтка полетела вниз навстречу твердому ду-бовому паркету …

Сон третий. В ореоле от Тинг.

Любовь не шутка, не забава.
Любовь – тяжелая стезя!
Любовь – желанная отрава!
Любовь – рождение тебя.

1.
Труден путь перерождения, ибо поступки, совершаемые во время этого пути не всегда верны и праведны, а порою они даже совершенно противоречивы. Ведь когда тело, снедаемое страстями и пороками, приносит вам такую желаемую и необузданную блажь, от которой меркнет свет и взрывается разум, отравленная сей блажью душа, в это время до тошноты ищет всевозможные способы очищения от этой телесной грязи. Но стоит ей на секундочку отвернуться, и тело вновь пускается во все тяжкие. И творит оно сие непотребство, лишь с одной единственной целью – дабы впоследствии несчастная душа вновь вымаливала прощение за все им содеянное. Так вот и получается, что если вас сию минуту нежно гладит по головке ан-гел, значит где-то рядом, наверняка притаился демон, и ждет момента, чтобы после его ухода отпустить вам добрую затрещину…..
Господи! Опять это чертово похмелье. Ну, когда же это закончиться? Я с трудом оторвал голову от обслюнявленной подушки. Дюжина очень маленьких барабанщиков отбивали утрен-нею зорьку в моей раскалывающейся от боли голове. В бок больно упиралась пустая бутылка из под виски. Пить! Закричало истерзанное тело. С трудом поднявшись, я пошлепал босиком на кухню по серо-голубому Скайскому мрамору, будь он трижды проклят. Присев за огромный обе-денный стол из резного черного дуба, и непрерывно вливая в себя воду, я, уставившись в пол, разглядывал его затейливые разводы, пытаясь привести сознание в норму. Отделочник был шот-ландец и уверял меня, что если долго смотреть на узоры Скайского мрамора, то в них якобы можно узреть всю историю древней Шотландии. Я тупо пялился в пол, тер виски и пытался вспомнить только что пережитый мною очень больной сон. В мозгу еще висели бессвязным клубком его тяжелые и мучительные обрывки, из которых мне запомнилось только, то, что я держал в руках и рассматривал небольшую статуэтку, изображающую не то уличную плясунью, не то балерину. Она так явственно стояла перед моими глазами, что я сам того не ведая отставил осушенный кувшин с водой, бросился в кабинет, схватил лист бумаги, карандаш и принялся ри-совать.
Закончив рисунок, я немного пришел в себя.
– Чушь, какая! – Вслух подумал я.
Однако красиво, очень красиво, тонко подмечена плавность движения и четкость линий отображающих ее тело. Даже складки на ее платье и «малые архитектурные формы» под ним просматривались с восхитительной анатомической точностью.
Посмотрев еще раз рисунок, я утратил, в конце концов, интерес и к нему и к тому больному сну, который я все равно уже начисто забыл.
Постепенно оживая и возвращаясь в реальность, я переключил свое сознание на вчерашний день, вспоминая о ссоре с Ченгом. Зря я что-то так на него наехал, ведь он говорил дельные вещи, а я киксанул – моралист хренов. Да, надо бы помириться и начать, наконец, заниматься реальным делом, а не витанием в облаках в окружении амуров. Больше дела и вся дурь уйдет из больной головы.Не откладывая этого в долгий ящик, я позвонил Ченгу.
Он ответил не сразу, долго и многозначительно молчав в трубку. Выдержав, наконец, дол-гую паузу он спокойным, но очень сухим голосом произнес:
– Привет! Что-то еще хочешь мне сказать?
– Извини меня дружище, я походу вчера перегнул палку. Ну, сорвался, с кем не бывает. Проклятый депресняк, еле, еле сумел, наконец, взять себя в руки. Мы можем еще раз встретить-ся?
– Что ж, давай попробуем, – спокойно и не много более мягко ответил он.
Местом примирения послужил, конечно же, старый добрый Батлер, правда, вот оригинал в последнее время в нем совсем почему-то не появлялся.
– Я тут поразмыслил, – начал с карьера Ченг. – Есть еще один вариант как исправить наше положение, не вступая в сделку с моральными принципами. Только сначала выслушай, а после подискутируем, – деловито заключил он.
– Я весь во внимании, – ответил я совершенно серьезно.
– Можно сократить срок эксплуатации наших изделий, изначально запрограммировав, ну скажем внезапный выход из строя по истечении определенного времени после гарантийного срока. И если, предположим, покупатель уже успел привязаться к конкретному образцу, то его вполне можно вновь реплицировать опять же по желанию клиента, но уже за отдельную плату. Что скажешь?
– Идея в целом очень даже не плохая, но мне она почему-то не очень нравиться, и прежде всего, по двум причинам:
Во первых мне жаль наших девочек, ведь это очень дурно попахивает, мы же не боги, что-бы решать, кому и сколько отмерять. Эдак можно совсем заиграться, да и клиентов растеряем, если те не ровен час пронюхают – ты, ведь знаешь, как у нас хранятся секреты.
А во-вторых, что конечно ближе к телу, так это что на нас итак уже совершают нападки всякие там правовые общественные организации. И если воплотить эту идею, то мы рискуем открыть ящик Пандоры. Кто-нибудь из них уж точно смекнет, что к чему. И тогда взрыв общественного мнения не оставит на нашем бизнесе камня на камне. Нет, это в корне неверный путь. Давай все-таки рассмотрим более подробно вариант со зверюшками. Хоть он мне тоже не особо нравиться, он мне кажется все же наиболее приемлемым и оптимальным среди рассмотренных.
– Что ж возможно где-то ты и прав Ден. Видимо придется нам поиграть в фурриков – го-товьте ошейники и намордники друзья! Вот только как нам заломать совет директоров, ума не приложу? – И для убедительности он изобразил правой рукой жест армреслера.
– Ну, эту миссию я целиком возьму на себя. Твоя же задача готовить платформы. Жела-тельно как можно быстрее и по возможности максимально скрытно. Помни глаза конкурентов – они всюду.
– Что ж я готов приступить хоть с завтрашнего дня, – ответил он.
– Вот и договорились, действуй.
Первым с кем я начал проводить артподготовку, был директор по маркетингу Дугальд Лесли. Мы тогда обсуждали эту тему почти всю ночь. Пили виски, спорили, кричали, доказывали что-то друг другу, в общем, чуть до драки не дошло. Мне так хотелось тогда вмазать по его холеной, лоснящейся шотландской физиономии. Ведь вначале он совершенно не проникся идеей создания антропоморф, назвав эту затею извращенным, примитивным скотоложством. Он стал в позу, как ломающаяся школьница медалистка. И здесь действительно надо отметить, что он довольно брезгливо относился ко всякого рода сексуальным играм и экспериментам. Но к счастью, зато он был очень неравнодушен к шуршанию купюр в своем бумажнике. Он любил их почти так же как я любил всевозможных красивых баб. Однако при этом тщательно скрывал свой плеонектический характер и хотел оставаться снаружи эдаким чистеньким, ни разу не запятнанным пай мальчиком. Мало, кто из сотрудников знал, насколько он любил деньги. А он их действительно любил, совершенно, однако, не задумываясь об их моральном происхождении. И я не преминул напомнить ему об этом. А заодно напомнил, из какой помойной дыры я его вытащил, кем он был тогда и кем теперь стал, благодаря этому аморальному бизнесу. И Дугальд тут же прикусил свой поганый язычок. А вскоре, просмотрев не одну дюжину закрытых сайтов, обсасывающих самые необузданные эротические фантазии на фурри фэндомах, особенно среди наиболее известных и богатых людей, он кардинально изменил свое мнение. Тогда-то мы и пришли в итоге к консенсусу и решили, что будем-таки делать новые образцы! Дузанека же я просто поставил перед фактом, да он и не особо сопротивлялся устав от творческого безделья.
А уж затем был совет директоров. И когда я выдвинул новую концепцию нашего нового направления, он мгновенно превратился в гудящий, растревоженный корявой палкой улей диких пчел.
Кто-то кричал, что это идея бредовая и яйца выеденного не стоит, кто-то выражал сомнение в новом направлении, желая катиться по старинке, а кто-то вообще вопил о морали. Я выждал паузу, подождал, пока все замолчат и сухо начал.
– Господа, все вы в сомнении и смятении. Это вполне понятно, для столь необычного экс-перимента. Некоторые из вас даже имели высказывания по поводу морали. Так вот, мое мнение, что делать большие деньги – в переносном смысле вообще, если честно аморально. И почти все-гда сопряжено либо с обманом, либо сделкой с собственной совестью. Увы, уж такова оборотная сторона любого бизнеса. Ну и тем паче, что мы-то с вами не кукол Барби лепим. Так, что для на-чала посмотрите хорошенько на свои счета, а потом советую вам, оглянутся вокруг. Разве вы не видите, сколько конкурентов дышит нам в спину. Да мы делаем отменный товар, и он многим нравиться. Но это сегодня, а завтра? Вон, к примеру, те же китайцы – им нынче никакая мораль не указ (извини Ченг), и они уже штампуют пачками ботов в виде десятилетних девочек. А ко-личество жирных, богатых упырей, желающих поразвлечься с ними, с каждым годом стреми-тельно растет. Появились уже куклы специально для садистов и потрошителей. И чем больше общество вопит о морали, тем стремительнее оно прощается с ней. Так, что если сегодня не нач-нем мы, завтра это сделают за нас другие, а мы так и останемся в глубокой заднице, простите в самой ее сердцевине. Тем более, что мы уже начали «двигаться в этом направлении». Вчера наш общий коллега – Ченг, и я многозначительно указал на него рукой. – Продемонстрировал мне факт утечки конфиденциальной коммерческой информации. Кто-то из сотрудников сливает ее китайцам. Мы найдем крысу – я вам это обещаю. Но речь сейчас не об этом. А о том, что если мы не создадим завтра чего-то совершенно нового и необыкновенного, контору можно будет закрывать, ибо наше сегодняшние разработки, увы, уже ни кого не интересуют. У меня все. Благодарю за внимание.
А теперь предлагаю голосовать. Кто за разработку новой концепции, поднимите руки. Кто против? Кто воздержался? Итак, большинством голосов решение принято…

2.
Наши эротические фантазии, на подсознательном уровне порой рисуют такие жуткие и уродливые картины, что здравый ум, кажется, уже не должен это воспринимать, однако ж, вос-принимает. И это происходит потому, что в людях все-таки еще так много того самого прими-тивно-животного, которое зачастую в большей степени управляет нами, нежели здравый разум. Следовательно, наше сознание чаще всего определяют не идеи и благие помыслы, а глубоко уко-ренившиеся в нас пороки. У кого-то их больше, у кого-то меньше. Кто-то борется с ними, а кто-то позволяет им одерживать верх. Некоторые индивидуумы даже пестуют и культивируют свои пороки, возводя их в ранг достоинства, совершенно не задумываясь о последствиях, произведен-ных ими. И при этом, они наивно полагают, что наш мир – игра и можно запросто жить, играя всем и всеми в этом мире. А потому такие люди более всего ценят в жизни свои игрушки, а не саму жизнь. Переживания же других людей, для таких индивидуумов, это вообще не более чем фон или помехи. И вот получив, наконец, очередную вожделенную игрушку, они также быстро привыкают и забывают ней. Так же, как и скоро желали бы ей обладать. В конечном итоге ее вы-брасывают в мусор и тут же бегут за новой. Это становится их смыслом жизни. Но не надо их осуждать, ибо эти люди больны, так же, как больны алкоголики, наркоманы или игроманы. И если копнуть чуть-чуть поглубже, мы все в той или иной степени болеем этой болезнью. А ну-ка вы вспомните свое детство, как вы плакали и требовали купить новую куклу или мишку, а потом, спустя некоторое время она уже валялась в пыльном углу. Так-то вот. А ведь любая вещь, а тем более антропоморфная игрушка несет в себе энергетику не только своего создателя, но и всего мира, что прикасался к ней. «Игрушки тоже плачут», только мы этого не замечая, ломаем сначала куклам руки, а за тем некоторые из нас вырастая, выкручивают руки уже живым людям, а то и всему миру. Меняется жизнь, меняемся мы, а вместе с этим меняются и наши игрушки. Кто-то покупает себе десятую шубу, совершенно не думая об убиенных зверьках, кто-то в который раз меняет машину, не обращая внимания на окружающую среду, кто-то меняет женщин, кто-то мужчин, абсолютно не задумываясь об их чувствах. А некоторые тасуют людей, так или иначе подвластных себе, точно карточную колоду или просто убирают с дороги их как мусор. Все зависит лишь от уровня достатка, уровня цинизма и положения в обществе.
С тех пор как я приехал в Лондон и основал свою кампанию, прошло уже немало времени. Я стал очень состоятельным человеком, страдающим непомерным эгоизмом, снобизмом и тще-славием. В общем, воплотился в обличие настоящей, порядочной сволочи. Достигнув богатства и перепробовав все порочные утехи, какие только смог оплатить, я, в конце концов, пресытился этой жизнью, как тот калиф халвой и впал в депрессию. Корпорация, которая принадлежала мне, работала как заправский механизм, принося стабильный и обильный доход. Директора, менеджеры, инженеры, программисты и другие служащие трудились не покладая рук, зарабатывая мои деньги. А я не успевал их тратить. Моя жизнь текла с тех пор не торопливо и однообразно. К своим любовницам я особой привязанности не испытывал. Шлюхи быстро надоедали, а игрушки, которые создавала моя корпорация и подавно. И поэтому благодаря моему циничному эгоизму постоянной женщины у меня, никогда не было. Ибо такое понятие, как любовь, было чуждым для меня механизмом, потому что таким, как я, это чувство вообще, наверное, не ведомо. От того жизнь моя была скучной, серой и пустой как комок бесформенной глины. И так продолжалось до тех пор, пока в моей жизни не появилась Тинг. Благодаря ей я узнал, что и у меня тоже, оказывается, есть сердце. И я тоже, как ни странно способен любить. Но, вот только моя любовь к этой юной девушке была настолько чиста и невинна, что я боялся даже прикоснуться к ней своими грязными руками. Мне достаточно было лишь видеться с ней, говорить с ней и знать что она где-то рядом, что она вообще есть. А всякие помыслы о близости с ней отчего-то натыкались в моем сознании на бесконечную стену запрета. Моей душе нравилось такое мучение и мне как ни странно тоже. И дело даже не в том, что она была совсем юной, да еще и дочерью моего лучшего друга. Когда, скажите, меня это останавливало? Просто я боялся. Боялся, что если между нами осуществиться связь, мир, только, только приоткрывшийся мне, снова исчезнет в мареве из обычных животных чувств. Пропадет, среди смрада и грязи. И я продолжал наслаждаться этим чудесным коктейлем из вздохов, ночных переживаний, ревности и бурных фантазий. В общем всем тем, чем обычно болеют в пубертатном возрасте, а я заболел только сейчас, так и не испытав эти чувства в юности. Однако, мне было очень трудно в поисках предлога регулярно видеться с ней, так, чтобы ни у кого не возникало никаких подозрений о моих чувствах. С ума можно сойти, я стеснялся этих самых чувств, боясь, что о них кто-нибудь узнает. И это крайне угнетало меня, напрягая и истощая мои психические силы. Но неожиданно судьба преподнесла мне очередной роскошный подарок – с некоторых пор девочка серьезно заинтересовалась живописью, и Ченг сам попросил меня позаниматься с нею. Казалось, само небо ниспослало мне это. О, ангелы, вы, наконец, сжалились надо мной, дав возможность хотя бы во второй половине жизненного пути почувствовать, что такое настоящее счастье. Но все же, как не велико было это чистое чувство, снизошедшее на меня, однако после столь длительной «душевной агонии», очень трудно было вот так взять и обуздать свою грязную плоть. Она тем временем продолжала метаться, где-то в глубине моего сознания вопя и требуя выхода. Я боялся, что не смогу долго удерживать ее и не вынесу такого испытания. Ведь сексуальное влечение это как зуд в заднице. Можно сколько угодно пытаться заставлять себя не думать о нем, но он все равно, так, или иначе, проявляется. И поэтому, чтобы ненароком не сломать это хрупкое счастье мне пришлось опять «доставать из шкафа» свои старые игрушки. К моему сожалению, услады они уже не приносили, лишь отчасти снимая физическое напряжение. И вот тут, как всегда мне помогло творчество – совет директоров, наконец, утвердил решение о разработке и создании новых образцов нашей продукции – антропоморфных репликант. Я с удовольствием взялся лично разработать образы для будущих новых моделей.

3.
Наконец-то наступило время для того чтобы достать мои старые, пожелтевшие юношеские рисунки, лежащие где-то далеко на пыльной полке. Эти самые рисунки, которые были написаны тогда, когда я еще кажется, учился в школе рисования, или сразу по окончании ее. Одним словом, очень давно. Я уже и не помню когда. Но рисовал я тогда надо сказать классно. А началось это мое увлечение с того, что однажды, будучи в пубертатном возрасте, я перебирал бумаги своего умершего накануне дяди. Тогда-то я и нашел среди них старые комиксы интимного характера, которые он тайком привез из Франции, кажется, еще в советское время и долго потом прятал. Помню, как они возбудили мое неокрепшее сознание, так что я всю ночь не смог уснуть. А на утро я купил альбом для рисования и набор цветных карандашей. Весь следующий день я провел, упражняясь в рисовании, пытаясь скопировать главного персонажа. По началу у меня ничего не получалась, но через неделю упорного труда все пошло гораздо лучше и вскоре я даже превзошел автора. Может быть, именно тогда гипертрофировалось мое сознание и отношение к женскому полу. Но именно тогда я начал неплохо зарабатывать, продавая теперь уже свои комиксы. Так что же такого было в тех комиксах, спросите вы, что так повлияло на мое сознание и мою жизнь? А в тех комиксах были изображены откровенные похождения мужчины, и девушки – кошки, или так называемой антропоморфы и других ее подружек-зверушек. Ужасно, примитивно, противно и чудовищно – скажите вы. И будете правы. Но, черт возьми, как, же сексуально все это выглядело тогда! И вот теперь мне предстояло оживить этих когда-то придуманных мной персонажей, чтобы влить свежую кровь в медленно умирающую корпорацию. Да, тысячу раз был прав Йен, нельзя останавливаться на достигнутом, ибо стоит только единожды остановиться, как тут же рухнешь и не поднимешься уже никогда. Помните историю полоумного скульптора Карифа? Каждый раз, вырубая из мрамора свою новую статую, он, уже в процессе ее ваяния задумывался о будущей, считая, что совершенство им еще не достигнуто. Ибо творчество бесконечно, как сам мир, а мир – бесконечное творчество. Поэтому я вновь так рьяно взялся за дело. И снова в моем мире завертелись колесики, задвигались шестерни и шарниры того механизма, который мы запустили десять лет тому назад. Используя опыт своих разработок, нам довольно быстро удалось запустить в серию разработанные новые образцы и дела корпорации снова пошли в гору. Наша фирма процветала пуще прежнего, ну а мы стали выпускать все больше и больше дорогих и столь необычных «игрушек». И с некоторых пор уже антропоморфные репликанты начали пользоваться повышенным спросом. Их стали заказывать даже чаще, чем обычных реплик. Однако, одновременно с нашим все большим и большим подъемом, среди молодежи в Великобритании, а также в ряде стран западной Европы стала резко возрастать активность дви-жения SMAA , которое зародилось сразу же после создания первых анропоморф. Напряжение в обществе и без того постоянно накалялось, ну а теперь оно вовсе раскалилось уже до предела, готовое вот-вот взорваться. Поначалу члены движения SMAA протестовали еще вполне мирно и никого особо не трогали. Но совсем скоро они начали разделяться на «активных» и «умерен-ных», последние ратовали за то, чтобы всех рипликант наделить равными с людьми правами и освободить от сексуального рабства. Активные же считали, что антропоморфы это уродливое надругательство над человеческим телом, а потому их надо истреблять самыми жестокими спо-собами, как вампиров или оборотней, вплоть до четвертования или сожжения. А их хозяев – скотоложцев необходимо насильственно кастрировать. Притом они в равной степени били и калечили как самих хозяев дорогих игрушек, так и своих же умеренных соратников по идейным соображениям. С каждым годом количество активных антиантропоморфистов (сокращенно антиморфисты) все возрастало. По всей стране покатилась волна жестокости и насилия. Антиморфисты выслеживали богатых обладателей игрушек, калечили их, поджигали их дома, убивали рипликант. Ходили так же слухи, что кое-кто из правительства и очень богатых и влиятельных людей лоббируют интересы активных антиморфистов, и даже спонсируют их деятельность. И это вполне могло оказаться правдой, учитывая все возрастающее количество огнестрельного оружия у них на руках, улучшающуюся с каждым днем экипировку и их организацию. Стало очевидно, что за всем этим реально кто-то стоит, кто-то, кто, управляя всеми этими серыми массами хочет реальной власти. А еще, под видом антиморфистов, все больше и больше стали орудовать обычные грабители и бандиты, что было первым только на руку, да еще и подливало масло в огонь. Полиция не успевала справляться с бандами одержимых молодчиков. Порою просто банально не хватало полицейских и в правительстве уже звучали призывы использовать армейский спецназ.
Привычный мир рушился, но мне было уже не до него. Меня целиком поглотила моя лю-бовь. Целиком и без остатка!
4.
В своем, пропитанном похотью доме, я не решился проводить с ней занятия живописью. В квартире Ченга это делать было бы просто не уместно. Поэтому мы стали встречаться с ней на «нейтральной» территории. Это была квартира перестроенная в студию, с отдельным входом и большой застекленной галереей пристроенной к ней прямо во внутреннем дворике по High Street в Сент Джонс Вуде. Я тайно от всех купил ее и наскоро переоборудовал под художественную мастерскую. В ней мы и стали проводить наши занятия. Эти занятия стали для меня окном в другой мир, чистый, светлый и не загаженный грязью мыслей и мерзостью поступков. Это были, пожалуй, самые счастливые дни и часы в моей жизни. Свет, исходивший из нее, быстро исцелял мою хронически больную душу. Но, мне по прежнему было мучительно трудно находиться рядом с ней. Тем не менее, я каждый раз, с нетерпением ждал этой муки, ибо без нее мне было еще мучительнее. Я с удовольствием проводил с ней занятия по основам рисунка, живописи, графике, композиции и скульптуре. Мы часто ездили с ней за город на пленэры. А еще очень часто мы гуляли по расположенному, совсем неподалеку Риджентс-парку, наслаждаясь видом Садов Авеню признанными самыми красивыми формальными садами мира. Прекрасная планировка формального парка, зелень аллей, каштаны, липы, тюльпанные деревья, живописные изгороди, а также малые архитектурные формы: каменные вазы и чаши – все становилось объектом ее зарисовок и эскизов. Мы часто катались с ней на лодке по большому пруду. Она гладила рукой воду и что-то тихо шептала на своем волшебном языке. Это получалось у нее столь сокровенно, естественно и восхитительно, что я едва сдерживался, чтобы не выдать своего влюбленного взгляда, украдкой поглядывая на нее. Пару раз она перехватывала этот мой взгляд, но вероятно не подала вида. А когда мы бывали в другой части парка – на Камберлендской террасе, то во время, когда она с восхищением писала ионические колонны и статуи в виде женских фигур, выполненных в духе ампира, сидя прямо на мягкой траве. Я, располагаясь позади нее, мог спокойно часами любоваться на ее хрупкую и изящную фигуру, делая однако вид, что тоже рисую. И небо продолжало дарить мне такую возможность, ибо занятия живописью ей безмерно нравились. Ну а мне, в свою очередь нравилось быть с ней рядом. Просто наблюдать за ней, общаться, любоваться ею и дышать ее воздухом. К слову она уже начала делать восхитительные успехи в рисовании, всякий раз радуя меня и радуясь сама словно ребенок. Хотя, по сути, она и была ребенком. Ведь ей едва исполнилось семнадцать.
Однако с некоторых пор я заметил, что у нее появился бойфренд – рослый, юный и весьма прыщавый байкер. И когда она уезжала с ним на его мотоцикле, у меня всякий раз обрывалось сердце. Да, я ее ревновал! Мне было стыдно даже самому себе в этом признаться, но факт оста-вался фактом.
– Старый дурак, ты совсем выжил из ума, угомонись уже, наконец, – говорил я себе каждый раз, мысленно прощаясь с нею.
Но уничтожить смятения, ворвавшиеся в мою душу я уже никак не мог. Как больно было осознавать, что вся моя юность осталась где-то там за поворотом, на грязной обочине дороги, растраченная впустую и потерянная навсегда. И вот, когда пришло настоящее чувство, ты оказывается уже не вправе воспользоваться им, хотя бы по элементарной разнице в возрасте. А еще и потому наверно, что твой лимит на чувства в этой жизни был, увы, давно исчерпан.
Посему мне оставалась лишь долго провожать ее взглядом, глядя в след исчезающей фи-гурке, прижавшейся к чужому телу. В такие минуты отчаяние сосало под ложечкой, подобно то-му чувству, которое я испытывал в детстве, когда уходила мама, а я оставался один. Потом она снова приходила, счастливая, сияющая и веселая, чтобы снова за тем уйти с другим, а мне опять оставаться один на один, со своим одиночеством.
Однажды, дождливым осенним днем она как обычно пришла ровно шесть часов. Она при-вычным, легким движением открыла свою папку и стала с гордостью показывать мне свои новые рисунки. Два, из них, сильно поразили и испугали меня. И опять, как тогда в сторожке страх мерзкой сколопендрой пробежал по моей спине. Но страх, уже не за себя, а теперь, прежде всего за нее. Я чуть не выронил, леденящие руки листы. На одном из них была изображена статуэтка из моего сна, точь-в-точь такая же, как та, что была нарисована мной на офисном листе бумаги в моем кабинете. А на другом рисунке она изобразила старика, как две капли воды похожего на «доброго» дядюшку Йена. Он сидел на парковой скамейке и курил трубку – да, да, ту самую!
– Где ты видела это? – Громко спросил я, указывая трясущейся рукой на трубку и старика.
– Нигде, – словно оправдываясь, и поджав губу, тихо ответила она.
– Просто придумала. А что?
– А это, тоже фантазия? – Вновь спросил я, не отвечая на ее вопрос, рассматривая рисунок танцовщицы.
– Нет, это статуэтка от моей мамы, она стоит у меня в спальне. А вам что не нравится, что-то не так? – Спросила она дрожащим голосом.
– Нет, сами рисунки безупречные, вот только, то, что изображено на них это довольно странно и страшно, – сказал я, переворачивая и опуская листы на стол.
– Вам страшно? Они вам что-то напомнили, верно? – Дрожащим голосом спросила она.
– Да, умная девочка, не по годам, умная. Сразу раскусила, что почем, – подумал я.
– Прости девочка моя, – сказал я не, сдержавшись.
– Прости, не к добру это все, прости, что пугаю тебя. Но я боюсь не за себя, я боюсь за тебя.
– Почему? – Спросила она, широко раскрыв глаза, из которых, казалось, вот-вот покатятся слезы.
– Мне разве что-то угрожает?
– Потому.
Повисла минутная пауза.
– Потому, что, я не знаю откуда у тебя это в мозгу, но только это не просто фантазии. Ведь на самом деле это реальный и очень страшный человек. И он никогда не появляется просто так, – сказал я, показывая на рисунок со стариком.
– А еще мне очень страшно за тебя потому…
И вновь повисла продолжительная пауза. Она внимательно и так нежно, по-детски смотре-ла мне в глаза, что у меня от этого перехватило дыхание.
– Почему? – Умоляюще прошептала она.
– Да потому, что я люблю тебя, девочка моя! – Почти закричал я.
А про себя подумал:
– О, Создатель! Я больше не в силах удерживать это в себе! Да пропади все пропадом и будь что будет. Зато, какое облегчение!
И, опустившись перед ней на колени, я обхватил ее за талию и прижался лицом к ее живо-ту.
– Люблю!
– Что, что вы такое говорите?! Что вы такое…
Она стояла тихо, без движения, даже не пытаясь вырваться, и слезы текли по ее щекам.
– Нет, нет! Прости меня, прости, я не должен был этого делать, я недолжен был тебе это го-ворить. И прости, если испугал тебя. Этого больше не будет, этого больше не повторится, – с этими словами я повернулся и бросился бежать к выходу.
– Стойте, пожалуйста, не уходите! – Крикнула она мне в след.
Я обернулся и застыл. Минута показалась вечностью.
– Я тоже люблю вас! – Робко выдохнула она.
– С того самого первого дня, как только увидела вас. Только тогда я не понимала этого. Не понимала и чуть-чуть боялась. Боялась вот здесь, – и она приложила руку к груди.
– А теперь я уже не боюсь, ничего не боюсь! И могу открыто и прямо сказать, да я люблю вас. Люблю всем сердцем, всем своим естеством. Каждой клеточкой своего тела. И не хочу более скрывать это, – она опустила руки, сцепив их внизу живота, подняла глаза и взглянула на меня.
И я увидел в ее глазах, отблеск той самой чистой и истинной любви, которой я никогда в своей жизни не видел. Мой мир рухнул в одночасье и возродился вновь.
В тот вечер она задержалась в студии намного больше положенного времени. Бедный мо-тоциклист так и уехал в тот день, не дождавшись под проливным дождем, когда к нему выйдет его подружка. А дождю было все равно, он холодными и чистыми струями продолжал хлестать по крышам уснувших домов и по темному асфальту одиноких, плывущих куда-то вдаль улиц. И мы, наконец «оставшись вместе», искренне радовались этому дождю и даже полюбили его. Бес-конечно наслаждаясь его магическим шумом, и друг другом…
Она стояла предо мной такая обнаженная, желанная и прекрасная, лишь слегка прикрывая свою наготу скомканным пледом.
– Тебе нечего стесняться своей красоты, – прошептал я.
– Ибо красота твоя прекраснее всего того, что я видел в своей жизни. А еще женская кра-сота для того и существует в этом мире, чтобы ею любовался мужчина – любящий мужчина, – с этими словами я привлек ее к себе и стал аккуратно и нежно целовать.
Сначала в шею, за тем в плечо, в руку, сжимающую плед прикрывающий грудь. А после, опустившись перед ней на колени, я продолжил обсыпать поцелуями ее бедра и живот.
– Прости меня девочка, но я никому больше не позволю прикасаться к тебе! – Сказал я, за-дыхаясь от счастья.
– Это просто Майк, он ухаживает за мной и больше ничего, – сказала она, кутаясь в плед и задумчиво глядя в окно, мокрое от дождя.
– Ты, не ревнуй меня к нему, пожалуйста, – робко сказала она и нежно погладила меня теп-лой ладонью по щеке.
– Я буду только твоей, – сказала она, уже не отводя от меня своего взгляда.
Что я еще могу к этому добавить, пожалуй, ничего.
Ничего, кроме:
«Слепец блаженен в миг прозрения. Я, как и он – прекрасен миг. Вся жизнь моя – одно мгновение, пока твой образ не возник».

5.
Невероятно, как быстро меняется мир, обгоняя порой смену самих событий происходящих в нем. И как почти мгновенно взаимные чувства, взрываясь, заполняют его целиком, вытесняя из него грязь, мусор и пену. Но самое удивительное заключается в том, как вчерашняя девочка, становится в одночасье любимой женщиной, а кусок серой глины под названием жизнь обретает, наконец, свою форму и содержание.
Мне снова стало интересно жить, интересно приятно и волнительно. И все, больше ничего не надо. Этого было достаточно в избытке. Я теперь самый богатый и счастливый человек на земле! Ведь любовь это дар, равного которому не существует более ничего в этом мире. Никаки-ми богатствами на земле нельзя выкупить этот дар. Как невозможно купить ясное солнце, ласко-вый ветер и чистое небо. Вот только один вопрос продолжал мучить меня – что она во мне на-шла? В перезрелом, брюзжащем и циничном индивидууме мужского пола. Ума не приложу. Од-нако, как говорил Омар Хаям:
«Кто урод, кто красавец — не ведает страсть, В ад согласен безумец влюбленный по-пасть. Безразлично влюбленным, во что одеваться, что на землю стелить, что под голову класть!»
Вот и я, помучившись еще немного, снедаемый неожиданно проснувшийся совестью, в итоге плюнул на все доводы здравого смысла и целиком отдался своей любви. С тех пор мы ни как не могли наговориться. Мне надо было так много рассказать ей, обо всем, так много всего объяснить. О Йене, о трубках, о Гамале, о своей жизни. Обо всем, кроме, пожалуй, того, чем мы с ее отцом занимаемся. Мне было противно даже вспоминать об этом. И еще я страшно боялся, что вот-вот моя тайна раскроется и она, презрев меня, уйдет из моей жизни навсегда. Я, решил тогда, что брошу эти свои грязные дела окончательно, сложу с себя полномочия хозяина корпорации и ни когда более этим заниматься не стану. Я решил, что снова начну жить. Жить с чистого листа, жить по-настоящему.
По ходу моих рассказов она, к моему удивлению, практически сразу поверила в существо-вание тех сущностей, о которых я ей повествовал, ни сколько не сомневаясь в правдивости всего сказанного мной и не считая все это бредом сумасшедшего. Она всегда слушала меня очень внимательно, не перебивая и не переспрашивая. Она умела слушать и слышать. Моя умная и мудрая, не по возрасту девочка. А еще, она умела верить и четко знала, где лежит, истинна, а где укрывается обман. Мне было так легко с ней. Так легко. Что за время наших отношений мы с ней даже ни разу не поссорились. Просто не из-за чего было.
Мы стали встречаться с ней почти каждый день, и каждый день у нас был, как первый. А наши уроки живописи сводились теперь к тому, что я без конца рисовал только ее, а она меня. Но однажды я все-таки решил остановиться, взял себя в руки и сказал:
– Милая, не смотря ни на что нам нужно возобновить настоящие занятия живописью. Ведь у тебя явный талант и тебе просто необходимо учиться дальше. Глупо вот так зарывать в землю то, что подарено небом. Тебе нужно в академию художеств, тебе нужны реальные преподавате-ли, а не какой-то давно просроченный недоучка. Ведь ты действительно можешь стать настоя-щим художником, я вижу в тебе огромный потенциал. А я, что, я? Я просто среднестатистиче-ский художник – так, в общем, оформитель плакатов и рекламных вывесок. Не более. А еще я слишком многим сломал жизнь, и я не хочу испортить ее тебе. Так, что если ты сейчас уйдешь, то еще можешь когда-нибудь проснуться знаменитой. Я не хочу быть обузой, я пойму.
– Не говори так! Прошу тебя, – и она со слезами бросилась ко мне на шею.
– Я же люблю тебя, только тебя, люблю и не хочу терять. Я итак счастлива с тобой! И мне ни кто другой не нужен. И потом, ведь ты на самом деле талантливый. Да, да. Не спорь! – И для убедительности она топнула ножкой.
– Просто ты всю жизнь занимался не тем делом. Так, что я теперь не отстану от тебя, пока ты не станешь знаменит, и никогда тебя не покину, даже не надейся!
– Девочка моя, меня, конечно, изумляет и исцеляет твоя любовь, не скрою. И я очень боюсь потерять ее. Но, тем не менее, позволь дать тебе один совет. Никогда не позволяй чувствам одерживать верх над здравым смыслом. Ибо чувства могут пройти, а талант – нет. Я свою жизнь уже использовал и далеко не по назначению. Мне уже поздно оборачиваться назад. Поздно, что-либо менять, а у тебя же еще вся жизнь впереди. Со мной или без меня. Не упусти ее, – ответил я, за чем-то вытирая сухой лоб.
– Ты использовал? Да как ты смеешь так говорить? Да тебе еще жить и жить, со мной, меж-ду прочим. Ни куда ты теперь от меня не денешься, как и я от тебя. Бросай-ка ты свою таинст-венную фирму и займись, наконец, творчеством, займись по-настоящему. И я уверенна, что еще буду гордиться тем, что полюбила такого человека, как ты. И кстати, ты мне так и не рассказал, чем ты на самом деле занимаешься? – И она направила на меня свой огромный, колючий вопро-сительный взгляд.
– Умная девочка, ловко уводит от темы, – подумал я.
– А мне то, и сказать не чего, а врать я почему-то уже не могу. Не могу и не хочу.
И я молчал. Она насупилась.
– Ну, ни хочешь говорить не надо, значит еще не время. Потом расскажешь, как-нибудь. А творчеством все-таки займись, ты талант, а там и я за тобой подтянусь. Обещаю.
Да, умная девочка и что она только во мне нашла? Создатель и тот удивляется.
6.
Дела фирмы я забросил окончательно, пустив все на самотек. Лишь иногда присутствовал на совете директоров, да и то чисто формально. Но и Ченг меня особенно не дергал и не о чем таком не спрашивал, списав очевидно мое отрешение на очередную депрессию. Он даже как ни странно всячески прикрывал и отмазывал меня. И я, как мог, всем своим видом пытался сохра-нить на себе эту депрессивную маску, хотя делать это приходилось все с большим и большим трудом. Как трудно бывает скрывать свое горе, если это необходимо, но оказывается, что еще труднее скрывать от всех свое счастье. Но пока у нас это получалось.
Мне было так легко с ней потому, что с ней мне было просто – не было никакой необходи-мости возводить стены из недопонимания и блуждать в лабиринте недосказанного. Простые чувства, простые слова и никакой надуманности. Это было как свет – либо он есть, когда его включат, либо он отсутствует как таковой. Единственное, что тяготило меня, было то, что я от нее утаил – моя гнусная правда. Но я боялся разрушить ею, то хрупкое счастье, что так неожиданно подарили мне небеса. И я продолжал молчать.
Мы, очертя голову, продолжили наши занятия. Вдохновленная любовью, она делала в акварельной живописи поразительные успехи. А я одаривал ее похвалами, подарками и безграничной нежностью, что так неожиданно проснулась во мне. Однажды я купил ей на Риджент-стрит, фиолетовый французский шерстяной берет. И на одном из наших пленэров я с удовольствием вручил его ей в красивом бумажном пакете с репродукцией Мане и со словами:
– «Вот тебе малыш от меня не большой сюрприз. Это, как я полагаю, должно украшать твою гениальную головку, как голову истинного, настоящего художника».
Ее радость была столь искренней и совершенно не прикрытой, что вызвала, зависть и вос-торг, пожалуй, у всех, окружавших нас, чопорных лондонских прохожих. А во мне эта радость породила целый протуберанец ответных чувств. Свет, исходивший тогда от нее, заполнял мой мир ровно и чисто, «без перебоев и отключений» – это и было истинное, настоящее счастье!
А между тем она продолжала теребить и доставать меня просьбами снова начать заняться скульптурой. Настойчивость Тинг все-таки возымела свои последствия, и я решился тряхнуть стариной, чтобы изваять-таки статую. Ее статую. Непременно в полный рост и конечно из мра-мора, к черту все остальное. Только мрамор! Хотя я с ним никогда не работал, тем не менее, я заказал для этой цели несколько блоков статуарного белого мрамора и принялся нещадно его портить. И пусть я чувствовал теперь себя полоумным Карифом, но это чувство, как, ни странно нисколько не отягощало, а наоборот лишь вдохновляло меня. С упорством дятла Вуди, я неделю за неделей, долбил и крошил бедный благородный камень. Но каждый раз он «показывал мне кукиш», вместо изваяния и вслед за долотом в него летела кувалда. Тинг успокаивала меня и за-ставляла пробовать, и пробовать снова. И как бы я не падал духом, но желание отразить ее в камне в конечном итоге вновь возвращало меня к работе. Сила этого безумства оказалась столь велика, что я уже не мог даже и думать ни о чем другом, кроме этого. Сбивая руки до кровавых мозолей я продолжал вгрызаться в камень, а он, в конечном счете, поддался и «ответил» мне. Моя гордыня и разозлившийся гений сломили, в конце концов, его твердыню и у меня, стало выходить нечто, несомненно, похожее на оригинал. Любуясь, безотрывно своим медленно проявляющимся и оживающим творением я вдруг от чего-то вспомнил строки русского поэта-символиста Вячеслава Иванова:
«Взгрустит кумиротворец-гений
Все глину мять да мрамор сечь, —
И в облик лучших воплощений
Возмнит свой замысел облечь.
И человека он возжаждет,
И будет плоть боготворить,
И страстным голодом восстраждет...
Но должен, алчущий, дарить, —
До истощенья расточая,
До изможденья возлюбя,
Себя в едином величая,
В едином отразив себя.
Одной души в живую сагу
Замкнет огонь своей мечты —
И рухнет в зеркальную влагу
Подмытой башней с высоты.»
Вот и я почувствовал, как падаю большой Пизанской башней в бесконечный омут своей любви. И не гордыня, в конце концов, точила тот камень, проявляя окончательный облик сего изваяния, а только лишь сущая любовь. Любовь, которая, в конце концов, ее и сломила – мою гордыню и одарила взамен своей кротостью. И пусть теперь все черти, какие только есть на све-те, кусают себе хвосты от зависти – ведь я сумел-таки облечь свою живую любовь в холодном куске камня, повторив подвиг безумного скульптора. Но мне тогда было на это плевать, плевать на славу и талант, ведь я все готов был бросить к ее ногам, ради этой любви.
«И пусть безумцами всегда зовут влюбленных, им в вечность обратить дано не зримый миг. И воспарить лишь чувством окрыленным, в кромешной тьме узрев любимый лик».
Однако, помимо этого моего безумства, мы между тем все еще продолжали наши прежние занятия живописью. Которые, за тем, как правило, плавно перетекали в тайные свидания двух обезумевших «подростков» – любовников, скрывающих свою связь от строгих и морально ус-тойчивых родителей. В начале нас обоих это даже забавляло, внося некий драйв в наши отношения. И если меня – закоснелого эгоиста такое развитие событий вообще ни как не беспокоило, то Тинг, взрослеющая прямо на глазах, через некоторое время стала испытывать очень сильный дискомфорт от этих тайных свиданий. Ей становилось неловко и противно от такой, мягко говоря, совместной жизни. И однажды она почти с надрывом сказала мне:
– Скажи, ну разве можно вот так жить, точно в публичном доме. Быстренько справили свою любовь, точно нужду и разбежались по щелям, как тараканы. А чуть что всякий раз приходиться еще и прятаться как улитка в раковину. Не дай бог кто из знакомых узнает. Нет, я так больше не хочу. Совсем не хочу! – Повторив громко последние слова, она отвернулась от меня.
За тем снова повернулась ко мне уже с заплаканным лицом и как-то так, совсем по-взрослому тихо сказала:
– А знаешь, мне с некоторых пор стало противно оставаться вот так близко с тобой, а без тебя мне вообще просто тошно. Тошно и грустно. Эти чувства меня точно разрывают напополам. С тобой я ощущаю себя школьницей, тайком сблизившейся со своим учителем после уроков, причем прямо на парте, на тетрадках с домашним заданием. А без тебя я чахну точно не политый вовремя цветок на пыльном одиноком окне. И еще, мне противно все время врать отцу, что я после занятий встречаюсь с каким-то там молодым человеком. Противна вообще любая ложь и всякий обман!
Никогда она еще не срывалась на крик.
– Не хочу больше ни от кого прятаться и ни чего не скрывать. Хочу открыто любить и быть любимой, – и она за чем-то мотнула головой, расплескав по подушке свои чудные волосы.
В общем, она стала настаивать на том, чтобы придать огласке наши отношения. Мотивируя тем, что если я действительно люблю ее, то должен пересилить себя и сделать это, а если нет, так и продолжать такие отношения незачем. Я как мог, до последнего момента старался оттягивать это «событие». Всячески уговаривая ее еще немого потерпеть. Но сегодня, увидев столь глубо-кую досаду в ее не детском взгляде, я понял, что больше тянуть нельзя ибо я потеряю ее. И я че-стно пообещал ей объявить о наших отношениях во всеуслышание, в ближайшее время. Увы, как не трудно было мне принять это решение, но, тем не менее, и мне больше не хотелось, ни врать, ни выкручиваться. А тем более делать ей так больно.
И вот когда, после очередного приступа нежности я спросил у Тинг, согласна ли она стать моей женой, мне показалось, что в нашей студии случился ядерный взрыв. Столько радости и эмоций в одном человеке я не видел никогда за всю свою жизнь. Не откладывая в долгий ящик, мы решили объявить о нашей помолвке в ближайшую пятницу. Я твердо решил просить ее руки у Ченга. Все как положено, чин по чину. Надо начинать жить правильно, безо лжи фальши и об-мана подумал я. А там как бог даст.
Но, увы, те, кто играет нами в кости, опять распорядились по-своему. Ведь если сегодня ан-гел нежно гладит тебя по голове, значит, где-то рядом притаился демон, чтобы завтра тут же отсечь ее….
7.
В тот вечер Тинг задержалась в студии позже обычного времени. Я наконец-то закончил свою работу и решил продемонстрировать «мраморную копию ее прекрасному оригиналу». А так, как на завтра была назначена наша помолвка, то я решил по такому случаю, преподнести это в качестве подарка своей любимой. Она сидела на диване, поджав ноги по-турецки и уперев ку-лачками подбородок, прямо напротив статуи, стоящей на подиуме и укрытой холщевой тканью. Она с вожделением ждала. А я как студент первокурсник, на первом в своей жизни, серьезном экзамене, мандражировал и писал кипятком, боясь отдавать строгому преподавателю свою рабо-ту.
– Ну что же ты, открой уже и покажи, наконец, свое творение. Зря я, что ли столько пози-ровала, стоя на журнальном столике как обнаженная пепельница, – с легким сарказмом, улыб-нувшись, сказала она.
– Я боюсь, – честно признался я.
– Чего, дурачек! Чего ты боишься?
И она улыбнулась так мило и по-домашнему, что у меня аж сердце зашлось.
– Я боюсь, что не сумел, не смог оправдать твоих надежд. Не сумел передать тебя, такую, такую…
Требовались необходимые слова, но я никак не мог найти их. Пауза затягивалась. Она не-терпеливо заерзала на диване.
– Такую, словно теплое касание живой руки, – виновато выдавил я.
– Да ладно, я же не академическая комиссия, для меня все, что ты творишь – прекрасно, – мягко с нотками уверенной нежности, успокоила она меня.
– И потом я верю в тебя, дурачек.
Последнее слово она произносила обычно с такой невинной наивностью, с такой теплотой, так, как будто на самом деле это была высшая похвала. И мне это нравилось.
– Не бойся, показывай. Ну, давай же!
И я одним резким, нервным движением сдернул полог. Он с едва слышным шуршанием стек к точеным мраморным ногам и наступила минутная пауза. После чего Тинг совершенно серьезно сказала только одну фразу:
– Я всегда знала – ты гений!
Она стала напротив изваяния и долго еще любовалась «своим отражением». Я смотрел на них и думал. Как прекрасен этот мир, в котором зарождаются такие восхитительные творения. Вдоволь налюбовавшись – она статуей, я ими обеими, мы потом еще долго спорили и обсуждали это событие. Она утверждала, что я создал настоящий шедевр, а я говорил, что это всего лишь очень удачная копия с ненаглядного оригинала. И когда, наконец, поток мыслей и слов иссяк, мы слились с ней в долгом и ненасытном поцелуе, прямо на глазах у глядящей в нашу сторону каменной Тинг. В нежности и откровенных признаниях незаметно быстро пролетел этот волшебный вечер.
Переполненная счастьем до краев, Тинг стала уже собираться домой, как вдруг за окном послышались многочисленные выстрелы, вой полицейских сирен, потом где-то далеко страшно гулко лопнул сильный взрыв. Взрыв был такой силы, что задрожали стекла в окнах. Я отдернул штору и открыл окно, за окном полыхало зарево многочисленных пожаров. В комнату мгновенно ворвался жирный удушливый запах гари. Я тут же захлопнул его обратно и вновь задернул штору. Включил телевизор, по ящику по всем каналам шли репортажи о толпах беснующихся молодчиков вывалившихся на ночные улицы города и сжигавших дома богатых горожан, резавших и расстреливающих антропоморф, репликант, их хозяев, полицейских и даже просто прохожих. Полиция Лондона не справлялась и уже не могла держать ситуацию под своим контролем, пожарных бригад не хватало, в городе полыхало со всех сторон. Город погрузился в хаос. И порой казалось, что такого количества беснующихся людей не было даже на «майдане» прекрасного града Киева. В некоторых кварталах шли настоящие бои между антиморфистами и полицией.
Слегка отогнув плотную портьеру, я еще раз выглянул в освещенное заревом окно, словно для того, чтобы убедиться, что все происходящее сейчас за ним – не бред. И с ужасом глядя на зарево многочисленных пожаров, осветивших город со всех сторон, в моем мозгу вдруг почему-то гулом многотонного колокола глухо отзвенело:
«Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете. Все
пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях».
Тинг, не переставала все это время звонить отцу, но связь, похоже, полностью отсутство-вала. Мне стоило огромных усилий удерживать Тинг от попыток бежать домой. Она просила, она умоляла меня отпустить ее или идти вместе с нею. Я с огромным трудом упокоил ее, аргументируя тем, что их квартира находится в самом благонадежном районе Лондона, а ее отец – человек вполне уравновешенный и зря рисковать не будет, а по тому он спокойно пересидит весь этот ужас дома. Ведь дверь в их подъезд довольно прочная, дом многоквартирный, а в подъезде всегда находится консьерж и пульт для вызова полиции. Одним словом мне все-таки удалось убедить ее не совершать поспешных глупостей и хотя бы дождаться утра.
Ночью в город вошел спецназ и к пяти часам утра все, наконец, закончилось. Едва рассвело мы, точно испуганные коты бросились с ней на улицу. Моя машина оказалась сожженной, как и другие припаркованные рядом. Ничего не оставалось делать, как бежать к ближайшей станции метро. Не замечая усталости, мы бежали к станции через два квартала, захлебываясь тяжелым, вязким воздухом. В нем все еще стоял едкий и горький запах гари. Во многих местах города все еще продолжали бушевать пожары. Мы, едва отдышались только тогда, когда сели в вагон. В итоге добравшись до ее дома, мы оказались в самом разгаре драматических событий. Дом, где располагалась квартира Ченга, на тот момент был уже практически весь объят пламенем. Тинг вырвалась из моих рук и бросилась сквозь оцепление к подъезду, распихивая локтями пожарных и уличных зевак. Я бросился вслед за ней. Ее пытались остановить, но тщетно, она буквально разбрасывала всех вокруг, прорываясь к черному зеву открытого подъезда. Я едва поспевал вслед за нею, так и не успев схватить ее за руку, в тот самый момент, когда раздался страшный взрыв. Очевидно, где-то произошла утечка газа из поврежденного газового оборудования и последнее, что я успел увидеть, была медленно разбухающая и рушащаяся на нас стена фасада. И все, свет погас…
8.
….Мы сидели в гостиной, за большим овальным приземистым столом из лакированного манджурского ореха. Пили, желтый чудный Хуан Ча второй заварки. Пили из традиционных китайских чашек – с блюдцем сверху и блюдцем снизу.
– Вот возьми печенье, это печенье с предсказаниями. – Сказала улыбающаяся Тинг.
И поставила на стол большую фарфоровую вазу в виде корзины, с ручкой из двух обвив-шихся друг вокруг друга драконов. Она была доверху наполнена маленькими конвертиками из рассыпчатого теста.
– Разломи и прочитай, там все сказано – почти шепотом произнесли ее розовые с перламут-ром губы.
– Читай вслух, дружище. – Сухо и громко сказал Ченг.
– Ведь это уже касается всех.
Я, молча, разломил печенье, вытащил записку и прочитал:
«Эти люди и эти события в твоей жизни оказались здесь не случайно, а лишь только по тому, что ты сам их сюда привлек. И то, что будет с ними дальше, зависит только от одного тебя».
– Видишь ли, все, что происходит с нами в этом мире, никогда не бывает случайностью. – Поучительно сказал Ченг.
– Ибо, казалось бы даже самый невероятный случай, это всего на всего лишь редчайшая за-кономерность. Мир так устроен, что в нем каждое событие это отдельное звено одной большой общей цепи. И лишнего, ну а тем более случайного в нем быть не должно. Будь то чья-то смерть или чье-то рождение это всего лишь только звенья цепи, не более. А потому смерть, твоя или моя, ее, это тоже всего лишь маленькое звено, маленькая ступенька в начале бесконечного пути. И нет нужды оплакивать это, ведь надо идти дальше. Нельзя останавливаться, ибо бытие есть движение, движение к цели, движение к своему предназначению, движение к истине. И коль ты оказался в этом мире, хочешь, не хочешь, но ты должен идти. Правда теперь задача для тебя не-много усложняется. Меня, к сожалению, внезапно «отозвали» из этого мира и, увы, я больше не смогу тебе помогать. Так, что дальше тебе придется идти самому – «бегущий по лабиринту». И дальше, вот она станет твоим ведомым светом среди мертвой тьмы – кивнул он в сторону улы-бающейся Тинг.
– Если, конечно ты сумеешь удержать его в себе и сам не «потухнешь» во мраке бесконеч-ности. Ибо создавать статуи, или почти живых кукол – это безусловно искусное мастерство, но отнюдь не великое. Великим оно становиться тогда, когда твои творения «оживают» и перестают уже быть холодным и мертвым куском материи. А для того чтоб они «ожили» надо вложить в них часть своей души, светлой души или хотя бы тянущейся на тот момент к свету. Один раз у тебя это получилось – со статуей Тинг, именно поэтому она получилась безупречной. Ведь на самом деле это была отнюдь не блажь, а испытание, первое испытание, которое ты успешно выдержал. Значит, сможешь выдержать и остальные. И тогда ты сумеешь вернуть заблудшую душу назад в наш чудный мир и спасти тем самым Тинг. Поверь, такое возможно, но задача эта непомерно трудная и опасная для простого смертного. Поэтому слушай, и хорошенько все запоминай, ибо больше подсказок у тебя не будет.
Камень, что ты получил от цатара, способен на многое, он ведь осколок священной горы Урме – одного из полюсов нашего мироздания. Это очень сильное оружие в тех руках, кто знает, как им воспользоваться. Поэтому пользоваться им нужно очень осторожно и только в случае крайней необходимости. А для нашего конкретного случая он пригодится благодаря своей спо-собности открывать врата в другие, как это у вас называют измерения. С его помощью ты смо-жешь открыть «сумеречный лабиринт» в котором заперта душа Тинг. Сумеречный лабиринт или лабиринт забвения есть континуум, в котором заключена и будет вечно блуждать ее душа. Толь-ко с помощью этого камня можно его открыть и вывести душу назад в этот мир. Если ты суме-ешь пройти по нему и найти там ее душу, то сможешь вывести ее назад – лабиринт откроется тебе. Если нет – так и будешь бродить в его сумерках до конца своих дней. Но ты сумеешь, я знаю – ведь ты «бегущий по лабиринту», в этом и есть твое предназначение. И это твоя судьба. Но, только для начала необходимо добыть этот самый лабиринт, а для этого тебе нужно не мно-го, не мало, попасть в царство темного Тевтата – одного из самых темных кельтских богов.
Во времена своего могущества он был, весьма почитаем в многочисленных кельтских племенах населявшие тогда землю, ибо его считали самым искусным и жестоким воином в мире. Его обожали и боялись одновременно, но главной его функцией было, конечно же, вселять ужас в кельтских врагов. И поэтому ему приносили обильные и кровавые человеческие жертвы, умерщвляемые самыми изощренными способами, например – утопляя плененных врагов в воде в туго сплетенных ивовых клетках. Да он был очень могущественен в те времена, но постепенно его могущество таяло, словно воск горящей свечи, по мере того, как римляне покоряли кельтские племена одно за другим. Последними народами, которые еще оставались верными старому богу были скотты и гойделы. Они еще долго продолжали служить своим старым богам, думая, что они помогут им, в борьбе с римскими оккупантами. А их жрецы – Друиды, считали Камула покровителем храбрейших воинов и в надежде на скорую победу над Римом, покорно продолжали приносить ему человеческие жертвы. А когда, в конце концов, власть Друидов, под натиском римлян все же пала, могущественный кельтский бог утратил свой ужасный и великий статус и навсегда покинул мир людей, как в прочем и все другие бывшие до него боги. Вот тогда-то он ниспустился в глубокие подземелья Британии – последние земли, еще хранящие кельтские «ужасы», где и начал плести лабиринты забвения всем не до конца раскаявшимся (блуждающим) душам. Говорят, что самому Люциферу так понравилась эта его безумная идея, что он сделал опального бога своим наместником в пределах всех Британских земель, даровав ему власть над всеми оставшимися и ушедшими под землю фоморами .
Вот к нему-то тебе и надо попасть, ибо он есть Хранитель лабиринтов блуждающих душ. Эти души либо ждут своего дальнейшего определения, находясь в «подвешенном состоянии», или как у вас говорят меду небом и землей, либо спрятаны кем-то по каким-либо причинам, на неопределенный срок. У Тевтата ты должен получить ее свернутый (компактифицированный) лабиринт. Разумеется, просто так он тебе его не отдаст, поэтому тебе нужно будет предложить ему что-то взамен. Что-то такое, что его как следует, зацепит.
– Что, например? – Спросил я.
– Этого, к сожалению, я не знаю, ты должен сам во всем разобраться. Но я знаю, кто смо-жет тебе в этом помочь – Конь. И запомни! Как только ты получишь лабиринт, власть Тевтата над душой, заключенной в нем утрачивается и переходит к тому, кто теперь владеет лабиринтом. Но до этого момента, ты должен быть с этим темным богом очень осторожен и внимателен. Ибо Тевтат коварен и хитер, ему не составляет никакого труда так задурманить голову, что человек сам добровольно может стать навечно его рабом. Как только ты получишь лабиринт беги от него не медленно, потому, что он всеми силами попытается остановить тебя. И еще, упаси тебя бог воспользоваться предложенной помощью от нашего общего знакомого. Я имею в виду Дракона. Он ведь, по сути, то же демон, а потому будет всегда и везде вести только свою темную игру, легко переступая через других. У богов, знаешь ли, свои разборки и тебе в них лезть совершенно без надобности.
– Да но как мне попасть к этому самому Тевтату? Ты ведь мне об этом так и не сказал.
– Не сказал!? А и верно. Вот ведь проклятый склероз. Ну, так слушай. Когда наступает кровавое суперлуние, ровно в полночь на месте площади Пикадили образуется гигантский про-вал, заполненный водой и уходящий воронкой в глубь земли почти на десять километров. Только такие как ты, избранные могут увидеть его и войти туда. Там в глубине черных вод, на самом дне, в опрокинутом другом мире, и обитает ныне Тевтат. Там находятся его восхитительные и проклятые чертоги.
– Да ну и как мне попасть к нему, нырять, что ли на десять километров?
– Можешь попробовать, конечно, но я лично сомневаюсь, что у тебя получиться доныр-нуть до дна этой поганой ямы. И он занялся ехидным смешком.
– Я бы на твоем месте лучше просто воспользовался услугой «перевозчика».
– Какого-такого еще перевозчика? Ты о чем Ченг?
– Перевозчик это призрак капитана Уиллмотта, по кличке Харон. Он был когда-то коман-диром британской субмарины, погибшей во время первой мировой войны, кажется в тысяча девятьсот шестнадцатом году. С тех пор он возит всех страждущих встретиться с опальным богом на своем гребаном, ржавом батискафе. Кстати он тоже симагост, как и наш друг сарацин.
Я недоуменно хмыкнул, наморщил лоб и, вопросительно раскрыв глаза, посмотрел на него.
– О, Создатель! Ну, подойдешь к воронке, свиснешь три раза, он и приплывет на твой зов, все проще некуда. И еще запомни, Харон берет плату за проезд анекдотами про Британскую ко-ролеву, так, что советую запастись дюжиной. А если ему не понравится, хоть один из них он выкинет тебя за борт – вот тогда ты точно нахлебаешься. Ну и наконец, когда ты окажешься у чертогов Тевтата, скажи громко вслух:
«О, величайший бог всех кельтов Тевтат, всемогущий и всесильный Сегомус для всех гал-лов, боевой лорд Катурикс всех бриттов и великий Камул всех гойделов. Истинный Хранитель и лорд всех душ блуждающих в лабиринтах забвения. Услышь глас ничтожного, и приди ко мне!»
– Смотри не перепутай, хотя если добавишь от себя еще что-нибудь лесное, хуже думаю, не будет. И вообще, чем меньше бог– тем больше лести! В общем, скажешь все это, и он явится (наверное) на твой зов. Однако будь осторожен, не преступай порога его чертогов, ибо он может заманить тебя в свои владения, а там ты утратишь свой разум и тогда навеки станешь его рабом.
– Погоди, погоди, но, как, же я с ним встречусь, если я буду сидеть в батискафе? Ведь если я выйду из него, то меня же раздавит на такой глубине, а мне еще на минуточку как то надо бу-дет дышать. Я ведь не призрак и даже не симагост. С удивлением и нотками страха спросил я.
– Ну, это же элементарно Ватсон, на дне этой воронки привычные для нас физические за-коны не действуют, там действуют совсем другие законы, магические. Одним словом простая, обычная магия, только и всего. Ты в итоге окажешься совсем в ином мире, но там, тем не менее, тоже есть воздух, и в нем даже присутствует кислород. Поэтому ты можешь находиться там вполне себе естественно и комфортно. Дыши, разговаривай, пукай и вообще поменьше про все заморачивайся, больше думай и больше действуй. И постарайся быть максимально вниматель-ным и осторожным. Об этом, пожалуй, все.
Теперь идем дальше. Если тебе вдруг потребуется скрыться и залечь на дно, да так, чтобы не одна крыса тебя не нашла, то на первое время ты можешь обосноваться в Оксфордшире. Там у деревни Кропреди, расположенной в четырех милях к северу от городка Банбери, на Оксфорд-ском Канале еще доживает свой век ржавая посудина – старый херроубот , переоборудованный мной в плавучий домик. Там таких много, но ты легко найдешь его по названию. Называется он Тунчжи. Я купил его, как только приехал в Англию. Там какое-то время тебя точно никто не найдет. Ведь о нем ни кто кроме меня больше не знает. Ключ от каюты, ты легко найдешь на корме катера в большом деревянном ящике для инвентаря. Он лежит в старой банке из под зеле-ной краски.
Еще, важно! Обязательно найди статуэтку, я знаю, что она цела. Без нее тебе не найти Тинг в лабиринте. Она, если объяснять проще, не вдаваясь в тонкие дебри мирового континуума, сво-его рода «факел или фонарь, как угодно» указывающий дорогу в лабиринте.
Теперь в конце о главном – береги камень, как свою собственную жизнь, а то и пуще. Ведь если, не дай бог камень попадет к нему, я имею в виду Дракона, ты уже не сможешь спасти ни ее (и он указал на Тинг), ни себя, да и еще многих вокруг себя погубишь! Лучше спрячь его по-дальше и понадежнее, и не показывай его никому до поры до времени. Но при этом никогда не страшись воспользоваться им по своему усмотрению, когда возникнет такая необходимость. А твой разум подскажет тебе как это сделать.
Ну, все, нам пора прощаться Дэн «бегущий по лабиринту», я искренне рад был знакомству с тобой. Мне жаль, что я больше не смогу ничем тебе помочь. Доброго тебе пути. Прощай.
9.
Я пробыл в коме две недели. За это время утекло и изменилось очень многое. Моя кампа-ния перестала существовать. Почти все ее служащие, за исключением некоторых убитых «в ночь Туманных ножей» разбежались.Одни из них покинули страну, другие просто залегли на дно. Ченг и Тинг как вам уже известно, погибли. Дузанек уехал в Чехию. Виктор сбежал в штаты. Дугальд вернулся в свой родной Глазго, где устроился в какую-то фирму по продаже женского эротического белья. Форт, в котором располагались наши лаборатории, и цеха был сожжен, мой дом в Пиддингтоне – тоже.
Страсти, бушевавшие несколько дней в городе, постепенно утихли. Город очистили и за-чистили, основные зачинщики беспорядков были арестованы. Постепенно восстанавливали строения и расчищали улицы. И хотя по окрестностям еще продолжались стычки с антиморфи-стами, в город уже возвращался привычный деловой ритм. Люди, потерявшие своих родных и близких, кто как мог, как-то пережили и переварили свое горе. По многочисленным требованиям общественности всех оставшихся репликант переловили и вывезли в резервацию, устроенную на маленьком Шотландском острове Соэй. Ну а меня, как косвенного виновника в беспорядках и человеческих жертвах многие из этих людей, потерявшие своих близких, осудили и заочно приговорили к линчеванию. Вы спросите, откуда я все это узнал, находясь в коме? Считайте, что у меня открылся дар предвидения. А еще очень хорошо, что у меня не было с собой документов, удостоверяющих мою личность, и мое лицо довольно пострадало – правая его сторона оказалась сильно изуродованна огнем. За то так у меня появлялся шанс на выживание. Потом легко можно будет сделать новую хорошую пластику, а сейчас это уродство мне было только на руку. Поразительно, но у меня наверно на генетическом уровне, как у последней помойной крысы всегда была заложена способность к выживанию, когда вокруг все рушилось и гибло. Осознав все это, я решил по-тихому слинять из госпиталя, не дожидаясь официальной выписки и идентификации личности. Ночью я сбежал оттуда, легко и не принужденно, прихватив в помещении технической службы сменный комбинезон – надо же было хоть во что-то одеться. Пока шара перла. И хоть комбинезон и был мне довольно велик, но это все, же намного лучше, чем разгуливать по Лондону в больничной пижаме, пусть даже ночью. Петляя и шарахаясь от любых прохожих, а порою просто прячась от патрулей – в городе все еще действовал комендантский час, я, наконец-то добрался до студии. Ключ, слава богу, был на месте, спрятанный за слегка отстающий от стены наличник над входной дверью. Теперь можно было спокойно перевести дух и осмыслить ситуацию. А ситуация была надо сказать дерьмовая. Во первых камня у меня не было, как и не было уверенности, сохранился ли он вообще. Ведь он остался в форте, в моем кабинете на полке среди дешевой коллекции обычных минералов – самую ценную вещь всегда надо прятать на самом видном месте. Ну, если конечно, не знать наперед о том, что бронированную башню, в которой находился мой кабинет, тупо спалит какая-то кучка «идейно обдолбленных» отморозков. Во вторых статуэтка, возможно, осталась в квартире Чегнга или была погребена под завалами его дома. Если, конечно она вообще еще цела. А в третьих еще элементарно нужны были деньги, и хоть какая ни будь подходящая одежда. Вот такая арифметика. И тогда я понял, что в который раз, не изменяя своей традиции, оказался в глубочайшей заднице.
Но главное, конечно, не все это, главное это то, что больше не было Тинг. Ко мне пришло осознание этого, в то самое мгновение, когда я увидел ее удивительные рисунки, все еще разло-женные на большом круглом столе в центре зала. Перебирая их дрожащими руками, я внима-тельно рассматривал изумительные акварели и карандашные зарисовки, а слезы капали на все еще пахнущие ее духами листы. Я смотрел и вспоминал, как мы подолгу обсуждали с ней каж-дую работу. Затем мое внимание переключилось на изваяние. Еще долго, не отрываясь, я смот-рел на него и рыдал, вглядываясь в милое лицо. Она действительно вышла совсем как живая. Стояла сейчас и улыбалась в углу на подиуме, точно такая же, как и та, реальная Тинг в тот по-следний наш совместный вечер. А теперь ее нет! И не возможно ни поверить в это, ни смириться с этой реальностью.
– Вот она – моя плата за красивую, распутную и никчемную жизнь! – Подумал я.
Сколько людей пострадало из-за моих глупых и необузданных амбиций. Скольких близких я потерял. Да практически всех. Потерял любовь, которую искал всю свою бестолковую жизнь, так и не успев в итоге, ею как следует насладиться. Потерял все! Ничего не осталось, все сгорело и рассыпалось пеплом Лондонских пожарищ.
«И вот однажды день приходит. Средь бесконечности дорог. Стоишь один, а все уходят. Позвал любого, если б мог. А жизнь, увы, проходит мимо. Уходит тихо, налегке. Забрав с собой одно лишь имя. И звезды тают вдалеке», – и меж этих строк в моей голове мерзким холодным куском железа вновь начала скрести мысль о суициде.
– Господи, какой слабак, слизняк никчемный, будь же, наконец, мужиком, возьми себя в руки! В конце концов, зубами рви этот мир, но сделай то, что должен сделать, – так кричала уже разбуженная кем-то моя совесть.
– Но для этого надо сперва найти одежду, деньги, и… что, ни будь пожрать, (уже начинало сосать под ложечкой), а уж потом поговорим, – вторил ей холодный рассудок.
Ну, а дальше будем возвращать артефакты. Но как? Для восстановления банковских карт необходима идентификация личности, следовательно, сначала требуется восстановить нацио-нальную ID-карту. А на это потребуется время и опять же хоть какая-то более менее цивильная одежда, а у меня нет ни шиллинга наличности. Замкнутый круг какой-то. Что же делать? Стоп, тетя! Вернее ее квартира. Два года уже прошло, а я с тех пор так и не заходил туда. Она так и стояла закрытой на замок. Возможно, если ее еще не разграбили, то там я смогу найти что ни будь из своих старых вещей. А может даже и не много денег. Одна надежда на отличную сталь-ную дверь и сигнализацию, которую я ей установил, перед тем как мы с ней окончательно разру-гались. И еще, конечно же, на ключи, что лежали в бардачке моей сгоревшей машины, если ее еще не увезли на одну из Лондонских разборок. Одним словом: «дом, который построил Джек» – если, если, если…
Немного придя в себя, я с большой осторожностью сходил к машине, слава богу, она оказа-лась на месте и ключи то же. Я с большим трудом отыскал их на ощупь в расплавленном бардач-ке. Ключ, от тетиной квартиры висевший на связке, оказался вполне нормальным, только слегка закопченным.
– Господи, ну хоть что-то!
Тетина квартира находилась далеко не в самой фешенебельной части города, скорее наобо-рот. Это был Хакней(Хакни) бюро на юго-востоке Внутреннего Лондона. А потому ночью туда соваться, совсем не стоило. Днем там я преспокойно сойду за лондонского бомжа, и ко мне никто не пристанет. А пока не рассвело надо попробовать по горячим следам пробраться в квартиру Ченга, или хотя бы в то, что от нее осталось. Правда придется снова идти пешком, но выбора-то все равно не было. Хорошо, что хоть идти придется не слишком долго. Я ведь выбрал квартиру-студию в Сент-Джонсе вовсе не из-за раздутого престижа, а только потому, что он напрямую граничил с Брентом – бюро, в котором располагалась квартира Ченга. По правде сказать, это было не так, чтобы совсем рядом, но это все, же лучше, чем пересекать огромный мегаполис из конца в конец.

