ДРОЖЬ

Слова теперь мало что значат. Их стало слишком много и они обрели бесконечные множества смыслов, надсмыслов и подсмыслов, множества оттенков и намёков на оттенки.
В центре Таллина на Ратушной площади висит знак кругового движения, а под ним долгие годы советской власти была надпись: "НЕ БОЛЕЕ ТРЁХ РАЗ!" На эстонском языке. Кто её туда пришпандырил? Русские менты или эстонские чиновники-жополизы? А может её и не было, той надписи? Просто анекдот о нашей сообразительности? Лично меня тогда ещё и в проекте не было, а мама моя была подающей огромные надежды молоденькой актрисой нашего задухалого театра. Театра, в котором я родилась и выросла. Хотя, как говаривал отец того заведения, "Весь мир театр"... и так далее. То есть, русского языка я не знаю, пишу на эстонском в центре этой дикой страны, и будет ли кто заглядывать в эти тетрадки, мне глубоко насрать. Насрать и растоптать! Меня настоятельно (ну очень настоятельно!!) попросили записывать свои наблюдения, что я и делаю. Зачем и кому это надо, понятия не имею. И вникать не собираюсь.
До этого я шесть лет шила рукавицы на стогом режиме, и мне ещё оставалось хрен знает сколько - малоприятная перспектива для молоденькой девушки, хоть и эстонки. Жизнь-то уносится, как вода в унитаз. Вода с дерьмом.
Короче, меня вызвала наша спецмегера из надзора и, ничего не объясняя, дала на подпись кучу бумажек, будто я директор Кремля. На русском языке, которого я почти и не знаю. А под конец произнесла целую речь:
- Анук Энновна Пайде! Ты отбыла у нас... Сколько ж ты отбыла? Осуждена была в 2015-м за нанесение тяжких телесных в особо извращённой форме... - взглянула на меня поверх каких-то навороченных очков с линзами в виде полумесяцев, будто ждала какой-то реакции.
Но её не будет. Я устала доказывать, что отрезала причиндалы, как орудие преступления. А мне тогда ещё и пиво нельзя было продавать! Но нет, суд решил, что я просто садистка-националистка! Что пробралась в гостиничный номер к господину Н. сорока восьми лет от роду, министру культуры региона, добропорядочному гражданину России и отцу четверых детей, находящемуся в служебной командировке в городе Засранске Глубокожопского района. Вооружившись тупым кухонным ножом, я якобы напала на спящего и нанесла увечия, опасные для жизни. Адвокатесса, сучка, даже и не вспомнила на судебном "разбирательстве", что перед этим я была отравлена какой-то гадостью и подверглась сексуальному насилию. Да и переводчица, древняя мумия из нашего посольства, осталась совершенно глуха к моим словам и переводила так, как им всем было надо.

Прости, Зюйд-Вест, но ты поставил мне практически невыполнимую задачу. Ведь с 92-го года я не общался с носителями языка, а это много. Ну да, я вырос возможно в Эстонии, но родной-то мой - русский. К тому же девчонка часто использовала молодёжный сленг, которого мне уже не понять. Короче, по всем параметрам - дело швах.
Если ты не забыл, я тебе ничего не обещал и ничего не должен. В тот момент, когда ты пришёл в мою развалюху, мне вообще было на всё глубоко насрать. У меня в кармане была литруха спиртяги, которой ни с кем не хотелось делиться. И я просто ждал, когда же ты наконец свалишь. Ты, уж извини, в тот момент был досадной помехой на пути в алкогольную нирвану.
Все соседи моего возраста уже склеили ласты, хотя бабки, развалины женского пола, живучи, падлы. Вот и у меня давно уже не было никакого стимула к жизни. До того, как я раскрыл эти тетрадки.


Спецмегера сняла очки и постучала ими по бумагам на столе, заговорив неожиданно усталым бабьим голосом:
- Анук, меня чисто по человечески интересует одна вещь...
Таким образом они обычно подписывают на стукачество, агитируют, так сказать. Я сделала детское личико и тонким голосом заверила:
- Маргарита Фёдоровна! Я стараюсь спросить в отряде!
Она тяжело вздохнула.
- Я не о том. Ты ведь за время отсидки не получила ни одной посылки.
- Бандероль! Мне был бандероль от мамы!
- В 2015-м! Весом в триста грамм! Я не об этом! Ты ведь ни с кем не общалась на воле! Или общалась?
- Я письма слать маман... несколько раз...
Мегера достала откуда-то с пола внушительную картонную коробку и поставила на стол.
- Все эти письма, как я понимаю, на эстонском.
- Это?! Письма?! - я воще потерялась - коробка была плотно набита конвертами. - От кого?
- К сожалению, у нас нет переводчиков, тем более, с эстонского. Сама понимаешь.
- Мне можно смотреть?
- Теперь можешь их все забрать.
Я выхватила вскрытый конверт. От мамы!
"Милая моя доченька! Я уже не знаю, где ты находишься и вообще жива ли! - пятна от влаги. - Но продолжаю писать на официально присланный мне адрес. У нас в труппе произошли некоторые события..."
Не выдержав, я разрыдалась:
- Эмаке!..(мамочка) Эмаке!.. Эмаке!..
Она мне писала! А я, сволочь, злилась и строила планы психологической мести. Типа того, как приду и посмотрю в глаза. И попрошу её посмотреть мне в глаза.
Конечно, мама у меня та ещё штучка! Всю жизнь протомилась в мечтах о Большой Сцене, телевиденье и кино. В таком состояни для неё стали выпивки и частые смены "друзей". Неудовлетворённые амбиции часто приводят к алкоголизму и неразборчивости в сексуальных связях. По молодости она и меня так нагуляла. Неизвестно от кого.
Я не могла читать. Слёзы застилали глаза, руки тряслись, дыхания не хватало. А сучка оперша продолжала:
- Да. теперь ты можешь их все забрать. Но, Анук! - она сощурила накрашенные веки и поджала губы. - Вот признайся, я никому не скажу и нигде не зафиксирую! Правда! Это останется строго между нами! Кто за тебя вступился? У тебя есть высокопоставленные знакомые?
До меня с трудом дошёл смысл вопроса, я маялась другим:
- Есть один. Жаль, что я не резать ему горло!
- Нет, я не о потерпевшем! Хотя его ты наказала гораздо жёстче, чем просто лишение жизни! Бедолага остался евнухом. И потерял кресло, ему пришлось выйти на пенсию. Этот вряд ли стал хлопотать о тебе!
- Обо мне кто есть хлопотал?
- Больше того! Одним положением или одними деньгами такого добиться практически невозможно. Слишком уж это сложно!
Я так ни фига и не поняла.
- Вы о чём? Об это письмо?
- Нет. У тебя в отряде осталось что-то личное?
- Конечно! Пол-кило чай и конфеты!..
- Сходи и забери их!
- Меня переводят? Я привык в этот отряд! У меня тут отношения, есть подруги! Я не хочу ездить!
- Сходи и забери личные вещи! - приказным тоном сквозь зубы процедила спецмегера.


