Байкал. Глава из повести "Поход".

…Рейс был обычным…
«Комсомолец» от порта «Байкал» отошел перегруженный, но все брал и брал на борт пассажиров, пока не стало казаться, что уже не только лечь, но и сесть в каютах негде.
Артур загрузился «на стартовой» площадке теплохода, в Листвянке, незадолго до отплытия. Бросил рюкзак в общей каюте под капитанским мостиком и вышел на палубу, где толпились возбужденные пассажиры.
Байкал открывался впереди во всем могучем величии стеклянно-голубых масс чистейшей и холодной воды, зеркально отражавших полуденное солнце!
Ещё у причала он заметил, как на дне озера, метрах в пяти от поверхности воды лежат серебряные монетки, брошенные туда любопытными туристами - прозрачность и чистота байкальской воды поражала воображение…
Горные хребты поросшие серо-синей щетиной тайги вздымались справа и слева от идущего теплохода. Их тени, скользили по маслянистой поверхности воды и их отражения, колыхались меняя очертания, а реальные горы круто уходили прямо от воды вверх, заканчиваясь округлыми гребнями, с расселинами ущелий и луговых овальных долин на склонах падей.
Только дробный размеренный шум машины «Комсомольца» нарушал извечную тишину здешних, безлюдных мест…
Вскоре гомон и возбуждение отправления утихли, пассажиры разошлись по каютам, по палаткам, которые стояли на верхней палубе одна к другой впритык.
Артур, оставшись один, прислонился к теплому борту прогреваемому изнутри работающим двигателем и задумался.
Загорелое лицо, вылинявшие за лето мягкие волосы, свежая щетинистая бородка, застиранная штормовка, залатанные брюки такого же защитного цвета, всё говорило о том, что путешественник он бывалый…
А берега озера, то приближаясь, то убегая в сторону, открывали все новые причудливые панорамы.
Вот стометровая скала повисла над озером, ступив в глубокую воду. А вот маряна - горный луг, раскинулась на покатой плоскости травянистым футбольным полем, посередине которого росли две молодых сосенки.
А дальше, по засыпанному щебнем руслу, прыгает с уступа на уступ ручеек, берущий начало где-то в глубине материка, за кулисой левого склона распадка. На изгибе его течения стоят, искривленные ежедневными прибрежными ветрами, изумрудно-зеленые сосны с желтыми мазками причудливо изогнутых стволов.
А тут ложбина, берущая начало у белопенной кромки воды, поднимаясь раскрывается ладошкой навстречу солнцу. А там, чуть отступив, вода тихо моет укромный желто-зернистый дикий песчаный пляж, на который редко-редко ступает нога человека.
И вокруг - постоянный запах холодной байкальской воды …
Часа через два, горы впереди чуть разошлись и открылась километровой ширины долина, с небольшой речкой и поселком с избами крестьян, поселившихся в устье этой речки давным-давно, когда еще гоняли через эти места кандальных каторжников.
Некогда здесь был порт. До войны, здесь добывали золото, разворотив берега реки бульдозерам. После, здесь стало тихо и пустынно. Солнечным утром, в деревне задорно поют петухи, а на закате, возвращаясь с пастьбы мычат коровы, торопясь к теплому домашнему пойлу…
Здесь погрузился на теплоход хромой старик с раскосыми глазами, в старенькой пилотке и в кирзовых сапогах.
Артур отметил про себя его доброжелательную улыбку и тут же забыл о нем.
Но старичок вскоре вышел на палубу и подойдя к нему постоял немного, поулыбался, а потом, достав начатую бутылку водки предложил выпить вместе по глоточку. Артур удивился, но не отказался…
Чуть захмелев разговорились.