10.
Снова выходя на улицу, я тихо «одолжил» фонарик у старика консьержа. Слава богу, он дрых, как сурок. Долго и муторно петляя по ночному Лондону, я наконец добрался до дома, в котором когда-то находилась квартира Ченга. Фасад дома был разрушен почти до второго этажа, как раз там, где и находилась квартира Ченга. Огромный, почти треугольный клин, вывалившейся фасадной стены от самой крыши и до второго этажа, темным зевом обнажил жуткие, черные внутренности здания. Завалы уже почти расчистили, но строительная техника все еще оставалась на месте. Дом был обнесен защитным забором и на территории демонтажных работ где-то явно мог находиться ночной сторож. Я аккуратно, без лишнего шума перелез через забор. Крадучись вдоль стены, по-тихому добрался до подъезда и юркнул в него. На закопченной лестнице все еще хрустели, расползаясь белыми пятнами куски отвалившейся штукатурки. Добравшись до двери квартиры, я обнаружил, что она грубо выломана. Оставалось загадкой, кто это так постарался – пожарные или пришедшие вслед за ними мародеры. Гостиная выгорела дотла и теперь лишь большая овальная головешка с трудом напоминала тот роскошный полированный стол, за которым мы не так давно сидели. С каждым шагом под ногами возникали клубы мельчайшей сажной пыли. Дышать становилось все труднее и труднее. Я добрался, наконец, до спальни Тинг. Судя по обильным, нервно петляющим следам мародеры побывали тут не раз. Так что вряд ли здесь вообще можно было что-либо найти. Изрядно порывшись в кучах пепла, я уже отчаялся отыскать здесь статуэтку, и собирался было уходить, рискуя быть обнаруженным. Как вдруг свет фонарика выхватил белое пятнышко над не большой кучкой пепла. Я подошел ближе и посветил в ту сторону – и о чудо, это было маленькая фарфоровая ручка. Потянув за нее, я вытащил статуэтку, почти невредимую, только без одной руки. У меня не было больше ни времени, ни сил, ни желания искать ее отбитую руку. Сунув статуэтку за пазуху, я бросился бежать обратно. Сторож как раз совершал обход, и я нос к носу столкнулся с ним у подъезда. Я бросился от него как заяц к забору, а он, свиснув в свисток, со всей прытью побежал вслед за мной. Я едва успел перемахнуть через забор, рискуя быть пойманным. Отдышался я лишь метров через триста-четыреста, спрятавшись совсем не далеко, в небольшом парке среди огромного куста жасмина. По асфальтной мостовой уже слышался топот армейских сапог и узкие, яркие снопы ручных фонарей принялись обшаривать все окрестные укромные убежища. К моему счастью мое убежище они так и не обнаружили, и пробежали дальше. Я просидел в нем до самого рассвета.
Рассветное утро было ясным чистым и тихим, всем своим видом даря надежду на лучшее, и тем, кто уже успел проснуться, и тем, кто все еще спал. Тем, кто пережил предыдущую ночь и уже рассчитывал пережить следующую. Постепенно розовые краски рассвета стали нежно и лас-ково расползаться по закопченным фасадам Лондонских домов. К моему счастью прохожих на улице было совсем не много. Все они торопились по своим делам, еще, однако не приспособив-шиеся к разрушенному ритму города и нервно озирающиеся по сторонам, не обращая на меня никакого внимания. А, еще спасибо тетушке шаре, которая, все еще благоволила ко мне, под-держивая на плаву маленький плот моей надежды. Проходя мимо мирно спящего у входа в метро бомжа, я ловко и не заметно опустошил его пластиковый стаканчик с мелочью. Ее как раз хватило на не совсем свежий, холодный сэндвич с черствым хлебом, стакан едва теплого чая и разовый жетон на метро. А большего мне сейчас и не надо.
И вот, уже через полчаса я вставлял ключ, в замочную скважину тетиной квартиры. Замок удалось открыть, лишь черт знает, с какой попытки. Зато сразу стало понятно, что в квартире с тех пор ни кто не побывал. Очень толстый, жирный и ни кем не тронутый слой пыли покрывал буквально все вокруг. Первое же, что я обнаружил в шкафу своей бывшей комнаты – были мои вещи, все чистые, постиранные аккуратно выглаженные и пересыпанные нафталином. Где она его только брала, ума не приложу? И пусть они жутко воняли, но зато их сохранность была сто-процентная. Стало быть, тетя все это время хранила их, оставив мою комнату в первозданном виде. Слезы опять покатились по моим щекам. Спасибо тебе мой родной и заботливый человек, спасибо и низкий тебе поклон. Уже который раз ты меня непутевого спасаешь.
Из своих старых вещей, в пару джинсов и куртку я еще кое-как смог влезть. Нашлась еще пара спортивных костюмов и несколько футболок вполне годных к употреблению. Все же ос-тальное было жутко мало.
– Да, раскабанел ты дядя! – Сам себе вслух сказал я.
Зато, порывшись в тумбочках и в комоде ее комнаты, я нашел две пластиковые карты на предъявителя, тысячу евро и деревянную шкатулочку с тетиными украшениями.
– На первое время вполне хватит! Еще два раза тебе спасибо, родная! Я сложил все в не-большую спортивную сумку, которую привез еще тогда из Парижа. Сунул туда же статуэтку, предварительно завернув ее в лежащую на стуле какую-то тряпицу, тетин портрет, электронную фоторамку и еще несколько любимых ее безделушек. Более задерживаться в ее квартире мне по-чему-то не хотелось. Я поскорее выскочил на улицу. Выдохнул пропитанный дряхлой пылью и нафталином воздух, чтобы вместо него с удовольствием вдохнуть полной грудью летний аромат свежевымытой дождем листвы.
Теперь предстояла главная задача – отыскать камень.

Сон четвертый. Инициализация Пигмалиона.
Закрываю глаза и рисую во сне
твою чистую, светлую душу.
И виденье что явью приходит ко мне,
весь покой в моем сердце обрушит.
1.
С большим трудом добравшись до Ши́рнесcа, я снял однокомнатную квартиру на двое су-ток в так называемой Креветочной террасе на Морском параде и практически сразу арендовал в порту быстроходный прогулочный катер. Правда, мне очень долго пришлось уговаривать капитана, после того, как он узнал о цели нашего выхода в море. И дело оказалось вовсе не в моей «обворожительной» внешности, ибо по улицам британских городов теперь ходило довольно много потрепанных огнем людей. А дело обстояло в том, что вдоль берега и вокруг форта теперь постоянно курсируют катера береговой охраны. И потому сначала он наотрез отказался идти к нему. Но, в итоге довольно внушительная сумма, предложенная мной за столь не значительную услугу, все-таки возымела свое действие на несговорчивого капитана. Однако он поставил условие, что мы отправимся к форту в пять часов утра, дабы проскочить к нему до прихода патрульного катера, а заберет он меня поздно вечером следующего дня, когда уже стемнеет. Я согласился.
Помывшись, наконец, и как следует, отоспавшись, на следующее утро я отправился к фор-ту. Светало. В море было довольно свежо, грязно-зеленые волны, взбаламутив ил мелководного шельфа, ощутимо болтали катер. Очень низко над морем проносились, вечно гонимые ветром свинцово-серые, налитые дожем облака. В этой части Северного моря сильные ветра дули почти постоянно, так что погода, можно сказать, была вполне себе нормальная. Слава Создателею, что хоть тумана не было.
Проходя мимо серой громадины Форта Гарнизон Пойнт, защищавшего некогда адмирал-тейские доки я увидел в тени его высокого каземата одиноко стоявшую хрупкую детскую фигурку девочки лет десяти – двенадцати. Она махала нам рукой и стояла так с поднятой рукой, провожая нас взглядом, пока форт окончательно не скрылся от нас за мысом.
– Это ваша дочь? Спросил я учтиво у капитана катера.
– Да это моя младшая, Линда. Она всегда провожает меня, когда я выхожу в море. И будет ждать меня, пока я не вернусь.
– Это замечательно, когда вас кто-то ждет на берегу. Сказал я вполне искренне.
– Вы правы, сэр. Сухо ответил он, крепко сжимая штурвал.
Дальше мы шли молча. Мы шли против течения, катер постоянно сносило, и мы потеряли уйму времени на борьбу с ним. Но мне очень повезло с капитаном, он походу очень хорошо знал нравы здешних вод и неплохо управлялся с ними, умело маневрируя судном. Наконец полоса сильных течений закончилась и уже очень скоро вдали показались жуткие башни форта Красные Пески. Выкрашенные некогда, по моему указанию в бирюзовый цвет, теперь они вновь обрели свой «первозданный» облик. Они стояли над водой ржаво-черные, закопченные с облупившейся и свисающей клочьями краской, точно боевые треноги, брошенные марсианами из знаменитого романа Герберта Уэллса.
– Похоже, здесь шли настоящие боевые действия. Вы случайно не в курсе, что здесь твори-лось? – Спросил я у капитана.
– Насколько мне известно, – ответил он.
– Здесь располагались сборочные цеха и лаборатории кампании Jan&Sheng Realbotix. В один из дней массовых беспорядков и избиений репликант, сюда из Плимута направился грин-писовский корабль, доверху набитый всякими отморозками. Они подошли к форту поздно вече-ром, затемнив ходовые огни. С марсов высоких мачт корабля активисты стали забрасывать на крыши башен коктейли Молотова. Сразу же занялся сильный пожар. Но дежурный персонал, дежуривший в тот день, успел покинуть форт на вертолете практически полностью. Лишь два человека погибли, как предполагают, замешкавшись и сгорев заживо. Их так и не нашли, ведь до сих пор еще не все тела вывезены с форта на берег для идентификации. А, охрана фирмы, целиком состоявшая из одних репликант, так та заведомо была обречена. Из них не выжил ни кто. Ведь они не могли отвечать убийством на убийство, да и оружие у них было только помповое. Так, что люди, напавшие на форт, об этом прекрасно знали. Поэтому всех репликант так быстро сожгли и перебили.
– Да, было бы это на суше, шансов выжить не было бы вообще ни у кого. Прав был Гамаль, тысячу раз прав, – подумал я.
Тем временем мы подошли к трапу центральной башни.
– Не знаю сэр, какого черта вам нужно на этой зажаренной консервной банке, наверно на то у вас имеются свои веские причины, – прокричал капитан катера, перекрикивая ветер. – Но я не рискну причалить к трапу, он весь покорежен взрывом, и есть вероятность порвать борт катера.
– Да, и что же вы мне прикажете делать? – Возмущенно спросил я.
– Мне ведь очень нужно попасть внутрь. Хотите, я заплачу вам тройную цену?
– Да хоть десятикратную! – Спокойно возразил он.
– Вы не представляете себе сэр, какие здесь коварные течения, и если потеряем катер, то вряд ли уже и сами выживем. Единственное, что я могу для вас сделать, так это подойти как можно ближе удерживая катер носом к трапу, а вам придется прыгать. Но я бы вам не советовал это делать. Вряд ли то, что вам там нужно стоит дороже вашей собственной жизни.
– Увы, если бы не стоило, так и не за коим хреном было бы переться сюда, – подумал я.
А вслух ответил:
– Спасибо за предупреждение, но у меня, к сожалению, нет выбора. Мне действительно крайне необходимо попасть туда. Я готов рискнуть!
– Как скажите,– невозмутимо ответил он.
– Возьмите фал, он надежно привязан к кормовой банке, привяжите другой его конец к кнехту на носу и держитесь за него, пока я буду маневрировать. Как только сделаете это, приго-товьтесь прыгать по моей команде. Удачи!
Я обмотал фал вокруг ноги, на тот случай если я не удержусь, пока буду его привязывать, взял конец фала в зубы, и как заправский морской волк полез на четвереньках по скользкому вы-пуклому баку катера. Только с третьей попытки мне удалось его привязать. Одной рукой я осла-бил удавку на ноге, а второй крепко сжимал фал. Распутав ногу и натягивая фал я, наконец, смог встать в полный рост, широко расставив ноги.
– Я готов!
– О′кей, на счет три, – крикнул он мне в ответ.
– Раз! Два! Три!
Я изо всех сил оттолкнулся ногами и прыгнул навстречу ржавому поручню трапа. Я едва не соскользнул в воду, но руки инстинктивно сумели схватиться за него мертвой хваткой. Да вот незадача, поврежденный поручень начал медленно отламываться от общей конструкции получив неожиданную нагрузку. Я едва успел перехватиться за другую трубу леерного ограждения и перевалить свое тело на решетку трапа, как верхний кусок леера отвалился и полетел в воду.
– Поздравляю сэр, это было великолепно! – Крикнул мне капитан, сквозь порыв ветра и поднял большой палец правой руки.
– Завтра приду за вами в то же время, как и договаривались.
Катер развернулся и стал быстро удаляться, оставив меня одного на этой мертвой железной коробке.

2.
Мой кабинет располагался на второй палубе слева от траппа, ведшего на нее. Прямо перед траппом лежало обугленное тело.
– Человек или репликант? – Да разве вот так разберешь.
Я аккуратно переступил через него и двинулся дальше по тамбуру. Металлическую дверь в мой кабинет от жара повело и расклинило так, что мне с большим трудом удалось сдвинуть ее ровно на столько, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель. Удручающая картина предстала перед моим взором. Черные закопченные стены, копоть на которых лежала неравномерно, слов-но напоминая сполохи бушевавшего огня. На голову «давила» свисающая, наполовину обвалив-шаяся решетка наборного потолка, сквозь которую торчали обугленные силовые провода. От письменного стола остались одни головешки, над которыми жутко торчал остов моего кресла. В пыльной полутьме оно напоминало сгорбленную черную фигуру, стоящую на коленях и моля-щуюся над кучей пепла. Кожаный диван тоже теперь превратился в обугленную уродливую аб-стракцию. Один лишь несгораемый шкаф, где я хранил оригинальные рисунки своих прототипов и прочую документацию оставался на своем месте, словно бессменный часовой на боевом посту, закопченный, но не побежденный. Я сразу бросился разбирать камни с обвалившихся на пол полок. Но сколько я не рылся в куче пепла, перебирая яшмы, агаты, кварцы и прочую хрень, однозначно камня среди них не было. Сухой ком отчаяния колючей проволокой подкатил к горлу. Неужели все?! Неужели меня все-таки опередили. Дрожащие черные от копоти руки все еще перебирали весь этот никому не нужный минералогический хлам. И в этот момент, словно багор в спину – я услышал за спиной оклик на чистейшем русском:
– Эй, ты не это случайно ищешь?
Я так и выронил большую друзу горного хрусталя, которой хотел запустить от отчаяния в стену, прямо себе на ногу. С опаской обернувшись, я увидел ее.
На пороге стояла антропоморфная репликанта модели CW13, однако, все же чем-то явно отличавшаяся от стандартного прототипа базовой модели. Вот, только я не мог понять чем. На-конец, как следует, рассмотрев ее, я понял, что она была точь-в-точь, как та девушка-кошка, на том старом рисунке, который я отдал дядюшке Йену, тогда в парковой сторожке Венсенского леса.
Лицо, такое забавное, милое, покрытое очень короткой бело-рыже-черной шерсткой было к тому же изрядно перепачкано сажей. Огромные, глубокие зеленые глаза, глядели на меня живым, человеческим взглядом. И если бы не типичный розовый кошачий носик, от которого к верхней губе шла характерная кожная складка, по обеим сторонам которой задорно торчали кошачьи усики, можно было бы подумать что это вполне обычная девушка. А еще меж ее красивых каштановых волос, спадающих волнами на плечи, торчали аккуратные черные, треугольные ушки. На ней был видавший виды, некогда бирюзовый комбинезон служащего фирмы, поверх которого была одета бирюзовая флисовая куртка. В руке она держала мой камень, демонстративно показывая его мне.
– Ты кто? – Спросил я, придержав рукой свою отвисшую челюсть.
– Конь в пальто! – Дерзко ответила она.
– Разве сам не видишь? Слепой что ли?
– Кто ж тебя научил так разговаривать детка? Ну-ка милая покажи-ка мне свой идентифи-кационный код, – сказал я и схватил ее за левую руку, выворачивая запястье.
Она с силой выдернула свою руку.
– Еще раз так схватишь дам по морде! – Крикнула, она, зло оскалившись.
И тут же спрятала руку с камнем за спину.
– Так, активировать параграф номер пятьдесят один (изделие не должно вредить и перечить человеку, оно должно полностью подчиняться его командам), произвести инициализацию, – повелительно-громко произнес я!
– Нет у меня ни какого кода и плевать я хотела на твой параграф, я тебе не кукла. Ченг ос-тавил меня здесь, только для того чтобы я сохранила камень и помогала тебе, а не для того чтобы всякие похотливые самцы хватали меня за руки или еще того хуже – лапали!
При этом она так зло посмотрела на меня, что у меня аж мурашки поползли по телу, и од-новременно окончательно отвалилась челюсть. С минуту я находился в ступоре, не зная толи смеяться, толи плакать. А потом, все же немного опомнившись, восторженно произнес вслух:
– «Ай да Ченг, ай да сукин сын! Это что же такое ты наваял за моей спиной»?
– Ну и как же мне прикажешь тебя звать, величать «суперпомощница»? – Обратился я к ней.
– Рли, – просто и громко ответила она.
– Ха! Это что же, прямо как у Фармера в Дейре. Да узнаю дядьку Ченга, ведь он чертовски обожал этого писателя и такие вот приколы.
– Не знаю, о ком ты там говоришь, но он назвал меня так, – просто ответила она.
– Ну да Создатель с ним, Рли, так Рли, – подумал я, немного успокоившись – камень здесь, это сейчас самое главное, а что делать с этим подарком судьбы бог даст, потом разберемся.
– Рли отдай мне, пожалуйста, камушек, – сказал я как можно ласковей.
– Возьми, – неожиданно тихо сказала она, протянув его мне.
Я взял камень и торопливо сунул его в сумку.
– Спасибо, что сохранила, ты ведь даже и представить себе не можешь какая это ценная и важная вещь!
– Отчего же, очень даже представляю. Ведь это осколок небесного камня с горы Урме, не так ли?
Я устал уже в который раз «собирать» по полу свою несчастную челюсть. Да и, в конце концов, пора было бы уже привыкнуть к выкрутасам всей этой «гоп стоп кампании» и ни чему не удивляться.
– Да это он самый и есть, еще раз тебе огромное спасибо, – сказал я, сдавленным голосом откашливаясь от сажной пыли.
Прокашлявшись, наконец, окончательно я сплюнул на пол ком черной слюны. За тем не-много отдышавшись, вновь посмотрел на ее лицо.
– Ну и что мне прикажешь с тобой делать? – Спросил я, вытирая какой-то валявшейся на полу, наполовину обгорелой тряпкой черные от сажи руки.
– А ты еще не понял? Я что, по-твоему, просто так должна была сидеть и ждать тебя здесь, переживая весь этот ужас? Я пойду с тобой, конечно же.
– Но как? Это ведь не возможно, вокруг такое твориться, а ты хочешь, чтобы я разгуливал с антропоморфой, нет, об этом не может быть и речи. Я, конечно, придумаю, как тебя отсюда вытащить и спрячу, но не сейчас, сейчас мне совсем не до этого.
– Спасский, ты че не понял, что я тебе сказала. Без меня тебе не вытащить ее из лабиринта. А уж как, я буду справляться со своей внешностью, так это мои проблемы и поверь у меня все под контролем. Так, что не ссы, прорвемся!
Ее красноречие просто вырубало остатки моего разума. А еще я уже «лет сто» как не слы-шал свою настоящую фамилию, от чего меня аж передернуло.
– Не называй меня так больше, договорились, – тихо сказал я.
– Ладно, извини! А Дэном можно?
– Нет! Я Янек, понимаешь, гражданин Польской республики. Янек Каминский. Это понят-но!
– Да ладно тебе, не парься! Янек так Янек. Слушай, а у тебя пожрать чего-нибудь, цивиль-ного нет случайно, а то печеная треска уже поперек стоит, – и она для большей убедительности провела рукой по горлу.
– Ничего, вам кошкам рыба полезна, ярче глаза будут светиться в темноте, – съёрничал я. Она надула губы и отвернулась.
– Да ладно тебе, не парься, как ты говоришь, я пошутил.
Кажется, я понял, как надо вести себя с ней – как с обычным подростком.
– Бутерброд с ветчиной будешь? – Спросил я, демонстративно порывшись в сумке.
–Ага! – Сглотнув слюну, оживленно откликнулась она, оборачиваясь ко мне.
– Вот только надо бы найти более цивильное местечко, чем это. А то здесь кушать как-то не комильфо – дюже воняет и грязно, однако, – снова подколол ее я.
Она походу пропустила мою подколку мимо своих замечательных ушей и просто сказала:
– «Есть такое место, пойдем, покажу», – и поманила меня рукой.
– Слушай Рли, и давай наперед договоримся, – сказал я пробираясь вслед за ней через гру-ды искореженной техники.
– Чтоб не доставлять, друг другу неприятностей, ты будешь впредь следить за своим язы-ком, а я за своими руками. Договорились?
– Ладно, – небрежно ответила она.
– Ну, вот мы и пришли, – выдохнула она, показывая рукой на стальную дверь.
Она привела меня на нижнюю палубу в генераторный отсек, где в самом его конце было еще одно не большое закрытое помещение. Это была бытовка для технического персонала. Как ни странно это помещение почти не пострадало от пожара, и здесь было даже более менее чисто. Мы сели на лавку возле шкафчиков для спецодежды. Я достал бутерброды, термос с кофе и пе-ченье. Она ела с жадностью и наслаждением одновременно. Видно было, что она голодала не-сколько дней. Я с удовольствием наблюдал за этим процессом.
– Не смотри на меня так, а то я подавлюсь, – буркнула она набитым ртом.
– Хорошо не буду, – успокоил ее я, улыбнувшись, и отведя взгляд в сторону, спросил:
– «Комбинезончик оттуда, – кивнув головой на шкаф».
– Угу, – давясь хлебом, ответила она.
– Да ты ешь не торопись, у меня еще есть, – и для убедительности я похлопал по сумке.
– А ты?
– Я не хочу, что-то в катере укачало, – и протянул ей второй бутерброд.
– Спасибо! – Сказала она, жадно хватая бутерброд.
– А я видела, как ты сиганул на трап, – сказала она икая.
– Это был вааще крутяк. Ну, полный отвал башки!
– Мы же договорились, что впредь никакого жаргона, – назидательным тоном сказал я.
– Нет, ну чо я такого сказала? – Обиженно спросила она.
– Во первых, надо говорить что, а не чо, а во вторых «вааще крутяк» и «отвал башки» зву-чит чересчур грубо и режет слух. Ты что басота уличная? Хочешь говорить по-русски, так не ко-веркай язык, если на нем разговариваешь.
– Ладно, я постараюсь. Je vous demande humblement de me pardoner monsieur , – произнесла она, совершенно без акцента и отвесила глубокий реверанс.
– Вот и умница! И не зачем так ерничать.
И тут она уже как-то совсем по-другому посмотрела на меня и забавно так огрызнулась:
– «Бе, бе, бе»!
А затем улыбнулась, так естественно и искренне, что я тут же понял:
– «Нет, нельзя оставлять ее здесь. Надо срочно что-то придумать».
– А я уже все придумала, – сказала она, внимательно глядя мне в глаза.
– Ты что умеешь читать мысли? – Спросил я, устав уже сегодня чему-либо удивляться.
– Да так не много, – обыденно ответила она.
– Никогда так больше не делай, слышишь! – Громко и нервно сказал я.
– Слышу, я как лучше хотела, – сказала она, шмыгнув носом.
– Ну, точно поведение взрослеющего подростка, подумал я.
– А почему нельзя то? – Вытирая ладонью, жирные губы спросила она.
– А по тому, что копаться в чужих мыслях это все равно, что вскрывать тупым ножом и ко-вырять грязным пальцем чужую душу, – сказал я, строго смотря на нее в упор.
– А про себя подумал, да откуда же взялись во мне эти педагогические замашки, и с каких таких пор я стал так тщательно следить за своими поступками, речью и манерами.
– С тех пор как повстречал ее. Ой! – И она прикрыла ладонью рот.
– Твою мать! Ты издеваешься? – Крикнул я на нее.
Она сжалась и захлопала глазами точно нашкодившая девчонка.
– Прости, я не хотела делать тебе больно!
Некоторое время мы сидели молча.
– Расскажи-ка лучше о себе, – сказал я, чтобы немного разрядить обстановку и разрушить наступившую паузу.
– Что рассказать то? – Спросила она, повернув ко мне свое смешное, перепачканное сажей лицо.
– Все. Все, что тебе говорил Ченг, все чему он тебя успел обучить. Все, что с тобой было здесь потом. И все о твоем чудесном плане. Одним словом все. Ночь то длинная..

3.
Я слушал ее рассказ и все больше убеждался, что она не просто репликант, она, единствен-ная в своем роде, необыкновенная и совсем живая, как человек. И я уже начинал уверовать в то, что у нее даже может быть душа.
– Да удивил ты меня, мой старый друг даже после своего ухода. Создать такое не удавалось еще, пожалуй, никому, да еще столько всего успеть упаковать в эту милую, чудную головку за столь малый промежуток времени. Он обучил ее ускоренным курсом всем видам рукопашного боя, владению любыми видами холодного и огнестрельного оружия. Основам психологии, гип-ноза, телепатии и многому другому. Она в совершенстве владела пятьюдесятью языками. Прав-да, с ее слов. Знала математику, химию, историю и философию. Да всего и не перечислить, что сумел утрамбовать в нее Ченг. А то, что она при этом вела себя столь вызывающе странно. Так это оттого, что именно так проявился ее противоречивый и строптивый характер. Этим она и отличалась, от серийной репликанты со стандартно развивающейся когнитивной платформой. Люди ведь тоже делятся на индивидуумов со стандартным и нестандартным мышлением. Так, то ж люди, скажите вы, а она же не человек! Но исключения, оказывается, встречаются везде. Похоже, она как раз и была таким исключением.
– Боже, Ченг, что же ты все-таки такое создал? – Подумал я.
– Неужели тебе таки удалось подержать Создателя за руку? И ведь даже мне ничего не ска-зал, зараза такая!
«Если плоть стала существовать из-за духа, это – чудо. Если же дух из-за тела, это – чудо из чудес. Но я, я изумляюсь тому, как такое большое богатство поместилось в такой бедности ». – Вспомнил я цитату из Билии.
Все это время он искусно прятал ее ото всех в лаборатории когнитивной пластики, тайно обучая ее там всему тому, что могло бы ей пригодиться. Так, что до последних, трагических со-бытий ни кто, даже ни один лабораторный мышь не подозревал о ее существовании. И только развернувшиеся столь стремительным и неожиданным образом последние события все-таки вы-нудили ее сделать один шаг из тени. Она в силу своих необыкновенных способностей первой почувствовала приближающуюся опасность и не могла не предупредить об этом работавших в ту смену людей. Необходимо было как-то сообщить им о надвигающейся опасности, причем сообщить так, чтобы, тем не менее, все же еще оставаться незамеченной. И чтобы не раскрывать себя окончательно она использовала линию громкой связи, подключив ее напрямую прямо к своему сознанию. Она сумела таким образом привлечь внимание людей к приближающемуся неизвестному судну. Зная, что происходит на суши, люди вовремя насторожились и начали следить за непрошеным гостем, благодаря чему и не оказались застигнутыми врасплох. Так что люди, работавшие в тот роковой вечер, успели спастись именно благодаря ее чудесному дару. Она же, загодя предчувствуя надвигающиеся трагические события, сумела тщательно подготовиться к ним, продумать до мелочей план своих действий и вероятные пути отступления. За несколько дней до этого она тайно устроила себе схрон в одной из опор центральной башни, собрав туда все необходимые вещи и кое какие съестные припасы, которые смогла найти. На момент атаки, она находилась в нем, прячась там до тех пор, пока форт не покинули все работавшие на нем люди. К этому моменту охрана форта, прикрывавшая их эвакуацию, была уже частично сожжена, а частично перебита. Ибо все, что они могли противопоставить огнестрельному и охотничьему оружию, а также газовым гранатам, самодельным бомбам и бутылкам с зажигательной смесью – были только помповые ружья, стрелявшие резиновыми пулями да шокеры. Прошло совсем немного времени, с момента эвакуации с форта людей, когда башни по периметру форта уже вовсю заполыхали ало-красными протуберанцами. Последние оставшиеся в живых реплики забаррикадировались на второй палубе центральной башни. И вот тогда к ним и присоединилась Рли.
У нее был пистолет марки Глок, это был пистолет Ченга – единственное боевое огнестрель-ное оружие в форте. Она знала, где он его хранил, стащила и перепрятала. Как только первые молодчики, бежавшие к ним по мостику между башнями, получили вместо резиновых пуль са-мые, что ни наесть настоящие, их «боевой пыл» сразу потух. Даже те из них, кто был вооружен автоматическими винтовками и те поползли прочь. Перестрелка, однако, длилась не долго. Со-всем скоро у Рли закончились патроны. Поняв это нападавшие не стали больше рисковать и ис-пытывать судьбу, а просто набросали в вентиляционные горловины башни бутылки с зажига-тельной смесью и несколько самодельных бомб. Кроме Рли, успевшей сигануть в дверной проем соседнего помещения и укрыться за бронированной переборкой, все ее товарищи мгновенно по-гибли. Ей с трудом удалось прорваться сквозь языки пламени и добежать до своего укрытия, ед-ва протиснувшись в горловину опоры. Там она надеялась пережить исход этих роковых событий.
Разгромив все, что было возможно, несколько окончательно обезумевших молодчиков ре-шили напоследок полностью взорвать башню, закрепив бомбы с дистанционными взрывателями на трапе между опорами. Но, то ли мощность бомб была слишком мала, толи сработал только один взрыватель. Одним словом всего, чего они сумели добиться – так это только окончательно изуродовать трап. Однако сочтя, тем не менее, свою миссию полностью выполненной, безумцы погрузились на свой корабль, и ушли восвояси. Башня горела еще двое суток. Рли, выбравшись на верхнею палубу, как могла, пытаясь бороться с огнем. Но, не имея к этому никаких специаль-ных средств, вынуждена была убежать от огня на мостик, стеклянный купол которого был пол-ностью разбит. Там она провела две холодные и голодные ночи. От жажды ее спасал дождь, от холода – жар горевшей изнутри башни. Когда огонь, в конце концов, потух, частично заливае-мый дождем через поврежденную вентиляцию, она перебралась в генераторную – наиболее су-хое и сохранившееся помещение. Там она и обитала все это время, дожидаясь моего прихода. Спрятанных припасов ей хватило на неделю. За тем она ловила рыбу, подсекая ее, если повезет самодельной кошкой, из проволоки на веревке. Так она дождалась моего прибытия.
Слушая ее рассказ, я все больше и больше проникался к ней сочувствием и уважением, по-нимая, какой дар оставил мне мой лучший друг. Жаль только, что старина Ченг, явно предви-девший будущие события, не посвятил меня в них во время. Ведь можно было бы тогда спасти Тинг и не доводить ситуацию до такого ужасного абсурда.

– А может ее смерть и все последующие события это часть какого-то плана или какой-то страшной игры, – вдруг неожиданно подумал я.
– Его игры. Но как, же тогда он мог, вот так, пожертвовать своим ребенком. Это же проти-воестественно. Или это была непредвиденная случайность, в ходе развивающихся событий. Но ведь ничего случайного, по его, же словам в этом мире не должно быть.
Все как-то смялось и перепуталось теперь в моей голове. Одно я понял точно, он все знал наперед, раз сотворил мне в помощь такого бесценного помощника.
– Но как ему такое удалось? Ума не приложу! Да я теперь просто не имею права оставлять ее здесь, – подумал я.
А вслух сказал:
– «Ты просто молодчина девочка, не каждый взрослый, тренированный дядька сможет вы-жить при таких обстоятельствах. Однако нам все-таки надо подумать, как выбираться отсюда».
– Я сейчас, – сказала она и шмыгнула за дверь, оставив меня одного в некотором замеша-тельстве.
Но вскоре она вернулась, появившись в дверном проеме довольная и с большим закопчен-ным контейнером в руке.
– Вот! – Сказала она, громко поставив его на металлический пол.
– Что это? – Спросил я.
– Квантовый минилаб для выращивания лицевых масок, ими обычно пользуются сервис-ники, для быстрого исправления повреждений у репликант. Такая маска самостоятельно «живет» двадцать четыре часа и этого вполне достаточно для выполнения любых действий. Тут, – она слегка пнула контейнер, – для этого есть полный комплект всех необходимых материалов и ингредиентов. А уши и спрятать можно под парик или на худой конец под капюшон.
– Где ты это все взяла?
– Места надо знать, – с гордостью ответила она, цокнув языком.
– Не перестаю тебе удивляться. Однако как же нам быть с капитаном?
– Не сс.., – и она снова виновато зажала рот рукой.
– В общем, капитана я возьму на себя.
– Ты случаем его не грохнуть собираешься? – Удивленно спросил я.
– Фу, сэр, где вы понабрались таких словечек. Конечно же, нет. Поверьте сэр, в этом со-вершенно нет никакой необходимости, – уже подыгрывая мене, с нотками сарказма ответила она.
А после уже просто и вполне серьезно пояснила:
– «Я всего лишь слегка загипнотизирую его, и он до самого Ши́рнесcа будет совершенно уверен, что привез в форт двух пассажиров, вместо одного».
– Ну как тебе такой план?
– Конгениально! – Вполне искренне ответил я.
– Да ты просто молодчина!
От чего она осветилась гордой и искренней улыбкой.
– Ну что, раз все дела на сегодня завершены, предлагаю по этому поводу все-таки хоть не-много поспать, у меня даже есть термо-одеяло. Ты как? – Спросил я.
– Давай, только ты отвернись от меня спиной. Ладно?
– Ладно! – Сказал я, укладываясь на левый бок.
– Детский сад какой-то, – подумал я.
– Я все слышу! – Сказала она шепотом.
– Ах, ты ж негодница! Мы же договорились.
– Спокойной ночи! – Тихо хихикнув, сказала она в ответ, закутываясь в одеяло.
– Спокойной ночи…

4.
Мы позавтракали консервированным паштетом с белым хлебом, запив остатками чая из моего термоса. Порывшись в инструменте, что был разбросан в генераторной, я раздобыл но-жовку по металлу, а еще я нашел там длинную толстую деревянную доску и моток проволоки. Рли нацепила маску, надвинула на голову капюшон, взяла свой чемоданчик и мы спустились на трап ровно за час до прихода катера. Я спилил вывороченные в разные стороны куски труб, при-вязал к оставшимся ровным кускам доску – получилось что-то вроде причального бруса. Катер пришел точно в назначенное время. Капитан включил прожектор и осветил нас, слегка ослепив глаза. Рли нервно прикрыла глаза ладонью, а я просто повернул голову. Заметив это, капитан опустил прожектор, освещая теперь лишь трап и воду. Ветер, слава богу, сегодня был совсем слабый. На море стояла мелкая зыбь, отчего теперь вода в нем напоминала огромную, грязно – зеленую стиральную доску. Я, показал капитану жестом свою работу и прокричал.
– Теперь вы сможете причалить?
– Надеюсь что да, сэр, – ответил он.
– О′кей.
Он бросил мне конец, и я, вытравив его, надежно пришвартовал катер к трапу. Так что на этот раз мы без труда и вполне комфортно спустились в катер, не вызвав у капитана ни малейшего удивления и никаких вопросов. Одним словом до Ши́рнесcа мы добрались совершенно нормально и уже без всяких приключений.
Я не стал более задерживаться в Ши́рнесcе и расплатившись с капитаном мы сразу же от-правились в Лондон. Добравшись, наконец, до своей студии я надеялся хоть, немного, перевести дух, как следует отоспаться, отмыться и начать действовать дальше. Но, увы, судьба вновь «ос-калилась» своей подлой чеширскою улыбкой.
Как только мы вошли внутрь, Рли первым делом бросилась к статуе.
– Так вот ты какая, – сказала она, разглядывая ее со всех сторон.
– Красивая. Ну, ничего потерпи еще не много, скоро мы тебя вытащим, – и она ласково погладила статую по щеке.
Я смотрел на «них» и тихо умилялся. Как вдруг зыбким холодком прикоснулось ко мне ка-кое-то не доброе предчувствие. Именно в это мгновение, неожиданно у Рли подкосились ноги, и она мгновенно рухнула на пол. Я подскочил к ней и обнаружил, что ее внезапное недомогание, вызвано сильнейшим жаром. Совершенно сбитый с толку, я не мог понять как такое вообще возможно. Репликанты имеют встроенный иммунитет ко всем инфекциям и способны регулировать любые функциональные расстройства своего организма, как физиологически, так и усилием собственного разума. Что же произошло, где произошел сбой и в чем его причина. На все мои вопросы, придя в себя, она не отвечала. Сказала только, что мне не о чем беспокоится и к утру у нее все будет нормально. Но к утру ей стало еще хуже. Тогда мне, в конце концов, с большим трудом удалось выяснить, что у нее простреляно предплечье. И хоть пуля прошла на вылет, не задев кости, но, тем не менее, начался сильнейший гнойный абсцесс, могущий в любое время перейти в гангрену. Мне трудно было в это поверить, но факт оставался фактом. Необходимо было срочно вскрыть и вычистить панариций. Естественно ни о какой больнице не могло быть и речи. Оставалось только одно, найти «потрошителя» – подпольного врача или на худой конец ветеринара, который согласился бы на операцию и молчание в обмен на очень хорошую сумму. Благо к этому времени, мне удалось полностью восстановить свои утраченные в огне кредитные карточки, так что средства для этого были. Однако, все мои сотрудники и знакомые разбежались, так что даже подсказать, к кому можно обратиться, было, увы, не кому. Да и мне самому не хотелось посвящать в это дело кого бы то ни было постороннего. Ведь если бы меня упаковали сейчас за сокрытие репликанты, то возникал риск полного провала операции под названием «Тинг». А стукачей нынче в Лондоне развелось видимо, не видимо. Каждый ведь хотел подзаработать. От безысходности я оправился в Голову Батлера, надеясь хоть там что-либо выяснить. Предварительно напичкав ее антибиотиками, какие только смог найти и сделав ей обезболивающий укол.
Чтобы отвести не нужные подозрения, я не нашел ничего более подходящего, как обмотать лицо длинным шарфом, оставив толко узкую щель для рта и просвет для глаз на уровне перено-сицы.
«По ходу что-нибудь сымпровизируем». – Подумал я.
Я не был в нашем пабе с тех самых пор, как мы пили мировую с Ченгом и обсуждали раз-работку антропоморфных репликант. К моему удивлению в нем все еще работал тот самый бар-мен, который рекомендовал мне отведать эксклюзивного эля в тот самый день, когда я впервые познакомился с этой очаровательной кампашкой. Поразительно, но за столько лет он практиче-ски не изменился, все так, же сверкая своей безупречной белозубой улыбкой и серебряной опра-вой очков.
– Рад приветствовать вас сэр Каминский! Вам как обычно? – Невозмутимо спросил он.
– Да и двойной бекон с зажаренным ржаным хлебом, пожалуйста.
– Сию минуту сэр. Что, то вас давненько не было видно в нашей скромной обители, – ска-зал он, подавая заказ и лукаво улыбаясь, глядя на «человека-невидимку», тоесть на меня. Он явно был настроен потрепаться сегодня, но в силу своей, многолетней вышколенности, лишних вопросов не задавал, ни при каких обстоятельствах.
Посетителей в пабе совсем не было и его, по-видимому, одолевала дикая скука. Что ж оно может даже и к лучшему.
– Это дикие осы, не пугайтесь и необращайте внимания, любезный. У меня на них жуткая аллергия, – сымпровизировал я.
– Да, да. Конечно! – Как ни в чем, ни бывало, ответил он.
И я, сочтя свою импровизацию условно удавшийся:
«Коль не поверил, так не поверил и черт с ним, лишь бы больше не было дурных расспро-сов», – переключил беседу в другое русло.
Порасспросил для приличия о погоде, о бизнесе, о том, что творилось в последнее время в городе. Одним словом я изобразил почти полное неведение последних событий, по причине своего отсутствия в Лондоне больше года. Я с самым серьезным видом объяснил ему, что находился все это время по делам фирмы, ну скажем в Австралии. А почему бы и нет?
– Видите ли. Совсем недавно я получил извещение о гибели моего друга, Да вы его пре-красно знали, это старина Ченг. Он был одним из завсегдатаев этого заведения. Но весть о его смерти несколько запоздала, поэтому я не смог проститься с ним, вовремя и, как только узнал об этом, сразу приехал в Лондон, чтоб помянуть старого друга, хотя бы на сорок дней.
Бармен похоже купился на эту туфту, хотя может и сделал вид. Очень уж не простой был этот чувачек.
– Ну, что ж, играть, так играть, – и я как мог, изобразил глубокую скорбь.
Он охотно поддержал меня в моей скорби и даже выпил со мной пинту эля, за упокой ста-рины Ченга. А после очень красочно, обсасывая самые отвратительные и кровавые моменты, описал мне все события, произошедшие совсем недавно в городе. О, я, как мог, изображал удив-ление и ужас. Беседа ни о чем, однако, довольно затянулась, и надо было, как то разрубить этот узел, дабы выйдти на нужную тему. Тогда я решил спросить его прямо в лоб, резко переключив тему разговора, в надежде на то, что он не успеет проанализировать до конца сказанное.
– А скажите Уилл, нет ли у вас знакомого ветеринара? – Спросил я как бы невзначай.
Бармен на секунду завис, а потом все тем же невозмутимым голосом ответил вопросом на вопрос:
– «У вас что-то еще случилось? Привезли из Австралии какую-нибудь экзотическую зве-рушку, и она по дороге ненароком захворала»? – спросил он, улыбаясь все той же невозмутимой улыбкой, по которой не возможно было понять – говорит ли он искренне или иронизирует.
«Смейся, смейся паяц». – Подумал я. А вслух, меж тем сказал:
– Да нет, это не у меня, а у моей новой подружки. Мы познакомились с ней в Сиднее. У нее прелестный такой мопс и похоже он чем-то отравился, сожрав в дьюти-фри какую-то дрянь. А я, знаете ли, кинулся по своим знакомым, но никого найти так и не смог – очевидно, после последних событий все куда-то поразъехались.
– Понятно, – сухо ответил он, очевидно догадавшись, что далее трепатся не очем.
– Вот вам адрес и телефон, – сказал он, так и не сняв своей напускной улыбки, и протянул мне заветную зеленую бумажку с адресом на обороте.
«Интересно, поверил или сделал вид. А в прочем надо скорее делать ноги». – Подумал я и неглядя, сунул бумажку в карман.
Адрес на бумажке, в конечном итоге, как ни странно привел меня на улицу Кок-Лэйн, да-да ту самую, которая когда-то прославилась историей Кок-Лэйнского полтергейста. Воистину все черти Лондона крутятся вокруг одних и тех же котлов. Однако в указанном доме по адресу Кок-Лэйн сорок четыре, квартиры с таким номером не оказалось вовсе. Напрасно я бегал по этажам и звонил во все квартиры, напрасно я донимал своими расспросами жильцов и прохожих. Ни кто так и не смог дать мне вразумительного ответа. Окончательно выбившись из сил, я плюнул на все и полез в Гугл. И в эту же самую секунду меня кто-то дернул сзади за пиджак. Я обернулся.
– Сэр, извините меня за мою бесцеремонность.
Услышал я шепелявый голос.
– Я слышал, вы ищете квартиру номер пятьдесят четыре.
Это был типичный Лондонский попрошайка, с протезом правой ноги или искусным его камуфляжем.
– Да ищу, и что, вы мне укажите, где ее найти? – Резко спросил я.
– Совершенно верно сэр, я знаю, где ее искать. Пятьдесят Евро и считайте, что вы уже на-шли ее.
– А вот мне интересно много ли лохов можно купить в Лондоне на такие дешевые панты? Ведь вы наверняка слышали, что я интересуюсь квартирой пятьдесят четыре, слышали и решили на этом подзаработать. Не так ли?
– Конечно так почтенный русский сэр, почему бы и нет? Но, тем не менее, я говорю чистую правду. Я знаю, где находиться квартира, которую вы ищите.
– Как он догадался? Не спалиться бы раньше времени.
– Говори! – Сказал я, небрежно размахивая перед его лицом денежной купюрой.
– Салон мисс Лори, на два этажа ниже в том же здании, – сказал он, не спуская с купюры своих глаз.
– Что за фигня, какой такой салон, какие этажи, я же спрашивал, где квартира пятьдесят че-тыре? – Сказал я, схватив его за горло.
– Вот я и говорю, она в подвале сорок четвертого дома и я уверен, там вы найдете то, что ищите, – прохрипел он.
– Вы же не забыли сэр, на какой улице вы находитесь.
– Держи! – Сказал я и сунул ему купюру в карман его сюртука.
– Подождите сэр, я покажу вам, как туда добраться, – сказал он, расплывшись в добродуш-ной улыбке.
– Спасибо любезнейший, но теперь я уж, как-нибудь сам, – нервно ответил я.
– Сами вы ни черта не найдете! – Резко оборвал он меня.
– Идите за мной, – и он быстро и ловко заковылял впереди меня.
Мы спустились в подвал и там, среди кучи старого хлама мой провожатый показал мне ма-ленькую, едва приметную потайную дверку, больше похожую на люк.
– Ну, все, вот теперь сэр вы уже как-то сами, уж не обессудьте, – сказал он и заковылял к выходу.
– Спасибо! – Коротко ответил я и полез, опускаясь на четвереньки в открывшийся лаз.
Едва я протиснулся в него, как оказался на довольно просторной лестничной клетке, точно такой же, как и та, что вела на верхние этажи дома.
– Прямо кроличья нора, – подумал я, спускаясь по лестнице на этаж ниже.
Там я и нашел-таки искомый адрес.

5.
Я позвонил в дверь. Дверь отварилась и на пороге вполне уютной, в меру заполненной мистическим оккультным антуражем квартирки возникла очень красивая, стройная, но слегка раздобревшая женщина, на вид лет тридцати пяти, африканской наружности с очень пышным, стоящим торчком бюстом. За ее колоритной фигурой моему взору открылся не в меру длинный коридор, весь обвешанный с двух сторон жуткими масками. А в конце его, у стены напротив входной двери стоял истукан, выполненный из черного дерева в полный человеческий рост, в классическом африканском стиле. Кого-то он мне напомнил, вот только я не мог понять кого?
– Заходи малыш, – весело сказала она и поманила меня рукой.
– Не помню, чтобы мы были знакомы, – сказал я с порога, решив, что это чья-то очередная дурацкая шутка и собрался, уже было уйти.
– Да брось малыш, не парься, вспомни, сколько нами было выпито эля – это разве не повод, чтобы вновь отметить нашу встречу? Твои любимые чипсы, мои любимые кальмары и конечно старый добрый Jameson. Присоединяйся Дэн, и от пупка оттопыремся!
– Да, это же было любимое выражение Коня!
Повисла минутная пауза.
– Конь, ты что ли?! – Спросил я, вытаращив глаза на его (ее) бюст и проходя за ней по ко-ридору в не большую кухню.
– Не конь, а Сарацин, сколько раз нужно повторять.
– Ха, ха, ха! Ты что стал, наконец «трансформером»?
– Ничего и не кем я не стал, больно надо, нормальное женское тело, – сказал он (она) явно не смутившись и похлопав себя по заднице.
– Просто жизнь заставила. Хотел пожить чуток как человек, да вот не было на тот момент подходящего мужского тела, вот и пришлось воспользоваться, чем попало. За то живу теперь припеваючи, Вуду потихоньку балуюсь, из людишек всякие мысли дурные выгоняю, заодно и «бесов» конечно. Надо же на что-то жить. А если честно, то так даже спокойней, – сказала дама шепотом.
– Меньше шансов, что меня вычислят.
– Кто вычислит? – Спросил я, усаживаясь на жесткий деревянный стул.
– Прямо как в старой берлоге у Ченга в старые добрые времена, – подумал я.
– Кто, кто. Ты забыл что ли? Наш разлюбезный дружочек – Дракон конечно!
– Гамаль? Ты, то ему зачем?
– Я то, ему собственно говоря, и не нужен, ему нужен ты, вернее сказать, ему нужна Тинг. Он хочет подобраться к ней через тебя, а к тебе – через меня. Вот такая вот фигня. Вот видишь, до чего докатился, стихами заговорил, – и он заржал привычным басом.
– Да, и меня Ченг предупреждал, за Гамаля, – сказал я, почесывая затылок.
– Ченг являлся ко мне, когда я был в коме в госпитале.
– Вот! – Сказала она, подняв черный палец с изящным маникюром.
– Да, ну зачем она ему, кто ни будь, может мне это объяснить? – Я всплеснул руками.
– О, это долгая история малыш, сейчас на это нет ни времени, ни сил, ни желания, поверь, – сказал(ла) он(она), доставая из холодильника виски и разливая по стаканам.
– Однако ну и рожа у тебя Ден. Ты теперь стал прямо как Са́ндор Клига́н в «Игре Престо-лов», – и он(она) опять заржала в привычной для Коня манере.
– А ты, что смотрел(ла)? – Спросил я, снимая куртку.
– Конечно. Ведь ты же знаешь, я так люблю фентези. Да ты садись, и вздрогнем по старин-ке!
– Так, что там ты говорил(ла) на счет Дракона? – Спросил я усаживаясь.
– Придет время, сам обо всем узнаешь. А сейчас я лишь хочу выпить со своим старым при-ятелем, а то когда еще представиться такая возможность.
– Ты меня прямо заинтриговал(ла), а кстати, как тебе живется в женском теле, сиськи не жмут? – Спросил я, выпивая полстакана нашего любимого вискаря.
– Ерничаешь? Ну, ну. Я тоже был таким когда-то, пару-тройку сотен лет назад, таким же бесцеремонным, безжалостным и нахальным. Вот только житейская, человеческая прыть быстро сошла, а груз дерьма так и остался. Ты не поверишь, сколько я оприходовал девок в своей пога-ной жизни. И все они думали, что я, так или иначе, буду только с ними. Теперь-то я понимаю, чувство каждой обманутой мною женщины на своей собственной шкуре в прямом и переносном смысле. Иной раз так хочется любви, а как подумаешь, что они с нами, тьфу, что мы с ними де-лаем, в общем, все сволочи и на хрен эту любовь! Ведь мужики, по сути, чувствуют только гла-зами, руками и членом, а мы женщины чувствуем всем телом и всей душей!
– Да! Ты стал(стала) сентиментален, друг мой! Вот что с правильными сущностями жен-ское тело творит. Однако сиськи у тебя надо сказать отпад, давно таких, не видел, – и я громко засмеялся, копируя его смех.
– Слушай. Сам в шоке, как просыпаюсь, так сразу за них, по привычке.
– Ну и что, классно? – Спросил я, давясь оливкой.
– Не знаю, когда все время таскаешь их под рукой не очень, – на полном серьезе ответил он.
– Давай я попробую, глядишь и разомнемся.
– Я тебе так попробую, ручки отвалятся!
И мы вместе заржали, обнявшись, как в добрые старые времена.
– Однако к делу, – сказал он, тьфу ты ту бишь, она.
– Я знаю, зачем ты здесь. И хоть Ченг предупредил меня, чтоб я приглядывал за тобой. Однако он не сказал мне, что придется еще плюс ко всему управлять хирургической операцией.
– Минуточку, что значит управлять, ты разве не будешь оперировать? – Спросил я.
– А то и значит, – ответил он мне.
– Что вскрывать абсцесс придется тебе самому, исключительно под моим чутким руково-дством.
– Это к чему еще такие сложности? – Ошарашено спросил я.
– Это ктому, что тебе ни кто сейчас не поможет, все так напуганы, что не за какие деньги не станут этого делать с репликой. Мало этого еще и в полицию настучат. Стукачей же сейчас по развелось, видимо-невидимо, все желают хоть как-то заработать. Так, что не обессудь и готовь засучить рукава. А, сам я, увы, связан клятвой, ни когда и ни при каких обстоятельствах не иметь на руках чужой крови. Пусть даже это кровь реплики. Иначе меня вернут в такое «развеселое местечко», откуда возврата уже никогда не будет! Извини малыш, но тут как говориться ничего личного, все обкомовское. Твое счастье, что ты вообще нашел меня, ведь если бы не одноногий Стив, ты вряд ли бы сейчас здесь околачивался. Хорошо хоть к бармену сам догадался обратиться.
– Как и бармен, тоже наш человек?
– А ты как думал! Время такое, приходиться рвать когти. Однако ж нам пора, промедление смерти подобно, как говаривал дедушка Ленин. Поехали к тебе.
– Угу, только вискарь захвати, две! – Крикнул я, обуваясь и показав для убедительности два пальца.
– Это еще зачем? – Спросил Конь.
– За тем, что у меня ни грамма этого нету, а мне, «как хирургу» перед операцией положено, да и операцию, если пройдет успешно обмыть надо!
– А ты мне нравишься, малый!
– Ой, только не сейчас, Сарацинка, времени нет, и потом извини, я Тинг люблю!
Лошадь подавилась смехом, запирая входную дверь.