Ну, раз уж мне приказанно выкладывать всё как на духу, типа исповедоваться...
В театр я не поступала, я из него просто и не уходила. Разве что на учёбу да на эту отсидку. Я ведь и родилась прямо за кулисами! Во время репетиции. И всё детство моё, как и юность, прошли среди этого бутафорского хлама. Хотя у нас и была комнатка в общаге, за которую никогда не забывали высчитывать из жалования, почти всё время мы проводили тут, в стенах родного заведения. После моего появления на свет дирекция выделила нам клетушку за гримёрными в складе декораций. Там мы в основном и обитали, лишь изредка наведываясь на официальное место проживания. Впрочем, так было и удобней с блядскими наклонностями матушки, с её постоянными депрессиями и запоями по поводу исчезнувших возможностей. На складе декораций за одним из письменных столов я готовила домашние задания, то и дело скатываясь на игру в театр, где я, естественно, играю главные роли и раскланиваюсь на овации зрительного зала.
После школы я поступала в столичное Театральное училище. Но прижиться в общаге среди высокоамбициозных стерв как-то не удалось. Одной из них на втором курсе я испортила основной инструмент актёра - расцарапала лицо после очередного выяснения табели о рангах. Благодаря обширным связям директора нашего театра и, как я подозревала, автора проекта "Анук Пайде"(не совсем удачного), меня не исключили, а просто перевели на заочное отделение, вернее, на курсы актёрского мастерства.
На момент изнасилования я была, хоть и несовершеннолетней, но уже довольно умудрённой в сексуальных делах дурнушкой. Увы, следует признаться, что белее-менее привлекательной я была лишь в подростковом возрасте. А потом превратилась в типичную пышечку, к тому же с явным косоглазием. Некоторые из моих случайных ковалеров после второй или третьей рюмки говорили, что в этом есть особое очарование. Чтож, возможно так и есть.
Во всяком случае министр культуры русского региона что-то заметил во мне. Вероятно то, что я была иностранка, почти не говорящая на их языке. Он сразу подсел к нашему столику. Кроме меня там сидели здоровяк Якоб, рыжая куколка Хелен (на её он, вероятно, и клюнул), мама (высокая сухощавая блондинка) и я, косоглазая пышечка. Мы даже не выпивали в тот вечер крепких напитков! Этот гад принёс принёс нам шампанское, сам разлил в бокалы и - всё! В себя я пришла от его воплей в его номере. Я была совершенно голой, как, впрочем, и мама с Хелен. В руке у меня был кухонный нож, а эта сволочь фонтанировала чёрной кровью, зажимая обеими руками пах.
Во время суда, а он состоялся в марте 2015-го, мне было 17. В тюрьме после задержания мне стали вспоминаться некоторые весьма неприятные подробности той оргии. Это было ужасно! Нет, я совсем не против различных эротических игр, но только если они не связаны с насилием и принуждением. Против этого я могу и восстать. Что, впрочем, и сделала. И не однажды. В заключении, как сами понимаете, существуют однополые сексуальные связи. В следственной тюрьме на меня наехала одна мамаша, принуждая к сожительству. Я ещё не знала внутренних законов и просто воткнула ей в глаз черенок ложки. К счастью у той сучки уже была плохая репутация не только среди заключённых. Я отделалась переводом на строий режим. Где порядка, как оказалось, гораздо больше.
Ну да, отвлеклась маленько. Уж очень хочется всё расставить по своим местам!

Ненавижу этот ебучий мир, эту долбанную житуху. Всех этих свиней-обывателей с маленькими тупыми глазками, обнаглевших до скотства чиновников и их жиреющую на ниве всеобщего страха охрану. Человечество это раковая опухоль на теле Мироздания. И если существует какой-то творец всего этого гадства, то я ненавижу и его. Все эти твари ненасытные делают всё, чтоб поскорей и понадёжней угробить планету, засрать весь ближайший космос, а если получится, то и всю Вселенную в целом. А всё из-за непомерной жадности и непреодолимой лени. И ещё из-за растущей в геометрической прогрессии изнеженности и амбиций, притязаний на какую-то исключительность.
Ненавижу! Ненависть пожирает меня изнутри, отравляет все блага жизни. У меня ни хуя ни кого и ничего не осталось, кроме этой растущей ненависти: нет семьи, нет друзей, нет дома и вообще нет никакого имущества - всё что на мне и вокруг меня по сути дела с помоек, уже выброшенное кем-то. Да как и я сам.
Существую я (жизнью это никак нельзя назвать) в печально известном на всю страну Бологое. Когда-то у меня тут было жилище, халупа ещё хуже той, где я ныне обитаю, хотя с тёплым сральником в конце коридора и центральным, якобы, отоплением. Но и драли с меня, как за все удобства! Хорошо ещё, что в Бологое теперь немало брошеных изб - хозяева перемёрли, а их дети с внуками основались в столицах.
Говорят, до Октябрьской революции 1917-го тут проживало тридцать тысяч жителей, по Озеру ходил паром и землечерпалка, очищающая дно. И император всея Руси Александр-какой-то охотился в дикой (местной!) тайге на северных оленей.С ума сойти! Теперь в городишке едва-едва наберётся 10 тысяч жильцов. И вымирает втрое больше, чем рождается. Если не в четверо! Лес давно выпилен, заводы растащенны, мест работы практически нет, если не считать ментуры, охранных и тороговых предприятий и Железки. Причём на последнюю надо устраиваться в Питере. Чтобы тут работать.
Теперь вот уже четвёртый месяц, как я дворник в Городской больнице и поликлинике. В добрые советские времена тут было четыре дворника - на каждое здание по одному, теперь я один. Хотя формально и совмещаю две ставки, но платят только по одной. Жизнь, как говорится, покатилась под гору, в больницу поближе к моргу. Знал бы, где упасть, соломки бы постелил!
Беда в том, что Больничный городок расположен в противоположном от Огрызково конце города, а это полтора часа ходьбы в один конец. А у меня в самовольно захваченной халупе печное отопление, на дрова тоже уже сил, времени и средств не остаётся, отапливаюсь чем Бог пошлёт. Ну а Он-то, сами понимаете, послать ничего хорошего не может. Правая нога у меня полупарализованна - бесчувственна и неуправляема, я хромаю при ходьбе и слегка сутулюсь. В пенсии мне отказано в виду моего неправедного образа жизни и отсутствия трудового стажа. Ну и выгляжу я на все восемьдесят, хотя по утрам такая эрекция, что аж зубы сводит! Возраста своего я тоже не знаю, по новенькому, выданному четыре года назад паспорту мне 62, но как-то не верится. Пенсию мне не назначили, потому что Трудовая заведена только теперь, в больнице. А где я был до этого, работал ли, жил ли вообще, понятия не имею.
Вместе со мной в больнице работает Юра-вонючка. Тощий маленький, еле-еле таскающий ноги электрик, а по совместительству сантехник предпенсионного возраста. Вонючка он потому что таскает шмотьё, не снимая и не стирая, пока оно совсем не развалится на лохмотья. А оно всё не разваливается и не разваливается. При больнице Юра уже двадцать лет. Где-то в городе у него есть дом с женой, но живёт он постоянно тут. Тут его и кормят и поят, выдавая порой за починенную проводку или прочищенную канализацию фунфырики - стограммовые пузырьки спирта. Со мной он тоже делится этими фунфыриками, когда нам поручают делать что-то вдвоём.
И я бы тоже бросил на хрен свою самовольно захваченную халупу, но у меня есть Кис с Диком, преданные мне существа, по сути обычные кот с дворнягой, но только их одних я и жалею в этом ебанутом мире. К тому же жить бок о бок с Юрой - удовольствие не для слабонервных, и я стараюсь держаться от него подальше. Как и от всех прочих в этом ебанутом мире.
Непосредственный наш начальник сорокалетний проныра-завхоз Димон, представитель какой-то северовосточной народности, почти что чукча. Каждое утро он собирает нас на "планёрку", хотя планировать-то в общем-то и нечего, мы и так знаем, что нам делать. Хотя нет! Юрику почти каждый день приходится делать аварийные ремонты канализации или водопровода, а то и электричества. Да и меня порой запрягают в пару с ним вынести поломанную койку или труп. Но это не часто, основные мои инструменты - метла с совком и ведро под мусор.
Целыми днями я шлындаю по двору больничного городка со своим инструментом, собирая окурки, фантики и целлофановые носки. Работа, в общем, не бей лежачего. По сравнению с Парбригом просто лафа! Нас с Юриком тут ещё и подкармливают с кухни, т.е. мои четвероногие никогда не остаются голодными.
Всё так и катилось своим чередом в житухе, которую я ненавидел. Так и катилось, пока...

