НА ОЗЕРЕ ХАНКА

Где-то на сопках багульник цветет…», доносится хриплый голос из черной тарелки репродуктора. – Ты что, не знаешь, где он цветет? – удивляется такой неосведомленности певца Сашка. – Да вышел за околицу, через поле напрямки, к речке Малый Усач, а за ней – сопка, а на сопке этого багульника… И сиреневый, и белый, и ярко-красный. Когда солнце всходит над сопкой, то она гореть начинает от этого красного багульника. Кто не знает, подумает, что пожар, на сопке сушняк горит. Сопка огнем полыхает, а дыма нет. Зато какой запах!
Целые заросли багульника в Приморье, на берегу озера Ханка, что на границе с Китаем. Только зачем он нужен, этот багульник? Так, для красоты. То ли дело – орешник. Как заберешься в него, набьешь полную запазуху, по карманам рассуешь, да еще в отцовскую кепку можно насыпать. Отцовская кепка-то побольше Сашкиной будет. И с козырьком опять же с глянцевым, блестящим (не важно, что треснутый). А как эту кепку газетами набьешь, чтоб не сваливалась с головы, на стриженый затылок напялишь, так, чтобы только челка одна виднелась из-под козырька. Шик! Идешь, небрежно так голыми пятками пыль дорожную загребаешь. Все девчонки на тебя пялятся.
А еще любил Санька по лианам дикого винограда лазать. Он обвивал стволы больших деревьев. А основной корень винограда был похож на толстый и прочный канат. Еще хорошо кедровые орехи палками сшибать. Кедрач мелкий в сравнении с фундуком, но тоже вкусный, особенно если поджарить на сковородке. Но шелушить его станешь, – все руки черные будут, липкие от смолы. Зато сбить такой на спор с пацанами палкой с одного раза – милое дело. Если удалось, значит, пацаны сами тебе шелушить будут, а ты знай, лопай с чистыми руками. Красота!
Виноград, хоть и дикий, но по осени, особенно после первых заморозков, вкусный тоже. Некоторые сельчане собирают его, сушат на чердаке, а потом вино из него делают. Сашка вина не пил, мал еще, да и зачем ему, если дед Тарас медовуху делает и говорит, что полезнее на свете и нет ничего. Дед весь день на огороде, в саду с пчелами о чем-то беседует. А вечером, после ужина, зачерпнет из кадки, что в прихожей стоит, деревянную литровую кружку медовухи, махнет без передыху, крякнет, стряхнет с седых бороды и усов капли, поправит свои волнистые волосы, что до самых плеч отрастил, и пойдет на завалинку махрой дымить. А махра у него отменная была. Все старики признавали. Брали у деда рассаду самосада его, что за коровником рос, а все равно к деду Тарасу угощаться приходили. – Такого, как у тебя, не получается, – утверждали. – Аль ты сушишь как-то по-особому, с секретом? – Дед лишь ухмылялся. Никаких секретов он от них не держал.
У нас в саду стояло 25 ульев. Дед говорил, что больше не надо. А с ним и не спорил никто. Он старший, ему виднее. Как-никак второе столетие уже разменял. Если новая молодая пчелиная семья появлялась, дед за ней внимательно следил. Главное – не упустить, а то улетят не знамо куда, превратятся в диких пчел.
Новая семья, как правило, далеко не улетала, садилась на дерево большой коричневой шапкой. Дед брал ведро, привязывал его к деревянному длинному шесту, и мы с ним шли доставать беглецов. Я смотрел на это все, как на цирковой номер. Дед ловко подводил ведро под ветку, на которой сидел пчелиный рой, резко стряхивал его в ведро и спокойно возвращался домой. А за ним, как за волшебником или укротителем, летели, не упавшие в ведро пчелы. – Куда ж они без матки денутся, – добродушно говорил дед, – а матка- то ихняя в ведре сидит. – Этот рой он отдавал соседям, поместив его в предварительно им же построенный улей. Денег он за это никогда не брал. Благодарили его соседи сами и за пчел, и за учение их содержать, и за многое другое. Дед Тарас еще и лечить умел. И вообще, Санька даже не знал, чего не умеет делать его любимый дед. Он даже стихи писал, причем экспромтом. Как-то мать испекла неудачно в русской печи хлеб.
Когда за столом разрезали буханку, то оказалось, что горбушка поднялась и отделилась от мякоти. Между ними образовалось пустое пространство. Дед тут же прокомментировал это:

У нашей мамы хлеб удался:
Под его шкурой кот игрался.
Семь раз на задние лапы вставал,
Но до хлебной корки так и не достал.

