Добро, зло и травник

С улыбкой на лице я сидел на кухне и вспоминал вчерашнюю сцену, когда мама рвалась учить моего дядю-врача уму-разуму. Время — десять с половиной утра. Мама только пришла с рынка. Я сидел и наблюдал, как она увлечённо занимается приготовлением обеда. Она слегка торопилась, а моя шестилетняя сестра со всей серьёзностью пыталась помочь. Сложилось впечатление, что мама готовится к дуэли, а сестра — её незаменимый секундант. Неуклюжие движения сестры вызывали умиление. Она старалась повторить все мамины движения, а порой казалось, что она пытается маму учить. Но «ученик» спешил, а маленький учитель ему только мешал. Мама то и дело повышала голос на дочку, прося её отстраниться, а та каждый раз возмущённо вздыхала, не понимая, как ей судьба-злодейка подкинула такого, мягко говоря, «тугодума». А ведь наивная дочка всего лишь хотела помочь «нуждающемуся». Однако «неблагодарный ученик» настойчиво отвергал помощь, предложенную ему во имя добра, ведь пропадёт же мама без помощи. Где та грань, золотая середина? Как делать добро, чтобы не быть отвергнутым и не получить зло в ответ? Порой самый простой ответ на протянутую руку помощи – «Спасибо, я сам!» – повергает в шок. Как помочь нуждающемуся, чтобы не задеть его самолюбие? Как сделать так, чтобы помощь не стала обузой? Делать добро сегодня становится психологически большой роскошью. С одной стороны, не хочется протягивать руку помощи «заслуженным артистам» московского подземелья, а с другой стороны, страшно получать плевок в лицо от людей, которым, на первый взгляд, требуется помощь. Как быть? Как помочь людям и не стать назойливой мухой? До этого я не знал, что делать добро – это особое искусство, искусство, требующее немало знаний и опыта.

Однако спектакль длился недолго, под шипение лука в раскалённом масле моё внимание постепенно переключилось на злобу дня – ночное недержание мочи моего младшего брата Брагима. Пока я размышлял, в моей голове внезапно промелькнула еле заметная мысль. Мой мозг зафиксировал слабый всплеск воспоминания об одном человеке, о котором я редко слышал, и то краем уха. Это знахарь, точнее, травник, живущий неподалёку от нас. Его зовут Мухаммед Фалль. Я решил освежить память об этом, как мне казалось, весьма любопытном человеке и встал, вышел из кухни и направился на улицу в поисках источника информации. После долгого и изнурительного опроса общественного мнения у меня сложилось двойственное впечатление. Сомнений осталось много. Стоит ли вовлекать такого человека в дела своего брата или воздержаться от его услуг? Этот вопрос меня терзал два дня подряд.

О травнике ходят весьма противоречивые слухи. Кто-то о нём отзывается, как о целителе всех времён и народов, но таких людей абсолютное меньшинство. И мама характеризует его как хорошего человека, знающего своё дело. Остальные же воспринимают его как нелепый персонаж. Это, прежде всего, дядя Джибриль и те люди, которые признают лишь официальную медицину. Их подавляющее большинство. Мой дядя отзывается о нём, как о клоуне с горшком дьявольского зелья. Мой отец называет его бабой-ягой в мавританских шароварах. А мои друзья его называют не иначе как травяное чудище, а то и донкихот, странствующий верхом на Змее Горыныче. По большому счёту народ о нём изъясняется исключительно с помощью баек и анекдотов. Говорят, на все беды у него один-единственный ответ – отвар травы Вележита. Эту злосчастную траву я знаю не понаслышке. Если за желудочно-кишечный тракт взялся запор, то я непременно советую его познакомить именно с ней, она воистину творит чудеса. Мама раз в год заставляла нас пить отвар этого дьявольского растения. Как она говорила, для очищения организма от токсинов и шлаков. Зелье весьма противное на вкус, и отнюдь не только языку, но и всей пищеварительной системе. У прямого кишечника она вызывает немедленную «рвоту». А при выходе из туалета возникает устойчивое ощущение, что слита в канализацию и добрая часть души.

