Глухари.

«Природа учит нас понимать прекрасное. Любовь к родной стране невозможна без любви к ее природе…» (К.Паустовский).

…Мой друг – журналист и начинающий драматург Валера Репин, представил нас друг другу где – то в центре города, и мы какое – то время шли вместе и разговаривали.
Гусев – была его фамилия. Высокий, худой, сутулящийся, широко шагающий - поглядывал на меня быстро, коротко и внимательно, говорил мало – больше слушал…
Я не помню, о чём был разговор, но помню впечатление скепсиса и критичности - он был полон ими…

… Мы стали изредка «пересекаться» в знакомых компаниях, а развитию знакомства способствовал мой переезд в Нахаловку, где тогда жил и Валера Репин. А Гусев жил в Академгородке, минутах в пятнадцати ходьбы от нас.

… Это было время относительной молодости, когда ещё сильна жажда общения, но поиски друзей уже связаны с попыткой осознать своё место в мире и в жизни и потому, друзья появившиеся в это время подбираются по соответствию жизненных интересов и остаются на всю жизнь, независимо от дальнейших перемен взглядов и должностных позиций….
Вскоре Володя Гусев, познакомил меня и мою жену, со своей молодой женой, которая оказалась совсем юной девушкой, уже родившей Володе сына, но не утратившей юношеской стеснительности и нерешительности…
Я в свою очередь, однажды, пригласил их в наш маленький домик, где мы посидели, пообедали, попили водочки и поговорили, пока женщины обменивались рецептами засолки огурцов по-сибирски…

…Володя родился на Урале, посередине дремучих лесов, в рабочем посёлке. Отец его работал лесником и был интересной, одинокой, сильной личностью, который не находил применения силам своего характера в такой глуши, хотя несчастным от этого себя не чувствовал…
Володя с восхищением рассказывал о философских взглядах отца, об идеалах суперменства и физической силы.
Я расслышал в его сбивчивых рассказах, прямо не высказанную мысль о том, что он претерпел в юности драму противостояния с отцом, пытаясь отстаивать свою самостоятельность в столкновениях взглядов и мнений.
Это, так присуще в ранней юности сынам, которые со временем становятся копиями своих отцов.

… В семнадцать лет Володя уехал из родного посёлка, поступил в Университет, на физический факультет, но со второго курса ушёл в академический отпуск – тяжело было учиться и жить в чужом городе на студенческую стипендию… Узнав, что на строительстве железной дороги Абакан – Тайшет набирают рабочих, он уехал туда…

Там он увидел, что значит настоящая «мужская» жизнь!
Почти половина рабочих в его бригаде прежде сидели в тюрьме, а другой половине, не терпелось туда попасть. Работали тяжело, с раннего утра до глубокого вечера, шесть дней в неделю, а в воскресенье, особенно после получки, начинали пить водку с утра и как правило, «веселье» заканчивалось массовой дракой.
Володя говорил, что он тогда в рот спиртного не брал и оказывался посторонним свидетелем всех этих бесчинств. Его, как бывшего студента и интеллектуала, соработники в свои разборки не втягивали…
Один раз передралась вся бригада, двери в общежитии были выломаны и следы крови, видны были на полу и на стенах.
В понедельник все мирились, разбираясь кто прав, а кто виноват и вновь пили, уже за примирение…

В конце концов, Гусев понял, что если не перестанет так жить, то и сам рано или поздно «загуляет» – другого пути не было!
Денег за год он заработал и приехав в город, восстановился в Университете и поселился в студенческом общежитии, на набережной Ангары.
Энергии в нём скопилось много и он начал «моржевать» – купаться в ледяной воде, даже зимой.
Иногда, на набережной собирались студенты и зеваки посмотреть, как в двадцатиградусный мороз, Володя выбегал из общаги, завернувшись в полотенце, и со льда прыгал в реку, ухая и вскрикивая, подбадривая себя, проплывал несколько метров против течения. Зрители поёживались и плотнее закутывались в шубы…

В те зимы, он несколько раз сильнейшим образом простудился и однажды, заработав себе бронхит попал в больницу…
Однако мы не знаем, что нам понадобиться в дальнейшей жизни, а в случае этого Володиного геройства, помимо развития силы воли, развивалась способность тела сопротивляться, приспосабливаться к переохлаждению.
Уже лет через двадцать после описываемых испытаний, Володя, на монгольском озере Хубсугул, тонул лодке, но спасся, проведя на днище перевернувшейся лодки несколько страшных часов, пока волнами её не выбросило на берег…