А еще дед обладал хорошим чувством юмора. Санька помнит такой случай. Дед Тарас тогда заведовал пасеками района. И как раз в разгар медосбора на пасеку приехал большой начальник из области со своей женой (а, может быть, и не женой. Санька тогда еще не разбирался в этом).
В то время в моде были такие высокие прически-начесы из волос, под копну. А, чтобы прическа не распадалась, на нее надевали тонкую сеточку-паутинку. Так вот, у женщины этого начальника была такая прическа. И духами от нее пахло за километр. А «штукатурки» на лице – килограмм, не меньше.
Значит, угощает дед гостей свежим медом, начальник хвалит дедову медовуху. А дамочка и спрашивает:
«А как пчелы мед добывают?» Дед стал говорить неспешно, как он делал все в своей жизни. Мол, летают пчелы по цветам, пыльцу собирают, в железах рта своего приносят капельку нектара, каждая – в свой домик-соточку, которую сама же для себя из воска слепила. – Как? Изо рта выплевывают? – брезгливо по- морщилась дама. – Дед молча встал из-за стола, вскоре вернулся и положил перед дамочкой два куриных яйца. Мол, не хочешь изо рта, – ешь из другого места. Начальник смутился и сразу же вспомнил, что им нужно срочно ехать, у них еще много дел важных.
Но сразу уехать не удалось. Налетели тут на его мамзельку пчелы и стали в ее прическе путаться. А она ручонками машет, визжит. Дед пошел за дымарем: пчелы дыма боятся. А пока он ходил, дама обратилась в бегство.
–Ездют тут всякие с проверками, только пчелу раздражают, да нам работать мешают, – бурчал дед. – Умотали, даже меду набрать забыли с перепугу.
–Деда, а тебе за это ничего не будет? – спросил Санька, когда уже отсмеялись.

–Я свое уже отбоялся. Что они могут сделать старику 100-летнему?
Санька гордился дедом. Он тоже мечтал стать скорее взрослым и тоже никого не бояться.
В сельской школе с ним и так никто не связывался. На меду вырастал. Бывало зацепит кого случайно и сам удивляется: слегка толкнул, а задира так далеко улетел. Чем бы Саньку мамка ни кормила, а, если он меду с молоком и домашним хлебом ни навернет за обедом, – считай, голодным из-за стола встал. В 16 лет бидоны с медом играючи швырял в кузов полуторки. Взрослые мужики удивлялись: – Ну, этот в деда пошел! – Дед Тарас в молодости (лет так в 60) кулаком быка между рог треснет, тот перед ним на передние лапы и падает. Мать Саньки на головную боль пожалуется, а дед ей в ответ: «Дурная она у тебя, вот и болит. Была б разумной – не болела бы». Санька так и не понял: смеялся дед или взаправду не знал головной боли.
Умер он тихо, в возрасте 105 лет. Мама решила разбудить. Обычно он рано вставал, а тут заспал чего- то. А он и не заспался, оказывается, его уже и нет с нами. Счастливый. Саньке бы так. Да вряд ли. Шкодил много. Взять хотя бы последний случай. Играл с ребятами в войнуху за селом. Нашли какую-то круглую плоскую железку. Хотели разобрать, посмотреть – что там внутри? Да поздно было уже, темнело. Корову надо было идти встречать с выпаса к броду, на речку. А перед тем, еще бы успеть искупаться с ребятами на кладке.
Корова, правда, сама дорогу домой знает, но ежевечерний ритуал соблюсти надо в строгости. Иначе потом местная шпана вопросами замучает: почему, мол, вчерась корову не пришел встречать? Объясняйся с ними, лопоухими. Знамо дело, пропустить никак нельзя было. Потому и разборку железяки отложили на завтра. Поскольку Сашкин дом на крайней улице стоял, то к нему эту находку и принесли, под крыльцо положили, да и пошли с выпаса коров встречать. А на следующий день мама строго наказала Сашке весь день из дома никуда не уходить, а дождаться с работы отца. Оказалось, что утром полез отец под крыльцо за насосом, чтобы колесо у мотоцикла подкачать, а там – железяка эта. И никакая это не железяка, а мина противотанковая с последней войны еще в земле лежать оставалась. Отец ее куда-то увез, и его возвращение ничего хорошего не обещало.

Или вот еще малый был совсем, первое свое стихотворение сочинил, решил перед соседскими мальчишками погордиться. Не зря же говорят, что в деда пошел – тоже сочинять могу. Сидели они с пацанами на срубе недостроенного дома, клали на бревно орехи и колотили их куском кирпича: зубы-то у всех шатаются, не раскусить. Санька и заорал на всю улицу свое произведение:
Товарищи, друзья!
На доски срать нельзя!
Для этого есть яма.
Держите жопу прямо!

Не Пушкин, конечно. Но соседским пацанам по- нравилось. Чего не скажешь об отце, который на беду мимо проходил. Хоть и глаголили уста младенца истину, но снял отец ремень, и через минуту сельчане наблюдали такую картину: по улице, сверкая голыми пятками, несется Санька; за ним – отец с ремнем, а за отцом – мама с криком: «Не бей, Ваня, парня – талант загубишь!»
Загубил иль нет, не знаю, не мне судить.

Март,апрель, 2010