6.
Мне никогда еще не приходилось делать ничего подобного в этой жизни и ничего подобного не приходилось испытывать. Ведь резать чужую плоть это оказывается так омерзительно и изумительно одновременно, что и словами не передать. Живая плоть пульсирует в твоих руках, наполненная силой жизни и пропитанная предчувствием смерти. А сам ты чувствуешь себя в это время не то творцом и не то ребенком, разбирающим очень сложную «механическую куклу», а не то горе мясником, не знающим, как правильно держать нож. И вот тут ты со страхом думаешь, а вдруг собрать ее уже не получиться и она никогда больше не «заведется»? Но это, же всего лишь гнойник, скажите вы. Что тут сложного? А вы попробуйте сами, разобраться, где живое, а где уже нет. Но для начала вкусите хотя бы запах свежеразрезанной, еще живой дрожащей плоти! Думаю, если вас даже не стошнит сразу, то все равно вы офигеете от ее вида. Я еле сдерживался, чтобы не блевануть, откачивая гной. В конце концов, все закончилось и мы справились. Рли тихо сопела, еще находясь под действием наркоза. Мы аккуратно вывели ее из него, проконтролировали ее состояние, измерили температуру давление. Обтерли ее водой. Состояние ее стабилизировалось, и жар постепенно начал спадать. Подождав и понаблюдав за ней еще какое-то время, Я ввел ей успокоительное и лошадиную дозу снотворного. После чего она тихо и крепко заснула.
– Пусть поспит подольше, – подумал я.
Наконец-то можно было расслабиться по настоящему, и мне чертовски захотелось, как сле-дует набухаться.
– Ну, выкладывай, что ты знаешь о Тинг? – Сказал я, потягивая второй стакан.
– О, это ощень длынный историй, однако, – ответила, кривляясь, лошадь, (опа, уже привы-каю, что это она) заплетающимся языком.
– Ничего, Лошадка, ночка у нас с тобой длинная, – сказал я подмигнув.
– Ну карашо, но для начал я тебе один умный вещь скажу, тольки ти не обижайся пожалста, – и она подняла указательный палец.
За тем продолжила уже без кривляний:
– «Ты, наконец, должен понять, что в этом мире ты – никто. Песчинка малая, грязь из под ногтей Создателя. В общем если сказать совсем без иронии – рабочий материал, и не более».
– Я вот не догоняю, к чему это ты все клонишь? – Спросил я икая.
– Не торопи события чувак, а слушай! Тебе не приходило в голову, что по всем происхо-дящим с тобой событиям, с тех пор как ты пересек границу Российской Федерации, тебя все вре-мя тащат, словно собачонку на шлейке? Или ты думаешь, что ты сам ушел тогда от Интерпола? Случайно зашел в неизвестный тебе паб? Случайно тебе в голову воткнулась мысль о создании эротических кукол. А может, если уж копнуть по глубже, то и художником в юности ты стал по собственной ли воле? И еще, между прочим, случайно трубочку прикупил. Нет, братишка, все это время тебя вели, вели точно слепого кутенка. Ну, что, теперь срослись нейроны али нет?
Сколько раз я думал об этом, но никогда так глубоко в себе не ковырялся.
– Говори! – Слегка стукнув кулаком по столу, сказал я.
– Ну, так вот, – и она многозначительно закатила глаза.
– Вся наша жизнь, твоя, моя, твоих друзей, знакомых это всего лишь одна шахматная пар-тия. Одна из миллионов – смекаешь. И порой равна твоя жизнь в этой партии всего лишь одному ходу. Раз и тебя уже нет! Ты думаешь, что ты живешь, строишь свою жизнь, двигаешься по ней, создаешь ее, не осознавая при этом, что твоя жизнь полностью в руках лишь тех, кто играет. Не осознаешь того, что все это иллюзия, обман и всего лишь чья-то игра. Конечно мы с тобой фигуры разные, я конь, ты пешка. Тебя сразу сожрут, меня не много погодя. Суть от этого не меняется.
– Погоди Сарацинушка, я что-то никак в толк не возьму, допустим, я пешка, со мной все понятно – рабочий материал, как ты говоришь. Но причем здесь Тинг?
– Вот? – Произнесла она многозначительно.
– Из-за нее то, весь сыр-бор и начался. Ты хорошо помнишь историю за трубочки? – Спро-сила она, залпом осушив почти полный стакан виски.
– Ну, допустим, а причем тут это?
Хмель уже начал плести свое «туманное дело» в моей голове.
– Тебе, как нам известно, досталась женская трубка. Ведь так, – вопросом на вопрос отве-тила Лошадь.
– Ну?! Это я допустим тоже знаю, – сказал я заплетающимся языком.
– Ты давал ее Ченгу, перед тем как подарить ее Дракону? – Спросила лошадь, закуривая длинную тонкую сигарету.
– Не помню, может и давал, а вроде бы и нет. То, что показывал, так это точно, – ответил я, потирая вспотевший лоб.
– А в чем дело-то?
– Напряги извилины хорошенько и вспомни, это очень важно! Давал или нет? – Округлила она свои и без того большие глаза.
Я изо всех сил попытался вспомнить, то о чем она просила. И вспомнил.
– Да, точно, вспомнил, давал! Он попросил меня дать ему ее на время, чтобы пробить по каталогу. Он сказал, что возможно это раритетная дорогая вещь. А через некоторое время вернул ее, сказав, что это фуфель – новодел.
– Ну, вот тебе и разгадка малыш! Гамаль получил пустышку, но он прекрасно знал об этом, ибо сам, же и затеял эту игру.
– И что все это значит, ты можешь объяснить толком? Я закашлялся. Подавившись табач-ным дымом.
– Для начала я раскажу тебе, наконец, кто есть, кто, и кто какими играет. Ну, дракон ты сам понимаешь, демон есть демон, и он естественно играет черными. Его цель не много не мало – подвинуть самого Йен Ло Вана и вползти наконец на его место. А для этого ему требуются ар-гумент и прецедент, с тем, чтоб убедить верховных иерархов в несостоятельности власти Царя Ямы. Аргумент – трубка, ведь в ней была заключена душа нераскаявшейся самоубийцы Эльзы. И эта трубка сейчас находиться у него, ибо ты сам отдал ее Дракону. А прецедент это то, что «дедушка» Йен, уже давно утратил контроль над вверенной ему грешной душой, и стало быть, может потерять контроль и над всей подконтрольной ему частью мира. Вот тут как раз самым «железным гвоздем в этом деле» стало то, что означенная душа, вырвалась из трубочки, с помощью, угадай кого? – И она многозначительно подмигнула.
– Слышь Лошадь, давай без выпендрежа, а то и так уже мозги закипают. Скажи просто, кто на ком стоял?
– Что, неужели еще не догоняешь? Ладно, не буду мучить жопу. Это был наш общий друг Ченг. Его задача была сдружиться с тобой и использовать тебя, для поставленной ему цели, только и всего. Он ведь ни какой он не когнитолог, он, если честно вообще давно не человек, – сказала она, зевая и прикрывая ладонью рот.
– Потому, как он у нас хто?
– Конь не тяни кота за известное место! – Сказал я напрягаясь.
– Правильно, – не обращая внимания на мою реплику, продолжила Лошадь.
– Он у нас ангел, ангел во искуплении. Есть такая категория духов. Ангел, значащийся в реестре под именем: Ти – Цзан – Ван, спаситель душ из подземного царства Юду. Так, что и он тоже при делах – он тоже игрок, и играет он соответственно белыми. Хопа! Вот теперь все игроки у доски!
– Ченг – ангел? Но ведь он вел-то себя вполне по-человечески – был грубым, порой жесто-ким, пил, курил, сидел на наркоте и даже шлюхами не брезговал. Правда, после появления Тинг он заметно изменился. Но тем не менее. Как он может быть ангелом? – Спросил я, удивленно наморщив лоб.
– Увы, мой друг, увы. Все, что ты перечислил присуще как раз именно такой категории ангелов. Ведь ангел во искуплении – это всего на всего душа бывшего обычного человека, где-то отступившегося или изрядно согрешившего, но так и не успевшего при жизни раскаяться. Такая душа, искусственно возведенная в сан, вновь облеченная в материальную оболочку – обычное человеческое тело, живет не вызывая у окружающих особо подозрения, выполняя при этом, возложенную на нее свыше миссию. Конечно, как все сущности вновь помещенные в тело, ангел во искуплении тоже обязательно должен иметь свою легенду. А потому то, что он тебе рассказывал про свою жизнь, отчасти может быть даже правдой. Но лишь отчасти.
Ведь действительно, жил да был когда-то такой чувак по имени Ченг, китайского, соответ-ственно происхождения. И была у него самая, что ни наесть настоящая жена – красавица, кото-рую он страстно любил. А еще наш герой очень полюблял героин и никак не мог при этом опре-делиться, что для него важнее любимая женщина или поторчать как следует. Он даже пытался лечиться от этого, но все тщетно. И когда в итоге его жена родила мертвого ребенка, то она, не выдержав всего этого ада, просто ушла от него. А очень скоро нашего героя еще и уволили с ра-боты, за его систематические загулы и срывы. И тогда чтобы заработать на дозняк Ченг стал обычным уличным наркокурьером. Однажды, когда он был под кайфом его попросту обокрали такие же наркоманы, как и он сам. Они забрали довольно большую партию товара, которую он должен был растулить по закладкам. За это наркодиллер приказал своим нукерам сурово его на-казать. Они избили его, кастрировали и, пырнув напоследок ножом, оставили умирать в какой-то грязной «норе», как паршивого пса. Вот так он и стал ангелом во искуплении. Так, что никакой дочери у него на самом деле вообще не было. Все это красивая сказочка и только.


7.
– Так значит Тинг…
– Верно, мыслишь малый! – Не дав мне договорить, продолжила Лошадь.
– Она вовсе не дочь Ченга. Она половина души Эльзы, да, да, той самой Эльзы, что томи-лась все это время в твоей трубке. Ченг извлек ее именно тогда, когда он брал у тебя трубочку якобы для «экспертизы». Вот именно тогда он освободил душу Эльзы, разделил ее и поместил половину от нее в новое тело. А «тельце», по заказу Ченга для этого состряпал, наш бравый Ду-занек – подпольный клонодел, мать его ити! Однако здесь следует отметить, что исполняя волю заказчика Дузанек «слепил куколку», взяв за основу биоматериалы, оставшиеся от мертворож-денного ребенка Ченга. Ибо Ченг тайно, все это время хранил у себя маленькую мумифициро-ванную ручку своей дочери. Так, что какая-то часть правды в этом мире все-таки работает. Ну, что въехал, наконец, какие огурцы росли на нашем огороде?
– Погоди, погоди. Какую такую половину? Что за бред ты несешь, – спросил я ее, стряхи-вая пепел прямо в стакан с недопитым виски.
– Светлую такую, – уклончиво ответила она.
Я округлил глаза и поставил на место свою челюсть.
– А ты что думал, – тихо рявкнула Лошадь.
– Ченг выпустит ее целиком, чтобы Дракоша сразу заграбастал ее в свои цепкие лапки. Нет, малыш, наш ангелочек, он ведь не так прост, как ты думаешь. Ибо они оба – два старых заклятых врага изощренно играющих каждый свою партию.
– Но разделить душу, как такое возможно? – Спросил я, сразу трезвея и офигивая одновре-менно.
– Возможно, малыш, возможно. У Них, там все возможно, – ответила она, громко, чавкая своими любимыми кальмарами.
– Ибо, как сказала в свое время Джоан Роулинг:
«Всё возможно, если никто не доказал, что этого не существует», – заключила она.
– И все это говорит лишь о том, что игра нынче идет очень крупная. Очень крупная, – задумчиво повторила она.
– Ведь расчленение души это весьма таинственная, малоиспользуемая и чрезвычайно запретная манипуляция. Она доступна не каждому духу и даже не каждому богу. И если сравнивать ее с манипуляциями в вашем мире, то она сродни разве что работе с очень тонкими материями, ну скажем с такими, как на Большом Андронном коллайдере и позволена только избранным ученым. Так, что такая манипуляция, может проводиться лишь с разрешения и при помощи только очень высокого покровителя, обладающего неограниченными знаниями и неограниченными возможностями.
– Какого еще п..покровителя? – спросил я, вытирая ладонью рот.
– Большого, очень большого. Возможно даже одного из «Высших», – ответила она, округлив и без того огромные глаза.
– Из «Высших», хм, что это значит из «Высших», – переспросил я.
– Это значит из Высших богов, понимаешь, о чем я?
– Нет, – сказал я, мотнув головой для убедительности.
– Ну, Высшие боги – это всего на всего Высшие боги, – сказала, она игриво улыбнувшись.
– Шутка. А если серьезно, то Создатель, изначально произнеся вслух свое имя, породил самого себя, а за тем заскучав от одиночества, взял и сотворил все многомирье. Много позже, досыта вкусив отраду от своего творения, он попросту «ушел на покой». Но на самом деле ушел он не совсем, он оставил вместо себя приемников, разделив себя поровну и вложив в каждого из них свою часть. Так появились Высшие боги, которые и управляют ныне всем миром.
– Ну, хорошо, пр..предположим. Но все-таки, возвращаясь к нашим бр..баранам, где ж тогда по-звольте узнать вторая половина души Эльзы? – Вопросил я, заплетающимся языком, уже оконча-тельно хмелея.
– Хм, а ты так еще и не въехал, малыш? Да она ж в соседней комнате, ловит отходняк после лошадиной дозы снотворного, давеча тобой зашитая.
Вот тут меня и накрыло! Я даже стакан выронил.
– Вот так жопа с разворотом. Охренеть! – Едва успел подумать я, перед тем, как оконча-тельно провалиться в пьяный угар.
Проснулся я посреди ночи от страшного сушняка. Во рту все горело адским огнем. Да, это было, пожалуй, самое злое, мерзкое и отвратительное похмелье в моей жизни. Ведь если с фи-зиологическим грузом, в конце концов, еще как-то можно справиться, то с грузом моральным, увы, не возможно. А уж сегодня груз навалился, так навалился! Такой, что было исключительно тяжело. Он буквально раздавил мою душу, расплющил ее, словно чудовищный каток. Господи, это ж в который раз судьба меня снова бросала мордой об стол, да еще так больно! Все обман, мираж в пустыне никчемной и бесцельной жизни. Я почувствовал себя использованным презер-вативом, выброшенным в помойное ведро.
– Послушай Конь, скажи, что мне теперь с этим всем делать? Проснуться?! Выброситься из окна? И тоже стать, чьей ни будь трубкой или ангелом, – спросил я, глотая холодную заварку прямо из чайника.
Она стояла у окна и курила, свежая и бодрая, как ни в чем не бывало.
– Это уж, как тебе нравиться, – меланхолично ответила она.
– Тебя поимели, что ж, не ты первый не ты последний. Главное теперь, что ты об этом хотя бы знаешь, знаешь и можешь этому противостоять.
– Но как? Поймать ангела и демона и открутить им обоим яйца?
Она мотнула головой.
– Тебе надо перестать, в конце концов, быть просто пешкой. Необходимо стать фигурой и начать вести свою игру, – сказала она, стряхивая пепел в ладошку.
– Выйди на свет, засветись, заяви о себе, раз невмоготу более прозябать в тени. Пусть тебя даже сразу сожрут – но это уже будет по твоей воле, это будет твоя игра, пусть она будет корот-кая, но твоя.
– А, как же моя любовь? Как мне быть с ней? С этой чертовой любовью!
И я хватил кружкой об стену.
– Или это тоже игра? Как мне с этим жить дальше? – Сказал я, давясь слезами.
– А, что, по-твоему, есть любовь? Вот мы все время говорим любовь, любовь, совершенно не понимая, что мы подразумеваем под этим словом. Ну, например:
«Я люблю свою собаку, люблю своих детей, люблю спорт, я люблю, в конце концов, моро-женое крем-брюле».
– Какие разные значения одного и того же слова. А заниматься любовью – как странно и не приятно это звучит, не правда ли? Разве можно ею заниматься? Разве может быть любовью чис-тая механика или химия?
– Конь хватит мне расчесывать мозг, мне и без того тошно. Я думал, ты меня хотя бы пой-мешь или пожалеешь, а ты тут морали разводишь! – Буркнул я, похмеляясь неразбавленным вис-ки.
– А чего тебя жалеть то? Ведь ты же был счастлив с нею, не так ли? И она была счастлива с тобой. Она же не знала, что она всего лишь половина грешницы Эльзы. Ведь она тоже считала себя личностью, самой что ни наесть настоящей, взаправду осознавая и воспринимая легенду «вложенную» в нее, как свое собственное я. Так, что извини, все по-честному, все по-настоящему. Или нет? Или для тебя это просто была очередная девочка – свежая оберточка? – Спросила она, едко, ухмыльнувшись.
– Слышь Лошадь, я тебе сейчас в морду дам и не посмотрю, что ты в женском обличии!
– Ладно, не кипятись, лучше выслушай меня до конца, не перебивая, глядишь и полегчает, – виновато сказала она.
– Так вот, глядя на существо, которое как тебе кажется, ты действительно полюбил, ты все это время думал и пытался сформулировать, а что же все-таки такое любовь. Не так ли? Что же это за волшебная и таинственная сила, та, что заставляет нас – величайших эгоистов от природы, забывать о себе и думать, о других? Жертвовать ради них собой и всем. Ведь порой нас влекут не столько красивые формы (хотя, безусловно, и они тоже), не зрительные и образные восприятия, не интеллект объектов наших чувств. Вовсе нет, не это. А что же тогда? Вот как, к примеру, ответил на этот вопрос один философ:
– «Для настоящей любви, важно лишь то, что ты кого-то любишь, а не то, каким ты его видишь».
– Поэтому любовь нельзя ни взвесить, ни измерить, ни пощупать руками. Ведь любовь это что-то такое, что находится за гранью нашего понимания. Она сродни вечности, бесконечности и божественности. Любовь – скорее всего это другое измерение, подаренное нам свыше. Так что твоя любовь – это только твоя любовь, твоя и ее, и больше ничья. И поверь старому Сарацину, повидавшему многое на своем долгом жизненном пути. Она тоже любила тебя, любила по на-стоящему – ведь она не ведала тогда о том, что сама она не совсем настоящая. И та, что спит сей-час за стенкой, тоже уже любит тебя. И плевать, что ей это не дано по определению. Просто лю-бит и все. Потому, что любовь ни у кого не спрашивает ни разрешения, ни совета, она просто приходит к тебе и все! И воистину, как сказал наш уважаемый товарищ Вильям так сказать Шек-спир:
«Любовь бежит от тех, кто гонится за нею, а тем, кто прочь бежит, кидается на шею».
– Так что любовь, пожалуй, это, то единственное, самое реальное и одновременно не реаль-ное в этом мире, за что и следует в нем жить и бороться.

«И мой тебе совет – закрой глаза, люби и будь любимым, пока в тебе струится ее свет. Пока хранишь в себе, хоть «атом» от блаженства, любви преподнесенной в дар тебе»….

8.
Весь период жесткого запоя Рли ухаживала за мной. Она делала все, что могла, пытаясь вывести меня из этого состояния. Но все было тщетно, я не подпускал ее к себе, всячески обзы-вая и постоянно прогоняя ее. Удивительно, как у нее только хватало терпения на все это. К концу текущей недели, в очередном пьяном угаре, вдруг спонтанно возбудившись, я, подозвал ее к себе и в привычной для себя манере добиваться взаимности от женщин, грубо притянув ее начал лихорадочно раздевать. На что неожиданно тут же получил короткий хук в челюсть. И когда, гневно выругавшись, с криком:
– «Ах ты ж тварь, а ну иди сюда сучка»! – Я, разъяренный вновь полез к ней – получил еще серию классных ударов и, в конечном счете, ушел в полный нокаут.
Очнулся я, лежа головой у нее на коленях. Она гладила меня по голове, на моем разбитом носу лежал пакет со льдом, а в руке торчала игла от капельницы, наскоро примотанной веревкой к вешалке для одежды. По моим губам все еще текла холодная кровь, а в голове летали «вертолеты». Первый раз я получил отпор и что самое обидное даже не от женщины, нет, а от искусственного, женоподобного существа. Я захлебывался обидой, беспомощностью и гневом, но при этом боялся даже шевельнуться. Мне казалось, что она запросто может свернуть мне шею. Но мне уже было все равно.
Я лежал и думал:
– «От чего так со мной? Всю жизнь меня несет, точно бревно по бурной реке и при этом постоянно колотит о камни. И стоит мне лишь чуть-чуть подвсплыть над водой, и задержаться в тихой заводи, как тут же новый бурный поток срывает меня, топит и несет дальше. Я прилагаю массу усилий, чтобы всплыть и остаться на плаву, а какие-то мелкие и гнусные мерзавцы пре-спокойно плавают вокруг, не прилагая для этого особых усилий. Кто-то печатал тайком в моем издательстве экстремистскую литературу, зарабатывая на этом и уничтожая меня. Кто-то разду-вал и разжигал ненависть к искусственным человекоподобным и совершенно безобидным суще-ствам, лишь только для того, чтобы отжать этот сектор бизнеса в свою пользу или получить с этого политические дивиденды. А кто-то и вовсе, используя мои светлые и чистые чувства, пы-тается манипулировать целыми миром».
– Создатель ответь, от чего все так устроено в этом мире, где прекрасно чувствуют себя лишь паразиты, высасывающие из своих жертв все, что им необходимо и при этом еще и насме-хаясь над ними. Сколько же можно все начинать с начала, зубами цепляясь за зыбкий, кроша-щийся берег, чтобы за тем все это просто отдать тем, кто палец о палец не ударил, сидя на бере-гу?
Но Создатель, увы, продолжал хранить молчание. И я снова почувствовал, как погружаюсь в бездну отчаяния.
– А пропади оно все пропадом, утону раз и навсегда, пусть все вокруг дальше колбасяться, но уже без меня.
Я почувствовал, как слезы беспомощности текли по моим щекам и тонули в холодной кро-ви. А в мозгу, меж тем звенела боль аккордов:
«И меркнет свет, и молкнут звуки. И новой муки ищут руки. И, если боль твоя стихает, значит, будет новая беда»!
– Хорошо было бы, если б она, наконец, добила бы меня окончательно, – подумал я.
– А как же Тинг? – Вопросил внутренний голос.
– А что Тинг, ее уже нет, да и была ли она на самом деле? Все обман, все наваждение. Весь этот мир – пустышка! Не хочу его больше видеть! Не хочу ничего знать! Не хочу ни кого спа-сать!
И в этот момент я услышал тихий и спокойный голос:
– «Прости! Я не могла больше на это смотреть, смотреть, как ты просто убиваешь себя. Я знаю, тебе сейчас больно и обидно, больно от того, что ты побит существом, которое казалось должно бы принадлежать тебе беспрекословно. А обидно потому, что ты не можешь с этим ничего сделать. Но вспомни, пожалуйста, вспомни! Скольким существам ты, вот так, же причинил боль, скольких обидел и они ничем не могли тебе ответить, ведь они были также беспомощны перед тобой. А потом тебе вроде и хотелось бы все исправить, но, увы, было уже поздно. Ты сетуешь на злой и жестокий мир, но, сколько зла ты сам принес и выплеснул в него. Озеро не будет чистым, если в него каждый будет выливать свои помои. Этот мир по тому так жесток, что в нем живут жестокие люди. И жизнь в нем, тоже бывает жестокая, неумолима, жестокая. Ведь мы сами создаем ее – бьем, калечим, выворачиваем ей руки, а потом сами же сетуем на нее. Но жизнь, оказывается, может быть еще и добра, добра и отзывчива. Добра к тем, кто поистине познал ее реальную ценность, и реальную ценность настоящей живой доброты. Ибо истинная ценность жизни всегда познается через жизнь другого существа, будь то человек, или животное, не важно – ведь жизнь и боль у всех одинакова. Вспомни, что ты чувствовал, когда спасал меня, вспомни, каким ты был в тот момент. Вспомни, как больно переживал потерю Тинг. Вспомни ее любовь к тебе, чистую и светлую. Вспомни еще безответную, материнскую любовь твоей тети. Поверь, это и есть самые настоящие, реальные чувства в твоей жизни, и в этом мире. И по тому жизнь твоя еще не кончается, ведь тебе еще жить и жить ради этой реальности. Ради этих чувств. А все остальное – лишь дым, наваждение, пепел суеты и шлак от дурных поступков».
Она продолжала гладить меня, приятно проводя по щеке теплой мягкой ладонью, так, словно мать жалеет свое не путевое дитя, наказанное за шалости. Тепло ее рук было словно материнское лоно. Оно было потрясающе настоящее и несло в себе одно лишь желание – жить.
– Боже, сколько мудрости, оказывается, таилось в ней.
И вот уже слезы радости, в след за слезами отчаяния потекли по моим щекам. Не смотря на физическую боль мне казалось, что я испытываю непередаваемое блаженство от ее прикоснове-ний, от мягкого поучительного тона ее голоса, от стука ее сердца.
– Что со мной происходит? – Я этого не понимал тогда, но уже почувствовал, как что-то большое и светлое взорвалось где-то рядом с моей, вновь блуждающей, в сумерках, одинокой душой. И это большое протянуло мне, маленькому, свою сильную руку, чтобы вытащить мою истерзанную душу из бездны и убить во мне чувства обмана и отчаяния, душившие ее.
Я лежал и смотрел в ее глаза, наполненные, как мне тогда казалось чистотой любви и неж-ностью сострадания.
– Я тебя никогда больше не обижу, – прошептал я.
– Я знаю, – ответила она.
– Я…
Но она не дала мне договорить, закрыв мой рот своими горячими, твердыми губами.
– Больше не пей иначе я уже не смогу спасти тебя!
– Хорошо, – тихо и спокойно ответил я.

9.
До наступления следующего красного полнолуния оставалось еще два года. Так, что в Лон-доне у меня дел пока больше не было, поэтому мы решили не испытывать более судьбу и уехать в Оксфордшир, чтобы как можно меньше привлекать к себе внимание. Там, на Оксфордском ка-нале среди многочисленных плавсредств, приспособленных под жилье, мы легко нашли херро-убот с названием Тунчжи. К слову это оказалась вполне еще даже приличная посудина, при-швартованная бортом прямо к зеленой лужайке, что расступилась перед нами на берегу узкого, заросшего деревьями и кустарником канала.
Поднявшись на борт по маленькому трапу, я легко отыскал ключ. Он действительно лежал в банке из под зеленой масляной краски, той, что была зарыта среди прочего хлама в большом деревянном ящике на корме катера. Все как рассказал мне тогда Ченг. Ключ, как ни странно, вы-глядел точно новый, так будто его сделали только вчера. Внутри катера оказалось довольно, уютно и просторно. А главное, все тут было продуманно до мелочей. Здесь имелась компактная и многофункциональная кухня, уютная спальня, туалет и душевая кабинка. Конечно, требовалась генеральная уборка, и кое какой мелкий ремонт, но в целом все было исправно и функционально.
– Я в душ, – с порога заявила Рли.
– Ну вот! А еще говорят, что кошки воды боятся. Вот и верь после этого британским уче-ны, – весело пошутил я.
– Но я, же русская кошка, я и в горящую избу войду и в Марианскую впадину нырну, если надо. Так, что на наших кошек бредни британских ученых не распространяются! – Со смехом ответила она и начала раздеваться.
– Сейчас же отвернись! – Нервно крикнула она мне.
– Да я и не смотрю даже, больно надо! Чего я там такого не видел, – с легкой иронией крикнул я.
– Ах так!
И она швырнула в меня кроссовок…
И зажили мы с ней с тех пор в этом чудо доме тихо и счастливо. Я ловил рыбу прямо с бор-та катера, она готовила на кухне, весело напевая разные не совсем пристойные песенки. Мы обе-дали сидя прямо на зеленой не стриженой траве у борта нашего нового дома. А вечером, когда темнело, лежали на этой самой траве, нагретой, за день летним солнцем и любовались огромны-ми звездами. Я рассказывал ей придуманные на ходу разные любовные истории, а она затаив дыхание меня вожделенно слушала. А еще я купил краску, и мы, радуясь, выкрасили наш катер в красивый сиреневый цвет. Так легко и беззаботно проходили чудные и счастливые дни нашего добровольного заточения. Но ведь еще были и ночи – ночи необузданной и бесконечной страсти. Ну что тут поделать – природа брала свое и я, в конце концов, не смог устоять перед ее уникальной красотой и девиантным поведением. Такой уж я человек. С тех пор мы ни как не могли насытиться друг другом. С ней я, наконец, познал, что такое истинное наслаждение и узнал, что секс это не только чувственная механика и тактильная химия. В сексе оказывается, может быть еще и трансценде́нтное восприятие друг друга. И в эти мгновения мне казалось, что этой нашей страсти позавидовали бы, наверное, все ангелы и демоны вместе взятые. Но все равно мне ее было – мало этой страсти. Прямо как в строках у Туроверова:
«Нам этой ночи было мало.
И с каждым часом все жадней
Меня ты снова целовала,
Искала жадности моей.
Едва на миг во мраке душном
Мы забывались полусном,
Как вновь я был твоим послушным
И верноподданным рабом.
И только утром, на прощанье,
Я, как прозревший, в первый раз
Увидел синее сиянье
Твоих всегда невинных глаз».
В общем, стали мы жить как настоящие супруги. И теперь, каждый раз просыпаясь по утру, когда все тело приятно ныло после ночного марафона чувств, а Рли еще тихо посапывала на мо-ем плече, я нежно целуя ее пушистую щеку тихо напевал ей песенку, которую сам же для нее и сочинил:
– «Лучше нет моей подружки, хорошо мне с ней вдвоем. С мягкой кошкой на подушке спать осенним серым днем».
А она, еще не до конца проснувшись и сладко потягиваясь, изображала нежное и почти на-стоящее кошачье урчание.
– Да, воистину раннее утро – время, когда зарождаются новые миры!
Дни, проводимые с ней, летели быстро и не заметно. Эти дни чистой и яркой страсти, в ко-торых я скоро начал замечать, какие дивные перемены стали происходить во мне под воздейст-вием моей маленькой «суккубы». Меня стали интересовать и возбуждать в ней всякие мелочи, на которые раньше я бы вряд ли обратил внимание. Ведь я всегда смотрел на женщин лишь как на исполнительниц моих плотских желаний. Я обращал внимание только на обнаженное тело, интимные его части и откровенные позы. Все остальное: всякие там сантименты, романтические сопли и прочая хрень, меня как-то мало волновали.
Исключением была Тинг. Но с ней почему-то такого не происходило. Романтика интимных отношений с Тинг парила, где в заоблачной высоте, она была чиста и сакральна. Тинг для меня была скорее ангелом, чем женщиной.
Теперь же, благодаря Рли, я открыл для себя и начал познавать новый, удивительный мир утонченной женской природы. Но ведь она даже не женщина – скажите вы. Ну и что с того! Да у нее, пожалуй, женственного гораздо больше, нежели у иных сексапильных размалеванных кукол. Да простят они меня за мои мысли! Ведь, у меня порой перехватывало дух лишь от ее походки, плавности движений, ее запаха, ее голоса. А сколько было еще интересного, сколько удивительного таилось в ней.
Например, я каждый раз любовался восхитительным представлением, под названием – торжественный выход из душа. Когда она опоясанная банным полотенцем, опять же с полотен-цем, в виде тюрбана на голове появлялась из душевой кабинки. Теперь мне это казалось даже более сексуальным, нежели простое лицезрение обнаженного тела. Я ловил себя на мысли о том, что мне нравиться наблюдать как она красит ногти или, скажем, как расчесывает волосы. По-следнее просто завораживало, когда после бурной ночи, разнеженная и растрепанная она сади-лась на край кровати и принималась за это восхитительное занятие.
Как-то раз она попросила меня помочь заплести ей косу. Я тогда подумал, что она опять нарушила данное мне обещание не копаться в моей голове. Ведь именно этого мне больше всего хотелось в тот момент. Однако я ничего не сказал, ей об этом, чтобы не испортить удовольствие ни себе и ни ей. Я посадил ее к себе на колени и стал медленно и аккуратно перебирать ее длин-ные и пышные локоны. По моему желанию она отрастила их до самых бедер. Перебирая и запле-тая ее волосы я, периодически, чмокал ее в, подсвечиваемые солнечным светом розовые ушки.
– Не отвлекайся! А то я рискую остаться сегодня без прически, – сказала она и оказалась в чем-то права, ведь я закончил заплетать ее волосы только ближе к вечеру, нашептывая ей на ухо:
«В такт движению бедер изгиба.
Ты босая идешь по росе.
Не хватает злаченного нимба,
в твоей русой и пышной косе»…

10.
А однажды произошло событие, которое окончательно перевернуло мое отношение к этому удивительному существу. Было рассветное утро, какие бывают ранней теплой осенью – нежное, ласковое, неповторимое. Оно коснулось нас своим теплым прикосновением, и мы проснулись в объятиях нового дня. Вернее я проснулся, а привычной милой головки на моем плече почему-то не оказалось. Просто она проснулась чуть, чуть раньше, подошла к окну, и стоя перед ним потягиваясь, как грациозная кошка (собственно, почему как) в лучах раннего, редкого осеннего солнца. Вдруг в это самое мгновение на соседнем катере громко заиграла музыка. Это была одна из лучших песен старой доброй группы Еллоу – «Страстное влечение». Рли повела ушами, вошла в мелодию, точно ладья в воду, вышла на палубу и начала танцевать. Потом она спрыгнула на зеленую лужайку и продолжила танец, утопая по колено в изумрудной траве. Это было так красиво, грациозно и восхитительно, что я совершенно забыл, в какой реальности я нахожусь. Я смотрел на нее, как завороженный, не отрывая взгляда, а она танцевала обнаженная и желанная в лучах розового солнца. Она с легкостью и изяществом вставала на пуанты, а потом, так же легко переходила в антраша́. Ее высокие кошачьи пятки лишь усиливали плавность изгиба ног и четкость отточенных движений. Как здорово ей удавалось сочетать балетную пластику с ритмом электронной музыки. Глядя на нее, я подумал:
– «Когда же это ты Ченг так сумел постичь тонкости балетной школы, чтоб дополнить столь изящной пластикой свое и без того шедевральное творение».
И тогда в моем мозгу блеснула ответная мысль:
– «Стоп, а Ченг ли это? Ведь этот пень никогда не интересовался балетом».
И тут меня осенило:
– «Да нет, это же она сама. Она сама с легкостью постигает этот мир, впитывая все вокруг как губка. И особенно то, что ей очень нравиться».
Я не раз замечал, как она часами могла смотреть балет по телевизору. Она, столько раз с восхищением рассказывала мне о разных балетных постановках, и каждый раз слезно просила повести ее на настоящий балет. К сожалению, я не мог исполнить ее просьбу из соображений банальной безопасности. Она обижалась, конечно, но не показывала вида. А сейчас она сама себе была прима, подчиняя звучащую мелодию своему восхитительному танцу.
Можно в этом мире бесконечно любоваться тремя вещами: как течет вода, как горит огонь и как танцует женщина.
– «Ибо пока женщина живет в своем танце, мир не должен разрушиться».
Удивительно, как в этом мире все взаимосвязано тончайшими невидимыми нитями. Ведь недаром же, я думаю, звучала именно эта вещь, которая мне самому когда-то очень нравилась. А красавица Рли вошла в нее, так естественно, словно солнце вынырнуло из-за горизонта.
За окном Борис Бланк пел:
– «Луна уступает власть Солнцу. Солнце освещает меня. Еще один день. Улицы обнаже-ны под утренним светом. Ночь растворяется за спиной, а я все бегу и бегу».
А у меня в голове, отчего-то всплыли совсем другие слова – это было стихотворение одного не известного поэта, который хотел печатать свои стихи в моем издательстве, но я ему, к сожалению тогда отказал:

«Ты мне снишься в облаках,
между солнцем и луной.
Я ловлю губами ветер,
что уносит голос твой.

Ты танцуешь в облаках
в платье радужном своем.
В необычном дивном свете
ты танцуешь над огнем.

И вставая на пуанты,
на серебряной воде.
Ты легка, подобно яркой
неразгаданной звезде.

Звуки музыки струятся
наполняя танец твой.
Страстью ледовито-жаркой,
и любовью не земной.

Растворяясь в этом танце,
я с движеньем твоих рук.
Как в потоках наважденья
сохраняю каждый звук.

Этой музыки волшебной,
что рисует ясный свет
В ней мои перерождения
оставляют чистый след».

Я на мгновение закрыл глаза, и снова стуком в голове отразилось:
– «Страстное влечение к незнакомым глазам, страстное стремление к незнакомому име-ни, я сгораю под утренним солнцем, мне хочется бежать… Страстное стремление к незнако-мому имени, страстное желание неизведанной любви… Я сгораю под утренним солнцем»…
И опять повторялось в припеве:
– «Desire, Desire».
Но мне почему-то слышалось другое слово:
– «Исария».
И я вдруг подумал:
– «Ах, как красиво звучит это слово и как прекрасно подошло бы оно, наверное, для жен-ского имени».
Песнь внезапно закончилась, Рли повернулась ко мне и, глядя на меня, уловила своим чут-ким взглядом, что весь мой мир сейчас это она. Кокетливо улыбнулась и сказала.
– Не смотри на меня так, голова закружится!
– Иди ко мне, – тихо сказал я.
– Ммкх, – мотнула она головой, расплескав свои шелковистые волосы.
– Лучше найди и скачай мне эту вещь.
– Я найду, солнышко, вот прямо сейчас найду, только подойди ко мне на секундочку мне надо тебе что-то сказать.
– Приставать не будешь? – А то я очень устала после этой ночи.
– Постараюсь найти в себе все силы, какие есть, чтоб не делать этого, – ответил я.
Словно нарочно дразня меня, она, слегка откинув голову и ступая как на подиуме – запле-тая ноги, и покачивая в такт бедрами, подошла ко мне, на ходу затягивая резинкой волосы.
Глядя на нее, я подумал:
– «Как же ловко она играет со мной и как безумно мне это нравится».
Я опустился перед ней на колени, обхватил руками ее бедра и прижался к теплому пуши-стому животу.
– Я так люблю тебя, милая. Ты так красиво танцевала.
– Тебе, правда, понравилось? – Нежно спросила она.
– Да, очень, очень! Это было так эротично.
Тут она резко отпрянула и, уперев руки в бока, грациозно топнула ножкой.
– Ты только за этим меня позвал, старый развратник? – Нарочито грозно, сквозь улыбку сказала она.
– Нет, нет, не только, я еще хотел сказать, что мне слышалось в припеве этой песни почему-то не Desire, а исария. И я подумал, какое это могло бы быть необычное и красивое женское имя.
– Слушай! А ведь, в самом деле, и мне именно так слышалось, – воскликнула она.
– Ты гений! Хочу себе такое имя! – Сказала она снова еще крепче, прижимая мою голову к своему животу.
– Не хочу больше зваться какой-то там Рли, это вообще и не имя вовсе. Это кличка какая-то. Тоже мне, Ченг придумал. Хочу, чтоб ты назвал меня Исарией.
– Ты серьезно?
– Да! – Сказала она, откинув голову и закрыв глаза.
– Ты, правда, этого хочешь?
– Да. Только это имя и больше никакого другого. Хочуу, – протягивая это слово, она свер-нула рот трубочкой.
– Ладно, будь по твоему, мне и самому оно уже начинает нравиться.
– Ура, ура, ура! – Она запрыгала и захлопала в ладоши.
– Итак, – сказал я, вставая с колен и торжественно беря ее за руку.
– У вас госпожа Исария, теперь есть новое имя, и стало быть, сегодня у вас внезапно случи-лись именины. Посему мы это должны с вами всенепременно отпраздновать.
Она округлила свои и без того большие глаза, открыла рот и заверещала от радости как ма-ленькая девчонка. Глядя на нее в этот самый момент, я понял, что действительно люблю ее. И плевать на все, кем бы она ни была. Люблю и все!
– А как же Тинг? – Спросите вы.
– Но ее я ведь тоже люблю, люблю и мучаюсь без нее. Я люблю их обоих, потому что, они в принципе одно целое. Но это не потому, что узнав об этом, я могу теперь вот так спокойно оп-равдывать свое коварное непостоянство. Вовсе нет. Просто так воплотилась в этой жизни гармо-ния моих душевных чувств. Вот посудите сами: мягкая, утонченная и благопристойная Тинг влекла и исцеляла мою душу всей глубиной своей имманентности. И я менялся в лучах этого чистого света, исходившего из нее. А резкая, порой даже дикая и необузданная Исария, с ее не-уемной энергией и жаждой жизни заряжала мое ненасытное тело не передаваемыми ощущения-ми. И я вновь открывал в себе буйные краски юности. Они обе были как черное и белое, положительное и отрицательное, лежащие на срезе моего сердца. Да, мне очень хотелось вернуть Тинг, но теперь с каждым днем во мне все сильнее и сильнее росло чувство тревоги, от того, что в момент объединения я могу потерять их обоих. Но надежда все еще хотела жить. Жить в моем измученном сердце.

11.
С тех пор, как мы приехали в Оксфордшир, я ни разу не притрагивался к своей старой сум-ке, где все еще ждали своего часа добытые с таким трудом артефакты. Но сегодня мне почему-то вдруг захотелось их проверить. Улучив момент, когда Исария возилась на кухне (мне почему-то не хотелось этого делать при ней), я с большим трудом откопал ее в самом дальнем углу встро-енного шкафа, среди прочих не особо нужных вещей. Она, уже успела покрыться толстым слоем пыли, отчего я сразу вспомнил тетину квартиру и инстинктивно закашлялся. Порывшись среди тетиных вещичек, заполнявших верхнюю часть сумки, я отыскал, наконец, камень. Он, как, ока-залось, лежал на самом дне сумки. Взяв его в руки, я с удивлением, в первый раз как следует, его рассмотрел. На вид он казался простым куском дымчатого кварца со слегка голубоватым отли-вом. Но если присмотреться, то в нем можно было рассмотреть мельчайшие огненные искорки, двигающиеся в каком-то хаотичном танце. Стоило немного подержать камень в руке и этот «та-нец» становился все более и более упорядоченным, в коем искры заплетались по ходу движения в диковинные, красивые узоры. При этом четко чувствовалась ритмичная, пульсирующая вибра-ция самого камня.
– Интересно девки пляшут! – Подумал я, пряча камень обратно в сумку.
Настало время проверить статуэтку. Она как была завернута кусок тряпки, перепачканной сажей, так и лежала в ней. Я аккуратно развернул тряпицу и ахнул. Мало того, что статуэтка бы-ла теперь с двумя ручками, так она еще и полностью изменила позу. Теперь она стояла на одной ноге, вытянув и высоко запрокинув назад другую, при этом протягивая вперед обе руки, как будто прося помощи или ища защиты. Но самое удивительное было в том, что у нее теперь было лицо Тинг… Да, пора бы было уже давно привыкнуть ко всей этой альтернативной хрени и ни чему уже не удивляться. Но у меня увы никак не получалось с этим сладить. Еще раз, взглянув на лицо Тинг, я завернул статуэтку обратно в ту же тряпку и положил в то же отделение сумки, где она с тех пор и лежала.
– Скучаешь по ней? – Неожиданно услышал я голос Исарии за спиной.
Нервно дернувшись, я обернулся. Она тихо стояла в дверном проеме спальни. Полуобна-женная и задумчиво-прекрасная.
Раньше, если бы кто-то вот так подкрался и тайком следил за мной, ему бы не поздорови-лось. Сейчас я, только молча, кивнул, глубоко вздохнув.
– Я тоже, – тихо сказала она, задумчиво склонив голову.
– Ты ее разве знала? – Удивленно спросил я.
– Нет, но мне, почему-то кажется, что нас что-то сильно сближает, что-то очень общее, что-то родное. Ведь она была дочерью Ченга, и меня он тоже считал своей дочерью.
– Вот оно и началось! – Подумал я, и мне вдруг стало страшно.
Очень страшно. Страшно потерять их обоих. Она, похоже, прочитала это на моем лице. Или снова залезла в мою голову. Я уже было хотел осадить ее, но она тихо и нежно сказала.
– Не бойся, дурачек! Мы вытащим ее и станем жить вместе. Она же мне как сестра. Я тебя совсем к ней не ревную. А если захочешь, то я могу уйти, когда мы ее вернем. Но мне бы этого очень не хотелось.
– Вот же блин как все закрутилось, ну прямо Санта Барбара какая-то! Еще неизвестно, что будет, когда явится настоящая, целая….. Стоп, дальше думать об этом нельзя. Чуть не спалился старый осел! – Я инстинктивно сжал руки, так что хрустнули пальцы.
– Тебя в последнее время гнетут какие-то тяжелые мысли, – снова сказала она, глядя мне в глаза.
– Отпусти их. Ведь там, где ты не в силах что-либо изменить, пусть будет то, что будет. А ты продолжай жить дальше.
– А ведь она в чем-то права! – Подумал я и задвинул сумку в самый дальний угол шкафа.
И у нас вновь потекли бурные и счастливые дни.
Однако наступал новый год, и мне захотелось отметить его с ней как-то по-особенному. По-настоящему. Ведь нам так надоело прятаться в этой плавучей банановой кожуре, даже не смотря на то, что нам было в ней так хорошо вдвоем. Нам просто необходимо было, хоть немно-го развеется, где-нибудь в другом, людном и веселом месте. Чтобы получить, наконец, хотя бы по одному глотку свежести и свободы. Потому что уже начинало тошнить от этой милой, тихой сырой дыры. В конце концов, мы это заслужили. Лондон отпадал по многим причинам. И я по-думал об альтернативном варианте.
– Скажи, а у тебя остались еще ингредиенты для приготовления масок в твоем волшебном чемоданчике, о «безликая моя»? – Начал я издалека.
– Да. А что? – Ответила она улыбнувшись.
– Много?
– Ну, хватит на пару месяцев, если не использовать каждый день. А в чем дело то?
– Да я вот тут подумал, а не мотануть ли нам на новый год в славный город Париж?
– В Париж!? – Ее глаза округлились.
– Ты не шутишь?
– Никоим образом. Если будем осторожны и осмотрительны, то сможем неплохо там раз-веяться и даже сходить на твой любимый балет. Тем боле, что в Париже с нового года открыва-ется сезон русского балета. Третьего Большой дает «Дон Кихота» в Опера́ Гарнье́ и я уже забро-нировал нам билеты на очень даже приличные места.
В итоге я был сметен взрывной волной ее восторженного визга, раздавлен радостным объятием и задушен бесконечным поцелуем.
– Однако, для этого нам придется как следует подготовиться, – поучительным тоном ска-зал я, освобождаясь из ее объятий.
– Ты выбери, пожалуйста, себе какую-нибудь одну модель лица по своему вкусу и сделай с него сразу несколько копий.
Их можно будет поместить в дорожную сумку-холодильник, чтобы всегда иметь под рукой готовую маску. А я постараюсь сделать тебе фальшивые, но качественные документы. И я ка-жется, знаю, кто в этом нам сможет помочь…

12.
– А знаешь, малыш мне и самому уже порядком надоело шхериться в этом чертовом подва-ле! Удрученно сказала Лошадь. Я, пожалуй, поеду с вами. Не возражаешь?
– Конечно, возражаю! Ведь эта поездка только для двоих! – Сказал я, демонстративно стря-хивая пепел на коврик к ее ногам.
– Ну и черт с вами, а я все равно поеду! Я буду держаться на расстоянии, но подстраховать вас, все равно, если потребуется, смогу.
– Послушай лошадь!
– Сарацин! – Поправила она.
– Ну хорошо, Сарациниха. Ну, на кой хрен скажи мне твоя подстраховка? Мы, что, по-твоему, дети малые? Или ты думаешь, что Гамаль сразу же выйдет на наш след, как только мы высунемся из своего убежища.
– Ха! Да Дракон следит за тобой еще с тех самых пор, как вы с Исарией «по тихому» зажи-ли в Оксфордшире, – сказала она, изображая непристойный жест.
– И ты молчал(ла)?
– А, что нужно было постоянно вам орать об этом. Да неужели ты еще так и не понял, что мы все под постоянным колпаком и с этим, увы, ничего невозможно поделать. Просто живи и не парься! А иначе или с катушек слетишь или с крыши сиганешь, если будешь все время думать обо всей этой хрени.
– Но почему он до сих пор не….
– А на хрена ему одна вторая Эльзы? – Перебила она меня.
– Нет, братишка, он будет ждать воссоединения, ждать и не вмешиваться, ибо боги и духи всегда стремятся делать все свои дела чужими руками – ведь ты сам об этом прекрасно знаешь.
– Все равно мог бы мне сказать, а не оставлять меня в не ведении. Тоже мне друг! Чем ты тогда лучше их? – Сказал я, зло, взглянув в ее глаза.
– Слушай, че ты ноешь? Тебе, что было бы лучше, если б ты знал, что за тобой следят, пока ты так сладостно играл в семейные отношения? Пойми, наша жизнь состоит из маленьких радо-стей и больших огорчений. А потому искусство счастья заключается в том, чтобы эти маленькие радости увеличивать до таких размеров, пока они не вытеснят, в конце концов, из твоей жизни все твои большие огорчения.
Я почесал затылок.
– Возможно, в чем-то ты и прав, тьфу ты, права, – опять забыл!
– И все равно не возьму я что-то в толк с чего тогда тебе переться с нами. Хочешь развеять-ся, развевайся только где-нибудь сама, а к нам то, на фига лезть. В чем скажи такая необходи-мость?
– Не хотел тебе говорить, чтобы не портить грядущий праздник. Но, увы, все ж таки при-дется. Дело в том, малыш, что с некоторых пор в нашу игру вмешалась третья сторона. И они, видишь ли, тоже идут по твоему следу. И конечно встреча с ними ничего хорошего, ни тебе, ни тем более ей не сулит.
– Господи, что еще за хрень? Какая еще мать твою третья сторона? Кто они? – Я всплеснул руками.
– Буду краток. Это некто Ваэль Кейси, выдающий себя за миллионера и американского се-натора, от штата Луизианы, а с ним его верный нукер, косящий под психоаналитика с феноме-нальными экстрасенсорными возможностями. На самом же деле Ваэль не, кто иной, как Абигор – демон первой ступени, Всадник Дикой Охоты. Охоты за сбежавшими душами. Сечешь? Кста-ти, именно он кирует нынче в аду.
– И что же ему то, от нас нужно? – Спросил я, вздыхая.
– Очевидно, то же, что и Гамалю – душа Эльзы.
– Господи, что у них там, на бедной Эльзе свет клином сошелся что ли? Или на адской бирже резко подскочили цены на грешные души, а в связи с этим возник их адский дефицит? – С иронией спросил я.
На что Лошадь совершенно серьезно ответила:
– «Для демона нет ничего сладострастней, чем поимка сбежавшей из ада души. А если серьезно, то Всадник это конкурирующая фирма, понимаешь. Демоны, они ж еще пуще богов месят друг дружку за «теплое» место у адского огня. А эти двое так и вовсе враждуют, кажется еще с тех самых пор, кода на земле только появились первые души – ту бишь люди».
– Ты никогда не задумывался, отчего это наш темный китайский божок вдруг поперся «га-стролировать» в средневековый Лондон, чтобы там, вдали от своей вотчины использовать экс-цепт-квоту, отпущенную ему, да еще столь изощренным образом? – спросила она.
– Ели честно, то нет, – ответил я.
– То-то и оно, – сказала она зевая.
– А ведь все проще простого – на эти две души первым получил квоту всадник, а Ло, зная об этом, перехватил их. Он просто решил, покуражится и утереть нос всаднику, только и всего. Так, что теперешний прокол дядюшки Ло, это очко не только дракону. Это очко каждому, кто играет в эти игры. И Абигор получил, наконец, возможность взять реванш.
Она облизнула губы.
– Но не это главное, а главное то, что Всадник Дикой Охоты, так же, как и царь Яма крепко держится за установленный мировой порядок. А посему Абигор будет из кожи вон лезть, но стараться овладеть душой Эльзы – лишь бы она не досталась, прежде всего, кому-то еще, кроме Ло. А так, как Всадник считает, что дядюшка Ло уже потерял свою былую хватку, «выронил» свою добычу и уже не в силах подобрать ее. То ее легко могут подобрать другие. Прямо, как в Маугли:
– «Акела промахнулся»! – Усмехнулась она.
– Однако я думаю, он все еще не верит, что душа бедной Эльзы может оказаться в руках простого смертного. Вероятно, он считает, что тобой манипулирует Дракон. И хочет заполучить ее душу твоими руками. Потому что Боги так ослеплены своим могуществом, что порой не видят происходящего у них прямо под носом, и совершенно не ведают о том, что творится за их могучими крыльями. Так что, у них там все точно так же, как и у вас, у людей – «образно и подобно». И гордыня, подчас затмевает им разум. Ибо недаром говорят, что вас – людей, слепили по единому эскизу Создателя, с теми же изъянами, что и богов. Так, как совершенство в этом мире может быть лишь в единственном экземпляре, – сказала она вздохнув.
– А потому и нам может фортануть, надо лишь держать нос по ветру.
– А хорошо бы нам их лбами столкнуть! – Неожиданно вставил я.
– Кого? – Спросила Лошадь.
– Абигора с Драконом, разумеется, раз дядюшку уже списали. Пусть бы они мешали друг дружке дальше играть, крылышками бы похлопали, перья друг другу повыщипывали, а мы бы, тем временем, преспокойненько вытащили бы Тинг.
– Они и так, уже одними своими желаниями всячески мешают друг другу, но только в от-личии от двух «адских старцев», молодой да дерзкий теперь – тихонько залег на дно и выжидает, всюду распустив своих агентов. Он как хитрая рыба удильщик прячется во мраке, поигрывая приманкой, чтобы в удобное время совершить один единственный бросок без промаха. Дракон хитер и осторожен, ибо хитрость – вот теперь главное его оружие. Поэтому сам он предпринимать ни чего не будет, он будет ждать, когда все сделают за него – ты сделаешь. Так, что Йен, можно сказать на нашей стороне, ибо огласка его промаха ему крайне не выгодна. И он готов теперь просто слить нам душу Эльзы по-тихому. Абигор, к слову тоже опасается лишнего шума и хочет сделать все без лишнего внимания иерархов. Но в отличии от Дракона, он хочет сделать все сам и свидетели ему не нужны! А потому из всех противников теперь он для нас наиболее опасный.
– А скажи, что будет, когда душа Эльзы сольется воедино? – Перескочив с темы, спросил я.
– Смотря, что тебя конкретно интересует, – доставая сигарету, ответила она.
– Ну, допустим, нам удалось вытащить Тинг и объединить душу Эльзы и что дальше? Тут же слетаются все эти упыри и начинают рвать друг дружке глотку и нас заодно, пока сильней-ший из них не завладеет этим трофеем?
– Все не так просто, здесь очень важен фактор времени. Каждый будет стремиться сделать это первым, но при этом как можно тише, не привлекая внимания. И если нам удастся их всех опередить и дать сигнал туда, – она показала пальцем в небо.
– Мы спасем ее и сами спасемся. Но если нас все-таки опередят, то я ей совсем не завидую и рискну предположить, что при таком раскладе Эльзе совсем не суждено, будет наслаждаться свободой. А что касаемо нас, так мы вообще расходный материал, с нами даже заморачиваться не будут – просто прихлопнут как букашек и дело с концом.
– Допустим, с этим всем мне более-менее понятно, – сказал я удрученно.
– Но более всего меня беспокоит, что будет с моей любовью, если все-таки наша операция увенчается успехом?
– Господи, далась вам эта любовь! Носишься с ней, как с писанной торбой. Хочешь знать правду, ну так вот, что касается твоей любови к этим двум сущностям, по сути, составляющим одно целое то тут я, увы, вообще ничегошеньки не знаю и не понимаю. Это дела сакральные и мне они совершенно не ведомы. И что в итоге из этого получиться одному Создателю известно. Так, что на твоем месте, я бы в принципе вообще отказался от затеи вытаскивать Тинг, а лучше б плюнул на все и уехал со своею новой пассией куда подальше. Например, в милую Российскую глушь. Там уж точно никакому черту вас не сыскать, да и жили бы там, пока б не наскучило. С «половинкой», ведь легче затеряться, нежели с целой. А я б на вас экранчик навесил и привет, ищи ветра в поле.
– Что ж до сих пор не навесил, чтоб хоть на время от следа уйти?
– А на вас итак экран был – Ченг ставил. Уж он-то по сильнее меня будет. Однако ж и тот вишь не шибко сработал в насквозь пропитанном темной энергией Лондоне. Так зачем попусту силы тратить? А вот в Сибири, например, хорошо скрывать будет, зуб даю. Там эфир чистый, не изгаженный черными мыслями. Там темным труднее всего работать. Беги, пока не поздно!
– Спасибо за добрый совет Лошадь, но я дал слово Ченгу и не нарушу данного мною обе-щания.
– Принципиальный, стало быть! Ну, ну. Вот на таких, принципиальных, боги свои горшки и варят, а потом за дальнейшей ненадобностью выбрасывают на помойку мироздания, вместе с вашими принципами.
– Да и плевать, у меня теперь своя игра. Мы еще посмотрим, кто кого переиграет! Зло скрипнул я зубами.
– Ого! Малый, да ты никак в раж вошел. Поздравляю! Тогда я с тобой.