Оперша-суперсука дожидалась моего возвращения из отряда с личными вещами. А там, кроме дневальной из ментовских, завхоза и смотрящей с группой поддержки, в рабоче время никому и быть не положено. Меня выдернули с промки из-за швейной машинки, чему я несказанно обрадовалась.
- Чо дёрнули-то? - прогундосила одна из подстилок смотрящей.
Я пожала плечами:
- Не знаю. Сказали вещи собрать.
- Мож на родину?
До меня, медленно думающей, только теперь стало доходить, что меня ведь могуть экстрадировать в Эстонию. Не скажу, что это порадовало, меня будто пыльным мешком огрели. Я очень растерялась.
Личных вещей я не нажила. Кроме средств гигиены, смены белья и конфет с чаем, ничего. На большее я рукавиц не настрочила. Короче. с двумя пакетами я побежала назад к суперсуке. Кроме неё в кабинете уже был парень из внешней охраны. Из тех, что сидят на вышках и КПП. Маргарита кивнула на картонный ящик:
- Забирай!
И я, как клуша, с двумя пакетами и коробкой пошла за весело насвистывающим парнишкой.
Всё произошло очень быстро и как в тумане. В каком-то там серо-зелёном боксе меня заставили раздеться до гола, пройти через рамку, наскоро одеться и расписаться в получении каких-то ещё вещей.
Я даже не сразу узнала своё платье в зелёный горошек, белые босоножки и сумочку!..
Все вещи в руках уже не помещались. Но конвоиры и не думали помочь! Со слезами на глазах от перенапряжения и физического и морального меня вытолкнули за дверь. На улицу.
Ну да, я эстонка, я из народа. который не славится сообразительностью. Но мне кажется, что любой после почти шести лет нахождения внутри бетонных стен, когда оказывается на открытом пространстве... А передо мной неожиданно оказалась улица. Улица с неторопливым автомолильным движением, с ярко одетыми не суетливыми прохожими: парнями в шортах и трениках, девчонками в мини и джинсах, детишками и мамашами с колясками... У меня закружилась голова, я выронила все свои поклажи и замерла на месте.
Мне давным давно уже не снились сны о воле. Даже в эротических сновидениях меня всегда окружали стены и потолки, а тут...
С автостоянки ко мне подошли двое атлетов в чёртых футболках, под которыми бугрились весьма возбуждающие мускулы. Один из которых был негр. Оба на голову выше меня.
- Анук? - сверкнул ослепительными шубами будто намазанный ваксой парень. - Пайде?
Другой, с лошадинной, вытянутой физиономией молча стал собирать с асфальта мои поклажи.
Я растерянно кивнула. К нам подошёл ещё один, совсем маленький, метра полтора ростом, старикашка с рыбьи безразличными глазами.
- По тебе и не скажешь... - сипло прошелестел он. - Пошли, что ли?
Всё ещё находясь в полной прострации, ничего не понимая и не соображая, я залезла на заднее сиденье огромного чёрного внедорожника. Я бы может и воспротивилась бы, если бы меня стали насильно заталкивать или тянуть за руки. Но этого не было. Барахло моё небрежно закинули в багажник и открыли передо мной дверь, дескать, "милости просим!" Но без всяких притязаний на вежливость. Никто даже не улыбнулся.
"Господи! - содрогнулась я от накатившего ужаса. - Что я делаю?!" И закричала в шоке на эстонском:
- Постой! Вы меня с кем-то спутали! Я вас совсем не знаю! И знать не хочу! Я боюсь вас! Кто вы такие?!
Старикашка с переднего сиденья обернулся:
- Чо блажишь-то? Спужалась?
- Да! - заговорила я уже на русском, - я вас не знать! И не хочу! Куда вы меня везёшь?!
Он оскаблился:
- Слушай, деточка, ты на воле! Разве это не ништяк?!
- Пока не знать! Кто вы?
Ответа не последовало.
В наше время все, наверное, слыхали о сексуальном рабстве. Некоторые, изголодавшиеся по мужикам зэчки, рассказывали о нём с придыханием мечтательности. Дескать, делать ничего не надо, только ноги раздвигай! Ебут по семь раз на дню! Но это те, кто не бывал там. А те, кто бывал, просто помалкивал, опуская глаза. Красивые глаза. Не такие, как у меня. Если уж быть честной, то я никак не тянула на прозвище "красотка", о которых крутые мужики слюни пускают. Надо это признать. Хотя и не хочется, когда тебе двадцать с хвостиком.
Машина остановилась у магазинчика одежды, старикашка опять обернулся:
- Слушай сюда! Сейчас двинем в эту лавку прикупить тебе шмотьё. Вольное шмотьё! Выбирай всё, что хочешь. Только без фортелей! Согласна?
Я кивнула. Я уже поняла, что меня хотят разобрать на органы. В тюряге у всех берут анализы. И кому-то подошли мои молодые почки, печёнка или сердечко. Надо было рвать когти.
Магазинчик оказался не очень большой, не такой, как в американском кино, где герой бегает по этажам.

В седьмом классе мне было всего тринадцать, но я жутко влюбилась в Томаса. Он был немного постарше, стройный, невысокий, с огромной гривой нечёсанной шевелюры и очень бледный. Он пришёл читать стихи на конкурс в нашем театре. И у я к тому времени уже переросла пубертат, или почти переросла. У меня уже были чувствительные соски на отметившихся грудках, волосы на лобке, месячные не вызывали ужаса. Хотя, разумеется, кроме маструбаций с мечтаниями о принцах, ничего существенного не было. Мы с подругой Хелен, тощей и сутулой дылдой-одноклассницей хихикали и хихикали над выступающими.
На сцену вышел нескладный юноша в длинном пальто. Меня сразу заинтриговали его серо-голубые, мечтательные глаза. Он словно бы видел нечто, недоступное простым смертным, был полностью погружён в себя и отстранён от действительности. За ядовитыми репликами Хелен я прослушала его имя. Но меня гипнотически завлёк тембр его голоса:

Так горек, жгуче едок яд,
что с давних пор во мне таится!
Где ж просветления водица?
Я сам обманываться рад!
Во мне живёт клыкастый гад -
не покусаю, так ужалю!
Хоть плюну в спину на прощанье -
таков душевный маскарад!
Я вижу, мир сошёл с ума,
всё отравили, всё помойка,
всем можно гадить втихомолку,
всё - всем! таких примеров тьма!
И чтоб мне ближних не шпырять,
не отсылать всех встречных на хуй,
дай кто-нибудь на счастье лапу!
Иль поищу другую блядь.

