Кейшс и крысы

- Снайпер, что ли?
Солдат одной рукой держался за пряжку ремня, другую упер в бок. Раскачиваясь на мысках, загораживал проход. Ковырял ногтем между зубов, щурил поросячьи глазки.
- Ладно, пусть войдёт, - прозвучало откуда-то из дальнего угла.
Серёжа обошёл солдата, сделал пару шагов, огляделся. Железные койки в два яруса, низкий потолок, длинная вешалка. Шинели в ряд, воротник к воротнику. Между койками тумбочки, у вешалки деревянная швабра с намотанной тряпкой, тусклый свет голых лампочек. Казарма.
- Куда его?
В дальнем углу помолчали. Через минуту скрипучий ленивый голос.
- Пусть подойдёт.
Солдат подпихнул Серёжу - «Давай».
Весь левый угол был занавешен одеялами, из щелей вился сигаретный дым, тренькала гитара.
- Чего делал на гражданке?
- Учился.
- Смотри, учёный, бля, а мы тут… почему так поздно?
- Отсрочка была. - Серёжа старался не глядеть в угол. В ухо дышал солдат. Какой-то мерзкой гнилью.
- Где был как приехал? - продолжал скрипеть голос.
- В шофёрском взводе.
- Почему?

В шофёрском взводе Серёжа пробыл всего несколько дней. Сразу после стрельб, благообразный, похожий на учителя Лоленко отвел его в кирпичный барак, определил место, строго сверкнул очками на открывшиеся было рты. Сказал негромко: «Побудете пока здесь». И вышел.
Серёжа спал, ходил в столовую, бродил по городку. Никто ему ничего не приказывал и вообще не трогал.

- Не знаю.
- Я знаю. В блатные лезешь. Обстрелял всех на десятки, снайпер ё… а нам теперь что? Смотри. Достреляешься. А может ты стукачёк, а? Или крыса?
Слева что-то громко хлопнуло. «Есть! Попалась сука»! Казарма резко пришла в движение: с верхних коек посыпались босые пятки, подскакивая на месте, солдаты вбивали ноги в сапоги, Кто-то уже тащил к двери тумбочку. Все выскочили в коридор, Серёжа по инерции тоже выскочил. Двое юркнули из коридора в туалет, выглядывали из приоткрытой двери. Боязливо высунулась прыщавая рожа, проскрипела: «Открывай»!
Солдаты прижались к стенкам. Из распахнутой дверцы осторожно выползла пухлая серая крыса, подняла тревожную морду, мелко задёргала хвостом.
«Га-а-а-а - гы-ы-ы» - заревела толпа. Крыса прижалась к полу, в ужасе замерла. Оцепенела. Серёже даже показалось, что она зажмурилась. Кто-то топнул и тут же грохот заполнил коридор: все затопали и завыли: «Га-а-а-а. Крыса метнулась в сторону и пошла зигзагами - от стенки к стенке. Бритые, в трусах до колен и тяжёлых сапогах, солдаты отлеплялись от стен, беспорядочно шарахались, сталкивались лбами и вновь разбегались в стороны. Один, плечистый, подхватил пудовую гирю и, широко расставив ноги, встал посредине коридора. Несколько раз крыса пролетала между сапог, плечистый разжимал пальцы, гиря обрушивалась на доски, сотрясая пол. «Га-а-а»… Сглатывая тошнотворный ком, Серёжа прикрыл глаза. А ведь крысы это не мыши? Мыши беленькие такие, маленькие. Как в Уголке Дурова и вспомнил, как бабушка водила его в Уголок Дурова.

В Уголке Дурова пахло звериной мочой. Звери копошились в сене, разбрасывали тёмные клочки, затихали на время: вероятно пытались спрятаться от жадных глаз и тычущих пальцев.
- Смотри! Лисичка! А вон ежик! А слоны будут? - Будут, будут. Давайте сначала сюда.
В небольшой комнате на столе раскатились блестящие рельсы. Платформа, будочка, семафор. Вокзал. Настоящая железная дорога, только игрушечная. Вспыхнул свет, раздался свисток и из тоннеля выкатился паровозик с вагонами. Остановился у платформы. Распахнулись дверцы вокзала и в узкий проем, теснясь и попискивая, стали вываливаться белые мыши. Покрутившись у дверей, они устремлялись в вагончики и рассаживались по скамейкам. Места хватило не всем и запоздавшие повисли в дверях и оконцах, некоторые забрались на головы сородичам. «Поехали!» - радостно объявила служительница и надавила на рычажок. Обвешенный белыми комками поезд дал свисток, тронулся, и, сделав пару кругов по столу, укатил обратно в тоннель. Свет погас, раздались аплодисменты.
- Ба, а ты купишь мне мышку? - захлёбывался от восторга маленький Серёжа.
- Ещё чего выдумай, - бабушка улыбалась строго-ласково, ловила Серёжину руку. - Поёдём к слону.
Подозревая, что слона всё равно не купят, Серёжа напирал на мышку.
- Не хочу к слону. Мышкуууу…

Плечистый продолжал вздымал гирю и мышцы вспухали у него на руках. Серёжа приоткрыл глаза. Обессиленная крыса замерла в свободном от людей углу, напружинилась, готовясь к возможно последнему в своей жизни рывку. А у Дурова?