13.
Мы приехали в Париж в день Святого Николаса. «Город огней» встретил нас заревом бес-численных гирлянд, реками из веселых и влюбленных людей и восхитительными волнами красивой музыки. Я ни на йоту не пожалел, что привез ее именно сюда в этот безбрежный океан праздных желаний и чистых наслаждений. Ведь что бы там не говорили, а Париж – международ-ная столица всех влюбленных. А новогодний Париж это еще и столица всякого волшебства. Мне казалось тогда, что увидев этот город Исария, сама засветилась вся от нового прилива счастья точно рождественская гирлянда и никак уже не могла надышаться этим воздухом любви, праздника и сказки.
Заселяясь в съемную квартиру и раскладывая вещи я, как бы ненароком заглянул в дымо-ход камина, и демонстративно погрозив ей пальцем, шутливым тоном сказал.
– Между прочим, тех, девочек кто отличился особенно плохим поведением, здесь в канун рождества темноликий Пер-Фуэтар забирает на перевоспитание с собой в грязном мешке, прямо через трубу камина! Она, прыснув радостным смехом, подбежала тотчас ко мне, и громко чмокнув меня в щеку, сказала.
– Обещаю, я буду послушной девочкой и постараюсь хорошо себя вести. И сложив ручки ладонями вниз, тотчас изобразила на лице «мольбу несчастного котика».
Наскоро распихав вещи и даже не успев, как следует перевести дух, мы бросились с ней на улицу, на поиски предновогодних приключений, так ожидавших нас. Мы, бродили по улицам и улочкам этого волшебного города сутками напролет, пели веселые новогодние песни, улыбались прохожим и поздравляли всех с наступающим новым годом. Почти месяц длилась эта сказка, за это время мы осмотрели все что хотели осмотреть и даже много больше. Я накупил целую кучу разных вещей и безделушек, которым она радовалась всякий раз, словно маленький ребенок. А я все смотрел и смотрел на ее такую непосредственную, и такую чистую реакцию, и с грустью думал о том, как тяжело мне будет все это потом вспоминать.
В «Сильвестров» день – последний день старого года мы с утра опять ходили в Лувр и поч-ти целый день наслаждались живописью, впитывая глазами изумительные краски великих зод-чих. После умиротворяющей разум, духовной пищи старого дворца ей вдруг захотелось чего-нибудь сладкого, возбуждающего и горячего. Мне это показалось вполне логичным, как только мы снова оказались на улице, ведь пока мы любовались живописью, на улице случилось настоя-щее чудо – пошел снег. Это очень редкое явление для предновогоднего Парижа. И тут же по пу-ти, словно угадывая ее мысли нам попалась кафишка, совсем не далеко от колеса обозрения, где продавали восхитительный горячий шоколад. Мы сразу купили шоколад, круасаны, а заодно и билеты на аттракцион. Радостно, обжигая руки, мы пили горячий тягучий напиток прямо на ко-лесе обозрения, вздымаясь над площадью Согласия и любуясь с его высоты бесчисленными гир-ляндами в саду Тюильри. А потом, в уютном ресторанчике, что находится недалеко от Триум-фальной арки, мы пили уже красное Пти Вердо, закусывая индейкой с каштанами и традицион-ным гусиным «поленом».
– А ты знаешь, откуда появилась традиция готовить гусиный печеночный паштет в виде полена? – Спросил ее я, разливая душистое, терпкое вино по бокалам.
– Нет, расскажи, пожалуйста, мне очень, очень это интересно, – ответила она, делая хоро-ший глоток вина.
Я посмотрел на нее укоризненным взглядом и покачал головой, но замечание делать не стал. Вместо этого я начал свой краткий экскурс в рождественские традиции французов.
– Это традиция корнями уходит в средневековье. Начиная с двенадцатого века, во Франции появился такой обычай: в канун Рождества изготовлять всей семьей Бюш де Ноэль – рождественское полено. Его изготавливали прямо во дворе дома, как правило, используя только фруктовые породы дерева. Старейшина семьи сам выбирал и готовил это полено, за тем его торжественно вносили в дом, глава семьи поливал его маслом и вином, вся семья читала молитву, а после младшие представители фамилии поджигали его и отправляли в печь. Охватывавшее его пламя прогоняло злых духов и демонов, обещая благополучие в грядущем году. Много позже, когда этот средневековый обряд большинство современных жителей Франции уже не исполняли, чтущие тем не менее свои давние традиции французы стали украшать свой праздничный стол разными блюдами, изготовленными в виде Бюш де Ноэль. Так на новогоднем столе французов появилось столь экзотическое блюдо. А поскольку у французских гастрономов гусиный паштет всегда считался весьма изысканным блюдом, то рождественское полено стали готовить и из него. Надо отметить, что вкус его был действительно восхитительным. Исария, проголодавшись на легком морозе, уплетала его с диким аппетитом.
– Очень интересно, – сказала она с полным набитым ртом.
Я внимательно смотрел на нее и думал о том, сколько еще вот таких, счастливых мгнове-ний нам с ней осталось. Ее глаза отсвечивали зеленым светом в полутьме зала (здесь ужинали при свечах) и я как мог, старался загораживать ее от пытливых взглядов посетителей.
– Что? – Спросила она, уловив на себе мой взгляд, очевидно не став сканировать мои мысли – мы ведь договорились.
– Я же не чавкаю, просто проголодалась с мороза.
– Да ешь на здоровье, если хочешь, я закажу еще.
И я от всей души улыбнулся.
– Угу, – Кратко ответила она и снова, правда в этот раз уже аккуратно глотнула не много вина.
Поужинав, мы снова отправились бродить по улицам этого волшебного города. Мы петля-ли по припорошенным мелким снегом мостовым, пока ноги нас сами не принесли к вековой громаде главного собора города. Мы истово целовались у главной елки, которая всей своей торжественностью и величавостью украшает площадь перед Нотр-Дамом, и грелись у живого костра, зажженного прямо рядом с ней. Ощущение счастья в этот миг ни на минуту не покидало нас обоих. Окружающие люди поздравляли нас на разных языках мира, танцевали, пели, пили с нами шампанское и делились мандаринами. Симпатичные девушки в старинных панье с локотками продавали маленькие, очень изящные букетики живых цветов, давая в придачу к ним, кто пожелает веточку омелы. Я тут же купил ей самый очаровательный, на мой взгляд, букетик и не позерства ради, а просто от искренности чувств, встав перед ней на одно колено, вручил его ей. Она прижала цветы к своей груди, просто чмокнула мена в щеку и тут же побежала танцевать, услышав, что где-то над головами заиграла «Влюбленность» Милен Фармер. Ну что поделать, вот такая она, но именно такая она мне и нравилась. Ее танец сразу привлек внимание окружающих, и совеем скоро вокруг нее, образовались сразу несколько кругов восторженных поклонников, оттесняя меня все дальше и дальше. Я был так загипнотизирован этим зрелищем, что даже не заметил, как вдруг меня сзади кто-то бесцеремонно похлопал по плечу.
13.
– Гляди, упустишь девку!
Услышал я и резко обернулся. Передо мной красовалась раскрасневшаяся и раздобревшая рожа Игоря.
– Ну, привет, соотечественник! – Сказал он, улыбаясь, все той же бессменной своей де-бильской улыбкой и протягивая мне свою волосатую руку.
И в этот самый момент я краем глаза уловил, как сзади к нему самому уже тихо подкрады-валась Лошадь. Одним молниеносным и незаметным движением она ввела ему инъекцию, от чего он тут же мгновенно обмяк.
– Помоги, давай подхватывай – типа пьяный друг! – Сказала она, ловко подхватив его под мышки.
– Какого черта ты творишь? На фига он тебе сдался? – Удивленно спросил я.
– Я спасаю Исарию, идиот! Оглянись!
Я оглянулся, песня Фармер еще звучала над веселящейся толпой, но Исарии в центре круга уже не было.
– Шевели булками, дорога каждая минута, – тихо сказала Лошадь, выводя меня из ступора.
– Куда? – Одними губами спросил я.
– В Венсенский лес, куда же еще.
– Ло?
– Не исключено, хотя вряд ли он заинтересован в этом, но он-то точно поможет, – быстро ответила она.
Мы вызвали такси и с трудом затолкали тушу Игоря на заднее сидение. Я сел рядом с ним, а Лошадь села вперед. К счастью молчаливый, темнокожий водитель ни чего не спрашивал, тупо уставившись на дорогу, и мы спокойно доехали до входа в парк.
– Игорь кто? – Спросил я у нее, когда мы волокли этот мешок с дерьмом по темному пар-ку.
– Игорь, а точнее Вигор, так мелкий демоненок, шестерка одним словом. Но он как у вас это называется – двойной агент, перебежчик. Работает одновременно и на Абигора и на Йен-Ло-Вана. Коррупция, она везде коррупция.
Я, молча, ухмыльнулся.
– Уф, тяжелый зараза. Долго еще? – Спросила лошадь.
– Нет, уже почти пришли.
И когда меж темных деревьев показалась уже знакомая мне сторожка, вдруг в полутьме бо-ковой аллеи, резко и сухо прозвучал скрипучий голос:
– «Зачем вы это притащили»?
Он появился точно из неоткуда.
– Я спрашиваю, зачем вам это? – Возмущенно повторил Йен, выходя из полутьмы на свет фонаря.
– Он похитил…, – не успел договорить я.
– Знаю, это я его подослал, Она у меня, – перебил он меня.
– У тебя! – Зло заорал я, кидаясь на него.
– Тише парень, поостынь не много. Ты предпочел бы, чтоб она была сейчас у Всадника? Оттуда ты бы ее уже вряд ли выцепил.
– Ну, она же половинка…
Йен снова перебил меня:
– «Ну и что, нашел одну половинку, найдет другую – Тевтат его «человек», если ты пом-нишь. И указал пальцем в землю».
И потеребив бороду, добавил:
– «Скромнее надо себя вести на свидании с такой девушкой, скромнее. Ты лучше вот, что Дэн, зайди-ка ко мне на пару минут, уважь старика. Новый год все-таки. Выпьем хорошего вина, посидим, потолкуем, а потом вы вернетесь с ней на площадь».
– Нет, у меня особого желания пить с вами, – уже более спокойным тоном, соблюдая при-личие, возразил я.
– Ладно, тогда просто потолкуем, – меланхолично ответил он.
– А потом я отправлю вас назад, на площадь, ровно во столько, во сколько вы ее покинули. Обещаю! Девушка же должна дотанцевать свой прекрасный танец.
– А ты, – обратился он уже к Лошади.
– Тащи эту падаль куда хочешь, с глаз моих долой!
– Садись Дэн, сто лет тебя не видел, садись, поговорим, – и он похлопал ладонью по той самой лавочке, на которой я в первый раз его увидел.
– Я, тоже давно вас не видел царь Яма, хотя если честно и не горел желанием особо ви-деться с вами.
– Грубо, молодой человек. Нельзя так общаться со старшими, а тем более с богами, – про-сто, безо всякой иронии сказал он.
– Ведь еще неизвестно каким станешь ты, когда будешь таким как я, – сказал он, криво улыбнувшись.
– Я ни когда таким как вы не стану, окажись я на вашем месте. Ведь я никогда бы не стал, заточать, пусть даже самые грешные души в распонтованные безделушки, чтобы за тем манипу-лировать ими как обычными грязными слесарными инструментами. И тем более толкать людей на преступление, не оставляя им никакого выбора.
– Не зарекайся молодой человек и не суди других! Я думаю тебе ведь прекрасно известно, как заканчивается сия фраза. И посему тот, кто мнит, что ему известно, кем он считает себя те-перь, никогда не может знать, кем он может оказаться завтра. Ибо сказано:
– «Нет страшнее монстра, чем тот, которого ты сам взращиваешь в собственном разу-ме».
– Сегодня ты всячески противишься злу, осуждая его направо и налево, а завтра сам, того не ведая, легко можешь впустить это же самое зло в свое сердце. Так-то вот! – Сказал он, скло-нив голову на бок.
– Вот, к примеру, твой разнесчастный трубочный мастер, ведь он сам сделал свой выбор. Ни кто его к этому особо не принуждал. Ибо откажись он сразу, твердо и без колебаний от моего предложения – еще неизвестно, как бы повернулась его судьба. Но внутри его, уже давно жил тот, кто тайно ждал такого предложения, готовый заплатить за него любую цену. В итоге тот, кто был внутри, одержал верх и получил, в конце концов, то, что заслужил.
Он выждал паузу и продолжил:
– «И наш общий «друг» Бастиллиан, который когда-то, очень давно начал свое существо-вание с того, что носил персидское имя Ятим, тоже тогда не думал, что станет драконом, однако это так же почему-то случилось. Почему – спросишь ты, да потому, что каждый выбирает свою судьбу сам. А ведь и он тоже был когда-то обыкновенным человеком – любил и был любим. Его избранницу сердца звали Шейрин, она была дочерью персидского шаха Асета. И она готова была убежать вместе с ним хоть на край света, ради своей любви к нему. Покинуть отчий дом, предать отца и презреть все его богатства. Вот только юноша был не таков. Он надеялся, что используя ее любовь, войдет в дом шаха и прислонит свои грязные ладони к его богатству и роскоши. Но как только Асет узнал, что его дочь полюбила простолюдина, он, тут же приказал схватить и сбросить его в яму со львами. Что тут поделать, любовь порой замешана на алчности, крови и жестокости. С тех самых пор растерзанная душа Ятима ожесточилась до такой степени, что начала воплощаться в дракона, совокупляясь с такими же ожесточившимися душами. Драконы – они ведь не рождаются на пустом месте, ибо драконы, это и есть вместилища ожесточившихся душ. Многим позже, дракон, получивший впоследствии имя Бастилиан, вобрал в себя еще одну душу жестоко убитого на арене гладиатора, а потом за ним последовала душа бедного китайского юноши – просто из прихоти зарубленного мандарином. Ну, а про беспризорника Басю ты уже и сам знаешь. Вот так – оказывается стать драконом, это, увы, довольно просто и легко, один раз смалодушничал и ты уже на пути к нему, а вот убить его в себе, совсем уж нелегкая задача, а порой даже вовсе непосильная. Ибо драконом движут только пагубные, темные чувства, которые разрастаются в нем подобно сорной траве после дождя, обильно заглушая все остальное. Но есть «стебли», что тянутся ко злу наиболее интенсивно, постепенно подчиняя своему направлению всех остальных. Точно так же и у Бастиллиана со временем, из всех вплетшихся в него истерзанных душ, из их разорванных и разрозненных чувств, сплавилось лишь одно единственное чувство – жажда власти, которая, что удивительно, сильнее всего проявилась у французского мальчика, захлебнувшегося в луже с дерьмом. Теперь она движет им всегда и повсюду».
– А ты, стало быть, боишься, этой его ненасытной жажды, лишь только потому, что сам рискуешь эту, замешанную на крови, власть навсегда потерять. Ну и чем ты тогда лучше его?
– Я боюсь не за себя, не за свою сущность и не за свой статус. Я боюсь, что как только он приблизится к этой самой власти, изменится не только ее распределение в низшем мире, изме-нится весь мировой порядок, – ответил он, злобно тряся своей бородой.
– Скажи ты готов пожертвовать целым миром, ради одной души? – Спросил он и не дав мне ответить, сказал:
– «Молчи, я знаю, что ты ответишь».
– Пойми, тобой руководит и движет только одно чувство. У меня же их тысячи. Кого спа-сать, кого топить, кого казнить, кого миловать. Думаешь это легко управлять чужими душами. Вот ты упрекаешь меня трубками, а ты знаешь, что мастер и Эльза были заточены в них не на-вечно, а на весьма определенный срок – срок искупления и раскаяния. Конь разве не сказал тебе об этом? А дым от трубок, он ведь помогает уйти лишь людям безнадежно больным либо телом, либо духом, ибо истинная любовь сгореть не может. Так же, как и память о ней. Кстати о памяти, – и он сложил руки на груди.
– Ты ведь ведешь дневник, не так ли?
Я мотнул головой.
– Так, вот! Советую тебе, как можно скорее завести его. И там, на его страницах, подроб-нейшем образом, описать все свои чувства и к Тинг, и к Исарии. Описать их внешние и внутренние качества. Каждую мелочь. Каждый день, каждую мысль, каждый звук, каждую искру в твоей душе. Ведь ты же художник – изобрази свои чувства так, чтоб не утратить их навсегда. А дневник сей, как следует спрячь. Ибо Тевтат, в обмен на ключ от лабиринта с Тинг скорее всего заберет твою память, а именно память о твоей любви к ней, к ним обоим. В итоге, ты спасешь душу Эльзы, а взамен получишь только ожесточение своей души и пустоту своего сердца. Именно потому ты рискуешь стать таким как Бастиллиан, чтобы пополнить ряды его воинства. Ведь он только этого и жаждет, собрать свою армию, из таких же бездушных, как и он сам сущностей, и обрушить ее на этот мир. Но я этого не могу допустить, допустить того, чтобы «бездушные» управляли душами. Пусть даже грешными, но еще не потерявшими надежду на спасение, ибо зло, совершенное с надеждой на искупление и пустое абсолютное зло это далеко не одно и, то же.
– Пойми Дэн тебе рано или поздно, тоже придется выбирать, либо убить в себе дракона, либо взращивать его. Но прошу, запомни, только одно, что лишь убив дракона в себе, ты одоле-ешь Бастиллиана. И тогда спасешь ее душу, а заодно и весь мир. Таким образом, ты поможешь сему миру, а мир в долгу не останется, уж поверь!
– А что будет с моей любовью? – Прервав его, спросил я.
– Твоя любовь – твоя вселенная и только тебе одному дано разобраться в ней, – вздохнув, ответил он.
– В этом тебе ни кто тебе не поможет. Сам полюбил, сам и понять должен, где истинные чувства, а где ложные и как истинные чувства, не утратив в своем сердце сберечь. Помни об этом. А теперь возвращайся на площадь и не спускай с нее глаз. Никоим образом нельзя допус-тить, чтобы она досталась Абигору, иначе рухнет все. Я же отправлю его по ложному следу и как могу, прикрою здесь ваше присутствие. Но, прежде всего ты сам, должен быть предельно осторожным. Старайтесь держаться все время вместе и в самых людных местах. Ты правильно сделал, что привез ее в Париж. Интуиция в который раз не подводит тебя Дэн. Ваше убежище в Оксфордшире уже раскрыто и теперь вам придется искать новое, а пока затеряйтесь, как следует в Париже.
– И последнее, постарайся не потерять ее, их обоих. Не потерять вот здесь он постучал пальцем по моей голове и вот здесь он положил руку на мою грудь. Борись за свою любовь, бо-рись за свою память о ней. Ждать осталось не долго, ибо скоро рассвет красной луны.
– До встречи «бегущий по лабиринту»!
Он махнул рукой и слегка припорошенный снегом, Венсенский лес с маленькой сторожкой, выкрашенной в малахитовый цвет, сам старик в темно-зеленом тюрбане из старого шарфа, сидящий как обычно на своей скамейке – все это медленно растаяло, словно истончившись фантомом, в жарком, летнем мареве.
14.
И вот я снова стоял на площади, где Исария все еще танцевала свой дивный, восхититель-ный танец, под полудетский голос Милен Фармер. Заканчивая его, она на секунду оглянулась на меня, одарив взглядом переполненным любовью.
– Почему ты такой грустный? Тебе не понравилось, что я танцевала на публику? – Спроси-ла она, пробившись ко мне сквозь толпу и вытирая со лба пот.
– Нет, что ты милая, просто я очень боюсь тебя потерять, – сказал я, обнимая и целуя ее, так словно это было в последний раз.
– Но почему? Почему ты должен терять меня? Разве нам кто-то, или что-то угрожает?
– Нет, конечно же, но я все равно этого боюсь, ибо, как сказано:
«В любви ловите каждый миг – нельзя насытиться любовью. Пока, ее дрожащий лик не истирается судьбою».
Сымпровизировал я, заглушая свою внутреннею боль, так сильно душившую меня. Я не решился рассказать ей обо всем, чтобы не портить ее праздник. Но рассказать, рано или поздно, все равно необходимо. Возможно как-нибудь позже я все же решусь на это. Но не сейчас.
– Не бойся милый, я никуда не денусь, никогда тебя не покину и никогда не дам тебя в обиду, – сказала она, нежно чмокая меня в щеку.
– Да, девочка моя, мне бы еще твой чудесный оптимизм. – подумал я.
И снова, серый стальной червь больно заскребся в моем истерзанном мозгу.
Съехав с прежней квартиры, мы два дня назад сняли другую – маленькую, но очень уют-ную однокомнатную квартирку на Авеню Монтень, с балкончиком и видом на Елисейские поля, над которыми лучше всего должен быть виден новогодний фейерверк. Вернувшись за пятна-дцать минут до боя курантов, в свое новое убежище мы еще вдоволь успели нацеловаться и из-лить друг на друга бездну нежности. При этом я попросил ее:
– «Сними «лицо», я хочу видеть тебя настоящей, такой, какая ты есть».
– Хорошо, – сказала она.
И в этот момент начали бить куранты. Мы, как ужаленные бросились, я за шампанским, а она за бокалами и едва успели откупорить бутылку, выскочить на балкон, налить и чокнуться, как пробил двенадцатый удар. Но, за то, как только мы сделали по глотку, тут, же в небе вспых-нула огненная феерия, обдавая Париж приятным грохотом и невообразимо дивными красками.
– С новым годом! – Просто сказала она, целуя меня.
– С новыми надеждами, – ответил я, поцелуем на ее поцелуй.
Первый раз мы провели с ней ночь, в которой наслаждались не, друг другом, а тем самым миром, который подарил нам такую возможность, возможность быть в нем только вдвоем и воз-можность обрести нашу любовь. И пусть все это было устроено кем-то тем, кто лишь играет свою игру чужими судьбами. Все равно, наши чувства, как и этот наш мир, принадлежали сейчас только нам, а мы в свою очередь принадлежали только ему – «созданному нами миру».
Мы старались ловить в нем каждое мгновение, чтобы не потерять и не упустить ничего. Мы ловили снежинки, считали звезды и любовались бледным и прекрасным ликом Луны. А потом еще долго глядели в небо, ожидая узреть в нем падающую звезду, чтобы загадать желание. Над нами проплывали загадочные формы облаков, словно чьи-то не сбывшиеся мечты или порванные в клочья надежды и мы еще долго провожая их взглядом, и желали, чтобы ни у кого в этом мире больше никогда б его надежды не умирали.
– И все-таки этот мир загадочно – прекрасен. Тихо прошептала она задумчиво глядя на звезды.
– Не могу с тобой не согласиться, ибо мыслю точно также. Ответил я, нежно обнимая ее за плечи. А про себя подумал.
– А ведь действительно она все больше и больше становиться человеком. Человеком, кото-рого, мне по сути предстоит убить!
В любви ловите каждый миг – нельзя насытиться любовью. Пока, ее дрожащий лик не истирается судьбою. Пока мятежное дыхание, хранит тепло любимых губ. Пока горит воспо-минание в прикосновении нежных рук….



Сон четвертый. Тяжелые воды Аллизиума.


Глядя в опрокинутое небо,
я прочесть пытаюсь его руны.
Черный океан Эреба
ужаса перебирает струны.


1.
Возможно, ли спасти чью-то душу, оступившуюся однажды и упавшую в бездну – спросите вы? Возможно, ли вытянуть ее «за волосы», и подобно захлебнувшемуся в пучине утопленнику, реанимировать обратно к жизни? Возможна ли вообще подобная эманация? Да, возможна, все дело только в технике и цене вопроса. И если вы готовы заплатить ради этого любую цену, каковая вам только по силам, то вполне вероятно, что вам это удастся. Вот только не всегда хочется это делать, потому что цена эта слишком велика и чересчур, непомерна. За жизнь – смерть, за воскрешение – умерщвление! Увы, все просто, ибо гармония мира, это чистейшей воды арифметика, скупая и безжалостная. А еще плюс ко всему еще и полное забвение. Не слишком ли?
Я смотрел на нее и думал, как? Как мне все-таки решиться на такое? Да и для чего вообще? Ведь я сейчас потеряю ее навсегда. Также как потерял однажды Тинг.
С тех пор как два этих гребаных гроссмейстера затеяли эту безумную шахматную партию, манипулируя в ней чужими душами, судьбами и сущностями, все это стало казаться уже далеко не игрой. Страшно было то, что многое в этой партии стало складываться слишком уж по-настоящему. Ибо те половинки несчастной Эльзы, которыми так ловко жонглировал Ченг и Ло, за время этой чудовищной игры успели обрести, каждая свое субъективное самосознание. Так что теперь мне фактически предстояло убить их обоих. И не просто убить, а уничтожить их сущ-ности, по сути, являющиеся новыми душами, рожденными по ходу этой чудовищной игры. Рож-денными отчасти и с моей помощью! И все это лишь только для того, чтобы воскресить совер-шенно не ведомою мне душу другой девушки, жившей кажется где-то в семнадцатом веке. Я точно уже и не помню когда, да это и не важно. Я ведь совсем не знал о ней ничего. Не знал, что она собой представляет, кем она была при жизни и как она ее прожила. Я знал лишь только глу-пую легенду, рассказанную мне однажды Конем. И все.
Но, тем не менее, собрался спасать ее – дурак! А я ведь даже не знаю, вообще, достойна ли она этого или нет? Но самое главное, для чего все это – только для того, чтобы продолжить дальше эту безумную игру? Одна мысль об этом морозным инеем покрывала мой далеко не со-вершенный разум. Она угнетала и подавляла меня. Я всячески противился этому, но какая-то не ведомая сила заставляла меня идти по кем-то уже намеченному пути и совершать действия, ко-торые мне совершать совсем не хотелось. Она тащила и тащила меня за шиворот, как безвольное дитя.
Да права была Лошадь, тысячу раз права. Меня ведут в этой жизни, но, тем не менее, мне кажется, что и я вправе изменить, то, что предначертано. Надо лишь понять, что для этого нужно и как это сделать.
С тех пор, как мы вернулись из Парижа, я снял для нас маленькую квартирку в заброшенном двухэтажном доме, подлежащем к сносу на окраине Лондона в Элтеме. Дом был абсолютно пустой, лишь иногда в нем ночевали асоциальные элементы или эмигранты. Наша квартира на-ходилась во флигеле с отдельным входом и большим садом, начинавшимся уже прямо за ее ок-ном. Сад был давно заброшен, отчего он более походил на лес. В квартире явно сто лет, как ни кто не делал никаких ремонтов, но, тем не менее, в ней было чисто и все работало. Нам надо бы-ло снова затеряться, затеряться теперь уже совсем ненадолго. И мы затерялись в этом мире. Иде-альное место для этого. Главное, что никто больше не шел по нашему следу. Лошадь навесила на это место экран отчуждения, собрав для этого все силы, каковые у нее только были. И наступило какое-то странное, удушливое затишье, словно все вокруг затаились и ждали. Ждали чего? Очевидно пустой неизвестности.
А ждать теперь уже оставалось совсем не долго. Всего каких-то два с небольшим месяца. Но мне показалось, что предо мной разверзлась еще одна, целая маленькая жизнь. Большая и мгновенная, одновременно. И я очень боялся, что с каждым приходящим днем, она вот- вот за-кончится. Но, как бы это больно и отвратительно не было, больше всего я боялся теперь потерять потрясающие сексуальные ощущения с ней. Я все-таки еще оставался порядочной сволочью и закоренелым эгоистом.


2.
По мудрому совету данному мне Йен – Ло – Ваном, я подробно описал все произошедшие со мной события в толстой общей тетрадке, цвета морской волны. Я писал урывками, по ночам, и лишь в те часы, когда спала Исария. Сам же я все это время почти не спал. Я писал. И во время моего писания рука, казалось сама собой строчила страницу за страницей, с такой скоростью, с каковой нормальный человек писать не может. И стиль сего труда тоже, к моему удивлению оказался весьма недурственным. А ведь до этого я и двух слов не мог связать на бумаге!
Я, старался отразить в этих записях все свое самое сокровенное, самое истинное и самое сакральное. Наверное, треть всего моего «труда» заняло описание моих чувств и изложение об-стоятельств, при которых они возникли. Еще не малую часть тетради поглотили мои чудесные приключения и скитания. Попутно я подробно раскрыл действие некоторых известных мне артефактов, а также дал точный словесный портрет Ченга, Лошади, Дракона, Йена, Абигора, Уиллмотта и других, менее значимых персон. Не забыл я упомянуть и о своей невероятной встречи с Цатаром. А еще я кратко и схематично описал в этой тетради все наши разработки, снабдив все это многочисленными и очень подробными рисунками схемами и расчетами.
Закончив, наконец, свой «труд», ни кому, его не показывая, я решил спрятать тетрадь на острове Эн Колом в Средиземном море, который купил как-то давно по случаю, будучи еще хо-зяином кампании. Я отправился туда всего лишь на один день, сказав Исарии, что мне необхо-димо оформить кое какие документы в Сити и уладить кое – какие личные дела. Поэтому мне необходимо два – три дня помотаться по конторам и пожить в центре. Она порывалась поехать со мной, и мне стоило огромных усилий уговорить ее остаться. Огромных – по тому, что я и сам боялся расстаться с ней даже на мгновенье, ведь у нас их осталось так мало. Так мало! Это была первая наша с ней разлука, первая, но, увы, не последняя. Я попросил Лошадь приглядеть за ней.
До аэропорта Гатвик я добирался автостопом. На Балеарские острова самолеты из Лондона летают только оттуда. А до Менорки я летел эконом классом, стараясь нигде не привлекать к себе внимание. Одним словом так, чтоб ни кто не знал и даже не догадывался об этом. Ни одна живая душа. Все было сделано так, как учил меня старик.
В аэропорту Менорки я довольно быстро и легко арендовал легкий двухместный Робинсон. Объяснив пилоту, куда мы летим и, удостоверив его, что собственно являюсь хозяином этого острова. Он сначала было, немного заартачился – дескать, на острове вертолетная площадка дав-но заброшена. Но услышав предложенную сумму, очень быстро и легко согласился. В общем, через полчаса я уже был на своем острове. После того, как я покинул кабину вертолета, я опус-тил пилота, предупредив его, чтоб он вернулся за мной в шесть часов вечера. К слову я ни разу и не был на своем острове с того момента как я его купил. Я видел его только на рекламных буклетах, фирмы, продававшей недвижимость.
Стоя один на поросшей жесткой травой вертолетной площадке, я огляделся по сторонам. Как раз неподалеку от ее располагалось главное строение на острове – гостевой дом из шести номеров, стоящий в долине среди соснового леса. Первым делом я направился туда, чтобы бро-сить там лишние вещи и слегка перекусить. Дом сильно обветшал, да оно и не мудрено, ведь ес-ли верить легендам от риелтора, он был построен аж в восемнадцатом веке. Впрочем, он все еще оставался вполне сносным строением, пригодным для жилья. Поднявшись по скрипучим, изъе-денным короедом ступенькам и открыв первую, попавшуюся на пути комнату. Я, к своему удив-лению обнаружил в ней вполне приличную меблировку, правда, изрядно покрытую толстым слоем пыли. Аккуратно сняв и свернув полиэтиленовую пыльную пленку с дивана, я бросил на него свою дорожную сумку. Первым делом я достал из нее небольшой, герметичный пластиковый бокс, купленный в одном из магазинов Гатвика. Открыв его, я поместил туда драгоценную записную книжку, изрядно пересыпав ее силикагелем, за тем плотно закрыл бокс на замок. Для надежности я засунул его е в несколько герметичных пакетов, после чего подумав и почесав затылок, обмотал для надежности все это толстым слоем упаковочного скотча.
– Вот потеха будет для тех, кто это случайно найдет! – Подумал я.
– Нашел, с чем шутить, придурок! – Вслух ответил я сам себе.
Наскоро перекусив, я засунул свою «бандероль» в маленький рюкзачек, сунул туда еще две бутылки воды, маленькую складную лопатку, крем от солнца, и отправился искать место для тайника. Я решил идти к самой дальней от построек оконечности острова, что располагалась на сильно вытянувшейся южной его части. Долго пробираясь сквозь поросль дикой фисташки и дрока я наконец добрался до почти отвесной каменистой гряды, поросшей лишь травой. С нее открылся великолепный вид на небольшой галечный пляж, тянущийся узкой полоской вдоль нависающих над ним скал и уходящий в лазурную прозрачную воду. Найдя расщелину между скал, отдаленно напоминавшую лестницу из колотого камня я с большим трудом спустился вниз. Там, возле маленькой, каменистой бухточки, образованной вытянутым узким мысом мне посчастливилось найти небольшой, но довольно глубокий грот, учтиво укрытый от посторонних глаз густой и высокой травой эспарто. Там-то я и зарыл свое драгоценное сокровище. Сделав еще несколько снимков этого места и пометив его на карте, я с чувством выполненного долга отправился назад.
А когда я вернулся в Лондон, то первым делом вытатуировал на затылке код банковской ячейки, куда поместил документы на остров, описание тайника и фотографии места, где он был устроен. Код мне набили микроскопическими цифрами, почти не заметными, а моя длинная ше-велюра и без того прекрасно его скрывала. В этот момент я чувствовал себя каким-то неудачным и совершенно несчастным Монте Кристо, загнанным в угол и боящимся совершать какие-либо дальнейшие действия. Я пробовал не думать об этом, вообще не думать ни о чем – увы, не полу-чалось.
3.
Я вернулся в Элтем, и мы вновь оказались вместе. Вместе, как и прежде. Но уже совсем не так. Теперь это была далеко не та жизнь, какая была у нас с ней в милой, маленькой Кропреди. Что-то вдруг произошло. Словно между нами что-то вдруг оборвалось или надломилось. И наши бурные и страстные отношения уже перестали быть прежними. Она уже не была той Исарией, какой она была тогда – веселой, дерзкой и чарующе разнузданной. Она словно чувствовала, что скоро нашим отношениям придет конец. Чувствовала, но молчала, делая вид, что все хорошо. Делала вид, что пройдет время, все успокоится, и мы снова вернемся на наш катер, в тот зеленый мир О́ксфордшира.
Я старался, как мог поддерживать эту видимость. Эту ложь, прикрывая ею свои истинные чувства, словно щитом. Все это время мы с ней говорили или даже скорее беседовали на совер-шенно отвлеченные от любви темы – о природе вещей, о красоте, о мире и его волшебном уст-ройстве. Как ни странно у нас уже не было секса. Одни лишь беседы. Мы говорили с ней часами напролет, и не могли наговориться, и мне казалось, что она тоже укрылась от меня за ширмой. Зачем так? Может, стоило все-таки объясниться и объяснить ей тогда реальную суть этой игры. Но я так и не смог решиться на это. Я, как всегда смалодушничал и опять пустил все на самотек.
Дни напролет я ласкал ее лицо, гладил по распущенным волосам, а она тихо сидела, ут-кнувшись носом в мою шею. В эти моменты мы с ней не говорили друг другу вообще ничего. Просто сидели, тихо обнявшись, и смотрели, как падает за окном осенняя листва. А еще мы, час-то молча, гуляли с ней по заброшенному саду под проливным дождем, боясь проронить даже слово и взглянуть друг другу в глаза. Господи, как тяжело! Мокрая, прелая листва пахла густой сыростью и смертью. Я почему-то думал тогда, что она плачет, но дождь укрывал ее слезы и я их не видел. Ни когда не думал, что может быть так тяжело.
И чем ближе подкрадывался восход большой красной Луны, тем тяжелее и страшнее мне было на душе. Я с ужасом думал, как я переживу эти события. А еще страшнее было думать о том, что я все это скоро совсем забуду. Словно мистер Ковальский из книги о фантастических тварях. И мою память навсегда смоет этот вечный, проклятый Лондонский дождь.
Лошадь по ходу поняла мои чувства и всячески помалкивала в последнее время, уже не от-пуская более свои грязные шуточки. Наоборот ходила мрачнее тучи, поглощая невообразимое количество виски, в гордом одиночестве, как заправский алкоголик. Я все это время не пил, со-весть не позволяла, хотя очень хотелось напиться в усмерть.
Как ни странно, но и Исария, совершенно не зная о том, что ее ожидало, походу пригото-вилась к той миссии, которая ей была уготована, и о которой она даже не имела понятия. От это-го она стала похожа на безнадежного больного перед сложной операцией, впереди которой ожи-дала лишь страшная неизвестность. Она как-то сгорбилась вся, скукожилась и ее движения стали похожи на движения древней старухи или высохшей деревянной куклы. А за окном, мертвенны-ми бледными тенями тянулись наши последние дни. Одним словом все текло так, что от моих желаний и действий уже вряд ли что-то зависело. И я готовился принять все это как должное.
По совету Лошади за сутки до красного полнолуния я сходил ночью на площадь Пикадили, чтобы ниспросить согласия на проход в потусторонний мир у самого Антероса – стража площа-ди-портала, тоже оживающего с приближением красной луны.
С тягостным смятением в душе я отрешенно брел по необычно темным улицам этого зловещего города. Вот уже впереди показался провал такой известной всему миру площади и, подходя к ней, я нашел ее весьма изменившейся за последнее время. К слову этой ночью знаменитая пло-щадь также сильно преображалась, как наверно и весь этот сумрачный мир. Правда, обычному человеку такое преображение было бы, увы, абсолютно не заметно. Зато мне, так неожиданно избранному жутко повезло увидеть это жуткое и удивительное перевоплощение. И первое, что бросилось мне в глаза, было полное отсутствие на ней людей! Нет, они то, конечно, были, по-скольку люди на этой Лондонской площади есть всегда, в любое время суток. Но они, сейчас были наверно где-то там, в другой, параллельной реальности. Сама же площадь напоминала теперь дно глубокого колодца, стенами которого были уходящие и размывающиеся в бесконечности окружающие ее здания. Знаменитый Монико на Пиккадилли-Серкус, где все еще горела неизменная реклама с логотипом TDK, знакомая мне еще по открыткам и репортажам из Лондона в советское время, теперь выглядел как огромный, разноцветный световой столб. А буквы обозначающие марку моих любимых кассет теперь чудовищно вытянувшись, казалось, упирались прямо в небосклон. А у гигантского, невероятно вытянутого здания театра Критерион, стоящего, напротив, на Джермин-Стрит вход и выход теперь казались огромными, пустыми глазницами великана под веками-козырьками. Статуи в нишах театра, сорвались со своих пьедесталов и парили в воздухе совершенно сами по себе. Теперь они тоже были исполинских размеров. А весь ансамбль площади этой ночью выглядел так чудовищно – диковинно и абсолютно нереально, что трудно было понять, где начинается земля и заканчивается небо.
Сам же Антэрос сидел в это время и курил сигарету, прямо на ступеньках фонтана Шефтсбери, над которым, ему, черт побери, и полагалось «парить», стоя на бронзовом постаменте. Тут же валялись его лук, сброшенные крылья и хламида. Он был абсолютно наг, отчего вид у него казался совершенно унылым, грустным и растерянным.
– А, пришел, – произнес он абсолютно отрешенным голосом, выпуская пульсирующее всеми цветами радуги колечко дыма.
– Ну, привет тебе бегущий по лабиринту.
– Вот не подумал бы никогда, что бронзовая статуя Олимпийского бога тоже, оказывается, умеет курить, – сказал я, усаживаясь рядом и доставая сигарету.
– Привет, – и я протянул ему руку, а другой, вставил сигарету себе в рот и тоже закурил.
– Поживешь с вами, людьми и не тому научишься,– тоскливо ответил он.
Некоторое время мы сидели, молча, и курили. Первым заговорил Бог Взрослой Любви.
– Хочешь пройти к Тевтату?
Я, молча, кивнул.
– Знаю, Ченг говорил мне об этом, и просил за тебя. И хоть я глубоко уважаю и ценю Чен-га, но правила есть правила. Тебе все равно придется заплатить мне. Уж не обессудь, – сказал он, задумчиво разглядывая огонек своей сигареты.
– Чем же я могу заплатить тебе о, бог мудрой, взаимной любви? – Спросил я, бросая окурок в темноту.
– Как чем? Своей любовной исповедью, конечно, – процедил он, и тоже ловко, двумя паль-цами запустил во всепожирающую тьму свой окурок.
И опять в потной кисее воздуха повисла многозначительная пауза.
Ну что ж, раз это так необходимо я решил пересилить себя и поведать Антеросу о своем самом сокровенном. О, Создатель! Как же было больно вот так, с кровью отрывать от себя такое интимное и живое тепло своей чистой любви, и рассказывать о ней какому-то холодному метал-лическому божеству! Но я, все, же открыл тогда ему свою душу. Да это было действительно чу-довищно больно. Не понимаю, зачем платить такую цену? Меня раздирали такие дикие и безум-ные противоречия. С одной стороны, какая-то неведомая сила тянула меня воскресить душу со-вершенно не знакомой мне девушки – Эльзы. С другой стороны, мне так хотелось теперь остать-ся со своей возлюбленной Исарией. Остаться навсегда. Зарывшись где-нибудь в недосягаемой глуши. Вот обо всем, об этом я и поведал этому противоречивому, в целом крылатому, но в дан-ный момент совсем-таки бескрылому божеству.
Выслушав мою долгую исповедь, Бог взаимной любви учтиво пожурил меня за мой легко-мысленный эгоизм. А также предостерег от той спящей во мне ненависти, что может быть в од-ночасье порождена и разбужена моей любовью. Он, справедливо считал, что я еще не достаточно научился управлять своими далеко не обузданными чувствами и потому легко могу погубить окружающих меня дорогих мне людей. Но погубить это не значит, так или иначе, привести их к смерти, как-то Тинг, тетю и многих других. Нет, это оказывается не самое страшное. Много страшнее заставить жить, жить против воли к этой жизни. Это, наверное, как заставлять любить, требуя при этом абсолютной покорности. А ведь на самом деле любовь, как и жизнь – самые непокорные стихии в этом мире. И в этом их прелесть. Он открыл мне тогда, что истинная цена всех человеческих отношений, будь то любовных или дружеских на самом деле – смерть и другой цены в этом мире не бывает.
«Смерть – очищение любовью, сметь есть начало и конец. Смерть это право быть собою, смерть это истины венец». – Процитировал он.
– Почему? – Спросил я, недоумевая.
– Потому, что жизнь это вовсе не дар божий, ибо дары не отнимаются. – Пояснил он. – Жизнь это своего рода кредит, она дается лишь для того, чтобы успеть нагрешить в ней как сле-дует, наломать дров, а потом расплачиваться за все это с сумасшедшими процентами. Так-то, мой милый мальчик, жизнь – на самом деле есть проклятие. Величайшее из всех проклятий, со-творенных в этом мире!
Я тогда не поверил ему, а зря. Ведь действительно самое страшное проклятие – это прокля-тие порожденное жизнью, ибо жизнь это всего лишь бессмысленная и кратковременная борьба за право умереть. А любовь к этой жизни – лишь попытка побороть тот страх, который порождаем чувством ее потерять. Таким образом, смерть – на самом деле есть цена всего сущего. Но узнал я об этом много позже.
А тогда же я стоял, в растерянности и не знал, как действительно воспринимать слова это-го противоречивого бога. Он меж тем, в назидание всего сказанного коснулся моего лба своей золоченой дланью и сказал мне напоследок:
– И не стоит отягощать свой разум пустыми и темными мыслями. Ведь все, так или иначе, все равно пройдет. Никогда не отчаивайся!
После чего он, вновь нацепил свои крылья, взял хламиду, лук и с «бумажной» легкостью запрыгнул на свой постамент, чтобы снова застыть в своей чудесной, воздушно-металлической позе до следующей ночи.


4.
Я шел обратно по темной Нижней Риджент-стрит, окутанный непроглядной пеленой ночного города и такой же непроглядной пеленой из своих мыслей, и думал, о том, почему все так:
– Почему все, кого я люблю, исчезают, словно дым на ветру? А все к чему я прикасаюсь, своими руками превращается в мираж, исчезающий под лучами солнца поутру. Почему в этом мире все так не справедливо устроено? Почему все так сложно? Почему просто нельзя жить, жить и радоваться этой самой жизни? Почему обязательно надо как «вечному еврею» вечно ски-таться и искать страданий? Почему, почему, почему! А может действительно плюнуть на все, забрать ее и уехать в какую-нибудь глушь, в Сибирь, как предлагала Лошадь. Там, где нас никто никогда не найдет. И пусть меня осудят за мое малодушие, но ведь любовь-то дороже. И тут, словно прочитав мои мысли передо мной из неоткуда, прямо на мокром асфальте появился ог-ромный, в человеческий рост, белый филин. Он покрутил своей большой головой, широко от-крыл свои желтые горящие глаза, ухнул и в тот же миг стал растворяться, превращаясь в плот-ный сгусток белого, непрозрачного тумана. Я хотел было шагнуть сквозь него дальше, но вне-запно из него вынырнула фигура Ченга, преградив мне дорогу.
– Ну, здравствуй малыш! – Сказал он и поднял руку в приветственном жесте.
– Очень рад снова тебя видеть бегущий по лабиринту.
– Привет и тебе ангел во искуплении, – мрачно сказал я.
– А я вот совсем уж не рад нашей встречи!
–Что ж так? Разве я чем ни будь, тебя обидел? – Спросил он.
– Да! – Гневно ответил я.
– Ты ведь не сказал мне тогда всей правды. Отчего? И чем ты тогда лучше тех, против кого борешься? – Сказал я, жестко встав напротив него.
– Ничем. Твоя, правда. – Словно оправдываясь, ответил он.
– Ничем не лучше и не хуже. Суть не в этом, малыш, суть в гармонии, которую мы все пы-таемся сохранить. Ведь мы все лишь звенья, если ты помнишь, звенья одной большой цепи. А что до правды, так всему свое время. Узнай ты ее тогда и еще неизвестно, смог бы ты сделать то, что сделал уже теперь. И что бы из этого всего тогда получилось, неизвестно. Посему неведень-ем тебя направляли в нужное русло, давая знать лишь то, что тебе необходимо было в данный момент.
–Так значит все-таки права Лошадь – меня как телка тянут на скотобойню! – Почти про-кричал я.
– Не совсем так ибо право выбора у тебя всегда есть. Но, увы, наш выбор иной раз от нас далеко не зависит. Ибо есть силы, так или иначе, прямо либо косвенно влияющие на него. Про-сти малыш, но ведь и мы ангелы тоже «люди» подневольные. И наши крылья нам, увы, не при-надлежат, – он виновато опустил голову.
За тем тихо продолжил, еще ниже опустив голову:
– «Мне позволили вернуться в этот мир совсем ненадолго. Лишь для того, чтобы в который раз предостеречь и направить тебя».
– Я уже не нуждаюсь не в чьих наставлениях и направлениях ангел! – Сухо сказал я, демонстративно скрестив на груди руки.
– А вот тут ты ошибаешься, малыш, – тихо резюмировал он.
– Не называй меня так больше, не смей! То, что было между нами, давно кануло в Лету, – отрезал я.
– Как скажешь. Но, не смотря, ни на что я все же должен предостеречь тебя. Пожалуйста, не перебивай меня и выслушай! Это крайне важно! Важно для всех нас. Времени у меня мало, и потому я буду краток.
Если ты не исполнишь то, что должен исполнить, всадник все равно, так или иначе, заберет ее. Так, что, увы, выбора у тебя все равно нет. Ибо половина души Эльзы итак считай у него в кармане. Ему не составит труда забрать и вторую. А потому тебе придется хорошо поторговаться с Тевтатом, чтобы выкупить лабиринт Тинг. И я как смогу, помогу тебе в этом, затуманив разум этого злого бога. А всадника, тем временем пущу по ложному следу. И пока он колеблется, не до конца доверяя твоей силе – позволить ли тебе выполнить за него грязную работу или сделать все самому, у тебя будет некоторое преимущество во времени. Совсем, совсем маленькое. Поэтому необходимо будет выполнить все четко, быстро и в строгой последовательности. Второго шанса у тебя не будет. Тебе будет очень трудно и очень больно. Я знаю это, ибо я ведаю, что есть боль. Но, ты должен, должен переступить через себя и завершить данное тебе. Ты человек – ты осилишь. Конь во всем тебе поможет.
– Да я в курсе – у богов ведь нет рук, кроме человеческих! – Я еле сдерживал напряжение.
Он, похоже, почувствовал это и, склонив голову на бок, продолжил, более тщательно про-говаривая каждое слово:
– «Пойми, душа Эльзы может возродиться только благодаря тебе, тебе и двум новым ми-рам, вошедшим в нее. А потому только так ты, спасешь их обоих, сохранив их в единстве вновь возрожденной души».
– Ты хочешь сказать, что если возродиться новая душа, то ни кто уже не станет пытаться завладеть ею? Но тогда зачем им все это? Зачем им ждать? Зачем выслеживать нас? Чтобы в ито-ге не получить ничего. Что-то не сходиться у тебя ангел. И я сделал шаг к нему на встречу.
– Не совсем так, – он взглянул на меня очень глубоким, печальным взглядом.
– Тут все зависит от того, кто осуществит реуниацию . Они-то рассчитывали на одного, а получился совсем другой.
– Не понимаю тебя ангел, – сказал я, нервно почесывая голову.
– Вот вечно ты со своими ребусами.
– Что же тут не понятного. Ты изменился, понимаешь, ты. Ты стал другим – твоя любовь изменила тебя, она исцелила твою душу и она же породила два этих новых мира. И если ты осу-ществишь реуниацию теперь, эти два новых мира сольются воедино и получиться нечто совер-шенно иное, отличное от того, что могло бы получиться раньше. Это будет уже другая душа, со-всем отличная от прежней.
– Какая? Гневно спросил я.
– Увы, я не знаю, – честно ответил он.
– И поверь ни кто не знает, ибо не ведомо всем то, о чем ведает лишь Один. Так, что теперь все зависит только от тебя, – он глубоко вздохнул.
Было видно, что ему очень тяжело говорить обо всем этом. И он, выждав небольшую пау-зу, все-таки продолжил:
– «Но ты должен знать всю правду. Ибо то, что тебе говорил Конь лишь часть ее. А правда заключается в том, что все сказки о спасении души после ее реуниации, не более чем сказки. И то, что ее оставят в покое – тоже ложь. Ведь для всех охотников душа, расщепленная и склеенная вновь ценней любой другой души в этом мире. Потому, что расщепление и воссоединение души в единое целое – процесс крайне редкий. Квоты на подобные манипуляции чрезвычайно ограниченны. А результат, таких манипуляций, крайне не предсказуем. Так как в итоге можно получить новую непорочную душу, а можно вообще получить лишь пустой чистый лист. И тот, кто завладеет такой душой он либо вдохнет в этот «чистый лист» всю свою любовь, пробудив в ней свет и чистоту, либо загадит так, что адский огонь, по сравнению с пламенем страстей разбуженных в ней, покажется розовым цветочком. Так, что если написать на таком «листочке» свои самые необузданные и мерзкие желания, а потом растиражировать такой «лист», в итоге можно получить могущественную армию сущностей, несущих в себе самые злобные и разрушительные желания своего хозяина. Вот почему за ней идет такая ожесточенная борьба. И вот почему она не должна достаться ни кому из тех, кто возжаждал ее обрести. В том и заключена твоя главная миссия – помешать этому. Так, что если ты считаешь что не в состоянии справиться с этим, ты еще можешь уйти в сторону, уйти и опять стать обычным человеком. И все забыть.
– Но ведь я не забуду, правда? – Спросил я, округляя глаза.
– Нет, – ответил он, отводя в сторону свои глаза.
– Ибо такое забыть нельзя, – сказал он, посылая свои слова, казалось уже куда-то в тем-ную, бесконечно тоскливую даль.
С минуту мы стояли, молча, за тем я сделал шаг вперед и сказал:
– «Что ж, я сделал выбор, и ты знаешь об этом. И это не в угоду вашим поганым играм, а лишь только по тому, что я все еще человек и «у меня есть руки»! А теперь отойди и дай мне пройти»!
– Я всегда знал об этом, – сказал он, покорно отступая в сторону.
Я пошел прочь, от истаивающей во тьме фигуры.
– Дорогу осилит бегущий.
Едва я расслышал за спиной, но ничего не ответил.
И вновь я брел один, по темным улицам, снедаемый этой холодной черной пустотой, бес-конечно поглощающей все вокруг и жестоким, отвратительным червем вползающей в мою и без того истерзанную душу.
– Где же тот свет, свет, что озарит мой путь? Почему мой путь вечно темен и почему я веч-но одинок? И не у кого теперь испросить ни совета, ни помощи.
– Но твой путь это только твой путь. И потому лишь тебе одному по нему и идти. Идти и надеется! – Услышал я внутренний голос.
– Ибо когда угасает надежда, значит, остается лишь смотреть на свет тающих звезд.
Я машинально взглянул на небо, звезд сегодня на небе не было, небо целиком укрывали плотные облака, значит, надежда все еще жила. А ее смарагдовый свет зажегся и рдел где-то очень далеко, далеко впереди меня. Но только я еще его пока не видел.
И тут в моей голове внезапно и тихонько застучало серебряными, переливчатыми молоточ-ками:
Средь пустоты, по лабиринту разума бреду. Меж тьмой и светом по едва заметной нити. Наполовину светел, а другою погружен во тьму. Тяну я руки, чтобы осязать наитие…