Смеяться расхотелось.
- Вот ещё один онанист! - заржала Хелен.
Я изо всей силы саданула ей локтем в грудь. Она ответила мне оплеухой, я вскочила и вцепилась в её жиденькие волосы. Завывая, как мартовские коты, мы скатились под кресла в междурядье. Билетёрша Марика облила нас холодной водой и вывела из зала.
Переодевшись в сухое у себя за сценой, я вернулась. Томас уже закончил выступление и собирался уходить, копошась со своими рукописями. Это была его неизбывная страсть и проклятие - копошение с бумагами. Конечно, я постаралась принарядиться - нацепила мамину кожанку, красную миниюбку и мамины же белые туфли на каблуках. Под футболку - мамин лифчик, набитый туалетной бумагой. Ещё я успела накрасить ресницы с губами, а также спрыснуться маминой туалетной водой. Короче - во всеоружии!
На сцене кривлялась какая-то деревенская толстушка. Пубика жевала и хихикала. А он всё копошился и копошился со своими бумагами. Я пробралась к нему:
- Вам помочь?
- Спасибо, я уже... почти... - не оглядываясь, продолжал перебирать листы рукописей.
Я присела в соседнее кресло, когда он, бормоча что-то поспешил к выходу. Я - следом.
К театру у нас примыкает скверик Поцелуев, официально называемый "24-е февраля". Туда он и побрёл, сгорбившись и глядя на опавшую листву клёнов.
А стоял сухой солнечный сентябрь, что у нас случается совсем не часто. И мне это представилось знамением Неба: солнце, яркая листва и тёмный вопросительный знак его фигуры. На худеньком лице его была маска страдания. Почти все скамейки были заняты праздно отдыхающей публикой. Люди смеялись, лизали мороженное, жевали хот-доги и горячие сэндлвичи, запивая лимонадом. А пожилые и чем покрепче, обёрнутом в газеты.
Томас свернул с Центральной аллеи к каналу, где поменьше народу...
Я следила за ним с месяц, а может и больше. Время для меня потеряло значение. Да и вообще всё, что не связанно с этоим неловким, отстранённым от действительности юношей, для меня потеряло смысл и значимость.
Большинство одноклассников, как и я прежде, вело переписки с "друзьями" из Инета, людьми, которых в глаза не видели, да и не желали видеть. Многие уже бывали в ночных клубах и вели беспорядочную половую жизнь. Это только дома перед родителями и педагогами мы кажемся целомудренными паиньками, хотя и стесняемся открыто говорить об этом. Мы все меняем маски легко и непринужденно, даже не задумываясь об этом.
Томас был другой, я даже поначалу приняла его за гея, верней, заподозрила где-то в глубине души. Всё дело в том, что он в упор не замечал девчонок, общался только с отставным профессором лет восьмидесяти, давно выжившим из ума, и сорокалетним аспирантом не то филологии, не то философии. В нашем городишке был филиал старого Дептра с огромным хранилищем древних рукописей даже досоветской эпохи, а также бумажных изданий периодики. В этом архиве Томас и проводил большую часть времени, отдавая друзьям только вечера субботы (аспирант) и вторника (профессор). И всё! Ни в каких социальных сетях Томас Тсаттель не был зарегистрирован. Чтобы узнать это мне пришлось пожаимствовать на время, пока он копался в журнальном хламе, его ноутбук. Нет, геем он не был, он был сочинителем. И лишь сочинительство было его всепоглощающей страстью. И он не писал фантастики, детективов или дамских романов. Он писал едко, горько и даже злобно о так называемом "прогрессе человечества". Меня, впрочем, как и большинство населения, его творения отнюдь не воодушевляли, из вообще невозможно было читать без презрения к себе. Но я была очарованна личностью, тёмной. погружённой в себя и ненавидящей Человечество, роковым гением.
Конечно, он посылал свои творения во все эстонские издательства, публиковал на литературных сайтах, откуда их, естественно, сразу удаляли. И даже издавал бесплатные электронные книги, которые тоже никто не хотел читать.
Он заметил меня только в начале зимы, когда я сидела за соседним столом в архиве и делала вид. что что-то читаю. А сама снимала его на смартфон.
- Эй! - злобно зашипел он, - ты что делаешь?! - он слишком уважал порядки священного для него хранилища.
Я совершенно растерялась, замерла с вытаращенными глазами и открытым ртом.
- Я к тебе обращаюсь! - продолжил он, - Ты, шмакодявка, я к тебе обращаюсь! Кто тебя послал?
- Я... это... никто... - только и сумела промямлить в ответ.
Запинаясь, я рассказала ему, где я его впервые увидела, соврала, что меня потрясли его стихи. А он, как и все поэты, был падок на лесть. Да он и был-то совсем мальчишкой, совершенно незрелым ребёнком в свои шестнадцать. Но, естественно, хорохорился, на улице сразу закурил, даже не подумав предложить мне. Дескать, ещё рановато. Повёл меня в свой любимый сквер и там два часа на сыром холоде читал стихи. Чужие. Оказалось, он помнил огромное количество стихов! И был не меньше моего удивлён. когда я стала декламировать из "Ромео и Джульетты".
Это было в первый день. Через неделю он начал читать длинную и совершенно неприличную поэму "Эли и Джо", о двух девицах начавших с лесбийских игр и закончивших после сооблазнения разных парней совсем свальным грехом. Сначала он декламировал, отвернувшись к каналу, глядя на небо, на рябь на воде... Затем резко обернулся и впился в меня глазами. Он побледнел, затрясся, захрипел и вдруг сник. Позже я поняла, что это был оргазм. Позже, значительно позже. А тогда я воспринимала всё это как сооблазнение и потому слушала. Стараясь даже и не вникать в текст. Я ждала, когда же он приступит наконец к действиям. А это и были его действия.
Тогда же я поняла, что он, как и я, просто не знает, с чего начать. Мы оба были почти девственны. Нет, из Инета мы оба прекрасно знали, как это всё происходит физически, как и что надо делать, но... Но это была новая неизведанная стихия, новое запредельное пространство, которое и манило и пугало.
Мы просто встречались по понедельникам, средам и пятницам в 18,00 в нашем уже, отдалённном уголке старого сквера у канала. Он читал, я слушала, он возбуждался до крайности, я оставалась холодна. Мы никогда не держались даже за руки, и уж тем более не целовались. Но я всёж начала погружаться в его миры, и у меня между ног иногда становилось влажно.
Всё изменилось, когда он привёл меня в свою комнату. Нет, мы не раздевались, не касались друг друга телами. Он одетой уложил меня на свою односпальную кушетку и дал таблетку под язык. После чего начал читать:
Нет ничего прекраснее любви!
О, мир бесценный нежности и страсти!
Когда я вся растаяла от сласти
огня, уже гудящего в крови!
Я вся твоя от кончиков волос
до пальчика-мизинчика на ножке!
Люби меня как можно и не можно,
ласкай всю-всю от пропасти до звёзд!
Вся эта плоть, весь этот космос твой,
вселенная блаженства ощущений!
Пусть пыл священный твой пройдёт тропой,
всего коснувшись жаркою волной,
вся сущность млеет от твоих движений!
Войди в моё пространство, пьяный зной!
Боже, боже, что со мной сталось! Меня всю пронзила волна экстаза, меня так тряхнуло, и несколько раз, что я позабыла, на каком свете нахожусь! То, чего раньше я дотиралась пальчиком, было ничто по сравнению с этим могучим, всеохватывающим кайфом, с этим наслаждением. Это было так потрясающе, что я не только полностью вспотела, трусики мои были насквозь мокрыми, и не от мочи! Совершенно замедленно я потянулась и стянула их. Выбросить в угол было неудобно, да и денег они стоили, я скомкала их и сунула в карман, продолжая находиться в трансе. Это было потрясающе.
В следующий раз он таблетки уже не дал. Но кайф остался прежним. И он на полном серьёзе предупредил, что если я стану трахаться с кем-то "вживую", ни о каком удовольстсвии уже и речи быть не может.
Но это было не так. После Выпускного мы с однокашниками как следует выпили и пошли гулять ночью к Озеру. Ко мне прилип дылда Филя с почелуйчиками и зажимашками. Меня волновали его объятия, в уме возник образ моего Томаса. Особенно, когда Филя полез мне в лифчик.
И я ответила на его поцелуи. Мы уединились, он принялся стягивать с меня трусы под выпускным платьем. И это я ему позволила. Он задрожал, как лист на ветру, и выплеснул сперму мне на платье. Он был жутко огорчён. Утешая его, я поцеловала его поникший, было, член. И сама начала возбуждаться толи от запаха спермы, то ли от новизны обстановки. Ствол его затвердел, он положил меня на свой пиджак и, раздвинув ноги, стал толкать. Мне стало больно, и я нежно отстранила его, садясь. Мальчишка застонал, и я опять поцеловала его налившуюся головку члена. Взяла в рот, ощутив необыкновенную нежность. Я не знала, как делать минет, даже и не сосала, просто взяла в рот. И получила ещё одну порцию спермы. Позже я узнала, что он всё же совершил мне дефлорацию. Тогда я никакого удовлетворения не испытала, кроме психологического. Но Филя стал назначать мне свидания, на которые я поначалу не ходила. Поскольку у меня был ещё и Томас. С которым я пару раз в неделю получала законный оргазм. Правда, даже и без прикосновений.

Однажды на планёрке наш ускоглазый завхоз объявил о предстоящем визите Самого Губернатора. То есть, нам с Юрой-вонючкой было наказанно навести глянец на рушащийся, буквально сыплющийся объект - нашу Больницу. Хотя ведь все понимали, что два доходяги вряд ли смогут оживить давно разлагающегося покойника - штукатурка стен отслаивается, покраска сходит частями, ступени крылец вообще рассыпались, часть окон, ещё не заменённых на пластиковые, подгнила и потрескалась. Да и внутри наше заведение выглядело не лучше. Дураку ясно, что омолодить заведение никому уже не удастся, да этого и не требовалось.
Ну и мы с самого утра, вооружившись ещё и граблями, принялись за дело. Автостоянок у нас три: за территорией перед поликлиникой, слева от поликлиники уже за воротами (для машин персонала) и в глубине, перед приёмным покоем и больницей. Впрочем, есть ещё стоянка перед роддомом, с которой зимой мне пришлось помудохаться, но это уже к делу не относится. Предполагалось (нами с Юриком), что кортеж Самого остановится на служебной стоянке. Поэтому тут мы особенно постарались - даже прошлогоднюю листву подмели и забросили на газоны. Всё это мы успели уже до десяти. Потом относительно молодая сестрёнка из хирургического Лена выдала нам по фунфырику, а Димон, делая страшными свои азиатские глаза, приказал не высовываться до конца рабочего дня. Но и не выключать мобилы. Юрец хитро подмигнул мне:
- Нас провоцируют на пьянку. И думают, что мы ограничимся выданным.
- А у тебя ещё что-то имеется? - деланно изумился я, прекрасно зная, что у него в каждом углу понапрятанно.
- А то!.. Ты только на кухню сгоняй за закусью! Если не трудно.
- Одна нога тут...
Короче, к одиннадцати мы уже приняли на грудь и расслабились. Впрочем, расслабился только я, потому что Вонючку неожиданно потянуло на подвиги. Хотя, разумеется, не так уж и неожиданно, ибо всех нас на определённой стадии тянет совешать глупости. Короче, Юрик подхватил свой драный стул и понёс его на улицу. Я, как подающий надежды новичок, последовал за ним.


"Да, - поняла я тогда, - меня хотят разобрать на органы! - и решила делать ноги.
Магазинчик был двухэтажный, с неширокой лестницей в два пролёта. Не такой, какие бывают в американских боевиках, где герой палит из автомата направо и налево, теряясь в примерочных, по сути совсем крохотный, на два зала: мужской на первом и женский на втором. Людей было совсем мало, в основном служащие в синих халатах, какие-то заторможенные бабы с рыбьими накрашенными глазами. Эти слонялись по залу, куда меня приволокли атлеты с негром. Водила почему-то пошёл с нами. Все три головореза плелись за мной по пятам. Я очень пожалела, что не занималась в своё время спортом, хорошо хоть, что в тюрьме пришлось бросить курить из-за недостачи средств.
А вот старикашка, припёршийся за нами по пятам, курить бросать не собирался, даже в запрещённых законом местах. Один из мордоворотов притащил откуда-то стул, поставив его посреди узкого прохода. Старикашка важно уселся, закинув ногу на ногу, и закурил папиросу, стряхивая пепел прямо на линолеум. К нему, разумеется, сразу же подскочила ответственная служащая со змеинным шипением. Огромный негр с ослепительной улыбкой что-то сказал ей на ухо и она утёрлась. Т.е. воще исчезла из поля зрения. Зато появился упитанный и бледный охранник с дубинкой. Которому тоже что-то сказали такое, что он просто увял, как помидор без поливки.
- Что мне брать? - засмущалась и я.
Амбалы заржали, хмыкнул и старикашка:
- А что хошь!
Я растерялась от многообразия одёжек всех покроев и цветов радуги. Я даже не знала, что теперь тут, на воле в России, модно! Но перебирая шмотьё, вдруг сообразила, что бежать-то мне будет лучше всего в спортивном костюме и обуви. Ну уж никак не в тюремном сером халате и говнодавах, в которых пришла.
Когда я, наконец вышла из примерочной в сером спортивном костюме и неприметных кроссовках, моё сопровождение слегка обалдело. Старик даже закашлялся:
- Всё, что ли?!
- А что? - я пожала плечами, - будем бабаболка о вкус?
- Да-а!.. - заржал дед. - Узнаю!.. Узнаю!..
Я не поняла, о чём он, пока не обратила внимание, что сам-то старик одет в линялое х.б. с тельником и кепчонкой. Да ещё в хромовые сапожищи.
А на выходе из зала я чуть в обморок не упала - там стоял вооружённый наряд полиции. На которых старикашка с его и моим сопровождением просто внимания не обратили. Хотя те жгли дырки глазами в нас.
Я молча заплакала, потому что сорваться тут не было никакой возможности. Надежды таяли, как льды Антарктиды, только быстрей.
- Ну, а чем мордашку мазать не купишь? - без всякого воодушевления поинтересовался дедок.
Я отрицательно мотнула опущенной головой:
- Я б тяпнула напоследок!
Полтораметровый хозяин, а судя по всему, он и был в этом городе хозяином, достал из внутреннего кармана спецовки плоскую бутылочку. И протянул мне.
- Чего эт ты решила, что напоследок?
Я глотнула обжигающе крепкий напиток из горлышка, отдышалась и ещё раз приложилась, потому что он жестом разрешил оставить его весь себе.
- Ну, вы ж меня на органы разберёте! Для чего ещё меня надо было вытаскивать?!

Кортеж из двух чёрных внедорожников "Мерседес" проигнорировал служебное, направляясь к приёмному покою. Но буквально перед нашей ложей зрительного зала дорогу ему перегородила машина скорой помощи. Из которой выскочили крепкие "медбратья" в медицинских масках, но с компактными автоматами. Четверо.
Двое прямо перед нами стали дёргать двери машины. И колотить автоматами в стёкла. Стоя спиной к нам. Во мне сзыграл только что принятый алкоголь. А вернее, обычная дурость в смеси со спиртягой. К тому времени бойцы в зелёном медицинскинском сатине уже расколотили окна обеих машин и положили охрану лицами в весеннюю грязь. Я дёрнул дверцу и забрался в салон к трясущемуся и обмочившемуся губернатору, большому рыхлому мужику. Моему ровестнику с крупной бородавкой на левой щеке. В синих глазах полоскался ужас. Я толкнул водилу, прячущегося под приборной доской:
- Ну, чо там засел?! Погоняй, что ли!
И он стал уж включать скорость, когда заскочили и зазевавшиеся террористы. Один сел впереди, другой сзади, рядом со мной.
- Ты что тут делаешь?! - заорали на меня. - А ну пошёл!..
- Да мне и тут неплохо! - рассмеялся я, хлопая губернатора по плечу (когда бы мне ещё это удалось?!). - Я, эвон, давно с друганом не встречался!
- А ну вылазь!.. - хрипея, заорал тот, что рядом. - Я тебя пристрелю на хрен!..
- Давай! Я хоть подохну героем! А то всю жизнь - алкаш, алкаш!.. Надоело уж!..
- Ладно, - сказал тот, что спереди, - отъедем и пристрелим гниду! Трогай, шеф! А тебя народ в наши подельники запишет!
Шеф попался очень исполнительный - моментом вырулил к шлагбауму. Который нам тотчас же и открыли.