В следующую комнату бесшумно вплыл слон. Огромный как корабль.
- Смотри, слон! - прошептала бабушка, наклонясь к Сережиному уху. Подошёл служитель в синем халате с карманами, набитыми морковкой. Слон завел хобот и стал грузно оседать задом. Служитель погладил серую морщинистую шею, вынул из кармана морковку, и хлопнул слона по ноге. Слон согнул ногу и приподнял над полом, служитель вспрыгнул на неё боком, хобот слизнул морковку, обвил его вокруг пояса, вывесил над полом и стал качать: вверх- вниз, вверх-вниз. Дети замерли, открыв рты. Слон косил маленьким сонным глазом, подбрасывал служителя с морковкой всё выше и выше. Вот уже совсем высоко. Почему-то подумалось: сейчас он его каааак...

Хрррясь!

Серёжа вздрогнул и очнулся от мыслей. Казалось - крыса лопнула под гирей как мыльный пузырь. Расплющенная морда, а впереди две сопливые дорожки, в конце дорожек кровавые бусинки: глаза. Широкоплечий отлепил гирю, крыса дёрнулась и, поджав лапки, перекатилась на бок.
- Живучая падла… - и, подшвырнув тушку сапогом, принялся пинать в сторону сортира.
- Куда! - проскрипел из дверной щели прыщавый.
- Не ссы, тащите керосин.
Все сгрудились у двери, задние тянули шеи. Повинуясь какому-то животному инстинкту любопытства, Серёжа встал на цыпочки, силился разглядеть. Плечистый плеснул на тушку из канистры, чиркнул спичкой. Раздался визг, из двери повалил чёрный дым. Толпа отшатнулась. Огненный факел заметался по кафельному полу. Падал и переворачивался. Кидался на стены. На узком подоконнике обнялись, вплющились в стекло две фигуры: прыщавый и кто-то ещё. Лица серые как картон.
- Добейте её, - орал прыщавый и лягал сапогом. Факел последний раз ткнулся в угол и замер. Затрещав погас. Солдаты шумно разбредались по коридору: «Как мы её! А она как! Гы-ы-ы». Прыщавый соскочил с подоконника.
- Эй, стрелок! И ты тоже, - ткнул пальцем в хлипкого очкастого солдатика, - убрать там всё. Давайте, что бы сияло как котовы яйца. Проверю.

Серёжа и солдатик терли стены тряпками, мочили в раковине и тёрли. Копоти было много.
- Тебя как зовут, - осторожно повернулся к солдатику Серёжа.
- Кейшс.
- Еврей, что ли? - солдатик тихо вздохнул, обиженно собрал губы.
- Фамилия такая. Латыш я.
- А зовут как? - не отставал Серёжа.
- Так и зовут. Здесь не принято по именам. У дедов клички, у нас фамилии. И вообще, будут доставать, - не нарывайся. Могут покалечить. Месяц назад одного перешибли. Молчал – молчал, потом рот открыл.
- Как перешибли-то?
- Просто. Табуреткой по башке. До сих пор в госпитале дуркует. Сказал офицерам, что сам с койки грохнулся. Во сне.
- Сам сказал?
- Заставили. Наших майских вообще мало, да и боятся все. Коммуниста только не трогают.
- Какого коммуниста?
- Солдат один есть. Из молодых. Коммунист уже. С офицерами на собрания ходит, его и не трогают.
Через два часа вошёл прыщавый с платочком в руке. Повел белой тканью по кафелю, приблизил к глазам - «Тааак… ну пошли».