Старичка звали Тимофеем и он был тунгус, родом из тунгусского поселка Уоян, что неподалеку от Нижнеангарска. Артура это заинтересовало и полились разговоры, в которых Артур спрашивал, а разговорчивый старичок Тимофей отвечал, рассказывал, объяснял…
- Раньше мы жили в чумах и время от времени переезжали с мест на место, перевозя все на оленях: зимой на нартах, летом – вьюками. Ни деревень, ни поселков не было и между Нижнеангарском на берегу Байкала и Витимом на севере, пролегала только оленья тропа - «аргишь».
- Потом уже советская власть организовала тунгусский колхоз и построила в хорошем месте, на берегу верхней Ангары поселок, в котором поселились тунгусы…
Тимофей рассказывал, курил папиросы «Север», изредка посматривая на проплывающий берег, а Артур расспрашивал и запоминал.
- Но, однако, - продолжал рассказ Тимофей, - для тунгуса дом – это тайга, а работа – это охота. В избах люди разбаловались, разленились, стали водку пить без меры...
Он помолчал, сплюнул за борт, достал бутылку из кармана, откупорил бумажную пробку, сделал несколько глотков и протянул ее Артуру и тот, для виду тоже отхлебнув, вернул бутылку.
Тимофей, не торопясь, запихнул в горлышко самодельную пробку, и продолжил: - Раньше, однако тоже пили, но только тогда, когда охота заканчивалась, и охотники отдыхали. Сейчас же, иногда такой горе-охотник с промысла бежит все бросив в поселок, а продав две-три шкурки соболька, гуляет, пока денег хватит.
Потом, злой и похмельный бредет в тайгу и какой же из него охотник после этого: ни собак хороших, ни зимовья, ни чума давно уже не ставит - ленится… Да и привыкли к теплу в избах. Опять же магазин рядом. Совсем разленились!
Тимофей сокрушенно покачал головой и чиркая спичкой, держа папиросу в заскорузлых пальцах с толстыми, изломанными ногтями, втянул дым папиросы в легкие. Артуру запах его папиросы казался необычайно вкусным и он, некурящий, подумал, что в тайге это не только дым, но еще и необычный для леса табачный аромат…
Свежий озерный ветер дул-давил навстречу «Комсомольцу». На берегу, ложбинки и дремучие пади круто уходили к вершине, сменяя одна другую, а Тимофей все рассказывал.
- До войны, в Нижнеангарске, была одна кирпичная школа, но и ту на лето превратили в тюрьму. Тогда шла борьба с вредителями. Мой знакомый - председатель Потребсоюза - тоже попал в эту тюрьму. Тогда ведь не церемонились. Потребсоюзовский катер ночью выбросило штормом на берег - матросы с вечера перепились и обо всем забыли.
Взяли за жабры председателя. Вредительство!
Тимофей помолчал, докуривая очередную папиросу…
- Его тоже в кутузку. Признавайся, мол, во вредительстве… Тот ни в какую… Не виноватый мол я… Но кто ему поверит? - Тимофей отхлебнул из бутылки, сделал паузу, а потом, вглядываясь в темнеющий впереди мрачными сумерками берег, произнес: - Однако, Песчанка скоро…
- Ну а чем закончилось-то? – нетерпеливо спросил Артур и Тимофей, как бы нехотя завершил свой рассказ: - Посадили его. Но вначале, чтобы бумагу подписал, привели к колодцу, руки связали, ноги связали, прицепили к колодезному журавлю и туда его, вниз головой чтобы вспомнил и признался… Но председатель, тот характерный был мужик. Говорит не виноват и все!
- Его снова в колодец. Подержат, пока воды нахлебается, вытащат. Отойдёт, суют бумагу: Подписывай! - Нет! Ах, нет!? Снова туда…
- Говорю, характерный был мужик. Так и не подписал, Посадили. Зато в начале войны ушел на фронт, старшиной стал в штрафбате и говорят, Героя заработал, но наградные бумаги где-то затерялись...