… Скоро подошла пора государственных экзаменов. Гусев сдал их хорошо и по окончанию обучения, уехал на практику, в деревню на Лену, учительствовать…

… Первый год было трудно. Несоответствие романтических идеалов реальной жизни, разочаровали молодого физика. И преподавать физику и математику юным оболтусам, тоже было нелёгким делом. Ученики плохо слушали на уроках тщательно подготовленный материал, физикой не заинтересовались, а заняты были проблемами полового созревания или завоеванием личного авторитета в команде таких же оболтусов, отнюдь не цивилизованными способами.
Особенно «достал» молодого учителя неловкий толстяк в очках, взявший на себя роль бесплатного клоуна и мешавший не только преподавателю, но и остальным ученикам. Один раз, Володя не выдержав, в ярости, почти вынес на руках сопротивляющегося «недоросля» из класса…
Странно, но это подействовало на толстяка и на остальных разгильдяев в классе, и учить стало легче…
По окончанию года практики, он перебрался на юг Байкала, уже на постоянную работу в школе, в посёлок Култук, в новую, недавно построенную десятилетку, где Володя, начал преподавать физику в старших классах.
Одиночество, жажда любви и понимания, сделали его жизнь здесь, грустной, но наполненной мечтами, походами в тайгу и вдоль красивых берегов Байкала.
Его заинтересовали некоторые проблемы физики, связанные с уникальным водным наполнением озера и он, читая специальные научные журналы увлёкся изучением водных масс Байкала…
Жил он на квартире, а через дом жила десятиклассница Наташа, с которой Гусев, познакомившись в школе на уроках, вместе, особенно зимой, в предутренней темноте ходил в школу. Володя и не заметил, как влюбился в эту тихую, красивую девушку…
Наташа между тем тоже увлеклась молодым учителем, да и было за что – он был человеком волевым, талантливым, начитанным и верным, то – есть серьёзным…

К тому времени, как Наташа заканчивала школу, Володя основательно втянулся в научную работу, ходил на местную гидрологическую станцию, а когда узнал, что его однокурсник Витя Пертцик, поступил в институт Земной Коры, в лабораторию источниковедения, встретился с ним и узнал, что заведующий лабораторией набирает новую команду.
Дело было весной, и Володя подал свои документы на место в этой команде. Характеристики отовсюду были хорошие: в школе, он своими руками оборудовал физический кабинет и завлаб Вечеров, конечно, был рад получить в лабораторию, «рукастого» младшего научного сотрудника…
Получив комнату в малосемейном общежитии, в престижном Академгородке, он её благоустроил и поехал в Култук, просить руки Натальи.
Она к тому времени, училась в институт народного хозяйства и тоже жила в городе, в общежитии. Конечно, они встречались, конечно, обнимались и даже целовались, но Наташа выросла в строгой семье и без согласия родителей замуж пойти не могла.

Отец её, когда Гусев появился в их доме, выслушав сбивчивое предложение, жениха, нахмурился, заходил из угла в угол, потом позвал жену в другую комнату, поговорил с нею вполголоса и, наконец, выйдя в гостиную и строго глядя на Гусева, объявил: - Наталья хочет замуж за тебя – все глаза выплакала… Мать тоже не против – и, помолчав, закончил: – Ну и я тогда не против!..

… Назначили день свадьбы, и в Култук приехал отец Володи. Родители понравились друг другу и на свадьбе, в шумном застолье, пели вместе песни и обнимались, называя друг друга уважительно по имени и отчеству…
На третий день, молодые уехали в город и поселились в Володиной комнатке…
Через девять месяцев, Наташа родила мальчика и перевелась в институте на заочный…