В себя я приходила постепенно. Сперва включилось ощущение пустыни Сахары во рту, тяжкая истома во всём теле, будто я вчера мешки с картошкой таскала, полная пустота в голове... Подключилось острое чувство неисполненного долга. Что-то необходимо было сделать, но всё пропало, поезд ушёл. Что?
Вместо обычной старой пижамы на мне был мягкий спортивный костюм. А вокруг стояла непривычно жуткая тишина. И темень. Ведь в бараке всегда горел свет, и стоял какой-то шум: кто-то храпел после работы, кто-то с кем-то шептался - ругался или миловался, а кто-то и стонал. маструбируя. Тут же было тихо и темно, как в могиле.
Боясь расплескать разжижженные мозги, я поднялась. Сразу обнаружив, что лифчика на мне нет, а футболка одета задом наперёд. В трусах было сухо, как и во рту. Хотя писать хотелось до невозможного, мочевой пузырь был переполнен. Надо было искать дальняк, сортир по нашему.
В полной темноте я поднялась и, расставив руки, куда-то пошла. Наткнулась на столик у трюмо, нащупала стену, оклеенную бумагой. В бараке все стены просто оштукатуренны. Добралась до двери, которая свободно отворилась. За ней сильно пахло дорогим дезадорантом. Не для тела. Коленом больно стукнулась. Как выяснилось наощупь, об унитаз. Я застонала от благодарности Богу - Он всё-таки где-то есть! Подняла крышку и присела, спустив, разумеется, штанишки. И лишь облегчившись, нашла на внешней, за дверью, стене выключатель.
Я находилась в туалете, совмещённом с душевой. А помочилась в биде рядом с унитазом. Ну чтож, заодно можно и подмыться. Обалдеть! Я давно отвыкла от таких удобств. В небольшом настенном зеркале отражалась жутко испуганная, опухшая от пьянки, косоглазая толстушка. С растрёпанными как попало волосёнками на голове. И в серой, застёгнутой до горла олимпийке.
Лишь теперь до меня стало доходить, где я. Вспомнилось, как меня куда-то везли, а я, как дура, накачивалась спиртным на заднем сиденье и спорила о чём-то с маленьким, плюгавеньким Хозяином с железными зубами и оловянными глазами. Муторно, конечно, стало до невозможности!
Лишь теперь разглядела внутренний запор на двери. Закрывшись, я чуть не заплакала от благодарности Господу. Хотя и считала себя не очень верующей. Всё-таки Он есть! И пока Он на моей стороне. Я так давно не была в одиночестве!
Я спокойно разделась и долго мылась под душем. На полочке нашлись и мыло с шампунью. Господи Иисусе, такого кайфа я не испытывала уже сто лет! Опиздинеть просто! Полоскаться под душем в полном одиночестве за закрытой дверью! Пахучим мылом и хорошим шампунем! Я уже успела и позабыть, что такое вообще существует!
Заодно простирнула свои тюремные панталончики с футболкой, но одевать их сырыми не решилась. Уж хоть бы кто изнасиловал, что ли! Натянула свои новенькие спортивные брюки прямо на голое тело. Как и курточку.
При включенном в туалете свете быстро нашла и комнатный выключатель. Это оказалась небольшая спальня с кушеткой, трюмо и плоским теликом в углу. Ах, нет, тут ещё был абсолютно пустой, вделанный в стену шкаф с раздвижными дверями. В ящиках трюмо тоже ничего не было. Всё было абсолютно новым, ещё не пользованным. Более того, под новенькими подушками лежало новенькое, даже не распечатанное ещё постельное бельё. И подушки эти, две(!), были не барачные, к которым я привыкла, со сбившейся в камни, пропахшей потом ватой, а нечто совершенно воздушное, легчайшее и мягчайшее. И аккуратно сложенный в кресле (да-да! в настоящем кресле перед ящиком) легчайший плед - всё было очень чистым, пахучим и явно ни разу до меня не пользованным. По крайней мере от всего пахло складом или магазином. И вообще, запах постороннего, особенно бабы, а это была бабская спальня, - я бы сразу уловила. Даже с такого похмела, в котором находилась!
Плотные двойные шторы на огромном окне с дверью на балкон я открыть не смогла - они просто так не раздвигались. За пластиковым окном была лунная ночь. А я луну уж и забыла, когда видела в последний раз! Что это со мной? Куда я попала? Дверь мягко и бесшумно открылась, я оказалась на балконе. Ещё совсем недавно я пол жизни бы отдала, чтобы вот так выйти на балкон под луну и посмотреть на крыши и деревья вокруг! Нет, мне не верилось, что всё происходит в действительности. Всё было слишком сказочно. С этими мыслями я вдохнула пахучий майский ветерок, понимая, что всё это мне только снится.

Мы выехали на большую московскую трассу с многосторонним движением. Что Миша-губернатор, что я, Санёк-дворник, уже порядочно поднабрались. Разговоры пошли "за жизьть". Оказывается, у губернатора буквально да днях ушла молодая жена, слава Богу у меня их, жён, никогда и не было. А может и были, да я уже не помню. Мы пожали друг другу руки, выпили ещё помаленьку. Наши маски-шоу уже начинали психовать, они стали ругаться друг с другом, пинать берцами нас и водилу.
Как-то вдруг машина свернула с трассы и заскакала по грунтовке. Там нас, уже косых в дым, пересадили в микроавтобус, а мы и заснули. По крайней мере заснул я.
Растолкали меня железным прикладом АКСУ. Мы были в каком-то Садоводческом кооперативе. Кругом высились трёхметровые заборы из рифлёного железа, а выше их - причудливые крыши с башенками, флюгерами и прочими украшениями московской знати. Нас с водилой пинками погнали в подвал, а губернатора куда-то в отдельные апартаменты.
По пути, уже во дворе, нам навстречу выскочила какая-то косая, в смысле разноглазая, и толстожопая девка небольшого росточка в спортивном костюме и тапочках. Редкие волосёнки её тёмного цвета торчали в разные стороны. Она дико озиралась своими косыми глазами и что-то шептала, может, молилась. Похоже, девка ни хрена не видела вокруг, потому что с налёту врезалась в меня, очень мягкая и сисястая.
- Ой! Вабандаге! - прикнула мне в лицо с каким-то диким акцентом, это слышалось как "ой, вы бандюги!", хотя я, хуй знает откуда, понял, что она имела в виду (Извините!).
И ухмыльнулся во всю бородатую харю:
- Митте мидаги! - сам себе удивляясь. - Митте мидаги, лапсикене! (Ничего, ничего, детёнок!)
Девчонка сообразительностью не отличалась, а может, просто не о том думала, поэтому пробежала аж за угол.

Мне париться ещё несколько лет. На досрочку расчитывать не приходится из-за неуживчивого характера и регулярных отсидок в шизо. Несколько долгих лет мне слушать ночной шум барака, и маструбировать под лай собак на запретке, страшиться неожиданных шмонов и ждать отоварки в ларьке. А днём мечтать под стрёкот швейной машинки о письмах от вероятных заочников, которые лично мне почему-то никогда не отвечали. Даже не видя моего фото. А по вечерам пялиться на мыльные сериалы по ящику в комнате отдыха и чефирить с якобы подругами. Которые легко сдавали за одну заварку. А за то царапать их единственные сокровища - вывески, которой у меня никогда не было. Вот моя настоящая жизнь!
А может у меня крыша съехала, и теперь меня глючит вовсю? Так размышляла я, стоя на балконе "сказочного замка сказочного принца". Потом всплыли вчерашние подозрения по поводу отъёма органов. В конце концов я ведь не знаю своего отца, не знаю, что за ДНК во мне, у кого они, мои органы, могут прижиться...
Все предки по маме были сельские учителя, скотоводы и огородники, абсолютно спокойные эстонские почти интеллигенты, обожающие Лутца, Тамсаре, Ленарта Мери и "Калевипоэг". Из тех кто много трудился и немного читал по вечерам, к счастью, не только Библию. Мама порвала со всей роднёй одним махом, поступив в Театральное училище. В те годы это была одна из самых постыдных профессий в Эстонии. Это было примерно то же, как если бы она пошла в проститутки или воровки. К тому же мама не стала вести приличный по общему мнению образ жизни. Она не вышла замуж и меняла кавалеров, как перчатки и пила, как лошадь после скачки. Вообще-то блядство на моей родине вполне допустимо и не очень осуждаемо. Но только в том случае, когда у бляди есть муж с хозяйством и нет пристрастия к горячительным напиткам. Если баба - рабочая лошадкая, ей можно и расслабиться иногда, если втихаря и без скандалов. Там даже Отелло не понимают на подкорковом уровне!
Ну вот, а мама всегда, насколько я помню, была честной и открытой блядью и алкоголичкой. И никогда не стеснялась своего образа жизни, и никогда не умела притворяться. Хотя и служила в Театре, где притворство должно становиться искусством.

Да ведь и я не сразу понял, что сказал! Короче, нас уже заперли в какой-то пустой кладовке, и трясущийся шофёр заплакал, опустившись на бетонный пол, а я всё стоял, размышляя над удивительностью бытия, когда замки снова загремели. Вошёл чёрный, как сажа, негр и ткнул в меня толстенным пальцем:
- На выход!
Причом, это была совсем не просьба. Я пожал плечами и молча вышел опять на солнечный свет. И не сразу понял, что меня встречает та самая косоглазая чухонка. Она схватила меня за грудки:
- Кас те олете эстлянэ?(Вы эстонец?)
- Не! - оскалился я по русски - Уж скорее россиянин!
Она продолжила по эстонски:
- Но ты же знаешь язык! Откуда ты?
- Деточка, если б я это знал, я бы, может, тут не сидел!
Она опять принялась тормозить, уцепившись мне за рукав и вытаращив косые глаза. Я вздохнул:
- Ну так чо? Мож пойду я?
- Кугу?(Куда?)
- Кугу-кугу! Куда пошлют, туда и пойду! Что тебе от меня надо?
- Как твоё имя?
- Сказали, что Санёк.
- Кто сказал?
- Врач в психушке.
- Значит, ты псих? Психически больной?
- Наверное. Я ничего не помню. Просто нет памяти о прошлом, я даже не знаю, сколько мне лет.
Девица вздохнула:
- Ну надо же, встретила земляка впервые за столько лет, и тот оказался психом! Ну а... - она пристально посмотрела своими косоватыми глазами мне в глаза. - Как ты тут оказался? Это-то помнишь?
- Что ж нет! Ваши люди похитили губернатора нашей области, а я залез в их машину.
- Какие-то сказки мне рассказываешь! Кто похитил губернатора? И на фига ты полез в их машину? Спасать, что ли?
Здоровяк-негр вдруг попытался схватить меня за руку. А у меня как-то само собой получилось сдавить его запястье и повалить лицом вниз.
- А-а!.. - застонал он, - отпусти!.. Отпусти, а то хуже будет!..
Я рассмеялся:
- Я сейчас тебе весло отломаю и этим веслом по твоим же сусалам!
Девчонка тронула меня за локоть:
- Отпусти его пожалуйста, он - хороший!
Я разумеется сразу же отпустил. Негр сел, потирая растянутую руку:
- Чего это у тебя за приёмчик? Где учили?
Я пожал плечами:
- Хуй хнает! Ни хрена не помню!
Девица вздохнула, заговорив на русском:
- Видать, тебе где-то память отшиб! У тебя шрам на шрам по весь физиономия! И под бородой наверно?
Негр поднялся на ноги, всё ещё придерживая правую руку левой:
- А что ж ты, мужичок, позволил себя сюда приволочь?! По ходу ты ментяра!
- Нет, я дворник в городской больнице. Там этого губернатора и захватили. А я как раз пьяненький был, полез, как дурак!.. Теперь сам жалею!
Негр достал пистолет из наплечной кобуры:
- А давай-ка назад в подвал! А мы пока пробьём, кто ты и что ты!
- Давай! - я понуро направился назад к подвалу.