5.
Вот и наступил этот жгучий день, должный окончиться непременным наступлением кровавого суперлуния. Наш последний день! А ведь когда я познакомился с ней, он казался таким далеким и каким-то размытым, точно приходящая собственная смерть. Но то что неизбежно так или иначе все равно неизбежно, хотим мы того или нет. Таков закон этого мира. Как быстро, однако пролетело отпущенное нам время! Как холодно осознавать, что у нас его больше уже не осталось.
И вот, завершив все приготовления и морально подготовившись к приходу рокового дня, мне оставалось выполнить лишь одно, пожалуй, самое трудное дело. Дело в том, что когда я по-знакомился с Исарией, более близко – а именно после того, как она вытащила меня из алкоголь-ной петли, я рассказал ей все о своей миссии, и об участвующих в ней «лицах», включая ее. Ну или почти все. Умолчал я тогда только лишь об одном, а именно о том, что она и Тинг, на самом деле две половинки одного целого. Которые в одночасье растворяться в этом целом, соединив-шись вновь, и исчезнут без следа, поглощенные этим объединением. Вот об этом я так и не смог тогда рассказать ей.
– Ты должен сказать ей, – предупредила меня Лошадь.
У нас был с ней краткий разговор, за день до этого. Как раз когда я вернулся с площади.
– Ты обязательно должен это сделать малыш.
– Не называй меня так больше, прошу, – отрешенно сказал я.
– Хорошо, – спокойно продолжила Лошадь.
– Но, тем не менее, она должна знать, иначе в неведении она просто превратится в тень. Да ведь она и так уже почти в нее превратилась. Пусть уже узнает о своем предназначении, пусть встретит свой конец по человечески, как самость, а не как слепой агнец. В конце концов, она имеет на это право. Ведь если бы и мы тоже ни чего об этом не знали, это было бы одно. А так это подло и бесчестно. Ибо мы тогда также уподобляемся, тем, кто манипулирует нами. Тем, кого мы клянем за это.
– Да пожалуй ты права. Вот только как? Как мне это сделать, – сказал я, давясь слезами.
– Как, как – просто. Сожми руки до боли в костях, наберись мужества, закрой на мгновение глаза, открой и скажи!
– Но почему? Почему я? Зачем мне это? – Я зажал рот, чтобы не закричать от бессилия, ис-пугавшись разбудить Исарию.
– Потому что ты теперь сонинг, если ты на минуточку помнишь? Ты же избранный, и ты сильнее других. Сильнее духом. А иначе все бессмысленно. Все напрасно, – сказала она, медлен-но опустив голову.
– Ты должен. Ты не имеешь права не сказать!
– Хорошо. Я скажу.
Я рассказал ей обо всем. Все время моего рассказа, она не проронила ни единого слова, только, молча, вытирала слезы, которые текли по моим щекам. Мне даже показалось, что она воспряла духом и взгляд у нее как то прояснился. Во всяком случае, она показалась мне тогда на много взрослее мудрее. Словно она выросла и созрела за время моего короткого изложения.
– Я чувствовала! Я всегда чувствовала между нами эту невидимую родственную связь. Между мною и Тинг. С самого начала чувствовала! – Сказала она в конце моего рассказа, тихо и спокойно, задумчиво наклонив голову.
– Теперь, наконец-то все встало на свои места, – и она вновь распрямила осанку, собирая в пучок свои растрепанные волосы.
– Как это хорошо на самом деле. Ибо неведение – плохой попутчик. А так стало намного лучше. Лучше и легче, всем нам. И ты молодец, что рассказал мне обо всем. Она улыбнулась так тепло и так искренне.
– Не плачь, дурачек, ведь ты поступил, как подобает настоящему мужчине. Мне не страш-но, совсем нет. Ведь я стану, наконец, тем, кем должна стать – настоящим человеком. Единым и целостным. А не глупой куклой исполняющей чью-то волю.
– Не говори глупости, ты итак более чем настоящая! Ты для меня дороже всего, я очень боюсь потерять тебя. Боюсь больше всего на свете. Слушай, а давай сбежим, любимая. Плюнем на все это и сбежим! Уедем в любую глушь и будем там жить долго и счастливо, – сказал я, за-дыхаясь и давясь слезами.
– Будем жить счастливо во лжи и предательстве? – Спросила она расширив и без того большие глаза.
– А как же Тинг? Или ты уже забыл про нее?
– Нет. Не забыл. Но ее больше нет, а ты есть и ты рядом, понимаешь? Живая, родная и лю-бимая. И мы могли бы…
– Нет! Не понимаю, как можно так говорить, и как можно так поступать? Забыть о любви, забыть о данной тобой клятве! – Гневно закричала она.
– Забыть обо всем, для того, чтобы просто притулившись к теплым сиськам и сложив лап-ки сидеть в своем мирке, как в уютной коробочке и не высовываться. Никогда бы не могла подумать, что ты такой! И если ты так легко отказался от Тинг, где гарантия, что ты не откажешься точно также и от меня!
Лицо ее переменилось. Возникла минутная пауза.
– А знаешь, я даже рада, что все это так разрешилось, – сказала она, сощурив глаза.
– И если у тебя уже не хватает мужества совершить должное, то я сама отправлюсь к Тевта-тосу. Сама добуду лабиринт и соединюсь с ней в одно целое, лишь бы только больше не ведать о тебе и не видеть тебя! Никогда! Слышишь!
С этими словами она убежала в соседнюю комнату и закрыла за собою дверь. Напрасно я простоял под дверью весь последний, оставшийся нам вечер. Она так и не отозвалась и не вы-шла. Да, не думал я, что мы расстанемся с нею вот так.
– Вот я дурак! Что же я наделал! – Сказал я сам себе вслух.
Ведь я знал, что воссоединение неизбежно. Зачем я тогда морочил ей голову напрасными и тщетными помыслами сбежать и затеряться? Зачем разрушил последние часы нашей жизни?
– Наверное, ты до последнего надеялся, перехитрить этот мир. Дурак! – Сказал мне мой внутренний голос.
– Еще какой., – вторя ему, сказала вошедшая Лошадь.
– Я все слышал, хоть и был на улице. Но ты хотя бы попытался. Попытался остаться счаст-ливым и честным до конца. Что ж, так оно может быть даже и лучше. Теперь ни кто, ни кому ни-чего не должен и все обо всем знают. Теперь уж точно все мосты сожжены. Готовься или сам выпить смерть, или принести ее другому. Выбора уже нет.
6.
В эту ночь площадь еще более напоминала зловещий гигантский колодец, окруженный до-мами, выросшими, за прошедшее время кажется еще выше. Вот только дна у этого колодца уже совсем не было. Ни фонтана, ни памятника, ни асфальта. Одна только черная, слегка колышу-щаяся маслянистая поверхность воды, через весь круг которой кровавой полосой жутко протя-нулся след от висящей в небе огромной Луны. С минуту я стоял пораженный этим потрясающим зрелищем. Потом я набрался смелости, подошел к краю воронки и три раза громко свистнул. Прошла минута, две, десять, полчаса – никого не было. Я повторил свист – опять никого.
– Что за чертовщина такая? Подумал я. Неужели Ченг, что-то там напутал. С досады я плю-нул в воду.
– Не плюй в колодец, а то сам знаешь, что будет.
Услышал я за спиной. Я обернулся. Это был Антерос, плотно завернувшийся в свою хла-миду. Он уловил мой вопросительный взгляд и сказал:
– Холодно что-то стало, ты не находишь?
– Где Харон? – Вопросом на вопрос ответил я.
– Где, где. Дрыхнет, наверное, как обычно, сволочь. Ему-то тепло в своем батискафе!
–Заключил Антерос.
– Ну и как мне его достать? – Зло спросил я.
– На вот, держи. – Сказал Антерос и сунул мне в руку кусок пеньковой веревки.
– И что мне с этим делать? – Еще более возмущенно спросил я.
– Эх, паря! Классику надо было больше в детстве читать, а не порнушки малевать.
– Ответил, он зловредно ухмыляясь.
Я вопросительно округлил глаза.
– Ну, вспомни сказку о Балде, ну! – Напомнил он.
Я еще более округлил глаза.
– О, Создатель! Ну, возьми веревку и похлещи хорошенько ею по воде. Эти твари водяные до боли чувствительные к малейшей вибрации. Для них это, что удар палкой по железному лис-ту.
Я не преминул тотчас воспользоваться его советом. Схватил веревку, и изо всех сил при-нялся хлестать ею по маслянистой глади воды.
Не прошло и пяти минут, как вода в центре черного круга забурлила и среди огромных пу-зырей и брызг показалась ржавая туша батискафа капитана Уиллмотта. Он был поразительно по-хож на древнюю подводную лодку русского генерал-инженера Шильдера, только с одной башенкой-рубкой вместо двух, стоящей ближе к корме. А на месте веслообразных поворотных гребных лап, по его бокам торчали четыре вполне современных погружных электродвигателя. Еще по носу лодки ниже ватерлинии прозрачным пузырем выдавался вперед светящийся стеклянный шар гондолы. Вот собственно и все отличия.
На небольшой мачте спереди рубки зажегся прожектор и осветил палубу лодки. Люк на высокой рубке со скрежетом открылся, и оттуда показалась заспанная голова с рыжей, косматой шевелюрой, такими же рыжими длиннющими усами и всклокоченной бородой. На голове у ка-питана Уиллмотта была одета дырявая, изъеденная молью шерстяная шапочка, неопределенного цвета, а глаза за чем-то прикрывали нелепые круглые очки для сварки.
– Эй, там! Какого Вельзельвула вам нужно! – Крикнул он, оскалившись золотыми перед-ними зубами.
– Хочу получить подводную экскурсию с осмотром местных достопримечательностей и легкой прогулкой в клоаку к самому дьяволу. Плачу за сие удовольствие тройную цену.
– Прокричал я.
– Ха, а ты мне нравишься парень! – Сказал он и осклабился в широченной улыбке.
– О, привет Антерос дружище! – Крикнул он, махнув ему рукой.
– Это, что твой новый протеже? – Спросил он, натянув на лоб очки и закуривая сигару.
– Не мой, а Ченга. – Крикнул в ответ Антерос.
– Ему позарез надо к «добрячку» Тевтатесу.
– Ааа. – Протянул Уиллмотт, выпуская изо рта огромный клуб дыма.
– Так это ты значит тот самый марафонец лабиринтовый. Эль принес?
По совету Лошади я предварительно затарился двумя бочонками сортового эля.
– Да, вот! – И я с трудом поднял над головой один из них.
– А анекдоты? – Не унимался Харон.
Мне это вдруг напомнило до боли знакомую ситуацию:
«Слушай малыш, ты же забыл конфеты. А взял, хорошо. Но ты, же варенье, то оста-вил»…
– Этого добра хоть отбавляй! – Громко ответил я.
– Тогда валяй, поднимайся на борт. – С этими словами он подрулил к краю воронки и спустил на берег узкий и с виду хлипкий трап.
И я как тот забавный хомяк из еще одного известного советского мультика про суслика и хому, стал медленно и неуклюже подниматься по хлипкому и неустойчивому трапу, качаясь из стороны в сторону с двумя бочонками эля под мышками. Наверно это от нервного перенапряже-ния я стал вспоминать, один за другим, свои любимые детские мультяшные персонажи, проводя с помощью них аналогию возникающих ситуаций. Харон же, чуть не лопнул со смеху, глядя на то, как я поднимался на борт его лохани. Наконец я добрался до рубки батискафа и, отдышав-шись, сунул ему бочонок эля, а второй поставил между ног и прижал голенью к рубке. Харон, матерясь на чистейшем йоркширском наречии, проворачивая бочонок то так, то эдак, стал про-пихивать его в горловину узкого люка. Настала моя очередь веселиться, однако мне сейчас было совсем не до смеха. Постепенно бочонок все-таки исчез вместе с Хароном в чреве его батискафа. Через некоторое время, уже без очков и без шапки, весь всклоченный капитан снова высунулся из люка.
– Fucking ass ! – Громко выругался он.
– Уф, еле, еле пропихнул. – Чего стоишь, глаза выпучил, давай второй!
Я, молча, передал ему второй бочонок. Прошло еще несколько томительных минут. И вот, наконец, когда Уиллмотт справился и со вторым бочонком эля, он, молча, выглянул из люка и призывно махнул мне рукой. Теперь настала моя очередь лезть внутрь через узкую горловину люка в эту ржавую и обросшую ракушками бочку. Внутри батискафа оказалось, как ни странно довольно просторно и уютно. Короткий тамбур вел в большое помещение перед гондолой, уютно обшитое светлыми дубовыми панелями, служившее очевидно кают-компанией. В центре ее стоял массивный дубовый круглый стол, вокруг которого ютилось тринадцать изящных дубовых стульев. Овальное в плане помещение кают-компании, помимо двух дверей в тамбур и, напротив, в гондолу, имело еще четыре двери, симметрично расположенные вдоль вытянутых сторон узкой части овала.
– Слева гальюн и ванна, справа камбуз и каюта. – Кратко пояснил Уиллмотт.
Поразительно – подумал я, как не большие объекты с наружи способны раскрывать до-вольно внушительные пространства внутри. Наверно это тоже одно из действий магических преобразований пространства. Я сразу вспомнил сторожку старика Йена, домик-валун цатара и, конечно же, ту самую Московскую квартиру из Мастера и Маргариты, которая во время бала Сатаны превращалась в дворцовую залу.
Уиллмотт, между тем, молча, поставил на стол бочонок с элем и довольно ловко откупорил его. Достал из резного дубового комода, стоящего у левой стены между дверей, две большие пу-затые глиняные кружки и налил в них пенящегося эля до краев.
– Ну, парень, давай за встречу! – Сказал он, взяв одну из них.
Кого-то он мне напомнил в этот момент. Вот только не могу вспомнить кого. Однако я бо-лее не стал напрягать память, молча, взял вторую кружку, чокнулся с капитаном, присел на стул и отхлебнул душистого и хмельного напитка. Его вкус показался мне необыкновенно насыщен-ным и до жути восхитительным. И в это же мгновение я почувствовал такое облегчение, словно с моей души сняли огромную, железобетонную плиту. Вмиг все тягостные мысли мои улетучи-лись, словно легкий дым под порывом ветра.
– Угощайся. – И он протянул мне резную деревянную коробку из красного дерева с Кубин-скими сигарами.
Мы закурили, и некоторое время сидели молча.
– Опасную игру ты затеял малый! – Сказал он, многозначительно выпустив дым мне в ли-цо.
– Без крайней надобности, будучи живым, я не под каким соусом не совался бы в логово к дядьке Тевтату.
– А у меня как раз и есть такая вот, крайняя надобность. – Спокойно ответил я.
– Ладно, твое дело! Докуривай, бери бочонок, кружки и приходи. А я пока пойду «разведу пары». – С этими словами он направился в гондолу батискафа.
7.
В гондоле батискафа, перед небольшой панелью управления стояли два внушительных ко-жаных кресла, более всего напоминавших кресла в салоне бизнес класса какого-нибудь шикарного авиалайнера. Уиллмотт сидя в одном и склонившись над «торпедой» что-то там колдовал, весело напевая какую-то явно не пристойную песенку. Я на минуту застыл в дверном проеме с бочонком и кружками в руках.
– Не стой пнем! Ставь бочонок на пол между кресел и садись уже. – Сказал, он, не обора-чиваясь.
Я послушно выполнил команду и уселся в соседнее кресло.
– Кружку сюда и эля плесни. – Сказал он, указывая прямо на приборную доску.
Я налил эля в обе кружки и поставил одну, куда было велено. Он взял кружку, обернулся и протянул ее на встречу ко мне:
– Давай за успех безнадежного дела! До дна.
Мы чокнулись и осушили кружки. Затем он, снова склонившись над торпедой, пощелкал какими-то тумблерами, потянул на себя большой рычаг и, обернувшись, ко мне с дикой ухмыл-кой сказал:
– Поехали!
Со зловещим шипением батискаф выпустил воздух, и мы начали погружаться в абсолютно черную, бездонную бездну.
– Ну, давай, трави. – Сказал, он, снова закуривая.
– Чего травить то? – Спросил я.
– Анекдоты. Забыл, о дырявая башка! – Он прыснул и тут же закашлялся, поперхнувшись дымом.
– Fucking ass! Тяжко с непривычки, – сказал он задумчиво.
– Отвык за столько лет бестелесности. Ну, ты будешь травить или нет?
Я начал:
«Кейт Миддлтон спрашивает королеву: — Ваше величество, скажите, в чем секрет дол-гой и счастливой семейной жизни? — Как тебе сказать, дитя моё… Не забывай пристёгивать-ся ремнём безопасности и не выводи меня из себя.»…
– Ха! На троечку, трави дальше.
И я продолжил:
«Бэрримор, когда английские судьи начали носить чёрные одежды? — Они их надели в день траура по королеве Виктории, сэр. — Но почему они их носят до сих пор? — Так ведь она всё ещё мёртвая, сэр!»…
– Так себе, давай еще! – Крикнул, он, явно разгорячившись.
– Ладно, я попробую:
«Английская королева возмущена: — Лорд Мальборо, вы на прошлой неделе заявили в пар-ламенте, что все женщины продажны. — Точно так, ваше величество. — Значит, по-вашему, и я продажна? Лорд молчит. — А интересно, сколько бы вы за меня дали? — Три фунта стерлин-гов, ваше величество. — Так мало за вашу королеву?! Это возмутительно! — Ну, вот видите, вы уже торгуетесь»…
– Ха, ха, ха! Зачет! В самую точку, – сказал он, давясь смехом.
– Да, давно я так не ржал.
И не много отдышавшись, спросил:
– Есть еще?
– Да полно, – ответил я.
– Тогда наливай и понеслась дальше. А я даже по такому случаю могу включить носовой прожектор, чтобы дать тебе возможность полюбоваться местной экзотикой. Ну, так как?
И он потянулся за кружкой.
– Буду очень признателен тебе за это и уже готов травить следующий. – Ответил я
начиная рассказывать очередной анекдот.
Тогда Уиллмотт сделав большой глоток эля, включил тумблер на приборной панели и сна-ружи гондолы зажегся яркий конус носового прожектора. Он тотчас выхватил из тьмы кусок неровной, каменистой стены воронки, на которой большими фиолетовыми излохмаченными на концах полотнищами колыхались гигантские водоросли. Абсолютно прозрачная, точно воздух вода позволила рассмотреть их в мельчайших деталях. Они все были густо испещрены какими-то мелкими светящимися знаками, более всего напоминающие скандинавские руны.
– Что это за хрень? – Сделав паузу, спросил я, указывая пальцем в сторону лобового стек-ла.
– Это рунные водоросли. На них световым золотом написаны имена всех утопленников в здешних местах, – ответил он.
– А это? – И я указал пальцем на одиночно стоящие меж ними большие анемоны, дивно пе-реливающиеся всеми цветами радуги – словно диковинные, сказочные цветы.
– А это души безвинно утопленных, – пояснил он.
– Глубже будет еще интересней. Трави, трави. Не расслабляйся!
И тут к самому лобовому стеклу подплыла огромная рыба с чудовищно разинутой уродли-вой пастью. Она, неистово сверкнув горящими глазами, сходу попыталась разгрызть лобовое стекло своими огромными острыми как клинки зубами.
– А это, что еще за чудище?
– Это просто рыба. Да их тут полным-полно разных шастает, – резюмировал он.
Меж тем батискаф продолжал все глубже и глубже уходить в жуткий гигантский, бездон-ный провал. Глубиномер на приборной доске показывал уже четыре с половиной километра. Но никакого дискомфорта я по этому поводу совершенно не испытывал. Ну, подумаешь глубоко, да и фиг с ним. Явно заговоренный эль выхолостил из моего сознания весь страх без остатка, так что кроме любопытства у меня не было сейчас уже более никаких чувств. И я продолжал весело травить анекдоты, уже и сам, давясь от смеха на пару с разомлевшим Хароном. Вдруг где-то внизу забрезжил далекий, но очень яркий свет.
– Что это там? – Спросил я Харона.
– А, вот и добрались. Держи, – и протянул мне вторую пару защитных очков.
– Что уже приехали? – Спросил я, с недоверием взяв очки.
– Пока еще нет, но глаза тебе еще понадобятся, – ответил он, наливая очередную порцию эля.
– Так что там? – Не унимался я.
– Скоро увидишь, – махнул он рукой.
Прошло еще какое-то время, и мы стали приближаться к загадочному источнику света. В какое-то мгновение батискаф плавно обогнул большой скальный уступ и загадочный свет вдруг резко и больно ударил по глазам, более всего напоминая свет дуговой электросварки, но в десят-ки раз сильнее. Голова закружилась, и сознание начало медленно уплывать куда-то вдаль.
– Надевай очки скорее! – Крикнул Харон, сдвигая свои со лба себе на глаза.
Я, уже с трудом соображая, что происходит, последим усилием воли, нацепил очки и сразу почувствовал облегчение.
– А я ведь предупреждал! – Назидательным тоном сказал Уиллмотт.
– Они запросто могут высосать душу живого человека, через его глаза или в лучшем случае просто ослепить его, – и он указал заскорузлым пальцем на источник света.
На стене прямо под гондолой батискафа копошилось и пульсировало какое-то светящееся месиво. Мое зрение, засвеченное вспышкой, постепенно восстановилось, и я смог, наконец, раз-глядеть источник загадочного свечения. В пульсирующем мареве света копошились тысячи су-ществ, более всего походивших на уродливые получеловеческие – полу рыбьи скелеты. Они рас-талкивали друг друга, кусали и рвали на части. Разлетающиеся куски скелетов вновь собирались воедино и тут же нападали и рвали других.
– Ишь, как сегодня разбушевались черти! – Сказал Харон, вытирая пот со лба.
– Кто они? – Спросил я, не в силах оторваться от тошнотворного зрелища.
– Кто, кто, – души смертных грешников, принявших смерть от воды.
– А почему они грызутся меж собой?
– Каждое красное полнолуние определенной части грешных душ позволяется выходить на поверхность. Квоты очень ограниченные, а правила очень строгие, но при этом очередность они должны определять сами меж собой, по жребию. Вот только уступать, никто, ни кому не хочет, никогда. Они же грешники и моральных устоев у них почти не осталось. А пока они не опреде-лятся, туда (он поднял вверх указательный палец) не пустят никого – вот и грызутся вечно. И чем больше они грызутся, тем более распаляется меж ними адский огонь сжигающий остатки их нравственности. Наверно это тоже один из вариантов наказания.
– Какое страшное наказание, – подумал я.
– А ведь они тоже были когда-то людьми.
И мне стало жаль их всех.
– Не жалей их, – сказал он, прочитав мои мысли.
– Они свой выбор давно сделали, да и почитай они уже забыли, каково это быть людьми. После сказанного мы оба замолчали.
Через некоторое время полоса адского света осталась где-то над нами, и мы опять погружа-лись в полной и кромешной тьме. Только конус прожектора выхватывал из мрака кусок беско-нечно уходящей вниз скальной породы. Скоро воронка стала заметно сужаться, а течение явно усилилось – батискаф стало то и дело болтать из стороны в сторону. Кое-где я заметил на скалах одиноко свисающие тонкие белые спиральные нити с маленькими пульсирующими огоньками на концах. Они удрученно колыхались под сильным течением и слабо мерцали.
– Это души неуспокоенных самоутопленников, – пояснил Харон.
Некоторых из них срывало сильным течением и быстро уносило вверх.
– Хоть кости разомнут на свободе, бедолаги. Сегодня Антерос добрый и пропустит всех. – Многозначительно сказал он, провожая взглядом исчезающие во тьме маленькие огоньки.
– Ну, вот мы уже почти у дна воронки. Приготовься, сейчас начнется зачетная болтанка.
И он забил почти пустой бочонок потуже меж кресел, а кружку воткнул в специально уст-роенный широкий подстаканник, закрепленный на ручке кресла. Я все это время державший кружку в руках, последовал его примеру.
– И советую пристегнуться, – сказал он.
Сбоку кресла я увидел ремень безопасности, устроенный прямо как на самолете. Я, молча, пристегнулся, и как раз в это время батискаф стало сильно трясти и болтать из стороны в сторо-ну. Иногда, его довольно ощутимо швыряло и било течением о сильно выступающие скалы. На мой вопросительный взгляд Уиллмотт весело отметил:
– Ничего, бочка крепкая. Выдержит!
Батискаф стало быстро закручивать вокруг собственной оси, рули уже не слушались, идти против течения стало практически не возможно, и на некоторое время он завис на одном месте. За тем батискаф стало постепенно выталкивать обратно. Я снова вопросительно посмотрел на Харона, а он, как ни в чем не бывало, улыбаясь, стал что-то нашептывать себе под нос. Вдруг, в какое-то мгновение течение резко поменялось и нас мигом втянуло в узкую горловину воронки, точно в гигантскую трубу. А через мгновение мощное течение выплюнуло батискаф куда-то в необъятную пустоту.
– Уф, прибыли!
8.
Батискаф теперь радостно плавал на поверхности воды и темные как черные чернила, тя-желые волны неведомого океана шумно ударяли в стекло его гондолы. Харон включил мачтовый прожектор, и он выхватил из мрака часть необъятного пространства, в глубине которого фиолетовой полосой горизонта бледнел далекий свет.
– Где мы? – Спросил я, с восхищением оглядывая мрачный, но, тем не менее, дивный и не ведомый мне мир.
– Мы, фигурально выражаясь в Нижнем мире, а если быть точнее в одной из проекций многомирья – Аллизиуме, мире противоположном обители душ блаженных – Элизиуме.
Не вольно вдруг тут же пришли на ум слова магрибского колдуна из советского фильма- сказки Волше́бная ла́мпа Аладди́на:
– «Ты попадешь в тень города и город теней».
– Какой мрачный и тяжелый этот, как ты сказал Аллизиум, – сказал я, поеживаясь и осмат-риваясь по сторонам.
– Я бы не хотел оказаться здесь навечно.
– Ты просто еще не видел других, поистине мрачных и ужасных миров. – Парировал он, снова надевая свою дырявую шапочку.
– Точно. – теперь я вспомнил – шапочку точно такова же фасона носил
знаменитый Жак Ив Кусто. Только у него она была красного цвета. А какого цвета изначально была шапочка Харона, теперь можно было только гадать. Но тут он прервал мое неожиданное воспоминание, продолжив свои многозначительные рассуждения:
– Но даже в них обитают всякого рода сущности и далеко не такие уж мрачные, как их соб-ственные миры.
« Ведь даже там, где нет надежды, всегда найдется ее след. Ее прозрачные одежды хра-нит неугасимый свет. Необходимо только верить. Нет абсолютной пустоты. Ее нельзя узреть, измерить. Надежда там же где и ты!». – Безо всякого пафоса процитировал он.
– И поверь, что хуже Безмирья на самом деле места нет. Вот там действительно ужас и тос-ка, ибо там живет лишь одно Великое Ничто и больше там ничего нет. Я знал только одну сущ-ность, которой удалось вырваться оттуда, только одну. – Многозначительно повторил он.
– Но до конца своего существования этот дух, почти уже утративший свою душу всякий раз впадал в такое жуткое уныние, лишь при одном воспоминании об этом месте. Так, что не суди о других мирах лежа на зеленой лужайке, объятой теплым солнечным светом.
– Скажи, а много вообще миров, подобно этому, нашему или какому еще? – Спросил я, вглядываясь в сумрак.
– Бесчисленное множество, – просто ответил он.
– Ведь, по сути, наш мир, как и многие другие миры это лишь проекции некоего «общего целого Изначального Мира», который разделился когда-то на различные миры, дабы дать им из-начальный импульс развития. С тех пор каждый мир стал обладать своими индивидуальными особенностями, постоянно развивая их и накапливая тем самым информацию о различных фор-мах, и направлениях развития материи. Однако, так или иначе, все модели разнообразных миров, а также законы, по которым они устроены и теперь существуют. Все они – лишь оттиски с клише, что хранятся где-то в «сердцевине мироздания», породившей, сначала Изначальный Мир, а за тем и все Многомирье.
– А почему в этом мире такой необыкновенно черный океан? – Неожиданно сам для себя спросил я.
– На самом деле он не такой уж и черный, – вытирая с усов пену, ответил он.
– Просто мы его видим таким, таким, каким он нам кажется, или свет здесь устроен как-то по-другому. Я не знаю. Но одно я знаю наверняка, по легендам именно на дне этого океана, в самой глубочайшей его впадине обитает, ни кто иной, как сам Эреб. И хотя это всего лишь легенда, я почему-то верю, что он именно там.
И для убедительности он указал пальцем вниз.
– А вообще-то это довольно, своеобразный мир и, не смотря на свою кажущуюся мрач-ность, здесь есть на что поглядеть. Ты можешь, кстати, выйти на палубу, размять кости и огля-деть здешние окрестности. Ведь когда еще тебе представиться такая возможность побывать в Аллизиуме. Заказывал экскурсию – вот тебе, пожалуйста, получи! – И он подмигнул мне.
Я, не раздумывая, сделав большой глоток эля, с трудом поднявшись из мягкого и удобного кресла на ватных, заплетающихся ногах тотчас поплелся к выходному люку. Едва протиснув-шись через него, я высунул голову наружу и сразу ощутил холодное, жуткое и в то же время бодрящее дыхание абсолютно другого мира. Ощущение было такое, словно меня неожиданно вышвырнуло в высокогорье и сильно разряженный воздух, вдруг вызвал резкий спазм в легких. Я почувствовал, что стал задыхаться, судорожно хватая ртом воздух. Внезапно перед глазами все поплыло, и я, потеряв равновесие, в то же мгновение рухнул назад в тамбур. Падая, я изрядно ободрал бока об узкую горловину люка, и еще больно ударился пятой точкой, приземляясь на холодный металлический пол.
– Эй, не так резко чувак! Тут тебе не Гайд-парк .
Услышал я за спиной.
– Надо было постепенно, впустить воздух внутрь, постоять, подышать. Одним словом тут нужна адаптация.
Я продолжал сидеть на полу, часто всем телом вдыхая воздух, и с трудом понимая, о чем он говорит.
Он похлопал меня по плечу и назидательно добавил:
– Эх, не ты первый не ты последний. С новичками всегда так. Они, то не могут нормально научиться управлять своими эмоциями, то совсем не умеют управлять своим телом. А потому лишний раз послушай дядю Уиллмотта и будешь цел.
Постепенно я начал приходить в себя и наконец, смог с трудом встать на ноги. Харон про-тянул мне кружку с недопитым элем (казалось, что он здесь ни когда не кончается), я глотнул и почувствовал, что прихожу в норму.
– Вот теперь можешь снова лезть наверх, но только потихоньку, без фанатизма, – сказал, он довольно ухмыляясь.
Постояв еще с минуту и набрав полные легкие воздуха, я вновь начал осторожно караб-каться по вертикальному трапу. Осторожно выглянув из люка, я снова попробовал дышать здеш-ним воздухом, набирая его в легкие как можно больше. На этот раз дышать стало заметно легче, хотя руки и ноги еще пока оставались ватными, и слегка покруживалась голова. Сидя на краю люка и держась двумя руками за поручень, я продолжил дыхательные упражнения. И по мере того, как сознание постепенно приходило в норму, а глаза привыкали к сумраку я смог, наконец, осмотреться вокруг. Кругом, насколько хватало взора, простирался только черный океан. Лишь далеко-далеко впереди, где-то в темно-фиолетовом мареве горизонта едва угадывалась тонкая, как нить полоска суши.
– Возможно, просто мираж, а возможно и впрямь земля, – вслух подумал я, судорожно вдыхая сумрак.
– А, интересно, какое здесь небо?
Я поднял голову и открыл рот от изумления. Да так и застыл с открытым ртом и высоко за-дранной головой. Ведь ничего подобного в жизни я еще никогда не видел. Высоко, высоко над головой, бесконечно раскинувшись в бесконечном пространстве, с неба свисали самые настоя-щие горы. Многочисленные хребты, острые покрытые снегом горные пики и крутые скалистые отроги, свисали с неба точно сосульки с крыши. Это выглядело так словно земля, над которой они возвышались, отразилась в гигантском прикрепленном в небе зеркале. Я смотрел на это вос-хитительное видение не в силах оторвать от него своего взгляда. Меж призрачных гор плавали бесчисленные стада черных облаков, подсвеченных изнутри дивным мягким фиолетовым светом, из которого то и дело вспыхивали яркие пучки молний. Среди черных облаков летали многочисленные стаи огненных птиц. Поистине – чарующее зрелище!
– Нравиться здешнее небо?
Услышал я снизу голос Харона, вылезающего из люка.
– Да потрясающая иллюзия, – ответил я.
– А, между прочим, те, кто живет среди этих «иллюзорных гор», так же смотрят на дивно переливающиеся цвета океана (это для нас он кажется черным) и думают, что небо именно таким и должно быть на самом деле.
Ибо, как сказал Бернар Вербер:
«Реальность — это то, во что ты веришь».
– Уж таков он есть, этот дивный мир – Аллизиум. А на счет земли, тут ты не ошибся. Там, впереди действительно есть земля – единственный остров в этом бесконечном океане и называ-ется он Дамнатос . Вот нам как раз туда, – и он махнул рукой в ту сторону, где я сумел разгля-деть землю.
– Пойдем к нему под водой, так быстрее и безопаснее, – сказал он, кивая на гигантские волны, вздымающиеся к «горному небу» далеко впереди.
– Здешние киты, нечета Земным. Они намного больше и свирепее, – и он указал рукой в сторону бушевавших волн.
Я присмотрелся и увидел, что это действительно никакие не волны, а огромные, резвящие-ся в воде киты. Казалось, их там было бесчисленное множество, беснующееся аж до самого гори-зонта.
– Вплавь, нам их никак не обойти, у них сейчас брачные игры и это реально очень опасно, – сказал Харон, спускаясь в люк.
– Так, что у тебя еще пять минут на созерцание этого мира, а затем мы начнем погружение. Поторопись!
С этими словами он исчез в светящейся горловине люка. Я, еще не много постояв на палубе и полюбовавшись здешним небом, снова полез, в этот чертов люк, задраивая за собой его тяжелую покрытую ржавчиной крышку. Батискаф, издав тяжелый вздох, стал грузно оседать, словно с большой неохотой погружаясь в абсолютно черную воду. Но уже через минуту дав полный ход, бодро пошел навстречу загадочному острову.
9.
Мы всплыли, примерно милях в трех от острова. Батискаф облегченно выдохнул из своего чрева сжатый воздух, продувая балластные цистерны, и вновь весело запрыгал на поверхности воды словно мячик. И вот опять поднявшись на его скользкую палубу, я смог теперь как следует разглядеть этот сумрачный мир. То, что издалека казалось тонкой и плоской полоской суши, на самом деле оказалось лишь подошвой – плоским основанием острова, с вертикальными, обрыви-стыми скалистыми берегами. А на этом основании зиждилась огромная гора в виде гигантского усеченного конуса, почти полностью скрытого в черных облаках. Вероятно, когда-то он был ис-полинским вулканом. Этот остров всем своим внешним видом очень сильно походил на свою крошечную земную копию – остров Луйтла-Дуймун – самый маленький из восемнадцати основ-ных островов Фарерского архипелага.
– Так вот он какой – остров заблудших душ Дамнатос. – Подумал я и обернулся, заметив боковым зрением выползающего из люка Харона.
– Он такой огромный, – с нескрываемым восхищением вслух отметил я.
– Да еще и необычный, – добавил он.
– Ведь он почти целиком состоит из черного обсидиана.
– А где же, черт возьми, чертоги Тевтата? Спросил я.
– Что-то я их совсем не наблюдаю.
– А ты сам попробуй, угадать, – ответил, Харон, хитро прищурившись.
– Неужели на вершине этой громадной горы? – С недоумением спросил я.
– Точно, так оно и есть, – ответил он.
– Да, но ведь на эту гребанную гору нужно карабкаться целый месяц, не меньше! А у меня совсем нет на это времени. Почему ты не сказал мне об этом? – Гневно спросил я.
– Я думаю, что вряд ли у тебя получиться подняться по крутым и гладким обсидиановым скалам даже на несколько метров. Это все равно, что лезть на вершину стеклянной пирамиды. – Сказал он, улыбаясь всей своей наглой, рыжей рожей.
– Ты еще и издеваешься?! – Заорал я и кинулся на него с кулаками.
– Эй, полегче приятель! – Сказал он, ловко уворачиваясь от ударов.
– Уж и приколоться нельзя. Да не писай в кружку чувак, попадешь ты сегодня к своему Тевтату. Мы что-нибудь придумаем. Главное сейчас суметь пристать к этому чертовому острову – ведь вокруг него крутится очень сильное и губительное течение.
Часа два мы пытались подойти к берегу, чтобы найти какое-нибудь более-менее приемле-мое место для швартовки, но все было тщетно. Нас швыряло и наваливало на черные отвесные скалы, а потом с чудовищной силой вновь отбрасывало в океан. И все это время из капитана Уиллмотта, как из вулкана изливался поток «изысканного и самого отборного», не прекращаю-щегося ни на минуту красноречия. Наконец Харон отыскал среди монолитных, гладких и непре-ступных скал небольшую глубокую расщелину. С огромным трудом ему удалось-таки втиснуть туда батискаф, при этом изрядно помяв его бока.
– Ну вот, полдела сделано, – сказал он, вытирая пот со лба грязной тряпкой.
– Теперь осталась совсем уже малость, подняться на вершину горы, перетереть с Тевтатом и суметь-таки вернуться обратно.
И он снова гнустно ухмыльнулся.
– Так как же нам все-таки к нему, мать твою, подняться? – Спросил я, потирая разбитый лоб (я стукнулся им об рубку, когда мы так «аккуратно» причаливали к острову).
– Как, как. – Живо ответил он, осматривая вмятины и сплевывая за борт.
– Да очень просто! Ты летал когда-нибудь на турбореактивном джет-паке ? – Задал он мне, встречный вопрос, при этом ехидно прищурившись.
– Нет, никогда не доводилось. Честно ответил я, инстинктивно округлив глаза.
– А что это?
– А на дельтаплане?
Снова встречный вопрос и все та же ехидная улыбочка.
– На дельтаплане несколько раз доводилось. Пару раз даже вполне самостоятельно.
– Тогда у нас есть шанс на успех, парень. Ведь других вариантов все равно нет!
С этими словами он резво полез в маленькую, узкую герметичную кладовую в корме бати-скафа и стал усиленно там рыться, громыхая чем-то и напевая при этом какую-то дурацкую пе-сенку про рыжего крокодила с красной бородой. Через некоторое время он вынырнул оттуда с двумя огромными красно – синими чувалами из прорезиненной плотной синтетической ткани.
– Держи.
Он протянул мне сначала один, а потом другой.
– Так, что это? – Оценив вес сумки, спросил я.
– Это наши с тобой «ангельские крылья», на которых мы воспарим ввысь. Правда, они, увы, углепластиковые и турбореактивные. Но зато и скоростушка с ними больше чем у любого ангела.
– А я вообще-то думал, что ты поднимешь нас с помощью, какой – ни будь чертовой магии, – сказал я, с трудом поднимая вторую сумку.
– Эх, чувак, магия это так далеко ушедшие вперед, чужие технологии, до которых нам, увы, своим скудным умишком не догнать. И это притом, что мы до сих пор со своими собственными технологическими примочками еще до конца не разобрались, – уже безо всякого ехидства ответил он, слегка пнув ногой сумку.
– Так, что не будь «равиолем» и давай-ка быстренько врубайся в тему, а то время то идет, и у тебя его совсем уже немного осталось.
С этими словами он открыл оду сумку и стал извлекать из нее содержимое, проводя по ходу краткий экскурс о столь необычном «гаджете».
– Итак, мы имеем в наличии модифицированный аппарат швейцарского пилота и изобретателя Ива Росси типа «JETWING 05», – и он для убедительности похлопал рукой по сумке с логотипом.
– Он представляет собой костюм, состоящий из анатомического кресла пилота, турбореак-тивных двигателей и дельтовидного крыла, разделённого лонжеронами и нервюрами на несколько отсеков (под аппаратную часть, автоматическую систему спасения и топливные баки) – всё выполнено из модифицированного углеарамидного композита, защищено жаростойкими керамическими пластинами, – и он вытащил из сумки компактно сложенное ярко красное крыло
– Размах крыла – два метра, максимальная скорость – триста километров в час. Данный аппарат предназначен для полетов на расстояние до двухсот километров и на высотах до десяти тысяч метров. Управление крылом осуществляется исключительно телом, как при свободном падении, пилот управляет полетом, лишь двигая руками, ногами и головой. Скорость аппарата варьируется с помощью специальных сенсорных перчаток.
Он, вновь порывшись где-то в глубинах этой, казалось необъятной сумки, достал из нее довольно массивную черную перчатку, чем-то напоминающую перчатку горнолыжника. Одел ее на руку, и демонстративно вытянув руку, сказал:
– «Медленно сжимая пальцы в кулак, мы увеличиваем обороты турбин, соответственно разжимая пальцы – обороты сбрасываем. Это можно делать одной перчаткой или же синхронно обеими, так как обе перчатки дублируют друг друга, в целях безопасности. Это понятно?»
Я, молча, кивнул.
– Тогда идем дальше. Подниматься на нем нужно исключительно вертикально, при этом непринужденно вытянув тело, держа прямо голову и свободно опустив ноги. За тем, как только ты достигнешь необходимой высоты, ты должен резко подогнуть ноги, наклонить голову и со-гнуть туловище, так, словно ты хочешь совершить кувырок вперед, и как только автоматика ста-билизирует горизонтальное положение аппарата, необходимо снова выпрямить тело. Это, пожа-луй, будет самое сложное. Далее управлять аппаратом следует, как при полете на обычном дель-таплане. Комбинезончик же, что прилагается ко всей этой фигне, между прочим жаростойкий и весьма прочный. А в его шлем, помимо всего прочего компьютерного хлама, встроен автомати-ческий клапан подачи кислорода с высотомером, который, при понижении парциального давле-ния кислорода, начиная с высоты две тысячи метров, автоматически будет подавать в шлем ки-слород. Одним словом, не бзди парень, тебе вовсе не о чем особо заморачиваться, кроме самого «простого» – пилотирования, – и он снова ехидно ухмыльнулся.
– Ладно, прорвемся, – подумал я.
– Не из таких заморочек выкручивались.
После непродолжительной тренировки по группированию моего тела на палубе с «весьма опытным и осведомленным инструктором» мы стали готовиться к старту. Стартовать, в целях безопасности следовало над поверхностью воды, для чего из соединяющихся между собой труб, мы с ним быстро собрали выдвижную с кормы площадку с поручнями. Он помог мне облачиться в столь необычный экзотический костюм, за тем облачился сам.
– Ты стартуешь первый, я следом, чтобы иметь возможность подстраховать тебя, если что-то пойдет не так или возникнет нештатная ситуация.
Услышал я его, на этот раз очень серьезный, голос в своем шлеме.
Покачиваясь и цепляясь крыльями за леера, я на полусогнутых ногах пошел к площадке. Перед самой рамой он приказал мне остановиться.
– Теперь медленно и аккуратно повернись ко мне лицом и остановись на самом краю пло-щадки, – повелительным тоном сказал он.
Я выполнил данную команду.
– Итак, я включаю тумблер питания (он указал пальцем на большой красный тумблер на моем правом предплечье), и турбины начнут работать на малых оборотах. После этого я считаю до трех, и на счет три ты должен будешь сначала отпустить поручни, за тем оттолкнуться как можно сильнее от площадки ногами и одновременно сжать кулаки. Ты все понял?
– Офф кос, – коротко ответил я.
– Смотри, плюхнешся в воду, придется долго сушить аппарат, потеряем уйму времени. Ну что – поехали!
Щелчок тумблера, словно передернули затвор автомата. И тотчас за спиной послышалось зловещее гудение и вибрация. Меня стало потихоньку, как бы подтягивать вверх.
– Не, отпускай! Только на счет три! Раз.
Отдалось метрономом в мозгу.
– О, Создатель, спаси и сохрани меня!
– Два.
– Господи, да что же такое я делаю?!
– Три!
Я, словно инстинктивно зажмурив глаза, разжал пальцы, что было силы, оттолкнулся вверх обеими ногами, одновременно сжав кулаки. Меня в ту же секунду с ревом рвануло и понесло вверх.
– Браво, чувак! У тебя получилось.
Услышал я голос Харона.
– А теперь сбрось обороты – разожми кулаки наполовину, иначе на такой скорости ты не успеешь сгруппироваться, набрав нужную высоту.
Но я уже ничего не слышал, нервной судорогой сковало мои руки и меня продолжало бы-стро уносить вверх.

10.
– Разожми кулаки, слышишь придурок! Тебя уносит вверх, сейчас сработает автоматика, – орало в шлеме.
– ПЕРЕГРЕВ ТУРБИН, ПЕРЕГРЕВ ТУРБИН. ОПАСНО! ОПАСНО! ОТКЛЮЧЕНИЕ. Ус-лышал я уже вопиющий глас моего компьютера. После чего турбины отключились и я вместе с ними. И последним моим ощущением было то, что я, кувыркаясь и барахтаясь, стремительно па-даю вниз.
– Да очнись же ты, наконец! Слышишь меня? Мы теряем высоту. Ты меня слышишь?
Я с трудом разлепил глаза. Хотелось блевать. Он был надо мной и держал меня руками за мои крылья. Земля медленно приближалась нам на встречу.
– Мы теряем высоту, «Боливар двоих не вынесет», еще тридцать секунд и я тебя сброшу. Автоматика раскроет парашют и нам останется лишь благополучно и не соло нахлебавшись вер-нуться в Лондон, ибо на второй старт горючки уже не хватит. Ты меня слышишь?
– Да, – сдавленным, хриплым голосом ответил я.
– Хвала же Создателю! А теперь соберись, как следует и слушай, что я тебе скажу, – нази-дательным и очень грубым тоном возвещал шлем.
– Я сейчас, на счет три опущу тебя, ты должен будешь тут же передернуть тумблер и начать сжимать кулаки. Сжимать медленно и плавно, но не до конца. Когда я скажу стоп, твои пальцы должны застыть, как те скалы, что сейчас под нами. Ты все понял?
– Да.
– Точно?
– Да, – уже много увереннее ответил я.
– Тогда начнем. Раз! Два! Три!
На этот раз тело само сделало все за меня, я больше не закрывал глаз. Я пересилил свой страх. И земля медленно и плавно стала уходить вниз. Я медленно набирал высоту, воспаряя все выше и выше над островом уже в горизонтальном положении. И это было чудесно! Я ощутил себя парящим альбатросом, опирающимся и балансирующем на восходящих потоках воздуха. Мне казалось, я его чувствую, чувствую всем телом. Чувствую его плотность и упругость, ощущаю его крыльями за спиной, вдруг ставшими моими. Я качнулся вправо, и меня понесло вправо, я качнулся влево, и меня стало сносить влево. Я слегка сжал пальцы, и меня понесло вперед. Мои крылья уже слушались меня!
– Здорово чувак! У тебя уже неплохо получается, – похвалил меня шлем.
Но я уже не нуждался не в чьих похвалах, я несся вперед, и мне казалось, что уже никто не в силах удержать меня. И вот только теперь я, наконец, смог себе позволить насладиться тем ви-дом, что открылся подо мной из расступившихся облаков.
Внизу открылась великолепная бескрайность ровного, как стол и лишь слегка «всхолмлен-ного» плоскогорья, венчающего гигантскую пирамиду острова. Практически всю эту плоскую землю до самого ее горизонта покрывал изумительного вида иссиня – сизый Сумеречный лес. И лишь в редких, разрезавших сей лес ущельях и прогалинах, лежал, искрясь в сумеречном свете темно-лиловый, почти черный, однако светившийся изнутри зеленоватым свечением снег. А там, где-то далеко, далеко впереди, бесконечный лес внезапно обрывала полоска светло-фиолетового горизонта, точно мазок осторожного художника преграждал ему дальнейший путь в пространство этого дивного мира. Да, горизонт это поистине волшебная черта, ибо, как сказал Мережковский:
«В природе нет ничего величественнее простой черты горизонта там, где вода сливается с небом. Все другие, более сложные линии и очертания на земле, как бы они ни были прекрасны, кажутся ничтожными перед этим величайшим, доступным для людей, символом бесконечно-сти».
Было что-то поистине чарующее в этой мрачной, беззвучной и безучастной красоте. Неко-торое время мы неслись над этим едва живущим миром, молча. Мой проводник, надо отдать ему должное, оказался достаточно чуткой и проницательной сущностью. Дав мне время, чтобы ос-мыслить данную реальность и морально подготовиться ко встречи с тем, кто существовал в столь неоптимистичном мире. Внезапно впереди лес широко расступившись, открыл большое изумительной красоты, почти идеально круглое озеро.
– Так это же кальдера этого чудовищного древнего вулкана, ставшая теперь огромным озе-ром, – подумал я.
Тяжелые «ртутные» воды этого озера накатывались на острые скалистые берега, отсвечивая бледным перламутровым светом, создавая при этом иллюзию огромного «плачущего» зеркала. Словно угадывая мои мысли Уиллмотт неожиданно произнес:
– « Вот и оно, знаменитое Плакучее озеро. Значит, сейчас ты увидишь его чертоги».
И в то же мгновение посреди озера моему взору открылась изумительного вида скала – остров, одинокой хрустальной иглой пронзающий небосклон из вершины которой и был целиком вырезан Камул-Холл – замок лорда Катурикса, хранителя лабиринтов забвений для неуспокоенных и нераскаявшихся заблудших душ. Древнего кельтского бога – Тевтата. Я сбросил скорость до минимума и плавно спустился вслед за Хароном на широкий скальный выступ – отполированную площадку перед сводом ворот замка. Выключив тумблер, и полностью разжав пальцы чуть раньше касания земли я, не удержав равновесия, плюхнулся носом в землю.
Шлем издал ехидный смешок Харона. Но он тут, же умолк, едва я глянул в его сторону. Сняв свое ангельское облачение и вдохнув тяжелого, леденящего легкие воздуха я, наконец, смог разглядеть грандиозное творение неизвестного зодчего – великолепный ажурный и одновременно, очень монументальный замок, целиком вырезанный из дымчатого, почти черного хрусталя. Воистину ничего подобного я никогда не видел. Ведь он был массивен и огромен, обнесенный двухкилометровой стеной с семью высокими башнями. Стены цитадели навскидку были высотой метров пятьдесят, а башни уж точно под сотню. Своими остроконечными шпилями, они, казалось, пронзали само небо. А ведь над ними, точно искрящийся ледяной дворец, еще возвышались великолепные ажурные чертоги самого хозяина, увенчанные столь острым и высоким шпилем, что казалось, он упирается прямо в свисающие с небосклона горы Аллизиума. И все это не смотря на свою массивность, было столь тонко исполнено, что определенно вызывало иллюзию, будто Камул-Холл на самом деле вовсе невесом и парит в воздухе. Не без восторга любуясь чертогами Тевтата, я меж тем мысленно подготавливал себя, чтобы, наконец, переступить черные стены его замка. Оценивая и размеры, и архитектуру сей цитадели, мой разум упорно противился этому, но я, тем не менее, всячески пытался с ним совладать.
Наконец, все же собравшись духом, я почувствовал, что готов предстать перед черным бо-гом. Уиллмотт походу это почувствовал и подошел ко мне. Он внимательно осмотрел меня с ног до головы, снимая свой джет-пак, и как бы между делом неожиданно спросил:
– «Не передумал?»
При этом он посмотрел на меня совершенно искренним и сочувственным взглядом.
– Нет! – Без всяких эмоций ответил я.
– Ну, смотри! Как войдешь за стены замка, держи ухо востро. Там будет много всяких за-морочек и провокаций, не поддавайся им. Увы, я не смогу составить тебе кампанию, ибо мне запрещено входить на территорию Камул-Холла под страхом небытия. Поэтому тебе придется идти туда одному. И помни главное, не под каким соусом не переступай порога его чертогов! Если конечно еще хочешь вернуться назад в Лондон, – безо всякого сарказма предостерег он.
– Да, спасибо. Ченг предупреждал меня.
Я постоял еще с минуту пытаясь разглядеть пространство за воротами замка, но ничего кроме густой фиолетовой дымки плотным киселем висящей в просвете ворот разглядеть так и не смог. Было очень тяжело решиться на то чтобы войти туда, но выбора у меня не было. Я собрал всю свою волю в кулак, повернулся и молча, пошел в сторону ворот.
– Не пуха!
Донеслось мне в спину.
– К черту! – Сквозь зубы кинул в ответ я.
Потоптавшись перед воротами, словно гость на пороге незнакомого дома, я уже почти ре-шительно шагнул в зыбкую фиолетовую кисею.
11.
Это было похоже на проход через портал в другой мир. Фиолетовая мгла словно зыбкий и густой кисель облепившая меня едва я нырнул в нее, тотчас отпустила меня и вновь сомкнулась бледно-фиолетовым зеркалом, едва я шагнул за ворота, не оставив на мне никаких следов. В гла-за мне ударил мягкий золотистый свет, совсем не привычный для этого мира. Отчего мне показалось, что его здесь было слишком уж много, даже по сравнению с нашим рассветным солнцем в высоких широтах. С минуту мои глаза привыкали, а затем я увидел поистине чарующие зрелище. Далеко впереди, посреди этого сияющего света «висели» ажурные, почти воздушные чертоги, вырезанные из прозрачного горного хрусталя, казалось, светившиеся изнутри этим самым мягким, какой только бывает на свете, янтарным светом, заливая им все пространство вокруг. Они были огромны точно гора и воздушны словно зыбкий туман. К хрустальным чертогам от ворот замка вела обычная дорожка, мощенная желтым камнем. Она игриво убегала, вдаль маня за собой.
– Ну, прямо как в знакомой до боли сказке, – подумал я и, вспомнив предостережение Чен-га, тут же сошел с нее, чуть в сторону. Так, на всякий случай. И вот только теперь я обратил вни-мание, что мои грубые ботинки от летного комбинезона безжалостно топчут нежнейшую изум-рудную траву. И всюду, куда попадал взор, была сочная зелень трав и деревьев, пестрели и бла-гоухали яркие мазки цветов, нежно пели птицы и порхали пестрые бабочки.
– Воистину даже самые ужасные боги любят окружать себя красотой и идиллией, навер-ное, исключительно только для того, чтобы еще ужасней контрастировать на ее фоне. Ибо мания каждого маломальского божка это вера в самого себя, истинность своих поступков и непогреши-мость собственных учений, – почему-то подумалось мне.
Однако время на созерцания этой миниатюрной гармонии у меня не осталось, и я просто присев на мягкую травку стал вызывать Тевтата. Стараясь не сбиться, я громко, четко и внятно проговаривал каждое слово из пересказанных Ченгом, и запомненных мной:
« О, величайший бог всех кельтов Тевтат. Всемогущий и всесильный Сегомус для всех гал-лов. Боевой лорд Катурикс для всех бриттов и великий Камул для всех гойделов. Истинный хо-зяин и лорд великолепного Камул-Холла. Мудрый Хранитель душ блуждающих в Лабиринтах Забвения. Услышь глас ничтожного, окажи милость и приди ко мне. Взываю к мудрости и бла-госклонности твоей»!
Произнеся последние слова, отразившиеся, казалось в самой бесконечности, я стал ждать. Лип-кие каучуковые минуты неспешно потянулись одна за другой – ожидаемое ожидание всегда весьма томительно. И не смотря на гнетущую прохладу этого мира, я почувствовал, как пот гра-дом катится с моего лба. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем хозяин Камул-Холла соизволил явиться пред мои очи. Двери главной палаты бесшумно растворились, и на по-роге, наконец, появился лорд Катурикс. Сначала я не мог, как следует разглядеть его, ибо весь он был окутан сияющей дымкой туманного полупрозрачного света, в котором его фигура час-тично растворялась, дрожа и истекая точно в жарком летнем мареве. Но как только он перешаг-нул порог, ступая по желтым камням своей гулкой тяжелой поступью, и направился, в мою сто-рону его фигура тотчас обрела четкие контуры. Эффект был прямо как в бинокле, когда подкру-чиваешь резкость сообразно своему зрению. Он шел ко мне, опираясь на тяжелый обсидиановый посох, но, не смотря на это, его осанка казалась безупречной. Его плечи, грудь, бедра, колени и голени укрывали ажурные золотые доспехи, имитирующие человеческий скелет, поверх которых черными волнами ниспадала и плескалась длинная искрящаяся мантия. На груди его ярко горел кельтский трикветр из червленого золота, а на его боку в ножнах украшенных драгоценными камнями висел колыхаясь при ходьбе, тяжелый двуручный меч. Из-под остроконечного черного капюшона, зловеще глядя на меня своими горящими фиолетовыми глазами, смотрел серебристый, покрытый дивным узором череп – явно маска, по бокам которой, едва прикрытые капюшоном, блестели золотые бараньи рога. Приблизившись ко мне, но держа дистанцию, он остановился напротив.
– Как же ты посмел явиться сюда, жалкий смертный!? – Громогласно изъявил он.
Хорошо, что Конь предупредил меня, что если этот божок начнет выпендриваться и деше-вые панты колотить, то следует вести себя с ним более раскованно и чуть-чуть наглее, однако при этом, не перегибать палку, проявляя чувство меры и такта.
–Я здесь с экскурсией, русо туристо, а нам русским, увы, простительна любая беспечная шалость, – ответил я, стараясь держаться, как можно не принужденней.
Однако, тем не менее встал на колено и поклонился.
– Да ты, не беглец, ты настоящий наглец. Ты без разрешения вторгся в мое царство, нару-шил мой покой, и за это тебя здесь ждет самое изощренное и жестокое наказание, – сказал он, явно продолжая эту игру.
Ну что ж раз так, то поиграем.
– Я готов стерпеть любое наказание. Однако ж не учтиво с вашей стороны, милорд, хоть даже если вы и являетесь богом, говорить со мной без лица, пряча его под этой нелепой маской. Я хоть и человек, простой смертный для вас, но, тем не менее, я сонинг – избранный.
Я встал с колен, однако продолжал держать голову склоненной.
– Этот шаманский термин я знаю, не было надобности пояснять, – уже более учтиво и серьезно произнес он.
– Теперь я точно вижу – ты тот самый беглец. Бегущий по лабиринту. Наглый приспешник Ти-Цзана. Подними глаза, я хочу взглянуть в них как следует.
Я, молча, поднял голову.
– А не выдать ли мне тебя Абигору вместе с потрохами! А? Что скажешь беглец? – И он многозначительно склонил голову на бок.
– Во первых, – спокойно и с достоинством ответил я.
– Я ничей ни приспешник. Во вторых, после того, как Ченг гнусно обманув, поимел меня в своих корыстных интересах, он мне более не союзник, ни друг и не покровитель. Так, что теперь я сам по себе мальчик – свой собственный. Ну, а в третьих, я Абигору без надобности, ведь вы прекрасно знаете, кто ему нужен на самом деле. Я все сказал, – вполне искренне ответил я.
– Браво! А ты храбрый малый. Наглый и храбрый. Уважаю, – важно произнес он.
– Пойдем же со мной в мои чертоги. Будешь моим гостем. Выпьем янтарного эля, для тебя станцуют и споют самые лучшие из моих дев. Там и потолкуем о твоем деле. Ведь не затем ты приперся сюда, чтобы только поглазеть на красоту Камул-Холла и попутно дерзить мне. Тебе ведь нужен лабиринт Тинг, не так ли? А. Что скажешь беглец?
И для пущей убедительности он снял с лица маску. Под ней открылось бледное лицо халь-штадтского нордического типа: с узкими скулами, высоким лбом, узкой и длинной челюстью, прямым носом прямыми бровями и среднего размера глубоко посаженными глазами ярко фиоле-тового цвета. Голову украшала густая до плеч шевелюра каштанового цвета. Такого же цвета но с заметным рыжеватым оттенком обрамляли его лицо густые, жесткие усы и борода. Лицо было вполне себе живое, человеческое и ничего сверхъестественного, кроме глаз не таило.
– Ну, так что скажешь русо туристо?
Прервал он мои физиономические наблюдения, повторив вопрос.
12.
– Я право даже и не знаю милорд, стоит ли мне отнимать ваше драгоценное время и обре-менять вас своим присутствием. Да еще и осквернять своим присутствием ваши чудесные, пре-красные чертоги. А давайте попросту быстренько порешаем все прямо вот здесь, на травке, да и разойдемся по-тихому. Ведь здесь так мило, спокойно и обстановка располагает. А?
– А ты еще и хитрец, как я погляжу, – сказал он, надменно скрестив руки.
– Но неужели ты думаешь, что мне не известны эти ваши игры? Я очень даже в курсе, о чем тебя предупреждали все эти «зверюшки», покровительствующие тебе. Так, что не играй со мной в свои игры! Не советую. Не надо, малыш. Кажется, так тебя называли? Ибо мне стоит лишь подумать, и тот второй, которому запрещено границу Камул-Холла , и который является гарантией твоего возвращения, внезапно окажется здесь передо мной. А за это я прикажу своим фоморам бросить его в Плакучее озеро, из которого уже никогда нельзя возвратиться. И вот тогда ты точно останешься здесь до конца своих дней. А ведь можно ж и договориться.
–Договориться с вами?! С самым, простите жестоким деспотом самого безбашенного на-рода? – Сказал я уже вполне серьезно.
– А почему собственно нет? Времена меняются и мы, боги, за столько сменившихся вре-мен тоже изменились. Обоюдная выгода может примирить и уровнять кого угодно. Возможно, что мне в будущем понадобится твоя помощь. Я помогу тебе, а ты послужишь мне и поможешь разрубить один давно и туго завязанный узел. Так, что мне нет особого резона упекать тебя в подземелье Камул-Холла или немедленно делать тебя своим рабом. Я всегда успею это сделать, ведь ты первым делом принесешь мне клятву явиться ко мне по первому моему требованию. Кровную клятву.
– А почему я собственно должен давать вам клятву? Я же не кельт и пока, что не сума-сшедший, – с легкими нотками иронии спросил я, поднимаясь с колен.
– А потому, что у тебя просто теперь нет выбора дерзкий мальчишка! Ведь то, что ты мо-жешь предложить мне, явно не стоит лабиринта с ней. Но сегодня я великодушен и не стану убивать тебя. Мало этого, я даже отдам тебе лабиринт, в обмен на твою весьма сомнительную клятву. Обещаю. Считай это авансом. Вот только сперва клятва и только в моем дворце, а уж потом будет лабиринт. Как видишь, я с тобой вполне честен. Ну, так как, по рукам?
– Дайте мне подумать, – попросил я.
– Нет времени на обдумывания. Или дай ответ или проваливай, пока я окончательно не разгневался, – сказал он, топнув ногой.
– Две минуты! Великодушно прошу! – Взмолился я.
– Даю минуту, я сегодня еще и добр, как ни странно.
И он противно осклабился.
– Тоже мне Весельчак Ум нашелся!
– Браво чувак, молодец, что не пошел на поводу у этого надутого индюка. Не ведись, он же блефует.
Услышал я внутренний голос.
– За стенами замка фоморам не взять Уиллмотта, ведь на нем очень сильный защитный амулет. Продолжай стоять на своем. Ты его итак уже зацепил. Не каждый день к нему приходят меняться. Да еще на то, что и так по сути ему уже не принадлежит. Торгуйся с ним, и предложи ему… камень – он сейчас лежит у тебя в левом кармане твоего комбинезона. Он поведется на него безо всяких условий, точно бык на красную тряпку. Гарантированно!
Я, удивленно и незаметно пощупал карман, камень действительно был там. Странно я ведь оставил его в Элтеме под строгим присмотром Лошади?
– Можешь не волноваться, – опять продолжил голос.
– Камень вернется к тому, кому он предназначен, и темный бог об этом, увы, не ведает, поэтому можешь смело отдать его. И пока он поймет, что к чему, ты уже будешь далеко. Только будь осторожен, не переигрывай. В чертоги его, ни под каким предлогом не ходи. Там я уже не смогу помочь тебе советом. И клятв, ни каких не давай. Не вздумай!
– Кто ты? – Мысленно спросил я.
– Ш-ш…, думай тише, он услышит! Я, это ты. Нет времени объяснять. Надо дать ответ Тев-татосу, пока он ничего не заподозрил. «До связи».
– Что-то ты подозрительно долго думаешь, русо туристо, – не выдержав, сказал Тевтат.
– Ты, наверное, явно что-то задумал? Все еще надеешься меня провести?
– Нет, ваша милость. Но я тоже буду с вами до конца честен милорд. Я не войду под своды дворца Камул-Холла , я останусь здесь.
– Вот как?! Ты настолько же дерзок, насколько и глуп. Но не думай, что твоя смерть будет быстрой и безболезненной, – гневно сказал он, сжав рукой эфес своего меча.
Он обернулся в сторону открытой двери своего дворца и громогласно крикнул:
– «Эй, вонючие слизняки, взять его»!
– Постойте! Я, прошу вас простить меня за мой столь дерзкий отказ, но я готов предложить в обмен вам то, что усмирит ваш гнев и безмерно заинтересует ваш разум, – льстиво сказал я, вновь опускаясь на колено.
– Да, и что же это? – Все с теми же гневными нотками спросил он.
Однако ж, убирая правую руку с эфеса, а левой дав отмашку скрюченным мохнатым урод-цам, выскочившим из дворцовой двери и уже бежавшим в мою сторону с горящими глазами. Фоморы тотчас покорно остановились и застыли, точно их отключили.
– Вот это, – сказал я, доставая камень и протягивая его на раскрытой ладони.
При этом я на мгновение увидел, как алчно сверкнули его фиолетовые глазки. Но, тем не менее, не подав вида, он надменно произнес:
– «Зачем же мне отдавать за это что-либо взамен, если я и так могу забрать его»!
И он снова поднял руку, приготовившись дать сигнал своим миньонам.
– Увы, милорд, поспешу вас разочаровать. Этот предмет силой отнять невозможно, и вам это должно быть хорошо известно. Можно лишь отдать его добровольно. Только тогда камень признает нового хозяина, – мягко, но уверенно парировал я.
– Что ж, твоя взяла! – Неожиданно и, кажется, вполне искренне сказал он.
– На, лови смертный.
И он швырнул в меня маленький светящийся шарик. Я едва сумел поймать его левой рукой. Внутри него, изливая свет, пульсировала дивная, искрящаяся всеми цветами радуги крошечная медузка.
– И запомни беглец, – напоследок сказал он, беря камень.
– Как только ты вскроешь лабиринт и вытащишь ее оттуда, ты забудешь обо всем, что с тобой было в этом мире. Такова цена лабиринта.
После чего он, молча, повернулся и пошел прочь вместе со своей уродливой свитой.
– Знаю, – шепнул я, и, не теряя ни секунды, бросился назад к воротам.
Я с разбега нырнул в них головой, казалось, прорывая густую, кисельную пелену проема. И через секунду я уже был на другой стороне, не удержав равновесия и упав пластом на «хрустальную землю».
– Уф, – вырвалось из меня.
– Ты смотри-ка, живой, – удивленно сказал Харон, с невозмутимым видом, сидевший на хрустальном парапете и куривший здоровенную сигару.
– И что? – С традиционными своими ехидными нотками спросил он.
– Валим отсюда на хрен. Быстро! – Сказал я, с карьера, бегом цепляя свои ангельские кры-лья.
– Понял,– ответил Уиллмотт. И, бросив свою недокуренную сигару за парапет в пропасть, тоже стал быстро облачаться в свой летный костюм.
Через минуту мы уже стояли на парапете, разогревая движки.
– На счет три, – сказал он в шлем.
И отсчитав три, мы сиганули вниз.
13.
Мы неслись обратно над Сумеречным лесом, вожделенный лабиринт лежал в кармане моего комбинезона и грел мне ногу. Сквозь термозащитную ткань я чувствовал его равномерно пульсирующее тепло. Это и радовало, и огорчало меня одновременно. Эти двойственные, противоречивые чувства, окончательно «доедали» и без того мой измотанный, и надломленный разум. Лишь в одном я был уверен наверняка – моя долгая миссия бегущего по лабиринту вдруг очень резко, приблизилась к своему завершению, и, стало быть, скоро все это должно окончиться. Однако ж я рано расслабил булки. Аллизиум не хотел отпускать меня. Вернее этого явно не хотел его темный хозяин. Странно, ведь камушек еще не превратился в шоколадное яйцо с киндер-сюрпризом внутри. И по моему разумению черный бог еще не должен был ничего заподозрить, пока мы не вернемся в Лондон. Однако, толи потому, что Тевтат был чересчур коварен и хитер, толи оттого, что чары, сплетенные Ченгом, на него действовали слабо, а может быть кто-то «наверху» решил вообще переиграть все по-другому, не знаю. Но только Тевтат передумал отпускать нас. Он послал зубастых финвалов и морских змеев потопить батискаф, как только мы на него прибудем, чтобы навеки сделать нас пленниками Черного океана. А лабиринт, конечно же, вернуть обратно.
Но в мою миссию опять вмешался случай, или кто-то там еще. Одним словом, когда мы уже долетели почти до края плато, у меня оказала сначала одна турбина, а через минуту другая. Хорошо, сработала автоматика и вовремя выбросила парашют, а не то я бы точно разбился об острые, обледенелые высокие деревья. К моему счастью Харон не бросил меня. Он быстро сори-ентировался, нашел походящую площадку на небольшой скале меж деревьями и тоже призем-лился. Потом еще долго помогал мне, висящему как муха в паутине, выпутаться из строп.
Так мы оказались в удивительном, Сумеречном лесу. А между тем умный батискаф, едва почувствовав приближающуюся опасность, тут же стремительно залег на дно довольно глубокой расщелины и притворился мертвым камнем. Ведь капитан Уиллмотт, как, оказалось, был вовсе не промах и его железяка оказывается тоже имела какое-то подобие своего сознания. Примерно на уровне пятлиетнего ребенка. У него даже, как оказалось было свое собственное имя – Уфф. Так, что пока «малыш» Уфф тихо дремал на дне, нам предстояло в это время более «тесное» знакомство с Сумеречным лесом.
Сумеречный лес – вот еще одна изумительная загадка этого мира. На самом деле черные де-ревья в нем были вовсе не обледенелые, они были каменные, покрытые черной блестящей чешу-ей вместо коры. А под ними, лежал, искрясь в слабом свете Аллизиума совсем уж не снег. На самом деле это был черный, обсидиановый песок, точно барханы, рассыпанный между деревьев. Он противно скрипел под ногами, издавая скорее даже не хруст, а какие-то приглушенные хрипы и стоны. От этого становилось еще более жутко двигаться в этом страшном и необычном лесу. Я хотел было сломать низко висящую ветку, напоминавшую чем-то уродливую окаменелую метлу с изломанным черенком, чтобы стлать из нее посох. И уже было потянул к ней руку. Как вдруг услышал за спиной резкий окрик Харона.
– Не ломай! Этого делать ни в коем случае нельзя. Иначе можно навсегда остаться в Суме-речном лесу. Эти деревья, не просто деревья. Они, не смотря на свой столь странный и мертвый вид, на самом деле «живые». Живые в том понимании существования разного рода сущностей, обладающих своей памятью и разумом. Этим деревьям миллионы лет, они своего рода «вмести-лища и хранилища» всей памяти и подноготной Аллизиума.
Я с опаской и восхищением посмотрел на высоченные кроны этих исполинов, казалось подпирающих само «горное небо» этого необыкновенного мира.
– Интересно, что хранили они в своей темной памяти, какие древние тайны шумели в их могучих каменных кронах?
Однако ж Харон умолчал о главном, он не сказал мне, что время в этом необычном лесу проистекает совершенно по-другому. Об этом я узнал уже много позже.
Мы решили идти пешком через Сумеречный лес, до края плато, а там попытаться спустить-ся, используя один исправный аппарат Харона. Наскоро перекачав оставшееся топливо с моего джед-пака, мы просто бросили его тут же, как ненужный хлам и, не мешкая, отправились в путь. Идти по обсидиановому песку оказалось совсем нелегко, ноги в нем увязали аж по щиколотку, а песок меж тем не желал выпускать обувь обратно. Поэтому при ходьбе необходимо было прила-гать немалые усилия. А еще то и дело приходилось обходить довольно глубокие и большие в диаметре, почти круглые воронки, из которых вырывалось наружу жуткого вида бледно-зеленое и холодное пламя.
– Это омуты забвения, – пояснил Харон.
– Я слышал о них, но, ни разу не доводилось видеть их воочию. Попадешь в такой омут и навсегда перестанешь ощущать свое я. Просто растворишься в мировом континууме и все.
Я с опаской смотрел на эти адские котлы, обходя их стороной как можно дальше. Так мы и двигались, до тех пор, пока я вновь не увидел свой одиноко торчащий из песка джед-пак. Полу-чается, мы все это время ходили по кругу. Получается, Сумеречный лес вовсе не желал отпускать нас. Очень безрадостная перспектива – остаться здесь, навсегда. До сих пор нашу жизнедеятель-ность поддерживал заговоренный эль, но, увы, и его действие уже заканчивалось.
– Не знаю как тебе, а мне страшно, – просто сказал я, усаживаясь радом со своим аппара-том.
– Ты думаешь, мне не страшно, кода пусть даже на время оказываешься в живом человече-ском теле, – ответил Уиллмотт, садясь рядом со мной.
– Но это ощущение стоит того, чтобы в нем находиться, – сказал он со вздохом.
– Скажи, а каким ты был на самом деле, ну тогда, в твоей реальной жизни? – Неожиданно спросил я, вытирая со лба пот.
– Ведь наверняка не таким, каким прикидываешься теперь. Мне почему-то кажется, что ты там был совсем другим.
– Да. Таким я точно не был, – ответил он.
– Я был правильным, чопорным и вышколенным боевым английским офицером. Честь мундира и долг перед отечеством – вот, что тогда имело для меня реальную цену. Как просто и как отвратительно наивно. Но это была моя жизнь, и другой я не знал, а если бы и знал, то все равно предпочел бы эту. Так меня воспитали – служить отечеству и погибнуть за него, если по-требуется. Собственно, я ведь так и погиб, как настоящий капитан – вместе со своим кораблем. Хотя у меня была тогда реальная возможность спасти свой зад. Но я предпочел не запятнанную честь мундира и вечную славу героя. Наивный глупец!
– Ты поступил, как настоящий человек, только и всего, – резюмировал я.
– Наверное, только мне от этого не легче. Райские кущи, мне почему-то все равно не светят. Вероятно от того, что я убил человека. Незадолго до своей гибели я убил малодушного, трусливого, толстожопого дезертира. Но боги, там, наверху этого не зачли, – и он многозначительно воздел вверх указательный палец.
– Они ведь создали нас по своему образу и подобию только лишь затем, чтобы после нас в этом же и обвинять. Нет, я не то, чтобы ропщу и я себя вовсе не оправдываю, нет. Но я пытаюсь понять, в чем смысл моего бытия и смысл моего наказания. Вечно болтаться туда – сюда в ржа-вой консервной банке? По-моему в этом нет ничего рационального, поучительного и логичного, – он облизнул пересохшие губы.
– Когда-то давно, когда я был ребенком, и как многие мальчишки, я грезил о море. Я меч-тал, что стану капитаном. В белоснежном кителе и белой фуражке, стоя на палубе остроносого клипера, я буду бороздить на нем далекие моря и океаны. Буду открывать новые страны и новые миры. Буду жить с радостью и легким сердцем. Увы, в своей реальной жизни я видел только грязные волны из перископа подводной лодки, или как тонут и горят вражеские корабли потоп-ленные мной. Так что мое море было морем смерти. А попав, в конце концов, сюда я увидел, по сути, тоже самое. Так что не нужно строить иллюзий по поводу смерти, если при жизни ты был простым земляным червем.
Мы ненадолго замолчали. Каждый думал, вероятно, о своем.
Я думал о том, как встречусь со своей смертью в этом чужом, холодном и безжизненном мире. И какой мир уготован мне после нее. Наверное, в такие минуты отчаяния рождаются самые безумные мысли. Но ведь именно они, порой и дают надежду на неожиданное спасение.
14.
– Подними глаза к небу, и ты увидишь там спасение. Следуй за огненными птицами, ибо они не ошибаются, – вновь услышал я в своем мозгу тот самый внутренний голос.
Я посмотрел в небо, и сквозь узкий, ломаный разрыв между кронами деревьев увидел два ровных клина из огненных птиц, медленно плывущих по небу строго в определенном направле-нии. Я толкнул в бок дремавшего Харона.
– Подъем капитан, есть курс! – И указал рукой в небо.
Он посмотрел с минуту, в то направление, куда указывала моя рука, прищурился и тихо сказал.
– Да, теперь я увидел – ты истинный беглец!
За тем тут же поднялся на ноги и стал отряхивать черный песок. Через минуту мы уже дви-гались в заданном направлении. Надежда на спасение придала нам сил, но, тем не менее, путь к нему был слишком долгим. Ибо мы не знали, сколько уже прошли, и сколько нам еще остава-лось, так, как пространство и время в этом проклятом лесу были искажены и выброшены далеко за пределы нашего понимания. И когда казалось, силы были уже на исходе, вдруг, о чудо, Капи-тан надыбал в своем вещмешке Н.З. – фляжку с элем. Мы по чуть – чуть стали прикладываться к ней, дабы иметь возможность двигаться вперед и хоть как-то утолить наше вынужденное голо-дание. Это некоторым образом продлило наше существование, но, несмотря на явный загово΄р и эта живительная влага, увы заканчивалась.
– Что будем делать дальше, капитан? – Спросил я, делая очередной глоток и при этом де-монстративно встряхивая флягу.
– Дальше будем двигаться, пока есть такая возможность, а там, как Создатель поддаст, – пытаясь отшутиться, ответил он.
– Да тебе-то собственно, о чем тужить, – пожимая плечами, вслух, рассудил я.
– Снова станешь духом, да и делов то.
– Духом я стану, конечно. А вот симагостом уже вряд ли, ибо я им становлюсь не легально, если так можно выразиться. У богов ведь тоже есть своего рода поощрения, квоты и даже типа своя контрабанда. А вот это уже высший суд, понимаешь? Стоит мне только откинуться в этом теле, как вся эта афера тут же всплывет наружу. И вот тогда, меня нагнут «по полной». А глав-ное, нагнут того, кто это устроил – моего покровителя. Так, что не завидуй другим раньше смер-ти. В общем, хватит болтать, иди, молча!
Мне показалось, что он даже обиделся на мои слова. И мы некоторое время двигались не разговаривая. А чертов лес все не кончался и не кончался! Я уже начал уставать и чувствовать, как слабеет, и перестает слушаться мое тело, явно настаивая на отдыхе.
– Может, на чуток привалимся? – Не выдержав, взмолился я.
– Нет. Здесь нельзя, – ответил он.
– Надо найти «чистую поляну» – без омутов и стеклянной травы.
И пошел вперед.
Я еще некоторое время плелся за ним, теряя последние силы, но через некоторое время все-таки не выдержал и упал на землю. Прямо мордой в черный, проклятый песок!
– Вставай, слышишь! Соберись, не время расслабляться.
Я открыл глаза. Уиллмотт, перевернул мое бесчувственное тело, и тряс меня за плечи, хле-став меня руками по лицу.
– Вставай, вставай сейчас же!
– Я не могу, не могу больше! Оставь меня, иди один.
И я закрыл лицо руками.
– Чертова баба! И это вот «бегущий по лабиринту», – он зло скривился и сплюнул.
– О, создатель, и зачем я только связался с тобой? Ну и подыхай здесь, как последняя соба-ка. Черт с тобой! – Сказал он, поднимаясь с колен.
– Я не…
– Ш-ш…
Он приложил палец к моим губам. Вновь склоняясь надомной.
– Похоже мы здесь не одни.
«На черное всегда найдется белое, во тьме когда-нибудь зажжется свет. И на вопрос, по-висший без ответа, со временем отыщется ответ».
– Слышишь?
Я прислушался, но так ничего и не смог расслышать. А через минуту из-за стоящих прямо перед нами черных стволов, к нам бесшумно вышла фигура в сияющих белых одеяниях. Оно, казалось, все светилось белым, отчего мы не сразу смогли разглядеть кто же это. Белый свет застил глаза. Но, как только оно приблизилось, стало понятно, что это человек – девушка! Она легким и плавным движением откинула капюшон, покрывающий голову, и пред нами явился образ девушки не обыкновенной, какой-то не земной не реальной красоты и внешности.
Но, тем не менее, ее вид оставлял впечатление, что перед нами был, все, же настоящий, жи-вой человек. Ее чистая белая кожа словно бы светилась изнутри, бледным лунным светом. Слег-ка вытянутое бледно, бледно-розовое лицо, с правильными, отточенными пропорциями украша-ли огромные, темно-лиловые, почти фиолетовые глаза. Казалось, что в этих глазах сейчас вот-вот утонет все удивительное небо Аллизиума. Ее невесомые волосы ниспадали на открытые, покатые плечи двумя ровными пепельно-жемчужными, струящимися водопадами. Все движения ее были легкими, плавными и удивительно точеными.
От узримого, у капитана просто отвалилась челюсть. Что же касается меня, всегда падкого на женскую красоту, то тут никаких эпитетов вовсе не потребовалось.
Первым раздуплился Уиллмотт.
– Кто вы, леди? – Произнес он столь елейно, что меня чуть не стошнило.
С минуту она стояла, молча, и смотрела на нас своими бездонными глазами. А за тем отве-тила на сильно измененном, древнем шотландском диалекте.
– Меня зовут Ула, я дочь горного короля Олбана Дезкого, последнего правителя элов Ли-лового Мира.
– Так вы оттуда? – И Харон показал пальцем вверх.
Она кивнула.
– И как вы здесь…?
– Меня изгнали.
Не дала она договорить ему.
– Давно? – Не унимался Харон
– Тридцать пять лет назад, – вполне серьезно ответила она.
– Так вы призрак? – Сам не зная, зачем спросил я, поднимаясь на непослушные ноги.
– Нет, я человек, – с нотками агрессии, ответила она.
Повисла неловкая пауза, и я решил взять инициативу в свои руки и как-то разрулить об-становку. Дрожащим, слабым голосом я спросил.
– А скажите мисс, как вы тут выживаете, ведь здесь абсолютно, простите, нет ничего при-годного, для жизни?
– У меня для этого есть все необходимое, – сдержанно ответила она.
– Простите за бестактность.
Вмешался Харон.
– Но где, же это все?
– В моем доме, – просто ответила она.
– Пойдемте со мной, вам необходимо пополнить силы. Сумеречный лес слишком много от-нял их у вас, – сказала она, сочувственно взглянув на меня, и невозмутимо двинулась вперед, увлекая нас за собой, в глубину леса.
– Ваше счастье, что вы оказались рядом с моим жильем, – снова заговорила.
– А не то бродить вам еще по Сумеречному лесу, и бродить, до самой смерти.
Мы оба шли теперь в сед за ней молча. И тут в моей голове острой иглой кольнула мысль:
– А не ловушка ли это?
Уж слишком все гладко и просто получается. Так может это Сумеречный лес морочит нам голову, уводя назад в свою чащу, пропитанную вечностью? Может это морок такой? Но в мои размышления вновь вмешался внутренний голос.
– Не бзди чувак, раньше времени. Принцесса настоящая и я ей верю. Иди за ней, ибо у тебя все равно нет другого выхода.
– Ну, вот мы и пришли, – сказала она, обрывая мои мысли и выводя нас на обширную про-галину, сплошь усыпанную мелкой белой галькой, резко контрастирующей с черным песком. – Но я ничего не вижу, мэм, – удивленно произнес Уиллмотт.
– Где же ваши чертоги?
Ула, молча пошла вперед, затем вдруг резко остановилась почти на середине прогалины и сделала рукою жест, так, словно открывая на себя невидимую дверь. И в то же мгновение прямо перед ее рукой открылся прямоугольный дверной проем, мягко поманив нас внутрь теплом и светом.
– Уф, – восхищенно произнес Харон.
– Это же «зеркальный дом», я знаю такого рода заморочки!
И поспешил вслед за хозяйкой столь необычного жилища.
16.
На самом деле дом был каменный, но на него были наложены чары зеркала, отражающие в нем все вокруг от пытливых, чужих не нужных глаз. Это был большой колесообразный дом. Внутри него оказалось тепло и уютно. Пахло чем-то очень приятным и пряным, а еще там было много света. Внутренние стены были выложены из отдельных обсидиановых, отполированных до бле-ска камней, очень плотно подогнанных друг к другу методом полигональной кладки. А полиро-ванный обсидиановый пол был мозаичным. На нем разноцветными кусками все из того же обсидиана были выложены восхитительные по красоте, традиционные кельтские орнаменты. В центре куполообразной, каменной крыши этого восхитительного строения было большое, круглое отверстие, перекрещенное крестовиной из толстых дубовых балок. На ней, на кованой цепи висел большой медный казан, а под ним совершенно без дыма, горел искусно устроенный прямо на полу очаг из ажурных, резных камней стилизованных под толстую плетеную лозу. В казане, судя по запаху, уже довольно долго тушилась оленина со специями и травами.
В отличии от традиционного wheelhouse, дом не имел внутренних стен и был одним большим, и просторным помещением. А еще его архитектуру, от традиционной, отличало огромное овальное окно, выходившее прямо в чудесный сад, где на деревьях наливались спелые яблоки и кровавыми брызгами краснели обильные вишни. А за садом, аж до самой, изломанной высокими холмами линии горизонта убегали вдаль зеленые поля, разрезанные посередине, бегущей лентой синей реки. Воистину это настоящее чудо – видеть как гармонично и контрастно переплетаются различные миры, резко перетекая, и дополняя друг друга.
– Интересно кто построил сие чудо? – Подумал я, разглядывая всевозможную утварь, стоящую на полках, развешанных по стенам.
– Скорее всего, она сама, с помощью элементарной магии. Снова неожиданно ответил внутренний голос.
Я подошел к окну. Возле него стоял дубовый массивный стол на одной толстой наклоненной резной ноге, вокруг него четыре таких же массивных дубовых резных стула. Возле стола возвы-шался белый мраморный столб с круглым, плоским навершием, из которого торчала, искусно исполненная ветка вереска, червленого золота. На ветке важно восседал огромный белый ворон с голубыми глазами. Увидев нас, он не менее важно произнес:
– Приветствую вас о, чужемирцы!
– Не обращайте на него внимания, – сказала Ула.
– Это Беллинус – ангел смерти. Он мой друг и покровитель.
– Всего то – на всего! – Подумал я.
А вслух со злым сарказмом сказал:
– «Очень мило уйти из черной убивающей мглы мертвого леса, чтобы тут же предстать пред ангелом смерти. Просто замечательно»!
– Не бойся смертный. Он вас не тронет, – спокойно и тихо сказала она.
– Его власть простирается лишь над живущими в Лиловом Мире. А сейчас прошу вас разде-лить со мной скромную трапезу. Пожалуйста, присаживайтесь милорды. Кун, подавай на стол! – Сказала она и хлопнула в ладоши.
И тотчас из еще одного проявившегося прямо в стене дверного проема в зал вбежало низ-корослое, чуть сгорбленное, обросшее лиловой шерстью существо чем-то отдаленно напомнив-шее мне Цатара. Оно держало огромнейший серебряный поднос, уставленный различными хо-лодными закусками, в центре которых возвышался бочонок эля.
– Это Кун, мой слуга, – пояснила Ула.
– Он из здешних фоморов. Сбежал от деспота Тевтата и прибился ко мне. Не смотрите на его внешность, ведь внешность порой бывает весьма обманчива, на самом деле он добрый, ми-лый и очень внимательный малый.
Услышав последние слова Кун так округлил свои и без того круглые и большие медовые глаза, что стал прям похож на котика из Шрека. Мы с капитаном переглянулись едва сдерживая усмешки. Но Кун, тем не менее, так ловко и славно нас обслуживал, что в конце трапезы я даже проникся к нему симпатией. Я ел с таким удовольствием, с каким не ел очень, очень давно. Так давно, что даже и не вспомнить. Во время трапезы, я краем взгляда заметил, что капитан не спускал глаз с красавицы Улы, все время шутил, заигрывал и рассказывал анекдоты. Мои, между прочим, анекдоты. А красавица Ула, периодически украдкой косившаяся на Уиллмотта, по всему своему виду видать тоже запала на капитана.
– Ну, дела!
Нам было тепло, хорошо и весело. Время за столом радушной хозяйки зеркального дома прошло не заметно и быстро.
– Однако пора и честь знать, – подумал я.
– И ведь еще неизвестно, сколько времени уже прошло на самом деле.
– Благодарим вас, принцесса за столь радушный прием, и как бы ни приятно было ваше общество, но нам пора! Нас подгоняет не до конца завершенное дело, – сказал я, вытирая сал-феткой губы и вставая из-за стола.
При этом я успел уловить, уничтожающий меня взгляд со стороны капитана.
– Ну что ж, – с нескрываемой грустью сказала она.
– Плох тот джентльмен, у которого остались незавершенные дела, перед визитом к леди. А посему необходимо их завершить, не откладывая в долгий ящик! Беллинус покажет вам самый короткий и безопасный путь к вашему батискафу, – сказала, она тоже поднимаясь.
– Прощайте сэр – «Бегущий по лабиринту»! Я желаю вам удачи в завершении начатого ва-ми столь трудного и опасного дела. А еще я желаю вам сохранить и не утратить свет своей люб-ви.
– Интересно найдется ли среди множества миров многомирья, такой, чтоб в нем, хоть кто-нибудь не знал бы обо мне и моих делах! – Тягостно подумал я.
– На удачу!
И она, подойдя ко мне вплотную, быстро поцеловала меня в щеку. Это некоторым образом отвлекло от гнетущих дум, мой усталый разум.
– А вам капитан Уиллмотт я желаю, обрести, наконец, самого себя и все-таки познать вкус настоящего счастья!
И целуя его щеку, она повторила.
– На удачу!
Правда целовала она его чуть-чуть дольше, чем меня.
– До свидания мистер шутливый капитан Харон.
С этими словами она, посадив на свое плечо ворона, проводила нас к выходу.
– Выведи их скорее Беллинус, не мешкай!
И она пустила ворона в темное небо Аллизиума, отчего тот стал казаться еще более ясным и белым, на его фоне.
– Удачи милорды…!


