Княжна (о людях и педофилах)

Светлана Васильевна Лопухина была одной из немногих судий, кто ставит справедливость, закон и объективность выше собственной выгоды и безопасности. За это в народе её величали не иначе как Княжна.
Недовольные отказом Лопухиной поступиться своими принципами дважды покушались на её жизнь. Множество раз она имела надобность выслушивать от двоюродного брата и одновременно лучшего друга нравоучительный монолог на тему его метаний между любовью к сестре и объективной действительностью. А в ней принципиальность сестры в купе с занимаемой ею должностью создавали «главному» в отдельно взятом регионе человеку великие трудности во взаимоотношениях с нижестоящими «главными». Благо влияние брата распространялось много дальше подвластной ему территории и крепко коренилось в обеих столицах, поэтому на своём судейском кресле Княжна сидела намертво.
К пятидесяти годам Светлана Васильевна так и не вышла замуж. Старой девой она себя не считала. То есть старой считала, а девой нет. Трудно оставаться девой после гражданского брака и нескольких безрезультатных попыток «найти любовь». К слову сказать, Лопухина всю жизнь слыла красавицей, причём порядочной и разборчивой в связях, но вместе с тем чересчур взбалмошной и своенравной.
В двухтысячных очень многие желали породниться с их семьёй, точнее с братом, да и приданое было завидное. Но Светлана не хотела замуж, Светлана хотела замуж по любви, а это задачка поинтересней и посложней, которую она пока не решила. Женщина давно смирилась с приставкой «одинокая» и морально была готова к тому, чтобы умереть в каком-нибудь элитном доме престарелых, среди таких же никому не нужных старых и больных людей, которым нет до неё дела.
Именно поэтому Лопухиной казалось важным, единственно важным в её жизни, честно выполнять свой судейский долг. А иначе…
— Зачем ты вообще жила? Спросит меня Смерть, — объясняла она брату свою позицию. — А я ей что скажу? Жрала рагу из краснокнижных черепах, срала на золотом унитазе?! Нет уж, Коленька, позволь мне своей душой распоряжаться самостоятельно.
И Коленька позволил, однажды и каждый раз после.
***
Полгода назад, дождливым, серым октябрьским вечером, в пятницу, в отдельном здании лаборатории Следственного комитета, в кабинете начальника состоялся междусобойчик трёх сотрудников упомянутого ведомства.
В результате этой встречи Светлана Васильевна вместо того, чтобы валяться на пляжах жарких стран, вынуждена была изучать материалы очередного дела против «своих».
Лёжа в постели, перед сном, накануне оглашения приговора, Лопухина пересматривала видео с камеры, установленной в собственном кабинете начальником лаборатории Поповым Игорем Сергеевичем — на оборудовании нашлись только его отпечатки пальцев. Человек не поскупился, звук тоже отменный организовал. На экране планшета разговаривали два майора: Стас Суслов и Люда Ищенко, обоих Светлана знала лично.
— У тебя дочь такого же возраста, как этот пацан, — говорил Суслов, стоя посреди комнаты.
Людмила сидела на рабочем столе Попова вполоборота к Суслову.
— Именно о ней я и пекусь, думаешь легко одной ребёнка поднимать?
— Точно, на чужих же детей плевать, я и забыл.
— Если он не идиот, свалит из города сразу, как из-под стражи выпустят. А там уж не наше дело, чужая территория, — ответила ему коллега. — Слушай, в этом месяце педофил уже был. Зачем нам второй? Лучше бы парочку бытовух или суицидника какого. Да и этот попадётся, дай время.
— И скольких же он за это время?
— Суслов, кончай Белоснежку строить! Как самосуд над урками вершить, так ты первый, а тут, глядите-ка, сконфузился, — напомнила следователь и попыталась привлечь на помощь логику. — Подумаешь, тест не покажет наличие ДНК извращенца, тоже мне преступление. Никакие результаты, будь они положительными или отрицательными, общую систему не изменят. А нам с тобой о своих семьях думать надо. Сам под сраку лет молодуху обрюхатил, а от денег нос воротишь. От хороших денег, между прочим. Дети, к твоему сведению, удовольствие дорогое. А ты всю жизнь свои кровные на катраны носишь.