Потоптавшись на балконе, я решила всёж не рисковать костями, а поискать возможность слезть. Вспомнила о простынях в пакетах, вернулась в комнату, распечатала и связала их в подобие каната. Получилось четыре метра, ништяк! Примотав свой канат к решётке балкона, полезла вниз. Но из-за темноты и суеты узел получился слабым, вес моей необъятной задницы развязал его, и я с диким воплем рухрула в чьи-то крепкие объятия. Ловец даже не стал ставить меня на ноги, так и понёс. В дыхании его запах курева мешался с запахом свежего пива. А я глотала слёзы отчаяния и обиды на судьбу. Амбал без особого напряжения поднялся на крыльцо, пнул ногой дверь и внёс меня, как младенца. И бережно, очень бережно опустил на подгибающиеся босые ноги. Тапочки я где-то потеряла.
При свете настольной лампы старикашка выглядел ещё страшней. Он пил пиво из большой кружки и задумчиво смотрел на меня своими оловянными глазами. Как настоящий людоед. В пепельнице дымился окурок папиросы, а за его спиной дотлевал огонь в камине. На каминной полке была собранна целая коллекция бутылок разных конфигураций и разной степени наполненности. В огромной зияющей топке вполне можно было бы зажарить сразу двоих таких как я. Ну, слегка укоротив ноги и отрезав пустые глупые головы.
- Мы думали, ты будешь прыгать... - устало, даже без усмешки прохрипел людоед, сверкнув железными зубами. - Пацаны, эвон, натаскали кучу песку под бакон!
Я всхлипнула:
- Вам нужен мой кости? Целый?
- Не реви! - вздохнул он. - Вчера ты была повеселей.
Я напряглась:
- А что вчера был? Вы смешали мне что-то в выпивка? Хотели отебать втихую, силком?
- В этом не было нужды. Ты выпила литр коньяку, запивая его пивом. Без закуски. Даже я в молодости такого бы не осилил!
- Ты маленький, а я большой! - я оглянулась на возвышающегося надо мной негра и добавила грустно. - Относительно.
- Ну и Коляну столько не выжрать за раз! - ухмыльнулся дед.
Мой носильщик шагнул вперёд:
- На что забьём? - в его басе зарокотал вызов с оттенком обиды.
- Не будем. Вам бы только ужраться в хлам! - он почесал стриженную голову. - Чего там Гаврюша у Македонихи застрял? Позвони ему!
Я встрепенулась:
- Ты знаешь Македониха?! - хотя сама знала её только понаслышке, видела пару раз издалека на пересылке.
Об этой даме в наших кругах ходили легенды, Македониха всю сознательную жизнь просидела по лагерям и тюрьмам России, обворовывая даже своих конвоиров. А на суде из клетки сняла золотые часы с руки своего адвоката, когда тот пытался утешить её показное горе. В заключении она решала непосильные даже администрации вопросы. Однажды к Новому году, когда нас стали кормить сплошной тухлятиной, ей прислали целый вагон китайской тушёнки. А снабженца колонии наши нашли повешенным у себя в туалете. Со ртом под завязку набитым той самой тухлятиной.
Мой вопрос старикашка проигнорировал, придвинув по столу бутылку пива:
- Глотни, легче будет!
Во рту у меня, как я уже говорила, была пустыня Гоби, а может и Сахара вмесе с ней. Поэтому я без слов жадно припала к горлышку. В голове немного прояснилось, и страхи стали отступать - если они вызвали Македониху, значит на органы разбирать точно не будут. Хотя хрен их, блатных, знает! Сама я никогда в их мир не лезла, хотя и не опускалась до пиздолизки и уборщицы отхожих мест. Всегда была обычной работягой, давала по пачке чая в месяц на общак. Но и её отдавала с умыслом, что меня в изоляторе, куда я из-за своего поганого характера частенько попадала, меня будут греть. И грели.
Прикончив бутылку, я отдышалась, разглядывая обстановку. Передо мной, как я уже упоминала, был камин со столом перед ним. Вокруг стола стояли обычные струганные лавки, где и восседал сам Хозяин. За спиной же была длинная барная стойка с высокими деревянными табуретами перед ней. Зеркальные стеллажи за стойкой были тоже заставленны разнообразными бутылками. Спиртное в этом доме уважали. На противоположной от входа стене была деревянная лестница на второй этаж. Откуда я пыталась смыться. Безуспешно.
Старичок кивнул с усмешкой:
- Вчера ты тут давала концерт!
Я напряглась:
- Буянил?
- Ну что ты! Ты ж у нас артистка! Хорошие, между прочим, стихи читала! Даже я прослезился!
Поверить в такое было трудно.
- Нет, я и русский язык не знаю! С трудом говорю!
- Ну, там был не только русский. И не только стихи.
- А что ещё? - мне стало страшновато.
- Ещё ты пела, играла на гитаре, её больше нет.
- У меня нет музыкальный слух!
- Мы это заметили, когда ты разбила о стойку инструмент.
Я опустила голову.
- Извините меня! Пожалуйста!
Позади меня хмыкнул негр:
- Лучше всего у тебя получился стриптиз на стойке бара!
У меня закружилась голова:
- Стриптиз?! На стойке?! Да я высоты боюсь! И танцевать не умею! Тем более, стриптиз!
Негр достал смартфон, но старик остановил его:
- Коля, не надо! Девице и так туго!
- Как скажешь, Зюйд-Вест!..
Так я впервые услышала погонялу их старшого. Стыдно было конечно жутко, просто невмоготу! Хотелось сквозь землю провалиться! Ноженьки мои подкосились, и я присела бочком на скамейку с низко опущенным пылающим лицом.
Зюйд-Вест закурил новую папиросу и положив зажигалку на пачку, придвинул мне:
- Кури, если хочешь!
- Я не курить. Или вчера?..
Он вздохнул:
- Увы! И не только табак.
Всё стало ясно. Я поджала губы, открыто глядя ему в водянистые глаза:
- Это нечестно! Вы давать мне наркотик! - и опять заплакала, - Я некрасивая!.. Никто меня не захотел!..
Он налил стопку из фаянсовой бутылки:
- Тут лекарство для прочистки мозгов. Выпей! И запомни, я не желаю тебе зла.
- Что это? Опять наркота?
- Это всего лишь чача.
С рыданиями в груди я выпила, поперхнувшись, крепчайший напиток и, вытаращив глаза, поскакала наверх по лестнице. В поисках покоя.
Дверь "моей" комнаты была распахнута, как для приглашения. В голове моей постепенно наступало затишье, тело тяжелело. Я ввалилась, забыв прикрыть дверь, и рухнула на кушетку. Последнее, о чём я, уже без эмоций подумала, это то, что меня никто не хочет.

Проснулась я с такими же грустными мыслями. Ни за окном, ни в коридоре никого не было. Меня мучила жажда. Такая, что я открыв кран для полоскания рук в туалете, долго не могла от него оторваться. "Нет! - сказала я себе, - так пить нельзя!" И пошла вниз, в хранилище алкоголя.
Зюйд-Вест опять сидел за столом, только теперь голый по пояс. Всю его грудь и руки выше локтей покрывали синие тюремные наколки. Увидев меня, он накинул на плечи тельняшку.
- Ну как, получше?
Я кивнула, солгав.
- Во двор мне выйти можно?
Он кивнул на скамейку напротив:
- Присядь!
Я подчилинась, опустив голову. Он отхлебнул из бутылки пива, не предложив мне, и вздохнул.
- В молодости я, когда откидывался, чудил похлеще. Золотое было время! - налил стопку. - Выпей! У нас предстоит нелёгкий для меня разговор.
Я жадно опрокинула стопку в себя, по жилам потекло тепло, в голове слегка прояснилось. Он продолжил, тоже выпив:
- Есть вещи, которые нам никак не изменить, как бы мы того не хотели. Я вор. И научился обуздывать некоторые свои желания. Жизнь научила. А тебе сейчас...
- Двадцать три.
- Правильно, двадцать три... - он вздохнул, налил ещё себе и молча выпил. - Двадцать три. Шестерик ты отпарилась. Ты и жизни-то не видела! - налил ещё и снова выпил. - Давай по честноку - тебе нужен мужик, я правильно понимаю?
Я вздохнула, опустив пылающее лицо.
- Нет, я так не могу! - он вскочил, выхватил папиросу из пачки и закурил,
прохаживаясь перед столом со стороны камина. - Пойми, Аннушка, у меня никогда не было семьи, ворам не положено. Я не жил по долгу с бабами, я не знаю, как мне с вами разговаривать! Да я и не разговаривал никогда! Заголил да оттянул! И все дела! Чёрт возьми!
- А теперь уже не можешь? - тихо, почти шёпотом куда-то вниз сказала я.
- Ты что подумала, дура?! - он грохнул по столу кулаком. - Даже из головы выкинь! И чтоб впредь я!.. - налил себе в пивную кружку водки и долгими глотками выпил, похрустел квашеной капустой из блюда. - Короче. Мне пацаны подсказали. Существуют не только девки по вызову, но и парни. Хотя, как их парнями-то назвать?! Так, помойка!
Меня передёрнуло, когда я поняла, что он пытается сказать. Я вскочила:
- Ты что, Зюйд-Вест, мне проститута нанять хочешь?! За кого ты меня держишь?! - мне стало так обидно, что я с рёвом бросилась на улицу.

На улице я столкнулась с ним. Хромой, бородатый, с иссечёнными шрамами губами и бровями, к тому же совершенно седой. Но столкнувшись с ним, я будто на скалу налетела - он весь будто из камня. Сказал, что его зовут Санёк, притом, сказал по эстонски, на чистом эстонском языке! За шесть лет заключения я впервые услышала звуки родного языка. Меня это взволновало. А уж когда он двухметрового амбала Коляна легко и непринужденно повалил, взяв за руку, я воще поплыла.
Колян достал пистолет и приказал ему идти назад в подвал. Санёк пожал плечами и пошёл. Но мне показалось, что он мог бы разоружить охранника, как ребёнка. Но не захотел. Может он и правда мент? Как бы там ни было, меня он заинтриговал. Теперь всё время стоит перед глазами.

Прости, дорогая, тут я немного редактирую.