… Всё это Гусев рассказал мне за длинный, тёплый летний вечер, который мы просидели за столом, в моей маленькой избушке, на краю Нахаловки. Наташа с сыном давно ушла домой, а мы всё разговаривали. Мои дети тоже уснули, жена домывала посуду, а мы вышли во двор.
Тихая, летняя ночь опустилась на землю, на широкую долину реки Ангары, на берег пруда, рядом с которым стоял наш домик. В заросшем, тинистом водоёме лениво плескалась крупная рыба. В прохладе вечера далеко разносился лай собаки на другом краю посёлка, и скоро ей ответила другая…
Ярко засветились электрические лампочки во дворах и над входными дверьми неказистых избушек. Здесь был отдельный от города мир пыльных, почти деревенских дорог, зелёных огородов с покосившимися оградами и уличных деревянных туалетов.
Город с высотными домами, асфальтом, гуляющими после кино прохожими, был недалеко, но не виден, словно его и не было. Атмосфера была деревенская, спокойная и малолюдная и потому, здесь думалось и вспоминалось хорошо.
Володя устав от разговоров, о чём – то глубоко задумался. Наверное, вспомнил свой уральский посёлок, с лающими во дворах собаками, деревянными столбами на которых висели тусклые, запылённые лампочки под металлическими ржавыми «абажурами» и деревянные одноэтажные дома, в которых и летом и зимой ложились по свету, а просыпались рано…

…Зимой Наташа родила второго сына. Володя Гусев получил двухкомнатную квартиру, стал старшим научным сотрудником, и смастерил прибор для измерения температуры придонных слоёв воды в озерах. Он написал диссертацию по результатам показаний этого прибора и через месяц собирался защищаться.
Мы редко виделись, но в один из дней начала весны, договорились вместе сходить на глухариный ток, который давным-давно я нашёл в тайге, километрах в двадцати от города, и на котором уже добыл в разные годы, около десятка глухарей…
Наташа в это время не работала, сидела со вторым сыном – грудничком и потому легко отпустила Володю на ночь, с пятницы на субботу…

В пятницу, к вечеру подул ветер и набежали тучи. Я зашёл к Володе уже с рюкзаком и поболтав с Наташей, пока Володя упаковывался, весело пересказал все нахаловские новости…
Наконец Гусев закончил сборы, и мы отправились…
Мигом дошли до автобусной остановки, но ждали там рейсового автобуса около получаса и не дождавшись, пошли пешком.
Выйдя за город, по жёсткой, грунтовой дороге долго поднимались в гору, на водораздельный хребет и наконец вышли на гребень цепи пологих холмов, отделяющих широкую, многокилометровую долину Ангары, от короткой, но тоже широкой пади, по которой текла таёжная речка Кая…
Лесные названия, в этом районе носили имена не – то бурятские, не – то тунгусские, и звучали они необычно красиво: Кая, Курма, Ола, Хея.
Хотя ни бурят, ни тем более тунгусов в окрестностях не было уже лет двести…