Польза травы очевидна, однако мне сложно поверить в то, что она лечит всё на свете. А именно так думает наш травник, если верить словам его недругов. Вряд ли слабительная трава, пусть даже самая гадкая на свете, поможет избавить брата от недуга, природа которого не изучена доселе. Это видно даже невооружённым детским глазом. Она бесполезна против чертей, осевших в разуме моего брата. Мои друзья убедили меня в том, что главный виновник болезни Брагима – это именно чёрт и никто другой. Африка – излюбленный курорт чертей всех мастей и рангов. Мой скептицизм был вполне оправдан. Вывод неутешительный, тем не менее далеко в моём подсознании мелькал проблеск надежды, вера в чудо, присущая каждому в безвыходном положении. Сердце надеялось, что все эти люди, в том числе и скептик во мне, ошибаются насчёт травника. Чем только чёрт не шутит, особенно когда речь идёт о самом чёрте. На кону здоровье моего весьма дорогого брата и моё личное спокойствие. Прежде чем задействовать тяжёлую артиллерию, я должен испробовать все простые способы, даже если я на них не возлагаю большую надежду. Быть может, это всего лишь моё желание обойтись малой кровью играет со мной. Скупость прагматика во мне требует искать там, где проще и дешевле.

После недолгого раздумья я решил сходить один к травнику, поскольку вопрос был не в меру щепетильный. Я не хочу подвергать неоправданному риску свою «безупречную» детскую репутацию. Сложно предсказать реакцию своих друзей, когда они узнают о моих планах навестить «травяного чудища». Нет желания быть объектом насмешек с их стороны.

Я встал и поспешно покинул родной дом. Наш знаменитый травник живёт неподалёку. Я не знаю точно, в каком доме, но приблизительно я представляю, где это может быть. Когда я вышел на нужную улицу, то увидел горбатую женщину весьма преклонного возраста. Согнувшись едва ли не пополам, наклонившись немного вперёд, она опиралась на палку, глубоко воткнутую в грязный песок нуакшотских улиц. Если бы я не узнал видавшую виды Хайву, я бы подумал, что тигрица в засаде вот-вот набросится на жертву. Но, увы, старухе бросок давно не под силу. Она, кажется, взглядом скрупулёзно изучает землю. О чём с ней вселенная трепетно шепчется? Что она ценного растеряла, кроме молодости своей? Неужели она потеряла ключи от потустороннего мира? Промелькнули мгновения, и до меня дошло: старуха не стоит на месте. Нептун вдали, опираясь на солнечные кольца, еле ползает по своей орбите, а солнце, зевая, изнывает от тоски. Старуха с дрожью во всём теле, опираясь правой рукой на палку, едва шла с тяжёлым железным чайником в левой руке. Каждое черепашье движение давалось ей с огромным трудом. Видимо, сказалось не только бремя возраста, но и тяжесть её чудного груза. Если ускорить процесс, то на ум ничего другого не приходит, кроме образа утки, беременной двухлитровым чайником. И смех и грех. Бабульке плохо, бабульке тяжело, во мне проснулось добро. Добро не думает, добро делает. Я молниеносно подошёл к ней и схватился за ручку чайника:

— Я вам помогу, бабушка Хайва. Я знаю, где вы живёте…

Однако старуха вместе того, чтобы с радостью освободить тяжёлый груз, вцепилась в него мёртвой схваткой, как будто он был наполнен концентратом эликсира молодости, капля которого может воскресить стадо мамонтов, вымершее десять тысяч лет назад. Чудо-эликсир, чудная старуха.

— Помоги себе, хулиганьё! — застигнутая врасплох, восклицала старуха. — Отпусти мой чайник! — кричала она во всю глотку, словно я был вором, схватившимся за её бесценный ридикюль, дань моде тех времён, когда ведьмы на мётлах покоряли небо.

— Бабуля, берегите сил, я просто хочу вам помочь, — оправдывался я.

— Иди отсюда, бестолочь! Я сама справлюсь.

— Он же тяжёлый, бабуля, и горячий, и вы плохо видите, и вообще…

— Ну-ка уйди отсюда, пока я тебя этой палкой не отправила к своим далёким предкам! — орала она из последних сил.

— Бабушка, вы что? К каким предкам?

— К обезьянам, конечно! — кричала она. — К обезьянам, конечно… — тихо повторяла она, словно сил не хватило выговорить конец фразы.

— Да, бабушка! Непросто вас подозревать в знакомстве со стариком Дарвином. Хотя несложно догадаться, что вы с ним ровесники.

— Убери руки с моего чайника, я сказала! А то палка!..

— А то что? Палка выстрелит? Смотрите, как бы сами себя не загнали в могилу этим чайником. А палка, конечно, грозное оружие, но только раз в году.

— Не твоё дело, хулиганьё!

— Ну, смотрите сами, моё дело предложить.

— А моё отказаться!

— Разумеется.

— Ни минуты покоя, никакого уважения к личному пространству, и так мало времени осталось наслаждаться жизнью. И то не дают. Обязательно найдётся какой-нибудь идиот…

Я ушёл расстроенным, оставив старуху ворчать саму с собой. Не берусь сказать, чем можно наслаждаться в этом возрасте, согнувшись пополам и почти без зрения, но, видимо, и в аду можно найти свой прохладный уголок. Как говорится в народе, каждому свой рай. Дай Бог ей дальше выжимать из жизни все соки до последней капли. Дай Бог ей наслаждаться каждым мгновением. Дай Бог ей на это здоровье.

Что я сделал не так? Поведение старухи меня удивило. На мгновение я оказался в состоянии, в котором недавно оставил свою младшую сестру. Сегодня определённо не день делать добро. На время я забыл, куда шёл, и лишь увидев мужчину худощавого телосложения, идущего быстрым ходом мне навстречу, я понял, что от меня в данный момент требуется. Как и старуха, он нёс такой же тёмно-серый железный чайник. Значит, дорогой я не ошибся, я даже знаю, откуда он вышел. Пока я думал, мужчина, словно метеор, промчался мимо меня. Он мчится не домой, он летит в помещение для отправления естественных надобностей. Вряд ли он меня заметил: определившись со своим выбором, целеустремлённый человек видит цель, а не помехи. Я оглянулся посмотреть на него. Он уже опередил старуху, которая до сих пор громко ворчала:

— Иди своей дорогой, бестолочь! Я сама…

Неужели он осмелился предлагать старухе помощь? Я развернулся и пошёл дальше. Вход в дом был в нескольких шагах от меня. Дверь была открыта нараспашку, но, сделав шаг в проём, я столкнулся с лысым мужчиной огромных размеров. Вследствие неожиданного контакта меня опрокинуло назад. Я упал в паре метров от входа. От шока я остался сидеть на земле, ягодицы на треть зарыты в грязный песок, а ноги широко раздвинуты, как будто их одолело желание сесть на шпагат. Мускулистый, невиданных размеров чёрный великан хмуро стоял в проёме, словно бездна терзала его душу, словно тьма разрывала его внутренности.

— Куда прёшь? Смотри перед собой, козявка! — кричал он на французском языке.

Голос оглушительный, голос низкий, голос хриплый и прокуренный, голос, от которого, несомненно, появляется дрожь в коленях. Гора мышц, объятая злобой; Геракл в чёрном обличии, лишённый заслуженных подвигов; Сизиф освобождённый, столкнувшийся с бездельем; циклоп двуглазый, дезориентированный раздвоением в глазах. Меня тянуло, от всей души тянуло кулаками поправить ему здоровье, только, боюсь, всего лекарства мира хватит лишь для того, чтобы поцарапать ему один глаз. Увы, силы неравны. Не повезёт тому, кто один на один встретится с ним в честном бою. Тот быстро поймёт, что победа Давида над Голиафом – всего лишь случайное стечение обстоятельств.