Старый тунгус еще помолчал, потер ладонью правой руки глаза: - Однако, спать надо, рано сегодня поднялся, на рыбалку…
И хромая, чуть пошатываясь, ушел к себе в нижние каюты, унося недопитую бутылку…
Наступил вечер…
Подходили к темнеющему провалу бухты Песчаной. На турбазе горели огоньки, было почти светло и теплоход, тоже включил все освещение - нарядные блики ламп - прожекторов отразились в черноте ленивой, непрозрачной воды за бортом.
«Комсомолец» стал на рейде. Спустили шлюпку затарахтевшую мотором. Проворно сбегав к причалу, она вернулась полная пассажиров и разгрузившись, снова быстро убежала к берегу.
Какое-то время спустя, вынырнув из полумрака, шлюпка доставила к необычно большому в темноте, играющему огнями теплоходу последнюю порцию пассажиров, суетливо высадившихся на высокий борт А шлюпка замолчав, поднятая канатами наверх, заняла свое место на борту «Комсомольца».
На турбазе, клубные репродукторы пели высоким мужским голосом: «Лето! Ах, лето!»
По освещенному высокому берегу народ поднимался с пристани к клубу, на танцы, а теплоход задрожал железными боками, развернулся, густо прогудел: «До…сви…да…нья…» и, отмечая свой путь бортовыми огнями, провалился в прохладную тьму ночи, исчез, будто его и не было…
Артур постоял, подождал еще, перешел с борта на борт, а когда спустился в каюту, то лежачих мест уже не было, а остались только небольшие незанятые пространства на толстой металлической, выкрашенной плотной белой красой, трубе.
«Не холодно и то уж хорошо» - подумал Артур присаживаясь. Он продрог там, наверху, под встречным холодным ветром и потому, согревшись задремал, опустил голову низко к груди, и от неудобного положения часто просыпался... Ночь казалась бесконечной…
Еще в рассветном сумраке выйдя на палубу, Артур кожей почувствовал мелкую водяную пыль летящую по ветру.
Спрятавшись под козырек капитанского мостика на середине палубы, он наблюдал обрывки береговой панорамы, то всплывающей, проявляющейся сквозь размывы туманной завесы, то пропадающей. Вместо берега, иногда виднелись клубы серого, влажного воздуха.
Чуть погодя утренний туман разошёлся и берег приблизился большой пологой долиной, с высокой травой на склонах и черными остроконечными елями по дну распадка: деревья были похожи на череду монахов, поднимающихся на предутреннюю молитву в монастырский скит - гребневую скалу…
Вскоре долина скрылась и скалы, спустившись к озеру, рассыпали в темную плещущую воду, черные валуны.
Над прибрежным хребтом, молочными привидениями повисли обрывки туманных бесплотных фигур, тающих под ветром. В распадках, в затишье, такие же химеры казалось вырастали из земли и чуть оторвавшись от влажной травы, зависали на время, словно раздумывая, а что же делать дальше?
«Суровые места, - подумал Артур, - вот, сколько уже плывем а ни поселка, ни домика на берегу». И словно оправдываясь, из-за длинной песчаной косы, заросшей кустарником и маленькими кривоватыми березами, показалось несколько домиков, и даже маленькие человеческие фигурки, машущие руками появившемуся теплоходу.
Теплоход оживился. Загремела цепями шлюпка, спускаясь на воду. Затарахтел мотор…
Желающие погулять переправились с теплохода на сушу. «Стоянка полтора часа, - объявил динамик, и Артур, спустившись в следующую шлюпку, поплыл на берег.
По-прежнему дул сильный ветер тянувший по экрану неба ватные тучи, где-то за береговым хребтом пролившими из себя всю воду. Байкал, чуть пенился гребнями мелко-дробных волн. Было холодно и неуютно.
Перезнакомившись, пассажиры доверчиво слушали добровольного экскурсовода – бывалого байкаловеда…
Кто-то бесцельно бродил по берегу, а Артур просто сел и смотрел на шевелящуюся воду, на красивый теплоход стоящий на якорях у входа в бухту, на темнеющий далекой полоской противоположный берег.