На западе, солнце садилось в тучи, а это первая примета плохой погоды под утро и на завтра. Но я говорил Володе, что весной всё неустойчиво – с вечера тепло, но ветрено, а к утру может сильно похолодать и солнце поднимется над горизонтом ясное, словно умытое…
Сумерки постепенно превратились в ночь, а мы ещё и половины пути не прошли. Дорога, обезображенная грузовиками и таянием снега, становилась всё хуже: из под снега вылезла осенняя распутица и в темноте легко было провалиться соскользнув в большую лужу.
Мы шли и разговаривали о природе. А точнее, говорил Володя, а я слушал, изредка поддакиванием показывая, что слушаю внимательно…
- У нас, на Урале – рассказывал он – рядом с посёлком стояли чистейшие
сосновые боры вперемежку с моховыми болотами. И на этих болотах, морозными апрельскими утрами, «играли» глухари. Да как играли!
- С рассветом диковинные, древние птицы начинали драться между собой
свирепо и кроваво, выщипывая крепкими, загнутыми клювами друг у друга перья из груди и из шеи…
- Как – то, когда я подрос, отец взял меня на ток…
- Мы долго куда – то брели в темноте, хлюпая резиновыми сапогами по болотным лужам и лужицам…
- Потом сели на высокую кочку и тоже невыносимо долго слушали ночную,
страшную тишину…
Только на рассвете, отец различил где – то далеко глухариную песню и ускакал в ту сторону, приказав мне ждать его на месте.
- Я, встречая ярко – алый рассвет сидел на одном месте, дрожал от холода, когда вдруг, откуда-то из бескрайних болот прилетели большие чёрные птицы – глухари и серые, меньшие по размерам глухарки.
Капалухи - глухарки стали кормиться клюквой, словно рассыпанной чьей - то щедрой рукой по кочкам, а мрачные, злодейского вида глухари – драться.
- Это было чудовищно азартное зрелище для меня, тогда подростка свято
верившего, что драться можно только будучи злым человеком или хищником… Но озадаченный этим всплеском инстинктивной агрессивности, я забыл про холод и одиночество…
- Глухари – петухи, как рыцари в чёрном, быстро – быстро бежали в разные
стороны, потом разворачивались и взлетев на высоту человеческого роста, неслись навстречу друг другу, а столкнувшись в воздухе, грудь в грудь, с треском перьев, били один другого крыльями и клевались.
Потом словно по команде, они расходились – разбегались в стороны, и всё повторялось сначала - снова и снова…
- Ещё на рассвете, в сосновой рощице, торчавшей на горизонте, бухнул
выстрел и эхо, прокатившись по округе, пропало. Я забеспокоился, делал разные драматические предположения, но когда прилетели глухари, я обо всём забыл…
- Потом, уже почти рядом грохнул второй выстрел и вскоре я различил, приближающуюся фигуру отца, с чем – то чёрным в обеих руках. Мои глухари, словно испарились, исчезли, пока я вглядывался вдаль - всё тогдашнее утро было наполнено чудесами…
- Наконец, отец, тяжело дыша подошёл, и я разглядел в его руках двух птиц,
длинношеих, с красными бровями над прикрытыми серой пленкой маленькими глазками, с бело – зелёными клювами напоминающими по форме орлиные…
- Я долго ощупывал их тяжёлые, ещё тёплые, покрытые плотными перьями
тушки, дёргал за «бороду» под клювом, осматривал сильные крылья и когтистые, покрытые роговыми чешуйками лапы, делающие такие красивые следы – ёлочки на снегу.
- Когда я рассказал отцу, о том что видел, он усмехнулся и ответил, что мне
повезло и я видел глухариную свадьбу - драки петухов на этом жестоком празднике любви…

...Володя, рассказывал всё это увлечённо и красочно и я заслушавшись, вдруг оступился в яму наполненную водой и мокрым снегом, и мгновенно набрал ледяной воды в сапоги.
С испуганным уханьем я выбрался из глубокой колдобины, сел на обочине и чертыхаясь, стал выжимать портянки и носки. Володя хохотал и неумело пытался мне помочь. Я тоже не очень горевал, потому что весной можно иногда провалиться и по пояс…

Вскоре, мы продолжили путь и только к середине ночи дошли до широкого болота полного воды, с двух сантиметровой коркой льда на поверхности.
Долго решали – где лучше пить чай – на той или на этой стороне и в конце концов договорились, что перейдём на ту сторону, а там уже будем жечь костёр, сушиться и пить чай до трёх часов ночи, а потом уйдём на токовище.
Чтобы сохранить сапоги и портянки в сухости, Володя решил преодолевать водную преграду в кедах, на босу ногу. Я же шёл в сапогах и посередине болота, оступившись, набрал воды в оба, до краёв. Портянки, я тоже снял ещё на берегу и голые ступни хлюпали в сапогах, норовивших свалиться и навсегда остаться в болоте.

Надо отметить, что я хронический ревматик и потому не терплю холодной воды, что в детстве не мешало мне купаться и плавать с ранней весны до поздней осени, ото льда до льда…
Однако здесь было другое дело. Я пробыл в ледяной воде почти десять минут и потом, когда выбрался на берег, от боли в суставах принялся выть и хохотать как сумасшедший.
Это было похоже на истерику, и Володя испугался.
- Потерпи, потерпи, потерпи! – бормотал он, тычась в темноте под кусты, отыскивая сухие ветки для костра.