Сон пятый. Reunion .

Едва во тьме растаял смертный день,
две полутени тот час слились в тень.
Уста ее разверзлись чуть дыша.
И через них в мой мир вошла душа.

Она не видимой, хрустальною струной
Едва коснулась, встретившись со мной.
А после растворилась без следа.
Мой зыбкий мир, покинув навсегда.

1.
Наконец, тяжело вздыхая и отплевываясь, Уфф, всплыл в центре большой, черной масля-ной лужи. И вот уже я вновь шел по шаткому, узкому трапу, чтобы опять ступить на грешную Лондонскую землю. Мы простились с Уиллмоттом словно старые, добрые друзья. Я пообещал ему, что как только окончательно разберусь со своими делами, обязательно навещу его и может быть, мы снова отправимся на Уффе в какое-нибудь новое, авантюрное приключение.
– Я от чистого сердца желаю тебе до конца обрести и понять свою любовь, ибо без истин-ной любви человек слеп и глух точно кусок мертвого дерева, болтающийся посреди океана. – Сказал Уиллмотт, обнимая меня.
– Спасибо тебе дружище, – ответил я.
– Спасибо тебе за все и дай бог тебе счастья! Возвращайся к ней, не мешкай! Не упускай возможность, ту, что ты упустил при своей прежней жизни. Поверь, лучше испытать любовь хо-тя бы на краткий миг, чем вечно жалеть о том, что так и не сумел насладиться ею.
– Да, я теперь только о ней и думаю. И еще о том, что иногда, оказывается, нужно прожить жизнь и умереть, чтоб понять, как бестолково мы ее потратили. – Мечтательно и нетерпеливо ответил он.
– Сейчас же начну обратное погружение, не откладывая свои чувства в долгий ящик, – и он улыбнулся, так искренне и совсем по человечески.
– До скорого, бегущий по лабиринту, – с нотками надежды произнес он, стоя на корме, где убирал и закреплял трап, готовясь отдать швартовы.
– Семь футов под килем, капитан, – сказал я и помахал рукой.
Он кивнул в ответ, отвязал и вытравил конец, а за тем исчез в рубке, задраивая люк. Уфф медленно вырулил на середину, обильно выдохнул из себя воздух и снова стал погружаться в черный провал, который, к тому времени уже медленно, словно ранним осенним льдом, начало затягивать тонким слоем асфальта. Светало, Антэроса нигде не было, и говорить больше было не с кем.
– Пора совершить, наконец, то, ради чего я проделал столь долгий и трудный путь. Поду-мал я и отправился назад в Элтем, где, наверное Исария и Лошадь уже все глаза проглядели. Может хоть перед самой реуниацией мне удастся с ней помириться. Помириться, чтобы тут же потерять ее навсегда! Тяжелое и щемящее чувство свинцовым грузом легло на мое кровоточащее сердце. Я так соскучился по ней, за то время, что бродил по ойкумене Аллизиума, с ужасом ду-мая, как теперь я вообще смогу жить без нее. А ведь еще, где-то глубоко в душе снова заныло чувство к потерянной Тинг. О, Создатель, зачем мне одному, столько страданий и боли? Как вы-нести все это? Вынести и не озлобиться на этот мир окончательно, как и предупреждал Антэрос. Мне, вдруг показалось, что все, что я делал в этой жизни – все напрасно, все впустую или невпо-пад. И опять повеяло мерзким, отвратительным могильным холодом в моей душе. Я снова по-чувствовал себя маленьким и ничтожно-одиноким, затравленным зверьком, лежащим на боль-шущей и жилистой ладони у судьбы.
– Возьми себя в руки, старая развалина! Остался лишь один, последний рывок, – резко во-ткнул пику в мозг внутренний голос.
– Счастлив только тот, кто узнал о своем предназначении, и может по праву зваться чело-веком лишь тот, кто сумел до конца его исполнить.
– Наверно так оно на самом деле и есть. Думал я, входя в вагон «tube»,усаживаясь на пустое сидение и прислоняясь виском к холодному стеклу. Вся моя боль, написанная на моем лице, казалось, отразилась сейчас в этом мертвом стекле.
– Вам плохо? – Учтиво спросила сидящая рядом женщина, глядя в мои немигающие глаза.
– Нет, спасибо, мне так, как должно быть, – ответил я, не отводя взгляда.
Она нервно отвернулась, вероятно, подумав, что я под кайфом.
«Станция Чаринг-Кросс» – услышал я монотонный голос из динамика и поспешил на выход. Удрученный своими думами я совершенно выпал из реальности и не обратил внимания на информационное табло в поезде метро. И только уже находясь в огромном, решетчатом застекленном холе Embankment Place, взяв билет до станции «туннель Эльтама» и походу купив газету, я совершенно случайно обратил внимание на дату, над передовицей. В это мгновение мне показалось, что мое сердце остановилось, а ноги отнялись. С того момента, когда я поднялся на борт батискафа капитана Уиллмотта прошло ровно четыре года! Я как умалишенный стал бегать по залу и спрашивать у всех подряд, какое сегодня число. Но как бы мне не хотелось верить в это, на самом деле это оказалось правдой.
– Проклятый Сумеречный лес! – Возопило мое сознание.
– Вот она плата за проезд в Аллизиум.
– Почему же ты ничего не сказал мне об этом, Уиллмотт? – Не унималось в моем мозгу все мое гневное отчаянье. Почему, почему, почему!?
– А что бы это изменило? – Спокойно ответил внутренний голос.
– Иногда неведение уводит нас от губительного отчаяния. А подчас даже спасает жизнь. Ты лучше подумай, о том, что ты хочешь увидеть в Элтеме и что ты увидишь там на самом деле. Ведь, похоже, ты еще не до конца осознал, где скончаются твои мытарства в этом безумном мире и где начнется иная реальная жинь. А потому надеясь на лучшее, всегда необходимо готовиться к худшему.
Неожиданно рассуждения моего внутреннего я снова были прерваны голосом из динамика.
«Производится посадка на пригородный поезд до Элтема. Поезд находиться на второй платформе пятого пути, нумерация вагонов производиться с головы поезда» – услышал я и удру-ченно поплелся на указанный путь.
Выбора ведь все равно не было. Пока не переступишь чертового порога, никогда не узна-ешь, что там впереди, за закрытой дверью…

2.
Что может быть хуже конца – только вечное холодное начало, начало долгого и бесконечного пути по «дороге одиночества», туда, за горизонт неизвестности. Сколько же времени я брел по этой дороге, сколько надежд похоронил на ее обочинах и сколько раз пытался сойти с нее, но каждый раз чья-то твердая и бездушная рука вновь возвращала меня на ее. И вот когда мне, на-конец, показалось, что у меня получилось, наконец, разорвать, это чертово колесо Сансары, и найти новый путь, меня вновь, в который раз вернули и поставили на эту проклятую дорогу.
– Почему? – Снова мысленно спросил я.
– Потому, что лабиринт это мир, состоящий из тупиков и обломов, и чтобы двигаться по нему приходиться постоянно возвращаться обратно, к исходной точке, – ответил внутренний голос.
– Да, я понимаю это. И очевидно, тот, кто играет со мной в эту жестокую игру, явно насла-ждается моим бессилием, давая лишь смутную надежду на обретение силы, способной преодо-леть его, – подумал я вслух и тут же вспомнил, притчу об одном старом и мудром еврее, который однажды произнес следующее:
– «О, Создатель, больше всего на свете я хочу, быть сильным духом и крепким телом, та-ким, каким должен быть настоящий еврей, живущий по твоему завету – ниспошли же мне ис-пытаний. Я хочу понять, насколько я, в самом деле, крепок и силен духом.
Создатель тотчас исполнил его просьбу.
– Но Создатель! – Взмолился тогда еврей.
– Ты, вероятно, был слишком расточителен и чересчур щедр ко мне, ибо столько испыта-ний мне не унести – ведь у меня просто нет для них заплечной корзины подходящего размера»!
Вот и я, как тот еврей, никак не могу найти подходящей корзины для своих испытаний. А потому возвращаясь на дорогу одиночества, я всегда готовлюсь к более худшему, нежели, чем могу себе предположить. И походу это худшее уже начало воплощаться в моей новой реально-сти.
Как только я добрался до нашего нового укрытия в Элтеме, то сразу же увидел это. Старо-го, заброшенного дома, в котором я оставил Исарию и Лошадь, увы, больше не было. На его мес-те теперь красовался новенький четырех этажный пент-хаус. Не было и заброшенного старого сада, так похожего на маленький лес, вместо него теперь сверкали новизной, большой теннисный корт, детская площадка и огромная парковка. И никаких следов и зацепок, словно ничего, и не было. Напрасно я ходил кругами вокруг новостройки, вызывая подозрительные взгляды стоящих на балконах ее жильцов. Напрасно я долго пытал консьержа расспросами о былом строении и его постояльцах, он, разумеется, ничегошеньки не знал. Напрасно я рылся в гравии, рассыпанном вдоль тротуаров, осматривая каждый камень, каждый куст и каждое оставшееся дерево. Все мои поиски были тщетны. Через два с половиной часа мой тугой ум, наконец, уразумел, что я совершенно потерял их след и нужно возвращаться в Лондон. Здесь мне делать больше абсолютно нечего.
По возвращении в Лондон, я с удивлением обнаружил, что и моя студия в Сент-Джонсе имеет теперь нового хозяина. Я нашел ее в очень изменившемся виде. Стеклянная пристройка, бывшая когда-то галереей, имела теперь вход с другой стороны, а витринные стеклопакеты те-перь были совершенно затонированы и оклеены рекламой спортинвентаря. А над всем этим без-образием, красовалась вывеска – фитнес центр Олимп. Новоявленный хозяин – крайне неприят-ный тип африканской наружности с квадратной челюстью и бычьей шеей, послал меня прямо с порога. Он и слухом не слыхивал о том, что здесь ранее был другой хозяин. Никаких «каменных баб» и рисунков он, де не находил. И вообще совершенно не желал со мной более разговаривать, аргументировано размахивая увесистой битой. Таким образом, я мог лишь предположить, что хитрож..я кампания по продаже недвижимости, оформившая со мной эту сделку, довольно быст-ро «похоронила» меня, сочтя пропавшим без вести и тут же перепродала мою собственность другому покупателю. В прежнее время я бы легко, и не раздумывая, засудил бы эту паршивенькую кампанию и выставил с помощью, конечно же, матерых судебных приставов этого наглеца. Да еще и содрал бы с них нехилую моральною компенсацию. Но теперь мне было уже абсолютно все равно. Я на сто процентов был уверен, что все рисунки Тинг, как и ее изваяние были давно свезены на одну и Лондонских свалок и искать их теперь, уже бесполезно, да и без надобности.
Потеряв еще одну часть себя, я еще так, на всякий случай смотался на улицу Кок-Лэйн, но, увы, и на том самом месте, где тогда в подвале дома номер сорок четыре была маленькая дверка в потайной этаж, теперь, была сплошная монолитная стена. Еще один облом! Словно ничего всего этого и не было вовсе. Все, тупик! Приплыли.
– Так ведь может и крышу снести! – Подумал я.
И если бы не камень, который с того самого момента, как я вернулся в Лондон, вновь чу-десным образом материализовался в моем кармане куртки и находился в нем, сейчас, да еще в придачу к нему маленький и упругий шарик лабиринта – лежащий в другом кармане. Если бы не эти две вещи, то запросто можно было бы подумать, что все приключившиеся со мной в этом мире было просто сном или бредом. Я сунул руку в карман, сжал камень – он слега потеплел и начал едва ощутимо пульсировать.
– Все, правда, – сказал внутренний голос.
– Ибо не может быть неправдой то, что принесло столько счастья и столько боли! Ищи и отыщется, захочешь найти – найдешь, ведь только тебе дано отыскать потерянное и войти в две-ри, для других совершенно закрытые. И помни, там, где все закончилось, там все и начнется.
– Но где, где это место? – Вопросил разум.
Голос молчал.
– Там, где все закончилось? Где все закончилось….
– Ну, конечно же! Как же я сразу не догадался.
И я вновь отправился в старую, добрую Old Doctor Butler's Head.

3.
Не смотря на полуденное время паб был девственно пуст. Привычной белозубой улыбки «вечного» бармена за стойкой тоже не оказалось. Теперь там красовался, коротко стриженный смуглый молодой человек лет тридцати пяти, по-видимому, явно выходец из Бангладеш или Па-кистана. Я подошел к стойке бара.
– Что желает джентльмен? – С легким, но приятным акцентом сказал он, улыбаясь искрен-ней и слегка придурковатой улыбкой.
– Для начала пинту Индийского светлого эля от Шепард Ним и порцию ржаных сухариков с чесноком,– удрученно сказал я.
– Простите сэр, но у нас нет эля такой марки, – изумленно выпучив глаза, сказал бармен.
– То есть, как нет? – Растерянно спросил я.
– Всегда был, а теперь нет. Ерунда какая-то.
– Простите, – виновато сказал он.
– Но у нас никогда не было эля такой пивоварни, – и развел руками для пущей убедитель-ности.
Настала моя очередь выпучивать глаза. Только теперь я заметил, что и антураж в пабе был совершенно иной – вместо дубовых панелей стены были задрапированы стеганным темно-синим атласом, прибранным по периметру не обработанными опаленными тисовыми рейками. Привычных газовых рожков на стенах тоже не было. Столы были теперь круглые, стоящие на одной массивной резной ноге, а вместо привычных кожаных топчанов теперь повсюду красовались резные стулья из светлого ясеня.
– Может я по ошибке зашел не в тот паб? – Подумал я.
– Мало их что-ли здесь на Ист-Ривер?
– А скажите любезнейший, как называется сие заведение? А то я чересчур измученный жа-ждой даже не взглянул на вывеску.
– Old Doctor Butler's Head, – с невозмутимым видом произнес бармен.
И тут я начал понимать, что ничего уже совсем не понимаю. Я как, идиот выскочил на улицу, с тем, чтобы удостовериться в правдивости сказанного барменом. Вывеска была прежней и висела на положенном ей месте, а вот привычных бочек у входа, на которых так любила воссе-дать и курить Лошадь, их тоже не оказалось. Я вернулся в паб.
– Стакан чистого Johnnie Walker и три оливки, – сказал я, подходя к стойке.
Бармен с невозмутимым видом выполнил заказ, после чего был изрядно удивлен, когда я залпом осушил стакан вискаря, закусив его одной оливкой.
– Повторить, – сказал я, ставя пустой стакан на барную стойку.
– Сэр, вам будет нехорошо, от такого количества крепкого алкоголя, выпитого вот так сра-зу, – сказал он, покорно наливая второй стакан.
– Вам лучше хорошо покушать и не спешить с этим, – вежливо заметил он, тем не менее, ставя стакан передо мной.
– Я сам знаю, что мне лучше, а что мне хуже, – раздраженно ответил я, делая глоток виски и зажевывая следующей оливкой.
– Ты мне лучше вот что скажи любезный, давно ли здесь все перестроили и куда подевался прежний бармен?
– Прежний бармен? – Сказал он явно непонимающим тоном.
– Я не знаю, я пришел сюда, когда место было вакантно и сколько здесь работаю, ни разу не видел, чтобы тут что-то меняли.
– И давно ты здесь работаешь? – С опасными нотками подозрения, уже хмелея, спросил я.
– Двенадцатый год, – невозмутимо ответил он.
Я подавился и закашлялся, допивая второй стакан виски. Тут кто-то сзади стал сильно хло-пать меня по спине тяжелой ладонью. Я обернулся. Передо мной стоял высокий мужчина сред-него возраста, крепкого телосложения с густой русой, до плеч шевелюрой, с красивым, чуть смуглым почти квадратным лицом, прямым носом и голубыми глазами.
Слегка заостренный подбородок покрывала едва заметная бородка, а в левом ухе красова-лась длинная, плетеная из красной кожи и украшенная массивными золотыми бусинами серьга, в виде двух подвесок. Такие обычно носят хиппи, но на хиппи он был совершенно не похож. Его лицо казалось мужественным и одновременно очень «чистым» – абсолютно не тронутым зловонным дыханием этого мира. И хотя одет он был вполне обыкновенно – толстовка, джинсы и кроссовки, но что-то нереальное в его внешности все-таки таилось. В его чертах явно угадыва-лась принадлежность к представителям так называемой «Ориентальной расы». Своей внешно-стью, он более всего походил на мужчину народности Калаши.
– Вы кто? – Спросил я икая.
– Человек, как и вы, – ответил он, улыбаясь и безбожно коверкая английский язык.
– Ааа…, – многозначительно протянул я.
– Ну, тогда пойдем, вон за тот столик в углу у узкого окна. От этого, – я махнул в сторону бармена.
– Все одно толку никакого. Не знает он, видите ли, кто здесь работал и какие личности здесь отирались, – бурчал я себе под нос, нетвердой походкой направляясь к столику.
– Бармен эля светлого, две пинты и пару лангустинов, – крикнул я, усаживаясь за столик.
– Янек, – сказал я, протягивая ему руку.
– Варкрур, – ответил он крепким рукопожатием.
«Какое странное имя». – Подумал я.
Как раз в это время к нам подошел сам бармен.
– Извините сэр, вы забыли взять меню. Вежливо сказал он, протягивая мне меню в кожаной папке.
– И еще раз извините, но я не знаю, какого вам налить эля, пожалуйста, выберите и к вам сейчас, же подойдет наш официант.
– На ваше усмотрение, я угощаю, – сказал я, протягивая меню новому знакомому.
– О,кей.
Он взял меню и начал внимательно его изучать.
– Вы иностранец? – Утвердительно спросил я.
– Так же как и вы, – ответил он, кивая.
– Да, нахальный чувак, – подумал я.
Однако это его нахальство было столь естественным и столь безобидным, что у меня даже не возникло никакой внутренней обиды. Между тем явился официант, такой же пакистанец, как и бармен. Он резко вклинился в наш завязавшийся разговор.
– Джентльмены выбрали пиво? – Учтиво спросил он, пританцовывая.
– Да. Ответил Варкрур, – две пинты Fuller’s ESB и две порции лангустинов.
Официант учтиво удалился.
– И все же, – продолжил я, растягивая гласные заплетающимся языком.
– Вы прибыли издалека и, кажется совсем недавно. Откуда вы, если не секрет?
– Я прибыл за камнем, что лежит сейчас в вашем кармане. Меня выдохнул в этот мир Ца-тар. Он ведь вам знаком, не так ли? – При этом он улыбнулся и подмигнул мне.
– И вот еще что, давайте разговаривать с вами на вашем родном языке. Он мне более дос-тупен, чем этот металлический английский.
– Вы хотите разговаривать на польском? – Спросил я, опасаясь немедленного разоблачения.
– Нет, я с большим удовольствием разговаривал бы с вами на русском. Ведь это ваш род-ной язык, – сказал он утвердительным тоном.
– Но с чего вы так решили? – Раздраженно спросил я, шумно вставая из-за стола и собира-ясь уйти.
– Постойте, не уходите. Ведь я вам совсем не враг, а скорее наоборот – я с О′чарры. И я прибыл сюда, чтобы помочь вам завершить ваше незавершенное дело в обмен на камень.
– Неожиданный оборот, – подумал я.
– Значит, говоришь там, где все началось, там все и закончится. Блин. А не очередная ли это ловушка?
– Вы, вероятно, думаете, что опять попали в ловушку, – сказал он, читая мои мысли.
– Но я поспешу вас успокоить, поскольку не служу, ни одной из темных сторон и вот вам доказательство этого.
И он положил на стол небольшой предмет, завернутый в темно-красную ткань, по внешне-му виду очень дорогой выделки. Он, молча, развернул сверток и передо мной на красном плате с уже знакомыми мне рунами лежал камень. Точь-в-точь, как мой, только бледного, небесно-голубого цвета.
– Если вы научились чувствовать свой камень, вы можете взять и также почувствовать этот, ибо оба они были когда-то единым целым. Эти камни – сердце горы Урме. Они были разделены давным-давно. С тех пор мой народ не ведал покоя, разделяемый постоянными усобицами. Но усобицы людские оказались детской забавой, пред тем, что предстоит пережить им теперь. Ибо теперь у ворот Ура появился реальный и очень могущественный враг, пришедший, чтобы уничтожить начисто весь род людской. А так, как у людей Ура так и не достало сил и мудрости, чтобы сплотится всем вместе перед лицом общего врага, дни Ура теперь сочтены, ибо каждое из семи его царств будет теперь разгромлено поодиночке. И только эти камни дают нам надежду спасти наш гибнущий мир. Когда они вновь соединяться воедино – у народов Ура появятся силы, сплотится и одолеть врага. Но соединить эти камни возможно только на горе Урме, в той самой пещере, где они были обретены и расколоты. Так, что у нас с вами теперь обоюдный интерес и общая, можно сказать цель. Возьмите камень, и убедитесь в правоте сказанного мной, – и он подвинул ко мне камень.
– Когда вы почувствуете силу камня, вы поймете, что в моих словах нет обмана.
Я, молча, положил руку на его камень. Сгреб его в ладонь, погрел его не много, и он при-вычно начал пульсировать. Эти чудесные пульсации наполняли тело умиротворением и душев-ным теплом. Я привычно закрыл глаза от удовольствия. Представил ее лицо, и мне так захоте-лось прикоснуться к нему. Я потянул к нему руки, но голос моего нового знакомого неожиданно быстро выхватил меня из нирваны:
– «А еще цатар просил передать вам это», – и он извлек из своей сумки и шумно поставил на стол, рядом со своей кружкой большую стеклянную бутыль темно-зеленого стекла с шишкой вместо пробки.
– Брусничное вино Труорра, – сказал я вслух, открывая глаза.
– Так и есть. Ну что ж, тогда есть повод смачно вспрыснуть нашу так внезапно зародив-шуюся концессию!
4.
Очнулся я на запыленном потертом диване, заваленном каким-то тряпичным барахлом. Серо-зеленые, обшарпанные стены в купе с растрескавшимся, некогда лепным потолком мрачно давили на мое пробуждающееся сознание. Да, утро явно не имело желания быть добрым, хотя, по сути, на самом деле, уже вовсю маячил день. Ведь время уже «учтиво» подползло к полудню.
– Чем дальше в лес, тем злей не опохмеленные партизаны, – подумал я, меж тем легко и без напряга поднимаясь с дивана.
Похмелья, как ни странно вовсе не было, даже вертушки не летали.
– Заговоренное брусничное вино, неожиданно вспомнил я – вот и весь тебе секрет. Спасибо тебе добрый дядька Цатар, знал какой гостинец передать из среднемирья. Однако надо ж все-таки понять, где я.
– Мы на съемной квартире, я снял ее позавчера на западной окраине Лондона.
Услышал я голос из соседней комнаты на чистейшем русском. В дверном проеме тут же появился мой вчерашний собутыльник. Он расчесывал свои золотистые волосы большим костя-ным гребнем и улыбался. Это было так естественно и натурально, что я даже не смог как следует разозлиться.
– Терпеть не могу, кода копаются в моей башке и читают мои мысли, – сказал я с легким раздражением.
– Извини, я больше не буду «слышать тебя изнутри», – виновато сказал он.
– А как я здесь…?
– Это я тебя сюда привез, прости, но ты был почти без чувств, – перебил он меня.
– Понятно, – многозначительно сказал я.
– Ну, и каков наш дальнейший план действий, есть ли у вас какие-нибудь соображения «мистер Фикс»?
– Для начала, – ответил он, пропустив мимо ушей мой саркастический выпад (по-видимому, он не знал, кто такой мистер Фикс).
– Нам необходимо попасть в тот, другой Лондон, который находится в том мире, из которого пришел ты. А там, на месте мы уже будем думать, что делать дальше.
Повисла пауза. Я, выпучив глаза, как дурак смотрел на него долгим, немигающим взглядом, переваривая то, что он только что сказал.
– А ты что, разве до сих пор не понял? – Произнес он спокойно и убедительно, прочитав недоумение на моем лице.
– Ведь ты же бегущий по лабиринту, тебе ли не знать, что каждый мир имеет собственное отражение, а иные даже и несколько. Это своего рода резервные копии, так, на всякий случай, как говориться.
В моей голове мало-помалу стала складываться картинка очередной новой реальности.
– А ведь это Уиллмотт притащил меня сюда. Получается, что он сделал это намеренно, ведь он прекрасно ведал о структуре многомирья, – внезапно подумал я.
– Вот сука! – Нервным голосом, вслух кратко охарактеризовал я Харона.
– Кто? – Удивленно спросил Варкрур, продолжая улыбаться самым естественным образом.
– Да, перевозчик мать его, некто капитан Уиллмотт по кличке Харон. Получается, что по возвращении из Аллизиума, он нарочно закинул меня сюда, в этот мир. А еще другом прикинул-ся, вот же гнида продажная!
И я со всей силы стукнул кулаком по хлипкому подлокотнику старого дивана, от чего он хрустнул и надломился.
– Спокойней друг, не надо лишних нервов, – мягко осадил он мой гнев.
– По моему ты наоборот должен быть благодарен этому Уиллмотту, ведь он пустил по ложному следу тех, кто следил за тобой и поджидал тебя там, в твоем Лондоне, прямо у портала. Да и наша встреча вряд ли могла бы состояться, если б ни эти «совершенно случайные обстоя-тельства», забросившие тебя сюда. Ибо, все, что происходит случайного с нами в этом большом многомирье, все оно делается по строгому и закономерному плану, написанному Всеведающим.
Я прикусил губу.
– Возможно, ты и прав, возможно. Вот только как нам теперь попасть, в мой чертов мир. И в тот настоящий, мать его Лондон?
– Нужно открыть туда портал и пройти, – вполне обыденно ответил он.
– Открыть портал? Всего-навсего, делов-то,– усмехнулся я иронической улыбкой.
– Вот только как? Надеюсь, ты имеешь представление как это сделать?
– Конечно, – опять спокойно ответил он.
– Открыть портал совсем не так сложно, как тебе кажется, ведь твой камень способен рас-печатать любой портал в любом мире, потому, что это одна из его основных функций. Активировать для этого камень очень просто, я научу, если позволишь. Сложность заключается как раз в том, чтобы отыскать портал, потому что в отражениях они нестабильны и не имеют постоянного местоположения. Но ты, же бегущий по лабиринту и ты должен уметь находить порталы в любых мирах. Ты должен чувствовать их.
Вновь повисла пауза.
– Я?! – Выдавил я, наконец, изрядно подавившись собственным изумлением.
– Конечно, ведь каждый бегущий по лабиринту способен на такое, – спокойно ответил он.
– И если ты до сих пор не делал этого, это вовсе не означает, что ты не сможешь сделать этого воочию. Просто ты, еще не до конца открыл себя и не знаешь, что можешь, и что тебе дано, а что нет. Прислушайся к себе, загляни в себя. В самую глубинную суть своего я и поверь, там ты найдешь ответы на многие вопросы, и обретешь знания, о которых ты даже доселе и не ведал.
– Да, твои слова, да Создателю б в уши, – зло парировал я.
– Легко сказать прислушайся. Можно подумать я только тем и занимаюсь, что медитацией, да прокачкой никому не ведомых знаний. Да я ведь даже представления не имею, как и с чего начать? – Напрягся я.
– Не надо напрягаться, – сказал он, мгновенно уловив мое чувство.
– Просто расслабься, расслабься и представь себе то-место, где бы ты сейчас больше всего хотел бы оказаться. Самое желанное и спокойное место. Закрой глаза и представь.
На самом деле мне было так легко с ним, легко и спокойно, как со старым верным другом, которого знаешь уже, по меньшей мере, лет сто. Он наполнял меня, каким-то не объяснимым внутренним спокойствием, словно мудрый учитель вошел в меня глупого и направил мою не-обузданную и хаотичную энергию в нужное русло. Повинуясь ему, я закрыл глаза и с минуту «наслаждался» полной чернотой, которая, чем дольше находишься в ней – тем более кажется всеобъемлющей. Это было чем-то сродни отсутствию всякого бытия. В конце концов, полностью отчаявшись найти в себе те самые, скрытые способности, я уже хотел было открыть глаза и завопить от отчаяния, что у меня ни фига не вышло. Как вдруг я четко и ясно увидел картинку прямо внутри себя, так словно она находилась у меня перед глазами. Это была залитая солнцем зеленая поляна с сочной и густой травой, на которой, почти не касаясь ногами земли, Исария исполняла свой восхитительный, воздушный танец. Ее движения были медленны и плавны, точно в старом немом кино, отчего они казались еще более прекрасными. А где-то совсем рядом, на акварельной, маслянистой зелени канала, едва уловимо покачивалась старая узкая канальная лодка, искусно превращенная в уютный домик на воде. И в этот миг, что-то большое и теплое нежно скользнуло по моему сердцу. Я вспомнил вкус ее губ, запах ее кожи, и цвет той, сиреневой масляной краски, в который мы выкрасили наш и уютный маленький «водяной дом». А еще я услышал звуки той самой песни, подарившей ей имя. Да это были те самые звуки, тот самый вкус и тот самый запах моего такого, почти настоящего счастья. И именно в это мгновение в моем сознании точно острым разрядом вспыхнула маленькая, но очень яркая молния, ударив, как мне показалось в расстеленную прямо на зеленой траве огромную карту какого-то города. И в то же мгновение откуда-то с неба я услышал звенящий голос:
– Есть! Ты нашел его, ты нашел портал! – Это выдернул меня из моих видений голос Вак-рурра, который все это время сидел в моей голове и следил за происходящим.
– Он находится где-то в пределах Уорикширского кольца, возможно в Банбери, – уже со-всем реально пояснил он.
– Нам надо немедленно отправляться туда на его поиски, пока он не сместился в другое ме-сто, или вовсе не закрылся.
– Неужели все так просто? – Подумал я, но удивляться более и расспрашивать, ни о чем не стал, просто молча и быстро начал собираться в дорогу.

5.
Если бы меня не «просветили на счет иной Британии существующей где-то в каком-то еще ином мире», я бы наверно вряд ли обратил внимания на те мелочи, которые теперь повсюду не-ожиданным образом повыскакивали и резко бросались мне в глаза. Это чем-то напомнило мне забавные картинки для детей под рубрикой – найдите десять отличий. И пусть я только всего пару раз бывал в Банбери, но мне теперь и в этом городке открывались кое какие отличия, пока мы бродили по его провинциальным улочкам в поисках незримого портала. Не значительные, правда, но все, же отличия. И первое на что я обратил внимание, было то, что я нигде мог найти знаменитых Банберийскиих слоек (к слову покидая Лондон, мы так и не успели позавтракать). Тех самых, любимых слоек, которые так обожала трескать Исария и которые я ей всегда покупал. Потом, конечно, я обратил внимание на городскую ратушу, куда уж без нее. На вид она казалась точно такой же, однако, при более внимательном рассмотрении шпиль ее башни здесь оказался намного острее и выше, и к тому же он был неожиданно позолочен. Его острую, как карандаш макушку, так же, как и там в моем, реальном мире украшал флюгер, но не в виде флага, а в виде головы дракона. А еще я не мог не обратить внимания на самую знаменитую статую в этом городке – статую Прекрасной леди, что установлена на пересечении улиц Западный Бар и Южный Бар где-то неподалеку от Банбери Кросс (Креста Банбери). Но здесь леди восседала уже не просто на лошади, а на белом единороге. И если в настоящем Банбери она была босая, то эта статуя была обута в туфли с длинными острыми носами. Ее прекрасное лицо казалось отчего-то совершенно печальным и задумчивым, таким словно бы она слушала очень грустную музыку. И я сразу же вспомнил тот самый детский стишок про нее, который мне однажды продекламировала моя всезнающая Исария:
«Съездить на петушином коне в Банбери-Кросс, Чтобы увидеть прекрасную даму на бе-лом коне; Кольца на ее пальцах и бубенчики на пальцах ног, И где она слушает музыку, куда бы она ни шла» .
Я глянул на нее еще раз и действительно смог разглядеть маленькие звенящие колокольчи-ки на концах ее туфель. И еще ее левая рука была плавно и изящно вытянута в горизонтальном направлении. А пальцы сжаты так, словно она ими указывала какое-то направление.
– Она указывает туда, где вероятней всего, и находиться портал, – подсказал мне мой внут-ренний голос.
– Чаще обращай внимание на всяческие мелочи и научишься по-настоящему видеть и по-нимать большой мир, мой мальчик! – Резюмировал он.
Я, незаметно улыбнулся.
– Мне кажется нам туда, – сказал я Вакруру, указывая на руку статуи.
– Что ж ты бегущий по лабиринту, тебе виднее. Просто согласился он.
Разглядывая в гугле карту города (потрясающе здесь оказывается тоже вполне нормально гуглилось) я, мысленно прочертил прямую от руки Прекрасной леди в сторону, указывающую ее. Эта линия, на своем пути совсем скоро пересекалась с улицей Касл-Стрит, и в точке их пересечения внезапно возник паб с довольно звучным названием «The Barley Tree» . Именно в этом пабе, согласно моим, так внезапно открывшимся ощущениям и находился предполагаемый портал. Так, что мы без промедления двинулись в указанном направлении. Очень скоро перед нами возникло небольшое двухэтажное здание в классическом готическом стиле, почти сплошь покрытое уже чуть-чуть краснеющей вичей. На его боковой стене, почти под самой высоко-скатной крышей красовалась большая овальная вывеска, небесно-голубого цвета, на которой золотым вензелем было написано название паба. Паб располагался на первом этаже здания, с входом строго посередине. По обе стороны от входа за низеньким, почти игрушечным заборчиком, выкрашенным во все цвета радуги, радовали взгляд два маленьких и очень ухоженных палисадника сплошь укрытые разноцветными примулами и маргаритками. Массивную резную дубовую дверь украшал не менее массивный knocker в виде головы быка.
– Постучи пять раз и когда откроют дверь, спроси – могу я видеть городского судью, – шепнул мне внутренний голос.
– Просто здесь у них такие вот приколы.
– Спасибо дружище! – Мысленно сказал я.
– Пора «включить» камень, – уже вслух сказал я Вакруру.
– Портал точно здесь я это чувствую.
– Когда подойдем к порталу, возьми камень в правую руку, а левую положи на сердце. Со-жми его трижды и мысленно произнеси:
– Акс цатар ме дагалл, – наиграно важно произнес Вакрур.
– И все? А пантов-то – сказал я, опуская руку в карман куртки и нащупывая камень.
– Как ты сказал? Акс цатарр ме мангал? – Переспросил я, чертыхаясь.
– Язык сломать можно.
– Дагал – по нашему это мир, а если в конце слова две согласных это значит мир не один, а несколько. А все вместе будет:
– Открой двери меж мирами, – пояснил он.
– Камень слышит и понимает только язык Ура, поэтому говорить надо по Урмийски.
– Значит по-вашему цатар это дверь, так что ли? – Переспросил я ухмыляясь.
А про себя подумал:
– «Хорошее же имечко, нечего сказать».
– Привратник, если ты об оракуле. У этого слова несколько значений. А теперь не отвле-кайся, собери мысли в кучу и стучи в дверь, да не забудь сказать пароль! – Учительским тоном сказал он, явно опять прочитав перед тем мои мысли.
Я с трудом поднял массивное кольцо и постучал пять раз. Дверь слегка приоткрылась и из-за нее высунулась лысая толстая не бритая и заспанная морда.
– Чего надо? – Грубо произнесла она.
– Могу я видеть городского судью? – Не менее небрежно спросил я.
– О, конечно сэр! – Морда расплылась щербатой улыбкой.
– Проходите, пожалуйста! Милости просим! – Уже совсем другим тоном сказал официант привратник.
Он учтиво поклонился, распахивая перед нами дверь и пропуская нас. Мы вошли внутрь довольно просторного помещения, обшитого панелями из светлого дуба и со вкусом обставлен-ного легкой резной дубовой мебелью. «Культ дуба» – довольно распространенная тема в Брита-нии. Рослый Вакрур едва не задел головой низко висящий, массивный светильник из перекре-щенных дубовых балок, и вероятно тихо ругнувшись на своем языке, недовольно скривил лицо. За массивной стойкой стоял грузный бородатый бармен. Его длинные рыжие волосы были заплетены в косичку и перевязаны кислотно-зеленой детской резинкой. Глядя на Вакрура, он многозначительно почесал мясистый нос, сощурил свои маленькие серые поросячьи глазки и сухо сказал:
– Вам туда, джентльмены, – и указал толстым пальцем на большущий зеленый холодиль-ник, стоящий прямо посреди зала, точно «барабан в бабушкиной спальне».
Мы подошли к холодильнику я мысленно произнес заклинание, сжал камень и рывком от-крыл его дверь. За дверью не было ничего, кроме темно-фиолетового, слегка пульсирующего провала, напоминающего густое желе. Уже ни чего, не боясь и ни чему не удивляясь, я шагнул в него первым. И провалившись в тягучую пустоту, я тут же плюхнулся на четвереньки прямо пе-ред деревянной скамейкой, темно-зеленого цвета.
– Где это мы? – спросил вывалившийся рядом, но устоявший на ногах Вакрур.
– Где, где. В Венсенском лесу, где же еще, – ответил я, глядя на ноги в знакомом, потре-панном, темно-зеленом комбинезоне…

6.
– Ун навиа ктха румм Велан Вакрур ! – торжественно произнес Йен, пожав руку Вакруру.
– И с каких это пор скажите, наш разлюбезный «лабиринтовый спринтер» стал теперь бе-гать по разным мирам на четвереньках, точно суслик? – разразился царь Яма сухим скрипучим смехом, оборачиваясь уже в мою сторону.
– Иди к черту, старый черт! – зло ответил я, вставая на ноги и отряхивая испачканные гря-зью джинсы.
– Ну и тебе привет Дэн, – произнес он своим невозмутимым и все тем же скрипучим голо-сом.
– Однако какой же ты все-таки грубый и некультурный человек, – назидательно, тряся бе-лоснежной бородой, сказал дядюшка Ло. Ну, прямо точь-в-точь, как старик Хоттабыч из допо-топного советского фильма.
– Я же с тобой по-доброму прикалываюсь, можно сказать даже по-дружески, а ты все злишься и злишься по-настоящему. Ты что же думаешь, если ты сумел добыть лабиринт, то те-перь можно и гоголем ходить. Или ты всерьез веришь, что перехитрил-таки дядьку Тевтата. Ай да молодец, ничего не скажешь! Только заруби на своем смертном носу, что если бы не Уиллмот «управляемый» мною чалиться бы тебе в подземелье острова Дамнатос до скончании этого ми-ра.
– Опять обман и опять эта чертова игра, – подумал я.
– О, как же вы мне до смерти все надоели!
– Ладно, не парься. Пойдем в дом, там потолкуем, – уже серьезным тоном сказал дядюшка Ло, вставая с нагретой майским солнцем скамейки и разрывая тягучую злобу моих мыслей.
Мне не хотелось больше ни спорить с ним, ни возражать ему, ни злится. И я, абсолютно отрешенно, поплелся вслед за древним китайским богом в его скромное пристанище. А за мной вполне уверенно шел Варкрур, с таким видом, словно он тоже не раз бывал в этом месте.
В старой сторожке все было так, словно я только вчера переступил ее порог, едва попрощавшись с дядюшкой Ло. Даже мои старые рисунки все также аккуратной стопкой лежали на том самом массивном столе, торец каменной столешницы которого, как я теперь уже знал, украшали искус-но вырезанные древние письмена Ура. А рядом с рисунками все еще дымилась недокуренная трубка с головою дракона, ехидно улыбающейся своей пастью, и казалось подмигивающей всем, кто обращал не нее внимание.
Старик уселся в свое потертое ветхое кресло взял со стола дымившуюся трубку, сделал, ло-вя мой укоризненный взгляд, пару глубоких затяжек и смачно выпустил клуб дыма, тут же при-нявший форму всадника на длинноногом коне, скачущего во весь опор.
– Он ищет тебя и всюду идет за тобой по пятам, – сказал он, тыча трубкой в мавку .
– Кажется, он понял, что его хотят надуть. Он рыщет сейчас в том самом Банбери, откуда вы только что вывалились и очень скоро будет здесь. Так, что у вас теперь очень мало времени, можно сказать, его почти нет, – заключил он, выколачивая трубку.
– А дракон? – справился я сквозь зубы.
– Дракон не в счет. Он затаился и ждет. Следит за мной и всадником. Надеется перехитрить всех – пустая рогатая башка.
Он потер кулаком морщинистый лоб, и задумчиво склонив голову на бок, сказал:
– «Так, что можешь пока выбросить эту мразь из головы и бежать что есть сил, чтоб совер-шить то, что должен, наконец, совершить. Они готовы и ждут».
– Куда? – одними губами спросил я.
– В Шотландию, – сухо ответил он.
– Они сейчас в резервации антропоморф на острове Соэй, если, конечно, до них еще не до-брались. Торопись «бегущий по лабиринту», ибо бег твой скоро завершится. И не светитесь без надобности, вообще передвигайтесь крайне скрытно и осторожно, старайтесь оставаться все время в «толпе». Так у вас есть шанс оторваться от преследователей.
И выждав краткую паузу, сделав большой вдох, Йен продолжил:
– «А езжайте-ка вы поездом, так куда безопаснее. Всадник не любит поездов, а может даже и боится».
– Демон боится? – недоуменно спросил Вакрур, все это время стоявший молча в углу.
– У каждого сущего в этом мире есть свои страхи, наверно они были даже у самого Созда-теля, только о том никому, увы, не ведомо, – сухо ответил старик.
– Однажды с поезда его вбросил ни кто иной, как сам архангел Гавриил. Они жестко слес-нулисть с ним в Стамбульском экспрессе. Абигор хотел сталкнуть архангела в тоннеле, уповая на помощь окружающей тьмы. Однако, неожиданный свет магниевой вспышки (какой-то пылкий кавалер решил сфотографировать свою даму в тоннеле на подножке вагона) выхватил на секунду из тьмы мессира Абигора, и сего оказалось достаточно. Гавриил хрясь его мечом и тот полетел прямо под колеса несущегося поезда, – он зловредно хихикнул.
– Башку пришлось заново приращивать и бока лет сто рихтовать – с тех самых пор Абигор терпеть не может никаких поездов. Однако заболтались мы. Вам пора уходить и как можно бы-стрее, ибо он уже движется сюда.
– Пойдем, – сказал я Вакруру, направляясь к выходу.
–Удачи Ден! – проскрипел вслед старик.
– Прощай Ло, – ответил, я не оборачиваясь.
О, Создатель, как же твоя дьявольская цепь событий снова замысловатой удавкой замыка-ется вокруг одних и тех же мест. Казалось не прошло и недели, как меня вновь принесло на Се-верный вокзал, с которого, на самом деле, я бежал отсюда тринадцать лет тому назад. Бежал, по-кидая достославный город Париж, чтобы, как и сегодня, серебристый красавец – скоростной по-езд Евро Стар умчал меня обратно сквозь тоннель под Ла-Маншем в так уже осточертевший мо-ему сердцу Лондон.