Недовольный майор пыхтел яростнее и громче обычного.
— Мать заберёт заявление, — сказала Ищенко. — Я договорюсь, чтобы пацану группу постоянную дали. Пенсия по инвалидности какая-никакая, а стабильность. Не думаю, что она поломойкой в школе больше зарабатывает, а живут ведь как-то. Вряд ли эта дама от дополнительного дохода откажется, перегарчиком от неё при каждой встрече разило. А мальчик твой оправится, не он первый, не он последний. Женщин веками насилуют, не смертельно. От Зуева ты денежки взял, не побрезговал, глазом не моргнул, а он ведь тоже насильник.
— Там потерпевшая блядь, а тут ребёнок! Сравнила она.
Заскрипела дверь, вошёл Попов. Принёс «выгодные для всех» результаты экспертизы. Молча отдал бумаги Ищенко и получил от неё жёлтый конверт.
— Остальное безналом, — пояснила Людмила Петровна.
Человек в белом халате и с безмятежным лицом спрятал свой улов за пазуху.
— Всему есть предел, — прошипел побагровевший майор и принялся расхаживать по комнате, косясь на невозмутимо закуривающую Ищенко и Попова, скромно копошащегося в разбросанных на столе бумагах.
— Разуй шары, Стас! Оглянись вокруг, посмотри, где ты живешь, закрой рот и возьми свою долю, — отчеканила Ищенко, и достала другой конверт. — Это тебе мой дружеский совет, — сказала она и продемонстрировала толстую пачку зеленоватых купюр максимального достоинства.
Суслов остановился, побледнел и стал похож на памятник, казалось, он не дышал. Наконец решение было принято. Кажется, Люда успела заметить знакомые движения, но что скрывалось за ними, осознала только, когда раздался первый выстрел. Купюры посыпались из дрожащих пальцев. Второй выстрел, и белый халат эксперта получил пару дыр и новую расцветку. Женщина сделала шаг вперёд, и ноги подкосились. Для верности, из табельного оружия Суслова вылетели ещё две пули, хоть адресаты их уже и не слышали.
Следователь Ищенко и заведующий лабораторией Попов упали крест-накрест друг на друга, смешно распластав круг себя конечности. Из-под этой композиции по полу стали распускаться кровавые лепестки.
— Лилия, — вслух сказал Суслов.
Потом повернул голову и увидел в дверном проёме остолбеневшую от ужаса, хватающую ртом воздух лаборантку. В честь пятницы отправленная сегодня домой пораньше, она вернулась за забытым на работе мобильником. Опомнившись, девушка бросилась прочь. Погони за ней не было. Через минуту ворвались дежурные и скрутили майора. Видеозапись кончилась.
Светлана Васильевна выключила планшет и вспомнила лицо беременной женщины, которая во время слушания не отрывала глаз от Суслова. Вспомнила слова Стаса, последние перед завтрашним заседанием. Сегодня он сказал:
— Считайте, что ничего лучшего я не придумал. Люди рожают детей в информационное говно, в книжке одной прочитал. Если продолжать лить дерьмо, дети наших детей в нём захлебнутся, — и сел на своё место.

***
Когда Свете было шесть или семь лет, точно она не помнила, мама ушла за покупками, оставив её под присмотром мужа тёти Нины, бабушкиной подруги. Всегда ранее добрый и радушный дед надругался над девочкой. Светина мама вернулась раньше, чем предполагалось. Нелюдь не успел сделать всё, что было задумано. Пока трезвонил дверной звонок, пришлось спешно одевать себя и ребёнка. Прежде чем открыть дверь, он больно сжал плечи девчушки и угрожающе прохрипел в детское ушко: «Не расстраивай маму». Перепуганная, зарёванная Света бросилась в объятия растерянной матери.
— Что случилось, Светочка? — взволнованно спросила женщина.
Девочка всхлипывала и медлила с ответом. Она не хотела, чтобы мама тоже испытала всё то, что и она: страх, оцепенение, ощущение мерзости, беспомощность, отвращение. Света представила плачущую, переполненную болью и ужасом мамочку и не захотела погружать её в этот кошмар, решив для себя, что больше никогда сюда не вернётся и постарается всё забыть. Больше ничего не случится, всё кончилось, теперь она в безопасности, мама рядом. И маму жалко, она ведь не виновата. Света больше не боялась, но она хотела уберечь мамочку от страданий.
— Я упала, пойдём домой, — соврала она.
Они быстро оделись и ушли. Света хранила тайну много лет, она больше никогда не встречалась со старым извращенцем, наотрез отказываясь посещать его дом. Мозг стёр из памяти целый год жизни после этого, хотя всё остальное детство она до сих пор помнила подробно.
В юности за существование педофилов в принципе Светлана винила мужчин. С подругой она рассуждала: «Одни мужики заводят детей, а потом бросают, оставляя на произвол судьбы, а другие их насилуют, потому что заступиться некому. Был бы у меня папка, может тот хрыч и не тронул бы».
Когда Светлане было семнадцать, в порыве ссоры с мамой она проговорилась, и пришлось рассказать о том, что случилось десять лет назад. Мама плакала, охала, ахала, пила валокордин, предлагала переехать в другой город. Света же сказала ей, что будет достаточно исключить ублюдка из их жизни. И они стали дружно жить дальше.
А через год, просматривая альбомы с семейных праздников, которые мама попросила красиво оформить, девушке на глаза попалась серия совсем свежих фотографий, на которых мама обнимает её насильника, дарит ему подарок на юбилей, улыбается, в щёку целует.
Светлана спросила и попросила маму:
— Почему ты туда ходишь? Перестань.
А мать ответила:
— Если перестану, то что? Ничего ведь не исправить. А тёте Нине я что скажу? Бабушка с ней всю жизнь дружит.
После этих слов между ними образовалась пропасть. Хотя, мама продолжала заботиться о ней, с тех пор Света не знала, любили ли её когда-нибудь. Разве что Коленька. Но обо всём этом она ему никогда не рассказывала, боялась, что брат убьёт гада и сядет в тюрьму.
***
По настоянию общественности слушание было публичным. Лопухина могла по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз видела подобные аншлаги в местном представительстве Фемиды.
После оглашения приговора, осужденный громко уточнил:
— Двадцать семь, говорите? — он грустно улыбнулся, а потом утвердительно покачал головой. — С учётом возраста и заслуг, выходит.
Среди зрителей послышались возмущения, шёпот, стало шумно.
— А вы и впрямь Княжна, — выправившись во весь рост, заключил Суслов.
Началось медленное хаотичное движение граждан по залу суда, засверкали фотовспышки.
— Лилия! Назови её Лилия! — успел прокричать в зал осужденный, когда его спешно уводил конвой.
Вечером того же дня, в двух больших удобных креслах напротив камина в доме Николая Владимировича коротали вечер Лопухины. Свет нигде не горел, помещение освещал очаг. Иногда слышался треск и стайки искр отделялись от пламени. Мерно цокали настенные часы, за распахнутым панорамным окном хлестал ливень, пахло морем и костром.
— Стас меня «Княжной» прямо в зале суда обозвал, — сказала Светлана Васильевна брату. — Как цифру услышал, так на весь зал и переспросил.
— Отчего же?
— Точно не знаю, но сдаётся мне, сперва от того, что это цифра, а не пожизненное, а потом оттого, что двадцать семь.
— По выслуге дала что ли?
— А вы догадливый старец, mon cher! Но не только. Мы никогда не сможем взвесить всё то, что он успел натворить и предотвратить. Потому пусть последней инстанцией станет иной суд. Знаешь, а он твою книгу цитировал.
— Ишь ты! — на секундочку оживился Николай Владимирович. — Лет ему сколько?
— Сорок девять.
— Плюс двадцать семь.
— Если Господь позволит, может на свободе помрёт.
— Это вряд ли, сама понимаешь.
— Понимаю. Но меньше я ему дать не могла, а больше вроде как бессмысленно. Да и он ведь не один виноват, мы все виноваты. Понимаешь?
— Эко, Княжна, тебя понесло, — сказал Николай Владимирович, на что сестра шутливо толкнула его кулаком в предплечье.
А потом всерьёз спросила:
— Скажешь, не так, Коленька?
— Всё так, сестричка, всё так, — безнадёжно ответил ей старик.
И они продолжили созерцать огонь.