Я не мог стоять на месте после пережитого болевого стресса и потому, бегал кругами, пыхтел сквозь зубы и судорожно собирал сухой хлам из под деревьев…
Наконец огонь разгорелся, чай закипел и хотя место было не очень подходящее - сырое и в зарослях густого холодного кустарника - мы попили, поели и наконец согрелись…
Пока не торопясь допивали чай, разговор случайно зашёл о человеческом страхе, и мы рассказали каждый свою историю, иллюстрирующие состояние большого страха, почти паники…
Начал Володя…

- Когда я работал в деревне, на Лене, то редко ходил в лес, не знаю почему. То ли знакомых хороших не было, то ли я сам невольно побаивался выходить в дремучую тайгу, начинающуюся сразу за околицей. В той деревне, нередко, медведи выходили на окраины, а волки, осенью и в начале зимы, казалось выли на окраине деревни в районе ближних покосов.
- Но как – то весной, в такую же пору, я не удержался и ночью пошёл за
деревню, в лесистые поля – покосы, скорее всего чтобы себя проверить и доказать, что я не трус. Взял с собой, какое – то древнее хозяйское ружьишко, со старыми же зарядами в надежде, если что, хотя бы звуком выстрелов отпугнуть «кровожадных» хищников.
- В темноте я прошёл мимо сараев колхозной конюшни и слышал, как в
тревоге, затопотали в них кони. Над конюшней горел одинокий фонарь, со скрипом раскачивающийся на столбе под порывами прохладного ветерка.
- И тогда, когда я миновал круг света от фонаря и окунулся в темноту, из
этого мрака вдруг, с противным верещаньем выскочило существо неизвестной породы, серое с плохо различимым белым и стало кусать меня за ноги.
- Видимо в душе, я ожидал страшного и потому испугался до судорог, до
столбняка. Я пытался отпихнуть существо сапогом, но делал это очень вяло и неумело. Я забыл, что у меня за плечами висит заряженное ружьё. Ужас сковал моё тело. И тут, неведомое мне животное вдруг прекратило свои атаки и исчезло во тьме.
- Я тут же повернул обратно и только придя домой и включив электричество,
немного успокоился…

Володя помолчал, положил несколько веточек в затухающий костёр и подытожил: - Я до сих пор не знаю, что это было!..
Допивая приторный от крепости и сладости чай, я начал свой рассказ…

- Ты, конечно, заешь, что человек очень боится и даже ужасается пустякам,
когда он в лесу или в доме один. И не зря боится…
- Я на своём опыте убедился, что одного, одинокого человека, даже заяц не
берёт в расчёт и конечно, тем более такие не хищные крупные животные как олень, лось, кабан…
Они могут напасть и даже нападают, а справиться с человеком им ничего не стоит. И конечно любой крупный хищник нападает на одиночку намного чаще, чем на компанию. Видимо, звери бояться не человека, а людей вообще. Наверное у них опасность ассоциируется с человеком, но во множественном числе…
И я знаю, что животные умеют считать и отличают такие человеческие понятия, как один и много…

Я помолчал, собираясь с мыслями и чувствуя, что в предположениях своих немного перебрал в сторону фантазии…
- Насчёт волков, если честно, то не знаю. Сам встречал зимой в тайге стаю
волков и они, заметив меня убежали и не подумали нападать. Но то, что рыси нападают на человека подкарауливая его на тропе – об этом я слышал от многих лесных жителей, хотя во всех учебниках для охотоведов написано, что это охотничьи байки…
Я ещё помолчал, посмотрел на усыпанное звёздами небо и продолжил…
- Это случилось на этом же болоте, километрах в полутора отсюда, ниже по
течению.
- Тогда, после трёх лет тяжёлой службы в армии, я обладал большим
количеством энергии свободы и мог, отработав трое суток в университете, придя домой вечером поспать пару часов и уйти в ночь вот сюда, в тайгу…
А согласись - это очень не близко, но силы во мне играли немереные.
- Ружья своего у меня не было и я шёл в тайгу с тонким ножичком, на
расхлябанной ручке… Я искал тогда глухариный ток…
Поправив костёр, я продолжил: – И я его нашёл!
- Так вот, той весной я пришёл сюда намного раньше, в начале апреля, ещё
по снегу и льду, который заполнял болото до краёв. Я шёл здесь, как по футбольному полю, из которого сделали каток, и скользил сапогами по ледяной поверхности. Иногда я останавливался, замирал в ночной тьме и прислушивался, а потом продолжал движение вперёд…
- Шёл я довольно шумно и она - рысь, услышала меня первая и рявкнула –
заорала так страшно и неожиданно, что я в два прыжка выскочил на близкий берег болота и остановился, осматриваясь в ужасе, придерживая рукой кепку на голове.
Мне показалось, что от внезапного страха, у меня дыбом поднялись волосы. Я выхватил нож и услышал в ночной тишине, как зашумел, зашуршал смёрзшийся снег под рысьими прыжками на другой стороне болота.
- Потом, она ещё несколько раз жутко прокричала – проорала, и всё затихло.
Кто слышал эти вопли, знает, что страшнее может быть только рыканье тигра, на охотничьей тропе. Мне показалось, что так могут кричать, вдруг ожившие камни.
- Тишина кругом была мёртвая и шагая, задумавшись о своем, я скользил по поверхности льда,
И вдруг, этот вопль, как мне показалось, прозвучал метрах в десяти - двадцати от меня, то есть почти рядом!