7.
Реальный Лондон встретил нас своей обычной сырой и промозглой погодой, от которой больше всего хотелось спать, лежа где-нибудь в теплой и мягкой постели. И в этом он был со-всем не виноват – просто это же был Лондон.
Прибыв в свой мир, я не стал более тратить время на проверку его реальностей. Мне теперь на это было абсолютно фиолетово. Меня совершенно не волновало существование моей квартиры – студии, ровно, как и то, что там в ней еще оставалось. Не волновало также и то, разливал ли еще бессмертный бармен в серебряных очках и с безупречной улыбкой мой любимый Индийский эль, в реальной Old Doctor Butler's Head. Все это теперь не имело уже никакого значения.
– «Ерунда все это Петька по сравнению с мировой революцией».
И по тому мы сразу с колес, не мешкая, отправились с Вакруром в дальнейший путь. Те-перь же наш путь пролегал в Глазго, до которого мы без особых приключений добрались на по-езде, прибыв на Глазго Централ ровно в полдень. А уже из Глазго автобус Националь Экспресс повез нас на север Шотландии. И далее по мосту Скай Бридж нам предстояло попасть на «Не-бесный остров» Скай, доехав там до городка Бродфорд, чтобы уже оттуда каким-то чудесным образом добраться до Элгола – небольшой деревушки на полуострове Стрейтэрд. Из Элгола на лодке легче всего можно было переправиться на остров Соэй. Вот такой незамысловатый мар-шрут.
В Бродфорд мы ехали с остановкой в деревне Дорни. Путь до Дорни занял чуть более че-тырех часов и оказался куда более утомительным, чем поездка на поезде. Автобус ехал плав-но по серпантину сильно петляющей горной дороги, периодически то – ускоряясь, то приторма-живая. В итоге меня постоянно клонило в сон. Только проснешься, полюбуешься пейзажами, и опять глаза сводит в кучу. А надо отметить пейзажи здесь открывались – невероятные! Глаз ласкал изумрудный бархат, покрывающий здешние горы, бирюза томимых глубиною озер, и бе-лоснежные кружева звенящих водопадов. Красота! Однако ж усталость и нервное напряжение все-таки брали свое, и в итоге перед глазами цветной акварелью мелькала лишь бессвязная чере-да видов. В Дорни автобус сделал долгожданную остановку, и мы с удовольствием вышли раз-мять кости, справить нужду, а заодно полюбоваться прекрасным видом на замок Эйлиан-Донан. Не смотря на все свои переживания и гнетущие меня чувства, я не смог отказать себе в такой малости – как осмотр здешних красот. И вспоминая один из своих любимых фантастических фильмов – о знаменитом «горце», я с трепетом разглядывал замок где, собственно и снимали замечательные кадры средневекового быта рода Мак-Лаудов. Сей замок очень колоритно расположился на берегах сразу трёх лохов: – Лох-Алш, Лох-Лонг и Лох-Дайч , вернее на месте их соединения. Эти три лоха, в данном случае, не озёра, а фьорды. К слову в Шотландии и озёра и фьорды называются одним и тем же словом – лох.
Во время прилива замок Эйлиан-Донан оказывается отрезанным от суши на небольшом островке, на который ведет один единственный, узкий и довольно высокий арочный каменный мост, воздушно висящий прямо над парящей водой. И вид у замка в этот период становится надо сказать – просто фантастический! Перед глазами сразу возникает тот самый кадр, когда Конан Мак-Лауд ведет по мосту на войну свое войско.
Но, вот водитель дал длинный сигнал, и мы, оторвавшись от созерцания местных красот, отправились назад к автобусу. После Дорни автобус погнал намного быстрее и через полчаса мы, наконец, добрались до Бродфорда.
Бродфорд – маленький городок, прилепившийся в тени горы Красный Куиллин на зеленых холмах, что полощутся лохмотьями вокруг одноименного залива. А еще город разрезает неболь-шая извилистая речка, которая течет по долине и впадает в залив, и она тоже называется Брод-форд. Одним словом шотландцы не очень-то заморачивались тут с названиями.
Ну, так вот, для того, чтобы добраться, наконец, до Элгола нам нужно было еще ехать по однопутной извилистой и крайне неудобной дороге, ведущей из Бродфорда на юго-запад полу-острова Стрэйтэрд почти на самый край света, что спускается обрывистыми берегами в море. В Бродфорде мы выяснили, что местный муниципальный автобус в Элгол ходит не регулярно, а то и не ходит вовсе (особенно во время летних каникул) и поэтому мы решили взять такси или же найти попутку. Всяческие попытки найти такси, увы, так же не принесли желаемого результата – как назло пошел очень сильный дождь и никто из водителей не захотел рисковать, чтобы отвезти нас в эту дыру. В конечном итоге, когда мы уже почти отчаялись, нам все же удалось найти одного рыбака-любителя из Глазго, решившего порыбачить в тишине на пустынном западном берегу Лох-Слапина . Это было как раз нам по пути. И он любезно согласился довезти нас до Элгола на своем, много повидавшем на своем веку Дефендере (пикап марки Ленд Ровер), совершенно бесплатно. В благодарность мы, уже изрядно проголодавшиеся пригласили Аллана – так звали нашего нового знакомого перекусить в ближайшем пабе. Там мы порасспросили его, не знает ли он случаем, кого-либо в Элголе, кто может предоставить сносный ночлег без излишних расспросов и излишнего внимания. Дескать, мы фотохудожники, тонкие натуры и нам нужна тишина и покой, дабы с рассветом отправится на берег Лох-Слапина и вдохновится прекрасными видами Куиллина. А на комфорт мы вовсе не претендуем, главное подальше от людей и поближе к природе.
Он понимающе кивнул, дожевывая сандвич и запивая его глотком светлого эля, просто сказал:
– «Есть у меня один знакомый – одинокий рыбак, что живет под холмом на краю деревни. Берет не дорого и носа в чужие дела не сует»,– и любезно предоставил нам его адрес.
Покончив с обедом, мы погрузились в серо-зеленый и изрядно пошкрябанный Дефендер, и двинулись дальше. Ухабистая и извилистая дорога вначале пролегала через долину Страт-Суардал, изрытую многочисленными карьерами, из-за чего она то и дело петляла, вокруг них. К слову в Страт-Суардале в прошлом добывали известный по всей Шотландии Скайский мрамор (тут я сразу вспомнил серовато-белый с темно серым замысловатым муаром пол в своей кухне).
И вот преодолев, наконец, этот чертов участок мы покатили уже по довольно ровной и вполне приличной проселочной дороге, которая теперь очень плавно огибала берег живописного Лох-Слапина, открывшего, за очередным холмом свою бирюзовую гладь – над ним сквозь потоки дождя неожиданно выглянуло солнце. Когда мы уже достаточно приблизились к фьорду, то увидели приближающуюся нам на встречу рыбацкую деревню Торрин – самый крупный населенный пункт на Стрэйтэрде. Эта деревня лежит на восточном берегу Лох-Слапина, в пяти милях к юго-западу от Бродфорда. Проезжая Торрин мне бросилось в глаза то, что его чопорные викторианские побеленные коттеджи довольно несуразным образом перемежаются с современными многоквартирными коробками, изрядно утыканными спутниковыми тарелками. И хотя это выглядело немного странновато для архаичной Шотландии, но в целом поселение сие имело вид весьма чистый, милый и опрятный.
– Как тетушкин передник, подумал я.
Объезжая фьорд мы проехали мимо множества рыболовных судов, которые словно напу-ганные белые чайки кучно жались к защищенному от ветров северному берегу фьорда. Из-за них нам неожиданно открылся изумительный вид на гору Блавен опустившую свои стопы прямо на зеркальную гладь Лох-Слапина, за которой уже величественно возвышался сам Большой Ку-иллин – грандиозный горный хребет, состоящий из зеленых холмов, черных базальтовых скал, зубчатых гребней и двенадцати горных вершин – темных исполинов.

8.
Наконец перевалив через очередной холм, дорога постепенно стала спускаться вниз – прямо в объятия огромного залива, очерченного полумесяцем лиловых гор. Укутанные туманом, они стояли цепью, точно древние воины-исполины у бесконечной, блестящей, словно разлитое и застывшее зеленое стекло, глади Атлантического океана. Там, среди молчаливых вершин на конце этого полумесяца, и покоилась маленькая деревушка Элгол, притулившаяся к небольшому пляжу. Пляж был поделен надвое известковой почти отвесной скалой, источенной точно голландский сыр – многовековой коррозией. И весь сей дивный пейзаж парил в тумане, уходящем куда-то в бесконечность. От того мне показалось, что передо мной и есть тот самый невообразимый край света, о котором мне когда-то давным-давно читала в детских книжках моя мама. Не уставая восхищаться красотою земною, я был буквально заворожен дивным краевидом и мне вдруг откуда-то из необъятного, «хранимого» в моей памяти эдак накатило:
– «Здесь облака цепляются за когти гор. Здесь бреги дивные срываются краюхой света.
А взгляд, сосущий весь морской простор, на тьмы вопросов не прольет ответа».
И вот, когда мы были уже почти на подъезде к Элголу, внезапно наш пикап стал набирать скорость, скатываясь с очередного холма. Его как следует, тряхнуло, и едва мы успели перевести дух, как прямо за поворотом посреди дороги точно из воздуха в сгущающихся сумерках вдруг возникла темная человеческая фигура с распростертыми руками. Я хотел предупредить водителя, но у него все равно не было, ни единого шанса избежать столкновения, как впрочем, и у меня упредить его об этом. И хотя я увидел эту фигуру почти мельком и в полутьме, мне отчего-то показалось, что я знаю ее.
Человек с распростертыми руками легко, как горячий нож через масло прошел сквозь не-сущуюся машину, на секунду «завис» в салоне и вновь, как ни в чем не бывало, очутился посре-ди дороги, но уже лицом к нам. И скоро он уже совсем скрылся за поворотом. Да, это был обык-новенный призрак. Я переглянулся с Вакруром и мы оба поняли, что увидели одно и тоже, осоз-навая природу увиденного.
– Я, кажется, знаю, кто это был, – шепнул я Вакруру.
– Совсем не обязательно шептать на ухо, если так необходимо чтобы никто тебя не услы-шал, – мысленно ответил он мне.
– Просто подумай о том, что ты хочешь мне сказать вслух, и я услышу это, – он подмигнул мне.
– Так, кого ты видел? – и он вопросительно посмотрел на меня.
Я, молча, кивнул в сторону нашего водителя и мысленно сказал:
– А вот сейчас мы узнаем это у нашего нового знакомого.
И тут же вслух обратился к нему:
– Скажите Аллан, вам случаем, не известна легенда об Аэлле?
– Да помилуйте, кто ж не знает этой легенды, – ответил он явно, оживившись.
– А вы не могли бы пересказать ее нам, а то мой друг буквально помешан на всевозможных местных сказаниях и легендах, а я, по причине своей вечной забывчивости почти не помню, о чем там было дело, – сказал я, расплывшись в простодушной улыбке.
– О, я буду очень рад помочь вам. Так слушайте:
«В летописи подземного народа сказано, что через пятьсот лет после рождения Избран-ного, флот великого Аэлла, правой руки всемогущего короля бриттов Вортигерна, состоявший из пяти великолепных кораблей, стоял у берегов Каменного острова, куда приплыли кровожад-ные пикты. И в беспощадной битве морская вода окрасилась кровью. Трижды кровавое солнце уходило в подземное царство пиктов, и трижды возвращалось. И только после третьего воз-вращения великий Аэлла увидел, что солнце приняло свой золотистый облик, и понял он, что смог защитить свой остров от орды галер беспощадных пиктов и скоттов, потому, что ос-татки их флота повернули назад».
За тем выждав паузу, он добавил:
– В переводе с древне – английского gol – значит барьер, а все вместе будет: Aella-gol – Барьер Аэлла. С тех самых пор место это зовется Элгол, – он слегка притормозил, объезжая большую лужу.
– Но это так сказать всем известная, классическая версия, пересказанная Робертом Говар-дом, – продолжил он.
– А ведь есть и другая версия. Ее мне рассказал один старый местный рыбак. Дело было вот как:
– На самом деле пикты не были столь кровожадны, как их описывал Роберт Говард. Они просто защищали свою землю от британских захватчиков и не более.
– Ясный перец, – подумал я, – ни один истинный шотландец не будет восхвалять бриттов и постарается найти любые аргументы, чтобы представить их в ином, менее привлекательном цвете.
Варкрур многозначительно кивнул, глядя на меня и вновь читая мои мысли. А водитель – шотландец тем временем продолжал:
– И флота, между прочим, у них тоже никакого не было. Только простые рыбацкие лодки с обычными, вооруженными, чем попало людьми. А бритты меду прочим имели на тот момент железные луки, железные латы и превосходные корабли – именно поэтому море так быстро ок-расилось кровью. Пиктской кровью. Да их было много, очень много, намного больше чем брит-тов. Ведь они приплыли на битву со всех своих окрестных земель. Но их нещадно жгли и топили горящими стрелами. Пикты же бились храбро и отчаянно. Три долгих дня продолжалась это сражение. И к исходу третьего дня у бриттов остался только один корабль – это был корабль Аэлла. Остальные корабли уже лежали на дне залива. Но и пикты почти все пали в этом нерав-ном бою. Однако ни кто из противников не желал признавать поражение. И тогда предводитель пиктов вызвал Аэлла на поединок, чтобы окончательно решить, на чьей стороне будет победа, – он откашлялся и глотнул воды из пластиковой бутылки.
А я сразу вспомнил строки Льюиса Стивенсона:
«На вересковом поле. На поле боевом. Лежал живой на мертвом. И мертвый - на живом». Обтерев губы платком, он продолжил:
– Аэлла согласился, и они оба сошли на берег. Там они долго бились, пока пиктский вождь не упал, и не умер, от полученных ран, истекая кровью. Сам Аэлла тоже недолго праздновал побе-ду. Едва ушли за острый мыс остатки пиктов, как его, смертельно раненного, погрузили на ко-рабль и уже в открытом море он скончался. С тех самых пор, местные рыбаки утверждают, что временами по берегу и вокруг Элгола ходит призрак с распростертыми руками, пытаясь прегра-дить дорогу всем чужеземцам охраняя от них земли своего короля. Это призрак самого Аэлла, вышедший на берег из морской пучины.
– Ну, вот тебе и ответ мой друг, – сказал я мысленно Вакруру.
А вслух поблагодарил нашего спутника за столь интересный и увлекательный пересказ этой легенды.
В Элгол мы вкатились уже затемно. Аллан, притормозил у местного паба, что был расположен прямо на небольшой, но хорошо освещенной парковке. Он любезно помог нам выгрузить наши вещи, порекомендовал непременно поужинать в этом пабе, указал ориентиры, где искать хижину одинокого рыбака и вежливо откланялся. На все наши уговоры отужинать вместе с нами, он отвечал отказом, мотивируя тем, что ему еще предстояло добираться полторы мили по очень плохой дороге до крошечного поселения земледельцев Гласнейкил на западном берегу фьорда. Мы с сожалением поблагодарили его, пожелали хорошего улова и распрощались. И очень скоро его пикап растворился в темноте на петляющей меж холмов проселочной дороге.
9.
С трудом мы отыскали домик одинокого рыбака, среди торчащих вокруг холма строений. К слову сказать, деревней это поселение можно было назвать с большой натяжкой, ведь дома здесь были разбросаны по холмистой, поросшей вереском и березами местности довольно хаотично и на весьма приличном расстоянии друг от друга.
– Точно мальчик-великан забавы ради швырнул на землю пригоршню мелких камней, и они, упав, разлетелись, кому, как вздумается, тотчас превратившись в дома,– подумал я.

А собственно, зачем нужна какая-то планировка на краю света? Свободного пространства хоть отбавляй. Главное – как следует вписаться в рельеф, а уж в чем, в чем, но в этом скайцы были весьма изобретательны.
В полутьме дом рыбака было трудно, как следует разглядеть. Он был не большой, приземи-стый и точно гриб торчал из земли. И конечно он не имел никакого фундамента. Глубоко вко-панные в землю стены из дикого камня, толстая соломенная крыша в несколько слоев, два дымо-хода по концам крыши – типичный старинный «Черный дом» островитянина. Я постучал в мас-сивную деревянную дверь тяжелым, чугунным кнокером. Но довольно длительное время не было никакой ответной реакции. Мы уже собрались было уходить, решив, что хозяина нет дома, как вдруг неожиданно громко лязгнула щеколда, и дверь со скрипом отварилась. На пороге плохо освещенного дома появился его хозяин – угрюмого вида старик, с явно недоброжелательным взглядом. Его обветренное, загорелое скуластое лицо обрамляла коротко стриженная седая борода, а череп едва прикрывали жидкие, короткие и такие же седые волосы – торчащие жесткой щеткой. Глаз в таком тусклом свете я рассмотреть не смог.
– Мы друзья Аллана из Глазго, если это имя вам о чем-то говорит. Ищем скромный и ук-ромный ночлег, – сказал я.
Последовала долгая пауза, повисшая в быстро остывающих и сгущающихся сумерках.
– Он вас пропустил? – Нежным спокойным голосом, свойственным горцам (что совершен-но не вязалось с его внешностью), неожиданно спросил он.
– Кто? – едва смог выдавить я, ломая голову над вопросом.
– Дух Аэлла, – невозмутимо ответил он.
– А старик то не прост, – подумал я, однако постарался не выказывать свое удивление.
– Да. Он прошел сквозь нашу машину и остался стоять на том же месте, – честно ответил я.
– Значит, пропустил, это хорошо, – заключил он.
– Тем, кого он преследует не место в этих краях, во всяком случае, пребывание здесь не су-лит им ничего хорошего. Заходите, – и он шире распахнул дверь.
Как и следовало ожидать, в его доме все было довольно аскетично. Очень неожиданно бы-ло увидеть столь простой и примитивный быт в двадцать первом веке. Большая комната, разде-ленная надвое перегородкой из грубой шерстяной ткани, земляной пол застланный соломой, небольшие окна, все, чтобы сохранить тепло от потрескавшегося, побеленного известью камина – главного и единственного источника тепла. Простая грубая мебель и нехитрая утварь, керо-синовый фонарь под потолком и вездесущий едкий дым горящего торфа.
– Спать будете там, – сказал хозяин, указав на шерстяную перегородку.
– Умыться можно здесь, – кивнул он в угол комнаты.
Там, на большом деревянном ящике из-под зенитных снарядов стоял медный кувшин с ручкой, покрытый патиной и такой же, позеленевший от времени, овальный таз.
– Есть у меня особо нечего, могу предложить овечий сыр, печеную треску, вареного краба и немного ржаного хлеба.
– Спасибо вам, добрый человек, но мы не голодны, – ответил я.
– И как вас звать, – просто спросил он.
– Я Даниил, а он Варкрур. Мы иностранцы, фотохудожники, приехали снимать прекрасные виды Куиллина, – пояснил я.
– Да, мудреные у вас имена. Ну, художники так художники,– и добавил к сказанному еще несколько совершенно не знакомых мне слов, по всей видимости, на гэльском.
– А я Браден, – представился он и зачем то поклонился.
– Не хотите есть, тогда может, выпейте чаю. Он у меня на травах с цветами вереска и су-шеным терном.
– От такого точно не окажемся, – со всей своей бесконечной и искренней улыбкой сказал Варкрур, усаживаясь за закопченный, заляпанный жиром грубый дубовый стол.
Браден достал из камина закипевший чайник – он был большой, бронзовый, с чеканкой в виде трилистника на пузатом боку и ужасно закопченный. Насыпал в керамический заварник листового чая, добавил пару щепоток сухих трав из холщевого мешочка, висевшего прямо здесь же на стене, налил кипятку и закрыл заварник крышкой, опять же прошептав несколько гэльских слов – на этом все таинство нехитрой чайной церемонии было завершено. И мы стали ждать, когда сей волшебный напиток настоится. Чтобы как-то скоротать время я стал донимать учтивого хозяина простыми и порой, даже бестактными расспросами. Давно ли он здесь живет, где его семья и отчего он избрал столь аскетичное, одинокое затворничество. Хозяин, на удивление ни сколько не тушевался, стараясь по мере возможности ответить на все вопросы, что ему задавали. Оказывается, родился и почти всю свою жизнь он прожил в Глазго. Работал инженером на заводе по производству авиационных двигателей кампании Ролс Ройс. А когда в автокатастрофе погибли его жена и дочь, он бросил все и перебрался сюда на Скай – в старый дом своего деда. И уже здесь он стал тем, кем мы и встретили его – одиноким затворником, единственным увлечением которого является теперь лов рыбы, которую он за гроши продает туристам. А иногда берет туристов порыбачить в укромные и рыбные места, которых, к слову здесь не мало. В итоге мы улеглись за аж полночь, растроганные и заинтересованные исповедью одинокого рыбака.

10.
Утро задалось ветреным и туманным. Я долго всматривался в маленькое, закопченное оконце, что буквально висело у меня над головой. Темная, почти черная зелень гор казалось, дрожала и расплывалась в холодной и липкой мороси, что растекалась теперь повсюду. Берег океана едва просматривался в этой зыбкой кисее тумана. Сильно обеспокоенный ветром океан катил на брег тяжелые, свинцово-серые волны с невесомыми белоснежными бурунами. Убогое, но такое сухое и теплое жилище старого Брадена показалось нам теперь маленьким раем на краю земли. А жесткий, деревянный диван, прибранный овечьими шкурами – стал самой лучшей по-стелью на этом свете. Вставать ужасно не хотелось. Собрав всю свою оставшуюся волю в кулак, я заставил себя выползти из-под теплой овечьей шкуры, служившей нам отличным одеялом и опустить ноги на холодный земляной пол.
– Твой путь, бегущий по лабиринту, теперь уже почти завершен, – шепнул внутренний го-лос.
– Ага, осталось только распечатать и пройти сам лабиринт, так, что в общем делов, как го-вориться на три копейки! – Язвительно ответил я ему.
И на сим мы оба мысленно заткнулись.
Наскоро позавтракав холодным вареным крабом и овечьим сыром, мы с большой неохотой вы-ползли из дома и отправились на пристань. Бетонный причал лодочного экскурсионного агентства Мисти Айсл Боат Трипс (Морские Прогулки По Мисти-Айлу), совсем терялся в сгущающемся тумане. У основания пирса расположилась крохотная конторка – металлический ангар, этого крохотного агентства, весь флот которого состоял из нескольких старых моторных лодок, переоборудованных в прогулочные. Створки конторы были закрыты, но замка на них не было. Я постучал – ответа не последовало. Я постучал сильнее. Через минуту сонный голос нехотя откликнулся изнутри:
– « Какого дьявола вам нужно»?
– Нам нужно срочно на Соэй, – прокричал я металлической будке.
– Мы заплатим хорошую цену.
– Ни кто не повезет вас на Соэй, ни за какие деньги и даже в отличную погоду, – грубо от-ветила будка.
– Но объясните сэр, почему? – Взмолился я.
– Соэй сейчас охраняет морская пехота и вам вряд ли позволят сойти на берег.
На этом диалог с будкой был окончен. Не соло, нахлебавшись, мы, пошли с пирса восвояси. Для начала мы отправились в верхнюю часть Элгола, где в небольшом коттедже Куиллин – Вью прямо на террасе, под сенью нескольких высоких елей уютно расположилась маленькая кофейня. Здесь готовили отменный заварной кофе и рассыпчатые пряные кексы. Там мы решили согреться, переварить информацию и обдумать план дальнейших действий. И надо сказать он у меня созрел моментально, как только я ощутил смак настоящего, густого, черного кофе.
– Раз Браден рыбак, значит, у него должна быть лодка, – сказал я, отхлебывая душистый напиток.
– Помнишь, как он говорил, что часто рыбачит у берегов Соэя. А потому солдаты наверня-ка хорошо знают и его и его лодку. Смекаешь Варкрур, к чему я клоню?
– Украсть, – ответил он, как всегда улыбаясь.
– Верно дружище! Но только это называется – угнать. А еще, позволь поинтересоваться. Ты хорошо плаваешь в ледяной воде?
– Думаю, что да, – все так же добродушно ответил он.
– Значит тогда план такой, – сказал я закуривая.
– Поселение находится в южной бухте острова. Солдаты наверняка тоже сосредоточены там. Самый пустынный берег – восточный. И я показал ему карту острова на своем смартфоне, ткнув пальцем в экран.
– К тому же он скрыт от южной бухты сопкой. Поэтому мы угоняем лодку, подходим на лодке к восточному берегу и бросаем якорь недалеко от берега. Мы сделаем манекен из куртки, овечьих шкур, надувного шарика и шапочки, и оставим его в лодке, а сами вплавь доберемся до берега, взяв с собой одежду в непромокаемых пакетах. Я видел такие в местном магазинчике у парковки. Таким образом, мы усыпим бдительность дозорных и доберемся до острова. Спрячем-ся в скалах и будем ждать удобного момента, чтоб попасть в поселение.
– Да, но как же мы узнаем, какая лодка его? – Спросил он, дожевывая кекс.
– А мы об этом спросим его самого, и уверяю тебя, он сам нам расскажет о ней, ты же пом-нишь какой он открытый и простодушный чувак.
– Да но как нам быть с самим Браденом? Ведь если он узнает, что его лодку угнали, то на-верняка поднимет шум на всю деревню, – не унимался Варкрур.
– Как, как. Просто накачаем его лошадиной дозой снотворного и пусть себе дрыхнет, – от-ветил я.
Мы купили пакеты, снотворное, куртку, почти такую же, как у Брадена и вернулись в дом старого рыбака, чтобы начать осуществление своего «дерзкого» плана. И первым делом, как бы невзначай и издалека начали спрашивать его о рыбалке. Какая, мол, тут рыбка ловиться, какая считается самой ценной и вкусной. Ну и какая, конечно же, у него лодка. Но старик сразу раску-сил нас, как говориться «с первого щелчка».
– А зачем вам понадобилась моя лодка? Вы ведь никакие не фотохудожники, нет. Я понял это, как только вас увидел. Так кто вы и что вам на самом деле нужно? – Спросил он все тем же ласковым голосом.
И чем больше мы опирались и пытались разуверить его в том, что нам де вовсе не нужна его лодка, что мы действительно те за кого себя выдаем, тем более он уверовал в обратное. В ко-нечном счете, поставив точку в длинном и бессмысленном диалоге, он спросил:
– «Скажите прямо, зачем вам на Соэй, что клубнички захотелось»?
Старик, точно был не промах и прекрасно догадался обо всем, что мы задумали. И, в конце концов, нам пришлось повиниться и во всем признаться. Ну, или почти во всем.
– Так бы прямо и сказали, – и, потеребив бороду, кратко закончил:
– «Собирайтесь, я сам отвезу вас на этот остров».

11.
Итак, если одни люди, например, утверждают, что коррупция, в конечном счете, полностью низвергнет мир людской в пучину. То другие в то же самое время склоняются к мысли, что коррупция наоборот творит для них мир иной и новый, и даже стимулирует его социокультурную эволюцию. Конечно, если посмотреть на сей вопрос глубоко «философически», то в целом можно сделать следующее умозаключение – и те и другие абсолютно правы. А в общем, как сказал Бертран Рассел:
«Мы живем двойной моралью: одну исповедуем, но не используем на практике, а другую используем, но исповедуем крайне редко».
Я собственно это к тому, что какие бы запреты не возводили одни люди, всегда найдутся другие, которые смогут эти запреты запросто разрушить или обойти, да еще и получить с этого хорошую выгоду. Вот и наш многоуважаемый затворник, как раз оказался именно из таких, ту бишь из последних. Ведь одной рыбой сыт не будешь и потому куда более «интересней», как говорят в Шотландии – «ловить лососей на двойную удочку». Оказывается Браден очень даже просто, правда за весьма не простую плату возит всех страждущих на искомый нами остров. И дело тут вовсе не в спортивном рыболовстве. А в том, что на «Овечий остров» – так в переводе звучало его название, как, оказалось, желали попасть многие любители экзотической клубнички, пережившие ужас «Ночи Туманных ножей», но, тем не менее, не изжившие свои страсти по «по-слушным антропоморфным овечкам». Разумеется, для этого на острове было наскоро организо-ванно несколько подпольных борделей. Ну не торговлей же самодельных сувениров (как заверя-лось официальными властями) ей богу было жить новому населению этого островка! А началь-ник караульной службы острова, лейтенант королевской морской пехоты – тоже был человек весьма прагматичный, и тоже был не против подержать в руках «двойное удилище». Так, что, по сути, в теперешнем социуме совершенным образом так ничего и не изменилось. Все хотят жить и непременно жить хорошо. Все хотят кушать хлеб и непременно мазать его сливочным маслом. Так, что нет ничего удивительного в том, что одни индивидуумы продолжают использовать ос-тавшихся антропоморфных репликант по своему прямому назначению. В то время как другие в это же время начали снова тайно завозить из Китая новых искусственных людей, насыщая ими подпольный европейский порно-рынок. Вот так – просто передел собственности и не более.
Но меня эти штучки-дрючки, увы, более не волновали. Мой путь в этом мире подходил к своему логическому завершению, и далее, за горизонтом от меня была укрыта одна лишь туман-ная и печальная неизвестность. Мне хотелось теперь только одного – поскорее добраться на этот чертов остров и завершить, наконец, то дело, которое уже уничтожило во мне почти все мои ду-шевные силы. А еще мне хотелось увидеть ее. Так хотелось, что аж скребло на сердце железны-ми когтями. Хоть в последний раз, но увидеть!
Погода портилась прямо на глазах, и Браден предложил не мешкать, а бегом собираться и выходить. Ибо, как гласила еще одна Шотландская поговорка:
– «Если погода вам не нравиться подождите еще пять минут, и она станет еще хуже».
Вещей у нас практически не было и потому на сборы у нас ушло очень мало времени. И вот, наконец, мы погрузились в лодку и отчалили от берега.
Срывая пену с гребней волн в лицо дул противный, сырой и холодный ветер, собравший злой колючий холод где-то в горах ледяной Гренландии. Мотор постоянно чихал и кашлял, когда гребной винт с хлюпаньем проскальзывал в пенящихся волнах, словно возмущаясь тем, что ему необходимо было тащить эту ржавую посудину в такую погоду. Лодку то и дело захлестывали тяжелые волны, и нам с Варкруром постоянно приходилось окачивать воду. Во всем этом безу-держном буйстве стихий один лишь Браден казался невозмутимым и твердым. Он точно черная скала – Старик Сторр, молча правил лодкой совершенно не сгибаясь под хлесткими порывами ветра. И лодка, повинуясь его упорству медленно, но уверенно двигалась вперед к желанной це-ли, неуклюже переваливаясь через волны.
И вот, наконец, постепенно из тумана начали вырисовываться ни чем не примечательные очертания острова Соэй. Собственно если смотреть сверху, этот маленький остров был более всего похож на кухонный топорик-молоток, без ручки. Его западная часть – «лезвие» большая по площади, пологая и почти прямоугольная, а восточная – «молоточек» меньше, круглее и холмистая. Обе части соединены узкой перемычкой и образуют небольшую бухту, на берегу которой и расположилось поселение перемещенных сюда репликант и антропоморф. Обрывистые скалы, поросшие вереском и крупными папоротниками, холмы с небольшими рощицами кривых берез, пологий песчаный пляж Южной бухты и одинокие строения компании – Остров Соэй Shark Fisheries Ltd, в которых теперь разместились солдаты караульной службы – вот, пожалуй, и вся скупая зарисовка этого островка. Но чем ближе мы подходили к нему, тем учащенней билось теперь мое сердце. Ибо сей не примечательный островок для меня сейчас был важнее любого другого места на этой земле. Ведь не так важно место, где должно свершиться финальное действо, важна лишь степень самого этого действа. Цена его слишком высока – цена его мой мир!
И вдруг сквозь обрывки тумана, на одиноко торчащем из воды камне я увидел ее. Точно выхваченная из моих грез, она сидела, спустив с камня ноги и сложив руки на животе, вглядываясь вдаль. Она была в своей «изначальной» флисовой куртке, плотных джинсах и черной вязаной шапочке, которую я ей когда-то подарил. Она сидела и смотрела на накатывающие волны с очень грустным, и самым человеческим на свете лицом.
В ее лице было столько спокойствия и умиротворения, что я даже подумал, отчего это нет свечения, вокруг ее шапочки, так аккуратно скрывающей ушки. Она ждала – вот только чего? Увы, не ведомо, то было ни ей и ни мне. Но, вот она обернулась и тотчас увидела меня. И в тот же миг в ее взгляде вспыхнуло столько теплоты и нежности, что казалось, вот сейчас шторм утихнет, а море расступиться и она побежит ко мне на встречу!
Не дождавшись, пока лодка достигнет берега, я спрыгнул в ледяную воду и, подскальзыва-ясь на поросших водорослями валунах, барахтаясь в волнах, побежал к ней на встречу. Схватил ее на руки и, не отдышавшись, стал целовать, задыхаясь от душевной боли, нежности и нехватки воздуха одновременно. Она пыталась мне что-то сказать, но я зажал ее рот поцелуем и понес на берег. Варкрур и Браден, стоя в лодке, провожали нас своими недоуменными взглядами. А со стороны бывшей фактории, промышлявшей некогда акулий жир, уже бежали нам на встречу два солдата в камуфляже и с автоматами.
– Это подождет, – подумал я и продолжал целовать ее соленые, от морских брызг губы.
Солдаты внезапно остановились метрах в ста от нас, будто загипнотизированные, встав на месте, точно отключенные роботы.
– Да, все потом, – прозвучало ответом в моем мозгу.
– Не останавливайся!
12.
– Ну, здравствуй, свет моих очей! – безо всякой наигранности с нежностью сказала она, наконец, освободившись от моих ненасытных губ.
– Долго же ты хаживал по темным просторам Аллизиума. Я уже все глаза проглядела, дума-ла уж и не дождусь тебя вовсе! Принес?
– Да, – ответил я, опуская ее на серый скрипучий песок и показывая на ладони маленький пульсирующий шарик.
– Слава Создателю, а то я так боялась за тебя и за нее! Но теперь, наконец-то все уже поза-ди, – и она еще крепче обняла меня, повиснув на моей шее.
– Чему же ты так радуешься – дурочка? – Подумал я, совершенно машинально.
– Тому, что, наконец, встречусь с ней, сольюсь с ней, воедино, и стану сама собой, – отве-тила она вслух.
Я вопросительно, и с сожалением посмотрел на нее.
Она наклонила голову и тихо сказала:
– «Ты не сердись на меня, пожалуйста. Но таково уж мое предназначение в этом мире».
– А как же наша любовь? – Спросил я одними губами.
– Любовь, – задумчиво произнесла она.
– Ченг, создавая меня, даже и предположить, не мог, что со мной может такое случиться, как впрочем, и я сама. Ведь это, такое чувство, которое точно чистый яркий свет вдруг изливает-ся внутри тебя и заполняет собою весь твой мир без остатка. Это такое чувство, которое позволя-ет осознавать самое себя, как данность, познать всю радость жизни и всю скорбность смерти в их едином танце. Поэтому я ни о чем не жалею, ибо то, что я постигла было мне воистину чудесным даром, и подарил мне его ты. И пусть моя жизнь была совсем коротка, но все-таки она была самая, что, ни наесть настоящая. А еще в ней были настоящие чувства, которые даже у настоящих людей порой не всегда можно встретить. Так, что если бы у меня была такая возможность – начать все сначала, я ни желала бы ничего большего, чем снова испытать все то, что между нами было. И потому я ни о чем не жалею, – тихо повторила она.
– А девочка научилась мыслить по взрослому и обличать свои мысли в истинные слова, – невольно вновь подумал я, глотая слезы.
– Девочка многому научилась, – сказала она, вновь прочитав мои мысли.
Но я в этот раз совсем даже не сердился, от того, что она копается в моей голове. Наоборот, пусть. Мне даже хотелось этого.
– Благодаря тебе она стала теперь чуточку похожа на настоящего человека, – заключила она.
– Ты для меня всегда была и будешь настоящим человеком, а где-то даже и более того, – сказал я, не выпуская ее из своих рук.
Ее глаза наполнились слезами – слезами счастья, радости, отчаяния, боли и еще бог знает чего. На секунду мне показалось, что в них отразился весь мой мир. Отразился и тотчас погас. Мне вдруг стало страшно и жутко холодно.
– Пойдем, – тихо сказала она, вырвав меня из оцепенения.
– Пора готовиться к последнему пути, – теперь ее взгляд изменился, в нем проявились ко-лючие и обязательные оттенки взрослого.
– Вон уж и сарацин идет тебя встречать. Пойдем!
Я обернулся и увидел Лошадь. Она что-то быстро и властно сказала продолжавшим стоять, как вкопанным солдатам, и направилась к нам.
– О, никак сам малыш Ден к нам пожаловал. Да неужели это ты? – И она, похлопав меня по плечу, протянула для приветствия свою шоколадную руку с великолепным маникюром.
– А кто это там с тобою, братишка? – Кокетливо спросила она, пожимая мою руку и глядя на «дядей» в лодке.
– Один, тот, что старый – просто лодочник. А второй – товарищ «по обмену», с Ура, и ему позарез нужна наша помощь, а за это он всецело готов помогать нам. В общем, он друг. И зовут его Варкрур. Такая вот фигня «малята», – сказал я, стараясь, держатся как можно уверенней и типа с юмором. Но лошадь явно не повелась на эту «гримаску».
– Все будет хорошо, – спокойно сказала она.
– Пошли. Надо спешить. Заберем ваши вещи и в лагерь. А потом сделаем, наконец, то, ра-ди чего были разыграны все декорации и сцены этого мира – ради эффектного финала, конечно, – чуть-чуть с пафосом закончила она.
– Эй, болваны! – обратилась она к солдатам:
– «Возвращайтесь назад и передайте лейтенанту Роджерсу, что мы с моими друзьями скоро явимся к нему на аудиенцию. Адьюас амиго!»
Солдаты, молча, повернулись и пошли прочь.
Все мне показалось намного проще, чем я думал. Но, наивный, если б я знал тогда, что ме-ня действительно ожидало на этом проклятом острове…
Я помог Варкруру вытащить наши вещи из лодки, расплатился с Браденом и мы направи-лись к поселению, кучно притулившемуся к подножию холма. Обнесенное высоким проволоч-ным забором, поселение репликант более всего походило на типичный лагерь беженцев. Оно состояло в основном из старых контейнеров, приспособленных под жилье, фанерных домиков, палаток и нескольких наскоро построенных домов из дикого камня, отдаленно напоминавших «Черный дом» Брадена.
– О, создатель! Да ты же совсем замерз, ведь ты весь мокрый, – почти прокричала Исария, только сейчас обратив внимание на непроизвольный стук моих зубов.
– Пошли скорее, тебе надо срочно переодеться в сухое. Еще не хватало, чтобы ты просту-дился! – Она крепко взяла меня за руку и потащила за собой.
От ее трогательной заботы мне действительно стало заметно теплее, теплее и легче идти на пронизывающем мокрую одежду ветру. Я бодро шагал вслед за ней, проходя через центральные ворота в этот импровизированный, довольно компактный поселок. И первое, что мне бросилось в глаза, как только я вошел в ворота, было то, что в отличие от подобных людских поселений здесь кругом было очень чисто и опрятно. Повсюду, где только позволяло место были посажены цветы и шаровидные кустики цветущего вереска, а между палатками и постройками были устроены дорожки, посыпанные морской галькой. Все постройки и палатки имели одинаковые таблички с буквенными обозначениями «кварталов», номерами «улиц» и собственными порядковыми номерами. По самому широкому проходу мы направились к центральному каменному строению, перед которым была устроена небольшая, хорошо утоптанная, выложенная крупной, одинаковой галькой площадка – своеобразная центральная площадь.
– Это, можно сказать наш местный сервисно-реабилитационный центр для наших реплик. Здесь мы собрали кое-какое оборудование, какое сумели достать, дизельную электростанцию, спутниковую тарелку и организовали импровизированную лабораторию для тестирования и сервисного обслуживания наших подопечных. И здесь же мы теперь практически живем, – пояснила Исария.
13.
Через крошечный тамбур, в торце дома мы вошли в чистое, хорошо освещенное выкрашен-ное белой краской помещение, с деревянным полом из струганных старых разнокалиберных до-сок. И тут же мне сразу открылась очень знакомая картина – комната была заставлена стеклян-ными шкафами, где в больших банках, наполненных мутной беловатой жидкостью плавали раз-личные органы, совершенно идентичные человеческим. В двух больших прозрачных емкостях в форме параллелепипеда, предназначенных для выращивания платформ плавали тела реплик в позах «младенца» с поврежденной кожей и глубокими рваными ранами. Можно было лишь догадываться, что творили с ними, те, кто называют себя людьми. Посередине комнаты, занимая большую часть ее площади, торчала вполне себе рабочая робот-станция для обеспечения хирур-гической поддержки белковых репликант. От нее толстой «змеей» прямо по полу отползал в противоположную стену массивный бронированный кабель.
– Где они сумели ее раздобыть, ума не приложу? Ведь все, что было в форте – все было на-прочь уничтожено в ту ночь погрома.
У виртуальной голографической консоли стояла антропоморфа типа: RW10 – девушка-заяц. Это была Рада – одна из моих любимых личных «игрушек». Хоть она и была в виртуальном шлеме, но я без труда узнал ее по шраму от сигары на ее оголенной шее, который я как-то оста-вил ей в порыве страсти. Она, стояла спиной к двери и самозабвенно загружала программу через голографическую консоль, ловко и быстро работая сенсорными перчатками.
– Молодчина, что сумела выжить и спастись, – вполне искренно порадовался я, украдкой еще раз взглянув на нее. Но встречаться с нею теперь у меня совершенно не было, ни какого же-лания.
– Это наша лаборантка Лянка, – просто сказала Исария.
Я, молча, кивнул.
– Мы с нею пытаемся «выходить» истерзанных, но все еще цепляющихся за жизнь реплик, которых иногда находят и привозят сюда добрые люди. Кого-то удается спасти, кого-то нет. Но все равно, надо, же кому-то им помогать, ведь они не виноваты в том, что их сначала создали, а потом взяли и выбросили вот так на «помойку», как отработанный материал.
Ее слова прозвучали для меня жестким и справедливым укором, ведь, по сути, во многом благодаря именно мне эти создания сейчас живут и мучаются на этом проклятом острове.
Я быстро, не оглядываясь, прошел мимо стоящей ко мне спиной и ничего не замечающей Раде прямиком к двери, противоположной входной, следуя за своей провожатой. Там, как не трудно догадаться, была еще одна маленькая комнатка с большим кирпичным камином посере-дине, слева от него стоял маленький диванчик, два кресла и журнальный столик, а справа стоял массивный железный несгораемый шкаф. Да, да, тот самый из моего поджаренного кабинета, что был расположен на второй палубе главной башни загадочного и жуткого форта Красные Пески. Я уже устал удивляться тому, как определенные вещи самым неопределенным образом то исчезают, то вновь появляются в самых разных, и порой совершенно неожиданных местах, и просто спросил, указывая на него:
– «Как и зачем»?
– Как бы ответил на это дядя Йося из Одессы, когда у него спросили, указывая на атомную бомбу в его платяном шкафу:
– «С откуда у вас такое счастье»? – Услышал я за спиной ехидный голос Лошади.
– «Было тгудно, но мы достали», – хе, хе, хе.
– А если серьезно, то это теперь не просто железная коробка, это часть иного континуума – имитирующая кусочек Аллизиума, экранированная со всех сторон моей примитивной магией. Ведь именно в том мире, где был сотворен лабиринт, и возможно его открыть, – с этими словами Лошадь подошла к шкафу и распахнула передо мной его дверцы.
В его проеме тотчас возникла знакомая пульсирующая фиолетовая пелена.
– Прошу, – и она сделала приглашающий жест рукой.
– Может все-таки ему сначала переодеться? – Робко спросила Исария.
– Нет времени, всадник вот-вот будет здесь, – кратко ответила ей Лошадь.
– Ты, – обратилась Лошадь к входящему следом за всеми Варкруру, ткнув в его сторону красивым пальцем.
– Останешься здесь и будешь прикрывать наши тылы. Надеюсь, твой камень тебе в этом поможет. Ну, с богом, – и она, похлопав меня по плечу, легонько подтолкнула к проему шкафа.

14.
За порталом оказалась небольшая, очень плоская, почти отполированная, черная скала – гигант-ский кусок черного обсидиана, висящий в вяжущей бесконечности густого фиолетового света.
– Мрачновато тут, – заметила Исария.
– За то, правда, тепло, – следом добавила она, перебарывая свой страх.
– Тебе надо выпить вот это, – сухо сказала Лошадь, протягивая Исарии крошечный пузы-рек.
– Что это, – тихо спросила она.
– Надеюсь не цианид, – съязвил я.
– Это особое, сильнодействующее снотворное. Только оно и «работает» в этом мире, – за-ключила Лошадь.
– А зачем? – спросила Исария, отчего-то прикрывая рот.
– Потому, что только с полностью отключенным сознанием, возможно, осуществить ре-униацию, – пояснила она, передовая пузырек в дрожащую руку Исарии.
– А ты, – обратилась ко мне Лошадь.
– Быстро очерти вокруг нас на земле круг, – и сунула мне в руку кусочек обыкновенного мелка.
– Ну да, ну да. А то вдруг панночка в гробу прилетит, – буркнул я, беря мелок.
– Делай, что говорят, и не рассусоливай! У нас чрезвычайно мало времени, – отрезала Ло-шадь.
И вот, наконец, завершив все приготовления, мы приступили к таинству «распечатывания» лабиринта. По указанию Лошади я положил в самый центр очерченного круга камень, рядом с ним мы уложили принявшую снотворное и мгновенно уснувшую Исарию. Затем я встал над ними, взял в одну руку свернутый лабиринт, в другую – статуэтку, и начал медленно произносить заученные заклинания. Лошадь, тем временем, отправилась назад в портал, «прикрывать тылы». Ее последними словами была фраза:
– «Дальше ты сам, малыш. Мне нельзя с тобой, прости!»
И вот я остался один на один со своей неизвестностью. Но так уж устроен этот мир – самые страшные наши неизвестности мы всегда открываем в одиночку.
Сжав до боли и хруста в пальцах статуэтку, я продолжил читать. После семисотого слова последнего заклинания. Камень в центре круга начал интенсивно пульсировать, постепенно ис-тончаясь и, как будто, истаивая на глазах. Я старался не сбиться, тщательно произнося слова за-ученной мантры, так как у меня была всего одна попытка. После чего камень вернется в тот мир, из которого он был взят, где его может быть найдет Варкрур. Так, что если я ошибусь, хотя бы даже в произношении одного слова, чары разрушаться и вызволить Тинг будет уже невозможно. Никогда! От одной этой мысли меня бросало в леденящий холод. А еще меня все время отвлека-ли слезы, катящиеся по моим щекам, это были слезы о моей безвозвратной потере. Но я старался держаться – раз уж решил идти до конца, нужно было идти до конца. С трудом произнеся по-следние слова мантры, я разжал правую руку. Маленькая, пульсирующая медузка, соскальзывая с моей руки, тотчас лопнула ослепительной голубой вспышкой света, раздвинув давящую со всех сторон сферу фиолетового свечения в бесконечность, и стала стремительно раздуваться, запол-няя собою все обозримое вокруг пространство. Голубой, полупрозрачный и как бы высвеченный изнутри свет стал постепенно местами густеть, и насыщаться более темными пепельно-серыми тонами. Эти темные участки стали медленно скучиваться и скручиваться, напоминая своим ви-дом кучевые облака в ветреную погоду. Внутри этих «облаков», подобно северному сиянию ста-ли вспыхивать разноцветные всполохи и искры, переливаясь всеми цветами радуги. Облака дро-жали и продолжали скручиваться, уплотняясь в конечном итоге в огромные, невероятным узором переплетенные толстые шнуры, на вид, явно пустотелые внутри. Один из таких шнуров, жутко извиваясь своим концом, внезапно упал прямо к моим ногам и тут же в нем открылся округлый, словно гигантский зев кита, проем внутрь, метров шести в диаметре с гладкими, оплывшими как парафин краями.
Статуэтка танцовщицы, зажатая в моей руке, тотчас начала быстро нагреваться и тоже ста-ла пульсировать. И очень скоро она раскалилась до такой степени, что моя рука инстинктивно разжалась, не в силах более удерживать ее и она выпала на кристаллическую землю. Упав, она не разбилась, а рассыпалась, точно была спрессована из пудры и в мгновение ока растаяла, превратившись в маленькое, белое облачко. Это облачко, начало постепенно уплотнятся и приобретать некую форму. И, в конечном счете, оно перевоплотилось в маленькую девочку лет пяти-шести, крепко держащую меня за руку. На ней было белое платьице с перламутровым отливом, ажурные белые гольфики и изящные туфельки, цвета топленого молока. А в ее пышные локоны, пшеничного цвета была вплетена широкая золотистая с черным лента. Она взглянула на меня своими большими васильковыми глазами, и сказала, дергая меня за руку:
– «Пойдем со мной, не бойся. Я отведу тебя к ней. Пойдем, ну же!»


15.
Так увлекаемый ею я без опаски вошел в этот полупрозрачный пульсирующий зев, и мы пошли по извилистому, переливающемуся всеми цветами радуги лабиринту, который более все-го походил на чрево огромного полупрозрачного диковинного червя. Свет здесь казалось, исхо-дил от самой девочки, освещая все вокруг и распространяясь вдаль по всему пути нашего про-движения. Мы шли, петляя, среди буйства красок и невообразимости нагромождения всевоз-можных форм, напоминавших: то подсвеченные изнутри колонны сталактитов, полупрозрачны-ми наплывами свисающие не только с потолка но и торчащие из стен. То воздушные хлопья ис-крящейся всеми цветами радуги, лопающейся и разлетающейся под ногами пены, сочившейся отовсюду из-под пола. А еще нам встречались неожиданно сползающие с потолка, колышущиеся и перешептывающиеся между собой узорчатые диковинные перепонки, напоминающие гигант-ские ушные раковины. И казалось отовсюду, из самой глубинной сущности этого нереального мира тихим наваждением просачивалась все та же волшебная и очень печальная музыка.
Удивительно, но, несмотря на помощь моего маленького «гида» я и сам каким-то шестым чувством знал или скорее ощущал, в какую сторону нужно было идти. Идти, и не заблудиться в этом чудовищном переплетении коридоров, шахт, тупиков и радиальных помещений, от которых лучами в разные стороны расходились такие, же червеобразные тоннели. А девочка, тем временем продолжала тянуть меня за собой, ловко перепрыгивая все ямы и наплывы. Нет, она не перепрыгивала препятствия – она просто перепархивала через них, перебирая в воздухе своими изящными ножками. Всю дорогу она звонко смеялась и напевала какую-то совсем веселую, добрую песенку, слов которой, я, как ни старался, но так и не смог понять.
– Тебя как зовут? – Спросил я ее, едва она закончила петь.
– Мария, – без всяких эмоций ответила она.
– Мария – значит Маша, правильно?
– Нет, меня зовут Мария, – поджав губы, ответила она.
– Ну, хорошо Мария, так Мария. А скажи мне, пожалуйста, кто ты? Ну, в смысле кем ты себя ощущаешь?
– Я просто душа – душа не родившейся девочки, – весело и непринужденно ответила она.
– Значит ты, никогда не была в реальном мире?
– А, что, по-твоему, есть реальный мир? – Вполне серьезно и по-взрослому ответила она мне вопросом на вопрос.
– Ну, реальный мир, это там, где все реальное. Понимаешь? Все, все, что ты видишь. Все, что можешь ощутить своим прикосновением, почувствовать запах, вкус, тепло и холод, – ответил я.
– Но ведь это все может быть лишь в твоем мозгу, в твоем воображении и вовсе не обяза-тельно, что оно должно быть где-то еще. Ты разве не думал об этом?
– Так, серьезный пошел, стало быть, разговор, – подумал я.
– Да, я допускаю такую мысль, но все равно полностью с тобой не могу согласиться. Ибо если не было бы реального мира, не было бы реальной жизни, реальной любви и смерти тоже не было.
– Ну не знаю, мне трудно судить об этом. Ведь я никогда не был живой. Хотя, на мой взгляд, жизнь и смерть это тоже весьма условные понятия. Точно также как, например верх и низ. В трехмерном мире эти понятия еще актуальны, и то при условии наличия в нем гравитации, ну а если добавить еще мерности, то это уже работает совсем по-иному и может никак не ощущаться. Так, что, в других реальностях, а если более правильно сформулировать – ирреальностях, таких понятий, как жизнь или смерть может не существовать вообще.
– Ну, а чувства, как быть с чувствами? Вот любовь, к примеру, – не унимался я.
– Как быть с нею? Она ведь существует, реально и объективно, и насколько я успел заме-тить не только в моей реальности.
– Увы, – сказала она, имитируя глубокий вдох.
– Я не могу судить о том, что мне, к сожалению не ведомо, ибо моя душа еще не совсем сформирована и эта функция в нее еще не заложена, – просто и без эмоционально ответила она.
Дальше мы шли, с ней некоторое время молча. Я не знаю, сколько времени мы с ней шли вот так поэтому волшебному и запутанному лабиринту, ибо время, как субстанция здесь, как мне кажется, полностью отсутствовало. Или, по крайней мере, отсутствовало его ощущение. Я тут же вспомнил Мост Отчаяния, что привел меня когда-то в ущелье Трура – там тоже было такое же полное ощущение отсутствия времени. Но здесь, правда хотя бы была музыка, да и я был не совсем один. Моя провожатая вновь запела свою очередную песенку, напомнив тем самым о себе, и продолжила тащить меня за руку, все, также перепахивая через препятствия. Едва она заканчивала одну песнь, как тут же запевала другую. Притом, все они были мне совершенно не знакомы, и пела она их на каком-то странном, не понятном «птичьем» языке. Я едва успел поймать момент, когда она на минуту замолчала, чтобы задать очередной вопрос.
– А скажи Мария, долго нам еще идти?
– А ты разве сам не чувствуешь? – Задала она мне встречный вопрос.
– Остановись, расслабься, закрой глаза, и ты увидишь ее, ведь на самом деле она совсем ря-дом. Только руку протянуть.
Я сделал так, как она велела.
– А теперь представь ее. Вспомни самое, самое светлое мгновение, отразившееся на ее ли-це. Ну же, сделай лишь небольшое усилие, напряги память. И ее ты увидишь.
И я вспомнил, вспомнил ее лицо, тогда, в тот самый вечер, когда она сказала мне:
– «Стойте, пожалуйста, не уходите! Я тоже люблю вас! С того самого первого дня, как только увидела вас. Только тогда я не понимала этого. Не понимала и чуть-чуть боялась. Боялась вот здесь, – и она приложила руку к груди.
– А теперь я уже не боюсь, ничего не боюсь! И могу открыто, и прямо сказать, да я люблю вас. Люблю всем сердцем, всем своим естеством. Каждой клеточкой своего тела. И не хочу более скрывать это». И в то же самое мгновение прямо за полупрозрачной стеной тоннеля я увидел ее. Я увидел ее, точно это было мутное, расплывчатое отражение в зеркале, какое мы видим на его запотевшем стекле. Я невольно потянул к ней руку, и она легко вошла в полупрозрачную стенку. Я отдернул руку.
– Значит так можно, – подтвердил я самому себе.
– Да, – ответила Мария.
И тут меня осенила догадка:
– «Значит, так можно было с самого начала».
– Да, – вновь ответила она.
– Но почему? Почему ты сразу не сказала мне об этом? – С гневными нотками обиды спро-сил я ее.
– Потому, что ты меня об этом не спрашивал, – совершенно просто и спокойно ответила она.
– И потому ты так долго таскала меня, поэтому чертовому лабиринту?
– Гнев не делает тебя умнее, – ответила она.
– И меня уже начали было одолевать сомнения в том, действительно ли ты сонинг, или же ты просто слабый человек, ведомый своими слабостями. Ведь тот, кто решает какую-либо зада-чу, всегда должен знать, что решений у нее может быть несколько – от самого сложного до само-го простого. А слабый, всегда начинает именно с первого, – закончила она, глядя мне в глаза.
А потом добавила, наклонив свою хорошенькую головку:
– « Ну не серчай Ден, и не держи на меня зла, ибо учиться никогда никому не поздно. Иди уже к ней», – и она отпустила мою руку.
– Прощай, – произнесла она, и тут же вновь превратилась в белоснежное облачко, растаяв без следа.

16.
Она сидела на полу, спиной ко мне, широко расставив, вытянутые обнаженные, забрызган-ные радужными каплями ноги. Сидела и отрешенно лепила из прозрачной, очень тягучей радуж-ной пены человекоподобные фигуры, а также фигуры диковинных тварей. Все они, через мгно-вение оплывали и растворялись в той же прозрачной светящейся субстанции, разлитой по всему полу. Но она вновь и вновь продолжала свое занятие, тщательно вылепливая и подчеркивая каж-дую деталь очередной «скульптуры». Сама, она также слегка светилась голубоватым свечением, исходящим как будто из глубины ее тела. Ее действия казались и неосознанными, и осознанными одновременно. Одним словом ее состояние сложно было объяснить с психологической точки зрения нормального человека.
– Тинг, – осторожно почти шепотом позвал я ее.
Никакой реакции не последовало.
– Тинг, ты меня слышишь? – сказал я уже несколько громче и шагнул к ней ближе, с наме-реньем прикоснуться.
– Не подходи! – Ты можешь испортить мои статуи, – сухо сказала она, каким-то чудовищно не своим, и совершенно не живым голосом.
– Тинг, это же я! – Я пришел за тобой. Пойдем со мной.
Никакой реакции. Я хотел шагнуть еще ближе.
– Остановись! – Не подходи! – Ты мне мешаешь. Мне надо сделать еще три миллиарда во-семьсот восемьдесят восемь миллионов двести пятьдесят тысяч сто двадцать одну фигуру.
– Тинг , что с тобой?! – Это же я Даниил. – Ты, что совсем не узнаешь меня?
– У меня задание, а ты мне мешаешь. Уходи!
Это прозвучало так сухо и совершенно без эмоционально, точно мне прочли смертный приговор. Колючий ком отчаяния подкатил к моему горлу. Я упал на колени.
– Тинг, милая, родная. Ну, пожалуйста, посмотри же на меня! Обернись хоть на мгновение. – Холодные прозрачные стены поглотили эхо моего голоса.
– Не-ме-шай!
– О, Создатель, что же мне делать? Не силой же вытаскивать ее отсюда?
– Правильное решение, малыш! Именно что силой, а как иначе? Хе, хе, хе, – внезапно вдруг отозвался внутренний голос. Бери ее в охапку и тащи. Только держи покрепче – силы у душ здесь, знаешь ли, нечета земным. А будешь рассусоливать, фиг чего добьешься. Лабиринт ведь вещь крайне не стабильная и весьма эфемерная. Глазом не успеешь моргнуть, как сам «впечатаешься» в него навеки, как мошка в янтарь. Так, что хватай и беги, что есть духу отседова! Да и не забудь зажать ей рот, ибо тебе лишний шум не нужен.
Одним рывком я подскочил к ней, крепко обвился одной рукой вокруг ее тали, другой ру-кой крепко зажал ей рот и потащил что есть силы напролом сквозь зыбкие стены. Как она заби-лась, пытаясь вырваться. Это было просто чудовищно! Я прямо ума не приложу, откуда во мне оказалось столько сил, чтоб удержать ее и откуда в ней было столько силы, чтобы сопротивлять-ся этому. Протащив свой бесценный груз сквозь несколько стен, я с ужасом почувствовал, что их кисельная вязкость стала вдруг резко «густеть». Я уже с трудом пробивался через них. Силы мои ослабевали. Еще не много и я не смогу пробиться, а главное не смогу больше удерживать ее.
– ЛАБИРИНТ ЗАПЕЧАТЫВАЕТСЯ, СКОРЕЕ, ТОРОПИСЬ. ЛАБИРИНТ ЗАПЕЧАТЫВА-ЕТСЯ! – Гулко прозвенело в моем мозгу. И я собрав последние свои силы рванул вперед. По-следнее, что я успел почувствовать, была боль, боль от того, что она прокусила мне ладонь. Я инстинктивно отнял руку от ее губ, и она дико закричала, заполнив окружающее пространство отвратительным криком. И через мгновение я полностью растворился в этом крике.
Очнулся я в вязкой бесконечности густого фиолетового света, лежа на черном стекле обси-диана. Я с трудом оторвал от него голову и посмотрел в ту сторону, где все еще лежала Исария. Над ней, слегка склонившись, стоял Варкрур. У него было очень бледное лицо. Глаза его закати-лись, а губы едва заметно шевелились, произнося очевидно какое-то заклинание.
– Где Тинг? – С трудом разлепив губы, спросил я.
Глаза Варкрура тотчас встали на место и он, глянув в мою сторону, сухо произнес:
– «Надо же, очухался. Живучий сука»!
– Где Тинг? – Повторил я, более требовательным и угрожающим тоном, начиная мало по малу соображать, что Варкрур совсем не тот, за кого он себя выдает.
– Ты не поверишь малый, она там, внутри этой куклы. Ха, ведь у тебя таки почти получи-лось, – до боли знакомой интонацией ответил он, кивнув в сторону Исарии.
– Но тебе, это все теперь совершенно уже, ни к чему. Ведь ты свое отыграл. Твое время вышло бегущий по лабиринту! – Сказал, он, злорадно ухмыльнувшись.
– Прощай Дэн – наивный дурачек, сделавший за меня всю грязную работу. Премного за то тебе благодарен. Прощай.
Я вскочил на ноги и бросился на него. Но он, ловко извернувшись, сумел нанести удар первым. Точно в замедленной съемке, я увидел, как блестящий, острый кастет на его руке, описав дугу, быстро приближается к моему виску. Вот так банально все закончилось. И последнее, что я, падая, успел увидеть, было то, как он, подхватив Исарию, исчезает в открывшемся портале…

Сон шестой. Клиника доктора Батлера.

Кто верит – своей верою храним.
Кто любит – тот любовью озарим.
Кто мыслит – чистой истиной живет.
Кто не жил – ничего, увы, не ждет.