Кейшс стоял чуть сзади, сгоробленный, со вспотевшими очками. Страх и опасность обостряют чувства. Даже затылком можно было увидеть как он трясётся. Серёжа потихоньку высматривал занавешенный угол. Сколько их там? Человек восемь, наверное. А может и все десять. Подумал - затихли крысы… но «крысы» совсем не затихли. За одеялами звякали бутылки, шлёпались об доску карты, кто-то тренькая по струнам, гнусавил: «ты снимаешь синие трусыыыы»…
- Слышь, Боцман! Завязывай там. Тебе уже сдали.
- Обожди. - Прыщавый почесал башку, надулся. - Тут с салагами разобраться надо. Вам какая команда бЫла? До блеска котовых яиц. А вы?
Кейшс поднял лицо, зашевелил губами. - Молчать, сука - нахмурился прыщавый. Сузил глаза на Серёжу. Ну чё, стрелок, постреляем? И резко вывернул с койки железную дужку.
« Против лома нет приёма» - любил говаривать Серёжин папа и подсунув лом под огромный камень резко выдёргивал его из земли. Тогда они строили дачу и камни нужны были для фундамента. Папа был военный лётчик. Красивый, сильный. На седом виске короткий белый шрам. Серёжа любил гладить папин висок и не спрашивал откуда шрам. Ясное дело - с войны, но мама всё рассказала. Снаряд зенитки разорвался совсем рядом с папиным самолётом, осколок пробил пластмассовый колпак и шлёпнулся в орден красной звезды. Прямо напротив сердца. Рикошетом задел висок и, пробив дыру, вылетел с другой стороны колпака, прямо у папиного затылка. Всего лишь миллиметр, но он решил всё. Потом Серёжа видел этот орден - смятый и изломанный. Папа хранил его отдельно от остальных наград. Где ты сейчас, папа…

- Нет, я спрашиваю, какого х..я? - Прыщавый намеренно распалял себя. Постукивая дужкой об ладонь, придвигался медленно, зловеще.
- Не тронь молодых! Вообщэ не тронь! - Справа выскочил солдат - широколицый, с зачёсанными назад волосами. Странный, как с экрана кинохроники.
- Отлезь, коммунист! Деревня. «Вообщэ». - Передразнивая солдата, прыщавый топнул сапогом. - Уйди, говорю. - Сделал шаг в сторону и махнул дужкой. Серёжа чуть отступил и механически выбросил согнутую под углом руку. Железяка описала дугу обожгла локоть и шлёпнула Кейшса в бок. Прямо по почке. Кейшс вскрикнул как подстреленная птица, сложился пополам и уронил очки. В правой половине зароптали. К коммунисту нерешительно пристраивались молодые. Слева из откинутых одеял поползли растрёпанные, с опухшими рожами обитатели блатных коек, кривя ухмылки, сдергивали с коек дужки, сбивались в стаю.
- Запорю, суки - визжал прыщавый, потрясая трубой, но нападать не решался, ждал чьего-то первого рывка.
Странно, как порой уживаются в человеке два противоположных чувства. Страх и бесстрашие. Первое - скорее инстинкт. Инстинкт самосохранения. Второе - возникает стихийно и время от времени, тогда, наверное, когда всё на пределе, на спусковом крючке. Чувства живут рядом, но никогда не смешиваются, как сыворотка. Вопрос только один - какое из них возобладает в критический момент.
«Сейчас начнётся», - подумал Серёжа и, прикрыв глаза, глубоко вздохнул.
Сзади хлопнула дверь, все обернулись. В казарму, шатаясь, ввалился низенький прапорщик с лиловым носом. С порога втянул ноздрями воздух и хитро улыбнулся как учитель, поймавший учеников в туалете.
- А кто курит? Боцман, ты, что ли? Свет почему горит? Отбой уже. Дневальный где?
Толпа мгновенно растворилась. Прапорщик побормотал еще немного, вышел и притворил дверь.
Ворочаясь на верхней койке, Серёжа потирал онемевшую руку. Рядом лежал и смотрел в потолок такой же как Серёжа молодой солдат. У него было строгое лицо и красиво очерченные губы. Сбоку на кровати большой кожаный чехол. Молодой гладил чехол нежно, как девушку.
- Ты кто? - прошептал Сережа.
- Лука. Дима Лукьянцев, - грустно ответил молодой и обнял чехол.
- А гладишь что?
- Виолончель.
- Коллега, - тихо улыбнулся Серёжа. - Я тоже музыкант. А чего здесь?
- На пересылке. Жду, когда придёт телефонограмма. Обещали в музвзвод.
- А ты?
- А меня в снайперы, вроде бы.
- Чего это?
- Сдуру отстрелялся на все десятки.
- Да… все мы здесь на пересылке. Эти бы отстали, - и кивнул в левый угол, - хотя… не отстанут точно. Им через месяц домой, вот и куражатся.
- Странно, - скривился от боли Серёжа, - а я думал - все солдаты как братья, и старые и молодые. - Зевнул, стараясь поудобнее пристроить руку. Как там сейчас мама, Виолка, Анна? Мама наверное готовит на завтра, папа у телевизора, болеет за ЦСК. А этот… с зачёсанными волосами похож на кого-то. На этого, как его… Кирова? Точно. На Сергея Мироновича Кирова. Говорят - Сталин его убил. Говорят убил. Слипались глаза, сон путал мысли……………
……………………хлопок двери, яркий свет по глазам и прыгающие губы дневального.
- Чуваки! Боцман! Вставайте! Кейшс повесился…