Потом поднявшись, прошелся до домов и обратно, увидел источник прозрачно-светлой воды бьющий в ложбинке, вода из которого незаметным ручейком, заросшим полоской камыша убегала к озеру и пряталась там, растворившись в прибрежных галечниках…
Когда от теплохода бодро треща мотором, подплыла шлюпка, экскурсанты, подрагивая телом, уже с нетерпением переминались с ноги на ногу…

…«Комсомолец» для своих пассажиров стал, как дом родной. Казалось, что уж очень давно все на теплоходе знакомы, а кого-то уже по лицам знаешь, и даже откуда он и кем работает.
Вот и старичок-тунгус, со своей очередной или вчерашней бутылкой «московской», вышел на палубу к Артуру, как к давнему приятелю…
Утирая ладошкой капли мороси на щетинистых усах, начал рассказывать, как еще в 30-е годы - он совсем был молодым, - какого-то его родственника , «первого умника-разумника в деревне, государственного масштаба человека», - волк заел, когда этот родственник, пешком шел из села в село, во время покоса, в самые жары, читать какую-то там директиву из центра.
Он в деревне был самый грамотный.
- И наскочил тот волк на парня сзади, и схватил за горло, да так до кости и вырвал все… После приполз бедный в село, да и помер около первых изб… Старичок почмокал губами, отхлебнул еще, его лунообразное лицо, с рубцами морщин задубевших от солнца и ветра, разошлось в подобие улыбки, но трезвые глаза смотрели холодно и серьезно.
- Здесь раньше народу селилось больше… Тайга, простор, зверя и птицы невиданно.
Он окинул взглядом медленно тянущиеся с правой стороны крутые берега, скользнул прищуром по крутой маряне, раскинувшейся широко, почти до гребня.
- Вот на такой же маряне, видел я весной как-то с воды, уже по первой травке, девятнадцать быков. Раза три принимался считать, сбивался. От молодых, с рожками-спичками, светло-рыжих, до старых быков-рогалей с рогами в семь-восемь отростков... Рожищи, почти черные… Круп, как у быка племенного! Стоит, не шелохнется…»
Старый тунгус, рассказывая это, преобразился, смотрел остро, дышал часто - волновался, как тогда…
- Ну, а медведи? – переждав паузу, подтолкнул старика к новой теме, Артур.
- Ну, а что медведи? – вопросил старый охотник.
- Его в этих местах, - он махнул рукой в сторону берега, - всегда было много. Раньше по весне охотились на нерпу бригадами, на лодках по плавучим льдинам высматривали и подкравшись, стреляли. Но не всегда на смерть. И зверь крепкий на рану. Съехал со льда в воду, и там остаётся… А потом тушу его ветерок волной на берег выбрасывает. Так тут, на берегу, под вечер, три, а то четыре медведя можно было видеть. Выходили по запаху, и шли вдоль берега, с разных сторон… Самый сильный других отгонял и трапезничал всю ночь. Так, к утру от нерпы, только куски шкуры оставались, да жирное пятно на камнях…
Он помолчал, закурил, долго смотрел на, круто сходящий клином к воде склон и всмотревшись, указал Артуру на желтую нитку тропинки, бегущей на высоте, параллельно берегу.
- Видишь, тропка? Это звери набили. Чуть сумерки и они выходят погулять да порассмотреть озеро. Тоже тварь любопытная… Летом здесь комара и мошки меньше, ветерок поддувает весь день, утром и вечером. Зверь из чащи выходит кормиться и подышать воздухом. Отдохнуть от гнуса…
Наконец, бутылка, из которой он потягивал водку, опорожнилась, закончилась…
С сожалением посмотрев за борт, неожиданно для Артура ловко бросив ее в воду, старик вздохнул: - Где-то в этих местах мой старший брат охотился, - начал он после длинной паузы, когда оба смотрели на заросшие густым лесом, убегающие в облака склоны.