— Добрый день! — ответил я вполголоса и на том же языке.

Наверное, я был малозаметным, чтобы меня видеть; слишком тихим, чтобы меня слышать; ничем не примечательным, чтобы мне ответить. Правде нужно смотреть в глаза: я был безликим на фоне Аполлона, насекомое, каких много. Словно меня никогда не было, мой собеседник развернулся и пошёл той же дорогой, что и все остальные. Не знаю, как насчёт Рима, но из этой двери все дороги ведут в туалет. Наш великан торопился, в правой руке он держал такой же чайник, как у остальных. Он явно уже сделал пару глотков из несчастного чайника.

Я сидел какое-то время в смятении и полон обид. Во мне кипела кровь. Что я мог ответить бесцеремонному человеку? Он был старше, больше меня в несколько раз и, видимо, умнее. Нас учили уважать старших, но и старшие должны заслужить это уважение. Я зол, зол на мир, породивший несправедливость, когда взрослым всё, а детям ничего. Но что можно ожидать от человека, которого схватил за нижнюю часть прямого кишечника колит? Сложно мозгу дышать, когда заслуженная пробка плотно закупоривает задний проход. Думаю, вежливость излишне требовать от недалёкого человека. Был бы он моим ровесником, разговор был бы коротким и по существу. В этой стране не принято драться, это моветон, но снимать шкуру-другую со своего сверстника никто детям не запретит. Законы взрослых остаются в мире взрослых. С другой стороны, нельзя обижаться на слона, если он не замечает моську.

Я поднял с земли свой презренный зад, встал, стряхнув с себя пыль и несколько слоёв злости, и направился к входу. Но на минуту я остановился, увидев слишком знакомый силуэт. Это же водитель нашего французского соседа Пьера. Если я не ошибаюсь, его зовут Дени, и он недавно приехал из далёкой африканской страны – Бенина. Неужели он тоже верит нашему травнику? Если это так, то я на верном пути. Тем не менее не успел я продолжить путь, как столкнулся ещё с одним спешащим мужчиной с чайником. На этот раз встречный оказался средних размеров, что позволило нам в проёме двери с трудом, но разминуться. Я спешил к травнику, а обладатель тёмно-серого трофея торопился к унитазу – вновь открыть Америку.

— Аккуратно, мелкий! — громко пригрозил он. — Я чуть на тебя не вылил горячее содержимое своего чайника.

— Знаю я, что маленький! — не подумав, крикнул я в ответ.

— Ты давай аккуратнее со взрослыми, а то…

— Да, извините, я погорячился, — быстро опомнился я.

— Совсем другой разговор.

— Сегодня точно не мой день, — тихо произнёс я.

Я начинаю испытать глубокое уважение к идиопатическому колиту кишечника. Очевидно, он берётся только за тех, кто его заслуживает. Это кара божья для бесстыдных и бескультурных. Хотя мой дядя Джибриль сказал бы, что застой в кишечном тракте вызывает противоположную реакцию, то есть бескультурную рвоту пациента. Выходит, для науки такое поведение — это следствие, а не причина. Но вообще в стране, где не признают достоинства супа, ничто не мешает колиту жить на широкую ногу.

Оглянувшись по сторонам, я вошёл в дом, где множество комнат и ни одной живой души вокруг. Большой двор меня встретил неожиданной тишиной. Судя по количеству народа, которое вышло из дома с чайниками, меня должна была ожидать длинная очередь из больных колитом и прочими божьими напастями. Однако я был в растерянности недолго, меня одёрнул, вдруг раскрывшись, запах травы вележита. Этот запах ни с чем не спутать, да и словами не передать. Оценить его можно только органами обоняния. Он словно меня звал следовать за ним, что я и сделал немедля. Я шёл за ним до самого источника и тихо постучал в открытую дверь. В комнате ко мне спиной одиноко сидел худощавый мужчина преклонного возраста и строго смотрел в одну точку перед собой, как будто гипнотизировал кого-то невидимого. Мужчина, кажется, меня не заметил, и я постучал ещё раз чуть громче.

— Здравствуйте! — дал знать я о своём присутствии.

— Здравствуй, заходи, маленький, — ответил он, не глядя на меня.

Я зашёл в полупустую комнату, где царили полумрак, сырость и знакомый травяной запах. Место больше напоминало ателье, где в центре сидит на табуретке увлечённый художник, которому позирует голый пузатый тёмно-серый чайник. Натурщик явно утомился, он пускал вверх длинную струю пара и время от времени возмущённо пыхтел. Однако «художник» игнорировал справедливые замечания натурщика.

Если бы я не знал, что великий Ганди уже давно покоится с миром, я бы подумал, что он сидит передо мной. Человек этот сильно напоминал великого пацифиста, с единственным различием: он был немного светлее. Надеюсь, и голова у него светлая. Она была почти лысая, если не считать кое-где мелькающие, крошечные, торчащие комки одичалых волос, расстояние между которыми измеряется разве что в световых годах. Это точно Мухаммед Фалль, ошибки не может быть. Этот человек один в один соответствовал тому персонажу, о котором я много слышал в анекдотах. Должно быть лестно, когда при жизни вы становитесь героем, пусть даже анекдотов.

Наш «факир» был одет в светло-голубую рубашку из смеси хлопка и синтетического материала. Однако голубая она только на первый взгляд, вблизи же было заметно множество тончающих белых и голубых полос, чередующихся по вертикали. Рубашка вызывала во мне довольно противоречивые чувства. Тонкая и лёгкая классическая сорочка выглядела старой и потрёпанной, но явно современной. Она застёгивалась на пуговицы и имела короткие рукава наперекор психологическому уюту: обычно люди аскетического телосложения выбирают себе рубашки с длинными рукавами и плотными манжетами, невзирая даже на жаркий климат. Двойной двухцветный воротник мне вполне импонировал. Его белая нижняя часть и синяя верхняя удачно сочетались с остальным полосатым телом рубашки. Ничего лишнего, рубашка сшита со вкусом и по сегодняшним лекалам эстетики. Тем не менее мода бессильна против времени и небрежности. Рубашка выглядела изношенной так, что местами казалась прозрачной. Потёртости, кое-где обширные, маячили всюду. Но беде не свойственно приходить одной. Если хорошо приглядеться к деталям, то станет ясно: рубашка не всегда была голубой. Всему виной изрядно выцветшая ткань. Некогда рубашку пересекали насыщенные ультрамариновые линии. Контраст особенно заметен был в области швов. По всей длине строчек цвет был гораздо ярче. В некоторых местах виднелось множество мелких складок и морщин, глубоко укоренившись в структуре ткани. Утюг и гладильная доска тут бессильны, дело в истинном возрасте и небрежном отношении. Судить о реальном состоянии рубашки можно только визуально, о свежести и запахе не приходится упоминать, ведь дух чуда-травы ничем не перебить. Однако если судить по глубине длинного зигзагообразного следа от бельевой верёвки, рассекающего вдоль спины рубашки, словно Гранд-Каньон, то можно смело предполагать, что в этом доме недавно стирали бельё. К счастью, наш герой был одет не только в рубашку. Его широчайшие мавританские шаровары были единственным, что по-настоящему оберегало достоинство костлявого человека. За ними, как за каменной стеной, ни малейший огрех аскетического тела не был виден. Тёмно-синий цвет и плотность ткани шаровар хорошо сочетались с тонкой голубой рубашкой. Кожаные тапки идеально дополнили этот национальный наряд.
Мухаммед Фалль воодушевлённо наблюдал за чайником, в недрах которого тревожно варилось злобное зелье, гроза желудочно-кишечного тракта. Буря, которую оно вызывает внутри организма, сравнима лишь с вечно бушующими ураганами на Юпитере.
Под дном огромного тёмно-серого чайника еле виднелась круглая плита скромных размеров. Несмотря на преклонный возраст, усталость металла, местами облезлую тёмно-зелёную краску и ржавчину, заразившую весь корпус, она крепко стояла на полу, обнявшись с ним железобетонной хваткой. Две души, сроднившись корнями, намертво срослись. На глаз не определить, где заканчивается плита, а где начинается серый голый бетонный пол. Видимо, сказывалась тяжесть судьбы. Вокруг плиты образовалось круглое масляное пятно диаметром в три десятка сантиметров. Маленькие резиновые ножки, которыми обычно дополняются такие плиты, очевидно, стёрлись под тяжестью старости. И только отделяющийся от этой конструкции некогда белого цвета электрический провод дал понять, что плита и холодный пол далеко не родственники, а прямые антагонисты.
А ржавчина, ржавчина всюду, чувствовала себя явно хозяйкой в этом доме. Она поразила всё металлическое вокруг, даже воздух, даже умы. Оттого и дышалось тяжело в этом тихом аду, где сожительствовали лёд бетонный и пламя электрическое.
Наш герой сидел на расстоянии метра от плиты. Вид мастера своего дела, вид ответственного человека, вид глубоко увлечённого художника. Вид занятого человека, которому помешали. Несомненно, он внушает уважение, но вместе с тем вызывает желание громко улыбаться. Культура во мне настойчиво молилась о самообладании. Моё присутствие, безусловно, привнесло ноту суеты в спокойствие мастера. Долгое время он то пытливым взглядом оглядывал меня, стоящего над ним, то опускал взор на чайник с бурлящим кипятком. А временами он глазами пристально изучал весящую на стене сбоку от него полку, которую я только сейчас заметил. На ней аккуратно стоял длинный ряд из двух десятков чайников. И все одинаковые, но с разными оттенками серого, с различной степенью ржавчины. Они, кажется, с большим опасением ждали свою нежеланную очередь. Было бы, чем их утешать, я бы не поколебался, но, увы, их нечем было обрадовать, я тоже пришёл за своим чайником. На мгновение я ощутил себя выходящим из дома травника с тяжёлым чайником в руке. Это мысль меня одёрнула. В моей голове мелькали здоровые ноты протеста. Во мне проснулось разумное желание развернуться и уйти. Разве травнику можно доверить судьбу своего одержимого чёртом брата? Однозначно нет. Однако я не решился сделать шаг назад.
— Здравствуйте! — повторил я.
— Здравствуй ещё раз, — услышал я в ответ. — По какому поводу?
— У меня брат заболел.
— Ты пришёл куда надо. А кто тебя послал?
— Никто.
— Почему твой отец сам не пришёл?
— Вы знаете, он занятой человек и…
— Понятно. А где виновник?
— Виновник чего?
— Ну, твой брат, который заболел.
— Он дома, он же болеет.
— Хорошо, забери чайник с плиты и иди домой. Пои его по стаканчику два раза в день. А если отвар закончится до того, как он выздоровеет, приходи, дам ещё.
— Вы же не спросили, отчего брат болеет.
— Это неважно.
— Это как?
— Моё зелье лечит все болезни на свете.
— И даже энурез?
— Что это ещё за чудище? Хотя это не важно. Моё снадобье лечит все известные и неизвестные недуги на свете.
— И даже ночное недержание мочи?
— Конечно, от него в первую очередь.
— А от чертей избавит?
— Тем более от них, и даже от марсиан. Знаешь, как ни странно, оно лечит даже чрезмерно умных и любопытных детей.
— Вы знаете, мне уже двенадцать лет. Я уже не ребёнок.
— Не ребёнок, но и не взрослый, — прозвучало в качестве компромисса.
— Хорошо, пусть так, — заговорила во мне обида.
Ничто так не оскорбляет, как ведро холодной правды, вылитое тебе в поганую морду. Порой лучше смотреть человеку в глаза и бесцеремонно ему врать. Ибо нет слаще десерта, чем ложь во имя добра. И собеседнику приятно, и тебе ничего не стоит. Мы привыкли жить в своём выдуманном уютном мире, где все в лицо хвалят, а в спину хают. Все без исключения. Потому что так удобно жить, и потому что ни одно общество не выживет в условиях тотальной правды.
