ГОЛОД

Галина Мягкова

Часть 1.

«Ну что, выпьем, черноголовая?»- сказал бомж, обращаясь к собаке, пристально наблюдающей за ним. У бомжа была хорошая закуска в сумке. Это соседний магазин избавлялся от просроченного продукта. Оставлял на своей помойке. И к вечеру туда шел нескончаемый поток голодных, недоедающих, неработающих, непьющих, жадных, завистливых, грязных, никчемных, опустившихся, инвалидов, пенсионеров, защитников животных, молодых, старых, с высшим образованием, с десятилеткой и даже закончивших ПТУ, кандидатов наук, артистов, одиноких, многодетных, многосемейных, гордых, простых, поэтов, журналистов, кинооператоров, рыбаков, охотников, художников, бухгалтеров, уборщиц, отбывших заключение и мечтающих туда попасть, алкашей, бомжей, иногородних, москвичей, родителей с детьми, отцов, матерей и бездетных. Вся Россия шла на помойку, как на похороны Сталина. Кому-то надо было поживиться, кому-то поесть, кому-то просто закусить. Кто-то делился с ближним, кто-то ни с кем не делился. Вот и этот бомж всегда бросал собаке кусок – другой. Она ждала, когда он опьянеет и пьяненький запоет песню. Тогда он становился добрым. Делился с ней или с друзьями, такими же, как он. Приехал он из другого города, там у него квартира, семья. А в Москве трудно устроиться. Надо носом рыть. Водочка пошла хорошо. До пупка согрела. В сумерках вообще приятней пить на природе. Ветерок или морозец располагает к этому делу. Собака молчаливо ждала. Вдруг бомж резко повернулся к ней и заговорил: «Ты думаешь, что все навек? И эта жидкая клеенка, и этот жалкий человек?» Он остановился, задумался. Наверное, забыл. Налил немного в стакан, выпил, развернул закусон, достал кусок красной рыбки и съел. Хорошо пошла. Собака ждала. Ей хотелось услышать продолжение. «Пригубь меня и пригуби»- сказал бомж, обращаясь к бутылке, и приласкал ее (бутылку). «Люби сейчас, люби мгновенно, коль любишь необыкновенно. Поняла, Жучка?» И дал ей кусок красной рыбешки. Собака, конечно, не знала, что эта рыбка норвежская. И она никогда не видела рыбный магазинчик на границе Финляндии и России, где торгует удивительная женщина удивительной рыбой. Вот бы там поживиться! Только там такая чистота, что ничего и подобрать-то нельзя. Но собака этого не знала. Облизнулась вкусно, глаза потеплели. «А если нет, то не люби. Не надо то, что не любя. И я подумал вдруг, не любишь… Ведь не любишь, Жучка? Вижу, не любишь. И пригубив, навек погубишь. Все остальное и себя. Поняла?» Собака улыбнулась. «Какая ночь. Туман вокруг. Роса на траву стелется. Ночные птицы не поют. Лишь темнота шевелится». Что-то стало холодать. Он налил еще. Развернул сверток, достал запечатанную упаковку греческого салата. «Твое здоровье, Жучка». И выпил. «Держи витамин» -
положил аккуратно на траву салатик. Собака съела. Понравилось. «Какая ночь! Зачем я здесь? Чего еще я жду? Жду ли я вообще чего-нибудь? И нужно ли ждать? А ветер лишь «вернись, вернись» разносит в темноту». Не допил, стал собираться поспешно, забрал сумку полную и пошел себе. Собака смотрела во все глаза. Удивилась такой внезапной метаморфозе. «Чудной он сегодня какой-то»- подумала Жучка. Но делать нечего. Присела на задние лапы и замерла в темноте. Он пошел в небытие, а в голове его стучало: «А ветер лишь «вернись, вернись» разносит в темноту».
Собака словно окаменела и приросла к земле. Лапы ее напряглись. Она вытянула шею, и черные глаза ее заблестели. Жалкие фонари, освящавшие улицу, отразились в зрачках ее влажных глаз. Она словно вошла внутрь этого никчемного человеческого существа, который, однако, не растерял еще капель своего кровоточащего сердца. И будучи униженным до последнего человеческого предела, жалел ее (бродячую собаку), такую же никчемную, как и он сам. Собака вытянула вверх шею и завыла, глядя в темное глухое небо. И вой этот летел и летел куда-то в пространство такого же темного и глухого района Москвы. А ей казалось, что она взывает к его истрепанному человеческому сердцу и поддерживает это сердце, чтобы оно еще долго и ритмично стучало, согревая ее (собаку) своей невостребованной теплотой.
Часть 2.

Она давно заметила эту собаку. Стройную и гибкую, очень осторожную. Конечно же помесь. Когда та подросла, и хозяева увидели, что не породистая – выбросили. Так поступали наши люди в 90-у годы. Бросали стариков, детей, животных, чтобы выжить в этом кромешном аду, который теперь зовется перестройкой. Некоторые называют революцией 90-х. Многие остались без жилья и без работы. Дохли, как мухи, бросались с балконов и чердаков. Некоторые – удачно- насмерть, а некоторые подыхали калеками заживо. Она вот не подохла. Нога. Правда, осталась кривой и рожа вся красная, хотя и не пьет. Никогда не пила. Только закусывала, а теперь и закусить – то нечем. Пенсии по инвалидности не хватает. И называют ее «красатулька».
Она давно заметила эту собаку, белую с черной головой, похожую на дикую собаку Динго, которая промышляла в этом районе уже несколько лет. И довольно успешно. Где-то ночевала, где-то рожала щенков. Но с голоду не подохла. Вид у нее был всегда сосредоточенный, никогда не виляла хвостом, не просила ничего. Только наблюдала издали. За человеческим муравейником. Взгляд ее был пристальный, будто решала задачу какую-нибудь. Обдумывала ходы. Просчитывала вперед, удастся ли прожить сегодняшний день. Не ошпарит ли кто кипятком. Есть, конечно, ей хотелось всегда. Помойки были распределены между бездомной собачьей братией, промышляющей на улицах. Она свою помойку берегла. Правда, приходилось делить ее с бомжами, но хватало на всех. Бомжам даже шампанское перепадало. Ей (собаке) не нужно было шампанское, она любила мясное и молочное. Надо было кормить щенков.
Красатулька шла за ней по пятам. Было еще раннее утро. Собаки бежали к помойкам резво и целенаправленно. Некоторые прыгали в баки, с головой скрываясь внутри, и вылезали с полными пакетами. Драли их поодаль и, смачно облизываясь, завтракая на зеленой траве. Одна выхватила почти целый торт и чавкала белым противным кремом, который так любят слизывать женщины. От этого у тех и у других дрябнут раньше времени животы. Женщины, спохватившись, бегут в фитнес – центры и изнуряют себя упражнениями для придания телу стройности.
Начавкавшись, черноголовая Жучка стала бегать и прыгать через воображаемый барьер, выкручиваясь в воздухе жгутом. Другие тоже подхватили ее прием для придания телу стройности и завизжали от восторга. Пока собачья братия веселилась, наша Красатулька быстро подошла к помойке и стала смотреть внутрь бака, нет ли чего, что собаки не съели. Надо было торопиться до прихода бомжей. А то и прибить могут. Она зацепила палкой какой-то сверток и вытащила. От него вкусно пахло. Она прижала сверток к груди и побежала скорей подальше чтобы, наконец, развернуть. Деревьев было рядом много, кустистых и раскидистых. Она спряталась внутри зарослей и быстро стала разворачивать сверток. Он хорошо был завернут, умело, даже как-то профессионально. Чуть ли не в праздничную упаковку. Руки ее постепенно становились липкими и ароматными. Из свертка вытекала какая-то особая приправа. Красатулька облизала пальцы, ей понравилось. Сердце ее заколотилось от предвкушения наслаждения, которого она, может быть, никогда и не испытывала. Наслаждения от вкусной еды. Скулы ее свело и слюна стала заполнять рот. Она рванула, наконец, обеими руками последнюю обертку, чтобы прекратить свои страдания, и злополучный гостинец упал на землю. Это была жареная курица, обмазанная шоколадным соусом. Вся загорелая, еще совсем не тухлая, на серебристом подносе из фольги. Красатулька упала на колени и схватила ртом чудесный подарок. Соус стекал ей на изношенную куртку, она даже не заметила этого. Щеки ее тоже стали загорелыми и сочными, как у мулатки какой-нибудь. Руки с черными ногтями залоснились и стали блестеть, как у куртизанки. Она облизывала свои вкусные губы и улыбалась.
Вдруг она заметила, что уже вовсю рассвело и посветлело и чистое голубое небо опускается на нее, стоящую на четвереньках. Красатулька подняла глаза и услышала голос, исходящий будто бы из утробы. Голос глухой и далекий, певуче – сладостный. Она сосредоточилась, как дикая собака Динго и расслышала, наконец, очень странные слова, которые повисли в воздухе, как обледеневшие сладкие петушки, которые ей приходилось есть в далеком детстве. Ухо, не разбуженное Моцартом и Григом, с трудом уловило далекую мелодию: «АЗ ЕСМЬ СВЕТ МИРУ».
Красатулька накренила немытую уже несколько недель голову и в ужасе бросила недоеденную курицу. Ногастая ворона, казалось, только и ждала этого. Быстро подскочив к добыче, она ухватила длинным клювом мягкий рыхлый кусок куриного мясца и попыталась было взлететь. Но груз вырвался из ее пасти и полетел на землю, где его уже и подобрал одинокий голодный пес. Красатулька вскочила на ноги и зажав голову руками с обеих сторон, попыталась объяснить самой себе суть происшедшего. Испуг уносил ее в глубины не знакомого ей фрейдизма, но она упорно убеждала себя в том, что это нервная болезнь, которая развилась в ней после неудачной попытки самоубийства. Голодная и опустившаяся женщина, глотая слезы и размазывая их коричневыми от соуса руками по своему увядшему лицу, медленно причитала, повторяя одну и ту же фразу, которую ей было легко произносить: «Да что же это за напасть такая? Живут же люди…». Навстречу ей уже стали появляться прохожие, спешащие заработать на свой кусок хлеба. Утро разгоралось. Посторонние шумы постепенно заглушили ее тихие невнятные причитания. Собаки разбежались, бомжи наелись, а она все шла себе по улице и тихо-тихо повторяла: «Да что же это за напасть такая? Живут же люди…». И присмирев совсем после утреннего потрясения, она проговорила: «Господи, прости». И это давно забытое ею обращение к Богу, совсем перевернуло ее нутро. И какой-то тяжелый комок вошел в ее тело и осел там где-то посередине, как какой-нибудь тухлый беляш. Она судорожно глотала слюну, пытаясь протолкнуть его куда-нибудь, и таким образом избавиться от него, но он упорно сидел внутри. Совсем измучив себя попытками освободиться от постороннего предмета, она оставили эту затею и пошла уже спокойно по узкой улочке, все повторяя странные, забытые слова: «Господи, прости. Господи, прости. Господи, прости».


2007