-Там, за горами, был его охотничий участок, зимовья стояли, путик был сработан. Сотни плашек стояли на путике. Он сильный и удачливый, много соболя добывал за зиму… Первым охотником был в промхозе…
С осени зайдет на промысел, по чернотропу еще, несколько зверей стрелит, мясо разнесет по плашкам, разложит, зверька прикормит…
- Раз вот так же зверя завалил и не успел разделать, ушел в зимовье.
Решил утра дождаться. А утром, от зверя, на него медведь бросился. Брат стрелял близко, но осеклась винтовка, патроны старые были, может, капсули были плохие…
Навалился медведь с разбегу, заломал, порвал брата… И бросил.
Брат до зимовья дополз и через время умер… Нашли его недели через две и там же похоронили…
Похолодало, и быстро наползли сумерки. Старик запахнулся поплотнее в пиджак, сел на корточки. Сжался в комочек, удерживая тепло. Артуру почему-то стало неловко и он тихонько ушел в каюту…
Вечером, в темноте пришли в Нижнеангарск.
Подошли к пристани, при электрических огнях сильных прожекторов и пассажиры, плывшие до Нижнего, пошли на деревянную пристань, а Артур вместе со всеми.
По тихой, безлюдной, освещенной уличными фонарями улице дошли до гостиницы, - маленького одноэтажного дома с дощатыми стенами и умывальниками во дворе.
Артур быстро заполнил анкету для приезжающих, заплатил три рубля и, разместившись в маленькой комнатке один, перекусил бутербродами, запивая их кипятком из титана, пахнущего прелой заваркой и угольной золой. Потом, быстро расправив холодную постель, забрался под одеяло и, уже засыпая, в тишине вечера слышал плеск байкальских волн на берегу…
…Проснувшись, выбираясь на поверхность бытия, вначале слышал только тишину, внутри и за окном. Потом открыл глаза, через стекло увидел синее-синее небо и услышал скрип дверей в коридоре - тихие шаги прошуршали мимо… «Наверное, часов восемь,» - подумал он, и ошибся. Было всего шесть часов утра. Артур потянулся, вылез из постели, поеживаясь оделся и, потирая заспанное лицо, вышел узким коридором с номерами комнат на дверях, в полутемные сени, а потом во двор.
Ветер, наконец, кончился и обилие света и тишины приятно поразило. Огороженный двор порос зеленой густой травой и посредине, к калитке шла деревянная «тропа» из толстых, струганных досок.
Оглядевшись, Артур увидел слева, в углу навес тоже деревянный, и пару металлических умывальников с плохо крашенным металлическим корытом для водослива.
Помахав руками, нагнувшись несколько раз вперед касаясь ладонями земли, сделав десяток приседаний он задышал, согрелся и уже с удовольствием, сняв футболку, стал мыться, фыркая и брызгая водой на траву мимо корыта. Отерся белым застиранным почти до дыр вафельным полотенцем и незаметно для себя, почти бегом, вернулся в комнату – очень захотелось есть. Достал из рюкзака сверток с хлебом и остатком подсушенной колбасы, расстелил газету, нарезал хлеб охотничьим ножом в деревянных самодельных ножнах, налил в стакан воду из графина, попробовал почмокав губами: вода была вкусной, байкальская.
«Эх, эту бы воду да в серебряных изнутри цистернах жарким летом в Москву или в Крым. Вот был бы бизнес, - подумал и заулыбался. - Фантазии…»
Колбасу не резал, а рвал зубами почти не жуя, глотал и запивал водой. Насытился быстро. Убрал все со стола, разобрал рюкзак, озираясь на дверь, достал завернутый в мягкую тряпочку обрез шестнадцатого калибра. Осмотрев, вновь завернул, плотно обвязал бечевкой и положил в рюкзак на самое дно. Пощупал через карман коробки с патронами, но не стал доставать. Зато достал точильный брусок и подточил и без того острый нож. В рамочном рюкзаке, набитом до отказа было все необходимое для большого похода: резиновые сапоги, спальник, кусок полиэтилена, брезентовый полог, два котелка, один в другом, кружка, ложка. Пластмассовая коробочка с компасом. Был еще небольшой топор, легкий и острый, с длинным и тонким топорищем из березы, который он сделал сам и даже клин деревянный вклеил в обух, чтобы рассохнувшись не слетел топор с топорища при сильном ударе. Была даже аптечка: йод, кусок бинта, таблетки от головы…
Осталось закупить продукты, и можно отправляться.