Отказав мне в сладкой лжи, травник меня обидел. А за обидой всегда следует месть, пусть даже на подсознательном уровне. Однако я не ожидал, что мой ответ будет настолько бестактным. В Мавритании не принято ставить взрослых в неловкое положение, особенно когда ты прав.
— Вы знаете, у меня остались сомнения, — не подумав, произнёс я.
— Какие могут быть сомнения?
— Ну... я не уверен в эффективности вашего снадобья.
— Упрямый, значит! Любишь резать правду-матку. Это хорошо. Но если ты не забыл, я уже сказал, что моё снадобье лечит даже чрезмерно умных детей. Рекомендую тебе тоже хлебать понемножку два раза в день. Знаешь, рецепт, который я применяю в практике, испытан веками, и никто никогда не жаловался до тебя…
Хотел бы я возразить, что на крысиный яд тоже никто не жаловался, но лежащего не бьют. Мой моральный долг диктовал дать возможность моему оппоненту излить душу. Неосмотрительно высказанные сомнения задели самолюбие моего визави, вызвали у него приступы тошноты и словесную рвоту. Ему не терпелось отрыгнуть доводы, утопить меня в аргументах, которых никогда никто от него не требовал. Но я не виноват, что он не может мне предъявить свой диплом. А он всё суетился и морально ёжился, не находя себе ни места, ни неоспоримых доказательств своей компетенции. Потому что их нет, как и нет «недостающего звена». Уж на горячей сковородке, не помня себя, извивался, показывая чудеса акробатики. Травник обязан найти вещественные доказательства и мелко пережевать их мне, маленькому, неверному, осмелившемуся сомневаться. А я подумаю, принимать ложь во имя добра или подлить ещё одну порцию масла в огонь.
Беседа приняла неожиданный поворот для меня. Во мне пробудились инстинкты охотника, а «добыча» всё сопротивлялась, оправдываясь без конца. Мой собеседник остановился отдышаться. Прошли две бесконечные минуты тишины, прежде чем он меня пригласил посидеть рядом, показывая мне на табуретку, сиротливо стоящую в одном из углов комнаты. Неспешно, наслаждаясь каждым шагом своей победы, я взял табуретку и сел рядом. Человек, считавший меня маленьким, недостойным, теперь меня принимает как равного. Не удивляйтесь, если о вас вытирают ноги, ведь вы молчите в тряпочку.
После того как я удобно сел, на меня обрушился целый град аргументов, фактов и прочих доказательств, целью которых было убедить меня в чужой правоте и обратить в свою веру. В течение полчаса я с большим удовольствием слушал продуктивную лекцию о полезности травы вележита и безальтернативности фитотерапии. Мухаммед Фалль объяснил мне, какие чудеса творит его детище. Оказывается, во всех бедах человека виновата неправильная работа желудочно-кишечного тракта. Если в желудке худо, то весь организм страдает, даже мозг. С этим выводом, пожалуй, я согласен. Однако я не спешил это признать. Пока травяной эскулап обильно потеет, я буду тихо наслаждаться его стараниями мне угодить. Но кого угораздило сказать, что повторение – мать учения? После получаса эмоционально яркой речи все запасные доводы иссякли, и наш травник начал повторяться. А повторы не только не убеждают, но и убивают всякий интерес. В конце лекции я уже утомился, с моего лица исчезла улыбка победителя. Я начал себя ощущать проигравшим. Тоска взяла верх, нудность лекции меня утомила. Я уже захотел встать и уйти домой, но воспитанность меня приковала к табуретке. И только громкий стук в дверь меня спас, напоминая моему «надзирателю», что пора меня отпустить. Мухаммед Фалль замолчал и глубоко вздохнул, словно его прервали на самом интересном моменте. Раздражённым голосом он пригласил войти нового посетителя и попросил меня забрать чайник с плиты.
Я не заставил себя просить дважды, быстро встал, взял чайник и уверенным шагом направился к двери. Когда я вышел, то услышал вслед:
— Не забудь вернуться!
— Конечно, — ответил я, поспешно покидая жилище народного лекаря.
Я не поздоровался со своим спасителем, я не простился с хозяином мастерской, я думал только о том, как оказаться на улице. Не знаю, насколько был счастлив травник избавиться от меня, но я ликовал, вдыхая первые глотки свежего воздуха. Я радостно вышел на улицу, после услышанной лекции перебирая в голове все возможные эффекты от зелья – восьмого чуда света. К счастью, я был знаком не понаслышке с этой травой и прекрасно знал, для чего её применяют. Очищать до блеска желудочно-кишечный тракт — её единственная функция. Чистый желудок — здоровый организм. Изгнать чёрта из сна моего брата – не её прерогатива. Однако её можно использовать как топор от головной боли. В больших дозах она вызовет такие осложнения, что брату будет точно не до своего мочевого пузыря. Но маловероятно, что Брагим согласится выпить такое количество отвратительного травяного отвара. Такой способ не то что не решит вопрос, а создаст ещё больше проблем моему брату и мне в первую очередь. Нет, пожалуй, я воздержусь. Я бросил взгляд на безликий чайник, словно ожидал услышать от него совет, но он предпочёл сохранить обет молчания, данный неизвестно когда и какому древнему богу. Однако кратковременная дрожь в руке и резкое повышение температуры ручки чайника извещали о том, что ему далеко не всё равно.
Пока я вёл оживлённую беседу с молчаливым чайником, кто-то меня позвал. Я обернулся.
— Куда ты так торопишься со своим горячим чайником?
— Ой, привет, Большой! Откуда ты знаешь, что он горячий? — спросил я.
Большой Лемин, сосед и друг. Он жил через дом от меня, ему должно быть двадцать лет. Его рост, как у моего дяди Джибриля, и габариты прикрепили к его имени приставку Большой. А порой его звали просто Большим. Он учится в университете, и его страсть к свободному общению притягивала меня и моих друзей. Раньше он нам рассказывал то анекдоты, то сказки, которые порой сам придумывал; а теперь он нас учит думать, как сам говорит. Я не всегда соглашался с ним, но мне было просто интересно слушать, как он экстравагантно рассуждает, поднимая темы, о которых консервативное мавританское общество предпочитает молчать. Друзья его называли то проклятым, то гением из трущоб.
— Откуда я знаю? — спросил он. — Да вот он извергает пар. Странное зрелище, не каждый день увидишь человека с горячим чайником на улице. Абсурд какой-то! Вам свет отключили?
— Нет, — ответил я.
— А как ты это объяснишь?
— Я потом расскажу, остынет же, — объяснил я свою торопливость.
— Ладно, вечером приходите ко мне, а я вам объясню, что такое феодализм, капитализм, марксизм-ленинизм и всё такое.
— Да, конечно, — ответил я, радуясь, что избавился от ненужных вопросов.
Зайдя домой, мы скрытно направились в туалет – я и чайник. Между нами пробежала искра, мы оба на дух не переносим траву. Рождённому в Сахаре яркие цвета режут глаза, ибо скромность — родная черта. Я оглядывался вокруг, дабы избежать чужого глаза, а чайник глубоко дышал паром и временами плевался слизью. Характерный запах зелёного снадобья ничего у нас не вызывал, кроме отвращения и тошноты. Я без сожаления вылил зелёное содержимое чайника в унитаз и вышел со спокойной душой, а чайник всё благодарил и благодарил. Завтра, если солнце встанет, я схожу выразить признательность травнику, сообщу о благополучном исчезновении недуга и вручу опустошённый холодный чайник.
Вывод из похода к травнику неутешительный: Мухаммед Фалль не оправдал мои ожидания, хотя я от него многого не ожидал. Придётся искать более действенный и безопасный метод избавления от чёрта, осевшего в мочевом пузыре моего брата.