Контракт

Тополиный пух везде. Я наглухо закрываю окна, а он всё равно, какими-то неведомыми путями и лазейками проникает в комнату. Полтергейст, да и только. Но лучше уж пух, чем рвущиеся, как мне кажется, прямо сквозь бетонные стены людские вопли. За окном у подъезда орёт дурным голосом магнитола в чьей-то машине. Орут дети в песочнице, отбирая розовое ведерко у толстого бутуза, размазывающего зелёные сопли по грязному лицу. Орут их молодые мамы, не пытаясь спокойно уладить конфликт, а грудью и голосовыми связками становясь на защиту своих спиногрызов. Орут подростки, сидящие на деревянной лавочке под скособоченным от городской жизни кленом. Подростки выводят меня из себя больше всего. Эти никогда не разговаривают нормальным тоном, а именно орут, обсуждая новые компьютерные игры, малолетнюю шлюху Ленку из соседнего дома, старую перечницу Софью Марковну, стучащую им кулаком в стекло на первом этаже, и визгливо кричащую с балкона растрепанную мамашу отморозка Кольки, прилично накостылявшего им вчера на дискотеке, и многое другое.

Я едва не сплёвываю от застарелой злости прямо на пол, но сдерживаюсь, одним тычком включаю плейер, натягиваю наушники и отгораживаюсь от этого вечно вопящего мира звуками натуральной природы, не изгаженной мерзким ором мегаполиса. Но и плейер не приносит успокоения разуму слиянием с природой.

Я обманываю себя. Пусть я ем один, сплю один, живу один, никому не звоню, не смотрю телевизор, не слушаю радио, ни с кем не разговариваю. Но я не одинок. Их бесчисленное множество. Я постоянно чувствую шевеление их губ, вибрацию их голосов, запахи из громогласных ртов. Пусть я один в комнате на съемной квартире. Но я точно знаю, что за стеной, обставившись банками с пивом и хрустящими чипсами, смотрят футбол и орут благим матом соседи справа. Слева ревет мальчик лет пяти, оцарапанный кошкой, доведенной до крайности его объятиями. Снизу, через общий вентиляционный канал проникает отвратительный дым дешевых сигарет, и я знаю, что он сопровождается карканьем и кашлем, похожего на окурок старого хрыча, хоть и не слышу сейчас их. Сверху… Я выхожу на улицу, а на скамейке сидят склочницы старухи, и в перерывах между перемыванием костей соседям, обсуждают болезни, погоду, урожай, сериалы...

Мне никто не нужен, но меня везде окружают люди, которые постоянно врываются в мою жизнь. Более того, они беспрерывно и нагло лезут в мой мозг, и я невольно запоминаю их имена, лица, фигуры, предпочитаемый стиль одежды. Вынужденно узнаю, кем они работают, где живут, сколько у них детей, и какого пола, какие фильмы и сериалы они смотрят, что готовят на завтрак или ужин, в каком ресторане обедают. Я постоянно отравлен бесполезной информацией, сплошь состоящей из номеров телефонов, моделей автомобилей и адресов. И когда я всерьез задумываюсь над этим, то у меня начинается жуткое сердцебиение, кружится голова и появляется тошнота. Все это постепенно убивает мой мозг.

Пусть это кажется странным, но я страстно желаю чувствовать себя одиноким в этом мире. Я всегда хожу, натянув наушники и спрятав уши за звуковой поток из плейера, как подбородок от зимнего холода за шарфом, и не слышу человеческую толпу и шум цивилизации – я слушаю только голоса природы.

Процесс общения среди людей настолько навязчив, что остаться в стороне от него нет никакой возможности. Они везде на поверхности планеты. Даже туда, куда люди не могут добраться сами, засылаются зонды, батискафы, спутники. Они подглядывают за всем, что происходит вокруг. И их становится все больше и больше. И все больше с каждой секундой распахивается неумолкающих младенческих глоток, возвещая воплями о своем праве на общение.

И тогда я уезжаю ночью за город. Озеро, песчаный пляж, лес… Я один? На это нет никакой надежды. Кто-то может появиться в любой момент: парочка, приехавшая в поисках укромного уголка; рыбак, запутавший весь берег снастями, как в паутину; солдат, сбежавший из воинской части; шумная кампания, приехавшая на пикник; полиция, осуществляющая право на подглядывание.

Мне не нужны собеседники, нарушающие мое право на творческое одиночество, и больше всего я хочу остаться один. Я долго смотрю в безмятежное небо, усеянное молчаливыми звездами, роюсь в рюкзаке и извлекаю крохотный прибор дальней связи. Вот уже несколько месяцев, каждый день, я повторяю это действие, лелея надежду на разрыв контракта по вине работодателя.

В очередной раз, роняя скупые мужские слезы, я включаю сигнал экстренного вызова, пребывая в твердой уверенности, что здешнее человечество настолько многочисленная популяция, что юристы признают необеспеченным подписанный мною контракт с руководством межгалактического союза поэтов, содержащий столь важный для меня пункт – «одна планета – один поэт».