… Артура начинало жечь изнутри нетерпение. Так хорош был воздух, так завлекательны горы, привидениями стоящие в полгоризонта далеко-далеко, за Байкалом, на юго-востоке. Он уже вглядывался в эти вершины, вспоминал, что по пути на Бодайбо будут и горы, не такие высокие со снеговыми еще вершинами как Яблоневый хребет, но тоже, наверняка, красивые и величественные.
Вдруг он вспомнил название тунгусской деревни на Верхней Ангаре и повторил несколько раз, странно мягкое нерусское слово почти из одних гласных. Уоян, Уоян…. Как это красиво и мягко звучит…
…Чуть позже Артур познакомился с соседом по гостинице, молодым парнем едущим через Нижний, в деревню Верхняя Ангара. Вместе пили чай, и Артур предложил ему заварки - цейлонского чаю. Разговорились и Коля, так звали паренька, стал рассказывать, о жизни на севере Байкала, о рыбаках и рыбалке. Артур намекнул, что он хотел бы написать об этих местах в областной газете, и узнав это, Николай - патриот Байкала - оживился.
- Да, ты подумай! Здесь все люди хорошие. Вот я говорил, что сейчас редко где омуля свежего можно достать, но ведь здесь неподалеку холодильник от промхоза, так я сбегаю и может быть штучку омуля добуду, у меня там кладовщик родственник…
И точно, быстро собрался и убежал, и пока Артур расспрашивал старушку с худым лицом монашки - дежурную в гостинице - где и когда работают и открываются продуктовые магазины, Коля вернулся.
Мигнул, поманил незаметно рукой. Вышли в сени и Коля, показал большую серебристую, круглую как батон мороженую рыбину, завернутую в газету.
- Ты хлеба прихвати и если есть, то перца. Я тебя на берегу буду ждать - и вышел.
Захватив все и еще ножик на всякий случай, Артур вышел со двора, обошел гостиницу и увидел далеко у воды, сидящего на бревне полузанесенного мелкой галькой, Колю.
Увидев Артура, Коля развернул газету, положил на торец тут же лежащей чурки и, взяв в правую руку тяжелую березовую палку, стал колотить по завернутой в газету рыбине.
- Расколотка, - весело пояснил Николай и, ударив еще несколько раз изо всей силы, развернул сверток. Рыбина внутри от ударов потрескалась и отслоившееся белое, холодное с льдинкой омулевое мясо легко, отделялось от костей кусочками и «щепочками».
Коля показал, как надо солить и перчить, взял кусочек хлеба и стал есть, чмокая и посмеиваясь. Попробовал и Артур.
Он слышал от старых рыбаков о байкальской расколотке, но когда попробовал, то восхитился. Такое нежное, холодное, тающее во рту солоноватое и пряное мясо.
Омуль был необычайно вкусен, и новые приятели быстро покончили с килограммовой рыбиной.
- Вот это вкус – вот это сочность, - урчал Артур не переставая жевать, а Николай довольный тем, что угодил городскому гостю, гордясь за Байкал, за свои места говорил: - Это что. Если это все под водочку да с солеными огурчиками или груздями – это сказка!
Артур охал, ахал от восторга и доедая рыбу говорил: - Впервые такую вкусноту ем, и главное, так все просто, ни жарить, ни парить не надо.
Через время они расстались. Коля, подхватив рюкзачок, запрыгнул в кузов машины, идущей из Райпотребсоюза в Верхнюю Ангару, а Артур, сожалея, что тоже не едет, долго махал ему рукой…

2000 год. Лондон. Владимир Кабаков.


Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal