Тюрьма

Пётр Иванович Каблуков – ведущий специалист в… Ну, скажем так, - просто ведущий специалист, сидел за столом на кухне и, будто делая кому-то великое одолжение, ужинал. Пожевав хрусткий салатный лист, Пётр Иванович налил в стакан грамм сто пятьдесят очищенной, дунул в сторону левого плеча и выпил. Подцепил вилкой кусочек филейчика аппетитной атлантической сельди, закусил и стал смотреть в окно. Минут через пять, получив от взбодрившихся сосудов запрос на добавочное расширение, он позволил себе ещё с треть стакана, крякнул и закурил. А почувствовав в душе решимость целостной личности, хлопнул ладонью по столу и тут уж официально объявил о своей полной и безоговорочной независимости. При этом, правда, не указав от кого.

Поломав же голову над выявлением адресата, только что сформулированного им коммюнике и, не найдя единичной кандидатуры, Пётр Иванович нахмурился и постановил, что суверенитет – это когда ото всех. Суверенитет – это когда ни одна собака ни ухом, ни нюхом… И чтоб в положенных периметрах частокол, а по нему бегущая строка с жёстким посылом – «Не влезай – убьёт!»
Подумав о посыле, Пётр Иванович вздохнул и, слегка сомлев от казённой, положил разгорячённый лоб в подставленную ладонь. А закрыв глаза, разумно решил переждать волну чрезмерной агрессивности, чтобы не наломать дров в строительстве своего суверенитета.

Такое воинственное настроение случилось у Петра Ивановича – человека вполне добродушного и незлобивого, по причине назойливого внимания к нему окружающих, что терпеть не могли его жизненного спокойствия и равновесия, считая их чуть ли не кровным оскорблением, а то и подлым предательством. При этом уязвлённые окружающие настоятельно требовали от гражданина Каблукова излучения таких же, как и у всех остальных, страхов, душевных метаний и обмирания пред неизвестным. Короче говоря, - непрестанно дёргали его за нервы и ежеминутно стремились сбить с панталыку.

Всё это было Петру Ивановичу так неприятно, что он даже застонал, покачивая не совсем трезвой головой, подпёртой локтевой опорой. Вот после этого стона, впавший в полузабытье суровый искатель независимости и увидел сидящего напротив незваного гостя. Гость же был явным кентавром. Сидел он на табурете вовсе не человеческим задом, а тугим лошадиным крупом, сведя все свои копытца в площадь одной половой плитки. При этом он наливал, в непонятно откуда возникший на столе, второй стакан горькую и явно ласкал глазом селёдочные филейчики. А увидав недоуменный взгляд хозяина, гость приподнял двумя пальцами ковбойскую шляпу и представился, - Панталык Каблуковский.

Затем он лихо опрокинул полстакана, зажмурился и выдохнул удовлетворенное, - Нца-а-а-а…
А Пётр Иванович сглотнул застрявший в горле ком и отметил, как по лошадиному телу пробежали лёгкие судороги. Когда конская дрожь утихла, и организм самозванца-собутыльника позволил себе вальяжную расслабленность, о чём свидетельствовали разъехавшиеся по полу копыта, Пётр Иванович, вспомнив, что он всё-таки ведущий специалист, решил приступить к переговорам. Так как главным достоинством любого ведущего специалиста является умение ловко молоть языком, а вовсе не знание второго закона термодинамики, как думают многие не ведущие специалисты.

Догадываясь, что беседа так или иначе свернёт в сторону востребованной им независимости, Пётр Иванович откашлялся и, добавив в голос щепоть редкоземельных металлов, вопросил,
- Ну-с… И как всё это прикажите понимать? – и чуть погодя, продолжил, - Вы что же границ не наблюдаете или пренебрегаете предостерегающим посылом?

На что полуконь по-свойски подмигнул хозяину левым глазом и тут же вкусно слопал три кусочка селёдки, чередуя их колечками репчатого лука. Глядя на завидный аппетит посетителя, Пётр Иванович хмыкнул, а про себя подумал: «Гляньте-ка на него… Сам без пяти минут лошадь, а лук жрёт, что твой Папа Карло… Да и сельдью вовсе не брезгует…»

В это самое время, закусивший мутант отёр платком губы, вынув его из кармашка на седле, ещё раз улыбнулся Петру Ивановичу и заговорил,
- Ну! Здравствуй, Петя!
- ЗдорОво, - пробурчал Пётр Иванович.
- Ну и что ж ты так смотришь на меня, как не родной?
Ответив, что-то вроде того, что много вас тут всяко разных по округе шляется, Пётр Иванович придал лицу выражение холодного безразличия и даже глянул на потолок – всё ли там в порядке с побелкой. На что зоологическое чудо покачало головой и, подавив позыв к лошадиному ржанию, представилось вторично. И только тут Пётр Иванович понял, кто это тут перед ним расселся, и кто это тут выпивает и закусывает за его счёт. Он замычал задумчивое «м-м-м…», ткнул пальцем в кентавра и хриплым голосом спросил для подтверждения своей догадки,
- Панталык?... Каблуковский?...
- Ну, слава богу, - обрадовался гость, - Наконец-то…

Однако ожидаемой радости в глазах собеседника человек-рысак не увидел. Напротив, Пётр Иванович посмурнел, проявил глубокую морщину над переносицей и даже пару раз подёргал себя за нос. А после того, как процесс осмысления происходящего в его голове завершился, он сложил на столе ладони, исподлобья посмотрел на Каблуковского и строгим голосом вопросил,
- Так это с тебя значит, меня всякий брюзжащий обормот ни за грош сбивает?.. Ага… Это значит, ты у нас такой ретивый, что я тебя и в лицо-то не помню? Ничего не скажешь – хорош супчик! С тебя ж проку никакого нет – не гляди, что при хвосте и при разуме… Я, можно сказать, из-за тебя уж и суверенитет строить начал…

Спокойно выслушав обличительный монолог, Панталык шумно перебрал копытами, резко наклонился к Петру Ивановичу и, глядя в глаза, парировал,
- А всё потому, Петя, что ты в седле сидишь как мешок с го… с горохом! То вбок валишься, то назад сползаешь. Я пару шагов шагну, а ты сразу же бряк на земь - и лежишь, не дышишь… А тут надобно на кураже, на характере! Мол, хрен кто меня с Панталыку собьёт! Мол, – на-ка выкуси, щучья морда! И чтоб из глаз огнь пыхал, а в руце – штандарт! Вот тогда - это суверенитет! А в противном случае, Петя, – это…

И не договорив последнего слова, гость задрал голову и прокричал в потолок лихое «Иго-го». От этого «Иго-го» лоб Петра Ивановича соскользнул с опорной ладони, ринулся вниз и звонко приложился к столешнице.
А через минуту Каблуков уже сидел на табурете и, прикладывая к ушибленному месту кусок замороженной курицы, недовольно ворчал,
- Ну, надо же… Мать твою… Примстится ж такое… И казалось бы – с какого рожна? Да и подумать только – кентавр… С какого хрена – кентавр-то?

Когда лобная кость замёрзла до состояния нечувствительности, Пётр Иванович отложил обмякшую курицу и, глядя в окно, подумал: «А ведь прав. Прав каурый! Суверенитет – это когда на кураже… Это когда в седле и со знаменем. А в противном случае – это ж тюрьма, пусть и с бегущим посылом».

Затем он печально вздохнул и решил поправить упавшее состояние духа двумя-тремя глотками крепкой. Взял в руку бутыль и замер, потому как в ёмкости явно не хватало должного объёма жидкости, а на тарелке селёдочных кусочков и хрустких колечек репчатого лучка…