…Где – то далеко, над тайгой, заухал ночной хищник – филин и я, на всякий случай подбросил дровишек в костёр…
- После, во время скитаний по тайге на меня нападали медведи, но я не
испытывал и десятой доли того страха, который я ощутил в себе тогда…

… Небо на востоке, между тем, чуть посветлело и мы начали собираться: залили костёр водой и надев рюкзаки тронулись в темноту, выбираясь из чащи на тропу...
После длинного молчания, уже поднявшись в пол горы, вспоминая тот случай, я вдруг неожиданно добавил:
- Может быть это был страх – предупреждение для одинокого, слабого человека… Некая форма инстинктивной реакции на одиночество. Ведь человек – стадное животное…

Володя промолчал, но шёл за мной не отставая, но и не забегая вперёд…
Вышли на знакомую тропу, которая, петляя в полутьме, вывела нас на верховую дорогу. Там, недалеко от развилки, стояла старая, корявая, заметная сосна в два обхвата…
Свернули круто налево на дорогу и прошли чуть вперёд, поднявшись на самую высокую точку холма покрытого лесом …
Начинало светать. Нас со всех сторон окружили силуэты тёмных деревьев…
Зеленовато - мглистое небо на глазах покрывалось тонкими, серыми в предутреннем свете, облаками.
Остановившись, замерли восстанавливая дыхание. Потом, разошлись на двадцать шагов, чтобы не мешать друг другу и слушали рассветную тишину… Я первым различил, сквозь шорохи ветра, глухариное точение. Подозвав Гусева взмахом руки, я указал ему направление, где токовал петух…
Немного погодя и он услышал глухариную песню…

Начали шёпотом договариваться, кто пойдёт добывать птицу и я, предложив тянуть жребий и вытянул короткую травинку – значит мне повезло.
Ветер усиливался и поэтому, песня таинственного глухаря, казалось перелетала по воздуху с места на место.
Наконец, определившись с точным направлением, я сделал несколько первых шагов под вторую часть песни – точение.
Лес был захламлён кустами и валежником, скакать под песню было трудно – постоянно натыкался на кусты и поскальзывался, потому что подходить надо было под гору…
Когда я вдруг заметил токующего глухаря – петуха, было уже поздно прятаться. Я стоял на открытом месте и глухарь, замолчав, казалось в упор присматривался ко мне, разглядывая неловко сгорбившуюся человеческую фигурку…
Я стоял почти на одной ноге, вглядывался исподлобья на молчащую, насторожённую птицу и ждал…
И когда спина устала, когда глаза начали слезиться от напряжения я пошевелился, и глухарь тут же сорвался с ветки и улетел вниз, к болоту...
Разочарованно вздыхая, треща кустами, я поднялся к дороге уже напрямик и увидев разочарованного Володю, который всё слышал, ворчливо подвёл итог: – Улетел, собака!
Володя дрожал от холода и в ответ на мои оправдания коротко произнёс: - Я всё слышал!..

Начали спускаться с вершины холма в долинку, в крупно-ствольный сосняк, где в прошлые годы во множестве пели петухи и квохтали капалухи.
Всё было по – прежнему величественно и красиво, как и в предыдущие годы, но глухарей не было.
Может быть, погода была не токовая, а может быть ток, неожиданно переместился куда-нибудь в соседний распадок.