1.
Только ближе к вечеру ветер по не многу стал стихать, и море тоже начало успокаиваться, пряча свой суровый норов обратно в темно-зеленую пучину. Уже не столь сильные порывы вет-ра, однако, все еще продолжали нести к берегу холодную и промозглую сырость Северной Ат-лантики. От чего на берегу пока еще оставалось свежо и не комфортно. В это самое время съе-жившийся за большим валуном караульный – ланс-капрал королевской морской пехоты, дежу-ривший на берегу заметил сквозь прерывистую дремоту, вновь приближающуюся к острову лод-ку безумного старикашки Брадена. На ней, кажется было еще двое пассажиров, один из которых стоя на корме, жадно всматривался на приближающийся берег.
– Кого еще черт несет? – Подумал про себя караульный, продирая глаза и крепко выругав-шись.
– Еще тех двоих не успели оприходовать, а Браден уже новых тащит. Да, лейтенант Род-жерс будет нынче в ярости, – подумав за это, он достал из ранца полевой бинокль и начал при-стально рассматривать новых гостей, попутно делая в своем уме их физиономические зарисовки.
Стоявший на корме мужчина на вид был среднего возраста, худощав, однако весьма статен и довольно высокого роста – примерно шесть с половиной футов. Глазомер у караульного был отменный и редко подводил. Высокий джентльмен был одет в длинное черное твидовое пальто, галантно обтягивающее его фигуру, черную широкополую шляпу и черные кожаные перчатки, одна из которых опиралась на массивную трость с резной костяной рукояткой. А еще, из-за об-шлага его пальто выглядывал темно-серый галстук с явно бриллиантовой заколкой. Ведь так блеснуть, в пробившемся сквозь тучи луче солнца, мог только драгоценный камень. Гладко вы-бритое, бледное и слегка вытянутое лицо стоящего джентльмена украшал узкий с горбинкой ор-линый нос, тонкие некрасивые губы и маленькие, серые, очень неприятные, пустые глаза.
– Явно не простой фрукт. – Подумал караульный.
– А глаза, как у мертвяка. И как только ему не холодно в своем пальтишке? – Буркнул он, отхлебнув немного виски из своей фляги, поежился и принялся рассматривать второго.
Второй джентльмен, сидевший на кормовой банке лодки, одет был явно проще – в обыч-ную темно-синюю Аляску и вязанную серую шапочку. Он был полноват, со слегка одутловатым лицом, мясистым носом, толстыми, живыми губами и глубокими карими глазами, живо отра-жающими свет. А еще над его верхней губой красовались миниатюрные изящные черные усики, почти такие же, как у известнейшего сыщика Эркюля Пуаро.
Лодка быстро приближалась к берегу. И уже совсем скоро она гулко ткнулась носом в се-рый песок пляжа. Высокий джентльмен, расплатившись с Браденом, ловко спрыгнул на берег, помогая себе тростью сохранять равновесие. А его спутник, неуклюже спрыгивая с носа лодки, умудрился при этом подвернуть ногу и, прихрамывая, поплелся за высоким джентльменом в сторону фактории. Караульный, выскочив из-за валуна, тотчас бросился новым гостям наперерез. Однако вновь прибывшие на остров продолжали свой путь, совершенно не обращая внимания на бегущего к ним капрала, что весьма оскорбило и разозлило его.
– Одну минуту джентльмены, – со злобой, громко закричал он им вдогонку.
– Прошу вас немедленно остановиться!
Но никакой реакции не последовало.
– Стоять! – заорал он что было мочи, догоняя полного джентльмена и хватая его за рукав.
– Что такое! – Возмутился высокий джентльмен.
– Вы кто такой? Каково ваше звание, я не вижу нашивок? Что за бардак, черт возьми, здесь твориться? Своим разгильдяйством вы позорите мундир британского солдата! – Почти прокри-чал он подбежавшему караульному.
– К тому ж от вас еще и разит крепким алкоголем, и я не имею никакого удовольствия про-должать общение с вами! – Дерзко подытожил он.
От такого неожиданного напора караульный опешил и остался стоять некоторое время на месте, осмысливая сказанное и «обтекая». Переварив, наконец, столь неожиданную взбучку, он с новой прытью, обусловленною гневом, бросился вдогонку за обидчиком, с намереньем поста-вить наглеца на место. Он с разбега бросился на высокого мужчину пытаясь заломить ему руки, но неожиданно высокий джентльмен, ловко извернулся, и, отскочив в сторону, нанес караульно-му очень профессиональный, короткий и быстрый удар ногой в челюсть. Караульный, не удер-жавшись на ногах, покатился обратно вниз к пляжу. После этого высокий джентльмен с невозмутимым видом продолжил свой путь.
– Оkay, мotherfucker ! – Прохрипел караульный, сплевывая кровь.
– I'm gonna kick your ass! – Сказал он, вскакивая на ноги, хватая упавшую на землю вин-товку и передергивая затвор.
Но едва он прицелился в ногу, даже не обернувшемуся на его ругательства долговязому, как в, то, же мгновение какая-то не видимая сила вырвала винтовку из его рук и отшвырнула далеко назад – в набегающие на отмель пляжа волны. Правда, перед тем, как его L85A2, шлепну-лась в воду, она успела произвести несколько не контролируемых выстрелов в совершенно не известном направлении. А сам караульный, как подкошенный упал на колени, и, обхватив голову руками, завыл, внезапно прострелянный столь дикой болью, что казалось, она насквозь высверливала его мозг.

2.
На шум от выстрелов из бывшей конторы кампании по отлову акул, а ныне штаб-квартиры караульной службы острова Соэй выскочил заспанный и крайне рассерженный лейтенант Род-жерс. На ходу застегивая куртку и поправляя, берет. Он, выскочил как раз в тот самый момент, когда двое неизвестных джентльменов аккурат подходили к дверям конторы.
– Кто вы такие, мать вашу? – Бешено заорал он, преграждая им дорогу и хватаясь за кобу-ру пистолета.
– Вы, как я полагаю лейтенант Роджерс? – С совершенно невозмутимым видом спросил подошедший первым высокий джентльмен ужасно не приятным голосом.
Демонстрируя, по-видимому, свой довольно высокий статус, он встал перед лейтенантом, держась исключительно прямо, опираясь обеими руками на толстую черную трость, конец кото-рой украшала вырезанная из слоновой кости массивная голова вепря.
– Я-то Роджерс. А вот кто вы сейчас разберемся! – Возбужденно ответил лейтенант, слегка опешив от подобной наглости.
Через секунду, к нему вернулось его самообладание, и он принялся спешно расстегивать кобуру. И когда он уже ощутил в ладони приятную прохладу своего табельного Глока, вдруг его рука, точно повинуясь чьей-то чужой воле, разжала рукоять пистолета и стала вопреки его жела-нию обратно застегивать кобуру.
– Что за чертовщина, – подумал он, и тут же вновь услышал не приятный, металлический голос высокого джентльмена.
– Позвольте представиться, – все с тем же невозмутимым видом произнес высокий джент-льмен.
– Инспектор Скотланд-Ярда Кэйлеб Мур, а это мой помощник Уилфред Томпсон, – сказал он, и ловко достал из внутреннего кармана жетон, протянув его прямо под нос лейтенанту.
Лейтенант почувствовал, как у него перехватило дыхание, и подкосились ноги.
– Неужели по мою душу? – Подумал он.
– Конечно, ведь рано или поздно, эта лавочка должна была прихлопнуться. И что теперь будет – суд, позор и прощай погоны? – Подумав об этом, он почувствовал, как его тотчас про-брал сильный озноб, вызванный смесью чувств унижения и страха.
– Стоп, – отбросил все смятения его холодный рассудок.
– Но ведь армейскими делишками занимается военная полиция, причем тут Скотланд-Ярд? – Озноб тут же прекратился, а его дыхание вновь стало ровным.
И наш бравый воробей тотчас оперился, и с новой прытью собрался было уже идти в атаку. Но его снова опередили, не дав даже рта раскрыть.
– Нам стало известно, – чеканно произнес Кэйлеб Мур.
– Что сегодня на этот остров высадились двое мужчин, один из которых находиться в розыске у Интерпола, а второй подозревается в незаконном пересечении государственной границы Великобритании, – для убедительности он громко стукнул тростью.
– Нам так же известно, что они прибыли сюда для встречи с некой темнокожей леди – Лори Крауч, работающей волонтером в лагере для перемещенных репликант и явно состоящей в сговоре с преступниками. Очевидно, что их целью является поиск временного, тайного укрытия на этом острове. Вероятно, они имеют намерение отсидеться в лагере, загримировавшись под реплик, – он достал из кармана белоснежный платок и обтер им губы.
– А темнокожая леди, готова оказать им в этом всяческое содействие, – монотонно продол-жал он, словно читая лекцию по уголовному праву.
– Поэтому я имею на этот счет самые расширенные полномочия и вправе требовать от вас полнейшего содействия в этом деле.
И выждав секундную паузу, он продолжил:
– «Так, что не вынуждайте меня привлекать сюда другие полицейские службы для полной инспекционной проверки вашего островка. Надеюсь, вы понимаете, о чем я»?
И тут наш бравый воробышек окончательно обделался, подрастеряв все свои перышки, и не произнеся ни слова, молча, кивнул в знак согласия.
– Вот и чудно. Прикажите солдатам немедленно оцепить лагерь, а мы с вами и вашим бра-вым капралом безотлагательно устроим там проверку и проведем розыск преступников. Собла-говолите нас туда проводить.
– Да сэр, только сперва мне необходимо собрать людей и отдать им команду. А джентль-мены пока могли бы зайти внутрь и выпить по рюмочке хорошего одно солодового Шотландского виски.
– Ни на, то и ни на другое у нас совершенно нет времени, а насчет выпивки так еще и никакого желания, – отрезал Кэйлеб.
– Сержант, с которым вы только что так азартно играли в покер, вполне может сам собрать солдат и отдать команду. А капрал, который так любезно встретил нас на берегу, в скором вре-мени нас догонит. Идемте!
Лейтенант снова почувствовал мерзкий холодок, пробежавший по его спине. Его оконча-тельно подавила и напугала всеведущая проницательность высокого джентльмена. И потому спорить и возражать ему он более не решился. Вместо этого он, молча и послушно, повел поли-цейских в сторону лагеря.



3.
Закончив перезагрузку программ для роботизированной станции Ляна, сняла, наконец, с головы этот противный и неудобный шлем, так больно давивший ей уши. Стянула сенсорные перчатки, после чего за чем-то с минуту очень внимательно разглядывала свои красивые, с ост-рыми полированными коготками, руки. И когда созерцание прекрасного маникюра было окончено, она убрала перчатки и шлем в шкафчик, под консолью станции закрыв его на замок. Ключ от шкафчика она сунула в карман своего халата и скорой походкой подошла к емкостям с плавающими в них репликами, что бы еще раз перепроверить все параметры настроек регенерационных контроллеров. Параметры находились в норме. И только теперь, с чувством выполненного долга она направилась к входной двери. Прямо возле двери на стене висела изящная ключница в виде пчелиного улья. Ляна надела ключ на свободный крючок. Закрыла ключницу. Сняла с себя халат и повесила его на стоящую рядом в углу вешалку. И в тот момент, когда она, набросив на обнаженные плечи теплую куртку, уже стояла в дверном проеме, вдруг ей как будто послышался очень слабый, глухой, сдавленный стон. Она невольно остановилась, оглянулась и повела своими длинными ушами. С минуту она стояла в полной тишине, если не считать монотонного гудения аппаратуры.
– Наверно показалось, – решила она и переступила порог.
И в ту же секунду стон отчетливо повторился. Теперь у нее не осталось никаких сомнений, что где-то в глубине помещения стонал человек. Кажется, стон доносился из «чайной комнаты» – так они с Исарией назвали маленькую комнатку для отдыха и перекусов. Она с некоторой опаской подошла к двери, ведущей в нее. Стон снова повторился. Тогда она аккуратно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. То, что она увидела, наполнило ужасом ее искусственное сердце. Прямо в центре комнаты на полу в луже крови лежала мисс Лори. Она лежала в позе Витрувианского человека, а ее руки, ноги и голова были прибиты к полу тринадцатью толстыми серебренными арбалетными болтами, и изо всех ран на ее теле все еще продолжала сочиться кровь.
Как она могла не услышать всего этого ужаса просто непостижимо. Вероятно, с виртуаль-ным шлемом на голове и полностью погруженная в работу, она действительно не услышала того, что происходило за закрытой дверью. А тем более не могла предположить, что там могло твориться – просто в голове не укладывалось.
– Кто это сделал? Зачем? Что здесь вообще происходило?
Она склонилась над мисс Лори и закрыла ее открытые, исполненные какой-то глубокой, не земной печалью глаза. Нежно погладив ее по голове она не вольно вспомнила о том, что всем своим теперешним положением она обязана именно ей. Ведь именно мисс Лори сумела убедить сэра Роджерса, чтобы он дал разрешение использовать реплику в качестве лаборантки. Крупная и горячая слеза покатилась по ее щеке и упала прямо на уже закрытое веко мисс Лори.
– Где же Исария, когда она так нужна? И что теперь со всеми будет? – Так много вопросов крутилось в ее голове, а ответить на них было не кому.
И тут она снова услышала сдавленный стон. Она встрепенулась и обернулась. В дальнем углу, за большим несгораемым шкафом, для чего-то поставленным здесь, лежал еще один окро-вавленный человек. Он лежал на боку, спиной к двери и кажется, у него был проломлен череп. Но он все еще оставался жив, ибо тяжелые, стоны исходили именно от него.
Для чего-то встав на цыпочки, она тихонько подошла к нему и осторожно перевернула его на спину. Взглянув в его лицо, она совершила то, что в таких случаях машинально совершает человек – вскрикнула, тут же прикрыв рот ладонью. Ведь перед ней лежал ее бывший возлюбленный хозяин.
«Десятки» – то есть реплики десятой серии, отличались от всех предыдущих моделий, сво-ей повышенной, психо-эмоциональной характеристикой когнитивной платформы. И потому их поведение в состоянии крайнего возбуждения практически ничем не отличалось от поведения настоящих людей. Именно поэтому, теперь она потто и совершенно даже по-человечески разры-далась. Она упала перед ним на колени и еще с минуту продолжала тихо рыдать, прикрывая ла-донью рот, чтоб никто не услышал.
Весь парадокс ее существа, заключался в том, что она полюбила его. Да, да – полюбила, не смотря на абсолютную не возможность «исполнять эту функцию по определению». Ибо чувство это совершенно не вязалось с тем, что было заложено в ее платформу, просто так случилось и все. Наверно она была не такой как все в своей серии, и в ней произошел некий сбой программы. И отчего именно ее хозяину все время везло на таких вот, «не таких». Ее любовь, по сути, была простой аномалией совершенно спонтанной и абсолютно не объяснимой. Это чувство точно неожиданый, затейливый и не поддающийся никакой логике клубок все это время виновато путалось где-то среди ее искусственных нейронных сетей, и ни кто из когнитологов так и не смог обнаружить его. Она всячески скрывала его, боясь потерять этот неожиданный дар при очередном тестировании ее ситемы. А еще она совершенно не понимала, почему это чувство возникло по отношению к ее хозяину. Ведь он никогда не давал ей для этого повода. И как ни силилась она, вспомнить что-либо светлое в их отношениях, но так и не смогла. В ее памяти, к сожалению, не было ничего, кроме пошлой грубости, физического насилия и животного секса. Хозяин просто пользовал ее, как куклу. Впрочем, ведь она собственно и была куклой. И хозяин иной раз ей об этом так прямо и говорил:
«Не строй иллюзий детка, ведь ты всего-навсего моя игрушка, кукла и даже не с человече-ским лицом».
И с сарказмом напевал очень грустную и обидную песню, слова которой свинцовыми строчками отпечатались в ее памяти:
«Мир как будто надвое расколот
за витринным голубым стеклом.
Тихо плачет манекен бесполый -
кукла с человеческим лицом.
Просит одинокими ночами,
просит он у неба одного -
чтоб огонь от искры изначальной
разгорелся в сердце у него.

Чтобы было сладко...
Чтобы было больно...
Чтобы каяться потом...
...Вот и плачет манекен бесполый -
кукла с человеческим лицом» .

Но, не смотря, ни на что, находясь в своей маленькой придуманной сказке, она, тем не ме-нее продолжала верить в нее. Хотя никакой сказки никогда не было. Впрочем, нет, все-таки был один момент, который она несла в себе через всю свою не долгую жизнь. Однажды в порыве страсти, находясь в хмельном угаре, хозяин прижег ее шею горящим окурком сигары. А потом, проспавшись, увидев ее плачущую с перевязанной шеей, он долго и искренне просил у нее про-щения, целуя и гладя ее по голове. Вот именно в тот момент ей показалось, что это и есть на-стоящее счастье. В память об этом она запретила сервисникам выводить этот шрам, нося его как отметину своей одинокой и необъяснимой любви. А еще у нее, как у всякой куклы осознавшей всю кукольность своего бытия была большая и светлая мечта. Она мечтала иметь собственное дитя. Понимая, сколь это не законно и противоестественно, тем не менее, она страстно хотела иметь ребенка от него. И пусть сей мир целиком состоит из сплошных противоречий, несоответ-ствий и запретов – мечты границ не ведают.
Теперь же, ощущая ладонью тепло его умирающей плоти, она вновь стала погружаться в такие сладкие и очень печальные грезы. Это продолжало держать ее в каком-то немыслимо тя-желом и горестном трансе. Еще некоторое время она продолжала находиться «глубоко в себе», точно ее отключили и свет померк перед ней. Как вдруг неожиданная мысль, точно молния, ди-ким зигзагом взблеснула в ее сознании:
– «Дура, а вдруг его можно еще спасти! Чего же ты ждешь, скорее в лабораторию». Она ак-куратно взяла его на руки, подняла и понесла.


4.
Судя по показателям, Янек был в коме. Положив его на хирургический стол, она осторожно очистила и промыла рану. Установила трубку отсоса проводящей жидкости, используя его в качестве крови-отсоса. Активировав трехмерный эндоскоп (к счастью оборудование для ремонта реплик не сильно отличалось от обычного хирургического), она ввела программу сканирования тяжелых повреждений и одновременно с помощью роботизированной станции быстро провела коагуляцию поврежденных сосудов. Восстановив гемостаз и не найдя ничего более подходящего, она ввела ему внутривенно препарат для поддержания жизнедеятельности белковых структур, в надежде, что препарат для реплик приблизительно так же подействует и на человека. За тем она приступила, наконец, к извлечению осколков от проломленной кости. Используя трехмерный эндоскоп вкупе с манипуляторами консоли, она довольно скоро сумела извлечь из раны все осколки и удалила мертвые участки тканей, выжигая их лазерным скальпелем. Еще раз, тщательно проверив, что рана очищена, она с помощью ЭХВЧ перешла к пайке поврежденных сосудов и тканей. Не имея опыта подобных работ, она, загрузила наиболее подходящую программу и целиком доверила эту манипуляцию роботу. Робот-станция по ходу довольно не плохо с этим справился, заменяя поврежденные участки тканей, сосудов и костей на идентичные, распечатывая их тут же по ходу операции с помощью встроенного молекулярного 3Д принтера. И уже через час сорок пять минут его жизненные показатели заметным образом стабилизировались, так, что ей оставалось теперь лишь стянуть кожу и сшить ее млекулярным степлером.
– Уф, ну кажется все. Сделала все, что смогла.
Она проверила основные жизненные показатели – они были вполне удовлетворительными. Дыхание учащено, но без нарушения ритма, пульс незначительно учащён, давление не много пониженное. Судя по симптоматике, кровопотеря у него, была, по-видимому, средняя и этот факт достаточно обнадеживал. Ибо ни донорской, ни искусственной крови здесь и в помине не было (у реплик использовался совершенно другой проводящий и питающий носитель). А распечатать кровь на данной модели принтера не представлялось возможным из-за его конструктивных особенностей. Посему оставалось надеяться только на индивидуальные внутренние резервы организма Янека. А что касаемо его мозговой деятельности, тут вообще маячила полнейшая не определенность. Теперь все вскроет только время. И еще, каким-то шестым чувством Рада поняла, что его необходимо как можно скорее спрятать. Да так, чтобы ни одна собака его не смогла найти.
Она отключила оборудование. Убрала рабочее место, вымыла инструменты. За тем тща-тельно замыла следы крови, которые тянулись из лаборатории к чайной комнате. В самой чайной комнате она замыла всю кровь вокруг того места, где лежал Янек, совершенно не трогая труп и кровь мисс Лори. После всех этих манипуляций она осторожно выглянула наружу.
Ее домик, переоборудованный из большого мусорного трейлера, к счастью был совсем не далеко от сервисного центра. А на улице, тем временем, непогода разыгралась такая, что вокруг никого не было видно. Все разбежались по своим «норам». В общем, все обстоятельства склады-вались довольно удачным образом. И она, не мешкая, быстро перенесла Янека в свое жилище.
Пережив не так давно страшные события ночи «Туманных ножей», она до сих пор с содро-ганием вспоминала о них. Ведь именно тогда она хорошо усвоила урок выживания. Убегая от разъяренной толпы антиморфистов, она сумела спастись, лишь благодаря тому, что спряталась в подвале горящего дома, где ее даже и не додумались искать. Там она отсиживалась несколько дней, сумев пережить весь тот ад, что творился тогда на Лондонских улицах. А посему она сде-лала для себя крайне важный и жизненно необходимый вывод – всегда нужно рядом иметь нору, в которой можно, если что залечь и отсидеться. Такую нору, которую очень трудно было бы об-наружить и о которой ни кто бы, не ведал. Поэтому она тайно ото всех вырыла глубокий погреб с потайным лазом прямо под своим трейлером. Она рыла его исключительно по ночам, работая по два три часа за ночь. Потребовалось довольно много времени, чтобы осуществить задуманное, но потраченные силы того стоили. Погреб получился просторный и достаточно теплый. Она постепенно оборудовала его всем необходимым, соорудив здесь импровизированную кухню, спальное место и даже уборную. Так, как говориться на всякий случай.
Вот тут-то она и спрятала теперь своего возлюбленного хозяина, в надеже тайно все же вернуть его к нормальной жизни. Наконец ее мечта осуществилась – хозяин теперь был такой безпомощный, такой наивный и чистый, словно ребенок. А еще он был живой и теплый. Чего ж еще желать.
А еще Исарию так и не нашли. Лянка прекрасно знала об их чувствах. Знала, что хозяин прибыл сюда именно из-за нее, из-за Исарии. Знала и ужасно ревновала.
Ее всегда мучал вопрос:
«Почему она»?
Ведь она такая же, не смотря на то, что все время прячет свое естество под человечеческой маской. Это тоже было известно Лянке, как и то, что Исарию «слепил» сам Ченг. Слепил по осо-бому «рецепту», замешав в нее что-то такое, что сделало ее живой, не смотря на то, что она была такой же куклой. Ибо в ней была «искра», божественная искра, что делала ее настоящей лично-стью. И это так бесило Лянку.
«Ну почему она»?
А теперь все так сложилось. Ее больше не было, и Янек теперь целиком принадлежал только ей. Пусть даже такой. Где-то в глубине своего искусственного, но такого непостижимого сознания она даже радовалась тому, как все обернулось. Ибо чувства, всегда эгоистичны, в каком бы «носителе» они не возникли.

5.
Солдаты быстро оцепили лагерь, у его ворот выставили пост из двух караульных. А тем временем инспектор Кэйлеб Мур, Уилфред Томпсон, лейтенант Роджерс и капрал Итан направились прямиком в лабораторию. Там они обнаружили лишь тело несчастной мисс Лори, при виде которой у лейтенанта случился припадок, а капрала вырвало.
– Что за чертовщина здесь твориться? – Спросил, шепотом едва отдышавшийся Роджерс, у помощника инспектора, боясь отвлечь самого инспектора от осмотра тела.
– Ничего особенного, обычный магический обряд, по запечатыванию духа, – ответил, улыбаясь, Томпсон.
– А если серьезно, то убийца явно один из разыскиваемых нами преступников. И он веро-ятнее всего психически не здоровый человек, помешанный на сатанизме и черной магии. Более я вам пока ничего сообщить не могу.
Инспектор, тем временем, произведя быстрый осмотр трупа и место преступления, проро-нил при этом лишь пару фраз:
– Suus 'super, quæ nunc est, et reliquit cum Draco per portal. Et nunc habet etiam utrumque lapides .
Лейтенант, конечно же, не знал латынь и потому совершенно ничего не понял.
– Прикажите своим людям, как следует обыскать лагерь, – ледяным тоном произнес ин-спектор, обративший, наконец, свое драгоценное внимание на «хозяина острова».
– Пусть ищут любые мелочи, любые зацепки.
За тем обратился уже к своему помощнику:
– «Томпсон, соберите железки в отдельный пакет, я их отдам на экспертизу».
И снова к Роджерсу:
– «Лейтенант выделите немедленно двух человек, чтобы упаковать тело. И я надеюсь, на вашем острове найдется место для посадки вертолета»?
Произнеся эти слова, он уставился на лейтенанта своими стеклянными и как будто не ми-гающими глазами.
– Думаю да сэр, – ответил Роджерс, нервно хлопая ресницами.
– Прекрасно, прикажите обозначить его и перенести туда труп. И еще, здесь совершенно отвратительная мобильная связь, ваша радиостанция позволит связаться с Лондоном?
– Безо всякого сомнения сэр, – уже более, утвердительным тоном произнес лейтенант.
– О′кей. Действуйте.
– Пойдемте Томпсон на свежий воздух, здесь уже не будет более ничего интересного, – сказал инспектор, поворачиваясь к выходу.
Когда они оказались одни, Эдгар тихо обратился к своему патрону:
– «Мессир, вам стоит на это взглянуть – сказал он, протягивая ему окровавленный клочок бумаги.
– Что это Этгар?
– Это было зажато у нее в кулаке.
– Любопытно, ну-ка дай-ка сюда.
На клочке бумаги отрывистым и скорым подчерком было написано следующее:
«Прости за мою прямоту – безумный беглец по чужим мирам. Прости, ибо ты так и не на-шел своего собственного мира. Потому, что никакой ты не сонниг, ты просто заблудшая овечка, которую завели в лес и бросили на съедение волкам. Одним словом игрушка в чужих руках.
Так долго блуждая среди иных миров, ты так и не сумел постичь самого себя, как в прочем не сумел вкусить и истинной любви. Мне жаль тебя, ибо ты удостоился лишь малого. Жалкой подачки, брошенной тебе сверху. Впрочем, вполне возможно, что пока моя душа была разделена, каждая из ее частей пыталась любить тебя. Но что это была за любовь? С одной стороны – наивные чувства искусственной девочки с рюшечками, так и не понявшей до конца настоящая ли она на самом деле или нет. А с другой – необузданная страсть биомеханической куклы, так хотевшей быть настоящей женщиной, но, увы, так и не сумевшей стать ею. Две не совершенные половинки души никогда не смогут в итоге заменить одну единую. Мне искренне жаль, что все вот так случилось. Прощай»…
– Все намного хуже, чем мы думали, – сказал Всадник.
– Но почему? Объясните мессир.
– Она теперь не просто с Драконом, она стала частью его замысла.
Этгар вопросительно посмотрел на своего патрона.
– Она вспомнила свою прежнюю жизнь и свою прежнюю любовь – умерщвленную любовь к трубочнику. Теперь она будет мстить за нее. Проклятая любовь, обреченная на смерть и не-мыслимые страдания – что может быть печальнее и страшнее. Она способна породить монстра, которого мы – «скромные служители» зла, даже не можем себе вообразить! По крайней мере, теперь равновесие сил и мировой порядок покатятся к нашему отцу в задницу! – Сказал, он, зло ухмыльнувшись.
– Однако этот клочок бумаги воистину бесценен. Потому, что разделенная однажды душа, со-единившись вновь, ни кода не станет прежней. И она оставила нам ключ. Ключ к нему, ибо те-перь мы можем уповать лишь на силу соннинга.
– Я не ослышался, мессир. Мы будем уповать на лоха, которого все кинули?
– Ты не ослышался Эдгар, – и он ткнул тростью в землю.
– Видишь эту землю, сейчас она кажется бесплодной и сухой. Но стоит опустить в нее семя и напоить водой, как через некоторое время появиться росток и со временем может стать могучим древом. Так и с Деном – он был никем, пока его не «напоили» ненавистью. Но лишь теперь, уз-нав, что такое реальная душевная боль, он упьется ею, так, что обретет силу, способную одолеть непокорного зверя. Ибо боль это правда, жизни, а жизнь это оправдание боли. И пусть сегодня равновесие обрушилось, но именно он может завтра стать тем противовесом, который востано-вит его.
– Но мессир, вы уверены, что он еще жив?
– Да я уверен в этом, только я пока не могу «нащупать» след его души. Но, дайте время, и я это сделаю, – сказал он, поправляя шляпу.
– Улитка всегда оставляет след, и мы найдем его.
– А что нам делать с сарацином? – Не унимался Эдгар.
– Ничего. Тело оприходуют и без нас. Ведь нам нет дела до процессов «утилизации». Сам же Сарацин уже на полпути в чистилище. Ибо нельзя безнаказанно использовать Эксцепт-квоту, да еще явно, полученную в обход закона. Мне он более не интересен, – он одел перчатки.
– Нам пора Эдгар. Более, здесь делать нечего, – с этими словами два джентльмена самым неожи-данным образом растворились в воздухе прямо на глазах у двух изумленных солдат, стоящих у ворот лагеря.

6.
Сразу после произошедших событий в жизнь оставшихся реплик снова вернулся ад. Почти с месяц длились допросы обыски и всевозможные проверки. Кого с тех пор на этом многостра-дальном острове только не побывало – от сотрудников Скотланд-Ярда и военной полиции до инспекторов Министерства окружающей среды и даже Министерства по делам Шотландии. Первым делом сняли с должности лейтенанта Роджерса и сразу отдали его под трибунал. Где посчитали сущем бредом или явной уловкой россказни о явившихся на остров инспекторе Кэйлебе Муре, и его помощнике Уилфреде Томпсоне, никогда не числившихся среди сотрудников Скотланд-Ярда. Следом за ним последовали сержант Лиам и капрал Итан. А после их россказней об инспекторе, вообще решили, что сие не более чем сговор с целью запутать следствие.
Потом прошерстили на предмет коррупции и весь гарнизон. В результате следственных действий гарнизон был расформирован и большинство солдат получили отставку, а остальные были переведены с острова в другие части. Охрану лагеря теперь передали Национальному кри-минальному агентству Шотландии. Весь лагерь прошмонали чуть ли не под «электронным мик-роскопом». Сервисный центр опечатали, а перед тем вывезли из него все оборудование. Одним словом началась у реплик совсем «другая жизнь». И более ни кто теперь не помогал этой горстки несчастных сущностей, созданных для приумножения людских пороков, выживать в этом жестоком мире.
Ибо приумножая свои пороки, люди не прекращают возвеличивать порожденных ими де-монов, а создатель, молча, смотрит на все это, купаясь в лучах собственной чистоты и мир, про-должает катиться в пропасть. Одним словом ни кто, ни во что не вмешивается, каждый получает свои дивиденды, а отдуваются за все безвинные овцы, которые ни кого, и ни когда не интересу-ют.
Удивительно, но все это время Ляна, каким-то чудесным образом продолжала скрытно ухаживать за Янеком, не вызывая ни у кого, ни малейшего подозрения. И это не смотря на то, что саму ее почти каждый день водили на допросы, как главную свидетельницу случившегося преступления. Хорошо, что в консоль станции была вмонтирована камера и, прокрутив с нее записи, следственные органы убедились в ее полной не причастности к данному преступлению, иначе из свидетеля она бы легко превратилась в главного подозреваемого. К слову на момент проведения операции, Лянка предусмотрительно камеру отключила. Таким образом, следствием было установлено, что на момент смерти мисс Лори, Ляна работала с программой станции, полностью погрузившись в ее виртуальную область. Однако, допросы все еще продолжались. Ибо оставался не разрешенным главный вопрос, куда подевались те два человека, что прибыли на остров, незадолго до убийства мисс Лори, для тайной встречи с нею. Странно, но за Исарию ни кто и словом не обмолвился. Будто ее и не существовало вовсе. Что же касается Янека, то следственные органы предположили, что он просто сбежал с острова. И ни кто ничего бы так и не узнал, если бы, ни внезапно появившийся посреди лагеря человек. Да это был сам Янек Каминский. Он каким-то чудом выбрался из своего заточения, совершенно случайно выйдя из комы. Правда он не понимал и не помнил, как он все это проделал, где он сейчас находится, и кто он вообще есть на самом деле. Потому как сознание его, увы, было очень далеко от этого острова, если оно вообще где-то было.
Появление Каминского вызвало явный ажиотаж у следственных органов. И хотя пользы от него в дальнейшем продвижении расследования было как от козла молока, в силу его явной ши-зофрении, тем не менее, это давало некий шанс. Ведь у следствия появился мотив повесить убийство мисс Лори именно на него и прикрыть это дело. И не важно, что он стал теперь сума-сшедшим, а может так даже и лучше. Ибо следователю рисовалась теперь следующая картина преступления – Каминский, потерявший весь свой бизнес, тяжело переживший потерю своего друга и своей возлюбленной (следствию были доподлинно известны данные факты), мягко гово-ря, тронулся умом. Он прибыл на остров, вместе со своим помощником с целью, ни много не мало, уничтожить всех оставшихся репликант. Очевидно, что он хотел взорвать их, когда они все соберутся на площади перед центром. А помочь ему в этом должна была именно мисс Лори. Во-первых, она была его знакомой. А во-вторых, как единственный человек на острове, заботящийся о репликах и заслуживший тем самым их полное доверие, она легко могла бы уговорить их собраться в одном месте. Но она, естественно отказалась. Между ними произошел конфликт, а за тем подозреваемый сначала пытал ее, а после, так и ни чего не добившись, убил – столь извращенным и чудовищным способом. Присутствовавший при всем этом и помогавший Каминскому, второй, не известный пока следствию человек не вынес увиденного и попытался остановить Янека, когда тот прибивал мисс Лори серебряными болтами к полу. Он, находясь в состоянии аффекта, оглушил Каминского по голове каким-то тяжелым предметом. Однако не рассчитал силу удара и проломил ему череп. После чего осознав содеянное скрылся и, дождавшись следующего утра, покинул остров. А чтоб окончательно замести следы, он выбросил привезенную ими взрывчатку в море. К слову полоумный старик Браден, состоявший в преступном сговоре с лейтенантом Рджерсом так и не смог вспомнить перевозил ли он кого-то на следующий день, после убийства мисс Лори с острова или нет. Раненного Янека нашла и прооперировала его бывшая, собственная репликанта (это тоже стало известно следствию), после чего долго прятала в своем тайном укрытии. Вследствии ранения Янек Каминский окончательно потерял рассудок. В общем, как-то оно так. И плевать, что сия версия высосана из пальца и шита белыми нитками, но она может избавить следствие от висяка и многим прикрыть задницы.
Сказано – сделано. Янека тотчас было решено вести на судебно психиатрическую экспер-тизу в Лондон. А там уж на него навесят все, что нужно для следствия и быстренько замотают это дело.
Пока Янека вели по пляжу, находящаяся под арестом Ляна заметив это, недолго думая, ог-лушила охранника, выбежала из караульного помещения и побежала вслед за ними. Ее босые заячьи ноги непослушно вязли во влажном песке. Она уже почти догнала конвоиров, когда вдруг неожиданно споткнулась о камень и упала. А когда она поднялась, поправляя налипшие налицо мокрые волосы, облепленные песком, его уже стали усаживать в лодку. Подбежав к кромке воды, она успела лишь, крикнуть:
«Зачем вы его увозите? Пожалуйста, не увозите его! Он не сделал ничего плохого! Ведь там он же не выживет! Пожалуйста!».
И в этот самый момент прогремел выстрел – охранник, придя в себя и выбив стекло, вы-стрелил ей в спину.
– Любимый, – прошептала она и, протягивая к нему руки, вновь ткнулась лицом в мокрый и холодный песок, но теперь уже навсегда…
7.
Утро было прекрасным, чудесный город просыпался и постепенно наполнялся чудесными людьми. В глаза бил мягкий солнечный свет, от чего становилось еще светлее и радостнее. По улицам бежали толпы разноцветных машинок, некоторые гудели, а некоторые издавали милое рычание, как будто сотня котиков, позволяли себя гладить. Вот очень милый джентльмен акку-ратно положил на асфальт только что зажженную сигарету. Это было очень мило с его стороны, поскольку не было надобности тратить на нее свою зажигалку. Тем более, что газа в ней осталось совсем уже не много, а кода подарят следующую пока неизвестно. Приятный, слегка горьковатый табачный дым, заполняя легкие, приносил некую истому приходящего, нового дня. А еще где-то в небе пели птицы, гоняясь за серебристыми самолетиками. Очень вкусно запахло от специальных ящиков, для хранения еды, от чего сразу захотелось есть. В самом крайнем из них сразу нашлись мягкие и нежные помидоры хлебные рассыпчатые сухари и кусок отличного бекона. Но поесть, к сожалению не получилось. В тот самый момент, когда первый кусок бекона уже таял во рту, появился очень плохой человек. Он сразу набросился с криком:
– «Эй, дырявая башка, отвали от моего мусорного бака. Ты еще не заработал сегодня на приличную жратву. Дай это сюда и иди, работай. Сегодня будешь попрошайничать в парке. По-шел!» И он отвесил очень болючий пинок.
Ден уныло поплелся в парк, мимо которого так мило пробегала радостная улица, причудливо разукрашенная разными цветами. Во рту все еще приятно, но тоскливо напоминал о себе проглоченный кусок бекона. Он как будто говорил:
«Не обижайся, я еще вернусь».
– Когда, – взмолился Ден?
– Скоро, потерпи.
Ден вошел в парк. Он казался огромным чудным лесом с разноцветными деревьями и диковинными зверушками. Вот к примру эта скамейка ну точь-в-точь маленький бегемотик на кривых ножках. Выглядит очень смешно. О, а вон по дорожке к ней идет дядька с очень смешным лицом и маленькой смешно трясущейся собачкой. Они сели на бегемотика и стали разговаривать. А вот еще интересней….
– Придурок! Ты долго будешь отвлекаться, – шепотом спросил плохой человек, больно хватая за локоть.
– Я так и думал, что ты будешь бродить по парку и глазеть по сторонам, вместо того чтобы работать. Мне пришлось тащиться сюда, чтоб проверить, как ты тут работаешь. Ведь за тобой глаз да глаз нужен, – и он отвесил Дену тяжелую затрещину.
– Сядь здесь и не рыпайся, – он с силой опустил его на землю.
– И смотри не потеряй табличку. А то загремишь в участок, как в прошлый раз, а мне, по-том тебя выкупай. Ты, меня понял? – Он поднял Дена своей жилистой рукой за подбородок, едва не раздавив челюсть, и заглянул в его глаза своим колючим взглядом.
– Понял, я тебя спрашиваю?
– Да, – сдавленным голосом ответил Ден.
– То-то, и без монет не возвращайся. Жрать не дам!
Он повернулся и пошел обратно. И они остались вдвоем Ден и картонная коробка, в кото-рую проходящие мимо люди бросали совершенно бессмысленные вещи – маленькие, круглые медяшки и цветные фантики. Фантики Дену нравились больше, на них были разные узоры и ри-сунки. Плохому человеку они тоже нравились больше и поэтому он всех их забирал. А Дену так хотелось оставлять хоть немножко фантиков и играть с ними, но плохой человек отнимал все и всегда бил его. Ден плакал и чтобы он его больше не били отдавал ему все. И тогда плохой чело-век давал Дену еду. Мало еды, ну лучше когда она есть. Ведь случалось порой и так, что коробка до вечера оставалась пустой – тогда Ден ложился спать голодным.
Пока коробка тоже была пустой, но Ден старался не думать об этом. Он вспомнил тот странный дом, где он спал не на полу, а на белых кроватях. Там давали еду просто так, правда, больно кололи иголками, но не били – а это больнее.
– Зачем он ушел оттуда? Зачем только послушал того лысого дядьку, который уговаривал сбежать?
Тот дядька говорил, что ему одному не убежать, он знает как, но ему нужен помощник. А в городе, там так хорошо и ни кто не колит болючие уколы, и не дает горьких таблеток. Ден по-слушал его, и они убежали, а потом он пропал и Ден остался один. Ден ходил один по улицам пока его не нашел плохой человек. Он стал бить его и заставлять сидеть с коробкой на улице.
Ден долго думал об этом – думал, пока не задремал. Ему приснился дивный сон…

8.
«Прохладная летняя ночь ванильными сумерками разлилась над серебристой лентой реки. Ее наполнили едва слышные радужные песни из разных миров. Густая веселая кутерьма волнами катилась по не спящим улицам подгоняемая едва уловимым дуновением ветерка. Задумчиво и вкрадчиво читали стихи, ожившие статуи. И все вокруг радовались. Только сидящие на корточках сфинксы, что-то недовольно бубнили себе под нос. Но и они улыбнулись, едва увидели прекрасное лицо девушки, что вдруг так неожиданно распустилось над этим миром. В этом лице отразилось все – все глубинное истинное и прекрасное, что присутствовало в этом мире. От него исходил свет, свет надежды любви и радости. И больше ничего в этом мире было не нужно. Этого было достаточно с избытком. Стоило ей лишь улыбнуться, как ноги сами понесли куда надо. А руки – руки подхватив ее, пели, и словно высшую награду, мягко обнимали ее прекрасную невесомость. И волшебный танец любви, тогда заполнил весь этот мир. Переполняя его, он плавно переливался в другие. Так, что скоро все пространство кругом было укрыто только добром и мягкий, чистый свет струился повсюду»….
Черная рука, вдруг неожиданно ворвалась в этот мир, с треском порвав его. Она схватила за горло и стала трясти. Откуда-то сверху железными болтами посыпались очень злые и грязные слова.
– Ах, ты поскуда, опять дрыхнешь на рабочем месте! Я тебе покажу, мать твою, как фило-нить! Следом, градом посыпались болезненные удары в лицо и по голове. Ден не знал, сколько времени продолжалась эта экзекуция, как вдруг, откуда не возьмись, появилась другая, очень сильная и добрая рука. Она перехватила и остановила руку плохого человека. А потом джентль-мен, обладающий этой рукой, сам ударил плохого человека по лицу, да так, что тот не устоял на ногах и грохнулся в кусты. А уже оттуда он бросился на утек, точно перепуганный заяц. Джент-льмен, обладающий спасительной рукой, протянул ее Дену и спокойно сказал:
– «Не бойся Ден, пойдем со мной, тебя больше никто не обидит».
Он помог ему подняться взял его под руку и потащил за собой.
– Пойдем, Ден. Ведь тебя зовут Ден не так ли? – И сквозь его огромную, косматую, рыжую бороду проступила очень добродушная улыбка.
– Я не знаю, – тихо сказал Ден.
– Я не знаю, как меня зовут, – и слезы потекли по его щекам, смешиваясь с кровью, капав-шею из разбитого носа.
– А я знаю, тебя зовут Ден. Не надо плакать, – он достал из верхнего кармана своего сюр-тука платок и обтер им лицо Дена.
– Я ведь уже давно ищу тебя и вот, наконец, нашел, – улыбаясь, сказал добродушный бо-родач.
– Ты искал меня, зачем? – спросил Ден, размазывая кровь по рукам.
– За тем, чтобы защитить тебя. За тем, чтобы ни кто больше не смел, обижать тебя. И еще за тем, чтобы вкусно накормить тебя, – и он подмигнул Дену.
– Прогуляемся?
– Куда? – С опаской спросил Ден.
– Вперед. Тут не далеко. Просто пройдемся по городу, – и он указал направление, махнув своей большой рукой.
– А по дороге, я угощу тебя мороженым, – ласковым голосом сказал он.
– Мороженым, оно ведь такое, такое вкусное! Я так давно его не ел, – подумал Ден.
– Я хочу мороженное, – сказал Ден вслух.
– Вот и отлично, – произнес бородач.
– Тогда пошли за ним скорее, пока оно совсем не растаяло!
И они пошли. Он всю дорогу держал Дена за руку. Его рука казалась крепкой, надежной и доброй. С ней Дену было хорошо и спокойно. Так, словно мама вела его из детского сада домой.
Проходя мимо вагончика с мороженным, он купил ему его самое любимое – ванильный рожок.
– Но откуда он знал, что оно мое самое любимое? – Подумал Ден.
Мороженное приятно таяло на языке, а они тем временем шли, петляя по пестрым улицам и встречая на пути разных красивых людей. Потом они сели в автобус, большой и красивый, точно огромная разноцветная гусеница. Они долго ехали на нем, сначала по городу, а потом че-рез изумрудно-зеленые поля с маленькими домиками, коровками, овечками, речками и прудами. Ехали-ехали, пока, наконец, не приехали. Они вышли из автобуса и, обойдя его, спустились с дороги прямо на изумрудно-зеленое поле. На другом конце поля стоял дом, обнесенный высоким каменным забором. Он так хорошо спрятался за забором, что можно было видеть только его высокую рыжую крышу. Когда они перешли поле и вошли во двор через железную, украшенную разными коваными штучками калитку, Ден, наконец, смог как следует рассмотреть этот дом. Он был большой двухэтажный, красивый, с колоннами и балконом, почти полностью увитым темно-зеленым плющом. Вокруг дома был разбит чудесный сад, с мраморным фонтаном в виде девушки с кувшином, беседками, обвитыми вьющимися розами, пестрыми клумбами и маленьким прудиком в котором зябко кутались белоснежные звезды нимфей.
– Нравиться? – Спросил бородач.
– Да, – шепотом ответил Ден, завороженный этим зрелищем.
– Вот и отличненько, – сказал бородач.
Он достал из кармана телефон, набрал номер и позвонил.
– Алло, я вас слушаю, – едва слышно сказала трубка.
– Я нашел его мессир. Можете приезжать, когда вам будет угодно, но не раньше чем через три дня. За это время я его подготовлю, а там дело за вами.
– Отлично Батлер, скоро будем, – ответила трубка.
– Ну, что Ден, пошли, – и он указал мне рукой на дверь.
– Теперь это будет твой новый дом.
Ден безо всякой опаски стал подниматься по красивым мраморным ступенькам, а бородач, тем временем уже распахнул перед ним красивую, большую витражную дверь…

9.
…. Ну что ж, мы свое дело сделали доктор, – сухо сказал Абигор.
– Стало быть, время нашего пребывания в этом мире истекло. И теперь он остается без присмотра, ибо ангелы это место давно уже покинули, а старина Йен, стал совсем ни на что не годен. Ведь он уже не властен даже над своим доменом, не то, чтобы ему, приглядывать за всем этим миром. Увы, старые боги «уходят на покой» – их время вышло. Так, что Драконово семя, рассеянное здесь повсюду, быстро прорастает точно сорная трава на обочине. Мы стоим на пороге новой войны, и она будет не менее чудовищная, чем та, что когда-то велась за Олимп. Только вот в чем ирония – мы теперь вынуждены сражаться бок обок со светом. Чудовищная нелепость, но у нас нет выбора. Равновесие покатилось совсем в иную сторону, и все наше бытие оказалось под угрозой саморазрушения. Вся надежда теперь только на него, – он кивнул в сторону сидящего на кушетке и продолжавшего отрешенно бубнить Дена. Но спасать этот мир должна будет уже совершенно другая «версия» бегущего по лабиринту. Так, что совсем скоро появится иная, можно сказать «полностью обновленная модель» Даниила Спасского. Он должен проявиться неожиданно и совершенно из другого мира. Дракон ничего не должен знать об этом. Пусть это будет для него «приятной неожиданностью». Вот только в целях предотвращения утечки информации «текущую версию» бегущего по лабиринту оставлять нельзя. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?
– Понимаю мессир, – ответил Батлер, склонив голову в знак согласия.
– Мы не можем отследить всех демонов, переметнувшихся на сторону змея в этом мире, – с нотками злобного раздражения сказал демон, очертив в воздухе не видимый круг своей тростью.
– Дракон был уверен, что уничтожил бегущего. И как только его миньоны прознают, о его чудесном воскрешении, они обязательно сделают все, чтобы его заполучить. А «поработав» да-же с тем, что осталось от Спаского, они поймут, что делали с ним мы, и какую информацию мы из него «наковыряли». Это может полностью раскрыть наши планы. Посему в этом мире необходимо как следует все зачистить, – он достал из кармана платок и громко высморкался.
– Я знаю, – продолжил он.
– Что вы находитесь в этом теле, не имея на то легальной квоты, а потому любая манипу-ляция с иной душой предаст вашу сущность суду иерархов. В иной ситуации и в другое время, я бы сам не раздумывая, отдал бы вас этому суду. Но теперь лишний шум нам совершенно не ну-жен, да и положиться мне более не на кого. А посему для вас еще остается маленькая щель, в ко-торую я даю вам шанс спокойно уползти. Заметите, как следует все следы, ведь теперь это и в ваших интересах тоже. А коль сами этого не можете этого сделать, найдите того, кто выполнит эту грязную работу за вас. И это необходимо сделать немедленно! – Он звонко стукнул своей тростью о мраморный пол.
– И еще, для максимально успешного переноса он должен уйти в полном своем сознании. Постарайтесь доктор сделать для этого все возможное и невозможное. Проконтролируйте весь процесс, а по завершению его, сразу же убирайтесь из этого мира. Вы меня поняли?
– Более чем, – отчеканил доктор.
– Вот и прекрасно, – сказал Абигор.
– Всегда знал, что на вас можно положиться, – он рывком надел шляпу, и быстрой разма-шистой походкой направился к выходу.
– Ну, так что ж, прощайте Батлер, – сказал, он, не оборачиваясь.
– Прощайте доктор, – сказал Эдгар, сочувственно взглянув ему в глаза, и неуклюже засеме-нил следом.
И в то же мгновение двое демонов, остановившись, бесследно растаяли в дверном проеме.
В палате сразу стало светлее и тише. Тишину этого мира теперь нарушал лишь Ден, тихим голосом продолжавший свой рассказ. Батлер оставил монотонно бубнившего себе под нос Спа-ского одного. Он закрыл его в палате на ключ, и отправился прямиком в свой кабинет. Там он достал из шкафчика бутылку виски, распечатал, взял с полки увесистый шестигранный широкий стакан, налил его почти до краев и залпом выпил. За тем устало опустился в свое кресло, достал из ящика стола сигару, нервно откусил зубами кончик, зажег и сделал глубокую затяжку. Каби-нет, слегка задрожав, медленно поплыл перед глазами.
– Немного попустило, – подумал Батлер.
При жизни он совершил множество гнусных и ужасных вещей, за что и получил свое нака-зание в полной мере. Однако по прошествии трех веков он все же сумел «выслужить» себе не-большое снисхождение и с помощью сарацина раздобыл квоту. Ведь симагостом отбывать по-винность куда легче и куда приятней. Он никогда не раскаивался в своих деяниях, и ему было абсолютно не жаль тех людей, которых он при жизни истязал и погубил. Но сейчас, неведомо из каких глубин его черной и опустошенной сущности в нем вдруг неожиданным образом пробудилась жалость. Да, ему стало жаль бедолагу Дена, жаль, даже не смотря на то, что он был также эфемерен, как и он сам. Когда-то у Батлера был племянник – единственный в его жизни человек, к которому он привязался и даже сумел полюбить почти отеческой любовью. По иронии судьбы он был поразительно похож на Дена. Именно поэтому в черной душе доктора и шевельнулось сейчас что-то чрезвычайно малое, но очень, очень светлое. Ведь истинное чувство, пусть даже размером с мельчайшую песчинку всегда будет видно не вооруженным глазом.
А еще ему совсем не хотелось вновь становиться бесплотным духом и возвращаться в ста-тус призрака. Но только так, потихому, добровольно покинув чужое тело можно было избежать участи повторного суда.
Он налил еще полстакана виски – когда теперь доведется ощутить его вкус и приятное пья-нящее действие. Он пил его маленькими глотками, долго смакуя каждый глоток. Покончив с виски он, вытер тыльной стороной ладони губы.
– Пора, – сказал он сам себе вслух и нажал кнопку селектора.
– Джонс, – произнес он в трубку слегка непослушным голосом.
– Я вас слушаю сэр.
– Джонс, приведите ко мне Скарабея, немедленно.
– Слушаюсь сэр, – ответила трубка.
Пациент со столь странным прозвищем, обрел его благодаря тому, что постоянно катал ша-рики из пластилина и разбрасывал их везде. А еще он был примечателен тем, что у него был ма-ниакальный синдром исполнителя чужой воли. Такой синдром называется – «слепой исполни-тель», и человек, имеющий этот синдром способен исполнить беспрекословно любую волю того, кого он считает своим хозяином.
– Пора! – Снова подумал Батлер….

10.
…..Закончив свой рассказ, я понял, что нахожусь в палате один, и кроме светло-бежевых стен меня никто больше не слушает. Мне снова стало так нестерпимо больно и так страшно, как тогда, когда я получил жестокий удар кастетом в висок. Больно не физически, ибо с физической болью я давно уже научился справляться, не замечая ее. А вот с болью душевной такой фокус не прокатывал. Она каждый раз душила как то по-особому.
– Создатель, отчего ты взвалил на меня столь непосильный груз? За что мне такое? Почему ты отвернулся от меня? – Возопил мой искалеченный разум.
Ответом снова была тишина.
«И болью снова лечат боль,
Калеча руки, ноги, тело.
Создатель, отчего позволь
ты создал мир так неумело»?
Я собрал все, что еще осталось от моей раздробленной воли в один узел, и крепко сжал ку-лаки, так, что хрустнули пальцы.
– Пора, – прошептал мне мой внутренний голос.
– Не бойся малыш, ты сдюжишь.
– А я и не боюсь, – сказал я в пустоту.
– Боишься, – отозвалась пустота.
– Ибо все боятся!
– Ну и фиг с ним, – подумал я.
– Скорей бы уже, надоело все.
Это как с онкологией – сначала узнав о страшном диагнозе, думаешь это какая-то ошибка, этого не может быть. Потом борешься с болезнью, и когда она в итоге одолевает, стенаешь – ну почему именно я, за что? А в самом конце – уже все равно, лишь бы скорее.
И все-таки были в этом сне, под названием жизнь и прекрасные моменты. Была реальная материнская любовь в стране по имени детство. Она как чистый хрустальный свет на веки отпе-чаталась в моей душе. Были муки творчества и муки любви – самые прекрасные муки в этом ми-ре. Были еще маленькие победы, над большими поражениями. Они подчас дарили крылья и воз-носили над землей. И конечно над всем этим струился свет истинной любви, озаряющий в самой кромешной тьме бытия, и приносящий бесценные и прекрасные дары.
– Было, – сказал я самому себе.
– Благодарю тебя Создатель за все это!
В замочной скважине повернулся ключ. Дверь открылась, и на пороге появился Батлер, са-нитар Джонс и явно какой-то псих, тощий с плоским лицом, редкими рыжими волосами на голове и дрожащими коленями. Батлер взглянул мне в глаза и по его выражению лица я прочел – он понял, что я полностью обрел разум.
– А тебя не зря нарекли сонингом, малыш, коль скоро после такого ты смог вернуться к са-му себе,– сказал он, потупив взгляд.
– И как бы я не был рад нашей встрече, но, увы, мне придется прервать ее. Ты прости меня Ден но я….
– Делай, что должен не мешкая, – прервал я его.
– Ты ведь для этого привел этого бледного слизня? – Кивнул я на психа.
– Мне всегда импонировала твоя понятливость малыш. И мне искренне жаль, что все так обернулось, – сказал он, наполняя два шприца.
– А второй зачем? – Удивился я.
– А ты догадайся, ты ведь у нас понятливый, – сказал, он, грустно улыбаясь.
– Да, понятливый, – и я, конечно тут же, все понял.
– Поверь, малыш, ты мне реально симпатичен, но такова воля тех, кто правит ею, – вновь обратился он ко мне.
– Нам всем приходиться выбирать лишь то, что для нас уже выбрали, – сказал он, закатывая мне рукав.
– Меньше слов Батлер. Мне реально уже все здесь осточертело, и ни что меня тут не дер-жит, – сказал я, запрокинув голову.
– Я хочу домой, хочу в Россию. Пусть даже прахом, но все-таки вернуться на родину. По-обещай мне Батлер, что ты исполнишь это. Пообещай удовлетворить мою последнюю пред-смертную просьбу.
– Обещаю, – искренне сказал он.
– Нет, не обещаю, я клянусь исполнить ее.
Батлер знал или если хотите, предчувствовал, то о чем попросит его бегущий перед своей смертью. И он предусмотрительно оставил на письменном столе своему заместителю доктору Краучу посмертное распоряжение, зная, что тот непременно исполнит волю своего патрона в силу своей природной порядочности. В этом письме отдельным пунктом была прописана посмертная просьба пациента Спасского, с пометкой:
«Исполнить в обязательном порядке».
– А теперь Ден расслабься и закрой глаза. Так будет лучше, – едва слышно сказал он.
– Постой, – сказал я.
– В чем дело? – Спокойно и вежливо спросил он.
– Еще одна просьба – пусть санитар уйдет. Только ты и я. Этот не в счет, – сказал я, указы-вая пальцем на Скарабея.
– Хорошо, – кивнул доктор.
– Джонс выйдите!
– Слушаюсь сэр, – сказал тот, исчезая за дверью.
– Теперь готов? – Спросил Батлер.
– Да, – сухо ответил я.
– Ну и хорошо, – со вздохом сказал он. – Скарабей, возьми шприц. Держи его вот так. И держи крепко.
За тем он ловко ввел иглу в вену, на моей руке возле самого локтевого сгиба.
– Смотри, – сказал он, обратившись к Скарабею.
– Сюда надо вставить шприц и нажать. Ты все понял?
Скарабей, молча, кивнул.
– Давай же Броод, смелее, у тебя все получиться, – неожиданно произнес доктор.
Я, ничуть не удивился, услышав прозвище безумного рыцаря. Мне уже было почти все равно, кто, зачем и почему теперь окружали меня. И какая кому при этом выпала роль. Но, эпилог этой истории, рисовался в моем сознании именно таким. Я расслабился и закрыл глаза.
– Прощай Дэн, – откуда-то сверху произнес доктор.
– Прощай Батлер, – почти шепотом ответил я, но прежде чем провалиться в черную и хо-лодную пустоту я услышал.
– А теперь Броод возми второй шприц и выдави его вот сюда, – сказал Батлер, указывая на иглу, торчащую в своей руке….
11.
В начале, вроде бы ничего не происходило – просто темнота закрытых глаз. Но постепенно тьма стала едва уловимо сгущаться, как сгущаются сумерки в морозный, но бесснежный зимний вечер. Сознание наполнилось шепотом многих чужих голосов и совершенно не определенными звуками иных миров. А вскоре стали исчезать и они. И, в конце концов, осталась только тьма, сгустившаяся в центре своего небытия настолько, что разум уже не мог дать определение, на-сколько ее незримая ткань черна и темна. Но, тем не менее, я почувствовал, что мое сознание уже стремительно несется куда-то в самую глубинную тьму этой абсолютно черной пустоты. Вот только было совершенно не ясно – падаю ли я, или парю, повиснув ни в чем. Ведь здесь не возможно было что-либо понять, есть ли тут что-то или абсолютно ничего нет.
«Видимое временно, а невидимое вечно ».
В этом безмирье не было ни начала, ни конца, ни верха, ни низа. Наверно даже сами поня-тия обо всем этом здесь казались абсурдными. Но, несмотря на поглотившее меня, абсолютное ничто, мои скорбные чувства, казалось, заполнили все отсутствующее пространство. Никогда я еще не испытывал ни чего более удручающего, чем то, что испытал теперь, в этом месте, где со-вершенно ничего нет. Ибо невозможно описать такого ужаса, такой скорби, такого уныния, такой безысходности и такого бесконечного одиночества, одновременно давивших со всех сторон. Мне казалось, что вот-вот эти чувства взорвутся и тотчас распылятся на элементарные частицы, как при большом взрыве, не оставив от меня уже ничего. Но ничего подобного не происходило, ведь на самом деле ничего не было и меня больше не было, так что разрываться было нечему. Ведь здесь не было ни памяти о жизни, ни памяти о смерти, ни памяти о себе самом, здесь даже ощущение собственного я отсутствовало – все растворилось в этой пустоте. Теперь со мной оставались лишь эти скорбные чувства и больше ничего. А вокруг только вечность, мрак и ужас. Сколько прошло времени, я не знаю. И было ли оно здесь – время, и то не ведомо. Бесконечность бесконечно тянулась в бесконечности.
Но вдруг, где-то в необъятной далекой дали, словно след от раскаленной до бела иглы, пробился сквозь абсолютный мрак тоненький лучик света. Он возник столь стремительно и неожиданно, точно чья-то воля, изъявленная свыше. А может это чей-то иной, пробуждающийся разум, являлся на смену моему, уже растворившемуся в небытие….
В то же мгновение едва уловимые стали проявляться звуки. Сначала они были почти не различимы, точно белый шум, пришедший из неведомой дали. Но постепенно их сила нарастала. И вот я уже отчетливо услышал звон вкупе с тяжелым лязгом металла, в это самое мгновение я понял – что это трамвай переехал мой столь затянувшийся сон, грубо прервав всю его эфемерность. Он начал стремительно истаиваться, так, словно бы вода уходила сквозь пальцы. И через мгновение сей безумный сон покинул меня, растворившись без следа. Но как я не силился вспомнить, о чем, же он был, так и не смог поймать его ускользающую и растворившуюся суть. Единственное, что запомнилось мне из него, так это бесконечное нестерпимое отчаяние, которое по ощущениям казалось много хуже даже самого невообразимого ужаса. Однако мажорные тоны сего черного сна быстро улетучились под напором, прорывающейся извне, новой реальности. И постепенно, вытесняя пустоту, утро этой реальности уже полноправно входило в меня, шуршанием асфальта под колесами несущихся за окном машин, зычным матом перекликающихся дворников и щебетанием птиц, радующихся выползающему из-за тяжелых крыш солнцу.
– Даня вставай, – услышал я мамин голос из кухни.
– Вставай лежебока, уже без пятнадцати восемь. Ты не забыл, что у тебя сегодня распреде-ление, – сказала она, уже заглядывая в мою комнату и ласково улыбаясь.
– Как без пятнадцати восемь? – Спросил я, отбрасывая одеяло и вскакивая с кровати. Мель-ком глянул на будильник.
– Так и есть, проспал! Вот засада.
– Иди бегом в ванну, завтрак уже на столе, – снова услышал я мамин голос уже из прихо-жей.
Я немного постоял под струей контрастного душа, наслаждаясь упругими струями воды, чтобы с помощью нее окончательно выгнать из себя остатки черного сна. И через несколько ми-нут я уже стоял голый мокрый, бодрый иготовый к приятным сюрпризам нового дня. Меня переполняла торопливая и нетерпеливая радость. Ведь сегодня должно произойти то, к чему я стремился все эти пять лет – я стану наконец настоящим геологом. Ибо сегодня меня должны определить в экспедицию для прохождения преддипломной полевой практики. И это будет моя первая настоящая экспедиция!
Нашей группе, по слухам определили маршрут по самому загадочному в нашей стране мес-ту – плато Путорана. Я мечтал побывать там еще самого первого курса. Неужели сегодня осуще-ствится моя мечта? Сердце сжалось и екнуло от этой мысли, а потом быстро, быстро застучало. Я не стал завтракать, быстро оделся и, слетев по лестнице, пулей понесся в институт. Едва я переступил порог парадной, мне сразу открыл свои объятия залитый солнцем летний город. А вокруг все цвело, пело и двигалось. И весь мир был пропитан реальной жизнью, истинной любовью и чистым светом. А я бежал навстречу этому свету, навстречу зовущему меня миру и навстречу своей мечте, ведь ее смарагдовый уже свет зажегся и рдел где-то очень далеко, далеко впереди меня. Только я еще его пока не видел, не видел как тогда, четыре года назад в чужой стране, но теперь-то я точно знал, что он существует….