… Я вспомнил свою первую послеармейскую весну.
Тогда, прекрасным, золотисто – солнечным вечером я шёл по этой гриве и вдруг заметил на остатках снеговых полей следы глухариных лап – ёлочек. Я сел на ветвистый ствол, старой, упавшей во время весеннего бурелома сосны и любуясь закатом, слушал и ждал…
Но глухари не прилетали и разочарованно вздыхая, я тронулся в сторону далёкого зимовья…
Но только я сделал несколько шагов по лесной, старой дороге, как из кустов слева, с земли слетел, оглушительно хлопая крыльями крупный глухарь, в чёрно – блестящем оперении.
Ещё не веря в удачу, я прошёл несколько десятков шагов по направлению к вершине холма и вновь услышал шум второго взлетевшего петуха и увидел мелькнувшую среди сосен, чёрную большую птицу.
Я очень обрадовался!

В ту ночь, поспав в зимовье часа три, я вернулся и остановившись в темноте на вершине холма, отчётливо услышал несколько поющих, захлёбывающихся от азарта петухов.
Неслышно подойдя к ближнему, токующему глухарю, высмотрел в тёмной кроне трепыхание азартного певца и прицелившись, на веря в удачу, нажал на курок. После выстрела, большая птица, с глухим, громким стуком упала на землю…
Подойдя, я долго рассматривал, трогал руками моего первого добытого на току глухаря и радовался – моё упорство победило – я нашёл большой глухариный ток…

Возвращаясь в то утро к зимовью, проходя молодым березняком на восходе ало – красного светила, я гладил берёзовые, бело – розовые стройные стволы и радовался удаче, весне и свободе…
Решив немного передохнуть, в завершении того утра, я остановился на обочине дороги, под крупной сосной, развёл костёр, и подремал немного, утомлённый холодной бессонной ночью. По временам, открывая глаза, я радовался свежести красок вокруг и чистому, свежему воздуху, пахнущему цветками багульника и прелой осиновой листвой…
И конечно я радовался, когда принёс глухаря домой и показывал всем, какой он большой, страшный и красивый…

…Вспоминая ту весну, я шёл впереди Володи, глазел по сторонам и ко мне вернулось хорошее настроение…
Володя тоже развеселился, наверное, от усталости, и стал рассказывать мне анекдоты, которые, судя по всему, сам сочинил. И это было так смешно, что я хохотал как сумасшедший – иногда, от большой усталости человек впадает в истерическую весёлость…
Мы возвращались в город другим путём, по высокому, заросшему светлыми сосняками берегу реки Каи…
И нам повезло, как всегда везёт упорным и неутомимым оптимистам.
В одном из мелких логов, засыпанном серыми прошлогодними листьями, почти из под наших ног взлетел крупный глухарь и мелькая белым подхвостьем, поднявшись в пол сосн, сел на крупный сук, отдельно торчащий из ствола. Он сидел балансируя, чуть покачивал длинным хвостом и переступая по ветке, в ожидании своей судьбы смотрел на нас.

«Может быть, это тот глухарь, который утром слетел от меня, на току?!» – внезапно подумал я, хотя от утреннего токовища мы отошли уже несколько километров.
Володя глянув на меня, поднял ружьё, прицелился и выстрелил… И не промахнулся…
Подбежав к упавшему на землю глухарю, он исполнил танец победы и пропел боевую песню охотника.
А может быть мне показалось…
Я подошёл к Володе, рассмотрел трофей, порадовался за товарища, и похвалил его меткий выстрел.
И я понимал его. Ведь это его первый глухарь в этой тайге, и теперь он мог уже в одиночку ходить на охоту, на знакомый ток…



Пошли, а точнее уже побрели дальше - мы не спали уже больше суток, прошли за ночь более пятидесяти километров и не мудрено, что мне начали грезиться воображаемые сцены. То казалось, что впереди, в перелеске появилось стадо красавиц косуль, а то увидел в дальних кустах собаку неподвижно стоящую за кустами.
Когда подходили ближе, то оказывалось, что это пучки высокой, сухой серой травы…

…Шумел ветер. Сквозь белые облака на небе светило яркое праздничное, весеннее солнце. Пели птицы. В полной до краёв речке, на перекатах, шумела и журчала вода. Ощущение заслуженного праздника пришло к нам и несмотря на усталость, не покидало нас весь оставшийся день, …
Весна была в самом разгаре…


2000 год. Лондон. Владимир Кабаков



Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal